Страница:
Катя привстала, потянулась за сигаретами. Андрей смотрел на ее загорелую золотистую кожу, на идеальной формы грудь… Какая женщина! Девяносто процентов мужиков приняли бы ее предложение не задумываясь… Куплю жене сапоги!
— Я ведь серьезно, Андрей.
Она щелкнула зажигалкой, выдохнула струйку дыма. Приглушенный свет двух бра золотился на загорелой коже.
— Но как же, Катя? Там мои родители, там друзья, брат… Там моя работа, в конце-то концов.
— Брось, сочинитель, — обернулась Катя. — Какая работа? Страдания в местной газетке за пятьдесят баксов в месяц?
— Действительно, — сказал гражданин с паспортом несуществующей державы. — Действительно.
— Что — действительно? Что ты собираешься делать?
— Купить жене сапоги.
Катя посмотрела на него с изумлением. В тот день к этому разговору они больше не возвращались. И потом оба делали вид, будто ничего не произошло. Но уже было ясно: произошло. И уже проступила, змеится трещинка, и неискренность поселилась во взглядах и словах… Толстый Мавроди вручил Голубкову толстую пачку денег, и Леня побежал покупать жене сапоги. Вот, ребята, радости-то будет… Андрей стал больше времени проводить с Ларсом. Он возвращался в роскошный Катин дом все позднее. Работа двигалась хорошо, уже был составлен подробный план книги. Ларс сумел организовать очень приличный для Андрея аванс. Деньги по российским понятиям были немалые. Обнорский обрадовался, как ребенок, и решил отпраздновать это дело с Катей. Но потом подумал, что в сравнении с ее миллионами, с недвижимостью в Вене и Стокгольме его аванс — мелочь, и сник.
…Леня купил сапоги жене. В темной подворотне его ударили кастетом, сломали челюсть, отобрали коробку с сапогами и остатки денег. Радости не получилось.
Для раскрытия и следствия по фактам кровавых событий шестого сентября была создана оперативно-следственная бригада из сотрудников горпрокуратуры, оперативников РУОП и убойного отдела главка. Сами же события получили огромный резонанс в прессе и на ТВ. Железный Шурик Неглазов сделал репортаж на эту тему. Как всегда скандально, псевдокомпетентно и забористо.
Никита Кудасов этого репортажа не видел. РУОП в те дни пахал как никогда. В городе проходили массовые задержания бандитов. ОМОН шерстил кабаки, казино и прочие злачные заведения. Кто-то, конечно, попадался, но серьезные люди в эти дни вели себя осмотрительно. Попадалась всякая шелупень: отморозок с гранатой, салажонок с самодельным пистолетиком, угонщик, беглый химик. Как всегда, при подобных ювелирных операциях под раздачу попадали случайные посетители ресторанов. Если бы работу ОМОНа оценивать по зуботычинам, ушибам, сломанным ребрам… о, действительно эффективная работа!
В общем, шла обычная работа. Правда, осложненная нездоровой обстановкой ажиотажа. Кто-то, конечно, под шумок зарабатывал очки, набирал политический вес, со всей силой праведного гнева обрушиваясь и на РУОП, и на прокуратуру, и на власти. Власти, со своей стороны, давили на руководство ГУВД. Руководство, по нисходящей, снимало стружку с офицеров рангом и званием пониже… Вся настоящая пахота шла на земле, как говорят опера. Вот они-то и пахали. Получая при этом выговоры, намеки о неполном служебном, зарабатывая язвы и инфаркты, набивая мозоли от многочасовых обходов в поисках возможных свидетелей. В первые дни после катастрофы шестого сентября Кудасов, Резаков и остальные сотрудники пятнадцатого отдела РУОП спали в лучшем случае часов пять в сутки. Никита Никитич пытался добиться санкций на задержание Антибиотика. В прокуратуре он отклика не нашел. Более того, ему ясно намекнули: работать надо лучше, товарищ подполковник. Вы вон в июне упекли господина Говорова в СИЗО… а теперь что? Надо выносить постановление о приостановлении. Тогда у вас, кстати, и свидетели были. А теперь что? Одни предположения…Работать надо лучше!
Формально все это звучало убедительно. Правильно звучало… Но Кудасова не отпускало ощущение бреда. Двадцать три застреленных, зарезанных, забитых бейсбольными битами молчали. И смотрели страшными глазами.
Коммерсанта Говорова показали по городскому телеканалу. Он рассказал о создании им фонда для детей-инвалидов. Сумма пожертвований Палыча на фонд производила впечатление. Забота о детях — тем более… Никита Кудасов знал, в чей карман текут деньги, которые выпрашивают малолетние нищенствующие инвалиды. Знал, что их почти не кормят для придания более жалобного вида. Знал, что их подсаживают на наркоту. Чтобы держать в еще большей зависимости. Знал, что бывает с теми, кто утаивает выручку… Во время телебеседы Виктор Палыч держал в левой руке Библию.
Впервые в жизни Никита Кудасов пожалел, что пресек покушение на Антибиотика в ноябре девяносто третьего. Ребята повязали киллера-профессионала за несколько минут до выстрела. Вадим Резаков предлагал ему не мешать, дать возможность выстрелить. А профессионал с карабином СКС на дистанции пятьдесят метров промаха не делает… Никита категорически отказался. Сейчас он подумал: а может, прав был тогда Вадим? Если бы ты, подполковник, поступил не по закону, а по совести, двадцать три человека, возможно, были бы сейчас живы…
— А что вы, Виктор Палыч, можете сказать по поводу слухов о вашей причастности к некоторым… э-э-э… криминальным разборкам в нашем городе, которые имели место в последнее время? — спросил телеведущий, глядя на Антибиотика преданными глазами.
— Грустно, — строго ответил Палыч. — Печально, когда сотрудники правоохранительных органов становятся пешками. Становятся слепым орудием в руках нечестных людей. Слава Богу, работники прокуратуры и суда разобрались со сфабрикованным против меня делом. С Божьей помощью я снова на свободе. Дело прекращено… И думаю я, всем воздастся…
Палыч строго посмотрел на ведущего. Тот энергично кивнул: конечно, воздается!
— …всем воздается по заслугам. И коррумпированным сотрудникам милиции, и продажным журналистам.
Палыч снова строго посмотрел на ведущего. Тот снова энергично кивнул: ух, как воздается продажным! Себя он к продажным журналистам не относил.
Никита Никитич вдруг подумал: Обнорский. Андрюха Обнорский. Как же я о нем-то забыл? Ведь это именно его имел в виду Антибиотик, когда угрожал коррумпированным ментам и продажным журналистам. Кудасов быстро набрал номер Андрея. После шестого гудка положил трубку. Похоже, Андрюха еще в Швеции. Если бы вернулся, позвонил бы обязательно.
Никита выключил телевизор. Антибиотик исчез. Вот как здорово, подумал подполковник. Нажал кнопку — и нет человека. Исчез, растворился, пропал… Именно так ОНИ и делают. Только вместо кнопки телевизора нажимают на спуск автомата, пистолета или обреза. Или выдергивают чеку морально устаревшей и снятой с вооружения РГ-42… А у тебя такого права нет. Ты — мент, представитель закона. Того самого закона, который громогласно декларирует презумпцию невиновности. И даже когда ты сам, и все твои коллеги, и судьи, и прокуроры, и любой житель областного городка Санкт-Петербург точно знаете: вот это бандит и убийца… Даже в этом случае требуется сначала собрать доказательства и улики. А Палыч будет убивать. И запугивать. В том числе — с телеэкрана. И тысячи (нет — десятки, сотни тысяч телезрителей!) еще раз убедятся во всемогуществе Палыча: из тюрьмы вырвался, с непокорными разобрался и ментов с экрана телевизора предупредил.
…Да, Андрюхе определенно грозит серьезная опасность, снова подумал Кудасов. Пока он в Швеции — ничего. Навряд ли они рискнут проводить операцию на чужой территории. Но вот когда он вернется… Никита с сомнением посмотрел на телефон. Потом снял трубку и снова набрал номер Обнорского.
— Але, — сказал хриплый и пьяный голос.
— Извините, — буркнул Кудасов. — Я, кажется, не туда…
— Никита! Это ты, Никита?
Значит, вернулся. Значит, еще одной головной болью у подполковника Кудасова больше. С очень высокой степенью вероятности вырисовывается двадцать четвертый труп. Причем в отличие от бандитов, погибших в разборках, речь идет о человеке, близком по духу. Можно сказать, о друге.
— Это ты, Никита?
— Я, Андрюха, я. Как ты, варяжский гость?
— А я, видишь… пью, — нетвердо произнес журналист.
— Вижу, — глухо отозвался подполковник. — Давно пьешь?
— Не… второй день.
— А когда вернулся?
— Вчера, кажется… или сегодня…
— А кто знает, что ты вернулся? — быстро спросил Кудасов.
Он уже прикидывал, где лучше спрятать на какое-то время журналиста, какие следует предпринять первоочередные шаги. У приличного опера всегда есть в запасе варианты.
— А хер его знает, кто знает.
— Хороший ответ, — сказал Кудасов самому себе.
— Никита, — сказал Обнорский, — я слабак и неудачник.
Похоже, с прекрасной шведкой поссорились, довольно правильно поставил диагноз подполковник.
— Нет, — жестко сказал он. — Ты не слабак и не неудачник. Ты нормальный мужик в очень сложных обстоятельствах. В трудных, но не безнадежных, Андрей.
— Ты про Антибиотика? — неожиданно твердым голосом спросил журналист.
— Слушай меня внимательно, Андрей. Во-первых: не пить. Во-вторых: дверь никому не открывать. В третьих: завтра утром приеду, поговорим. Откроешь только мне. Запомни: только мне лично. Если придет кто-либо от моего имени — не открывать. Будильник заведи на шесть. Понял?
— Ну, понял, — нехотя отозвался Обнорский.
— Повтори, пожалуйста.
— Много не пить…
— Не много не пить, а вообще не пить, Андрей. Понял?
— Понял… дверь никому, кроме тебя, не открывать. Будильник на шесть.
Вроде бы ничего, соображает, — подумал Кудасов с облегчением.
— Ладно, — сказал он. — Тогда до завтра. Подполковник страшно устал. Ему казалось: уснет, как только доберется до койки. На самом же деле он около часа пролежал без сна.
Обнорскому снились странные сны. Тревожные, неопределенные… Он был реалист, в экстрасенсов, гадания-предсказания и прочее не верил. Он воспитывался в советское время в нормальной семье. Естественно, он был реалист… с невероятным налетом идеализма и цинизма. Такой интересный сплав могла дать, пожалуй, только советская школа и советский вуз в сочетании с организацией по кликухе ВЛКСМ.
Безвозвратно ушедшая великая эпоха оставила не одно поколение неисправимых идеалистов-циников. Это были умницы и пьяницы, тоскующие по какой-то другой жизни, которой на самом деле нет… Где же они теперь?
Реалист с паспортом несуществующей державы пал и видел странные сны. Разменивал жизнь электронный будильник, заведенный на шесть, а по бесконечной заснеженной стране мчался поезд. Он тянул за собой длинный-длинный шлейф снежной пыли, в которой мелькали слабые тени искалеченных судеб… Эй, скажет мне кто-нибудь наконец, куда мы едем?
— В Нижний Тагил, кореш, в Нижний Тагил. У отравленного алкоголем Андрея щемило сердце. Грохотали колеса черного поезда… Что-то странное происходило с ним после ранения. Он никому об этом не говорил. Понимал: рассказать — ни один нормальный человек не поверит. Или еще хуже — решит, что у Обнорского поехала крыша. Он и сам иногда думал, что после ранения у него не все в порядке. Случались — редко, к счастью, но случались — вдруг какие-то провалы в сознании или же наоборот, просверки — когда у него появлялось предчувствие каких-то событий. Взгляд в будущее, если хотите.
Еще при лечении в ВМА он был обескуражен одним происшествием. В палату, где лежал выздоравливающий Андрей, пришел менять перегоревшую лампочку электрик. Он поставил стремянку, сделал шаг на первую ступеньку… Обнорский прикрыл глаза. После обеда тянуло вздремнуть. Услышал треск и увидел лежащего на полу электрика с окровавленной рукой. Увидел сломанную верхнюю ступеньку стремянки. Накаркал, бля, — зло сказал работяга Обнорскому. Андрей вздрогнул и открыл глаза: электрик поставил вторую ногу на ступеньку совершенно целой стремянки. Придремал, подумал Андрей. Привиделось.
— Смотри, — сказал он работяге. — Верхняя перекладина у тебя совсем гнилая, сломается.
— А хер ли с ней будет? — беззаботно ответил мужик и полез наверх, к белому матовому плафону. Одна ступенька, другая, третья… треск ломающегося дерева. Окровавленная рука, злое лицо, косой взгляд на Обнорского:
— Накаркал, бля!
Сказать по правде, Андрей тогда удивился, но не придал этому особого значения… Нет, не так! Совсем не так. Он тогда испугался. Он очень сильно испугался и постарался загнать свой страх вглубь. Возможно, это получилось бы. Но вскоре произошел аналогичный случай… потом еще один. Все они носили характер мелких бытовых эпизодов. Хотя и негативных, но, в отличие от случая с электриком, совершенно бескровных, безобидных.
Реалист с легирующими присадками идеализма и цинизма поспешил спрятаться в стране, где все у всех о'кей. Куда не достает тень мертвого города. Где ждет его интересная работа и самая желанная на земле женщина… Там он понес еще одну потерю. И поспешил спрятаться в мертвом городе, без которого ему не жить. Что он хотел найти в его сведенных подагрой мостах и дворцах, пораженных склерозом?
Прямо в Пулково его встретила гигантская тень Антибиотика. И он поспешил спрятаться в водке. Разве ты не знал, реалист, что это еще никогда и никому не удавалось? Разве ты не знал, что обманчивая прозрачность алкогольной акварели оборачивается похмельной чернотой гуаши? И более — ничем.
— В Нижний Тагил, кореш, — сказал охранник с лицом Лени Голубкова. Захохотал и показал чек из магазина, где он купил жене сапоги… Вот радости-то было!
Стучали колеса, сердце реалиста Обнорского перекачивало насыщенную алкоголем кровь. Лицо со шрамом кривилось в судорогах, скрипели новые шведские зубы. Хотелось проснуться.
Пронзительно зазвенел будильник.
…Зазвенел будильник, и подполковник Кудасов оторвал тяжелую голову от подушки. Он спал меньше четырех часов. Да и назвать это состояние сном можно было с очень большой натяжкой. Мозг человека, решающего важную творческую задачу, продолжает работать и во время сна. Работа оперативника, бесспорно, — работа творческая.
Подполковник брился, завтракал, одевался… Все это он делал автоматически. В голове, как в компьютере, перерабатывалась полученная накануне информация. Ее было много. Очень много. В рамках оперативно-розыскных мероприятий к начальнику пятнадцатого отдела РУОПа стекались сведения из уголовного розыска, из ОМОНа, из войск МВД, задействованных в операции. Он получал рапорты из ОБЭП и ГАИ. От служб УВО и патрульно-постовой службы. Справки из вытрезвителей и паспортных столов. От участковых инспекторов. Из прокуратуры. От служб, работающих с персоналом и постояльцами гостиниц. От агентуры, в конце концов. В отличие от пресловутого компьютера в арсенале опытного оперативника есть такая совсем ненаучная метода, которая именуется интуиция. Никита Кудасов бегло пролистывал информацию и отбрасывал около девяноста процентов ее. Оставшиеся десять следовало отработать. Скорее всего, от этих десяти, в свою очередь, останется тоже не более десяти процентов. Или пяти. Или ничего полезного для раскрытия дела вообще не останется. Такая это работа…
В отличие от пресловутого компьютера человек не может оставаться бесстрастным. Никита Кудасов считал даже, что бесстрастный опер — потерянный опер. В условиях, когда чудовищный труд не приносит ментам ни материального удовлетворения, ни общественного признания, могут работать только фанаты. Коли уж ты бесстрастный-беспристрастный, иди служить в ГАИ. Там как раз дефицит таких кадров.
Кудасов надел оперативную сбрую, вложил в кобуру ПМ и накинул куртку. Часы показывали 6.30. Он ехал на встречу с Андреем Обнорским.
Город еще только просыпался, транспорта было немного. До дома Андрея Кудасов добрался быстрее, чем рассчитывал… Он поднялся на второй этаж, на жал кнопку звонка.
Андрей распахнул дверь сразу. Никите это не понравилось. Было совершенно очевидно, что журналист не посмотрел в глазок. И уж тем более не удосужился спросить: кто? А ситуация к беспечности не располагала.
— Ну, здорово, варяжский гость…
— Здорово, абориген, — отозвался Обнорский, обдавая Кудасова густым алкогольным перегаром. Двухдневная небритость делала его еще больше похожим на лицо кавказской национальности. — Кофе будешь?
— Давай, — согласился Никита, снимая куртку в прихожей.
Сели в кухне, беспорядок в которой служил доказательством двухдневного запоя ее хозяина. Андрей распахнул форточку, в квартиру ворвался свежий утренний воздух. Минут пять поговорили на общие темы. К главному, ради чего Никита и примчался такую рань, переходить не хотелось. Наконец, отодвинув в сторону чашку с недопитым кофе, подполковник сказал:
— Ты в курсе, что Палыча освободили?
— Первое, что я узнал, когда прилетел в Питер, была как раз эта замечательная новость. Ты, Никита, только за тем и приехал в семь утра, чтобы это мне сообщить?
— Нет, не только…
— Валяй, подполковник, добивай похмельного журналюгу до конца.
Никита невесело усмехнулся и сказал:
— Я приехал поговорить о твоей безопасности.
— О-о-о, серьезная тема! Боишься, что я стану десятым?
— Почему десятым? — удивился Кудасов.
— Я имею в виду девять трупиков в «Девяткино». Они же за Палычем проходят?
— Тогда уж двадцать четвертым, Андрей Викторович, — сказал подполковник с мрачной иронией.
Эти слова дались ему нелегко. Теперь пришла очередь удивиться Обнорскому.
— Почему двадцать четвертым? — спросил он.
— Потому что после расстрела в «Девяткино» люди Антибиотика забросали гранатами ресторан Колобка на улице Савушкина… Десять трупов, Андрюха.
— Это Ган бус?
— Точно, Ган бус… А потом, или одновременно с этим…
— Стоп, — поднял руку Обнорский. — Стоп, Никита. В Кричи-не-кричи убили шестерых. Бейсбольными битами и ножами. Так?
Никита смотрел на Андрея с удивлением. Информацию о расправе в Кричи-не-кричи в средства массовой информации еще не давали. Это точно. Утечки, конечно, не исключены. Более того — они несомненно имеют место. Но откуда эта информация могла поступить к Андрею? Он два дня был в крутом вираже (подполковник бросил взгляд на четыре пустых бутылки) и не мог знать о событиях на Савушкина. И вдруг…
— Четверых, — сказал подполковник. — А откуда ты, собственно…
Обнорский откинулся к стене и прикрыл глаза. Подкатывала тошнота.
— Нет, Никита Никитич, убитых было шестеро. Два тела нападавшие увезли с собой, — сказал Андрей после долгой паузы.
— Откуда тебе это известно? — требовательно спросил Кудасов.
— Я тебе потом объясню, — тихо ответил Обнорский. Он был бледен, сигарета в сильных пальцах слегка дрожала. Щетина на бледном лице казалась особенно черной, глаза ввалились.
— Нет, Андрей, сейчас. Ты, видно, не понимаешь, насколько это важно.
— Извини, Никита… но сейчас я просто не смогу объяснить. Есть некоторые нюансы.
— Послушай внимательно, Андрей, — спокойно начал подполковник. — Я понимаю, что у тебя есть свои источники. И не требую, чтобы ты мне их выдал. Но ситуация слишком серьезна. Мы пытаемся ухватить любую зацепку. Поэтому мне необходимо знать факты…
— Видишь ли, Никита, — снова перебил Обнорский, но подполковник характером обладал твердым. Прерывать себя не давал даже генералам. Точно так же, как Андрей полминуты назад, он вскинул руку и с напором сказал:
— Стоп! Во-первых: информацию о Кричи-не-кричи в СМИ мы пока еще не давали. Знает об этом довольно-таки узкий круг людей. Человек двадцать… ну, тридцать. Уже достаточно много, чтобы потекло… согласен. Но вот о том, что трупов было больше, чем мы обнаружили на месте, знают всего несколько человек. Даже я узнал об этом только вчера. Около полуночи мне позвонил эксперт и сказал, что кровь на ноже одного из погибших бойцов Колобка не принадлежит никому из четырех покойников. Поэтому можно предполагать, что как минимум один из нападавших был ранен или убит. Резюмирую: ты владеешь информацией, сообщить которую тебе никто не мог. Что я должен об этом думать? А, Андрюха?
Обнорский закурил, потер лоб. Он не знал, как объяснить Никите свои знания. Ход мысли подполковника был ясен: кроме самого Никиты и эксперта (ну, допустим, еще двух-трех человек), о точном количестве жертв знали только убийцы… Так откуда же я-то знаю? Знаю, и все… Андрей вспомнил, как вечером, шестого, когда он в одиночестве пил водку, вдруг почувствовал: дождь… свет фар. Ненависть!… И жажда убийства! Шорох мокрой темной листы… Гортанный голос. Жажда убийства… хруст костей. Страх… чье-то лицо с желтоватыми белками… рев автомобильного движка… Чудовищная боль… смертельно раненный человек с ножом в руке ползет по мокрой траве, оставляя за собой кровавый след. Темнота.
Обнорский содрогнулся.
Но как объяснить все это Никите? Кудасов сидел напротив, смотрел спокойно и требовательно. Андрей вздохнул, улыбнулся криво и сказал:
— Никита, это не то, что ты думаешь… Понимаешь, после ранения со мной стали иногда происходить странные вещи. В это трудно поверить, но… но временами у меня бывают прозрения. Или что-то в этом роде.
— Как-как? — удивленно спросил Кудасов.
— Понимаешь, — Андрей замялся, — иногда я как бы вижу или ощущаю события, которые могут произойти в будущем. Или наоборот — происходили в прошлом. Или те, которые происходят в настоящее время, но в другом месте. Там, где меня нет. Понимаешь?
Кудасов молчал. В открытое окно доносилось шарканье метлы дворника по асфальту, звуки автомобилей. Дисплей электронных часов высвечивал время 07.07 и дату — 07.09.94… Ощущение бредятины не проходило… К веселой компании двадцати трех покойников присоединились еще двое. Антибиотик положил руку на Библию… Бред как-то тихо и незаметно стал заменять реальность. Или это реальность стала такой бредовой?… 7.08 высветил дисплей. Цифры сменились как-то незаметно. Подполковник РУОП Никита Никитович Кудасов не удивился, если бы на дисплее вдруг изменилась и дата: день, месяц, год… Или если бы появилась надпись: 25 трупов.
Никита потер лоб, вздохнул и спросил:
— И давно у тебя эти… прозрения?
— Я серьезно, Никита, — негромко сказал Андрей.
— И я серьезно, Андрюха, — сказал подполковник. — Я совершенно серьезно хочу понять: что с тобой? Что это: алкоголь? Последствия травм? Или и то и другое?
— Вот именно потому я и не хотел говорить. Предвидел твою реакцию. Если уж даже ты посчитал меня шизанутым алкоголиком…
— Я этого не сказал.
— Верно, этого ты не сказал. Ты просто сформулировал вопросы. Но сформулировал их именно так.
По службе Кудасову несколько раз уже приходилось сталкиваться со всякого рода экстрасенсами и ясновидящими. Результатом этого общения стало однозначное заключение: либо шарлатаны, либо психически больные люди. Один деятель, правда, сумел помочь с обнаружением и опознанием трупа. Спустя два месяца выяснилось — сам и убил.
Вот тебе и ясновиденье!
— Ладно, — сказал Никита. — Допустим. Допустим, все так и есть. Чем ты можешь доказать, что у тебя дар экстрасенса?
— А… ничем, — растерянно ответил Обнорский.
— Вот видишь, — как бы с облегчением сказал подполковник. Он тоже был реалист. — Может быть, есть смысл сходить к врачу?
Обнорский закурил неизвестно какую уже по счету сигарету и произнес:
— Нет смысла, Никита… нет.
Снова замолчали. После паузы Андрей сказал:
— Ну хорошо, ты мне не веришь. Это твое право. Я, если уж начистоту, и сам себе не особо верю. Бред какой-то! Но чем ты все-таки объяснишь, что я знаю про Кричи-не-кричи, про количество трупов и способ убийства?
— А действительно, откуда ты знаешь? Андрей курил, молчал, смотрел сквозь голубоватое облачко дыма с легким прищуром.
— Хорошо, — сказал, поднимаясь, Никита. — Извини, я пойду, времени у меня совсем мало. А к тебе я заходил напомнить: Палыч на свободе. Я не знаю, когда сумею его упаковать. Но ты, Андрюха, будь поосторожней. Лучше всего, если сможешь уехать на недельку-другую. Есть куда?
— О, Никита, у меня домов, как у зайца теремов.
Кудасов посмотрел на Андрея испытующе.
— Ладно. А то смотри — помогу.
— Да на меня уже лимит смертный весь выбран. Я теперь почти что бессмертный.
— Вот именно — почти, — сказал подполковник, надевая куртку в прихожей. Голос его звучал угрюмо и как будто издалека.
— Ты извини, старик, — негромко пробормотал Обнорский. — Все, что я тебе сказал, — истинная правда.
Он поколебался немного и добавил:
— К убийству бойцов в Кричи-не-кричи причастны кавказцы. Хочешь — верь, хочешь — плюнь и забудь.
— Какие кавказцы? — автоматически произнес опер.
— Не знаю. Но мне… мне послышались реплики на языке, напоминающем кавказскую группу. Ну, в смысле во время прозрения.
Кудасов не ответил и взялся за ручку двери. Бред все-таки, подумал он.
— Никита, — позвал Андрей.
— А?
— Слушай, а что ты знаешь про Нижний Тагил?
— Про Нижний Тагил? — удивленно обернулся подполковник. — А что про него надо знать?
— Да нет, — смутился Андрей. — Я так просто… к слову.
— Нижний Тагил он и есть Нижний Тагил. Зона там красная. Ментовская зона.
Кудасов спускался по лестнице, что-то зло бормотал себе под нос и качал головой. Он резко хлопнул дверцей машины и рванул с места. Когда он отъехал метров на двести, навстречу попался автомобиль службы наружного наблюдения. Интересно, подумал Никита, кого это наружка здесь выпасает?
— Я ведь серьезно, Андрей.
Она щелкнула зажигалкой, выдохнула струйку дыма. Приглушенный свет двух бра золотился на загорелой коже.
— Но как же, Катя? Там мои родители, там друзья, брат… Там моя работа, в конце-то концов.
— Брось, сочинитель, — обернулась Катя. — Какая работа? Страдания в местной газетке за пятьдесят баксов в месяц?
— Действительно, — сказал гражданин с паспортом несуществующей державы. — Действительно.
— Что — действительно? Что ты собираешься делать?
— Купить жене сапоги.
Катя посмотрела на него с изумлением. В тот день к этому разговору они больше не возвращались. И потом оба делали вид, будто ничего не произошло. Но уже было ясно: произошло. И уже проступила, змеится трещинка, и неискренность поселилась во взглядах и словах… Толстый Мавроди вручил Голубкову толстую пачку денег, и Леня побежал покупать жене сапоги. Вот, ребята, радости-то будет… Андрей стал больше времени проводить с Ларсом. Он возвращался в роскошный Катин дом все позднее. Работа двигалась хорошо, уже был составлен подробный план книги. Ларс сумел организовать очень приличный для Андрея аванс. Деньги по российским понятиям были немалые. Обнорский обрадовался, как ребенок, и решил отпраздновать это дело с Катей. Но потом подумал, что в сравнении с ее миллионами, с недвижимостью в Вене и Стокгольме его аванс — мелочь, и сник.
…Леня купил сапоги жене. В темной подворотне его ударили кастетом, сломали челюсть, отобрали коробку с сапогами и остатки денег. Радости не получилось.
Для раскрытия и следствия по фактам кровавых событий шестого сентября была создана оперативно-следственная бригада из сотрудников горпрокуратуры, оперативников РУОП и убойного отдела главка. Сами же события получили огромный резонанс в прессе и на ТВ. Железный Шурик Неглазов сделал репортаж на эту тему. Как всегда скандально, псевдокомпетентно и забористо.
Никита Кудасов этого репортажа не видел. РУОП в те дни пахал как никогда. В городе проходили массовые задержания бандитов. ОМОН шерстил кабаки, казино и прочие злачные заведения. Кто-то, конечно, попадался, но серьезные люди в эти дни вели себя осмотрительно. Попадалась всякая шелупень: отморозок с гранатой, салажонок с самодельным пистолетиком, угонщик, беглый химик. Как всегда, при подобных ювелирных операциях под раздачу попадали случайные посетители ресторанов. Если бы работу ОМОНа оценивать по зуботычинам, ушибам, сломанным ребрам… о, действительно эффективная работа!
В общем, шла обычная работа. Правда, осложненная нездоровой обстановкой ажиотажа. Кто-то, конечно, под шумок зарабатывал очки, набирал политический вес, со всей силой праведного гнева обрушиваясь и на РУОП, и на прокуратуру, и на власти. Власти, со своей стороны, давили на руководство ГУВД. Руководство, по нисходящей, снимало стружку с офицеров рангом и званием пониже… Вся настоящая пахота шла на земле, как говорят опера. Вот они-то и пахали. Получая при этом выговоры, намеки о неполном служебном, зарабатывая язвы и инфаркты, набивая мозоли от многочасовых обходов в поисках возможных свидетелей. В первые дни после катастрофы шестого сентября Кудасов, Резаков и остальные сотрудники пятнадцатого отдела РУОП спали в лучшем случае часов пять в сутки. Никита Никитич пытался добиться санкций на задержание Антибиотика. В прокуратуре он отклика не нашел. Более того, ему ясно намекнули: работать надо лучше, товарищ подполковник. Вы вон в июне упекли господина Говорова в СИЗО… а теперь что? Надо выносить постановление о приостановлении. Тогда у вас, кстати, и свидетели были. А теперь что? Одни предположения…Работать надо лучше!
Формально все это звучало убедительно. Правильно звучало… Но Кудасова не отпускало ощущение бреда. Двадцать три застреленных, зарезанных, забитых бейсбольными битами молчали. И смотрели страшными глазами.
Коммерсанта Говорова показали по городскому телеканалу. Он рассказал о создании им фонда для детей-инвалидов. Сумма пожертвований Палыча на фонд производила впечатление. Забота о детях — тем более… Никита Кудасов знал, в чей карман текут деньги, которые выпрашивают малолетние нищенствующие инвалиды. Знал, что их почти не кормят для придания более жалобного вида. Знал, что их подсаживают на наркоту. Чтобы держать в еще большей зависимости. Знал, что бывает с теми, кто утаивает выручку… Во время телебеседы Виктор Палыч держал в левой руке Библию.
Впервые в жизни Никита Кудасов пожалел, что пресек покушение на Антибиотика в ноябре девяносто третьего. Ребята повязали киллера-профессионала за несколько минут до выстрела. Вадим Резаков предлагал ему не мешать, дать возможность выстрелить. А профессионал с карабином СКС на дистанции пятьдесят метров промаха не делает… Никита категорически отказался. Сейчас он подумал: а может, прав был тогда Вадим? Если бы ты, подполковник, поступил не по закону, а по совести, двадцать три человека, возможно, были бы сейчас живы…
— А что вы, Виктор Палыч, можете сказать по поводу слухов о вашей причастности к некоторым… э-э-э… криминальным разборкам в нашем городе, которые имели место в последнее время? — спросил телеведущий, глядя на Антибиотика преданными глазами.
— Грустно, — строго ответил Палыч. — Печально, когда сотрудники правоохранительных органов становятся пешками. Становятся слепым орудием в руках нечестных людей. Слава Богу, работники прокуратуры и суда разобрались со сфабрикованным против меня делом. С Божьей помощью я снова на свободе. Дело прекращено… И думаю я, всем воздастся…
Палыч строго посмотрел на ведущего. Тот энергично кивнул: конечно, воздается!
— …всем воздается по заслугам. И коррумпированным сотрудникам милиции, и продажным журналистам.
Палыч снова строго посмотрел на ведущего. Тот снова энергично кивнул: ух, как воздается продажным! Себя он к продажным журналистам не относил.
Никита Никитич вдруг подумал: Обнорский. Андрюха Обнорский. Как же я о нем-то забыл? Ведь это именно его имел в виду Антибиотик, когда угрожал коррумпированным ментам и продажным журналистам. Кудасов быстро набрал номер Андрея. После шестого гудка положил трубку. Похоже, Андрюха еще в Швеции. Если бы вернулся, позвонил бы обязательно.
Никита выключил телевизор. Антибиотик исчез. Вот как здорово, подумал подполковник. Нажал кнопку — и нет человека. Исчез, растворился, пропал… Именно так ОНИ и делают. Только вместо кнопки телевизора нажимают на спуск автомата, пистолета или обреза. Или выдергивают чеку морально устаревшей и снятой с вооружения РГ-42… А у тебя такого права нет. Ты — мент, представитель закона. Того самого закона, который громогласно декларирует презумпцию невиновности. И даже когда ты сам, и все твои коллеги, и судьи, и прокуроры, и любой житель областного городка Санкт-Петербург точно знаете: вот это бандит и убийца… Даже в этом случае требуется сначала собрать доказательства и улики. А Палыч будет убивать. И запугивать. В том числе — с телеэкрана. И тысячи (нет — десятки, сотни тысяч телезрителей!) еще раз убедятся во всемогуществе Палыча: из тюрьмы вырвался, с непокорными разобрался и ментов с экрана телевизора предупредил.
…Да, Андрюхе определенно грозит серьезная опасность, снова подумал Кудасов. Пока он в Швеции — ничего. Навряд ли они рискнут проводить операцию на чужой территории. Но вот когда он вернется… Никита с сомнением посмотрел на телефон. Потом снял трубку и снова набрал номер Обнорского.
— Але, — сказал хриплый и пьяный голос.
— Извините, — буркнул Кудасов. — Я, кажется, не туда…
— Никита! Это ты, Никита?
Значит, вернулся. Значит, еще одной головной болью у подполковника Кудасова больше. С очень высокой степенью вероятности вырисовывается двадцать четвертый труп. Причем в отличие от бандитов, погибших в разборках, речь идет о человеке, близком по духу. Можно сказать, о друге.
— Это ты, Никита?
— Я, Андрюха, я. Как ты, варяжский гость?
— А я, видишь… пью, — нетвердо произнес журналист.
— Вижу, — глухо отозвался подполковник. — Давно пьешь?
— Не… второй день.
— А когда вернулся?
— Вчера, кажется… или сегодня…
— А кто знает, что ты вернулся? — быстро спросил Кудасов.
Он уже прикидывал, где лучше спрятать на какое-то время журналиста, какие следует предпринять первоочередные шаги. У приличного опера всегда есть в запасе варианты.
— А хер его знает, кто знает.
— Хороший ответ, — сказал Кудасов самому себе.
— Никита, — сказал Обнорский, — я слабак и неудачник.
Похоже, с прекрасной шведкой поссорились, довольно правильно поставил диагноз подполковник.
— Нет, — жестко сказал он. — Ты не слабак и не неудачник. Ты нормальный мужик в очень сложных обстоятельствах. В трудных, но не безнадежных, Андрей.
— Ты про Антибиотика? — неожиданно твердым голосом спросил журналист.
— Слушай меня внимательно, Андрей. Во-первых: не пить. Во-вторых: дверь никому не открывать. В третьих: завтра утром приеду, поговорим. Откроешь только мне. Запомни: только мне лично. Если придет кто-либо от моего имени — не открывать. Будильник заведи на шесть. Понял?
— Ну, понял, — нехотя отозвался Обнорский.
— Повтори, пожалуйста.
— Много не пить…
— Не много не пить, а вообще не пить, Андрей. Понял?
— Понял… дверь никому, кроме тебя, не открывать. Будильник на шесть.
Вроде бы ничего, соображает, — подумал Кудасов с облегчением.
— Ладно, — сказал он. — Тогда до завтра. Подполковник страшно устал. Ему казалось: уснет, как только доберется до койки. На самом же деле он около часа пролежал без сна.
Обнорскому снились странные сны. Тревожные, неопределенные… Он был реалист, в экстрасенсов, гадания-предсказания и прочее не верил. Он воспитывался в советское время в нормальной семье. Естественно, он был реалист… с невероятным налетом идеализма и цинизма. Такой интересный сплав могла дать, пожалуй, только советская школа и советский вуз в сочетании с организацией по кликухе ВЛКСМ.
Безвозвратно ушедшая великая эпоха оставила не одно поколение неисправимых идеалистов-циников. Это были умницы и пьяницы, тоскующие по какой-то другой жизни, которой на самом деле нет… Где же они теперь?
Реалист с паспортом несуществующей державы пал и видел странные сны. Разменивал жизнь электронный будильник, заведенный на шесть, а по бесконечной заснеженной стране мчался поезд. Он тянул за собой длинный-длинный шлейф снежной пыли, в которой мелькали слабые тени искалеченных судеб… Эй, скажет мне кто-нибудь наконец, куда мы едем?
— В Нижний Тагил, кореш, в Нижний Тагил. У отравленного алкоголем Андрея щемило сердце. Грохотали колеса черного поезда… Что-то странное происходило с ним после ранения. Он никому об этом не говорил. Понимал: рассказать — ни один нормальный человек не поверит. Или еще хуже — решит, что у Обнорского поехала крыша. Он и сам иногда думал, что после ранения у него не все в порядке. Случались — редко, к счастью, но случались — вдруг какие-то провалы в сознании или же наоборот, просверки — когда у него появлялось предчувствие каких-то событий. Взгляд в будущее, если хотите.
Еще при лечении в ВМА он был обескуражен одним происшествием. В палату, где лежал выздоравливающий Андрей, пришел менять перегоревшую лампочку электрик. Он поставил стремянку, сделал шаг на первую ступеньку… Обнорский прикрыл глаза. После обеда тянуло вздремнуть. Услышал треск и увидел лежащего на полу электрика с окровавленной рукой. Увидел сломанную верхнюю ступеньку стремянки. Накаркал, бля, — зло сказал работяга Обнорскому. Андрей вздрогнул и открыл глаза: электрик поставил вторую ногу на ступеньку совершенно целой стремянки. Придремал, подумал Андрей. Привиделось.
— Смотри, — сказал он работяге. — Верхняя перекладина у тебя совсем гнилая, сломается.
— А хер ли с ней будет? — беззаботно ответил мужик и полез наверх, к белому матовому плафону. Одна ступенька, другая, третья… треск ломающегося дерева. Окровавленная рука, злое лицо, косой взгляд на Обнорского:
— Накаркал, бля!
Сказать по правде, Андрей тогда удивился, но не придал этому особого значения… Нет, не так! Совсем не так. Он тогда испугался. Он очень сильно испугался и постарался загнать свой страх вглубь. Возможно, это получилось бы. Но вскоре произошел аналогичный случай… потом еще один. Все они носили характер мелких бытовых эпизодов. Хотя и негативных, но, в отличие от случая с электриком, совершенно бескровных, безобидных.
Реалист с легирующими присадками идеализма и цинизма поспешил спрятаться в стране, где все у всех о'кей. Куда не достает тень мертвого города. Где ждет его интересная работа и самая желанная на земле женщина… Там он понес еще одну потерю. И поспешил спрятаться в мертвом городе, без которого ему не жить. Что он хотел найти в его сведенных подагрой мостах и дворцах, пораженных склерозом?
Прямо в Пулково его встретила гигантская тень Антибиотика. И он поспешил спрятаться в водке. Разве ты не знал, реалист, что это еще никогда и никому не удавалось? Разве ты не знал, что обманчивая прозрачность алкогольной акварели оборачивается похмельной чернотой гуаши? И более — ничем.
— В Нижний Тагил, кореш, — сказал охранник с лицом Лени Голубкова. Захохотал и показал чек из магазина, где он купил жене сапоги… Вот радости-то было!
Стучали колеса, сердце реалиста Обнорского перекачивало насыщенную алкоголем кровь. Лицо со шрамом кривилось в судорогах, скрипели новые шведские зубы. Хотелось проснуться.
Пронзительно зазвенел будильник.
…Зазвенел будильник, и подполковник Кудасов оторвал тяжелую голову от подушки. Он спал меньше четырех часов. Да и назвать это состояние сном можно было с очень большой натяжкой. Мозг человека, решающего важную творческую задачу, продолжает работать и во время сна. Работа оперативника, бесспорно, — работа творческая.
Подполковник брился, завтракал, одевался… Все это он делал автоматически. В голове, как в компьютере, перерабатывалась полученная накануне информация. Ее было много. Очень много. В рамках оперативно-розыскных мероприятий к начальнику пятнадцатого отдела РУОПа стекались сведения из уголовного розыска, из ОМОНа, из войск МВД, задействованных в операции. Он получал рапорты из ОБЭП и ГАИ. От служб УВО и патрульно-постовой службы. Справки из вытрезвителей и паспортных столов. От участковых инспекторов. Из прокуратуры. От служб, работающих с персоналом и постояльцами гостиниц. От агентуры, в конце концов. В отличие от пресловутого компьютера в арсенале опытного оперативника есть такая совсем ненаучная метода, которая именуется интуиция. Никита Кудасов бегло пролистывал информацию и отбрасывал около девяноста процентов ее. Оставшиеся десять следовало отработать. Скорее всего, от этих десяти, в свою очередь, останется тоже не более десяти процентов. Или пяти. Или ничего полезного для раскрытия дела вообще не останется. Такая это работа…
В отличие от пресловутого компьютера человек не может оставаться бесстрастным. Никита Кудасов считал даже, что бесстрастный опер — потерянный опер. В условиях, когда чудовищный труд не приносит ментам ни материального удовлетворения, ни общественного признания, могут работать только фанаты. Коли уж ты бесстрастный-беспристрастный, иди служить в ГАИ. Там как раз дефицит таких кадров.
Кудасов надел оперативную сбрую, вложил в кобуру ПМ и накинул куртку. Часы показывали 6.30. Он ехал на встречу с Андреем Обнорским.
Город еще только просыпался, транспорта было немного. До дома Андрея Кудасов добрался быстрее, чем рассчитывал… Он поднялся на второй этаж, на жал кнопку звонка.
Андрей распахнул дверь сразу. Никите это не понравилось. Было совершенно очевидно, что журналист не посмотрел в глазок. И уж тем более не удосужился спросить: кто? А ситуация к беспечности не располагала.
— Ну, здорово, варяжский гость…
— Здорово, абориген, — отозвался Обнорский, обдавая Кудасова густым алкогольным перегаром. Двухдневная небритость делала его еще больше похожим на лицо кавказской национальности. — Кофе будешь?
— Давай, — согласился Никита, снимая куртку в прихожей.
Сели в кухне, беспорядок в которой служил доказательством двухдневного запоя ее хозяина. Андрей распахнул форточку, в квартиру ворвался свежий утренний воздух. Минут пять поговорили на общие темы. К главному, ради чего Никита и примчался такую рань, переходить не хотелось. Наконец, отодвинув в сторону чашку с недопитым кофе, подполковник сказал:
— Ты в курсе, что Палыча освободили?
— Первое, что я узнал, когда прилетел в Питер, была как раз эта замечательная новость. Ты, Никита, только за тем и приехал в семь утра, чтобы это мне сообщить?
— Нет, не только…
— Валяй, подполковник, добивай похмельного журналюгу до конца.
Никита невесело усмехнулся и сказал:
— Я приехал поговорить о твоей безопасности.
— О-о-о, серьезная тема! Боишься, что я стану десятым?
— Почему десятым? — удивился Кудасов.
— Я имею в виду девять трупиков в «Девяткино». Они же за Палычем проходят?
— Тогда уж двадцать четвертым, Андрей Викторович, — сказал подполковник с мрачной иронией.
Эти слова дались ему нелегко. Теперь пришла очередь удивиться Обнорскому.
— Почему двадцать четвертым? — спросил он.
— Потому что после расстрела в «Девяткино» люди Антибиотика забросали гранатами ресторан Колобка на улице Савушкина… Десять трупов, Андрюха.
— Это Ган бус?
— Точно, Ган бус… А потом, или одновременно с этим…
— Стоп, — поднял руку Обнорский. — Стоп, Никита. В Кричи-не-кричи убили шестерых. Бейсбольными битами и ножами. Так?
Никита смотрел на Андрея с удивлением. Информацию о расправе в Кричи-не-кричи в средства массовой информации еще не давали. Это точно. Утечки, конечно, не исключены. Более того — они несомненно имеют место. Но откуда эта информация могла поступить к Андрею? Он два дня был в крутом вираже (подполковник бросил взгляд на четыре пустых бутылки) и не мог знать о событиях на Савушкина. И вдруг…
— Четверых, — сказал подполковник. — А откуда ты, собственно…
Обнорский откинулся к стене и прикрыл глаза. Подкатывала тошнота.
— Нет, Никита Никитич, убитых было шестеро. Два тела нападавшие увезли с собой, — сказал Андрей после долгой паузы.
— Откуда тебе это известно? — требовательно спросил Кудасов.
— Я тебе потом объясню, — тихо ответил Обнорский. Он был бледен, сигарета в сильных пальцах слегка дрожала. Щетина на бледном лице казалась особенно черной, глаза ввалились.
— Нет, Андрей, сейчас. Ты, видно, не понимаешь, насколько это важно.
— Извини, Никита… но сейчас я просто не смогу объяснить. Есть некоторые нюансы.
— Послушай внимательно, Андрей, — спокойно начал подполковник. — Я понимаю, что у тебя есть свои источники. И не требую, чтобы ты мне их выдал. Но ситуация слишком серьезна. Мы пытаемся ухватить любую зацепку. Поэтому мне необходимо знать факты…
— Видишь ли, Никита, — снова перебил Обнорский, но подполковник характером обладал твердым. Прерывать себя не давал даже генералам. Точно так же, как Андрей полминуты назад, он вскинул руку и с напором сказал:
— Стоп! Во-первых: информацию о Кричи-не-кричи в СМИ мы пока еще не давали. Знает об этом довольно-таки узкий круг людей. Человек двадцать… ну, тридцать. Уже достаточно много, чтобы потекло… согласен. Но вот о том, что трупов было больше, чем мы обнаружили на месте, знают всего несколько человек. Даже я узнал об этом только вчера. Около полуночи мне позвонил эксперт и сказал, что кровь на ноже одного из погибших бойцов Колобка не принадлежит никому из четырех покойников. Поэтому можно предполагать, что как минимум один из нападавших был ранен или убит. Резюмирую: ты владеешь информацией, сообщить которую тебе никто не мог. Что я должен об этом думать? А, Андрюха?
Обнорский закурил, потер лоб. Он не знал, как объяснить Никите свои знания. Ход мысли подполковника был ясен: кроме самого Никиты и эксперта (ну, допустим, еще двух-трех человек), о точном количестве жертв знали только убийцы… Так откуда же я-то знаю? Знаю, и все… Андрей вспомнил, как вечером, шестого, когда он в одиночестве пил водку, вдруг почувствовал: дождь… свет фар. Ненависть!… И жажда убийства! Шорох мокрой темной листы… Гортанный голос. Жажда убийства… хруст костей. Страх… чье-то лицо с желтоватыми белками… рев автомобильного движка… Чудовищная боль… смертельно раненный человек с ножом в руке ползет по мокрой траве, оставляя за собой кровавый след. Темнота.
Обнорский содрогнулся.
Но как объяснить все это Никите? Кудасов сидел напротив, смотрел спокойно и требовательно. Андрей вздохнул, улыбнулся криво и сказал:
— Никита, это не то, что ты думаешь… Понимаешь, после ранения со мной стали иногда происходить странные вещи. В это трудно поверить, но… но временами у меня бывают прозрения. Или что-то в этом роде.
— Как-как? — удивленно спросил Кудасов.
— Понимаешь, — Андрей замялся, — иногда я как бы вижу или ощущаю события, которые могут произойти в будущем. Или наоборот — происходили в прошлом. Или те, которые происходят в настоящее время, но в другом месте. Там, где меня нет. Понимаешь?
Кудасов молчал. В открытое окно доносилось шарканье метлы дворника по асфальту, звуки автомобилей. Дисплей электронных часов высвечивал время 07.07 и дату — 07.09.94… Ощущение бредятины не проходило… К веселой компании двадцати трех покойников присоединились еще двое. Антибиотик положил руку на Библию… Бред как-то тихо и незаметно стал заменять реальность. Или это реальность стала такой бредовой?… 7.08 высветил дисплей. Цифры сменились как-то незаметно. Подполковник РУОП Никита Никитович Кудасов не удивился, если бы на дисплее вдруг изменилась и дата: день, месяц, год… Или если бы появилась надпись: 25 трупов.
Никита потер лоб, вздохнул и спросил:
— И давно у тебя эти… прозрения?
— Я серьезно, Никита, — негромко сказал Андрей.
— И я серьезно, Андрюха, — сказал подполковник. — Я совершенно серьезно хочу понять: что с тобой? Что это: алкоголь? Последствия травм? Или и то и другое?
— Вот именно потому я и не хотел говорить. Предвидел твою реакцию. Если уж даже ты посчитал меня шизанутым алкоголиком…
— Я этого не сказал.
— Верно, этого ты не сказал. Ты просто сформулировал вопросы. Но сформулировал их именно так.
По службе Кудасову несколько раз уже приходилось сталкиваться со всякого рода экстрасенсами и ясновидящими. Результатом этого общения стало однозначное заключение: либо шарлатаны, либо психически больные люди. Один деятель, правда, сумел помочь с обнаружением и опознанием трупа. Спустя два месяца выяснилось — сам и убил.
Вот тебе и ясновиденье!
— Ладно, — сказал Никита. — Допустим. Допустим, все так и есть. Чем ты можешь доказать, что у тебя дар экстрасенса?
— А… ничем, — растерянно ответил Обнорский.
— Вот видишь, — как бы с облегчением сказал подполковник. Он тоже был реалист. — Может быть, есть смысл сходить к врачу?
Обнорский закурил неизвестно какую уже по счету сигарету и произнес:
— Нет смысла, Никита… нет.
Снова замолчали. После паузы Андрей сказал:
— Ну хорошо, ты мне не веришь. Это твое право. Я, если уж начистоту, и сам себе не особо верю. Бред какой-то! Но чем ты все-таки объяснишь, что я знаю про Кричи-не-кричи, про количество трупов и способ убийства?
— А действительно, откуда ты знаешь? Андрей курил, молчал, смотрел сквозь голубоватое облачко дыма с легким прищуром.
— Хорошо, — сказал, поднимаясь, Никита. — Извини, я пойду, времени у меня совсем мало. А к тебе я заходил напомнить: Палыч на свободе. Я не знаю, когда сумею его упаковать. Но ты, Андрюха, будь поосторожней. Лучше всего, если сможешь уехать на недельку-другую. Есть куда?
— О, Никита, у меня домов, как у зайца теремов.
Кудасов посмотрел на Андрея испытующе.
— Ладно. А то смотри — помогу.
— Да на меня уже лимит смертный весь выбран. Я теперь почти что бессмертный.
— Вот именно — почти, — сказал подполковник, надевая куртку в прихожей. Голос его звучал угрюмо и как будто издалека.
— Ты извини, старик, — негромко пробормотал Обнорский. — Все, что я тебе сказал, — истинная правда.
Он поколебался немного и добавил:
— К убийству бойцов в Кричи-не-кричи причастны кавказцы. Хочешь — верь, хочешь — плюнь и забудь.
— Какие кавказцы? — автоматически произнес опер.
— Не знаю. Но мне… мне послышались реплики на языке, напоминающем кавказскую группу. Ну, в смысле во время прозрения.
Кудасов не ответил и взялся за ручку двери. Бред все-таки, подумал он.
— Никита, — позвал Андрей.
— А?
— Слушай, а что ты знаешь про Нижний Тагил?
— Про Нижний Тагил? — удивленно обернулся подполковник. — А что про него надо знать?
— Да нет, — смутился Андрей. — Я так просто… к слову.
— Нижний Тагил он и есть Нижний Тагил. Зона там красная. Ментовская зона.
Кудасов спускался по лестнице, что-то зло бормотал себе под нос и качал головой. Он резко хлопнул дверцей машины и рванул с места. Когда он отъехал метров на двести, навстречу попался автомобиль службы наружного наблюдения. Интересно, подумал Никита, кого это наружка здесь выпасает?