– Понимаешь, – начал объяснять он, тщетно стараясь хотя бы на миг вырваться из дурмана. – Я не могу видеть отдельно платье, я могу видеть его только на человеке, на тебе. На тебе нравится. Особенно это…короткое.
– Это уже не модно.
– Знаю.…Жаль! Одежда должна подчёркивать красоту, а у тебя очень красивые ноги. И руки тоже, и плечи… и плечи… и…
– Павлик, – смущённо прервала Аня, – ты всё перечислять будешь?
– Всё? А всего я не видел, – честно сказал Пашка. Понял, что сказал что-то не то, и попытался исправиться. – Нет, ты не думай.…Если не видел, это не значит, что некрасивое…
– Паша! – окончательно смутилась Аня.
Пашка, не смотря на дурман, тоже смутился и продолжать тему не стал. Они молча дошли до начала сквера, поднялись по ступенькам и подошли к автоматам с газировкой. Автоматов было три, каждый призывно светился, предлагая лимонад, крем-соду и что-то там ещё. Людей, как ни странно, не было.
Также как и стаканов.
Расстроиться Пашка не успел: Аня вытащила из сумочки маленький раскладной стаканчик, и автоматы, весело мигнув, начали работу. Вода была ледяная, пузырьки газа приятно щекотали нёбо, и больше, чем по две порции, они не осилили.
– Хорошо! – сказал Пашка и посмотрел на сияющий огнями «Океан», откуда еле слышно доносилась музыка. – А там, наверное, не газировку пьют.
– Ага, – согласилась Аня, вытиая губы платочком. – Павлик, а меня Валя в ресторан приглашает.
Лавочка оказалась занята: там собралась большая компания совсем молодых парней, один пробовал гитару. Цикады, словно ревнуя, заорали ещё громче. Фонарь по-прежнему не горел.
Павлик повёл Аню дальше – мимо клумбы, к темнеющей в сумерках чугунной ограде набережной. Они прошли мимо тутовника, миновали айлант – Пашке показалось, что тот приветственно зашуршал листвой – и остановились в самом углу сквера, рядом со спуском к Сунже. Здесь было совсем темно: окна музучилища погасли, фонари с улицы не доставали, и только не знающая усталости реклама на крыше поликлиники прорезала темноту красноватыми отблесками. За оградой тихо шумела Сунжа.
– И что, пойдёшь? В ресторан?
– Не знаю.…Вообще-то, интересно, я в ресторане ни разу не была. – Аня на минутку задумалась. – Павлик, а может, и ты пойдёшь?
– Нет, – быстро ответил Пашка.
– Павлик!
– Нет, – повторил Павлик и, увидев расстроенные глаза, добавил: – Анечка, ты что не понимаешь – это же он тебя завоёвывает.
– Кто? – глаза широко распахнулись, в них снова отразились звёзды. – Валя? Зачем?
Пашка вспомнил набросок на мокром асфальте и промолчал. Аня посмотрела ему в глаза, улыбнулась и прижалась к напряжённому плечу.
– Паша, ты что? Пав–лик!
– Ну, это же он с тобой первый познакомился. Вы же… гуляли.
Аня взяла его под руку, прижалась сильнее.
– Ну и что? С ним интересно: всех знает, везде знакомые и вообще.… Первый парень на деревне!
Пашка молчал.
Аня посмотрела ему в глаза странным взглядом и снова спрятала голову на груди.
– Не надо меня завоёвывать, – прошептала она прямо ему в рубашку. – Что я – крепость? И вообще, я уже завоёв… завоёвыванная. Давно.
«Правда?» – хотел спросить Пашка и не смог: перехватило дыхание. Тогда он взял её лицо в ладони, приподнял и нежно поцеловал в губы. Потом ещё раз, потом ещё…
– Как только увидела, – сказала Аня, чему-то усмехнулась и поправилась: – Нет, не сразу.
Она, и правда, разглядела его не сразу.
«Знакомьтесь, – сказал тогда Валя, – это Аня, а это Тапик, то есть Павел. Мой друг». Она улыбнулась, сказала дежурное «Очень приятно», кинула оценивающий взгляд. Высокий худощавый парень с каким-то мягким, даже мечтательным, выражением лица – ничего особенного. Глаза какие-то грустные. И это он дрался с тремя чеченцами? Непохоже. Впрочем, даже если и так – какая разница: на фоне своего друга этот «Тапик» смотрелся мальчиком. Валентина знал, казалось, весь город, с ним было интересно, с ним было весело. От него исходила спокойная уверенность, ему хотелось подчиняться, к нему тянуло, и все подруги завидовали ей. Им невозможно было не увлечься; наверное, и она увлеклась. Немного.
Когда же она разглядела? Может, на вечеринке по случаю Первого Мая? Он сидел за столом напротив и всё время смотрел на неё. Когда она не видела. Вернее, когда он думал, что она не видела. А когда она пыталась перехватить взгляд, тут же отводил глаза – поймать его никак не удавалось. «Ну и реакция! – ещё подумала она тогда, чувствуя спортивный азарт. – Что он там прячет?»
И она его поймала!
Поймала – и попалась сама.
Взглянув в эти серые глаза, она забыла обо всём: о зависти подруг, о статусе «девушки первого парня», о магнетизме. Боже мой, да какой там магнетизм, у кого? У Вали? Дурочка, вот где магнетизм! И ей ещё казались грустными эти глаза? Они не грустные, они…они…
Как хорошо, что она его поймала. Как же здорово, что попалась сама.
– Не сразу, – повторила Аня. – Только Первого Мая. Помнишь?
Помнил ли он? Ещё бы!
Пашка увидел её ещё в январе. Сначала не обратил внимания – подумаешь, новая Валькина «двоюродная сестра». Сколько их у него было! Бывало и по несколько сразу. «Охотник должен быть в тонусе!» – любил говорить Кулёк. Новая «сестра» была похожа на всех остальных – такая же стройная, высокая. Всё-таки во вкусе Кульку не откажешь. Но почему-то Пашка заметил её сразу, ещё даже толком не разглядев. Потом.…Потом он ее, наверное, забыл – в больнице было не до того. Или не забыл?
Во всяком случае, когда Валька, наконец, их познакомил, Пашка уже понял, что жизнь без этих глаз скучна и убога. Впрочем, даже после знакомства ничего не изменилось. Он узнал, что её зовут Аней, учится в десятом классе, а что глаза у неё синие, как звёздное небо, он знал и до этого.
«Очень приятно!» – сказала она тогда, улыбаясь, скользнула по нему оценивающим взглядом и отвернулась к Вальке. Это было Павлу знакомо – девчонок тянуло к Вальке словно магнитом. К этому было невозможно не привыкнуть, и он давно привык, молча признавая превосходство друга. Привык Пашка, давно привык.
Оказалось, что не совсем. Когда Аня отвернулась, он, наверное, впервые пожалел, что не может быть таким уверенным и настойчивым, как его весёлый друг. И, уж точно, впервые в жизни разозлился на Вальку.
А потом? Потом были долгие два месяца, показавшиеся ему вечностью. Когда Аня была с Кульком, он не знал, что делать и злился и стеснялся ещё больше. Встретить её одну он боялся не меньше. Боялся удивлённого взгляда, боялся слов: «Паша! Тебя Валя прислал?» А ещё очень мешала одна простая мысль: «Это девушка Вальки. Нельзя!»
К маю он измучился окончательно. Аня ничего не замечала, зато заметил Валька. Заметил и затеял тот разговор. Похоже, он действительно хотел помочь, был уверен, что стоит Пашке открыть глаза, и он всё поймёт. Похоже.…Поэтому и был так удивлён, поэтому и разозлился, увидев набросок на асфальте. А Павлик, глянув на рисунок, окончательно понял, что жить так дальше уже не сможет.
Может, этот рисунок всё и изменил? А иначе как объяснить, что она, наконец, заметила его взгляды? И не просто заметила, а попыталась их перехватить, причём очень настойчиво? И Павлик, несколько раз легко отводя в самый последний момент глаза, вдруг сделал вид, что не успел. И встретился с ней глазами.
– Помню! – сказал Пашка. – А ты помнишь, что я тогда сказал?
Аня сделала глупое лицо и неумелым баском повторила:
– «Девушка, у вас правда такие синие глаза или это контактные линзы? Я читал, сейчас научились делать». А я подумала: «Вот нахал!»
И оба засмеялись.
Через полчаса, когда губы опухли от поцелуев, а разгорячённые тела требовали большего – здесь и сейчас – Аня отстранилась, ласково покачала головой и спросила:
– Павлик, тебя здесь ножом ударили? Ты, правда, с тремя чеченцами дрался?
Пашка еле расслышал: так громко стучало у него сердце. К тому же, кружилась голова, и сладко болело в низу живота.
– Жалеешь, что не видела? – напрягся он и тут же попытался смягчить: – Женщины же любят смотреть, когда дерутся.
– Женщины? – переспросила Аня со странной улыбкой, и у Павлика перехватило горло.
Парень на лавочке закончил настраивать гитару, тронул струны перебором и тихо запел:
Кулеев поднял фотографию, собрал остальные. Вытащил из письменного стола канцелярский файл, аккуратно упаковал фотокарточки и сложил их в коробку. Надел очки, отрезал кусок скотча и аккуратно склеил книжку. Книжка тоже последовала в коробку.
Посидел, выкурил сигарету, снова достал из коробки фотографии и книгу и спрятал их в сейф. Прикурил, было, ещё сигарету, затем решительным движением затушил её в пепельнице и снова открыл коробку. На дне коробке лежал ещё один полиэтиленовый пакет – совсем маленький, почти кулёк.
«Кулёк» – подумал Валентин и невесело усмехнулся. Он помнил, что пряталось в этом пакете, помнил не смотря на почти десять лет. Помнил, хотя иногда очень хотелось забыть.
Валентин вытащил пакет и, не открывая, тоже отнёс его в сейф. Закрыл, набрал шифр и положил ключ в карман.
Не сегодня. Потом.
6
7
– Это уже не модно.
– Знаю.…Жаль! Одежда должна подчёркивать красоту, а у тебя очень красивые ноги. И руки тоже, и плечи… и плечи… и…
– Павлик, – смущённо прервала Аня, – ты всё перечислять будешь?
– Всё? А всего я не видел, – честно сказал Пашка. Понял, что сказал что-то не то, и попытался исправиться. – Нет, ты не думай.…Если не видел, это не значит, что некрасивое…
– Паша! – окончательно смутилась Аня.
Пашка, не смотря на дурман, тоже смутился и продолжать тему не стал. Они молча дошли до начала сквера, поднялись по ступенькам и подошли к автоматам с газировкой. Автоматов было три, каждый призывно светился, предлагая лимонад, крем-соду и что-то там ещё. Людей, как ни странно, не было.
Также как и стаканов.
Расстроиться Пашка не успел: Аня вытащила из сумочки маленький раскладной стаканчик, и автоматы, весело мигнув, начали работу. Вода была ледяная, пузырьки газа приятно щекотали нёбо, и больше, чем по две порции, они не осилили.
– Хорошо! – сказал Пашка и посмотрел на сияющий огнями «Океан», откуда еле слышно доносилась музыка. – А там, наверное, не газировку пьют.
– Ага, – согласилась Аня, вытиая губы платочком. – Павлик, а меня Валя в ресторан приглашает.
Лавочка оказалась занята: там собралась большая компания совсем молодых парней, один пробовал гитару. Цикады, словно ревнуя, заорали ещё громче. Фонарь по-прежнему не горел.
Павлик повёл Аню дальше – мимо клумбы, к темнеющей в сумерках чугунной ограде набережной. Они прошли мимо тутовника, миновали айлант – Пашке показалось, что тот приветственно зашуршал листвой – и остановились в самом углу сквера, рядом со спуском к Сунже. Здесь было совсем темно: окна музучилища погасли, фонари с улицы не доставали, и только не знающая усталости реклама на крыше поликлиники прорезала темноту красноватыми отблесками. За оградой тихо шумела Сунжа.
– И что, пойдёшь? В ресторан?
– Не знаю.…Вообще-то, интересно, я в ресторане ни разу не была. – Аня на минутку задумалась. – Павлик, а может, и ты пойдёшь?
– Нет, – быстро ответил Пашка.
– Павлик!
– Нет, – повторил Павлик и, увидев расстроенные глаза, добавил: – Анечка, ты что не понимаешь – это же он тебя завоёвывает.
– Кто? – глаза широко распахнулись, в них снова отразились звёзды. – Валя? Зачем?
Пашка вспомнил набросок на мокром асфальте и промолчал. Аня посмотрела ему в глаза, улыбнулась и прижалась к напряжённому плечу.
– Паша, ты что? Пав–лик!
– Ну, это же он с тобой первый познакомился. Вы же… гуляли.
Аня взяла его под руку, прижалась сильнее.
– Ну и что? С ним интересно: всех знает, везде знакомые и вообще.… Первый парень на деревне!
Пашка молчал.
Аня посмотрела ему в глаза странным взглядом и снова спрятала голову на груди.
– Не надо меня завоёвывать, – прошептала она прямо ему в рубашку. – Что я – крепость? И вообще, я уже завоёв… завоёвыванная. Давно.
«Правда?» – хотел спросить Пашка и не смог: перехватило дыхание. Тогда он взял её лицо в ладони, приподнял и нежно поцеловал в губы. Потом ещё раз, потом ещё…
– Как только увидела, – сказала Аня, чему-то усмехнулась и поправилась: – Нет, не сразу.
Она, и правда, разглядела его не сразу.
«Знакомьтесь, – сказал тогда Валя, – это Аня, а это Тапик, то есть Павел. Мой друг». Она улыбнулась, сказала дежурное «Очень приятно», кинула оценивающий взгляд. Высокий худощавый парень с каким-то мягким, даже мечтательным, выражением лица – ничего особенного. Глаза какие-то грустные. И это он дрался с тремя чеченцами? Непохоже. Впрочем, даже если и так – какая разница: на фоне своего друга этот «Тапик» смотрелся мальчиком. Валентина знал, казалось, весь город, с ним было интересно, с ним было весело. От него исходила спокойная уверенность, ему хотелось подчиняться, к нему тянуло, и все подруги завидовали ей. Им невозможно было не увлечься; наверное, и она увлеклась. Немного.
Когда же она разглядела? Может, на вечеринке по случаю Первого Мая? Он сидел за столом напротив и всё время смотрел на неё. Когда она не видела. Вернее, когда он думал, что она не видела. А когда она пыталась перехватить взгляд, тут же отводил глаза – поймать его никак не удавалось. «Ну и реакция! – ещё подумала она тогда, чувствуя спортивный азарт. – Что он там прячет?»
И она его поймала!
Поймала – и попалась сама.
Взглянув в эти серые глаза, она забыла обо всём: о зависти подруг, о статусе «девушки первого парня», о магнетизме. Боже мой, да какой там магнетизм, у кого? У Вали? Дурочка, вот где магнетизм! И ей ещё казались грустными эти глаза? Они не грустные, они…они…
Как хорошо, что она его поймала. Как же здорово, что попалась сама.
– Не сразу, – повторила Аня. – Только Первого Мая. Помнишь?
Помнил ли он? Ещё бы!
Пашка увидел её ещё в январе. Сначала не обратил внимания – подумаешь, новая Валькина «двоюродная сестра». Сколько их у него было! Бывало и по несколько сразу. «Охотник должен быть в тонусе!» – любил говорить Кулёк. Новая «сестра» была похожа на всех остальных – такая же стройная, высокая. Всё-таки во вкусе Кульку не откажешь. Но почему-то Пашка заметил её сразу, ещё даже толком не разглядев. Потом.…Потом он ее, наверное, забыл – в больнице было не до того. Или не забыл?
Во всяком случае, когда Валька, наконец, их познакомил, Пашка уже понял, что жизнь без этих глаз скучна и убога. Впрочем, даже после знакомства ничего не изменилось. Он узнал, что её зовут Аней, учится в десятом классе, а что глаза у неё синие, как звёздное небо, он знал и до этого.
«Очень приятно!» – сказала она тогда, улыбаясь, скользнула по нему оценивающим взглядом и отвернулась к Вальке. Это было Павлу знакомо – девчонок тянуло к Вальке словно магнитом. К этому было невозможно не привыкнуть, и он давно привык, молча признавая превосходство друга. Привык Пашка, давно привык.
Оказалось, что не совсем. Когда Аня отвернулась, он, наверное, впервые пожалел, что не может быть таким уверенным и настойчивым, как его весёлый друг. И, уж точно, впервые в жизни разозлился на Вальку.
А потом? Потом были долгие два месяца, показавшиеся ему вечностью. Когда Аня была с Кульком, он не знал, что делать и злился и стеснялся ещё больше. Встретить её одну он боялся не меньше. Боялся удивлённого взгляда, боялся слов: «Паша! Тебя Валя прислал?» А ещё очень мешала одна простая мысль: «Это девушка Вальки. Нельзя!»
К маю он измучился окончательно. Аня ничего не замечала, зато заметил Валька. Заметил и затеял тот разговор. Похоже, он действительно хотел помочь, был уверен, что стоит Пашке открыть глаза, и он всё поймёт. Похоже.…Поэтому и был так удивлён, поэтому и разозлился, увидев набросок на асфальте. А Павлик, глянув на рисунок, окончательно понял, что жить так дальше уже не сможет.
Может, этот рисунок всё и изменил? А иначе как объяснить, что она, наконец, заметила его взгляды? И не просто заметила, а попыталась их перехватить, причём очень настойчиво? И Павлик, несколько раз легко отводя в самый последний момент глаза, вдруг сделал вид, что не успел. И встретился с ней глазами.
– Помню! – сказал Пашка. – А ты помнишь, что я тогда сказал?
Аня сделала глупое лицо и неумелым баском повторила:
– «Девушка, у вас правда такие синие глаза или это контактные линзы? Я читал, сейчас научились делать». А я подумала: «Вот нахал!»
И оба засмеялись.
Через полчаса, когда губы опухли от поцелуев, а разгорячённые тела требовали большего – здесь и сейчас – Аня отстранилась, ласково покачала головой и спросила:
– Павлик, тебя здесь ножом ударили? Ты, правда, с тремя чеченцами дрался?
Пашка еле расслышал: так громко стучало у него сердце. К тому же, кружилась голова, и сладко болело в низу живота.
– Жалеешь, что не видела? – напрягся он и тут же попытался смягчить: – Женщины же любят смотреть, когда дерутся.
– Женщины? – переспросила Аня со странной улыбкой, и у Павлика перехватило горло.
Парень на лавочке закончил настраивать гитару, тронул струны перебором и тихо запел:
– Старая песня, – прикрыв глаза, сказала Аня. – Хорошая. Только грустная… У нас так не будет, правда?
Словно сумерек наплыла тень,
То ли ночь, то ли день,
Так сегодня и для нас с тобой
Гаснет свет дневной.[7]
Кулеев поднял фотографию, собрал остальные. Вытащил из письменного стола канцелярский файл, аккуратно упаковал фотокарточки и сложил их в коробку. Надел очки, отрезал кусок скотча и аккуратно склеил книжку. Книжка тоже последовала в коробку.
Посидел, выкурил сигарету, снова достал из коробки фотографии и книгу и спрятал их в сейф. Прикурил, было, ещё сигарету, затем решительным движением затушил её в пепельнице и снова открыл коробку. На дне коробке лежал ещё один полиэтиленовый пакет – совсем маленький, почти кулёк.
«Кулёк» – подумал Валентин и невесело усмехнулся. Он помнил, что пряталось в этом пакете, помнил не смотря на почти десять лет. Помнил, хотя иногда очень хотелось забыть.
Валентин вытащил пакет и, не открывая, тоже отнёс его в сейф. Закрыл, набрал шифр и положил ключ в карман.
Не сегодня. Потом.
6
Виктор Михеев взял очередной лист, почти автоматически черканул в верхнем углу резолюцию и переложил лист направо. Стопка слева немного уменьшилась, правая чуть-чуть выросла. Стрелка настенных часов дёрнулась и остановилась на двенадцати: прошёл ещё час. Михеев вздохнул и взял очередную бумагу.
Главное не перепутать резолюции, все эти «Для руководства», «К исполнению», «Ознакомить». Впрочем, можно немного и перепутать: написать, например, «Для руководства и ознакомления». Но лучше не импровизировать.
Ещё лучше не думать. Ни о чём. Вообще.
Например, о том, какой коэффициент полезного действия у всех этих бесчисленных приказов, распоряжений, писем и программ. Или бесполезного? А что, вполне нормально – коэффициент бесполезного действия, сокращённо КБД. Ох, знал бы кое-кто, какие мысли забредают в голову начальника производства…
А вот интересно было бы подсчитать, во сколько раз меньше было бумаг двадцать лет назад – на заводе в Грозном? А департаментов, служб? Стоп! Каких, на хрен, департаментов, тогда и слов таких не знали! Обходились одними отделами – и ничего, а сейчас.…Впрочем, зачем считать, никакой Америки он не откроет. Первый закон Паркинсона, ё паре балет!
Слова, конечно, правильные. «Корпоративный дух», «Оптимизация численности», «Реструктуризация». Слова говорить научились, не то что раньше, а вот толку… Раздолбахренизация и откатонизация!
И ведь не меняется ничего. Компьютеры, серверы, автоматические системы контроля производства.…И что? Забиваем ими гвозди, как папуасы. А что ещё можно с такими кадрами? Как это заявил недавно наш новый технолог: «Что-то я подзабыл, с увеличением давления температура кипения падает или растёт?» Подзабыл он! Да в наше время это знал любой первокурсник, даже «дети гор».
Кстати, что с нашими «детьми гор»?
Михеев отложил ручку, дождался соединения с Интернетом и открыл свой блог.
Ого, сколько комментариев! Как всегда, пишущие разделились на два лагеря, и, как всегда, создавалось полное впечатление, что общаются две противоборствующие армии, а не жители одной страны. Только вместо автоматов и пушек – компьютер и Интернет. И, увы, практически все знакомые лица. Впрочем нет, вот кто-то новенький, под ником «Lom_Ali». И что пишет новенький?
«Ochevidec, ты козёл и сука, как и все вы, подожди, дойдёт и до тебя очередь! Рассказывай свои сказки таким же рабам, как и ты! Чеченцы имели письменность, когда твои предки ещё бегали в шкурах, а у вас никакой культуры нет, у вас дети с родителями судятся и…»
Так, всё понятно. Хоть и новенький, а то же самое. И здесь то же самое.
Виктор закрыл блог, отсоединился от Сети и снова взял ручку.
Не меняется…
Впрочем, нет, одно точно изменилось, куда надо. Хоть платить стали лучше, не то что тогда.
Михеев вытащил сигарету, покрутил в руках, смял и взял очередной приказ.
Столько денег он не видел никогда. Да что там не видел – даже представить не мог. И уж тем более трудно было поверить, что все эти деньги принадлежат ему, студенту третьего курса, Виктору Михееву.
С ума сойти!
А он ещё раздумывал, ехать ли в стройотряд, сомневался.
– Едем, Муха, – уговаривал Кулёк.
– А Тапа?
– Что Тапа? Тапа сошёл с ума. Ты же видишь: он ни на шаг не может отойти от… Дурачок он, наш Тапик. Короче, едем, Муха – не пожалеешь! Я обещаю!
И он поехал. И не пожалел.
Карелия встретила вековыми соснами, прохладой и комарами, величиной с воробья. Поначалу Кулька он видел мало: тот постоянно был занят в штабе – руководил, ругался, добивался. Не видел, но чувствовал, потому что постоянно попадал на самые выгодные работы. Понятное дело, происходило это, отнюдь, не случайно.
А потом, когда на нового руководителя готов был молиться весь отряд, Валька забрал его к себе в штаб. И здесь увидел друга во всей красе, увидел и в очередной раз поразился. О поездке он не жалел уже тогда.
А уж когда увидел деньги!
– Ну, как? – спросил Валька, с удовольствием следя за его реакцией – Я же обещал? Только тихо!
Назад со всеми они не поехали, завернули на денёк в Москву. Здесь Кулёк изумил друга в очередной раз. Сначала был снят номер в гостинице. Запросто, как будто и не красовалась на самом видном месте табличка «Мест нет». Потом, действуя так, будто в этом громадном городе ему были известны все самые тайные тропки, Валька достал кучу дефицита. Вечером они оба были одеты по последней моде: джинсы, батники, «адидасы». Остальное лежало в сумках.
Денег оставалось ещё много.
Когда Витька облачился в тёмно-синие «Levi's» и красный батник, он почувствовал себя совсем другим человеком. Казалось, что теперь всё будет по-иному: теперь перед ним будут открываться все двери и исполняться любые, самые заветные желания. Некоторые исполнились немедленно.
Вечер провели в ресторане, в настоящем московском ресторане. Гремела музыка, официанты обслуживали их с угодливым подобострастием, адреналин кружил голову почище любого алкоголя. Алкоголь, впрочем, тоже присутствовал. Скоро Валька привёл за стол двух девушек: беленькую и чёрненькую. Девушки были очаровательны, веселы и не сводили с друзей восторженных взглядов.
Банкет продолжили в номере. Адреналин под воздействием «Северного сияния» действовал всё сильней, чувство всемогущества заполняло без остатка.
Боже мой, как же хорошо! Кулёк просто бог! А почему только Кулёк – он тоже не лыком шит! Вот как беленькая смотрит! Как же её звать?.. А, неважно! Как смотрит! И глаза какие: сразу видно, что хорошая девушка!
Дальше в памяти следовал провал: вроде бы, играли в карты на раздевание, чёрненькая танцевала на столе – помнилось плохо. Зато прекрасно заполнилось мелькнувшее ощущение, что ничего лучшего уже не может быть никогда. Это было уже потом – когда вошёл в упругую девичью плоть и, задыхаясь от скоротечного мужского счастья, чуть не заплакал.
– Ну, как бикса? – спросил утром Валька, открывая бутылку чешского пива. – Надеюсь, отработала по полной? Без брака?
– Так это были проститутки? – оторопел Витька, и голова вспухла от не очень приятных мыслей. – «Проститутка.… А я ей.… Вот же гад Кулёк, он что, заранее сказать не мог? Думает, теперь со мной, как хочешь можно?»
А Кулёк не сводил с друга цепкого взгляда и, как только увидел, что растерянность сменяется стыдом, а стыд злостью, успокаивающе улыбнулся.
– Да не, Муха, пошутил я. Это так – любительницы, – и дождавшись, когда злость опять сменится растерянностью, серьёзно добавил: – Ты, надеюсь, жениться не обещал?
– Да пошёл ты! – взорвался Витька, отхлебнул полбутылки пива и, увидев смеющиеся глаза друга, тоже засмеялся: – Дурак!
– А что? – ни грамма не обиделся Валька. – Чем плоха жена? Представляешь – каждую ночь так?
Виктор представил это «так», и низ живота тут же отозвался такой истомой, что пришлось взять большую паузу – вроде бы, чтоб допить пиво. Валька смотрел на него, не отрываясь, и под этим снисходительно-понимающем взглядом неожиданно Витька разоткровенничался.
– Не, Валёк, мне так не нужно. Семья – это другое. Не знаю, я как сказать.…Ну вот хотя бы как у чеченов – у них же действительно семья оплот общества. Крепкая нравственная семья – крепкое общество. Вот как нужно!
– Как у чеченов, говоришь?.. – задумчиво повторил Валька, и было видно, что сейчас он серьёзен. – Всё для общества? А не скучно? Они-то, Вить, тоже оттянуться не против, особенно на «чужой» стороне. Или это и есть «нравственность»?
– Зато детей много, и в детдома никого не отдают! – огрызнулся Витька, но желание раскрыть душу уже прошло. – Тебе сейчас не понять…
Валентин усмехнулся, открыл ещё одну бутылку.
– Договаривай, Муха, чего уж там.
– Да ты не обижайся! У тебя просто характер такой – тебе слишком много хочется, и слишком легко достаётся. Вот ты и берёшь, – Виктор помолчал и, видя, что друг всё-таки обижен, неожиданно спросил: – Ты лучше скажи, как это тебе всегда удаётся? Ну, с бабами?
Валька поперхнулся пивом и, откинувшись на кресле, захохотал. Смеялся он совершенно не обидно и так заразительно, что Виктор тоже не выдержал. От смеха испугался и вспорхнул усевшийся на подоконник голубь.
– С ба-бами? – сквозь всхлипы выдавил Валька.
– А-га!
– С бабами? Ты как…как в анекдоте. Про поручика Ржевского, знаешь?
Витька отрицательно помотал головой.
– Ну как? – Кулёк всхлипнул ещё раз, отдышался и с удовольствием рассказал: – Ржевского спрашивают: «Поручик, поделитесь, как это вы умеете уговаривать женщин?» «А чего там, – говорит поручик, – подходишь и говоришь: «Мадам! Разрешите Вам впендюрить!» – «Поручик, так за такое можно и по морде-с…» – «Можно! Но я почему-то впендюриваю». Понял?
– Ага! Решительность?
– Нет, Муха. Ты просто должен быть убеждён, что ты самый лучший, и все женщины только и ждут тебя одного.
– Так просто? – уже не смеясь, спросил Виктор.
– В мире всё просто. Только ты должен действительно так считать, причём, совершенно искренне. И всё – тогда все женщины будут твои!
– Все?
– Все!
– Все-все? – прищурился Витька. – И…Аня?
Удар достиг цели: Валька замолчал на полуслове, словно бы с разбега наткнулся на стеклянную стену. Он даже кашлянул смущенно, что было уж совсем необычно. Впрочем, продолжалось это недолго. Через пару мгновений лицо приняло своё обычное выражение, и в кресле опять сидел уверенный и ни в чём не сомневающийся Кулёк.
– Ладно, на вокзал пора… психолог.
Грозный встретил их жарой. Солнце пекло, словно собралось выжечь город без остатка, под ногами плавился асфальт, в душном влажном воздухе трудно было дышать. К бочке с квасом на остановке выстроилась громадная очередь разомлевших граждан, рядом, в тени, лежали обессилевшие собаки с высунутыми на полметра языками. В воздухе пахло пылью.
По проспекту Орджоникидзе, лишившемуся в прошлом году аллейки, вовсю бегали рогатые троллейбусы. Интереса ни у кого они уже не вызывали – привыкли.
Валя и Виктор троллейбусом тоже не заинтересовались – эка невидаль. Жарко, едет не в ту сторону и, вообще – что у них денег нет? Через пять минут обалдевший от жары шофёр мчал их по безлюдному проспекту, и в опущенные окна такси врывался горячий, как из духовки, родной грозненский воздух.
Зелени в городе почти не осталось: трава выгорела, деревья уныло пожухли. Но не везде – аллейка на Августовской зеленела по-прежнему, не говоря уж о скверах. Скверы расцвели ещё больше, приглашая спрятаться от палящего зноя. Вдоль обмелевшей Сунжи, закрывая бетонную ограду, вообще, выросли целые джунгли. У музучилища над джунглями на добрых полтора метра возвышалась ярко-зелёная с характерной листвой крона, и, когда такси въехало на мост, листья тихо зашумели. Зашумели не смотря на полное отсутствие ветра.
«Привет! – говорил айлант своим побратимам. – С приездом!»
Дома никого не было. Витька смыл пот под горячим душем, полежал в ванне – жара стала казаться не такой дикой. Поел, повалялся на диване, попробовал послушать музыку, открыл и снова закрыл книжку. Наконец, встал с дивана, облачился в новенькие джинсы, батник и «адидасы» и вышел на улицу. Уже во дворе поймал на себе заинтересованный и немного завистливый взгляд и понял, что этого-то ему и не хватало.
Ленивым шагом прошествовал через двор, перешёл улицу Терешковой, выпил газировки из автомата и так же медленно пошёл через мост. И всё это время на него бросали взгляды – кто исподтишка, кто откровенно. Кто завистливо, а кто и восторженно. Настроение стремительно взлетало ввысь.
Перешёл мост по левой стороне, свернул в сквер. Свернул, не желая переходить Гвардейскую у Совмина, где вечно приходилось ждать, пока рассосется автомобильная пробка. Свернул автоматически, не думая, как делал, наверное, тысячу раз.
На тысяча первый ему не повезло.
– Эй, стой! – раздалось сзади.
Витька обернулся: три пары глаз смотрели на него уверенно и властно, даже как-то лениво. «Чечены!» – намётанным глазом грозненца определил он, и по хребту тут же пробежал липкий холодок.
– Хороший у тебя батник! – сказал один, и лениво прищурившись, процедил: – Снимай.
– А я? – стараясь, чтоб не дрожал голос, спросил Витька.
– Я тебе свою рубашку дам, – так же лениво пообещал чеченец. – Снимай!
Ярко светило солнце, на крыше Совмина безвольно поник красный флаг, в нескольких метрах шли по своим делам прохожие. А здесь – на самом выходе из сквера – словно образовался вакуум. Чёрный холодный вакуум, где нет ничего, кроме страха и унижения.
– Как?.. – сказал Витька, судорожно оглядываясь. – Не надо…
Чеченцы подошли ближе. Они никуда не торопились, ничего не боялись. А может, только делали вид? Он этого не знал.
Ну почему? Почему с ним всегда так? И тогда – с часами – и сейчас. Зачем он только вышел? Почему с Валькой никогда так не бывает?
На лбу выступил липкий пот, противно задрожали колени.
На правой стороне Сунжи резко, словно на ветру, зашумел айлант. Остальные деревья стояли, не шелохнувшись.
Почему Тапик?.. Что делать – идти дальше? Закричать?
– Муха! – раздалось сквозь шум сердца.
Он резко повернулся направо: никого.
– Витька!
Дёрнулся налево: от Совмина, увёртываясь от недовольных машин, с неуместными улыбками на лицах и взявшись за руки, бежали через дорогу двое – Павлик и Аня.
– Муха! – проскочив перед самым носом «Волги» и дёрнув за руку смеющуюся Аню, закричал Пашка. – Я тебе кричу-кричу! Привет!
– Здравствуй, Витя! – сказала Аня. – Какой ты красивый!
Витька с трудом, будто из паутины, сделал шаг навстречу. Чеченцы стояли молча, не сводив с них глаз – прикидывали.
– А это кто? – всё ещё улыбаясь, спросил Пашка. – С тобой?
Тот, который прицелился на батник, усмехнулся, и Пашка, почуяв неладное, напрягся и осторожно высвободил руку. Он ещё не понял в чём дело, ещё не сошла улыбка с лица, и только глаза, не смотря на солнечный день, стали холодными как лёд.
– С тобой?
Первый чеченец, похоже, принял решение и сделал шаг вперёд. Пашка перестал улыбаться, напрягся, руки поднялись к поясу.
– Ой, смотрите – Руслан! – закричала Аня пронзительно как сирена, и замахала руками. – Русик! Галаев! Давай к нам!
На той стороне кто-то остановился и неуверенно махнул рукой в ответ.
Чеченец посмотрел через дорогу, сплюнул, повернулся и медленно пошёл назад. Двое двинулись вслед.
– Аня, – провожая их взглядом, спросил Пашка. – Ты что, Русик же на море?
– Я забыла, – объявила Аня и истерично засмеялась. – Я забыла, Павлик! Я забыла! Забыла!
Айлант последний раз вздрогнул ветвями и снова затих, почти неотличимый в зелёных джунглях Сунжи.
– Крепкая семья – крепкое общество, – вспомнил Витька. – Ни хрена себе, сходил прогуляться!
Вслух он этого не сказал.
Михеев подписал ещё один лист, отложил ручку и снова вошёл в Интернет. Открыл блог, подвинул курсор к комментарию Lom_Ali.
«…и только вы, русские, всё поломали. Вы ломаете нас 300 лет, вы только и умеете ломать, вы смелые, когда вас сто против одного. Но ничего, хвала Всевышнему, вы погрязли в пороках, мужчины у вас пидары, а женщины шлюхи. Вы перестали рожать, и скоро мы будем на равных. Тогда и посмотрим, козёл!..»
Несмотря на кондиционированный воздух, вспотели ладони. Михеев вытер руку о тщательно отутюженные брюки, закурил сигарету и открыл телефон.
– Оля, – сказал он, когда в трубке раздался голос жены, – от Ани ничего нет?
Главное не перепутать резолюции, все эти «Для руководства», «К исполнению», «Ознакомить». Впрочем, можно немного и перепутать: написать, например, «Для руководства и ознакомления». Но лучше не импровизировать.
Ещё лучше не думать. Ни о чём. Вообще.
Например, о том, какой коэффициент полезного действия у всех этих бесчисленных приказов, распоряжений, писем и программ. Или бесполезного? А что, вполне нормально – коэффициент бесполезного действия, сокращённо КБД. Ох, знал бы кое-кто, какие мысли забредают в голову начальника производства…
А вот интересно было бы подсчитать, во сколько раз меньше было бумаг двадцать лет назад – на заводе в Грозном? А департаментов, служб? Стоп! Каких, на хрен, департаментов, тогда и слов таких не знали! Обходились одними отделами – и ничего, а сейчас.…Впрочем, зачем считать, никакой Америки он не откроет. Первый закон Паркинсона, ё паре балет!
Слова, конечно, правильные. «Корпоративный дух», «Оптимизация численности», «Реструктуризация». Слова говорить научились, не то что раньше, а вот толку… Раздолбахренизация и откатонизация!
И ведь не меняется ничего. Компьютеры, серверы, автоматические системы контроля производства.…И что? Забиваем ими гвозди, как папуасы. А что ещё можно с такими кадрами? Как это заявил недавно наш новый технолог: «Что-то я подзабыл, с увеличением давления температура кипения падает или растёт?» Подзабыл он! Да в наше время это знал любой первокурсник, даже «дети гор».
Кстати, что с нашими «детьми гор»?
Михеев отложил ручку, дождался соединения с Интернетом и открыл свой блог.
Ого, сколько комментариев! Как всегда, пишущие разделились на два лагеря, и, как всегда, создавалось полное впечатление, что общаются две противоборствующие армии, а не жители одной страны. Только вместо автоматов и пушек – компьютер и Интернет. И, увы, практически все знакомые лица. Впрочем нет, вот кто-то новенький, под ником «Lom_Ali». И что пишет новенький?
«Ochevidec, ты козёл и сука, как и все вы, подожди, дойдёт и до тебя очередь! Рассказывай свои сказки таким же рабам, как и ты! Чеченцы имели письменность, когда твои предки ещё бегали в шкурах, а у вас никакой культуры нет, у вас дети с родителями судятся и…»
Так, всё понятно. Хоть и новенький, а то же самое. И здесь то же самое.
Виктор закрыл блог, отсоединился от Сети и снова взял ручку.
Не меняется…
Впрочем, нет, одно точно изменилось, куда надо. Хоть платить стали лучше, не то что тогда.
Михеев вытащил сигарету, покрутил в руках, смял и взял очередной приказ.
Столько денег он не видел никогда. Да что там не видел – даже представить не мог. И уж тем более трудно было поверить, что все эти деньги принадлежат ему, студенту третьего курса, Виктору Михееву.
С ума сойти!
А он ещё раздумывал, ехать ли в стройотряд, сомневался.
– Едем, Муха, – уговаривал Кулёк.
– А Тапа?
– Что Тапа? Тапа сошёл с ума. Ты же видишь: он ни на шаг не может отойти от… Дурачок он, наш Тапик. Короче, едем, Муха – не пожалеешь! Я обещаю!
И он поехал. И не пожалел.
Карелия встретила вековыми соснами, прохладой и комарами, величиной с воробья. Поначалу Кулька он видел мало: тот постоянно был занят в штабе – руководил, ругался, добивался. Не видел, но чувствовал, потому что постоянно попадал на самые выгодные работы. Понятное дело, происходило это, отнюдь, не случайно.
А потом, когда на нового руководителя готов был молиться весь отряд, Валька забрал его к себе в штаб. И здесь увидел друга во всей красе, увидел и в очередной раз поразился. О поездке он не жалел уже тогда.
А уж когда увидел деньги!
– Ну, как? – спросил Валька, с удовольствием следя за его реакцией – Я же обещал? Только тихо!
Назад со всеми они не поехали, завернули на денёк в Москву. Здесь Кулёк изумил друга в очередной раз. Сначала был снят номер в гостинице. Запросто, как будто и не красовалась на самом видном месте табличка «Мест нет». Потом, действуя так, будто в этом громадном городе ему были известны все самые тайные тропки, Валька достал кучу дефицита. Вечером они оба были одеты по последней моде: джинсы, батники, «адидасы». Остальное лежало в сумках.
Денег оставалось ещё много.
Когда Витька облачился в тёмно-синие «Levi's» и красный батник, он почувствовал себя совсем другим человеком. Казалось, что теперь всё будет по-иному: теперь перед ним будут открываться все двери и исполняться любые, самые заветные желания. Некоторые исполнились немедленно.
Вечер провели в ресторане, в настоящем московском ресторане. Гремела музыка, официанты обслуживали их с угодливым подобострастием, адреналин кружил голову почище любого алкоголя. Алкоголь, впрочем, тоже присутствовал. Скоро Валька привёл за стол двух девушек: беленькую и чёрненькую. Девушки были очаровательны, веселы и не сводили с друзей восторженных взглядов.
Банкет продолжили в номере. Адреналин под воздействием «Северного сияния» действовал всё сильней, чувство всемогущества заполняло без остатка.
Боже мой, как же хорошо! Кулёк просто бог! А почему только Кулёк – он тоже не лыком шит! Вот как беленькая смотрит! Как же её звать?.. А, неважно! Как смотрит! И глаза какие: сразу видно, что хорошая девушка!
Дальше в памяти следовал провал: вроде бы, играли в карты на раздевание, чёрненькая танцевала на столе – помнилось плохо. Зато прекрасно заполнилось мелькнувшее ощущение, что ничего лучшего уже не может быть никогда. Это было уже потом – когда вошёл в упругую девичью плоть и, задыхаясь от скоротечного мужского счастья, чуть не заплакал.
– Ну, как бикса? – спросил утром Валька, открывая бутылку чешского пива. – Надеюсь, отработала по полной? Без брака?
– Так это были проститутки? – оторопел Витька, и голова вспухла от не очень приятных мыслей. – «Проститутка.… А я ей.… Вот же гад Кулёк, он что, заранее сказать не мог? Думает, теперь со мной, как хочешь можно?»
А Кулёк не сводил с друга цепкого взгляда и, как только увидел, что растерянность сменяется стыдом, а стыд злостью, успокаивающе улыбнулся.
– Да не, Муха, пошутил я. Это так – любительницы, – и дождавшись, когда злость опять сменится растерянностью, серьёзно добавил: – Ты, надеюсь, жениться не обещал?
– Да пошёл ты! – взорвался Витька, отхлебнул полбутылки пива и, увидев смеющиеся глаза друга, тоже засмеялся: – Дурак!
– А что? – ни грамма не обиделся Валька. – Чем плоха жена? Представляешь – каждую ночь так?
Виктор представил это «так», и низ живота тут же отозвался такой истомой, что пришлось взять большую паузу – вроде бы, чтоб допить пиво. Валька смотрел на него, не отрываясь, и под этим снисходительно-понимающем взглядом неожиданно Витька разоткровенничался.
– Не, Валёк, мне так не нужно. Семья – это другое. Не знаю, я как сказать.…Ну вот хотя бы как у чеченов – у них же действительно семья оплот общества. Крепкая нравственная семья – крепкое общество. Вот как нужно!
– Как у чеченов, говоришь?.. – задумчиво повторил Валька, и было видно, что сейчас он серьёзен. – Всё для общества? А не скучно? Они-то, Вить, тоже оттянуться не против, особенно на «чужой» стороне. Или это и есть «нравственность»?
– Зато детей много, и в детдома никого не отдают! – огрызнулся Витька, но желание раскрыть душу уже прошло. – Тебе сейчас не понять…
Валентин усмехнулся, открыл ещё одну бутылку.
– Договаривай, Муха, чего уж там.
– Да ты не обижайся! У тебя просто характер такой – тебе слишком много хочется, и слишком легко достаётся. Вот ты и берёшь, – Виктор помолчал и, видя, что друг всё-таки обижен, неожиданно спросил: – Ты лучше скажи, как это тебе всегда удаётся? Ну, с бабами?
Валька поперхнулся пивом и, откинувшись на кресле, захохотал. Смеялся он совершенно не обидно и так заразительно, что Виктор тоже не выдержал. От смеха испугался и вспорхнул усевшийся на подоконник голубь.
– С ба-бами? – сквозь всхлипы выдавил Валька.
– А-га!
– С бабами? Ты как…как в анекдоте. Про поручика Ржевского, знаешь?
Витька отрицательно помотал головой.
– Ну как? – Кулёк всхлипнул ещё раз, отдышался и с удовольствием рассказал: – Ржевского спрашивают: «Поручик, поделитесь, как это вы умеете уговаривать женщин?» «А чего там, – говорит поручик, – подходишь и говоришь: «Мадам! Разрешите Вам впендюрить!» – «Поручик, так за такое можно и по морде-с…» – «Можно! Но я почему-то впендюриваю». Понял?
– Ага! Решительность?
– Нет, Муха. Ты просто должен быть убеждён, что ты самый лучший, и все женщины только и ждут тебя одного.
– Так просто? – уже не смеясь, спросил Виктор.
– В мире всё просто. Только ты должен действительно так считать, причём, совершенно искренне. И всё – тогда все женщины будут твои!
– Все?
– Все!
– Все-все? – прищурился Витька. – И…Аня?
Удар достиг цели: Валька замолчал на полуслове, словно бы с разбега наткнулся на стеклянную стену. Он даже кашлянул смущенно, что было уж совсем необычно. Впрочем, продолжалось это недолго. Через пару мгновений лицо приняло своё обычное выражение, и в кресле опять сидел уверенный и ни в чём не сомневающийся Кулёк.
– Ладно, на вокзал пора… психолог.
Грозный встретил их жарой. Солнце пекло, словно собралось выжечь город без остатка, под ногами плавился асфальт, в душном влажном воздухе трудно было дышать. К бочке с квасом на остановке выстроилась громадная очередь разомлевших граждан, рядом, в тени, лежали обессилевшие собаки с высунутыми на полметра языками. В воздухе пахло пылью.
По проспекту Орджоникидзе, лишившемуся в прошлом году аллейки, вовсю бегали рогатые троллейбусы. Интереса ни у кого они уже не вызывали – привыкли.
Валя и Виктор троллейбусом тоже не заинтересовались – эка невидаль. Жарко, едет не в ту сторону и, вообще – что у них денег нет? Через пять минут обалдевший от жары шофёр мчал их по безлюдному проспекту, и в опущенные окна такси врывался горячий, как из духовки, родной грозненский воздух.
Зелени в городе почти не осталось: трава выгорела, деревья уныло пожухли. Но не везде – аллейка на Августовской зеленела по-прежнему, не говоря уж о скверах. Скверы расцвели ещё больше, приглашая спрятаться от палящего зноя. Вдоль обмелевшей Сунжи, закрывая бетонную ограду, вообще, выросли целые джунгли. У музучилища над джунглями на добрых полтора метра возвышалась ярко-зелёная с характерной листвой крона, и, когда такси въехало на мост, листья тихо зашумели. Зашумели не смотря на полное отсутствие ветра.
«Привет! – говорил айлант своим побратимам. – С приездом!»
Дома никого не было. Витька смыл пот под горячим душем, полежал в ванне – жара стала казаться не такой дикой. Поел, повалялся на диване, попробовал послушать музыку, открыл и снова закрыл книжку. Наконец, встал с дивана, облачился в новенькие джинсы, батник и «адидасы» и вышел на улицу. Уже во дворе поймал на себе заинтересованный и немного завистливый взгляд и понял, что этого-то ему и не хватало.
Ленивым шагом прошествовал через двор, перешёл улицу Терешковой, выпил газировки из автомата и так же медленно пошёл через мост. И всё это время на него бросали взгляды – кто исподтишка, кто откровенно. Кто завистливо, а кто и восторженно. Настроение стремительно взлетало ввысь.
Перешёл мост по левой стороне, свернул в сквер. Свернул, не желая переходить Гвардейскую у Совмина, где вечно приходилось ждать, пока рассосется автомобильная пробка. Свернул автоматически, не думая, как делал, наверное, тысячу раз.
На тысяча первый ему не повезло.
– Эй, стой! – раздалось сзади.
Витька обернулся: три пары глаз смотрели на него уверенно и властно, даже как-то лениво. «Чечены!» – намётанным глазом грозненца определил он, и по хребту тут же пробежал липкий холодок.
– Хороший у тебя батник! – сказал один, и лениво прищурившись, процедил: – Снимай.
– А я? – стараясь, чтоб не дрожал голос, спросил Витька.
– Я тебе свою рубашку дам, – так же лениво пообещал чеченец. – Снимай!
Ярко светило солнце, на крыше Совмина безвольно поник красный флаг, в нескольких метрах шли по своим делам прохожие. А здесь – на самом выходе из сквера – словно образовался вакуум. Чёрный холодный вакуум, где нет ничего, кроме страха и унижения.
– Как?.. – сказал Витька, судорожно оглядываясь. – Не надо…
Чеченцы подошли ближе. Они никуда не торопились, ничего не боялись. А может, только делали вид? Он этого не знал.
Ну почему? Почему с ним всегда так? И тогда – с часами – и сейчас. Зачем он только вышел? Почему с Валькой никогда так не бывает?
На лбу выступил липкий пот, противно задрожали колени.
На правой стороне Сунжи резко, словно на ветру, зашумел айлант. Остальные деревья стояли, не шелохнувшись.
Почему Тапик?.. Что делать – идти дальше? Закричать?
– Муха! – раздалось сквозь шум сердца.
Он резко повернулся направо: никого.
– Витька!
Дёрнулся налево: от Совмина, увёртываясь от недовольных машин, с неуместными улыбками на лицах и взявшись за руки, бежали через дорогу двое – Павлик и Аня.
– Муха! – проскочив перед самым носом «Волги» и дёрнув за руку смеющуюся Аню, закричал Пашка. – Я тебе кричу-кричу! Привет!
– Здравствуй, Витя! – сказала Аня. – Какой ты красивый!
Витька с трудом, будто из паутины, сделал шаг навстречу. Чеченцы стояли молча, не сводив с них глаз – прикидывали.
– А это кто? – всё ещё улыбаясь, спросил Пашка. – С тобой?
Тот, который прицелился на батник, усмехнулся, и Пашка, почуяв неладное, напрягся и осторожно высвободил руку. Он ещё не понял в чём дело, ещё не сошла улыбка с лица, и только глаза, не смотря на солнечный день, стали холодными как лёд.
– С тобой?
Первый чеченец, похоже, принял решение и сделал шаг вперёд. Пашка перестал улыбаться, напрягся, руки поднялись к поясу.
– Ой, смотрите – Руслан! – закричала Аня пронзительно как сирена, и замахала руками. – Русик! Галаев! Давай к нам!
На той стороне кто-то остановился и неуверенно махнул рукой в ответ.
Чеченец посмотрел через дорогу, сплюнул, повернулся и медленно пошёл назад. Двое двинулись вслед.
– Аня, – провожая их взглядом, спросил Пашка. – Ты что, Русик же на море?
– Я забыла, – объявила Аня и истерично засмеялась. – Я забыла, Павлик! Я забыла! Забыла!
Айлант последний раз вздрогнул ветвями и снова затих, почти неотличимый в зелёных джунглях Сунжи.
– Крепкая семья – крепкое общество, – вспомнил Витька. – Ни хрена себе, сходил прогуляться!
Вслух он этого не сказал.
Михеев подписал ещё один лист, отложил ручку и снова вошёл в Интернет. Открыл блог, подвинул курсор к комментарию Lom_Ali.
«…и только вы, русские, всё поломали. Вы ломаете нас 300 лет, вы только и умеете ломать, вы смелые, когда вас сто против одного. Но ничего, хвала Всевышнему, вы погрязли в пороках, мужчины у вас пидары, а женщины шлюхи. Вы перестали рожать, и скоро мы будем на равных. Тогда и посмотрим, козёл!..»
Несмотря на кондиционированный воздух, вспотели ладони. Михеев вытер руку о тщательно отутюженные брюки, закурил сигарету и открыл телефон.
– Оля, – сказал он, когда в трубке раздался голос жены, – от Ани ничего нет?
7
Первый лист Павел порвал через полчаса, второй не прожил и этого.
Ничего не получалось. Совсем.
Сквер выходил тусклым, сюжета не вырисовывалось, ничего не цепляло. Это даже рисунками назвать было нельзя: так – нечто вроде плохих фотографий. Такие любой ремесленник может штамповать сотнями.
Ремесленник.… А может, он и есть ремесленник? А что, вполне нормальное объяснение – прорвало на какое-то время, выплеснуло накипевшее, и всё. Да, наверное, так и есть, надо быть объективным. С какого это бодуна он решил, что то состояние не закончится никогда? Состояние, когда душа пела без единой фальшивой нотки, и казалось, что он всемогущ. Кто это ему сказал – Аня? Так она всегда его переоценивала, всю жизнь. Нет, хватит мучить себя несбыточными надеждами – надо заканчивать. Решено.
Павел резко встал, подошёл к окну, потом так же резко вернулся к мольберту и приколол новый лист.
Накрыло внезапно. Только что в душе была пустота, и тут же, без перехода, мир взорвался калейдоскопом красок, в ушах зазвучали странные звуки – то ли ноты, то ли шорох листьев. Краски, причудливо переплетаясь, начали превращаться в образы, звуки сплетались в мелодию, в руке требовательно закололи иголки. Образы стремительно складывались в странную, смутно знакомую картинку. Как будто бы он уже видел её, давным-давно – в той жизни. Уже не видя и не слыша ничего вокруг, Павел схватил карандаш и наклонился к мольберту.
Всё так же мягко светило октябрьское солнце, так же с тихим шорохом планировали на асфальт пожелтевшие листья. Вроде бы, ничего не изменилось.
Не изменилось?
Почему же солнце кажется тусклым, листья тревожно-багровыми, а вместо шороха слышится мерзкий скрип, от которого стынет кровь? Почему?
– Аня, – наверное, в десятый раз повторил Павлик, – Анечка, ну почему ты меня не слышишь?
– Я? – возмутилась Аня.
Сверху, кружась, как бабочка, упал кленовый лист, лёг ей прямо на голову и застыл, довольный. Пашка протянул руку, но Аня нетерпеливо тряхнула головой – русые волосы резко взметнулись, и лист упал. Свалился на асфальт у скамейки и затих. «Будто крылья оторвали», – подумал Павлик.
– Я не слышу? – повторила Аня. – Это ты не слышишь! Я очень хочу в ресторан и совершенно не понимаю, почему ты против. Это ведь твой друг приглашает!
В тишине парка голос прозвучал резко, словно выстрел. Ковыряющийся у соседней скамейки малыш повернулся, посмотрел на них, улыбнулся и показал язык. Его мама, увлечённо беседующая с соседкой, ничего не заметила.
– Что слышать, Павлик? Что? – Аня понизила голос до свистящего шёпота и, подделываясь под его интонации, повторила: – «Анечка, я не хочу. Давай не пойдём». На вечер не пойдём, на танцы не пойдём! Никуда не пойдём!
– Не передёргивай! – тоскливо попросил Пашка. – И на вечер ходили, и на танцы.
– И каждый раз тебя приходится упрашивать. Почему я должна тебя упрашивать? Почему ты никуда не хочешь?
– Потому, что хочу быть с тобой, и мне никого больше не надо.
– Господи! – вздохнула Аня и недовольно встряхнула головой. – Павлик, это же детский сад! Я тоже хочу быть с тобой, мы и есть с тобой. Но невозможно же быть только вдвоём.
– Почему? – спросил Павлик, уже предчувствуя ответ.
– Потому, что невозможно строить отношения только с одним человеком. Мы не в вакууме.
– Не в вакууме, – повторил Пашка, и солнце стало ещё темнее. – А когда-то ты говорила, что тоже хочешь в чёрную дыру…
– Павлик! – удивилась Аня. – Это же просто слова. Красивые, но слова!
Солнечный день окончательно померк, деревья хищно тянулись ветками, словно желая схватить и утащить в этот мрак. Листья светились мерзким ядовито-жёлтым светом. Почему-то стало трудно дышать.
– Слова…
– Ты обиделся? – почувствовала Аня. – Павлик, ну нельзя же так. Нельзя так на всё обращать внимание, это же…
– У тебя новые духи? – тихо перебил Пашка.
– Только заметил? Это же ещё со дня рождения!
У соседней скамейки теперь копошились двое малышей: собирали из опавших листьев большую кучу, потом с хохотом её разбивали и собирали снова. Дети играли самозабвенно, не замечая никого и ничего вокруг. «Словно в вакууме», – подумал Пашка.
– Заметил… давно, – говорить тоже становилось трудно. – Невозможно было не заметить и духи…
Ничего не получалось. Совсем.
Сквер выходил тусклым, сюжета не вырисовывалось, ничего не цепляло. Это даже рисунками назвать было нельзя: так – нечто вроде плохих фотографий. Такие любой ремесленник может штамповать сотнями.
Ремесленник.… А может, он и есть ремесленник? А что, вполне нормальное объяснение – прорвало на какое-то время, выплеснуло накипевшее, и всё. Да, наверное, так и есть, надо быть объективным. С какого это бодуна он решил, что то состояние не закончится никогда? Состояние, когда душа пела без единой фальшивой нотки, и казалось, что он всемогущ. Кто это ему сказал – Аня? Так она всегда его переоценивала, всю жизнь. Нет, хватит мучить себя несбыточными надеждами – надо заканчивать. Решено.
Павел резко встал, подошёл к окну, потом так же резко вернулся к мольберту и приколол новый лист.
Накрыло внезапно. Только что в душе была пустота, и тут же, без перехода, мир взорвался калейдоскопом красок, в ушах зазвучали странные звуки – то ли ноты, то ли шорох листьев. Краски, причудливо переплетаясь, начали превращаться в образы, звуки сплетались в мелодию, в руке требовательно закололи иголки. Образы стремительно складывались в странную, смутно знакомую картинку. Как будто бы он уже видел её, давным-давно – в той жизни. Уже не видя и не слыша ничего вокруг, Павел схватил карандаш и наклонился к мольберту.
Всё так же мягко светило октябрьское солнце, так же с тихим шорохом планировали на асфальт пожелтевшие листья. Вроде бы, ничего не изменилось.
Не изменилось?
Почему же солнце кажется тусклым, листья тревожно-багровыми, а вместо шороха слышится мерзкий скрип, от которого стынет кровь? Почему?
– Аня, – наверное, в десятый раз повторил Павлик, – Анечка, ну почему ты меня не слышишь?
– Я? – возмутилась Аня.
Сверху, кружась, как бабочка, упал кленовый лист, лёг ей прямо на голову и застыл, довольный. Пашка протянул руку, но Аня нетерпеливо тряхнула головой – русые волосы резко взметнулись, и лист упал. Свалился на асфальт у скамейки и затих. «Будто крылья оторвали», – подумал Павлик.
– Я не слышу? – повторила Аня. – Это ты не слышишь! Я очень хочу в ресторан и совершенно не понимаю, почему ты против. Это ведь твой друг приглашает!
В тишине парка голос прозвучал резко, словно выстрел. Ковыряющийся у соседней скамейки малыш повернулся, посмотрел на них, улыбнулся и показал язык. Его мама, увлечённо беседующая с соседкой, ничего не заметила.
– Что слышать, Павлик? Что? – Аня понизила голос до свистящего шёпота и, подделываясь под его интонации, повторила: – «Анечка, я не хочу. Давай не пойдём». На вечер не пойдём, на танцы не пойдём! Никуда не пойдём!
– Не передёргивай! – тоскливо попросил Пашка. – И на вечер ходили, и на танцы.
– И каждый раз тебя приходится упрашивать. Почему я должна тебя упрашивать? Почему ты никуда не хочешь?
– Потому, что хочу быть с тобой, и мне никого больше не надо.
– Господи! – вздохнула Аня и недовольно встряхнула головой. – Павлик, это же детский сад! Я тоже хочу быть с тобой, мы и есть с тобой. Но невозможно же быть только вдвоём.
– Почему? – спросил Павлик, уже предчувствуя ответ.
– Потому, что невозможно строить отношения только с одним человеком. Мы не в вакууме.
– Не в вакууме, – повторил Пашка, и солнце стало ещё темнее. – А когда-то ты говорила, что тоже хочешь в чёрную дыру…
– Павлик! – удивилась Аня. – Это же просто слова. Красивые, но слова!
Солнечный день окончательно померк, деревья хищно тянулись ветками, словно желая схватить и утащить в этот мрак. Листья светились мерзким ядовито-жёлтым светом. Почему-то стало трудно дышать.
– Слова…
– Ты обиделся? – почувствовала Аня. – Павлик, ну нельзя же так. Нельзя так на всё обращать внимание, это же…
– У тебя новые духи? – тихо перебил Пашка.
– Только заметил? Это же ещё со дня рождения!
У соседней скамейки теперь копошились двое малышей: собирали из опавших листьев большую кучу, потом с хохотом её разбивали и собирали снова. Дети играли самозабвенно, не замечая никого и ничего вокруг. «Словно в вакууме», – подумал Пашка.
– Заметил… давно, – говорить тоже становилось трудно. – Невозможно было не заметить и духи…
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента