Страница:
Показательна в отношении возможностей синтеза деятельностного и системного подходов концепция В.Б. Губина [Губин 1993]. Автор концепции, исследуя принципы организации систем и их целостность, приходит к выводу: «В нашем подходе очевидно, что <…> системой является любой объект, выделяемый деятельностью, поскольку в другой деятельности он предстает в виде набора элементов, т. е. имеющим структуру» [Там же, с. 192] (ср. «Любой объект <…> есть объект-система…» [Урманцев 1988, с. 45]). Деятельность, с точки зрения исследователя, является системообразующим фактором. Эта мысль чрезвычайно важна для понимания целостности системы: в самой системе вне человеческой деятельности нет ничего такого, что придавало бы ей целостность: «Каждому виду деятельности на данном материале соответствует свое целое, без деятельности не существующее и потому не сводящееся к материалу. Конечно, объект строится деятельностью на материале, а не высасывается ею из пальца, но есть не сам материал, как он есть. Деятельность выделяет в материале нечто главное по отношению к средствам и целям деятельности» [Губин 1993, с. 193]. Таким образом, системный анализ должен быть деятельностно осмыслен, погружен в деятельностный контекст. Именно поэтому целостность текста постоянно ускользает от традиционного лингвистического описания (ср. [Сорокин 1985, с. 6–9]), и, на наш взгляд, целостность как компонент теоретической схемы выражает идею обязательного присутствия наблюдателя в создаваемой им концептуальной действительности.
Сказанное позволяет рассматривать осуществляющийся синтез системного и деятельностного подходов в области гуманитарных исследований закономерным и целесообразным процессом, а продукт синтеза, на наш взгляд, можно обозначать как системнодеятельностный (считаем вариант системодеятельностный не совсем удачным, т. к. в данном случае говорится не о системности, а о системе) подход. Реализация системнодеятельностного подхода позволяет рассматривать изучаемый объект в системе исследовательской деятельности, что дает возможность, варьируя саму деятельность, выявлять нечто общее, присущее объекту – его онтологический базис. Системнодеятельностное изучение объекта, в конечном счете, направлено на его онтологическое описание, поэтому можно говорить о деятельностно-онтологическом описании объекта. Сейчас же имеет смысл подробнее остановится на проблеме реализации системного и деятельностного подходов в лингвистике.
И системный, и деятельностный подходы широко применяются в языковедческих исследованиях, хотя их интерпретация с опорой на корпоративное мышление породила два противоположных лингвистических направления: системо-и антропоцентризм. Но в своем размежевании и та и другая парадигмы предельно сузили принципы и системности, и деятельности, и более того, противопоставили их друг другу: «Лингвистике, ориентирующейся на рассмотрение системных отношений в языке, была противопоставлена лингвистика, ориентирующаяся на теорию деятельности» [Хартунг 1989, с. 41] (ср. «Обращение к теме человеческого фактора в языке свидетельствует о важнейшем методологическом сдвиге, наметившемся в современной лингвистике, – о смене ее базисной парадигматики и переходе от лингвистики «имманентной» с ее установкой рассматривать язык «в самом себе и для себя» к лингвистике антропологической, предполагающей изучать язык в тесной связи с человеком, его сознанием, мышлением, духовно-практической деятельностью» [Постовалова 1988, с. 8]).
В последнее время наблюдаются попытки синтезировать подходы в виде трактовки отношений между ними в духе принципа дополнительности. В полной мере это обстоятельство находит отражение во многих диссертационных исследованиях, в которых часть работы выполняется в русле традиционного системно-структурного анализа, а в другой части производится экспериментальная «проверка» высказанных положений на небольшом фрагменте, взятом из первой части исследования. Возможно, подобный методологический прием и примиряет две парадигмы, однако, синтез системности и деятельностности лежит совсем в другой плоскости.
Системному подходу в лингвистике «повезло» в большей степени, чем деятельностному. Это отражается хотя бы в том, что с помощью системного (системно-структурного) подхода была создана единственная целостная модель языка. Поэтому критика системного подхода (ассоциирующегося у многих с системоцентризмом) должна направляться не на «подрыв основ» модели, а на развитие самого системного анализа, например, с помощью использования средств общей теории систем ([Карпов-2003]).
Проблематика системного движения достаточно широка [Анохин 1978, 1999; Губин 1993; Каган 1974; Казарян 1996; Карпов 2003; Коробко 1998; Левич 1996а, б; Лосев 2004; Мильман 1987; Садовский 1978; Сидоров 1987; Солнцев 1971; Сороко 1984; Судаков 1984; Тюхтин 1988; Урманцев 1974, 1988; Федоров 2000; Федоров 1998; Швырков 1978; Щедровицкий 1995, 1999; Юдин 1997 и др.]. Вместе с тем, системный подход в своих разных интерпретациях обнаруживает много общего. Принципы системного подхода реализуются в системном анализе, который представляет собой сложно организованную (иерархически) совокупность исследовательских деятельностей, действий и операций, направленных на необходимую и достаточную степень описания, объяснения и предсказания поведения изучаемого объекта с позиции устанавливающего эту степень (при формулировании цели изучения) субъекта-исследователя. Мы видим, что системный анализ содержит в своем определении три компоненты: субъект-исследователь, изучаемый объект и научная деятельность субъекта с объектом. Именно поэтому системный анализ может иметь несколько интерпретаций.
1. Представление изучаемого объекта, явления и т. п. в виде целостной системы, обладающей системными качествами, и проведение определенных операций с этим объектом-системой (установление элементов системы, отношений между ними, иерархической организации и т. д.). Именно к подобного рода представлениям о системном анализе относятся утверждения методологов о системообразующем факторе, эмерджентности, взаимодействии системы и среды, кооперативности процессов в подсистемах единой системы, развитии и самоорганизации системы, управляющих параметрах и параметрах порядка, прямой и обратной положительной и отрицательной связи и др. Данная интерпретация системного метода акцентирует внимание не столько на методах изучения объекта, сколько на его организации (структуре), а точнее, на организации не самого объекта, а структуре определенного (исследовательскими процедурами и знаниями) ракурса его рассмотрения, то есть структуре предмета. Общая теория систем, кибернетика, синергетика, теория информации и теория случайных процессов говорят о системном подходе в этом смысле.
2. Многоаспектное описание одного и того же объекта, то есть выделение у него разных предметов, сообразующихся с различными научными областями, и последующий синтез результатов разнопредметного исследования объекта. Выделение же предметов составляет базис деятельностного подхода, и именно поэтому принципиально неизбежен синтез системного и деятельностного подходов. Эта интерпретация системного метода направлена не столько на объект исследования, сколько на разработку разнообразных методов изучения этого объекта. «Системные проблемы возникают тогда, когда мы имеем объект (реально данный или подразумеваемый), зафиксированный в нескольких разных предметах, и мы должны их соединить либо в ходе нашей практической работы, либо теоретически, в предположении, что эти разные предметы описывают один объект изучения» [Щедровицкий 1995, с. 76]. По преимуществу дисциплинарные области совмещают системный метод в той и другой интерпретациях.
Говоря о системном рассмотрении изучаемых объектов, стоит сразу сказать, что такое их представление есть акт познания, который, конечно, базируется на объективных закономерностях бытия данных объектов. Следует различать сам объект, или объект-феномен, и объект-систему, или модель этого объекта. Действительно, представление объекта в виде системы означает некоторую схематизацию объекта, проведенную по какому-то основанию. Понятие системы и ее компонентов относительно. Их выделение всегда абстрактно, так как любая реальность представляет собой систему лишь по отношению к составляющим ее компонентам. Сами же компоненты (их выделение из целостного объекта) есть продукт исследовательской деятельности, преследующей релевантные этой деятельности цели и использующей при этом адекватные им средства и методы. Очевидно, что при этом один и тот же объект может быть представлен в виде разных систем.
Кроме того, любая предметная действительность, рассматриваемая как система, всегда входит компонентом в состав другой, более сложно организованной системы, или метасистемы, (которую можно «выделить» из окружающей действительности, имея более общие (фундаментальные) исследовательские задачи). Естественно, в зависимости от задач исследования такая метасистема может иметь разную структуру и содержать компоненты, выделенные по разным основаниям. Например, в языкознании текст можно рассматривать как сложноорганизованную многоуровневую систему, состоящую из компонентов языковой системы (фонем, морфем, лексем, синтаксем и гиперсинтаксем). Текст можно рассматривать и как систему пропозиций, микротем и др., и как систему, организованную по другим основаниям: сюжета, композиции, мотивов, системы персонажей и мн. др.
Таким образом, любой объект имеет некоторое множество предметных областей. Системный метод в целом направлен на то, чтобы 1) представить предварительно выделенные (в процессе исследовательской деятельности) предметные области в виде системно-структурных образований и 2) осуществить интеграцию (синтез) данных предметов-систем.
Текст как пространственно-временной феномен
Сказанное позволяет рассматривать осуществляющийся синтез системного и деятельностного подходов в области гуманитарных исследований закономерным и целесообразным процессом, а продукт синтеза, на наш взгляд, можно обозначать как системнодеятельностный (считаем вариант системодеятельностный не совсем удачным, т. к. в данном случае говорится не о системности, а о системе) подход. Реализация системнодеятельностного подхода позволяет рассматривать изучаемый объект в системе исследовательской деятельности, что дает возможность, варьируя саму деятельность, выявлять нечто общее, присущее объекту – его онтологический базис. Системнодеятельностное изучение объекта, в конечном счете, направлено на его онтологическое описание, поэтому можно говорить о деятельностно-онтологическом описании объекта. Сейчас же имеет смысл подробнее остановится на проблеме реализации системного и деятельностного подходов в лингвистике.
И системный, и деятельностный подходы широко применяются в языковедческих исследованиях, хотя их интерпретация с опорой на корпоративное мышление породила два противоположных лингвистических направления: системо-и антропоцентризм. Но в своем размежевании и та и другая парадигмы предельно сузили принципы и системности, и деятельности, и более того, противопоставили их друг другу: «Лингвистике, ориентирующейся на рассмотрение системных отношений в языке, была противопоставлена лингвистика, ориентирующаяся на теорию деятельности» [Хартунг 1989, с. 41] (ср. «Обращение к теме человеческого фактора в языке свидетельствует о важнейшем методологическом сдвиге, наметившемся в современной лингвистике, – о смене ее базисной парадигматики и переходе от лингвистики «имманентной» с ее установкой рассматривать язык «в самом себе и для себя» к лингвистике антропологической, предполагающей изучать язык в тесной связи с человеком, его сознанием, мышлением, духовно-практической деятельностью» [Постовалова 1988, с. 8]).
В последнее время наблюдаются попытки синтезировать подходы в виде трактовки отношений между ними в духе принципа дополнительности. В полной мере это обстоятельство находит отражение во многих диссертационных исследованиях, в которых часть работы выполняется в русле традиционного системно-структурного анализа, а в другой части производится экспериментальная «проверка» высказанных положений на небольшом фрагменте, взятом из первой части исследования. Возможно, подобный методологический прием и примиряет две парадигмы, однако, синтез системности и деятельностности лежит совсем в другой плоскости.
Системному подходу в лингвистике «повезло» в большей степени, чем деятельностному. Это отражается хотя бы в том, что с помощью системного (системно-структурного) подхода была создана единственная целостная модель языка. Поэтому критика системного подхода (ассоциирующегося у многих с системоцентризмом) должна направляться не на «подрыв основ» модели, а на развитие самого системного анализа, например, с помощью использования средств общей теории систем ([Карпов-2003]).
Проблематика системного движения достаточно широка [Анохин 1978, 1999; Губин 1993; Каган 1974; Казарян 1996; Карпов 2003; Коробко 1998; Левич 1996а, б; Лосев 2004; Мильман 1987; Садовский 1978; Сидоров 1987; Солнцев 1971; Сороко 1984; Судаков 1984; Тюхтин 1988; Урманцев 1974, 1988; Федоров 2000; Федоров 1998; Швырков 1978; Щедровицкий 1995, 1999; Юдин 1997 и др.]. Вместе с тем, системный подход в своих разных интерпретациях обнаруживает много общего. Принципы системного подхода реализуются в системном анализе, который представляет собой сложно организованную (иерархически) совокупность исследовательских деятельностей, действий и операций, направленных на необходимую и достаточную степень описания, объяснения и предсказания поведения изучаемого объекта с позиции устанавливающего эту степень (при формулировании цели изучения) субъекта-исследователя. Мы видим, что системный анализ содержит в своем определении три компоненты: субъект-исследователь, изучаемый объект и научная деятельность субъекта с объектом. Именно поэтому системный анализ может иметь несколько интерпретаций.
1. Представление изучаемого объекта, явления и т. п. в виде целостной системы, обладающей системными качествами, и проведение определенных операций с этим объектом-системой (установление элементов системы, отношений между ними, иерархической организации и т. д.). Именно к подобного рода представлениям о системном анализе относятся утверждения методологов о системообразующем факторе, эмерджентности, взаимодействии системы и среды, кооперативности процессов в подсистемах единой системы, развитии и самоорганизации системы, управляющих параметрах и параметрах порядка, прямой и обратной положительной и отрицательной связи и др. Данная интерпретация системного метода акцентирует внимание не столько на методах изучения объекта, сколько на его организации (структуре), а точнее, на организации не самого объекта, а структуре определенного (исследовательскими процедурами и знаниями) ракурса его рассмотрения, то есть структуре предмета. Общая теория систем, кибернетика, синергетика, теория информации и теория случайных процессов говорят о системном подходе в этом смысле.
2. Многоаспектное описание одного и того же объекта, то есть выделение у него разных предметов, сообразующихся с различными научными областями, и последующий синтез результатов разнопредметного исследования объекта. Выделение же предметов составляет базис деятельностного подхода, и именно поэтому принципиально неизбежен синтез системного и деятельностного подходов. Эта интерпретация системного метода направлена не столько на объект исследования, сколько на разработку разнообразных методов изучения этого объекта. «Системные проблемы возникают тогда, когда мы имеем объект (реально данный или подразумеваемый), зафиксированный в нескольких разных предметах, и мы должны их соединить либо в ходе нашей практической работы, либо теоретически, в предположении, что эти разные предметы описывают один объект изучения» [Щедровицкий 1995, с. 76]. По преимуществу дисциплинарные области совмещают системный метод в той и другой интерпретациях.
Говоря о системном рассмотрении изучаемых объектов, стоит сразу сказать, что такое их представление есть акт познания, который, конечно, базируется на объективных закономерностях бытия данных объектов. Следует различать сам объект, или объект-феномен, и объект-систему, или модель этого объекта. Действительно, представление объекта в виде системы означает некоторую схематизацию объекта, проведенную по какому-то основанию. Понятие системы и ее компонентов относительно. Их выделение всегда абстрактно, так как любая реальность представляет собой систему лишь по отношению к составляющим ее компонентам. Сами же компоненты (их выделение из целостного объекта) есть продукт исследовательской деятельности, преследующей релевантные этой деятельности цели и использующей при этом адекватные им средства и методы. Очевидно, что при этом один и тот же объект может быть представлен в виде разных систем.
Кроме того, любая предметная действительность, рассматриваемая как система, всегда входит компонентом в состав другой, более сложно организованной системы, или метасистемы, (которую можно «выделить» из окружающей действительности, имея более общие (фундаментальные) исследовательские задачи). Естественно, в зависимости от задач исследования такая метасистема может иметь разную структуру и содержать компоненты, выделенные по разным основаниям. Например, в языкознании текст можно рассматривать как сложноорганизованную многоуровневую систему, состоящую из компонентов языковой системы (фонем, морфем, лексем, синтаксем и гиперсинтаксем). Текст можно рассматривать и как систему пропозиций, микротем и др., и как систему, организованную по другим основаниям: сюжета, композиции, мотивов, системы персонажей и мн. др.
Таким образом, любой объект имеет некоторое множество предметных областей. Системный метод в целом направлен на то, чтобы 1) представить предварительно выделенные (в процессе исследовательской деятельности) предметные области в виде системно-структурных образований и 2) осуществить интеграцию (синтез) данных предметов-систем.
Текст как пространственно-временной феномен
Если взглянуть на современное состояние лингвистики со стороны методологии науки, то можно обнаружить, что происходит, на первый взгляд, сильное обновление содержания предмета за счет междисциплинарного контекста. Это касается уже не отдельных лингвистических ответвлений, как то: психолингвистики, социолингвистики, этнопсихолингвистики и др., – а распространяется на всю дисциплинарную область. Такого рода движение внутри науки, в первую очередь, направлено на поиск новых подходов к изучению онтологии языка и принципам ее описания [Богин 2000, 2002; Гаспаров 1996; Залевская 2001; Зубкова 1999; Караулов 2002; Карпов 2003; Кубрякова 1991; Москальчук 1998, 2003; Павиленис 1983; Розенов 1982; Сорокин 1985 1989; Степанов 2001; Халина 1997, 1998; Чувакин 2000; Шабес 1989; Шаховский 1998 и мн. др.]. Каждая из создаваемых языковых моделей есть семиотическая система с характерными для нее организацией, взаимосвязью между элементами, правилами пользования. Появляющиеся в последние годы «когнитивные», «антропоцентрические» модели, несмотря на весь их критический пафос, так и не могут потеснить самую традиционную из существующих моделей – «язык как система знаков».
Происходит это, на наш взгляд, потому, что онтологическое описание языка (термин Г.П. Щедровицкого), проводимое, например, в рамках антропоцентрической парадигмы, или когнитивного подхода, по-прежнему игнорирует материальную сторону объекта изучения, что фактически оборачивается анализом той же языковой системы (точнее, фрагментов системы) в определенных условиях ее функционирования. Невнимательное отношение к материальной стороне языка не дает возможности рассмотрения его как сложного материального, идеального и социального единства (о значимости звуковой стороны знака см.: [Жинкин 1998; Зубкова 1999; Николаева 2000; Черемисина-Ениколопова 1999; Шпет 2003]). Все чаще обоснованной критике подвергаются доминирующие представления о произвольности знака: «…характер означающего и его связь с означаемым не могут быть произвольными потому, что они формируются всей совокупностью иерархических (конститутивных), синтагматических и в особенности парадигматических отношений, задающих категоризацию языковых знаков в соответствии с их значением и функцией» [Зубкова 1999, с. 211].
Кроме того, в существующих моделях и теориях языка, построенных на базисе слов и предложений, не нашло отражение реальное необратимое пространственно-временное бытие как форма его движения, в силу чего функционирование языка не могло быть ни адекватно описано, ни, тем более, объяснено и спрогнозировано. Ахронотопичность лингвистических теорий явилась причиной исключения текста из явлений языка, с помощью введения дихотомии «язык-речь». Языковая модель (язык как система знаков) стала восприниматься как реальность, заслоняя собой сам язык (ср. с размышлениями о языке-конструкте и языке-феномене, языке1 и языке2, грамматике языка и грамматике лингвиста [Залевская 1999, с. 30–32; Кубрякова 1991, с. 9–13; Тарасов 1987, с. 127 и др.]). Исходным моментом, с которого следует начинать описание онтологии языка, выступает выбор единицы описания, наиболее полно представляющей объект, – такой единицы, в которой сошлись бы физическое, концептуальное (содержательно-смысловое) и деятельностное измерение языка. Такой единицей, несомненно, является текст – языковая единица, в которой в полной мере и проявляются свойства языка. Текст есть форма жизни языка, что определяет статус текста: «.первичная данность и исходная точка всякой гуманитарной дисциплины» [Бахтин 1997, с. 320].
Поэтому для понимания природы текста как становящейся целостности необходимо включение в его возможные определения и модели временного или пространственно-временного фактора. О значимости временного фактора для анализа текста писал Б.И. Ярхо, подводя фундамент под методологию точного литературоведения: «Литературное произведение воспринимается во времени, то есть формы его действуют на нас последовательно, сукцессивно. Есть целый ряд литературных форм, сама природа коих основана на порядке. А между тем, порядковый анализ еще находится в зачаточной стадии развития. Анализ сукцессивности можно прямо назвать делом будущего. Сейчас еще ничего не сделано. Речь идет о контрапунктировании, то есть о написании форм всех трех областей (фоники, стилистики и поэтики. – К.Б.) в том порядке, в каком они доходят до сознания, воспринимающего произведение в первый раз» [Ярхо 2001, с. 468][4]. Интерес к сукцессивной природе речевых произведений проявляют психолингвисты [Выготский 1998; Жинкин 1998; Сахарный 1989 и др.]. В теории текста также интересны отдельные исследования, основывающиеся на представлении о тексте как протяженном объекте. Так, например, в работе Дж. Б. Смита исследуется распределение темы в тексте, при этом текст рассматривается как линейная последовательность слов, а тема – как группа слов и словосочетаний, появляющихся в этой последовательности [Смит 1980].
Интерес к пространственно-временному аспекту изучения текста обусловлен невозможностью охватить текст «единым взглядом» (симультанно, одномоментно). Если же обратиться к бытию текста, то можно отметить, что в каждый момент времени в реальной речевой деятельности функционирует только часть текста. Как целое текст существует в двух случаях:
1) ментальной репрезентации (в этом случае и говорится о целостности как о психолингвистическом явлении);
2) абстрактного исследовательского конструкта, где текст а) переводится в письменную форму, если до этого он существовал в форме устной, б) предназначается не просто для чтения, а для сопоставления разных единиц, находящихся в нем (исследования).
Рассматривая пространственно-временное бытие текста, отметим, что текст закрепляется в письменном виде и воспринимается посредством зрения как пространственный феномен. (Мы говорим о письменной форме текста, поскольку исследователь вынужден иметь дело только с такой формой существования речи. В частности, изучение разговорной речи обязательно проходит фазу графической репрезентации устных форм). Осуществление анализа текста с опорой на его пространственное существование необходимо в силу того, что текст, будучи представленным в письменной форме, воспринимается как вещь, имеющая границы – начало и конец. Тем самым создается иллюзия целостности объекта, необходимая для его анализа. Моделирование целостности заключается в том, что фактор времени мысленно исключается из процесса функционирования текста; исследователь видит перед собой в любой момент времени не какую-либо часть текста, а весь текст, причем, письменный, как пространственный феномен. Расположенный в пространстве, текст, однако, не теряет совсем связи со временем: начало текста может быть отмечено исследователем как предшествующее, середина – как последующее, а конец – как самое позднее во времени. Но, по сути, наделение текста пространственным существованием создает условия для обратимости времени.
Поскольку время в письменном тексте становится привязанным к пространственным координатам, то оно обретает свойство равномерной длительности. Взамен темповой неоднородности разговорной речи полагается монотонность говорения, хотя, в принципе, исследователь может приписать тем или иным участкам текста различные темповые и ритмические (и иные) параметры на основе собственных наблюдений над текстом в его реальном функционировании. Этот недостаток моделирования (который легко, как мы видим, преодолим) покрывают многочисленные достоинства, из которых отметим следующие. Очевидно, что, переводя текст в пространственное измерение (в письменную форму), мы создаем условия для его воспроизводимости, для полного проявления формы текста. (Ср. «Становление, развертывание и проявление формы во всей полноте своих свойств требуют вполне определенного конечного времени. Более того, нельзя говорить о существовании такой формы, если она не является устойчивой, не воспроизводится в одном и том же виде на протяжении существенно большего, чем упоминавшееся, времени» [Сарычев 1996, с. 291]). Другим достоинством видится то, что исследователь может изучать внутрисистемные связи и отношения в тексте с любой (и в любой) его точки и так долго, сколько необходимо. При этом возникает вопрос: изучаются ли в подобном исследовательском режиме именно сущностные качества текста?
Ответ дает теория деятельности, согласно которой текст может рассматриваться как процесс и результат речемыслительной деятельности, как опредмеченная форма ее существования, и при этом он обладает пространственно-временной протяженностью, что и позволяет исследовать процессуальность создания и восприятия текста. Хотелось бы еще раз подчеркнуть, что, если текстопорождение и текстовосприятие как деятельности однонаправлены во времени-пространстве, то исследовательская деятельность, как правило, игнорирует эту направленность и необратимость времени[5].
Заметим, что исследования текста в аспекте его процессуальности пока находятся на периферии проблем теории текста, поскольку в лингвистических исследованиях слишком большое место отводилось и отводится бытию отдельного слова в тексте. Однако значимость факторов пространственно-временной организации текста можно обнаружить практически в любом исследовательском аспекте, связанном с бытием текста. Так, например, текст традиционно определяется как линейно организованная последовательность языковых знаков, обладающая сложной структурой. Каждый из знаков в речевом сообщении имеет некоторое значение. Но в таком случае имеет ли текст значение? Если текст имеет значение, то он представляет собой один из типов знаков – тоже знак или метазнак. Поскольку текст не является элементом системы языка, то напрашивается отрицательный ответ. Используя сугубо лингвистическую аргументацию, М.Я. Дымарский доказывает, что «текст сам по себе, как целое, не является знаком ни в каком смысле – ни языковым, ни «речевым», ни каким бы то ни было еще. Под текстом понимается особая, развернутая вербальная форма осуществления речемыслительного произведения» [Дымарский 2001, с. 36]. В данном определении текста, на наш взгляд, эксплицирована установка на процессуальность, включение временного фактора (ср. развернутая форма, осуществление).
Текст целиком и полностью обнаруживает свое бытие через основные формы движения материи, и его содержание также раскрывается посредством этих форм. Содержание текста протяженно в пространстве-времени по той причине, что для экспликации содержания всякий раз требуется проведение определенных интерпретационных процедур, устанавливающих разного рода взаимосвязи с элементами (компонентами, единицами) структуры (структур) текста. Содержание текста вырастает из целостной деятельности интерпретатора, сама же деятельность предстает как целенаправленно организованная хронотопическая последовательность приемов, действий, операций, объединенных разными методами и подходами к тексту.
Заметим, что, выделяя из объекта те или иные предметы и представляя последние как системы (см. выше), мы тем самым получаем и совершенно разные виды времени в каждой из систем. Так, например, Р.А. Зобов и А.М. Мостепаненко говорят о реальном, перцептуальном и концептуальном времени, где концептуальное и перцептуальное время можно отнести к внутреннему времени системы текста [Зобов 1974, с. 11]. В принципе, можно выявить и другие виды времени (например, конвенциальное и индивидуальное и т. д.), поскольку проблема времени – это проблема определенности системы и часов, которые, по утверждению А.П. Левича, есть «эталонный объект, принадлежащий определенному уровню строения системы» [Левич 1996б, с. 238].
Проблема внутреннего времени системы актуальна, поскольку невозможно подменить внутреннее время объективным (например, астрономическим) временем, ведь о времени можно судить только по тем изменениям, которые происходят в системе. Анализируя процесс изменений в системах, А.Д. Арманд пишет: «Происходящие изменения не могут быть непрерывными и однородными. Их количественные и качественные характеристики должны меняться. Изменения могут служить «метками», позволяющими квантовать процесс и таким образом задавать единицу для сопоставления длительности процессов» [Арманд 1996, с. 204]. Интенсивность же происходящих изменений в системе может зависеть в первую очередь не от хода объективного времени, а от характера внутрисистемных связей, ускоряющих или замедляющих изменения. Отсюда очевидно, что происходящие изменения не могут быть непрерывными и однородными, их количественные и качественные характеристики должны меняться. В этом смысле структура текста негомогенна, и способы преодоления гомогенности должны быть одним из предметов исследования в теории текста. Возникает задача создания шкалы собственного времени системы-текста, которая может быть сконструирована на основе «меток» изменения в нем тех или иных свойств. Проблема, в конечном счете, заключается в том, можно ли обнаружить некий базисный тип внутреннего времени текста?
Интенсивность происходящих изменений в системе, которая является маркером внутреннего времени и зависит от характера внутрисистемных связей, задает ритм движения текста от абсолютного начала к абсолютному концу. Поскольку развертывание (функционирование) текста одновременно выражает процесс, идущий от его становления к завершению (свертке), и поскольку текст представляется в исследовательской перспективе в пространственной плоскости, то логично связать шкалу собственного (внутреннего) времени текста с пространственной шкалой, ведущей отсчет от абсолютного начала текста. Единицей такой шкалы, в частности, может служить слово (в качестве альтернативы учеными рассматривались и иные варианты, например, выдвигаемые еще в 1941 г. Б.И. Ярхо, который использовал в качестве единицы счета слово и даже слог [Ярхо 2001, с. 444–445]). Для текстов больших объемов единицей счета могут выступать предложение, абзац, глава и пр., а для циклов и гипертекстов – текст (см., например, анализ пушкинского цикла «Подражание Корану» [Москальчук 1998]).
Происходит это, на наш взгляд, потому, что онтологическое описание языка (термин Г.П. Щедровицкого), проводимое, например, в рамках антропоцентрической парадигмы, или когнитивного подхода, по-прежнему игнорирует материальную сторону объекта изучения, что фактически оборачивается анализом той же языковой системы (точнее, фрагментов системы) в определенных условиях ее функционирования. Невнимательное отношение к материальной стороне языка не дает возможности рассмотрения его как сложного материального, идеального и социального единства (о значимости звуковой стороны знака см.: [Жинкин 1998; Зубкова 1999; Николаева 2000; Черемисина-Ениколопова 1999; Шпет 2003]). Все чаще обоснованной критике подвергаются доминирующие представления о произвольности знака: «…характер означающего и его связь с означаемым не могут быть произвольными потому, что они формируются всей совокупностью иерархических (конститутивных), синтагматических и в особенности парадигматических отношений, задающих категоризацию языковых знаков в соответствии с их значением и функцией» [Зубкова 1999, с. 211].
Кроме того, в существующих моделях и теориях языка, построенных на базисе слов и предложений, не нашло отражение реальное необратимое пространственно-временное бытие как форма его движения, в силу чего функционирование языка не могло быть ни адекватно описано, ни, тем более, объяснено и спрогнозировано. Ахронотопичность лингвистических теорий явилась причиной исключения текста из явлений языка, с помощью введения дихотомии «язык-речь». Языковая модель (язык как система знаков) стала восприниматься как реальность, заслоняя собой сам язык (ср. с размышлениями о языке-конструкте и языке-феномене, языке1 и языке2, грамматике языка и грамматике лингвиста [Залевская 1999, с. 30–32; Кубрякова 1991, с. 9–13; Тарасов 1987, с. 127 и др.]). Исходным моментом, с которого следует начинать описание онтологии языка, выступает выбор единицы описания, наиболее полно представляющей объект, – такой единицы, в которой сошлись бы физическое, концептуальное (содержательно-смысловое) и деятельностное измерение языка. Такой единицей, несомненно, является текст – языковая единица, в которой в полной мере и проявляются свойства языка. Текст есть форма жизни языка, что определяет статус текста: «.первичная данность и исходная точка всякой гуманитарной дисциплины» [Бахтин 1997, с. 320].
Поэтому для понимания природы текста как становящейся целостности необходимо включение в его возможные определения и модели временного или пространственно-временного фактора. О значимости временного фактора для анализа текста писал Б.И. Ярхо, подводя фундамент под методологию точного литературоведения: «Литературное произведение воспринимается во времени, то есть формы его действуют на нас последовательно, сукцессивно. Есть целый ряд литературных форм, сама природа коих основана на порядке. А между тем, порядковый анализ еще находится в зачаточной стадии развития. Анализ сукцессивности можно прямо назвать делом будущего. Сейчас еще ничего не сделано. Речь идет о контрапунктировании, то есть о написании форм всех трех областей (фоники, стилистики и поэтики. – К.Б.) в том порядке, в каком они доходят до сознания, воспринимающего произведение в первый раз» [Ярхо 2001, с. 468][4]. Интерес к сукцессивной природе речевых произведений проявляют психолингвисты [Выготский 1998; Жинкин 1998; Сахарный 1989 и др.]. В теории текста также интересны отдельные исследования, основывающиеся на представлении о тексте как протяженном объекте. Так, например, в работе Дж. Б. Смита исследуется распределение темы в тексте, при этом текст рассматривается как линейная последовательность слов, а тема – как группа слов и словосочетаний, появляющихся в этой последовательности [Смит 1980].
Интерес к пространственно-временному аспекту изучения текста обусловлен невозможностью охватить текст «единым взглядом» (симультанно, одномоментно). Если же обратиться к бытию текста, то можно отметить, что в каждый момент времени в реальной речевой деятельности функционирует только часть текста. Как целое текст существует в двух случаях:
1) ментальной репрезентации (в этом случае и говорится о целостности как о психолингвистическом явлении);
2) абстрактного исследовательского конструкта, где текст а) переводится в письменную форму, если до этого он существовал в форме устной, б) предназначается не просто для чтения, а для сопоставления разных единиц, находящихся в нем (исследования).
Рассматривая пространственно-временное бытие текста, отметим, что текст закрепляется в письменном виде и воспринимается посредством зрения как пространственный феномен. (Мы говорим о письменной форме текста, поскольку исследователь вынужден иметь дело только с такой формой существования речи. В частности, изучение разговорной речи обязательно проходит фазу графической репрезентации устных форм). Осуществление анализа текста с опорой на его пространственное существование необходимо в силу того, что текст, будучи представленным в письменной форме, воспринимается как вещь, имеющая границы – начало и конец. Тем самым создается иллюзия целостности объекта, необходимая для его анализа. Моделирование целостности заключается в том, что фактор времени мысленно исключается из процесса функционирования текста; исследователь видит перед собой в любой момент времени не какую-либо часть текста, а весь текст, причем, письменный, как пространственный феномен. Расположенный в пространстве, текст, однако, не теряет совсем связи со временем: начало текста может быть отмечено исследователем как предшествующее, середина – как последующее, а конец – как самое позднее во времени. Но, по сути, наделение текста пространственным существованием создает условия для обратимости времени.
Поскольку время в письменном тексте становится привязанным к пространственным координатам, то оно обретает свойство равномерной длительности. Взамен темповой неоднородности разговорной речи полагается монотонность говорения, хотя, в принципе, исследователь может приписать тем или иным участкам текста различные темповые и ритмические (и иные) параметры на основе собственных наблюдений над текстом в его реальном функционировании. Этот недостаток моделирования (который легко, как мы видим, преодолим) покрывают многочисленные достоинства, из которых отметим следующие. Очевидно, что, переводя текст в пространственное измерение (в письменную форму), мы создаем условия для его воспроизводимости, для полного проявления формы текста. (Ср. «Становление, развертывание и проявление формы во всей полноте своих свойств требуют вполне определенного конечного времени. Более того, нельзя говорить о существовании такой формы, если она не является устойчивой, не воспроизводится в одном и том же виде на протяжении существенно большего, чем упоминавшееся, времени» [Сарычев 1996, с. 291]). Другим достоинством видится то, что исследователь может изучать внутрисистемные связи и отношения в тексте с любой (и в любой) его точки и так долго, сколько необходимо. При этом возникает вопрос: изучаются ли в подобном исследовательском режиме именно сущностные качества текста?
Ответ дает теория деятельности, согласно которой текст может рассматриваться как процесс и результат речемыслительной деятельности, как опредмеченная форма ее существования, и при этом он обладает пространственно-временной протяженностью, что и позволяет исследовать процессуальность создания и восприятия текста. Хотелось бы еще раз подчеркнуть, что, если текстопорождение и текстовосприятие как деятельности однонаправлены во времени-пространстве, то исследовательская деятельность, как правило, игнорирует эту направленность и необратимость времени[5].
Заметим, что исследования текста в аспекте его процессуальности пока находятся на периферии проблем теории текста, поскольку в лингвистических исследованиях слишком большое место отводилось и отводится бытию отдельного слова в тексте. Однако значимость факторов пространственно-временной организации текста можно обнаружить практически в любом исследовательском аспекте, связанном с бытием текста. Так, например, текст традиционно определяется как линейно организованная последовательность языковых знаков, обладающая сложной структурой. Каждый из знаков в речевом сообщении имеет некоторое значение. Но в таком случае имеет ли текст значение? Если текст имеет значение, то он представляет собой один из типов знаков – тоже знак или метазнак. Поскольку текст не является элементом системы языка, то напрашивается отрицательный ответ. Используя сугубо лингвистическую аргументацию, М.Я. Дымарский доказывает, что «текст сам по себе, как целое, не является знаком ни в каком смысле – ни языковым, ни «речевым», ни каким бы то ни было еще. Под текстом понимается особая, развернутая вербальная форма осуществления речемыслительного произведения» [Дымарский 2001, с. 36]. В данном определении текста, на наш взгляд, эксплицирована установка на процессуальность, включение временного фактора (ср. развернутая форма, осуществление).
Текст целиком и полностью обнаруживает свое бытие через основные формы движения материи, и его содержание также раскрывается посредством этих форм. Содержание текста протяженно в пространстве-времени по той причине, что для экспликации содержания всякий раз требуется проведение определенных интерпретационных процедур, устанавливающих разного рода взаимосвязи с элементами (компонентами, единицами) структуры (структур) текста. Содержание текста вырастает из целостной деятельности интерпретатора, сама же деятельность предстает как целенаправленно организованная хронотопическая последовательность приемов, действий, операций, объединенных разными методами и подходами к тексту.
Заметим, что, выделяя из объекта те или иные предметы и представляя последние как системы (см. выше), мы тем самым получаем и совершенно разные виды времени в каждой из систем. Так, например, Р.А. Зобов и А.М. Мостепаненко говорят о реальном, перцептуальном и концептуальном времени, где концептуальное и перцептуальное время можно отнести к внутреннему времени системы текста [Зобов 1974, с. 11]. В принципе, можно выявить и другие виды времени (например, конвенциальное и индивидуальное и т. д.), поскольку проблема времени – это проблема определенности системы и часов, которые, по утверждению А.П. Левича, есть «эталонный объект, принадлежащий определенному уровню строения системы» [Левич 1996б, с. 238].
Проблема внутреннего времени системы актуальна, поскольку невозможно подменить внутреннее время объективным (например, астрономическим) временем, ведь о времени можно судить только по тем изменениям, которые происходят в системе. Анализируя процесс изменений в системах, А.Д. Арманд пишет: «Происходящие изменения не могут быть непрерывными и однородными. Их количественные и качественные характеристики должны меняться. Изменения могут служить «метками», позволяющими квантовать процесс и таким образом задавать единицу для сопоставления длительности процессов» [Арманд 1996, с. 204]. Интенсивность же происходящих изменений в системе может зависеть в первую очередь не от хода объективного времени, а от характера внутрисистемных связей, ускоряющих или замедляющих изменения. Отсюда очевидно, что происходящие изменения не могут быть непрерывными и однородными, их количественные и качественные характеристики должны меняться. В этом смысле структура текста негомогенна, и способы преодоления гомогенности должны быть одним из предметов исследования в теории текста. Возникает задача создания шкалы собственного времени системы-текста, которая может быть сконструирована на основе «меток» изменения в нем тех или иных свойств. Проблема, в конечном счете, заключается в том, можно ли обнаружить некий базисный тип внутреннего времени текста?
Интенсивность происходящих изменений в системе, которая является маркером внутреннего времени и зависит от характера внутрисистемных связей, задает ритм движения текста от абсолютного начала к абсолютному концу. Поскольку развертывание (функционирование) текста одновременно выражает процесс, идущий от его становления к завершению (свертке), и поскольку текст представляется в исследовательской перспективе в пространственной плоскости, то логично связать шкалу собственного (внутреннего) времени текста с пространственной шкалой, ведущей отсчет от абсолютного начала текста. Единицей такой шкалы, в частности, может служить слово (в качестве альтернативы учеными рассматривались и иные варианты, например, выдвигаемые еще в 1941 г. Б.И. Ярхо, который использовал в качестве единицы счета слово и даже слог [Ярхо 2001, с. 444–445]). Для текстов больших объемов единицей счета могут выступать предложение, абзац, глава и пр., а для циклов и гипертекстов – текст (см., например, анализ пушкинского цикла «Подражание Корану» [Москальчук 1998]).