В трубке опять послышался гневный возглас по-русски. Госпожа Инид заговорила еще быстрее:
- Я заметила еще одну вещь, с которой стоило бы разобраться: что-то не так с тем большим желтым тюльпаном с оранжево-розовым оттенком на картине леди Бингер. Вы могли бы по этому поводу посоветоваться с нашим ботаником - Уиллом Эшли. Он есть в телефонном справочнике, живет в Барнес.
Плам ликовала. Она была права! А Бризу придется забрать свои слова назад.
Среда, 19 февраля 1992 года
Дверь небольшого загородного дома в Барнес открыла крупная с округлыми формами женщина в старомодном рабочем халате. Она молча провела Плам в оранжерею в задней части дома, полную субтропических растений с плотной массой листвы всех оттенков зеленого и желтого. Воздух в ней был теплый и влажный.
Уилл Эшли оказался светловолосым и угловатым мужчиной лет сорока с благородным лицом, которое было немного крупновато.
- Не могли бы вы принести нам чай, мама? - попросил он.
- Это очень любезно с вашей стороны - принять меня так быстро, поблагодарила Плам.
Он улыбнулся, приоткрыв ряд неровных пожелтевших зубов.
- У меня не так уж много посетителей. Он указал Плам на пару старых плетеных кресел. Плам достала из портфеля шесть увеличенных диапозитивов. Уилл Эшли разложил их на безукоризненно чистом столе из белого пластика и взял лупу. Разглядывая их, он время от времени обращался к высокой стопке книг или делал пометки в блокноте, не произнося при этом ни звука.
Через полчаса Плам, которой было трудно дышать в жаркой и влажной атмосфере оранжереи, выпила три чашки очень крепкого индийского чая, съела несколько липких имбирных пирожных и с трудом подавляла зевоту.
Наконец ботаник оторвался от своих записей и посмотрел на нее.
- Я опознал все эти, цветы. Мама отправит вам заключение вместе со счетом. В них, пожалуй, нет ничего необычного. Они, конечно, цветут все в разное время, но, как вам известно, художники не всегда рисуют цветы с натуры, они используют альбомы, наброски. Но кое-что вас может заинтересовать. - Он приподнял диапозитив леди Бингер и ткнул пальцем в большой цветок в центре. Вот этот огромный ярко-желтый тюльпан... Видите оранжево-розовую окантовку на лепестках? Это тюльпан Дарвина, у него прямоугольная форма и плоское донце. Группа Дарвина была выведена в 1889 году цветоводом-любителем Ленгларом из французского Лилля.
- Поэтому картина никак не могла быть написана в 1629 году?
Уилл Эшли отрицательно покачал головой и взял диапозитив Синтии Блай:
- А теперь взгляните на эту черную бабочку с большими желтыми пятнами под крыльями. Она немного напоминает североамериканского монарха, но у этой крылья намного больше, и пятна у монарха, конечно, не желтые, а коричневые. Эта бабочка на самом деле значительно крупнее, чем на картине. Поэтому я бы предположил, что кто-то не слишком внимательный скопировал ее из книги о бабочках.., потому что это Papilio bedoci, впервые обнаруженная во Французской Гвиане в тридцатых годах нашего столетия.
***
Шел дождь, но Плам не торопилась забраться в свой "Порше". Она с наслаждением вдыхала свежий воздух, радуясь тому, что наконец-то выбралась из душных джунглей загородного дома.
Четверг, 27 февраля 1992 года
Утром, в начале девятого, Плам уже была на базаре в конце Армада-роуд в Айлингтоне. За прилавками, полными фруктов и овощей, стояли замерзшие, но веселые продавцы в рукавицах и старых лыжных костюмах. Чтобы согреться, они непрерывно пританцовывали, обхватывая себя руками.
Сразу за торговыми рядами стояли доживающие свой век старые многоквартирные дома. Армада-роуд вот-вот была готова превратиться в трущобу. В конце улицы, где грязная стена отгораживала ее от железнодорожной ветки, Плам свернула налево и поспешила к дому Билла.
Когда до него оставалось ярдов пятьдесят, черная входная дверь отворилась, и на пороге появились двое мужчин. Один, из них был сам Билл, высокий и сгорбленный, в мешковатых джинсах, подвязанных бечевкой, некогда белой сорочке с открытым воротом и в протертом на локтях пиджаке неопределенного цвета. Увидев Плам, он схватил за руку своего посетителя, тот обернулся, и она с удивлением узнала в нем Чарли Боумана. Его лицо, с нависавшими над носом черными бровями, взглядом исподлобья, всегда выглядело обеспокоенным, а сейчас в глазах его застыл ужас.
Плам тоже запаниковала, ей совсем не хотелось, чтобы о ее визите к Биллу стало известно Бризу или кому-то еще. Положение было критическим. Оставалось только вести себя так, как будто походы в этот район были для нее обычным делом. Взмахнув рукой, она весело выкрикнула:
- Привет, Билл! Что это вы тут делаете, Чарли?
- Билл реставрирует одну из отцовских картин. - Чарли уставился на нее, готовый дать отпор, словно она собиралась оспаривать его утверждение.
- Да? А какую? - удивилась Плам.
Ей показалось, что Чарли не хочется, чтобы кому-то было известно о его связи с Биллом Хоббсом. И тут она вспомнила, что Лео видел Чарли на пароме через Ла-Манш. "А что, если эта парочка имеет отношение к подделкам? подумала она. - Может быть, это Билл печет их, а Чарли сбывает?" Может, теперь у Билла новое амплуа, ей казалось, что раньше он занимался только реставрацией картин по заказам торговцев.
- Ты все такая же любопытная? Так и не изменилась за все эти годы? - В словах Билла звучали заискивающие нотки, словно он говорил с возможным клиентом. Рот растянулся в улыбке, он потер мешок под левым глазом, а это, как она помнила, говорило, что Билл раздражен.
- Увидимся на следующей неделе, Чарли, - сказал он. - Разрыв небольшой, он займет совсем немного времени, но ему надо дать высохнуть, прежде чем восстанавливать глянец, а в такую погоду все сохнет долго.
Билл повернулся к Плам.
- Входи, дорогуша. С чего это мне такая честь? - Его одутловатое, нездорового цвета лицо приняло добродушное выражение заботливого дядюшки, но маленькие пронзительные глазки, как всегда, глядели настороженно.
На какой-то момент ей вспомнилась ванная Билла - единственное место в мастерской, где девушки могли отмыть себя и свои кисти от краски. В этой мрачной комнате всегда можно было видеть бутылку греческого вина и бутылку виски. Ванна обычно была заполнена каким-то странным раствором, пахнувшим формальдегидом. Очень часто отреставрированную картину опускали в этот раствор, и она за ночь приобретала налет старины.
Вслед за Биллом Плам прошла в дом и, стоя на голых половицах в холле, принюхалась. В воздухе здесь больше не чувствовалось прежних сильных запахов скипидара и лака, которыми всегда был полон первый этаж из-за близости кухни, где Билл, закрывшись там, сам по своим рецептам готовил лаки, клеи, краски.
На кухонной печи он также грел картины, в результате чего они покрывались кракелюрами. На полках в кухне хранились припасы: масла, растворители, банки с кистями, вата, пакля, скребки и металлические мочалки, необходимые для удаления упрямого глянца. На нижней полке стояли банки консервированных бобов и коробки кукурузных хлопьев, которые он имел обыкновение размачивать в виски.
Плам встретила Билла в 1977 году, когда работала официанткой в клубе художников в Чесли. Он предложил обучить ее ремеслу реставратора - по крайней мере, она будет рисовать и учиться делу, вместо того чтобы проливать куриный бульон на посетителей. Билл объяснил, что предпочитает работать с девушками, потому что они лучше чувствуют цвет и обладают терпением, необходимым в его скрупулезном деле. При этом он забыл добавить, что девушки еще и покорно соглашаются на его мизерную оплату.
Так Плам присоединилась к четырем тихим, как мышки, молодым женщинам, корпевшим с маленькими соболиными кисточками над картинами в подвале дома на Армада-роуд, где над вечно холодным камином красовался сертификат реставратора, выданный Национальной галереей в 1947 году. Хозяин был очень строг. Всякие разговоры во время работы запрещались, поскольку мешали сосредоточиться. А когда Билл спускался в мастерскую с красными от похмелья глазами, то это был самый настоящий тиран. Тем не менее девушки были преданы ему. Плам быстро поняла, что каждая из них спала с ним, но все они были им отвергнуты.
Каждая художница специализировалась на своем. Салли украшала скучные сельские пейзажи живописными коровами, собаками или котятами. Эдна работала с религиозными сюжетами, ей особенно удавались лавровые венки и кровоточащие раны. Джойс перекраивала библейские сюжеты на потребу любителям живописи из арабских стран. В конце семидесятых Лондон был наводнен богатыми покупательницами, прятавшими свои лица под черными покрывалами. Если им не нравилось, например, то, что Мадонна была с младенцем Иисусом на руках, Джойс превращала его в охапку цветов.
Мона была здешней примой. Она реставрировала портреты, дорисовывая отсутствующие глаза и носы или снабжая изображение беззубых бабушек белозубой улыбкой. Американский делец, промышлявший портретами предков, присылал Биллу фотографии здравствующих потомков, чтобы Мона могла менять черты и придавать необходимое семейное сходство старинным портретам, которые Билл пачками закупал на аукционах.
Если холст был сильно изодран, его меняли. Делал это единственный в их компании мужчина - один из последних хиппи шестидесятых годов, куривший марихуану и разделявший свои длинные волосы на пробор посередине. Нерб целыми днями торчал в комнате наверху, склонившись над огромным вакуумным столом, на котором менялись холсты.
В первую свою неделю у Билла Плам снимала с холста сантиметр за сантиметром старый поверхностный слой. Эта тонкая и утомительная работа требовала большого внимания, потому что для разных красок требовался растворитель своей концентрации. Вторую неделю она корпела над огромным церковным полотном с апостолами, оно было дано ей для испытания. И когда Плам удалось очистить его и дописать недостающие детали, Билл стал доверять ей голландские натюрморты семнадцатого века.
Обнаружив, что у нее хорошо получаются тюльпаны, Билл пригвоздил ее к цветам, но ей эта работа быстро наскучила, стоило только овладеть ее секретами. Если Плам начинала сильно жаловаться, Билл заказывал треску или омара в соседнем итальянском ресторане, и ей дозволялось написать голландский натюрморт с оловянной тарелкой, ломтем хлеба и ножом, ну и, конечно, с разрезанным лимоном и куском кожуры.
В знак того, что Плам может рисовать лучше всех его девушек, Билл всегда вносил свой собственный последний штрих в ее работы, выполненные под голландских мастеров семнадцатого века: явно напрашивавшуюся муху или гусеницу, каплю росы на лепестке.
Если не считать этих завершающих мазков, Плам не видела, чтобы Билл писал картины. Он все время крутился среди торговцев, заключал сделки и иногда посещал клиентов, если требовалось реставрировать картину на месте. В этих случаях Билл брал с собой старомодный докторский саквояж с древними бутылочками, на которых были наклеены бирки с загадочными формулами - BY385 или VFloGA975, производившие большое впечатление на клиентов. Между тем бутылочки содержали всего лишь обычный спирт, ацетон или скипидар.
Через несколько недель работы в мастерской на Армада-роуд Плам поняла, какой зыбкой может быть грань между реставрацией, переделкой и подделкой картины, и ей стало от этого не по себе. Она ни разу не видела, чтобы картина подделывалась от начала и до конца, однако все время раздумывала, почему ей и другим рабыням запрещен вход на верхние этажи мастерской Билла. И почему туда приходят темные личности, столь непохожие на тех веселых торговцев, что наведывались в их подвал, чтобы условиться о выражении коровьей морды? Но Биллу тоже становилось не по себе, когда она начинала донимать его расспросами.
Через три месяца после того, как Плам проработала на Армада-роуд, от Билла ушла любовница. Билл быстро принял ванну, приложился к бутылке с виски и попытался возложить эту роль на Плам, но она отнюдь не жаждала очутиться в его объятиях. Вскоре Билл уволил ее, объяснив это тем, что ее свободный, размашистый стиль не подходит для их тонкой и точной работы.
***
Медленно шагая по пустынному холлу и прислушиваясь, как ее шаги гулко разносятся в тишине заброшенного дома, Плам вспоминала, какое здесь царило пятнадцать лет назад веселое оживление.
- Ты по-прежнему выглядишь, как маленький ангелочек Пьетро делла Франческа, противная девчонка, - подмигнул ей Билл. - А известно ли твоему преуспевающему мужу, что ты работала у меня?
Плам остановилась в нерешительности.
- Вижу, что нет, - ухмыльнулся Билл, обнажив безупречные вставные зубы. Ну да ладно, я слишком стар, чтобы нарываться на неприятности. Проходи сюда. Он указал на комнату слева от входа. Окна этой комнаты, выходившие на улицу, всегда были закрыты ставнями, потому что здесь хранились картины: и вновь поступившие, и те, что находились в работе, и готовые к отправке. Сейчас в комнате было пусто.
- С чем пришла, Плам? - спросил Билл, закурив дешевую сигарету. - Я больше не занимаюсь делами. Если и делаю что-то, то только ради старых друзей. Взгляд его помимо воли опять стал плотоядным. - У меня был инфаркт, и доктора сказали, что пора угомониться. Мне ведь семьдесят два - что, не похоже? В общем, вот уже два года как свернул.
- Свернул, как же, рассказывай кому-нибудь другому, - оборвала его Плам. Мне кое-что попадалось из твоих работ. - Она достала из сумки диапозитив и сунула ему в руки. - Это же твоя муха, Билл.
Билл пригляделся к натюрморту Сюзанны и усмехнулся.
- Помнишь ту агентшу с Кенсингтон-стрит, - сказала Плам, - которой приходилось содержать мужа-алкоголика? Ту, которая просила тебя дырявить свои подделки, а затем чинить их, чтобы они не были подозрительно целехонькими, если кто-нибудь поставит их под ультрафиолетовые лучи.
- А-а, Тереза, - задумчиво произнес Билл. - Прелесть девочка. Говорил ей, что никогда больше не найду такого клиента, который бы платил мне сначала за порчу своей работы, а затем за ее восстановление. Да это было-то всего пару раз, два морских пейзажа, насколько мне помнится.
Он бросил окурок на пол и, тщательно затоптав его, вернулся в холл, где принялся внимательно разглядывать диапозитив у веерообразного окна.
Плам прошла вслед за ним.
- Билл, мне нужно от тебя всего лишь письменное подтверждение того, что эта картина побывала в твоей мастерской. И все. Я заплачу за это тебе, тут не будет никаких проблем.
Все еще глядя на диапозитив, Билл сказал:
- И тот, кто отдал целое состояние за эту картину, придет к агенту с моим подтверждением и заберет свои деньги назад, да? А агент пойдет к тому чудаку, у которого купил ее, и тоже потребует свой деньги назад, и так далее. И ты думаешь, что при этом никто не побежит в полицию, что в этой игре участвуют одни только джентльмены, какими бы хорошими они ни были, которые не станут впутывать в нее копов.
Плам кивнула.
Билл усмехнулся.
- Так, так, мой маленький ангелочек. Меня просто подмывает написать трогательное признание на клочке бумаги и получить свою тысячу фунтов. Но я честный человек. - Он подмигнул ей, отдавая диапозитив. - Извини, дорогуша, но среди моих работ не было такой.
Ах, какая досада. Верить этому не хотелось. Но теперь, когда Билл отошел от дел, ему нечего было бояться сообщников, ведь ему с ними не работать. Очевидно, он говорит правду.
- Билл, как ты думаешь, кто бы мог сделать это? - неуверенно поинтересовалась Плам.
- Даже если бы и догадывался, не сказал бы, дорогуша. С какой стати?
"Да, - решила Плам, - Биллу наверняка хорошо платили за то, чтобы он держал язык за зубами".
- А среди этих нет твоих? - Она вручила ему остальные диапозитивы.
- Нет... Нет... Нет... Прекрасные работы, хотя... - Билл помедлил, разглядывая картину леди Бингер. - С этим большим тюльпаном что-то не так, не правда ли? - Он вернул диапозитивы, показывая своим видом, что говорить больше не о чем.
Огорченная неудачей, Плам медленно шла по улице, направляясь к торговым рядам. Сзади послышались торопливые шаги. Она обернулась и увидела догонявшего ее Билла с сигаретой во рту.
- Господи, я получу с тобой еще один инфаркт. - Дыхание его было прерывистым, а глаза смотрели с тоской. - Плам, дорогая, зачем тебе это? Ведь это же не твои картины. А у тех, кто купил их, не убудет. - Он покрутил головой, убеждаясь, что его никто не слышит, и зашептал:
- Я и вышел из игры потому, что не привык к таким правилам... В наши дни развелось много проходимцев. Я не хотел откупаться и не хотел делать больше того, что мне было нужно. Зачем, чтобы кто-то командовал мной, понимаешь? - Он бросил окурок в канаву и положил свою грязную старческую руку ей на плечо:
- Ты заходишь слишком далеко, Плам. Эти проходимцы могут доставить тебе больше неприятностей, чем ты думаешь. Брось это дело, Плам.
Почувствовав неприятный озноб, Плам сначала решила, что это от прикосновения Билла, но потом поняла, что его предупреждение возродило в ней страх, охвативший ее, когда она в Нью-Йорке вскрыла конверте анонимным посланием.
***
Остаток дня она пыталась дозвониться до Чарли. Когда это наконец удалось ей, она попросила его не говорить Бризу о том, что он видел ее у Билла Хоббса. Она напридумывала, что купила в подарок Бризу миниатюру, которую надо реставрировать. Пусть это будет ему сюрпризом.
***
На следующее утро она проснулась, чувствуя себя совершенно разбитой, как при простуде или сильном похмелье. Подступивший кашель больно резанул в груди. Нос был заложен. Кости ныли. Тело было тяжелым и непослушным. Может, положить на лоб мокрое полотенце? Но даже мысль о том, чтобы оторвать голову от подушки, была невыносима.
Плам застонала. Болеют ли настоящие детективы гриппом?
Воскресенье, 22 марта 1992 года
- Тебе надо лежать, Плам. На вирусную пневмонию нельзя чихать. - Лулу улыбнулась своей слабой попытке пошутить и поправила принесенный ею букет нарциссов.
Дженни стояла у окна и разглядывала фисташковые почки, проклюнувшиеся на деревьях Риджентс-парк.
- Бриз убьет тебя и нас, если будет еще один рецидив. Ведь ты не работаешь уже целый месяц. Он бы не поехал в Цюрих, если бы ты не обещала ему слушаться врача.
- К тому же погода очень обманчива, - добавила Лулу. - Солнце-то светит, но очень холодно, и дует сильный ветер. Плам, откинувшись на подушки, упрямо твердила:
- Я чувствую себя прекрасно.
***
Прошлым вечером Плам позвонила Виктору, и он постарался успокоить ее, заверив, что эта чертова картина меньше всего беспокоит его. Гораздо важнее, чтобы она скорее поднялась на ноги.
Однако Плам была намерена как можно скорее отправиться в Париж, чтобы встретиться для нелицеприятного разговора с мсье Монфьюма. Вряд ли он сможет утверждать, что ошибка с большим тюльпаном на картине леди Бингер всего лишь досадная неточность реставратора. Так что для Плам этот тюльпан может стать тем средством, с помощью которого ей, возможно, удастся заставить Монфьюма рассказать ей о происхождении подделки Артура Шнайдера. Если Монфьюма приобрел ее у Тонона, значит, Тонон либо сам печет подделки, либо распространяет их.
Следы трех картин - Артура Шнайдера, леди Бингер и анонимного шведа - вели в Париж. Две были связаны с ее соотечественницей Джиллиан Картерег, та, что теперь принадлежала Сюзанне Марш, и другая, которую она видела у Синтии Блай. А может быть, и четыре, если причислить к ним картину, на которую ей не позволила взглянуть Джорджина Доддз, и маленького Яна ван Кесселя, висевшего на стене в спальне миссис Картерет. Но, не имея твердых доказательств, Плам не могла обвинить Джиллиан Картерет в торговле подделками, в этом случае она рисковала оказаться привлеченной к суду за клевету, а это может обойтись ей в полмиллиона фунтов в виде судебных издержек, не говоря уже о возмещении ущерба. Лежа в кровати и чувствуя на лице тепло мягких лучей весеннего солнца, Плам вновь и вновь размышляла над историей миссис Картерет. Та утверждала, что впервые увидела четыре голландские картины еще школьницей. Бабочка, открытая в тридцатых годах, свидетельствовала, что полотно Синтии было создано позднее этого времени... Госпожа Инид считает, что картины Синтии и Сюзанны Марш написаны одним автором. Таким образом, обе картины, вышедшие из рук Джиллиан Картерет, фальшивки.
Действительно ли дед миссис Картерет вывез их, когда бежал из Голландии в Англию? Если так, то знал ли он, что они поддельные? А может, он приобрел их уже в Англии? Госпожа Инид считает, что все подозреваемые картины всплыли на рынке в течение пяти последних лет, тогда две из картин миссис Картерет были изготовлены не раньше чем пять лет назад, а если это так, то вся ее история ложь от начала до конца.
Интересно, насколько точно институт сможет датировать картины Синтии Блай и Сюзанны Марш?
Нужно поговорить с Чарли. Возможно, он тайно переправляет подделки от Тонона в Англию. Не исключено, что Билл распространяет их здесь, для этого у него есть все необходимые связи.
Да, но две подделки, всплывшие в Англии, вышли из рук Джиллиан Картерет. И вряд ли Билл, если считать его распространителем подделок, стал бы продавать их ей, а не одному из своих многочисленных агентов. Пока у Плам не было ниточек, которые бы вели к Джиллиан Картерет. Здесь она оказывалась в тупике. Вот почему ей просто необходимо поскорее съездить в Париж.
***
Плам лежала в постели и, слушая болтовню подруг, все больше раздражалась из-за своей болезни. Теперь она, как никогда, была уверена, что ее расследование подходит к концу, стоит найти лишь еще одну улику, и преступник окажется в ловушке.
Она запросто сможет слетать на денек в Париж и вернуться еще до того, как Бриз закончит свои дела в Милане. Но прежде ей надо отделаться от этих заботливых наседок.
- Думаю, мне надо съездить в Портсмут на несколько дней. Морской воздух пошел бы мне на пользу, так считает врач. Дженни повернулась к Лулу:
- Полагаю, мамочке мы ее можем доверить.
Понедельник, 23 марта 1992 года
Ожидая своей очереди у стойки регистрации в аэропорту Хитроу, Плам подпрыгнула от неожиданности, когда кто-то тронул ее за плечо. Обернувшись, она увидела моложавое лицо Ричарда Степмана и облегченно выдохнула:
- Давайте попросим соседние места, чтобы вы смогли ввести меня в курс дела по бьеннале.
- Вы летите в клубном классе, - возразил Ричард. - А у меня билет в салон третьего класса, и мне не удастся из него перейти, потому что самолет полон. Он переложил прямоугольную упаковку, явно содержавшую небольшую картину, из одной руки в другую.
- Если самолет заполнен, вам не разрешат пройти с этим. - Плам показала на картину. - Давайте я возьму ее в клубный салон.
- Спасибо, но я не могу утруждать вас.
- Но у меня ничего нет с собой, кроме пары журналов. Ричард крепко сжал в руках упаковку.
- Я везу это.., подруге моей матери и обещал мамочке, что не выпущу ее из рук. - На его лице появилась обаятельнейшая улыбка, и Плам подумала, что он без труда уговорит стюардессу пропустить его на борт с картиной.
***
Когда они прилетели в Париж, Плам настигла Ричарда в зоне таможенного контроля и предложила подбросить его, так как у нее на весь день была заказана машина с шофером.
Ричард вежливо, но твердо отказался. Его должна встретить подруга матери, которая, очевидно, опаздывает, и ему придется ее подождать.
Выкинув Ричарда из головы, она пошла за шофером к ожидавшей ее машине. Но тут выяснилось, что кто-то пытался проникнуть в нее, и об этом необходимо было сообщить полиции аэропорта, что означало получасовую задержку.
Когда наконец машина тронулась, Плам подалась вперед, не веря своим глазам. Ричард в одиночестве садился в такси.
Плам постучала в стеклянную перегородку, отделявшую ее от шофера.
- Поезжайте за тем такси, - велела она по-французски, с улыбкой припоминая выражения, которые использовал в подобных случаях Эркюль Пуаро.
Такси с Ричардом Степманом направлялось отнюдь не к "Нейли", где Ричард, по его словам, должен был остановиться вместе с подругой своей мамаши. Впереди появился Нотр-Дам, гордо высившийся на правом берегу Сены. Такси Ричарда направилось в Марэ - некогда фешенебельный квартал IV округа. Теперь здесь рядом с хорошо сохранившимися особняками семнадцатого века соседствовали невзрачные дома, где снимала жилье беднота.
Такси остановилось возле квадратного внушительного здания, отделенного от улицы большими зелеными воротами. На верхних его этажах, начиная с третьего, располагался аукцион "Леви-Фонтэн". Движение въезжавших и выезжавших автомобилей регулировал толстый седовласый консьерж в теплом пальто и комнатных шлепанцах, не обращавший никакого внимания на возмущенные гудки тех, кто из-за возникшей пробки не мог проехать по узкой улице.
Укрывшись на заднем сиденье, Плам наблюдала, как Ричард выскочил из такси, расплатился с шофером и скрылся в здании. Он лгал, когда говорил, что везет картину подруге своей матери. На самом деле он привез ее на аукцион.
Ей вспомнились слова, сказанные Лео за ленчем в кафе "Л'Этуаль": "Если ты собираешься подозревать каждого, кто едет в Париж, в том, что он переправляет подделки, то почему бы тебе не спросить этого богатого бездельника Чарли Боумана, что он делает у "Леви-Фонтэна"?"
Привез ли Ричард картину для того, чтобы продать ее у "Леви-Фонтэна"? Возможно ли такое, чтобы картины тайно переправлялись не в Англию, а из Англии?
- Я заметила еще одну вещь, с которой стоило бы разобраться: что-то не так с тем большим желтым тюльпаном с оранжево-розовым оттенком на картине леди Бингер. Вы могли бы по этому поводу посоветоваться с нашим ботаником - Уиллом Эшли. Он есть в телефонном справочнике, живет в Барнес.
Плам ликовала. Она была права! А Бризу придется забрать свои слова назад.
Среда, 19 февраля 1992 года
Дверь небольшого загородного дома в Барнес открыла крупная с округлыми формами женщина в старомодном рабочем халате. Она молча провела Плам в оранжерею в задней части дома, полную субтропических растений с плотной массой листвы всех оттенков зеленого и желтого. Воздух в ней был теплый и влажный.
Уилл Эшли оказался светловолосым и угловатым мужчиной лет сорока с благородным лицом, которое было немного крупновато.
- Не могли бы вы принести нам чай, мама? - попросил он.
- Это очень любезно с вашей стороны - принять меня так быстро, поблагодарила Плам.
Он улыбнулся, приоткрыв ряд неровных пожелтевших зубов.
- У меня не так уж много посетителей. Он указал Плам на пару старых плетеных кресел. Плам достала из портфеля шесть увеличенных диапозитивов. Уилл Эшли разложил их на безукоризненно чистом столе из белого пластика и взял лупу. Разглядывая их, он время от времени обращался к высокой стопке книг или делал пометки в блокноте, не произнося при этом ни звука.
Через полчаса Плам, которой было трудно дышать в жаркой и влажной атмосфере оранжереи, выпила три чашки очень крепкого индийского чая, съела несколько липких имбирных пирожных и с трудом подавляла зевоту.
Наконец ботаник оторвался от своих записей и посмотрел на нее.
- Я опознал все эти, цветы. Мама отправит вам заключение вместе со счетом. В них, пожалуй, нет ничего необычного. Они, конечно, цветут все в разное время, но, как вам известно, художники не всегда рисуют цветы с натуры, они используют альбомы, наброски. Но кое-что вас может заинтересовать. - Он приподнял диапозитив леди Бингер и ткнул пальцем в большой цветок в центре. Вот этот огромный ярко-желтый тюльпан... Видите оранжево-розовую окантовку на лепестках? Это тюльпан Дарвина, у него прямоугольная форма и плоское донце. Группа Дарвина была выведена в 1889 году цветоводом-любителем Ленгларом из французского Лилля.
- Поэтому картина никак не могла быть написана в 1629 году?
Уилл Эшли отрицательно покачал головой и взял диапозитив Синтии Блай:
- А теперь взгляните на эту черную бабочку с большими желтыми пятнами под крыльями. Она немного напоминает североамериканского монарха, но у этой крылья намного больше, и пятна у монарха, конечно, не желтые, а коричневые. Эта бабочка на самом деле значительно крупнее, чем на картине. Поэтому я бы предположил, что кто-то не слишком внимательный скопировал ее из книги о бабочках.., потому что это Papilio bedoci, впервые обнаруженная во Французской Гвиане в тридцатых годах нашего столетия.
***
Шел дождь, но Плам не торопилась забраться в свой "Порше". Она с наслаждением вдыхала свежий воздух, радуясь тому, что наконец-то выбралась из душных джунглей загородного дома.
Четверг, 27 февраля 1992 года
Утром, в начале девятого, Плам уже была на базаре в конце Армада-роуд в Айлингтоне. За прилавками, полными фруктов и овощей, стояли замерзшие, но веселые продавцы в рукавицах и старых лыжных костюмах. Чтобы согреться, они непрерывно пританцовывали, обхватывая себя руками.
Сразу за торговыми рядами стояли доживающие свой век старые многоквартирные дома. Армада-роуд вот-вот была готова превратиться в трущобу. В конце улицы, где грязная стена отгораживала ее от железнодорожной ветки, Плам свернула налево и поспешила к дому Билла.
Когда до него оставалось ярдов пятьдесят, черная входная дверь отворилась, и на пороге появились двое мужчин. Один, из них был сам Билл, высокий и сгорбленный, в мешковатых джинсах, подвязанных бечевкой, некогда белой сорочке с открытым воротом и в протертом на локтях пиджаке неопределенного цвета. Увидев Плам, он схватил за руку своего посетителя, тот обернулся, и она с удивлением узнала в нем Чарли Боумана. Его лицо, с нависавшими над носом черными бровями, взглядом исподлобья, всегда выглядело обеспокоенным, а сейчас в глазах его застыл ужас.
Плам тоже запаниковала, ей совсем не хотелось, чтобы о ее визите к Биллу стало известно Бризу или кому-то еще. Положение было критическим. Оставалось только вести себя так, как будто походы в этот район были для нее обычным делом. Взмахнув рукой, она весело выкрикнула:
- Привет, Билл! Что это вы тут делаете, Чарли?
- Билл реставрирует одну из отцовских картин. - Чарли уставился на нее, готовый дать отпор, словно она собиралась оспаривать его утверждение.
- Да? А какую? - удивилась Плам.
Ей показалось, что Чарли не хочется, чтобы кому-то было известно о его связи с Биллом Хоббсом. И тут она вспомнила, что Лео видел Чарли на пароме через Ла-Манш. "А что, если эта парочка имеет отношение к подделкам? подумала она. - Может быть, это Билл печет их, а Чарли сбывает?" Может, теперь у Билла новое амплуа, ей казалось, что раньше он занимался только реставрацией картин по заказам торговцев.
- Ты все такая же любопытная? Так и не изменилась за все эти годы? - В словах Билла звучали заискивающие нотки, словно он говорил с возможным клиентом. Рот растянулся в улыбке, он потер мешок под левым глазом, а это, как она помнила, говорило, что Билл раздражен.
- Увидимся на следующей неделе, Чарли, - сказал он. - Разрыв небольшой, он займет совсем немного времени, но ему надо дать высохнуть, прежде чем восстанавливать глянец, а в такую погоду все сохнет долго.
Билл повернулся к Плам.
- Входи, дорогуша. С чего это мне такая честь? - Его одутловатое, нездорового цвета лицо приняло добродушное выражение заботливого дядюшки, но маленькие пронзительные глазки, как всегда, глядели настороженно.
На какой-то момент ей вспомнилась ванная Билла - единственное место в мастерской, где девушки могли отмыть себя и свои кисти от краски. В этой мрачной комнате всегда можно было видеть бутылку греческого вина и бутылку виски. Ванна обычно была заполнена каким-то странным раствором, пахнувшим формальдегидом. Очень часто отреставрированную картину опускали в этот раствор, и она за ночь приобретала налет старины.
Вслед за Биллом Плам прошла в дом и, стоя на голых половицах в холле, принюхалась. В воздухе здесь больше не чувствовалось прежних сильных запахов скипидара и лака, которыми всегда был полон первый этаж из-за близости кухни, где Билл, закрывшись там, сам по своим рецептам готовил лаки, клеи, краски.
На кухонной печи он также грел картины, в результате чего они покрывались кракелюрами. На полках в кухне хранились припасы: масла, растворители, банки с кистями, вата, пакля, скребки и металлические мочалки, необходимые для удаления упрямого глянца. На нижней полке стояли банки консервированных бобов и коробки кукурузных хлопьев, которые он имел обыкновение размачивать в виски.
Плам встретила Билла в 1977 году, когда работала официанткой в клубе художников в Чесли. Он предложил обучить ее ремеслу реставратора - по крайней мере, она будет рисовать и учиться делу, вместо того чтобы проливать куриный бульон на посетителей. Билл объяснил, что предпочитает работать с девушками, потому что они лучше чувствуют цвет и обладают терпением, необходимым в его скрупулезном деле. При этом он забыл добавить, что девушки еще и покорно соглашаются на его мизерную оплату.
Так Плам присоединилась к четырем тихим, как мышки, молодым женщинам, корпевшим с маленькими соболиными кисточками над картинами в подвале дома на Армада-роуд, где над вечно холодным камином красовался сертификат реставратора, выданный Национальной галереей в 1947 году. Хозяин был очень строг. Всякие разговоры во время работы запрещались, поскольку мешали сосредоточиться. А когда Билл спускался в мастерскую с красными от похмелья глазами, то это был самый настоящий тиран. Тем не менее девушки были преданы ему. Плам быстро поняла, что каждая из них спала с ним, но все они были им отвергнуты.
Каждая художница специализировалась на своем. Салли украшала скучные сельские пейзажи живописными коровами, собаками или котятами. Эдна работала с религиозными сюжетами, ей особенно удавались лавровые венки и кровоточащие раны. Джойс перекраивала библейские сюжеты на потребу любителям живописи из арабских стран. В конце семидесятых Лондон был наводнен богатыми покупательницами, прятавшими свои лица под черными покрывалами. Если им не нравилось, например, то, что Мадонна была с младенцем Иисусом на руках, Джойс превращала его в охапку цветов.
Мона была здешней примой. Она реставрировала портреты, дорисовывая отсутствующие глаза и носы или снабжая изображение беззубых бабушек белозубой улыбкой. Американский делец, промышлявший портретами предков, присылал Биллу фотографии здравствующих потомков, чтобы Мона могла менять черты и придавать необходимое семейное сходство старинным портретам, которые Билл пачками закупал на аукционах.
Если холст был сильно изодран, его меняли. Делал это единственный в их компании мужчина - один из последних хиппи шестидесятых годов, куривший марихуану и разделявший свои длинные волосы на пробор посередине. Нерб целыми днями торчал в комнате наверху, склонившись над огромным вакуумным столом, на котором менялись холсты.
В первую свою неделю у Билла Плам снимала с холста сантиметр за сантиметром старый поверхностный слой. Эта тонкая и утомительная работа требовала большого внимания, потому что для разных красок требовался растворитель своей концентрации. Вторую неделю она корпела над огромным церковным полотном с апостолами, оно было дано ей для испытания. И когда Плам удалось очистить его и дописать недостающие детали, Билл стал доверять ей голландские натюрморты семнадцатого века.
Обнаружив, что у нее хорошо получаются тюльпаны, Билл пригвоздил ее к цветам, но ей эта работа быстро наскучила, стоило только овладеть ее секретами. Если Плам начинала сильно жаловаться, Билл заказывал треску или омара в соседнем итальянском ресторане, и ей дозволялось написать голландский натюрморт с оловянной тарелкой, ломтем хлеба и ножом, ну и, конечно, с разрезанным лимоном и куском кожуры.
В знак того, что Плам может рисовать лучше всех его девушек, Билл всегда вносил свой собственный последний штрих в ее работы, выполненные под голландских мастеров семнадцатого века: явно напрашивавшуюся муху или гусеницу, каплю росы на лепестке.
Если не считать этих завершающих мазков, Плам не видела, чтобы Билл писал картины. Он все время крутился среди торговцев, заключал сделки и иногда посещал клиентов, если требовалось реставрировать картину на месте. В этих случаях Билл брал с собой старомодный докторский саквояж с древними бутылочками, на которых были наклеены бирки с загадочными формулами - BY385 или VFloGA975, производившие большое впечатление на клиентов. Между тем бутылочки содержали всего лишь обычный спирт, ацетон или скипидар.
Через несколько недель работы в мастерской на Армада-роуд Плам поняла, какой зыбкой может быть грань между реставрацией, переделкой и подделкой картины, и ей стало от этого не по себе. Она ни разу не видела, чтобы картина подделывалась от начала и до конца, однако все время раздумывала, почему ей и другим рабыням запрещен вход на верхние этажи мастерской Билла. И почему туда приходят темные личности, столь непохожие на тех веселых торговцев, что наведывались в их подвал, чтобы условиться о выражении коровьей морды? Но Биллу тоже становилось не по себе, когда она начинала донимать его расспросами.
Через три месяца после того, как Плам проработала на Армада-роуд, от Билла ушла любовница. Билл быстро принял ванну, приложился к бутылке с виски и попытался возложить эту роль на Плам, но она отнюдь не жаждала очутиться в его объятиях. Вскоре Билл уволил ее, объяснив это тем, что ее свободный, размашистый стиль не подходит для их тонкой и точной работы.
***
Медленно шагая по пустынному холлу и прислушиваясь, как ее шаги гулко разносятся в тишине заброшенного дома, Плам вспоминала, какое здесь царило пятнадцать лет назад веселое оживление.
- Ты по-прежнему выглядишь, как маленький ангелочек Пьетро делла Франческа, противная девчонка, - подмигнул ей Билл. - А известно ли твоему преуспевающему мужу, что ты работала у меня?
Плам остановилась в нерешительности.
- Вижу, что нет, - ухмыльнулся Билл, обнажив безупречные вставные зубы. Ну да ладно, я слишком стар, чтобы нарываться на неприятности. Проходи сюда. Он указал на комнату слева от входа. Окна этой комнаты, выходившие на улицу, всегда были закрыты ставнями, потому что здесь хранились картины: и вновь поступившие, и те, что находились в работе, и готовые к отправке. Сейчас в комнате было пусто.
- С чем пришла, Плам? - спросил Билл, закурив дешевую сигарету. - Я больше не занимаюсь делами. Если и делаю что-то, то только ради старых друзей. Взгляд его помимо воли опять стал плотоядным. - У меня был инфаркт, и доктора сказали, что пора угомониться. Мне ведь семьдесят два - что, не похоже? В общем, вот уже два года как свернул.
- Свернул, как же, рассказывай кому-нибудь другому, - оборвала его Плам. Мне кое-что попадалось из твоих работ. - Она достала из сумки диапозитив и сунула ему в руки. - Это же твоя муха, Билл.
Билл пригляделся к натюрморту Сюзанны и усмехнулся.
- Помнишь ту агентшу с Кенсингтон-стрит, - сказала Плам, - которой приходилось содержать мужа-алкоголика? Ту, которая просила тебя дырявить свои подделки, а затем чинить их, чтобы они не были подозрительно целехонькими, если кто-нибудь поставит их под ультрафиолетовые лучи.
- А-а, Тереза, - задумчиво произнес Билл. - Прелесть девочка. Говорил ей, что никогда больше не найду такого клиента, который бы платил мне сначала за порчу своей работы, а затем за ее восстановление. Да это было-то всего пару раз, два морских пейзажа, насколько мне помнится.
Он бросил окурок на пол и, тщательно затоптав его, вернулся в холл, где принялся внимательно разглядывать диапозитив у веерообразного окна.
Плам прошла вслед за ним.
- Билл, мне нужно от тебя всего лишь письменное подтверждение того, что эта картина побывала в твоей мастерской. И все. Я заплачу за это тебе, тут не будет никаких проблем.
Все еще глядя на диапозитив, Билл сказал:
- И тот, кто отдал целое состояние за эту картину, придет к агенту с моим подтверждением и заберет свои деньги назад, да? А агент пойдет к тому чудаку, у которого купил ее, и тоже потребует свой деньги назад, и так далее. И ты думаешь, что при этом никто не побежит в полицию, что в этой игре участвуют одни только джентльмены, какими бы хорошими они ни были, которые не станут впутывать в нее копов.
Плам кивнула.
Билл усмехнулся.
- Так, так, мой маленький ангелочек. Меня просто подмывает написать трогательное признание на клочке бумаги и получить свою тысячу фунтов. Но я честный человек. - Он подмигнул ей, отдавая диапозитив. - Извини, дорогуша, но среди моих работ не было такой.
Ах, какая досада. Верить этому не хотелось. Но теперь, когда Билл отошел от дел, ему нечего было бояться сообщников, ведь ему с ними не работать. Очевидно, он говорит правду.
- Билл, как ты думаешь, кто бы мог сделать это? - неуверенно поинтересовалась Плам.
- Даже если бы и догадывался, не сказал бы, дорогуша. С какой стати?
"Да, - решила Плам, - Биллу наверняка хорошо платили за то, чтобы он держал язык за зубами".
- А среди этих нет твоих? - Она вручила ему остальные диапозитивы.
- Нет... Нет... Нет... Прекрасные работы, хотя... - Билл помедлил, разглядывая картину леди Бингер. - С этим большим тюльпаном что-то не так, не правда ли? - Он вернул диапозитивы, показывая своим видом, что говорить больше не о чем.
Огорченная неудачей, Плам медленно шла по улице, направляясь к торговым рядам. Сзади послышались торопливые шаги. Она обернулась и увидела догонявшего ее Билла с сигаретой во рту.
- Господи, я получу с тобой еще один инфаркт. - Дыхание его было прерывистым, а глаза смотрели с тоской. - Плам, дорогая, зачем тебе это? Ведь это же не твои картины. А у тех, кто купил их, не убудет. - Он покрутил головой, убеждаясь, что его никто не слышит, и зашептал:
- Я и вышел из игры потому, что не привык к таким правилам... В наши дни развелось много проходимцев. Я не хотел откупаться и не хотел делать больше того, что мне было нужно. Зачем, чтобы кто-то командовал мной, понимаешь? - Он бросил окурок в канаву и положил свою грязную старческую руку ей на плечо:
- Ты заходишь слишком далеко, Плам. Эти проходимцы могут доставить тебе больше неприятностей, чем ты думаешь. Брось это дело, Плам.
Почувствовав неприятный озноб, Плам сначала решила, что это от прикосновения Билла, но потом поняла, что его предупреждение возродило в ней страх, охвативший ее, когда она в Нью-Йорке вскрыла конверте анонимным посланием.
***
Остаток дня она пыталась дозвониться до Чарли. Когда это наконец удалось ей, она попросила его не говорить Бризу о том, что он видел ее у Билла Хоббса. Она напридумывала, что купила в подарок Бризу миниатюру, которую надо реставрировать. Пусть это будет ему сюрпризом.
***
На следующее утро она проснулась, чувствуя себя совершенно разбитой, как при простуде или сильном похмелье. Подступивший кашель больно резанул в груди. Нос был заложен. Кости ныли. Тело было тяжелым и непослушным. Может, положить на лоб мокрое полотенце? Но даже мысль о том, чтобы оторвать голову от подушки, была невыносима.
Плам застонала. Болеют ли настоящие детективы гриппом?
Воскресенье, 22 марта 1992 года
- Тебе надо лежать, Плам. На вирусную пневмонию нельзя чихать. - Лулу улыбнулась своей слабой попытке пошутить и поправила принесенный ею букет нарциссов.
Дженни стояла у окна и разглядывала фисташковые почки, проклюнувшиеся на деревьях Риджентс-парк.
- Бриз убьет тебя и нас, если будет еще один рецидив. Ведь ты не работаешь уже целый месяц. Он бы не поехал в Цюрих, если бы ты не обещала ему слушаться врача.
- К тому же погода очень обманчива, - добавила Лулу. - Солнце-то светит, но очень холодно, и дует сильный ветер. Плам, откинувшись на подушки, упрямо твердила:
- Я чувствую себя прекрасно.
***
Прошлым вечером Плам позвонила Виктору, и он постарался успокоить ее, заверив, что эта чертова картина меньше всего беспокоит его. Гораздо важнее, чтобы она скорее поднялась на ноги.
Однако Плам была намерена как можно скорее отправиться в Париж, чтобы встретиться для нелицеприятного разговора с мсье Монфьюма. Вряд ли он сможет утверждать, что ошибка с большим тюльпаном на картине леди Бингер всего лишь досадная неточность реставратора. Так что для Плам этот тюльпан может стать тем средством, с помощью которого ей, возможно, удастся заставить Монфьюма рассказать ей о происхождении подделки Артура Шнайдера. Если Монфьюма приобрел ее у Тонона, значит, Тонон либо сам печет подделки, либо распространяет их.
Следы трех картин - Артура Шнайдера, леди Бингер и анонимного шведа - вели в Париж. Две были связаны с ее соотечественницей Джиллиан Картерег, та, что теперь принадлежала Сюзанне Марш, и другая, которую она видела у Синтии Блай. А может быть, и четыре, если причислить к ним картину, на которую ей не позволила взглянуть Джорджина Доддз, и маленького Яна ван Кесселя, висевшего на стене в спальне миссис Картерет. Но, не имея твердых доказательств, Плам не могла обвинить Джиллиан Картерет в торговле подделками, в этом случае она рисковала оказаться привлеченной к суду за клевету, а это может обойтись ей в полмиллиона фунтов в виде судебных издержек, не говоря уже о возмещении ущерба. Лежа в кровати и чувствуя на лице тепло мягких лучей весеннего солнца, Плам вновь и вновь размышляла над историей миссис Картерет. Та утверждала, что впервые увидела четыре голландские картины еще школьницей. Бабочка, открытая в тридцатых годах, свидетельствовала, что полотно Синтии было создано позднее этого времени... Госпожа Инид считает, что картины Синтии и Сюзанны Марш написаны одним автором. Таким образом, обе картины, вышедшие из рук Джиллиан Картерет, фальшивки.
Действительно ли дед миссис Картерет вывез их, когда бежал из Голландии в Англию? Если так, то знал ли он, что они поддельные? А может, он приобрел их уже в Англии? Госпожа Инид считает, что все подозреваемые картины всплыли на рынке в течение пяти последних лет, тогда две из картин миссис Картерет были изготовлены не раньше чем пять лет назад, а если это так, то вся ее история ложь от начала до конца.
Интересно, насколько точно институт сможет датировать картины Синтии Блай и Сюзанны Марш?
Нужно поговорить с Чарли. Возможно, он тайно переправляет подделки от Тонона в Англию. Не исключено, что Билл распространяет их здесь, для этого у него есть все необходимые связи.
Да, но две подделки, всплывшие в Англии, вышли из рук Джиллиан Картерет. И вряд ли Билл, если считать его распространителем подделок, стал бы продавать их ей, а не одному из своих многочисленных агентов. Пока у Плам не было ниточек, которые бы вели к Джиллиан Картерет. Здесь она оказывалась в тупике. Вот почему ей просто необходимо поскорее съездить в Париж.
***
Плам лежала в постели и, слушая болтовню подруг, все больше раздражалась из-за своей болезни. Теперь она, как никогда, была уверена, что ее расследование подходит к концу, стоит найти лишь еще одну улику, и преступник окажется в ловушке.
Она запросто сможет слетать на денек в Париж и вернуться еще до того, как Бриз закончит свои дела в Милане. Но прежде ей надо отделаться от этих заботливых наседок.
- Думаю, мне надо съездить в Портсмут на несколько дней. Морской воздух пошел бы мне на пользу, так считает врач. Дженни повернулась к Лулу:
- Полагаю, мамочке мы ее можем доверить.
Понедельник, 23 марта 1992 года
Ожидая своей очереди у стойки регистрации в аэропорту Хитроу, Плам подпрыгнула от неожиданности, когда кто-то тронул ее за плечо. Обернувшись, она увидела моложавое лицо Ричарда Степмана и облегченно выдохнула:
- Давайте попросим соседние места, чтобы вы смогли ввести меня в курс дела по бьеннале.
- Вы летите в клубном классе, - возразил Ричард. - А у меня билет в салон третьего класса, и мне не удастся из него перейти, потому что самолет полон. Он переложил прямоугольную упаковку, явно содержавшую небольшую картину, из одной руки в другую.
- Если самолет заполнен, вам не разрешат пройти с этим. - Плам показала на картину. - Давайте я возьму ее в клубный салон.
- Спасибо, но я не могу утруждать вас.
- Но у меня ничего нет с собой, кроме пары журналов. Ричард крепко сжал в руках упаковку.
- Я везу это.., подруге моей матери и обещал мамочке, что не выпущу ее из рук. - На его лице появилась обаятельнейшая улыбка, и Плам подумала, что он без труда уговорит стюардессу пропустить его на борт с картиной.
***
Когда они прилетели в Париж, Плам настигла Ричарда в зоне таможенного контроля и предложила подбросить его, так как у нее на весь день была заказана машина с шофером.
Ричард вежливо, но твердо отказался. Его должна встретить подруга матери, которая, очевидно, опаздывает, и ему придется ее подождать.
Выкинув Ричарда из головы, она пошла за шофером к ожидавшей ее машине. Но тут выяснилось, что кто-то пытался проникнуть в нее, и об этом необходимо было сообщить полиции аэропорта, что означало получасовую задержку.
Когда наконец машина тронулась, Плам подалась вперед, не веря своим глазам. Ричард в одиночестве садился в такси.
Плам постучала в стеклянную перегородку, отделявшую ее от шофера.
- Поезжайте за тем такси, - велела она по-французски, с улыбкой припоминая выражения, которые использовал в подобных случаях Эркюль Пуаро.
Такси с Ричардом Степманом направлялось отнюдь не к "Нейли", где Ричард, по его словам, должен был остановиться вместе с подругой своей мамаши. Впереди появился Нотр-Дам, гордо высившийся на правом берегу Сены. Такси Ричарда направилось в Марэ - некогда фешенебельный квартал IV округа. Теперь здесь рядом с хорошо сохранившимися особняками семнадцатого века соседствовали невзрачные дома, где снимала жилье беднота.
Такси остановилось возле квадратного внушительного здания, отделенного от улицы большими зелеными воротами. На верхних его этажах, начиная с третьего, располагался аукцион "Леви-Фонтэн". Движение въезжавших и выезжавших автомобилей регулировал толстый седовласый консьерж в теплом пальто и комнатных шлепанцах, не обращавший никакого внимания на возмущенные гудки тех, кто из-за возникшей пробки не мог проехать по узкой улице.
Укрывшись на заднем сиденье, Плам наблюдала, как Ричард выскочил из такси, расплатился с шофером и скрылся в здании. Он лгал, когда говорил, что везет картину подруге своей матери. На самом деле он привез ее на аукцион.
Ей вспомнились слова, сказанные Лео за ленчем в кафе "Л'Этуаль": "Если ты собираешься подозревать каждого, кто едет в Париж, в том, что он переправляет подделки, то почему бы тебе не спросить этого богатого бездельника Чарли Боумана, что он делает у "Леви-Фонтэна"?"
Привез ли Ричард картину для того, чтобы продать ее у "Леви-Фонтэна"? Возможно ли такое, чтобы картины тайно переправлялись не в Англию, а из Англии?