Так как на бизани у нас развевался сигнал о медицинской помощи, то прежде чем корабль успел остановиться, возле него уже были три паровых катера с различных военных судов; и по крайней мере пять морских врачей вскарабкались на борт. Они стояли кучкой, окидывая взглядом пустую палубу, затем взглянули вверх, где тоже не видно было ни души.
Я пошел им навстречу - одинокая фигура в пижаме в голубую и серую полоску и в пробковом шлеме. Их неудовольствие было велико. Они ждали хирургических случаев. Каждый из них принес с собою инструменты.
Но скоро они справились с этим маленьким разочарованием. Меньше чем через пять минут один из катеров несся к берегу затребовать большую шлюпку и санитаров для перевозки команды. Большой паровой катер отошел к своему судну, чтобы привезти несколько матросов, которые убрали бы паруса.
Один из врачей остался на судне. Он вышел из кубрика с непроницаемым видом.
- Там никто не умер, если вас это интересует, - спокойно сказал он, заметив мой вопросительный взгляд.
Потом прибавил удивленным тоном: - Вся команда!
- Им очень плохо!
- Очень плохо, - повторил он. Глаза его блуждали по судну. - Господи! Что это?
- Это, - сказал я, глядя на ют, - мистер Бернс, мой старший помощник.
Мистер Бернс со своей полумертвой головой, покачивающейся на тонкой, как стебель, шее, являл собой зрелище, которое могло вызвать восклицание у всякого.
- Он тоже отправляется в госпиталь? - спросил доктор.
- О нет, - весело сказал я. - Мистер Бернс сойдет на берег не раньше, чем грот-мачта. Я очень горжусь им. Он мой единственный выздоравливающий.
- У вас вид... - начал доктор, глядя на меня в упор.
Но я сердито перебил его:
- Я не болен.
- Нет... У вас странный вид.
- Видите ли, я провел на палубе семнадцать дней.
- Семнадцать!.. Но вы, вероятно, все-таки спали.
- Вероятно. Не знаю. Но я уверен, что не спал последние сорок часов.
- Фью!.. Полагаю, сейчас вы сойдете на берег?
- Как только смогу. Меня ждет там масса дел.
Доктор отпустил мою руку, которую взял, пока мы беседовали, вынул записную книжку, быстро написал чтото, вырвал листок и протянул его мне.
- Я очень советую вам заказать на берегу это лекарство. Если не ошибаюсь, оно вам понадобится сегодня вечером.
- Что же это такое? - недоверчиво спросил я.
- Снотворное, - коротко ответил доктор и, подойдя с заинтересованным видом к мистер Бернсу, завязал с ним разговор.
Когда я спустился вниз, чтобы одеться перед тем как сойти на берег, Рэ.нсом последовал за мной. Он попросил извинения: он тоже хочет сойти на берег и получить расчет..
Я с удивлением взглянул на него. Он ждал моего ответа с тревожным видом.
- Неужели вы хотите оставить судно? - вскричал я.
- Да, сэр. Я хочу уйти и отдохнуть где-нибудь. Все равно, где. Хотя бы в госпитале.
- Но послушайте, Рэнсом, - сказал я, - мне претит мысль расстаться с вами.
- Я должен уйти, - прервал он. - Я имею право!
Он тяжело дышал, и на лице его появилось выражение почти безумной решимости. На миг он стал другим существом. И под достоинством и красотой этого человека я увидел смиренную действительность. Жизнь была ему дорога - эта ненадежная, суровая жизнь, и он очень тревожился о себе.
- Конечно, я дам вам расчет, если вы хотите, - поспешил я сказать. - Я только должен попросить вас остаться здесь до вечера. Я не могу оставить мистера Бернса на несколько часов совершенно одного.
Он сразу успокоился, улыбнулся и своим обычным приятным голосом уверил меня, что прекрасно понимает это.
Когда я вернулся на палубу, все было готово для перевозки людей. Последнее испытание в этом плаванье, наложившем печать на мой характер и закалившем его - хотя я этого и не знал.
Это было ужасно. Они проходили предо мной один за другим - каждый из них был воплощенным горьким упреком, пока я не почувствовал, как во мне просыпается какое-то возмущение. Бедный Френчи вдруг свалился. Его пронесли мимо меня без чувств; его комичное лицо страшно раскраснелось и как будто опухло, дыхание с шумом вырывалось из его груди. Он был похож на мистера Панча больше, чем когда-либо; на возмутительно пьяного мистера Панча.
Суровый Гэмбрил, наоборот, временно почувствовал себя лучше. Он настоял на том, чтобы дойти до борта на собственных ногах - конечно, поддерживаемый с обеих сторон. Но в тот миг, когда его должны были перетащить через борт, он поддался внезапному страху и начал жалобно вопить:
- Смотрите, чтобы они меня не уронили, сэр. Смотрите, чтобы не уронили, сэр!
В ответ я говорил ему самым успокоительным тоном:
- Не бойтесь, Гэмбрил. Они не уронят. Не уронят.
Это было, разумеется, очень смешно. Матросы с военного судна украдкой скалили зубы, и даже грустная улыбка Рэнсома (все время помогавшего при переноске)
на короткий миг стала шире.
Я поехал на берег на паровом катере. Оглянувшись, я увидел мистера Бернса, стоящего на гакаборте, все еще в своем огромном мохнатом пальто. В ярком солнечном свете поразительно бросался в глаза его жуткий вид. Он был похож на страшное, замысловатое пугало, поставленное на корме пораженного смертью судна, чтобы не подпускать к трупам морских птиц.
Наша история уже облетела город, и все на берегу были в высшей степени любезны. Портовое управление не взяло с меня портового сбора, и так как в Доме моряка как. раз остановился экипаж какого-то потерпевшего крушение судна, я без труда раздобыл столько людей, Сколько мне было нужно. Но когда я спросил, не могу ли я повидать капитана Эллиса, мне, тоном сожаления о моем невежестве, сказали, что наш уполномоченный Нептуна вышел в отставку и уехал на родину недели через три после того, как я покинул порт. Таким образом, я полагаю, что мое назначение - если не считать текущих дел - было последним актом его официальной жизни.
Странно, как я, прибыв на берег, был поражен гибкой походкой, живыми глазами, здоровым видом всех, кого встречал. Это произвело на меня огромное впечатление. И среди тех, кого я встретил, был, разумеется, и капитан Джайлс. Было бы удивительно, если бы я его не встретил. Шатание по деловой части города было его обычным утренним занятием, когда он бывал на берегу.
Я еще издали заметил поблескивающую золотую цепочку у него на груди. От него так и веяло благодушием.
- Что я слышу? - пожав мне руку, спросил он со своей улыбкой доброго дядюшки. - Двадцать один день из Бангкока!
- Это все, что вы слышали? - спросил я. - Вы должны позавтракать со мной. Я хочу, чтобы вы в точности знали, в какую историю вы меня впутали.
Он колебался почти целую минуту.
- Хорошо... пойдемте, - снисходительно сказал он наконец.
Мы зашли в отель. К моему удивлению, оказалось, что у меня великолепный аппетит. Затем, когда со стола было убрано, я выложил перед капитаном Джайлсом историю этих двадцати дней со всеми их профессиональными и эмоциональными деталями, между тем как он терпеливо курил большую сигару, которой я угостил его.
Затем он глубокомысленно заметил:
- Вы должны чувствовать себя здорово усталым.
- Нет, - сказал я. - Не усталым. Но я скажу вам, капитан Джайлс, как я себя чувствую. Я себя чувствую старым. И, должно быть, я стар. Все вы на берегу кажетесь мне кучкой ветреных юнцов, никогда не знавших, что такое забота.
Он не улыбнулся. У него был нестерпимо примерный вид.
- Это пройдет, - объявил он. - Но вы кажетесь старше, - это факт.
- Ага! - сказал я.
- Нет! Нет! Правда в том, что в жизни не следует придавать слишком большое значение ни дурному, ни хорошему.
- Жить с прохладцей, - насмешливо пробормотал я. - Не всякий на это способен.
- Ну, вы скоро будете довольны, если сможете двигаться хотя бы с прохладцей, - отпарировал он со своим застенчиво добродетельным видом. - И еще одно: человек должен бороться с невезением, со своими ошибками, со своей совестью и всякой такой штукой. Да что там - с чем же еще бороться?
Я молчал. Не знаю, что он прочел на моем лице, но он вдруг спросил:
- Что это - уж не Из трусливых ли вы?
- Один бог знает, капитан Джайлс, - был мой искренний ответ.
- Это неважно, - спокойно сказал он. - Вы скоро научитесь, как не быть трусливым. Человек должен учиться всему - а этого многие из юнцов даже не понимают.
- Ну, я уже не юнец.
- Да, - согласился он. - Вы скоро уезжаете?
- Я сейчас возвращаюсь на судно, - сказал я. - Я выберу один из якорей и подтянусь на вторам на полкабельтова, как только мой новый экипаж явится на судно, а завтра на рассвете отплыву.
- Ага, - одобрительно буркнул капитан Джайлс. - Так оно и следует. Из вас выйдет толк.
- А вы что думали? Что я буду неделю отдыхать на берегу? - сказал я, раздраженный его тоном. - Я не могу отдыхать, пока мы не выйдем в Индийский океан, да и тогда мне будет не до отдыха.
Он хмуро, точно преобразившись, пыхтел сигарой.
- Да. К этому все сводится, - задумчиво сказал он.
Точно тяжелая завеса поднялась, открыв совсем неожиданного капитана Джайлса. Но только на миг, ровно настолько, чтобы он успел прибавить:
- Да, мало, мало отдыха в жизни для всех. Лучше не думать об этом.
Мы встали, вышли из отеля и расстались на улице с горячим рукопожатием как раз в ту минуту, когда он, впервые за все наше знакомство, начал интересовать меня.
Первое, что я увидел, вернувшись на судно, был Рэнсом, сидевший на шканцах, на своем аккуратно увязанном сундуке.
Я сделал ему знак следовать за мной в салон, где я сел и написал ему рекомендательное письмо к одному моему знакомому на берегу.
Окончив, я подвинул к нему письмо через стол.
- Оно может вам пригодиться, когда вы выйдете из больницы.
Он взял его и положил в карман. Глаза его смотрели куда-то в сторону в пространство. Лицо выражало тревогу.
- Как вы себя чувствуете теперь? - спросил я.
- Сейчас ничего, сэр, - сдержанно ответил он. - Но я боюсь, что вот-вот начнется... - На губах его опять мелькнула грустная улыбка. - Я... я ужасно боюсь за свое сердце, сэр.
Я подошел к нему, протягивая руку. В его не глядевших на меня глазах было напряженное выражение.
Он походил на человека, который прислушивается к предостерегающему зову.
- Вы не хотите пожать мне руку, Рэнсом? - мягко сказал я.
Он издал восклицание, густо покраснел, сильно встряхнул мою руку - и в следующий миг, оставшись один в каюте, я услышал, как он осторожно поднимается по трапу, ступенька за ступенькой, смертельно боясь разгневать нашего общего врага, которого он жестокой судьбой был обречен сознательно носить в своей верной груди.
Я пошел им навстречу - одинокая фигура в пижаме в голубую и серую полоску и в пробковом шлеме. Их неудовольствие было велико. Они ждали хирургических случаев. Каждый из них принес с собою инструменты.
Но скоро они справились с этим маленьким разочарованием. Меньше чем через пять минут один из катеров несся к берегу затребовать большую шлюпку и санитаров для перевозки команды. Большой паровой катер отошел к своему судну, чтобы привезти несколько матросов, которые убрали бы паруса.
Один из врачей остался на судне. Он вышел из кубрика с непроницаемым видом.
- Там никто не умер, если вас это интересует, - спокойно сказал он, заметив мой вопросительный взгляд.
Потом прибавил удивленным тоном: - Вся команда!
- Им очень плохо!
- Очень плохо, - повторил он. Глаза его блуждали по судну. - Господи! Что это?
- Это, - сказал я, глядя на ют, - мистер Бернс, мой старший помощник.
Мистер Бернс со своей полумертвой головой, покачивающейся на тонкой, как стебель, шее, являл собой зрелище, которое могло вызвать восклицание у всякого.
- Он тоже отправляется в госпиталь? - спросил доктор.
- О нет, - весело сказал я. - Мистер Бернс сойдет на берег не раньше, чем грот-мачта. Я очень горжусь им. Он мой единственный выздоравливающий.
- У вас вид... - начал доктор, глядя на меня в упор.
Но я сердито перебил его:
- Я не болен.
- Нет... У вас странный вид.
- Видите ли, я провел на палубе семнадцать дней.
- Семнадцать!.. Но вы, вероятно, все-таки спали.
- Вероятно. Не знаю. Но я уверен, что не спал последние сорок часов.
- Фью!.. Полагаю, сейчас вы сойдете на берег?
- Как только смогу. Меня ждет там масса дел.
Доктор отпустил мою руку, которую взял, пока мы беседовали, вынул записную книжку, быстро написал чтото, вырвал листок и протянул его мне.
- Я очень советую вам заказать на берегу это лекарство. Если не ошибаюсь, оно вам понадобится сегодня вечером.
- Что же это такое? - недоверчиво спросил я.
- Снотворное, - коротко ответил доктор и, подойдя с заинтересованным видом к мистер Бернсу, завязал с ним разговор.
Когда я спустился вниз, чтобы одеться перед тем как сойти на берег, Рэ.нсом последовал за мной. Он попросил извинения: он тоже хочет сойти на берег и получить расчет..
Я с удивлением взглянул на него. Он ждал моего ответа с тревожным видом.
- Неужели вы хотите оставить судно? - вскричал я.
- Да, сэр. Я хочу уйти и отдохнуть где-нибудь. Все равно, где. Хотя бы в госпитале.
- Но послушайте, Рэнсом, - сказал я, - мне претит мысль расстаться с вами.
- Я должен уйти, - прервал он. - Я имею право!
Он тяжело дышал, и на лице его появилось выражение почти безумной решимости. На миг он стал другим существом. И под достоинством и красотой этого человека я увидел смиренную действительность. Жизнь была ему дорога - эта ненадежная, суровая жизнь, и он очень тревожился о себе.
- Конечно, я дам вам расчет, если вы хотите, - поспешил я сказать. - Я только должен попросить вас остаться здесь до вечера. Я не могу оставить мистера Бернса на несколько часов совершенно одного.
Он сразу успокоился, улыбнулся и своим обычным приятным голосом уверил меня, что прекрасно понимает это.
Когда я вернулся на палубу, все было готово для перевозки людей. Последнее испытание в этом плаванье, наложившем печать на мой характер и закалившем его - хотя я этого и не знал.
Это было ужасно. Они проходили предо мной один за другим - каждый из них был воплощенным горьким упреком, пока я не почувствовал, как во мне просыпается какое-то возмущение. Бедный Френчи вдруг свалился. Его пронесли мимо меня без чувств; его комичное лицо страшно раскраснелось и как будто опухло, дыхание с шумом вырывалось из его груди. Он был похож на мистера Панча больше, чем когда-либо; на возмутительно пьяного мистера Панча.
Суровый Гэмбрил, наоборот, временно почувствовал себя лучше. Он настоял на том, чтобы дойти до борта на собственных ногах - конечно, поддерживаемый с обеих сторон. Но в тот миг, когда его должны были перетащить через борт, он поддался внезапному страху и начал жалобно вопить:
- Смотрите, чтобы они меня не уронили, сэр. Смотрите, чтобы не уронили, сэр!
В ответ я говорил ему самым успокоительным тоном:
- Не бойтесь, Гэмбрил. Они не уронят. Не уронят.
Это было, разумеется, очень смешно. Матросы с военного судна украдкой скалили зубы, и даже грустная улыбка Рэнсома (все время помогавшего при переноске)
на короткий миг стала шире.
Я поехал на берег на паровом катере. Оглянувшись, я увидел мистера Бернса, стоящего на гакаборте, все еще в своем огромном мохнатом пальто. В ярком солнечном свете поразительно бросался в глаза его жуткий вид. Он был похож на страшное, замысловатое пугало, поставленное на корме пораженного смертью судна, чтобы не подпускать к трупам морских птиц.
Наша история уже облетела город, и все на берегу были в высшей степени любезны. Портовое управление не взяло с меня портового сбора, и так как в Доме моряка как. раз остановился экипаж какого-то потерпевшего крушение судна, я без труда раздобыл столько людей, Сколько мне было нужно. Но когда я спросил, не могу ли я повидать капитана Эллиса, мне, тоном сожаления о моем невежестве, сказали, что наш уполномоченный Нептуна вышел в отставку и уехал на родину недели через три после того, как я покинул порт. Таким образом, я полагаю, что мое назначение - если не считать текущих дел - было последним актом его официальной жизни.
Странно, как я, прибыв на берег, был поражен гибкой походкой, живыми глазами, здоровым видом всех, кого встречал. Это произвело на меня огромное впечатление. И среди тех, кого я встретил, был, разумеется, и капитан Джайлс. Было бы удивительно, если бы я его не встретил. Шатание по деловой части города было его обычным утренним занятием, когда он бывал на берегу.
Я еще издали заметил поблескивающую золотую цепочку у него на груди. От него так и веяло благодушием.
- Что я слышу? - пожав мне руку, спросил он со своей улыбкой доброго дядюшки. - Двадцать один день из Бангкока!
- Это все, что вы слышали? - спросил я. - Вы должны позавтракать со мной. Я хочу, чтобы вы в точности знали, в какую историю вы меня впутали.
Он колебался почти целую минуту.
- Хорошо... пойдемте, - снисходительно сказал он наконец.
Мы зашли в отель. К моему удивлению, оказалось, что у меня великолепный аппетит. Затем, когда со стола было убрано, я выложил перед капитаном Джайлсом историю этих двадцати дней со всеми их профессиональными и эмоциональными деталями, между тем как он терпеливо курил большую сигару, которой я угостил его.
Затем он глубокомысленно заметил:
- Вы должны чувствовать себя здорово усталым.
- Нет, - сказал я. - Не усталым. Но я скажу вам, капитан Джайлс, как я себя чувствую. Я себя чувствую старым. И, должно быть, я стар. Все вы на берегу кажетесь мне кучкой ветреных юнцов, никогда не знавших, что такое забота.
Он не улыбнулся. У него был нестерпимо примерный вид.
- Это пройдет, - объявил он. - Но вы кажетесь старше, - это факт.
- Ага! - сказал я.
- Нет! Нет! Правда в том, что в жизни не следует придавать слишком большое значение ни дурному, ни хорошему.
- Жить с прохладцей, - насмешливо пробормотал я. - Не всякий на это способен.
- Ну, вы скоро будете довольны, если сможете двигаться хотя бы с прохладцей, - отпарировал он со своим застенчиво добродетельным видом. - И еще одно: человек должен бороться с невезением, со своими ошибками, со своей совестью и всякой такой штукой. Да что там - с чем же еще бороться?
Я молчал. Не знаю, что он прочел на моем лице, но он вдруг спросил:
- Что это - уж не Из трусливых ли вы?
- Один бог знает, капитан Джайлс, - был мой искренний ответ.
- Это неважно, - спокойно сказал он. - Вы скоро научитесь, как не быть трусливым. Человек должен учиться всему - а этого многие из юнцов даже не понимают.
- Ну, я уже не юнец.
- Да, - согласился он. - Вы скоро уезжаете?
- Я сейчас возвращаюсь на судно, - сказал я. - Я выберу один из якорей и подтянусь на вторам на полкабельтова, как только мой новый экипаж явится на судно, а завтра на рассвете отплыву.
- Ага, - одобрительно буркнул капитан Джайлс. - Так оно и следует. Из вас выйдет толк.
- А вы что думали? Что я буду неделю отдыхать на берегу? - сказал я, раздраженный его тоном. - Я не могу отдыхать, пока мы не выйдем в Индийский океан, да и тогда мне будет не до отдыха.
Он хмуро, точно преобразившись, пыхтел сигарой.
- Да. К этому все сводится, - задумчиво сказал он.
Точно тяжелая завеса поднялась, открыв совсем неожиданного капитана Джайлса. Но только на миг, ровно настолько, чтобы он успел прибавить:
- Да, мало, мало отдыха в жизни для всех. Лучше не думать об этом.
Мы встали, вышли из отеля и расстались на улице с горячим рукопожатием как раз в ту минуту, когда он, впервые за все наше знакомство, начал интересовать меня.
Первое, что я увидел, вернувшись на судно, был Рэнсом, сидевший на шканцах, на своем аккуратно увязанном сундуке.
Я сделал ему знак следовать за мной в салон, где я сел и написал ему рекомендательное письмо к одному моему знакомому на берегу.
Окончив, я подвинул к нему письмо через стол.
- Оно может вам пригодиться, когда вы выйдете из больницы.
Он взял его и положил в карман. Глаза его смотрели куда-то в сторону в пространство. Лицо выражало тревогу.
- Как вы себя чувствуете теперь? - спросил я.
- Сейчас ничего, сэр, - сдержанно ответил он. - Но я боюсь, что вот-вот начнется... - На губах его опять мелькнула грустная улыбка. - Я... я ужасно боюсь за свое сердце, сэр.
Я подошел к нему, протягивая руку. В его не глядевших на меня глазах было напряженное выражение.
Он походил на человека, который прислушивается к предостерегающему зову.
- Вы не хотите пожать мне руку, Рэнсом? - мягко сказал я.
Он издал восклицание, густо покраснел, сильно встряхнул мою руку - и в следующий миг, оставшись один в каюте, я услышал, как он осторожно поднимается по трапу, ступенька за ступенькой, смертельно боясь разгневать нашего общего врага, которого он жестокой судьбой был обречен сознательно носить в своей верной груди.