Константинов Андрей Дмитриевич. Арестант

   В наши дни билет на «Красную стрелу» может купить любой желающий. Лишь бы финансы позволяли. Теперь в этом поезде мелькают бордовые и зеленые пиджаки, поблескивают золотые перстни на пальцах со следами выведенных наколок, цепуры. Бывшие профсоюзные и комсомольские холуи, партийные функционеры теперь называют себя бизнесменами. И деятели искусства тоже ездят. Ну, типа искусства, конкретно! Понял? И они теперь называются по-другому: звезды шоу-бизнеса. Во как круто! Здесь можно увидеть и группу «Ну-На» великого Гарри Прибамбасова, и совсем новую вокальную безголосую величину с испуганным лицом и повадками вчерашнего пэтэушника. И стайку фанатеющих от него девах-минетчиц. В респектабельных вагонах явственно ощущается запашок анаши, неумелого разврата, вседозволенности… Ах, «Красная стрела»!
   Утром четырнадцатого сентября из вагона «Красной стрелы» на перрон Московского вокзала ступили двое мужчин. Полковник Семенов и капитан Кравцов приехали на встречу с господином Наумовым. Из другого вагона вышли еще двое сотрудников агентства «Консультант». Две эти пары держались так, как будто совершенно не знали друг друга. Вторая двойка консультантов двигалась немного позади первой. Цепкие глаза просеивали шумную толпу на перроне. Вообще-то особых сюрпризов не ожидалось — Наумову полковник сказал, что в Питер он прилетит самолетом, но исключить вероятность необдуманных шагов со стороны питерского серого кардинала Семенов не мог. Под одеждой у всех четырех москвичей были легкие бронежилеты с титановыми вставками.
   Тем же порядком — парами — они вышли с вокзала, пересекли территорию станции «Москва-товарная» и оказались на тихой Миргородской улице. С Миргородской повернули налево, на Кременчугскую. Там консультантов уже ожидала невзрачная бежевая двадцать четвертая «Волга». Когда четверо консультантов сели в просторный салон, водитель — молодой крепкий мужчина — спросил:
   — Меня зовут Андрей. Я в вашем распоряжении по просьбе Петра Захаровича. Куда едем?
   — Сначала нужно позвонить, — ответил Семенов. Водитель молча вытащил из кармана черную коробку Nokia.
   — Нет, — мотнул головой Семенов. — Светиться ни к чему. Давайте поищем таксофон.
   — Этот аппарат куплен специально для вас. Можете смело звонить. После окончания вашей операции мы перепишем его биографию.
   — Разумно, — сказал Семенов. Он взял телефон, вышел из машины и набрал домашний номер Наумова.
   — Николай Иваныч, — произнес полковник. — Семенов. Я в Питере.
   — О-о, — ответил Наумов. — Быстро вы. Не ожидал в такую рань.
   — Кто рано встает, тому Бог дает.
   — Верно. Есть и еще одна народная пословица: кто ходит в гости по утрам — тот поступает мудро… Приезжайте, Роман Константинович. Жду. Адрес знаете?
   — Нет, — солгал полковник. Адрес он знал. Николай Иванович продиктовал адрес и спросил:
   — Вы, кстати, откуда звоните?
   — Из Пулкова, — снова солгал полковник.
   — Ага… Значит, у меня будете только через час. Ну что ж, жду.
   «Волга» с консультантами была на месте уже через полчаса. Она медленно проехала по тихой улочке мимо особняка серого кардинала, свернула в переулок метрах в трехстах и остановилась.
   Здесь водитель отдал Кравцову техпаспорт, ключи от машины и доверенность на имя Кравцова Валентина Сергеевича.
   — В бардачке лежит «Алтай», настроенный на милицейскую волну. Это на всякий случай. Карта-схема Питера. Вот здесь (он передал Семенову пачку «Мальборо») мой телефон. Если понадобится помощь…
   — Спасибо, Андрей, справимся сами.
   — Понял. Когда тачка будет не нужна, оставите ее в любом месте и позвоните мне. Удачи.
   — Спасибо. Тебе — тоже.
   Андрей вышел из машины и не спеша пошел прочь. Его не интересовало, кто они и что собираются делать. Он легко распознал в них профессионалов. Таких же, как и он сам.
   Андрей ушел, а четверо консультантов еще раз обговорили свои действия на случай неадекватных реакций Наумова и стали ждать. Требовалось выбрать полчаса лишнего времени. С заднего сиденья «Волги» один из консультантов постоянно контролировал вход на территорию особняка. За все время, пока они советовались, никто не вышел из стальной калитки в бетонном заборе, никто в нее не вошел. Включенная радиостанция «Алтай» доносила фоновые шумы и обрывки будничных ментовских переговоров.
   — Время, — сказал Семенов, посмотрев на часы. — Я пошел.
   Хлопнула дверца «Волги», полковник легким, уверенным шагом направился в сторону особняка Николая Ивановича Наумова. Ветерок гнал вдоль улицы первые опавшие листья, светило солнце Полковник Семенов шел добывать пятьдесят миллионов американских долларов. Или — по крайней мере — половину этой суммы.
   Его ждали. Замок на двери щелкнул, и динамик произнес:
   — Входите.
   Семенов шагнул внутрь. Навстречу ему по выложенной декоративным камнем дорожке стремительно двигался молодой мужчина. Высокий, в сером двубортном костюме. Скорее секретарь, чем охранник, — подумал Семенов. Он не видел охраны, но не сомневался, что она есть.
   — Здравствуйте, — произнес секретарь. — Вы — Роман Константинович. Полковник кивнул.
   — Николай Иванович вас ждет. Прошу. Они подошли к дому. Секретарь предупредительно распахнул дверь. В холле, принимая плащ гостя, он сказал:
   — Если у вас есть оружие, лучше сдать его мне. Семенов молча сунул руку под пиджак и протянул секретарю ИЖ-70-100. Тот ловко принял пистолет и опустил его в правый карман пиджака. Лаконично бросил:
   — Благодарю.
   — Не за что, право, — с иронией ответил Семенов. В дверях появился Николай Иванович Наумов со слегка влажной после душа шевелюрой. Одет по-домашнему — футболка и старые голубые джинсы. Наумов явно хотел создать обстановку неформального общения. Посмотрим, как это у тебя получится, подумал Семенов.
   — Постарел, постарел, Роман Константинович, — сказал хозяин и улыбнулся.
   — И ты моложе не стал, Николай Иванович, — ответил, принимая тон беседы, гость. Они сошлись, крепко пожали друг другу руку. Наумов радушно улыбался. Он умел лицедействовать, хорошо управлял мимикой. Но не настолько хорошо, чтобы обмануть специалиста, прошедшего курс «Психофизиологические основы личного контакта». Даже опытный в лицедействе человек способен контролировать непроизвольные реакции лишь частично. Тренированный наблюдатель фиксирует разницу между мимикой правой половины лица, которая управляется левым полушарием мозга, и контролируется вполне прилично, и мимикой левой половины лица, которая плохо поддается контролю, потому что управляется правым полушарием, эмоциональным, — именно с подачи этого полушария все переживания четко отражаются на физиономии слева, и не утаить их, как шило в мешке… Николай Иванович определенно хотел показать радушие, уверенность в себе, спокойствие, а вот неконтролируемые реакции показывали: встревожен, напряжен.
   Они прошли в кухню — просторную, светлую и уютную. Посередине стоял большой — человек на восемь — стол. Но Наумов и Семенов сели за маленький — на двоих — столик у самого окна. Напротив усыпанной яркими гроздьями рябины.
   — У меня сегодня блины, — сказал финансист. — Вы как к блинчикам?
   — С огромным удовольствием, — ответил полковник. Вообще-то он был слегка удивлен: ожидал от Наумова стереотипного европейского завтрака: булочки — сыр — масло — джем — кофе.
   — Ладушки, — весело сказал Наумов и позвал: — Люда, неси!
   Молодая, симпатичная светловолосая женщина в простом платье принесла тарелку с горкой блинов. Приятно улыбнулась и пожелала приятного аппетита.
   Зазвонил телефон.
   — Извини, — сказал хозяин и снял трубку «Панасоника». — Алло. Вас, — сказал он удивленно и протянул трубку гостю.
   «Интересно», — подумал полковник. — «Ты и дальше собираешься называть меня на вы? Или перейдешь на ты?» В те времена, когда они перебрасывали партийные деньги в Швейцарию, общались исключительно официально: на вы и по имени-отчеству.
   — Слушаю, — сказал Семенов. Через несколько секунд добавил: — Все в норме. Через один час.
   Он вернул трубку хозяину, и даже неискушенный в тайных играх Наумов понял: ему намекнули о том, что гость не один, у него есть страховка. И если он не выйдет из особняка через час… Николай Иванович не сомневался, что возможности скромного бывшего чиновника ЦК достаточно велики. О характере деятельности чиновника он не заблуждался.
   …Часа для разговора им не хватило. Сначала оба осторожно прощупывали друг друга, не раскрывая карт, но и не пытаясь делать вид, что они встретились обсудить некие отвлеченные вопросы текущего момента. Спустя пятьдесят девять минут Семенов спросил:
   — Вы позволите позвонить?
   — Разумеется, — Наумов придвинул телефон. Роман Константинович набрал номер. Кравцов отозвался сразу.
   — Еще один час, — сказал Семенов.
   — Понял, — спокойно ответил Валентин. В любой фразе полковника должно было прозвучать слово один. Отсутствие этого слова означало: полковник в западне, нужно принимать меры. Трое консультантов были готовы к такому повороту событий. В их распоряжении находились АПСы ^[30], бесшумный девятимиллиметровый автомат «Вал», светошумовые гранаты «Заря» и обычные — РГД-5. С этим арсеналом они смогли бы взять резиденцию господина Наумова штурмом… Пока такой потребности не было.
   А Наумов с Семеновым к консенсусу все-таки пришли. После длительных маневров, после взаимного зондажа, недомолвок и ухищрений — пришли.
   — Ну что ж, Николай Иваныч, — подвел итог Семенов, — договорились. Вы займетесь журналистом. Питер — ваша епархия, вам и карты в руки. А поиск мадам Гончаровой-Даллет я беру на себя. Некоторый опыт в такого рода делах у меня и моих людей есть.
   — Верю, — кивнул головой Наумов. Семенов положительно ему нравился. Своей спокойной уверенностью, умением слушать, быстро анализировать и вычленять суть. Профессионал. Бесспорно — профессионал.
   — Ну вот и хорошо, — отозвался полковник. — Вы убеждены, что сумеете обеспечить контроль за Серегиным пока… (он на секунду замялся)…пока ваши люди не подготовят его изоляцию?
   — Да, убежден. Они справятся. А вы, Роман Константинович, уверены, что сумеете обнаружить Гончарову?
   — Уверен, — ответил полковник. И солгал. Как профессионал, он отлично знал, насколько сложны поиски человека, который не хочет, чтобы его нашли. Тем более за границей. — Уверен. Все упирается только в фактор времени и расходы.
   — О расходах не думайте. А вот время… времени лишнего нет.
   Попрощались почти по-дружески. Союз был заключен. И этот союз — финансиста и спеца по тайным операциям — должен был дать положительный результат.
 
   На двери дома, где жил первый замначальника ГУВД, стоял домофон. Явно новенький, импортный. На свежепокрашенной светло-коричневой краской филенке кто-то уже нацарапал гвоздем: «Нинка из квартиры 17 всем дает». Чайковский набрал номер квартиры полковника Тихорецкого. Домофон мигнул желтым глазом, запиликал. Через несколько секунд слегка искаженный динамиком голос Тихорецкого спросил: Кто там? Чайковский назвался. Замок на двери щелкнул, вспыхнул зеленый огонек.
   В подъезде нового дома было чисто и даже висели на стене цветочки в ярких пластиковых горшках. В чистом, неиспохабленном надписями лифте висело целое, без отбитых краев и царапин, зеркало. В этом подъезде жили чиновники и новые русские. Во всяком случае так предположил Чайковский. Еще он предположил, что менты (кроме первого зама ГУВД) здесь не живут — в противном случае Тихорецкий назначил бы встречу в другом месте. Навряд ли полковник хочет афишировать их внеслужебные контакты. Лифт фирмы «Отис» поднял майора на шестой этаж. Стальная дверь квартиры Тихорецкого располагалась как раз напротив квартиры N 17, где жила Нинка. Везет же полковнику, — усмехнулся Чайковский.
   Негромко лязгнул стальной засов, и дверь распахнулась.
   — Заходи, Виктор, заходи, — сказал Тихорецкий. Первый заместитель начальника ГУВД был одет в спортивный костюм «Адидас». Он пропустил старшего оперуполномоченного в прихожую, повернул рычаг паука — четыре стальных стержня зафиксировали дверь в четырех точках. Такую хрен выломаешь. Полковник протянул гостю крепкую руку.
   — Раздевайся, разувайся. Тапочки слева — выбирай.
   Прихожая была просторной, отделанной под красное дерево. Вообще квартирка первого зама производила впечатление. На жилье бедного и честного милиционера не очень похоже. Чайковский вспомнил супругу полковника — очень симпатичную сероглазую шатенку — и крайне неприятное происшествие с ней. Года два назад Анастасию Михайловну пытались убить. Напал на нее, кстати, офицер милиции, капитан Сашка Зверев… Чайковский его неплохо знал. Сейчас Зверев кантуется в Нижнем Тагиле.
   История, впрочем, темная… о ней в ментовской среде разные слухи ходят.
   — Проходи, Виктор, в кухню. Супруга, понимаешь ли, в гости к подруге ускакала. Так что мы с тобой без помех посидим. Жрать будешь?
   Полковник врал — он давно уже развелся с женой, но не любил это афишировать.
   — Спасибо, перекусил, — ответил Чайковский, тяжело опускаясь на табуретку. С того момента, как он ел последний раз, прошло более восьми часов. Вечером тоже поесть не удалось — проводили рейд на правобережном рынке. Короче, Чайковский уже ощущал голод.
   — Ну, тады под легкую закусочку, — сказал полковник, открывая дверь огромного, литров на пятьсот, холодильника. Он поставил на стол красиво нарезанную твердокопченую колбасу, сыр, баночку красной икры, банку с маринованными грибочками. Потом литровую бутылку «Посольской», несколько баночек пива «Синебрюхов», стопки и высокие бокалы.
   — Вот так, — удовлетворенно произнес полковник и почесал голую волосатую грудь в распахе шикарного адидасовского костюма. От вида и запаха пищи есть захотелось еще сильнее. Чайковский подумал, что зря отказался от чего-то более основательного, чем грибочки…
   — Вот так, — повторил полковник и налил водку в пузатенькие стопки. — Ну давай, Виктор. Чтоб, как говорится, мы были толстенькие, а наши враги пусть сдохнут.
   Звякнуло стекло. Выпили. Чайковский подцепил вилкой грибок, а Тихорецкий стал намазывать икру на булку. Татьяна Миткова рассказывала с экрана маленькой «соньки» о нарастании напряженности в Чечне.
   — Ну, как успехи по службе, Витя? — спросил полковник почти отеческим тоном. Вопрос был формальным, явно никак не относящимся к тому делу, ради которого он пригласил к себе майора.
   — Нормально, Пал Сергеевич, — пожал плечами Чайковский.
   — Петренко не зажимает?
   — А чего меня зажимать?
   — Ну-ну… а то ведь я всегда могу Александра Николаевича поправить. Ежели щемить начнет… По второй?
   — Можно.
   Снова выпили. Теперь на экране разглагольствовал бывший советский генерал Джохар Дудаев. Он что-то говорил о готовности независимой Ичкерии дать отпор имперским устремлениям России.
   — Прольется скоро кровушка, — сказал майор.
   — Что? — спросил полковник невнятно. Он жевал бутерброд с салями, слегка чавкал и причмокивал блестящими губами.
   — Да вот, — мотнул Чайковский головой в сторону экрана, на котором что-то скандировали седобородые аксакалы в папахах.
   — А-а; это… Ерунда! Мы этих черножопых мигом раком поставим.
   — Конечно, — согласился опер. Иронии в его голосе полковник не уловил — он открывал банку с пивом. Пиво потекло в бокал, поднимая белоснежную шапку пены.
   — Это все херня, Витек… Ты мне лучше скажи: тебе фамилия Серегин знакома?
   — Вы имеете в виду руоповского опера, которого во Всеволожске цыгане порезали?
   — Нет, Виктор. Я имею в виду писарчука одного из нашей городской «молодежки». Есть там некто Андрей Серегин. Он же — Обнорский.
   — А-а, читал пару раз его материалы.
   — И что думаешь? — спросил полковник и отхлебнул пива. На верхней губе осела полоска белой пены. Тихорецкий стер ее ладонью левой руки.
   — Вроде ничего. Толково.
   — Толково, значит? Обсирает он нас всех толково.
   «Вот и обозначилась фигура», — подумал майор. — «Только от меня-то что надобно?» Он промолчал, ожидая продолжения.
   — Говнище на нас льет твой Серегин. Бочками. Цистернами. Таким писарчукам яйца рвать надо! Распустились, бляди, от полной вседозволенности. А мы с ними цацкаемся, боимся, понимаешь, им хвост прижать… Верно, Виктор?
   — С безответственных клеветников нужно, разумеется, спрашивать.
   «Сажать нужно подонков. Однозначно», — сказал с экрана самый большой либерал-демократ с мокрыми губами.
   — Во! Слыхал? — сказал полковник и коротко хохотнул. — Даже этот пидор отмороженный тему правильно понимает.
   «Интересная темочка», — подумал опер. Вслух спросил:
   — Ну а я-то какое отношение к этому имею?
   — Прямое, Витя, прямое, — отозвался Тихорецкий и взялся за бутылку «Посольской». — Давай-ка продолжим…
   — Я, Пал Сергеич, вообще-то за рулем.
   — Э-э, брат… Ты что, ГАИ боишься?
   Павел Сергеевич налил водку в стопки-бочоночки.
   — Поехали! Чтоб болт стоял и деньги были, как говорят халдеи.
   Чокнулись, выпили, закусили.
   — Так вот, вернемся к Серегину… Есть мнение, товарищ майор, — полковник ткнул пальцем в потолок, — что этого говнюка надо закрыть для перевоспитания, так сказать… Чтобы он тут воду не мутил, а изучил материал изнутри. Глубоко, понимаешь ли, проник в тему. Журналист, так сказать, меняет профессию…
   Полковник засмеялся. Водка уже начала действовать, щеки у Тихорецкого порозовели, в глазах появился блеск.
   — Ну а я-то все же при чем, Пал Сергеич?
   — Ты опытный опер, Виктор Федыч. Есть мнение, что справишься.
   Чайковский промолчал. Тихорецкий продолжил:
   — Надоели эти трепачи-наркоманы-пидоры. Хоть бы помалкивал… так нет, сам же по уши в дерьме, а норовит обосрать правоохранительные органы. И вся их среда богемная такая же — каждый третий пидор, каждый второй — наркоша. Каждый первый — урод, так сказать.
   — У вас есть информация, что Серегин — наркоман? — осторожно спросил Чайковский. — Или пидор?
   — Займись, Витя… Копнешь поглубже — информация будет. Тебя учить не надо.
   Теперь оперу все стало ясно: информации, компрометирующей журналиста, у полковника нет, и ему, майору Чайковскому, предлагается ее найти. Скорее всего: организовать искусственно. Ему стало ясно, что ссылки Тихорецкого на чье-то высокое мнение — не более чем дымовая завеса. Если бы решение принималось на неких этажах официальной власти, то полковник действовал бы по-другому. Он вызвал бы начальника 12-го отдела УУР майора Петренко. И уж Петренко, в свою очередь, поставил бы задачу старшему оперуполномоченному майору Чайковскому. Или другому какому-нибудь оперу…
   Тихорецкий, решил Виктор Чайковский, разыгрывает свою собственную комбинацию. Или, возможно, чей-то заказ… Но заказ в любом случае неофициальный, если можно так выразиться. Левак.
   — Понял вас, Пал Сергеич, — сказал майор. — А каковы сроки?
   — Сроки-то? Сроки, Виктор, предельно сжатые. Нет-нет, горячку пороть не нужно. Во избежание, так сказать, осложнений. Журналист все-таки, человек известный. Но и тянуть нет никакого смысла. Понадобится помощь с моей стороны — это всегда пожалуйста.
   Первый заместитель начальника ГУВД и старший оперуполномоченный поговорили еще минут семь, выпили по стопке водки. Потом Чайковский стал собираться. Павел Сергеевич даже из приличия не стал делать вид, будто хочет, чтобы тот еще посидел.
   — Вот еще что, Виктор, — сказал он, когда одетый опер уже стоял в дверях. — Ты о нашем разговоре никому не говори. Лишнее это.
   Стальная дверь за Чайковским закрылась, четыре лапы паука с тихим лязгом зафиксировали ее. Такую хрен выломаешь.
   Через полторы минуты Виктор уже сидел в салоне своей восьмерки и слушал гудение движка. Двигатель остыть еще не успел — можно было ехать. Но он сидел и курил сигарету. Когда пятнадцать лет назад он пришел в милицию, то попал в группу старшего опера, капитана Тихорецкого. Тогда Пашка был очень заводной и рисковый. И многие старались быть похожими на него. Меняться он начал после свадьбы на очаровательной Насте. Кто бы мог подумать?! Кто бы мог подумать, что нормальный, толковый оперюга превратится в сволочишку? В заурядного карьериста? А возможно, и в предателя…
   Если уж говорить начистоту, то Чайковский нисколько не сомневался в том, что мундир Павла Сергеевича имеет криминальную подкладку. Не в том дело, что кого-то Паша крышует — крышуют многие. И сам Чайковский не без греха. Поддавши, он сам о себе, бывало, говорил: Я подл, но в меру. Но у полковника Тихорецкого другой окрас, впору уже и УСБ ^[31]заинтересоваться. Только что-то не торопится УСБ — то ли положение первого зама надежно ограждает полковника от неприятностей, то ли есть оч-чень высокие покровители.
   «Ладно», — сказал сам себе Чайковский. — «Ты-то намного ли лучше? Тихорецкий приказывает — ты исполняешь. А мог бы отказаться? Да, мог бы. Но ведь не отказался»…
   Майор вышвырнул сигарету в окно и медленно выехал из двора.
 
   После того, как Наумов дал Палычу карт-бланш на физическое устранение Никиты Кудасова, прошло почти двое суток. Не лучших для Палыча. То, чего он так страстно хотел, вдруг оказалось возможным. И даже как бы одобренным сверху… негромко, иносказательно, но одобрено: переводи, дескать своего мента на другую работу, Палыч…
   Ах, как хотелось Антибиотику перевести подполковника на другую работу. За три месяца, проведенных в Крестах, Палыч не раз об этом задумывался. Никитка-Директор мешал делу. Глупо было нести огромные финансовые потери из-за какого-то строптивого мента. И человеческие потери тоже — то одного, то другого бригадира пятнадцатый отдел РУОПа закрывал. Кого — на трое суток, кого — на несколько месяцев, кого — на годы. В конце концов Кудасов оборзел настолько, что упаковал в Кресты Палыча. А когда не смог пришить дело — задумал отравить.
   Убрать отмороженного мента Антибиотик хотел еще год назад. Тогда покойный Череп отсоветовал, сказал: возможно все. Вплоть до ответной аналогичной акции со стороны РУОПа в отношении Палыча и криминальной верхушки Питера. Сказал, что последствия могут быть самые неожиданные… А где теперь Череп?
   Переводи на другую работу… Двое суток Палыч не мог принять никакого решения. Он стал зол и раздражителен. Окружение принимало это как реакцию на несостоявшееся отравление. В этом, разумеется, была доля истины. Но основная причина лежала в дилемме: убивать или не убивать подполковника РУОПа Никиту Никитовича Кудасова?
   Завалить лютого мента — и сразу отпадут некоторые щекотливые вопросы. Но появятся другие, среди которых гнев уже и так достаточно озлобленного РУОПа. Оставить все как есть? И потерять остатки авторитета в глазах Наумова… А ведь Антибиотик сам к нему пришел с просьбой по Кудасову. Решай проблему, сказал Николай Иваныч. Сроку тебе — месяц.
   Утром шестнадцатого сентября один из тех людей, кому Палыч еще более-менее доверял, позвонил в Ростов-на-Дону некоему Валерию Мерзлову и передал привет от Виктора Палыча. И еще сказал, что Палыч хочет заказать профессиональный фотопортрет своего друга. Хорошо, — ответил Мерзлов, — можем сделать портрет. Профессионально. А что, это срочно? — Не особо, — сказал звонивший, — но в течение месяца надо постараться. — Сделаем, — ответил Мерзлов, — ждите фотографа. Аппаратуру свою тащить или вы обеспечите? — О чем разговор? Обеспечим.
   Почти одновременно в Москве, в кабинете полковника Семенова, произошел аналогичный разговор. Семенов и Кравцов сидели напротив друг друга, а на столе между ними лежали серые конторские папки с завязочками. «Гурген» было написано коричневым фломастером в правом верхнем углу на одной. На другой — «Резо».
   — Безусловно выполнимо, — сказал Кравцов. — Более того — руки чешутся. Эта мразь уже давно поперек горла, но…
   — Что но? — спросил Семенов.
   — Но эта акция может вызвать большой шухер.
   — Не может вызвать, а обязательно вызовет, Валя. Но я в этом ничего опасного для нас не вижу. Пусть они погрызутся между собой. Ты полистай досье, освежи информацию. При всем его могуществе врагов у него полно.
   — Это верно. — Кравцов взял папку. — Не зря же его братца расстреляли вместе с Федей Бешеным на Якиманке. Кому-то он мешает. И Резо тоже.
   — Вот-вот, — ответил Семенов. — Ты давай подработай несколько вариантов — и начинайте. Времени лишнего нет.
   — Понял, — сказал Валентин. Он вышел с папками, прижатыми к левому боку так, чтобы надпись в правом верхнем углу была не видна. В своем кабинете Кравцов сел за стол, закурил и открыл досье. Воровская биография кутаисского еврея из многодетной семьи Гиви Чвирхадзе началась, можно сказать, в нежном возрасте — он воровал с тринадцати лет. Время было тяжелое, голодное, послевоенное. Милосердие и готовность поделиться последним запросто уживались с готовностью изувечить пойманного воришку… Вокзалы и бесчисленные толкучки разоренной страны наполняли бездомные, беспризорники, инвалиды. Золото обменивалось на хлеб, потеря продовольственных карточек была катастрофой. Нечего удивляться, что вора, схваченного за руку, били беспощадно. Вот в такое время начал воровать Гурген. Из Кутаиси он к восемнадцати годам перебрался в столицу. О, здесь было где развернуться! После сонного Кутаиси Москва казалась центром Вселенной. Воров всех мастей здесь было полно. И оперов тоже. Так что школу Гурген прошел хорошую. В двадцать два его короновали. А корону-то воровскую заслужить надо! И делами, и сроками, и поведением на зоне. Гурген, бесспорно, заслужил: в делах был удачлив, у хозяина достоинства не ронял… К шестидесяти годам он имел четыре судимости с суммарным сроком двадцать три года. Первый срок получил еще в сорок восьмом за карманную кражу. Потом была еще кража, потом — ношение огнестрельного оружия. Последний срок вор в законе Гурген получил в восьмидесятом. Тогда ему вменили вымогательство и срок — четырнадцать лет. По идее, вор в законе должен был бы еще и сегодня сидеть. Тем более что уже в СТ-2, зоне тюремного режима города Тулуна Иркутской области, Гурген дважды получал довесочки по году. Вел он себя как крутой отрицала и запросто пускал в ход кулаки. А всего за время отбытия срока Гурген пятьдесят один раз нарушал режим, тридцать три раза помещался в ШИЗО