Страница:
В 1748 году в Москве началась настоящая вакханалия поджогов, убийств, разбоев и грабежей, это настолько испугало Елизавету Петровну в Петербурге (она полагала, что поветрие может перекинуться и в столицу), что вокруг императорских дворцов на площадях выставлялись пикеты из гвардейских полков, которые должны были вылавливать разных злодеев и разбойников, впрочем, сама Елизаветинская гвардия, как уже упоминалось выше, могла бы многим разбойникам и злодеям дать фору…
В самом Питере, как уже говорилось, было все же поспокойнее, зато в его близких и дальних окрестностях разбойники «шуровали» вовсю — в Олонецкий уезд специально для наведения порядка был послан отряд поручика Глотова, которому удалось изловить немало лихих людей. От захваченных в плен разбойников удалось узнать, что в глухом Каргопольском лесу есть у них своеобразная база — настоящий разбойный стан. Глотов направил было туда людей, чтобы выжечь преступное гнездо, но оказалось, что его уже опередили — два молодых местных охотника, одному из которых было 17 лет, а другому 20, случайно натолкнулись в лесу на избушку, из которой вышли три человека и пригласили их на огонек, пообещав убить, если не примут они вежливого приглашения. Войдя в избу, звероловы увидели целый арсенал — ружья, рогатины — и поняли, куда попали. Разбойники меж тем тихонько совещались, как бы им половчее убить охотников, чтобы те не донесли на них — и решили они провернуть все дело в бане, куда двое и отправились, чтобы ее истопить. На третьего же, оставшегося в избе, прыгнул один из юношей и заколол ножом. Схватив ружья, звероловы побежали к бане, застрелили одного злодея через окно, а другого — когда тот в дверь выскочил. Уходя, молодые охотники спалили разбойный стан дотла — чтоб другим злодеям приюта не было… Сенат с удовольствием заслушал это «приключенческое» дело и постановил отпустить смелых юношей без наказания…
В Петербурге между тем начинали понемногу расцветать более «интеллигентные» виды преступлений — аферы, мошенничества, карточное шулерство, подделка официальных документов. К 1761 году тайных игорных приютов, в которых орудовали шулера, стало настолько много, что потребовался специальный высочайший указ о запрете играть в частных домах «… во всякие азартные игры, в карты, то есть в фаро, в квинтич и им подобные на деньги и вещи». Лишь в самых знатных дворянских домах можно было играть на маленькие суммы в ломбер, кадрилию и пикет, в контру и памфиль. Если полиция узнавала, что где-то идет большая игра и хватала игроков на месте, то хозяева дома и все игроки обязаны были заплатить штраф в размере двух годовых жалований. Деньги, на которые шла игра, конфисковывались, половина этой суммы отдавалась доносчику, четверть — в доход полиции, четверть — на благоустройство больниц и госпиталей. Однако эти жесткие меры были малоэффективны. (Шулерство и карточные «разводки» продолжали развиваться, и в XIX веке русская карточная шулерская школа становится одной из самых авторитетных и уважаемых в Европе — многие питерские картежники стали настоящими преступными аристократами, разъезжая по многим странам. Впрочем, об этом будет рассказываться немного ниже.)
В 1763 году на престол взошла Екатерина II, которой досталось трудное наследство. Вокруг Петербурга опять было неспокойно — в основном разбойничали беглые крестьяне, пробиравшиеся вместе с семьями в Лифляндию и Эстляндию. Они надеялись получить там волю и укрытие. Но по постановлению Сената на немецкий и финский язык был срочно переведен Указ от 1754 года, запрещавший укрывательство беглых, а затем этот документ был направлен в балтийские провинции.
Петербург уже приобретал устойчивый статус «мошеннического центра» империи в отличие от более грубой разбойно-воровской Москвы. Доходило до того, что мошеннические «разводки» стали проворачиваться на самом высоком уровне — в вышедшей в 1871 году книге юриста Файницкого «Мошенничество по русскому праву» приводится такой забавный пример: «… Когда депутаты ото всех мест России съехались в Петербург для составления уложения законов, некто Корольков, подделав пригласительные от комиссии повестки на 25 июля 1767 года, разносил их депутатам и собирал за то деньги…» Надо сказать, что этот Корольков был фруктом достаточно ранним — лет ему в ту пору было всего-то восемнадцать. Приняв во внимание его молодость, шокированный Сенат приговорил головастого юношу к наказанию плетьми и ссылке в дальний гарнизон солдатом… (К вопросую депутатах — нынешние наши законотворцы сами «кинут» кого угодно — и в первой «двухгодичной» Думе, и в избранной 17 декабря 1995 года народ подобрался, мягко говоря, пестрый. Характерно другое — уже тогда, в далеком 1767 году, нашелся в Питере парень, который смекнул, что на депутатах можно делать неплохие деньги…)
11 марта 1801 года в Михайловском замке был убит император Павел I. Он был, безусловно, трагической фигурой в российской истории, его не любили — и он остался в нашей памяти курносой карикатурой. Между тем он вовсе не был законченным идиотом — просто тяжелое детство и нелюбовь матери (Екатерины II) не могли не наложить на его личность своеобразного отпечатка. О нем говорили, что он был вполне разумным человеком в больших делах, и смешным и страшным самодуром в малых… Он делал все как бы наперекор своей матери, и жуткая смерть его была предопределена.
Если рассмотреть чисто, так сказать, уголовный аспект его гибели — то это было обычное заказное убийство. В заговор был вовлечен наследник — будущий император Александр I, который неоднократно обсуждал с графом Паниным возможность отречения Павла еще в ноябре 1800 года. Панин, правда, предлагал не убивать императора, Александр с пониманием слушал его проекты регентства… Но — и Панин, и Александр не могли не предполагать и убийства. Они были внутренне к нему готовы — об этом свидетельствует то, что впоследствии никто из убийц не был предан суду, они попали лишь в довольно мягкую опалу: руководители заговора князь Зубов и граф Пален всего-навсего были высланы в свои имения в Курляндии. У клана Зубовых были личные причины ненавидеть Павла — Платон Александрович, как известно, был фаворитом Екатерины, и поэтому не мог не впасть в немилость у Павла, у братьев Платона Валерьяна и Николая карьера также складывалась не самым блестящим образом. Графа Палена Павел также неоднократно оскорблял. Бурлило и офицерство, хорошо помнившее золотой век Екатерины… В общем, заговор был обычным корыстным убийством, в котором все участники решали свои более или менее крупные проблемы…
Показательно другое. Для того чтобы убить Павла I, заговорщики не смогли найти толковых профессиональных исполнителей, им пришлось все делать самим, делать неумело и суетливо — это свидетельствует о том, что в те времена специальность профессионального киллера была чрезвычайно дефицитной.
О предстоящем убийстве и перевороте знал чуть ли не весь Петербург — по различным оценкам число заговорщиков колебалось от 30 до 70 человек, заговор чуть было даже не раскрыла полиция… Сначала Павла хотели ликвидировать после Пасхи, которая в том году выпадала на 24 марта, потом срок был перенесен на 15 марта — день, когда был убит Юлий Цезарь. Но все случилось ночью 11 марта. В этот вечер примерно 40 заговорщиков ужинали у генерала Талызина. После 11 вечера Пален уехал в условленное место, где его ждал князь Зубов, остальные офицеры начали стягиваться к Михайловскому замку. Убийц вызвался провести флигель-адъютант Аргамаков — толпа, человек в 30-40, ринулась по винтовой лестнице замка к покоям императора. Один гусар, охранявший двери в спальню, был зарублен князем Яшвилем, другой — сбежал… Странно, что сам Павел не последовал его примеру — он вполне мог уйти тайным ходом, ведущим в покои его любовницы, княгини Гагариной. Вместо этого Павел спрятался за ширму, и когда заговорщики ворвались, они не нашли Павла в спальне, но в этот момент из-за облаков вышла луна, и генерал Бенингсен увидел на ширме тень — курносый профиль императора… Платон Зубов выступил вперед и потребовал отречься — Павел отказался. Тогда генерал Николай Зубов сильно толкнул его, а Аргамаков ударил императора рукояткой пистолета в висок. Яшвиль и Мансуров (оба бывшие гвардейские офицеры, выгнанные Павлом со службы) накинули жертве шарф на шею и стали душить его. Павел якобы засунул руку под шарф, и чтобы заставить его вытащить ее оттуда, кому-то пришлось даже стиснуть руками мужское достоинство императора. Когда все кончилось, в спальню вошел граф Пален, который якобы подслушивал у дверей. (По другой версии Николай Зубов ударил императора в висок золотой табакеркой, камердинер Зубова прыгнул ногами на живот упавшего Павла, а офицер Измайловского полка Скарятин задушил уже бесчувственного царя его же собственным шарфом.) Любопытно, что во дворце тогда дежурил батальон великого князя Александра Павловича, что дало ему повод лицемерно воскликнуть: «Все взвалят на меня…» Поговаривали, правда, что к этому убийству были причастны и англичане. Версия эта базировалась на том, что некая мадам Жеребцова (урожденная Зубова), якобы предсказала убийство 11 марта в Берлине, а сразу после того, как о ликвидации стало достоверно известно, отправилась в Англию и навестила там своего старого друга лорда Уитворда, который в течение многих лет был английским послом в Петербурге. Якобы даже англичане передали в свое время Жеребцовой миллион золотом, который она «забыла» отдать заговорщикам. А англичане, как джентльмены, не стали спрашивать о дальнейшей судьбе денег. Но эта версия больше похожа на легенду…
Как бы там ни было, ликвидация Павла прошла успешно, убийцы наказаны не были, но сам факт этого жуткого преступления поверг весь высший свет России на долгие годы в шок… (Мне приходилось не раз слышать от серьезных людей — научных работников — о том, что в Михайловском замке до сих пор гуляет привидение убиенного Павла. Говорят, это привидение мирное и зла людям, работающим сегодня в Инженерном замке, не делает.)
… Отечественная война 1812 года несколько ослабила накал криминальной обстановки и в России в целом, и в Петербурге в частности. Правда, партизанские крестьянские отряды, героически громившие французов, промышляли иногда — «по совместительству» — и разбоями, но это уже издержки партизанских движений всех времен и народов. В целом, после победоносной войны ситуация в Питере долгое время остается довольно спокойной — есть, правда, упоминание о поимке в 1822 году в окрестностях Питера шайки дезертиров-рекрутов, возглавляемой неким крестьянином Иваном Ивановым, который, по его собственному признанию, разбойничал с 13 лет, переходя из деревни в деревню и отбирая у селян последнее, но назвать этого Ваню выдающимся или даже сколько-нибудь значительным разбойником просто язык не поворачивается. Его шайка занималась мелким сельским, если так можно выразиться, «бытовым» бандитизмом — в одном селе с кого-нибудь тулуп снимут, в другом — провиант украдут, «холста да сукна аршин на 15-ть…» Самым большим «кушем» шайки стало ограбление зажиточного крестьянина Акима Яковлева, у которого Иванов с тремя подельниками посредством угроз и побоев «выдоили» 500 рублей, — а «засыпалась» вся эта компания дезертиров, как раз пропивая награбленное.
Настоящий же расцвет преступного подполья Петербурга начался где-то в пятидесятых годах прошлого века, когда в уголовной среде уже совершенно отчетливо прослеживается специализация и своеобразная иерархия. (И опять же — расцвет преступности совпадает с эпохой перемен — Александр II Освободитель, по злой иронии судьбы убитый в конце концов народовольцами, не только дал крестьянам волю в 1861 году, но и провел целый ряд других реформ — административную, судебную, военную. Некоторые историки сравнивают реформаторские заслуги Александра II с заслугами Петра I — по степени их воздействия на Россию.)
В 1855 в Петербурге начала свою кровавую деятельность «банда душителей», которые за год с небольшим совершили несколько десятков жутких преступлений. Поздним пешеходам сзади на горло набрасывали веревочные петли, душили, а потом раздевали догола уже бесчувственные тела. Несмотря на то, что некоторых из жертв злодеи «недодушивали» до конца — нарисовать словесный портрет преступников никто не мог — душители всегда незаметно подкрадывались сзади, а потом жертва моментально теряла сознание. Поначалу шайка эта действовала преимущественно на окраинах Петербурга (и даже в Кронштадте), но в конце 1856 — начале 1857 года душители уже вовсю работали в самом сердце Питера — на Семеновском плацу, у Обводного канала, на набережной Таракановки.
Начальнику петербургской сыскной полиции Ивану Дмитриевичу Путилину пришлось прибегнуть к своему излюбленному приему — «подставе» с переодеваниями. Один чрезвычайно сильный полицейский был переодет в женское платье и изображал из себя торговку-чухонку, разъезжая вечером по мрачным питерским улицам. Под рогожами в телеге прятались вооруженные Путилин и унтер-офицер. И бандиты в конце концов клюнули. Шайка, как впоследствии оказалось, состояла из бывших солдат, уволенных в запас, и просто деклассированных элементов. История донесла до нас их имена — Александр Перфильев, Федор Иванов, Калина Еремеев, Михаил Поянен. Такие зверские преступления, конечно, случались все-таки довольно редко. В те времена практически каждое убийство, даже «бытовое», становилось газетной сенсацией и повергало общество в шок. В основном процветало все-таки воровство и разного рода мошенничество. Причем, как ни странно, женщины-преступницы оставили в криминальной истории Петербурга даже более заметный след, чем мужчины. Может быть, такой казус связан с тем, что в то время женщинам было намного труднее реализовать себя — в основном общество отводило им роль домохозяек. Не удовлетворяясь исполнением этих ролей, барышни с «активной жизненной позицией» пытались найти себе дело по душе — становились проститутками, мошенницами и воровками. (Кстати, о проституции — во второй половине XIX века Петербург был довольно-таки развратным городом: в 1847 году при министерстве внутренних дел была учреждена комиссия по надзору за бродячими женщинами. В 1852 году в списках этой комиссии по Петербургу значилась 5381 женщина. В те времена основные притоны и публичные дома располагались на Сенной площади, около Егерских казарм у кабака «Веселые острова», на Песках, на Болотной улице, в Коломне, на Покровской улице и на Петербургской стороне. В 1853 году в Петербурге числилось 1378 проституток — при том, что население в Питере составляло в тот год 534 тысячи 721 человек. Итого, на 381 жителя приходилась одна проститутка. К 1 января 1853 года в Питере было зарегистрировано 148 публичных домов. В 1868 году публичных домов было 145 и 16 тайных притонов. Только поднадзорных проституток числилось 2081. В 80-е годы проституток в Питере было зарегистрировано более шести тысяч. К 1900 году число зарегистрированных проституток сократилось вдвое, зато масштабы уличной проституции достигли головокружительного размаха. По некоторым оценкам, на улицы Санкт-Петербурга — первого города-миллионщика в северной Европе — выплеснулось тогда до 50 тысяч проституток.)
Безусловной королевой преступного мира тех времен была знаменитая Сонька-Золотая Ручка. Она родилась в местечке Повонзки Варшавского уезда, но именно Питеру обязана своим «становлением». Здесь она была судима, совершала преступления и, стало быть, внесла свой заметный след в историю Бандитского Петербурга. Ее настоящее имя было Шейндля Сура Лейбова Соломониак. Семейка у Шейндли была, прямо скажем, не особо законопослушной — Золотая Ручка росла в среде, где скупка краденого, контрабанда, сбыт фальшивых денег считались обычным делом. Ее старшая сестра Фейга тоже была воровкой, сменившей трех мужей, но до Соньки ей, конечно, было далеко. В 1864 году Шейндля вышла замуж в Варшаве за некоего Розенбада, родила от него дочь Суру-Ривку и тут же бросила мужа, обокрав его на прощание. С неким рекрутом Рубинштейном она бежит в Россию, где и начинаются ее головокружительные сексуально-уголовные похождения. В январе 1866 года ее первый раз хватает полиция города Клина по обвинению в краже чемодана у юнкера Горожанского, с которым она познакомилась в поезде. Сонька выкрутилась, сказав, что чемодан прихватила по ошибке, и направилась в Петербург, где обчищала дачи аристократов вместе со своим любовником Михелем Бренером. Именно в это время Золотая Ручка делает первые попытки создать целую бригаду воров, для чего привозит в Питер известного вора Левита Сандановича. Судя по всему, именно в Петербурге был изобретен знаменитый способ гостиничных краж, получивший название «С добрым утром». Метод был прост — красиво одетая, элегантная Сонька останавливалась в лучших отелях города, тщательно изучала планы номеров, присматривалась к постояльцам… Надев войлочные туфли, она ранним утром проникала в номер намеченной жертвы, начинала искать деньги и драгоценности. Если постоялец просыпался, Шейндля делала вид, что ошиблась номером, смущалась, краснела, пускала в ход свои сексуальные чары — для дела могла и переспать с жертвой, причем занималась любовью искренне и, что называется, с выдумкой и огоньком… Украденные драгоценности сбывались ювелиру Михайловскому, который переделывал их и сбывал. (Впоследствии в Питере широко распространится способ воровства с отвлечением жертвы на секс — этот метод получит название «хипеса». «Хипесники» обычно работали парами — женщина приводила клиента к себе в комнату и ублажала его в кровати, а ее партнер («кот», следящий за интересами своей «кошки») шарил по карманам оставленной где-нибудь в прихожей одежды. «Кошки» — хипесницы часто наживали большие деньги. Знаменитая питерская хипесница Марфушка сумела к началу XX века скопить солидный капитал в 90 000 рублей, ее коллега Сонька-Синичка, «работавшая» примерно в то же время, остановилась на сумме 25 000 и открыла модную мастерскую. Красавица-хипесница Петрушкина усовершенствовала метод — использовала дрессированных собачек для подачи лаем сигналов своему «коту». Попадались «хипесники» обычно из-за ссор во время дележа добычи — обиженные на своих партнеров «кошки» с чисто женской логикой часто «стучали» на своих поделыциков в полицию.)
Однако вернемся к Соньке. В 1868 году она ненадолго уезжает в Динабург, где выходит замуж за старого богатого еврея Шелома Школьника, однако вскоре бросает его ради своего любовника Михеля Бренера и его брата Абрама (похоже, что Золотая Ручка спала одновременно с обоими братьями). Вообще, иной раз просто непонятно, как, ведя такую активную (чтоб не сказать сильнее) половую жизнь, Сонька еще и находила в себе силы воровать — крепкая, судя по всему, была дама… В 1870 году Шейндля крупно «засыпалась» в Петербурге и еле успела сбежать из приемного покоя Литейной части, оставив полицейским изъятые вещи и деньги, — кстати, с полицией она «решала вопросы» часто опять-таки «чисто по-женски». Поняв, что в столице она уже несколько примелькалась, Золотая Ручка отправляется в большое «международное турне». Она посещает чуть ли не все самые крупные города Европы, выдавая себя за русскую аристократку — ей это не сложно было сделать — она прекрасно одевалась и свободно владела немецким, французским, польским языками (не считая, естественно, русского и идиша). Она знакомилась с разными богатыми дураками и обворовывала их, когда они, утомленные сексом, засыпали, а если клиент попадался очень крепкий или очень противный, усыпляла его специальным порошком. В 1871 году она выходит замуж за известного железнодорожного вора Михеля Блювштейна — румынского подданного, чьи родители жили в Одессе (кстати, одесситкой Сонька никогда не была, но в этом солнечном городе появлялась часто. Как, впрочем, и в других крупных городах). От этого замужества у Золотой Ручки родилась дочка Табба, но сам брак вскоре распался, потому что Блювштейн постоянно застукивал жену то с каким-то бароном, то с графом, а то и просто с приглянувшимся нищим офицериком, с которого и взять-то было нечего, что особенно раздражало супруга.
Странно, что при всей интенсивности своих похождений Сонька все время ускользала от полиции — позже, когда ее судили в конце 1880 года в Москве, на процессе мелькнули показания одного свидетеля, из которых можно было понять, что в свое время Шейндля была завербована в осведомители и откупалась от полиции тем, что «сдавала» своих конкуренток по ремеслу. В 1871 году ее ловит полиция в Лейпциге и передает под надзор Российскому посольству, но России такое «счастье» тоже даром не нужно, и ее поскорее высылают за границу. В 1876 году она попадается в Вене вместе со своим тамошним любовником Элиасом Венигером, ее обвиняют в краже 20 тысяч талеров в Лейпциге, но Сонька опять, очаровывая полицейских, ускользает, заложив в столице Австро-Венгрии четыре краденых бриллианта… Попав вскоре в Краковскую тюрьму, она ухитряется обокрасть собственного адвоката, но срок все-таки получает. Правда, смехотворный — 12 дней лишения свободы… Она вновь возвращается в Россию и «бомбит» лучшие отели Москвы, Питера, Нижнего Новгорода, Одессы, Астрахани, Витебска, Харькова, Саратова, Екатеринбурга, Киева, Таганрога, Ростова-на-Дону, Риги… И всюду выходит сухой из воды. Сонька понемногу становится сентиментальной — однажды, войдя ранним утром в гостиничный номер, чтобы обобрать постояльца, она увидела спящего в одежде молодого человека, рядом с которым лежал револьвер и письмо к матери, в котором он сообщал, что кончает с собой, так как вскрылось похищение им казенных 300 рублей, направленных семье для лечения больной сестры. Золотая Ручка тихонько вынула из ридикюля 500-рублевую ассигнацию, положила ее на револьвер и выскользнула из номера… В другой раз она вернула 5000 рублей обокраденной ею же вдове бедного чиновника, у которой остались сиротами дети… Сонька сама очень любила своих дочек и тратила бешеные деньги на их образование сначала в России, а потом во Франции…
Понемногу она старела, удача начинала ей изменять, к тому же ее очередной роман с восемнадцатилетним красавцем вором-марвихером Володей Кочубчиком (в миру — Вольф Бромберг, известный тем, что воровскую карьеру начал с 8 лет, ухитряясь обворовывать собратьев по профессии) был не очень счастливым — сам Кочубчик бросил воровать, но нещадно эксплуатировал влюбившуюся в него без памяти Соньку, требовал от нее деньги, став капризным и раздражительным альфонсом, проигрывавшим все «заработанное» Сонькой в карты. Она вынуждена была все больше рисковать, нервничала, а расшатанные нервы всегда очень быстро сказываются на успехах людей «творческих» профессий… К тому же она стала слишком известной, ее узнавали на улице, в магазинах, в театрах. Сначала такая популярность даже помогала ей — несколько раз восторженная публика оттесняла от нее полицию, давая возможность скрыться, но долго так продолжаться не могло — в 1880 году она вместе с Кочубчиком попадается в Одессе, и в конце концов ее вместе с многочисленными бывшими мужьями и любовниками судят в Москве (компания попала на скамью подсудимых довольно колоритная — чего стоил один только «временно отпускной рядовой Шмуль Боберман».) Вот как она выглядела тогда по словам очевидца: «… Шейндля Блювштейн — женщина невысокого роста, лет 30. Она, если не красива теперь, а только миловидна, симпатична, все-таки, надо полагать, была прехорошенькой пикантной женщиной несколько лет назад. Округленные формы лица с немного вздернутым, несколько широким носом, тонкие ровные брови, искрящиеся веселые глаза темного цвета, пряди темных волос, опущенные на ровный, кругловатый лоб, невольно подкупают каждого в ее пользу. Это лицо, немного притертое косметикой, румянами и белилами, изобличает в ней женщину вполне знакомую с туалетным делом. В костюме тоже проглядывается вкус и умение одеваться. На ней серый арестантский халат, но прекрасно, кокетливо скроенный. Из-под рукавов халата выглядывают рукава черной шелковой кофточки, из-под которой, в свою очередь, белеются манжеты безукоризненной белизны, отороченные кружевцами. На руках черные лайковые перчатки, щегольски застегнутые на нескольких пуговицах. Когда халат распахивается, виден тончайший передник, с карманами, гофренный на груди и внизу. На голове белый, обшитый кружевами платок, кокетливо сложенный и заколотый у подбородка. Держит она себя чрезвычайно покойно, уверенно и смело. Видно, что ее совсем не смущает обстановка суда, она уже видала виды и знает все это прекрасно. Поэтому говорит бойко, смело и не смущается нисколько. Произношение довольно чистое и полное знакомство с русским языком…»
Процесс был долгим и бурным. Несмотря на то что Сонька отрицала все предъявленные ей обвинения, ее приговорили к лишению всех прав, состояния и ссылке в «отдаленные места Сибири»… Ее сообщников приговорили к арестантским ротам на срок от 1 до 3 лет, Кочубчик получил 6 месяцев «рабочего дома» (по выходу он стал состоятельным домовладельцем в одном из южных городов России).
В самом Питере, как уже говорилось, было все же поспокойнее, зато в его близких и дальних окрестностях разбойники «шуровали» вовсю — в Олонецкий уезд специально для наведения порядка был послан отряд поручика Глотова, которому удалось изловить немало лихих людей. От захваченных в плен разбойников удалось узнать, что в глухом Каргопольском лесу есть у них своеобразная база — настоящий разбойный стан. Глотов направил было туда людей, чтобы выжечь преступное гнездо, но оказалось, что его уже опередили — два молодых местных охотника, одному из которых было 17 лет, а другому 20, случайно натолкнулись в лесу на избушку, из которой вышли три человека и пригласили их на огонек, пообещав убить, если не примут они вежливого приглашения. Войдя в избу, звероловы увидели целый арсенал — ружья, рогатины — и поняли, куда попали. Разбойники меж тем тихонько совещались, как бы им половчее убить охотников, чтобы те не донесли на них — и решили они провернуть все дело в бане, куда двое и отправились, чтобы ее истопить. На третьего же, оставшегося в избе, прыгнул один из юношей и заколол ножом. Схватив ружья, звероловы побежали к бане, застрелили одного злодея через окно, а другого — когда тот в дверь выскочил. Уходя, молодые охотники спалили разбойный стан дотла — чтоб другим злодеям приюта не было… Сенат с удовольствием заслушал это «приключенческое» дело и постановил отпустить смелых юношей без наказания…
В Петербурге между тем начинали понемногу расцветать более «интеллигентные» виды преступлений — аферы, мошенничества, карточное шулерство, подделка официальных документов. К 1761 году тайных игорных приютов, в которых орудовали шулера, стало настолько много, что потребовался специальный высочайший указ о запрете играть в частных домах «… во всякие азартные игры, в карты, то есть в фаро, в квинтич и им подобные на деньги и вещи». Лишь в самых знатных дворянских домах можно было играть на маленькие суммы в ломбер, кадрилию и пикет, в контру и памфиль. Если полиция узнавала, что где-то идет большая игра и хватала игроков на месте, то хозяева дома и все игроки обязаны были заплатить штраф в размере двух годовых жалований. Деньги, на которые шла игра, конфисковывались, половина этой суммы отдавалась доносчику, четверть — в доход полиции, четверть — на благоустройство больниц и госпиталей. Однако эти жесткие меры были малоэффективны. (Шулерство и карточные «разводки» продолжали развиваться, и в XIX веке русская карточная шулерская школа становится одной из самых авторитетных и уважаемых в Европе — многие питерские картежники стали настоящими преступными аристократами, разъезжая по многим странам. Впрочем, об этом будет рассказываться немного ниже.)
В 1763 году на престол взошла Екатерина II, которой досталось трудное наследство. Вокруг Петербурга опять было неспокойно — в основном разбойничали беглые крестьяне, пробиравшиеся вместе с семьями в Лифляндию и Эстляндию. Они надеялись получить там волю и укрытие. Но по постановлению Сената на немецкий и финский язык был срочно переведен Указ от 1754 года, запрещавший укрывательство беглых, а затем этот документ был направлен в балтийские провинции.
Петербург уже приобретал устойчивый статус «мошеннического центра» империи в отличие от более грубой разбойно-воровской Москвы. Доходило до того, что мошеннические «разводки» стали проворачиваться на самом высоком уровне — в вышедшей в 1871 году книге юриста Файницкого «Мошенничество по русскому праву» приводится такой забавный пример: «… Когда депутаты ото всех мест России съехались в Петербург для составления уложения законов, некто Корольков, подделав пригласительные от комиссии повестки на 25 июля 1767 года, разносил их депутатам и собирал за то деньги…» Надо сказать, что этот Корольков был фруктом достаточно ранним — лет ему в ту пору было всего-то восемнадцать. Приняв во внимание его молодость, шокированный Сенат приговорил головастого юношу к наказанию плетьми и ссылке в дальний гарнизон солдатом… (К вопросую депутатах — нынешние наши законотворцы сами «кинут» кого угодно — и в первой «двухгодичной» Думе, и в избранной 17 декабря 1995 года народ подобрался, мягко говоря, пестрый. Характерно другое — уже тогда, в далеком 1767 году, нашелся в Питере парень, который смекнул, что на депутатах можно делать неплохие деньги…)
* * *
XIX век начался в Петербурге довольно мрачно.11 марта 1801 года в Михайловском замке был убит император Павел I. Он был, безусловно, трагической фигурой в российской истории, его не любили — и он остался в нашей памяти курносой карикатурой. Между тем он вовсе не был законченным идиотом — просто тяжелое детство и нелюбовь матери (Екатерины II) не могли не наложить на его личность своеобразного отпечатка. О нем говорили, что он был вполне разумным человеком в больших делах, и смешным и страшным самодуром в малых… Он делал все как бы наперекор своей матери, и жуткая смерть его была предопределена.
Если рассмотреть чисто, так сказать, уголовный аспект его гибели — то это было обычное заказное убийство. В заговор был вовлечен наследник — будущий император Александр I, который неоднократно обсуждал с графом Паниным возможность отречения Павла еще в ноябре 1800 года. Панин, правда, предлагал не убивать императора, Александр с пониманием слушал его проекты регентства… Но — и Панин, и Александр не могли не предполагать и убийства. Они были внутренне к нему готовы — об этом свидетельствует то, что впоследствии никто из убийц не был предан суду, они попали лишь в довольно мягкую опалу: руководители заговора князь Зубов и граф Пален всего-навсего были высланы в свои имения в Курляндии. У клана Зубовых были личные причины ненавидеть Павла — Платон Александрович, как известно, был фаворитом Екатерины, и поэтому не мог не впасть в немилость у Павла, у братьев Платона Валерьяна и Николая карьера также складывалась не самым блестящим образом. Графа Палена Павел также неоднократно оскорблял. Бурлило и офицерство, хорошо помнившее золотой век Екатерины… В общем, заговор был обычным корыстным убийством, в котором все участники решали свои более или менее крупные проблемы…
Показательно другое. Для того чтобы убить Павла I, заговорщики не смогли найти толковых профессиональных исполнителей, им пришлось все делать самим, делать неумело и суетливо — это свидетельствует о том, что в те времена специальность профессионального киллера была чрезвычайно дефицитной.
О предстоящем убийстве и перевороте знал чуть ли не весь Петербург — по различным оценкам число заговорщиков колебалось от 30 до 70 человек, заговор чуть было даже не раскрыла полиция… Сначала Павла хотели ликвидировать после Пасхи, которая в том году выпадала на 24 марта, потом срок был перенесен на 15 марта — день, когда был убит Юлий Цезарь. Но все случилось ночью 11 марта. В этот вечер примерно 40 заговорщиков ужинали у генерала Талызина. После 11 вечера Пален уехал в условленное место, где его ждал князь Зубов, остальные офицеры начали стягиваться к Михайловскому замку. Убийц вызвался провести флигель-адъютант Аргамаков — толпа, человек в 30-40, ринулась по винтовой лестнице замка к покоям императора. Один гусар, охранявший двери в спальню, был зарублен князем Яшвилем, другой — сбежал… Странно, что сам Павел не последовал его примеру — он вполне мог уйти тайным ходом, ведущим в покои его любовницы, княгини Гагариной. Вместо этого Павел спрятался за ширму, и когда заговорщики ворвались, они не нашли Павла в спальне, но в этот момент из-за облаков вышла луна, и генерал Бенингсен увидел на ширме тень — курносый профиль императора… Платон Зубов выступил вперед и потребовал отречься — Павел отказался. Тогда генерал Николай Зубов сильно толкнул его, а Аргамаков ударил императора рукояткой пистолета в висок. Яшвиль и Мансуров (оба бывшие гвардейские офицеры, выгнанные Павлом со службы) накинули жертве шарф на шею и стали душить его. Павел якобы засунул руку под шарф, и чтобы заставить его вытащить ее оттуда, кому-то пришлось даже стиснуть руками мужское достоинство императора. Когда все кончилось, в спальню вошел граф Пален, который якобы подслушивал у дверей. (По другой версии Николай Зубов ударил императора в висок золотой табакеркой, камердинер Зубова прыгнул ногами на живот упавшего Павла, а офицер Измайловского полка Скарятин задушил уже бесчувственного царя его же собственным шарфом.) Любопытно, что во дворце тогда дежурил батальон великого князя Александра Павловича, что дало ему повод лицемерно воскликнуть: «Все взвалят на меня…» Поговаривали, правда, что к этому убийству были причастны и англичане. Версия эта базировалась на том, что некая мадам Жеребцова (урожденная Зубова), якобы предсказала убийство 11 марта в Берлине, а сразу после того, как о ликвидации стало достоверно известно, отправилась в Англию и навестила там своего старого друга лорда Уитворда, который в течение многих лет был английским послом в Петербурге. Якобы даже англичане передали в свое время Жеребцовой миллион золотом, который она «забыла» отдать заговорщикам. А англичане, как джентльмены, не стали спрашивать о дальнейшей судьбе денег. Но эта версия больше похожа на легенду…
Как бы там ни было, ликвидация Павла прошла успешно, убийцы наказаны не были, но сам факт этого жуткого преступления поверг весь высший свет России на долгие годы в шок… (Мне приходилось не раз слышать от серьезных людей — научных работников — о том, что в Михайловском замке до сих пор гуляет привидение убиенного Павла. Говорят, это привидение мирное и зла людям, работающим сегодня в Инженерном замке, не делает.)
… Отечественная война 1812 года несколько ослабила накал криминальной обстановки и в России в целом, и в Петербурге в частности. Правда, партизанские крестьянские отряды, героически громившие французов, промышляли иногда — «по совместительству» — и разбоями, но это уже издержки партизанских движений всех времен и народов. В целом, после победоносной войны ситуация в Питере долгое время остается довольно спокойной — есть, правда, упоминание о поимке в 1822 году в окрестностях Питера шайки дезертиров-рекрутов, возглавляемой неким крестьянином Иваном Ивановым, который, по его собственному признанию, разбойничал с 13 лет, переходя из деревни в деревню и отбирая у селян последнее, но назвать этого Ваню выдающимся или даже сколько-нибудь значительным разбойником просто язык не поворачивается. Его шайка занималась мелким сельским, если так можно выразиться, «бытовым» бандитизмом — в одном селе с кого-нибудь тулуп снимут, в другом — провиант украдут, «холста да сукна аршин на 15-ть…» Самым большим «кушем» шайки стало ограбление зажиточного крестьянина Акима Яковлева, у которого Иванов с тремя подельниками посредством угроз и побоев «выдоили» 500 рублей, — а «засыпалась» вся эта компания дезертиров, как раз пропивая награбленное.
Настоящий же расцвет преступного подполья Петербурга начался где-то в пятидесятых годах прошлого века, когда в уголовной среде уже совершенно отчетливо прослеживается специализация и своеобразная иерархия. (И опять же — расцвет преступности совпадает с эпохой перемен — Александр II Освободитель, по злой иронии судьбы убитый в конце концов народовольцами, не только дал крестьянам волю в 1861 году, но и провел целый ряд других реформ — административную, судебную, военную. Некоторые историки сравнивают реформаторские заслуги Александра II с заслугами Петра I — по степени их воздействия на Россию.)
В 1855 в Петербурге начала свою кровавую деятельность «банда душителей», которые за год с небольшим совершили несколько десятков жутких преступлений. Поздним пешеходам сзади на горло набрасывали веревочные петли, душили, а потом раздевали догола уже бесчувственные тела. Несмотря на то, что некоторых из жертв злодеи «недодушивали» до конца — нарисовать словесный портрет преступников никто не мог — душители всегда незаметно подкрадывались сзади, а потом жертва моментально теряла сознание. Поначалу шайка эта действовала преимущественно на окраинах Петербурга (и даже в Кронштадте), но в конце 1856 — начале 1857 года душители уже вовсю работали в самом сердце Питера — на Семеновском плацу, у Обводного канала, на набережной Таракановки.
Начальнику петербургской сыскной полиции Ивану Дмитриевичу Путилину пришлось прибегнуть к своему излюбленному приему — «подставе» с переодеваниями. Один чрезвычайно сильный полицейский был переодет в женское платье и изображал из себя торговку-чухонку, разъезжая вечером по мрачным питерским улицам. Под рогожами в телеге прятались вооруженные Путилин и унтер-офицер. И бандиты в конце концов клюнули. Шайка, как впоследствии оказалось, состояла из бывших солдат, уволенных в запас, и просто деклассированных элементов. История донесла до нас их имена — Александр Перфильев, Федор Иванов, Калина Еремеев, Михаил Поянен. Такие зверские преступления, конечно, случались все-таки довольно редко. В те времена практически каждое убийство, даже «бытовое», становилось газетной сенсацией и повергало общество в шок. В основном процветало все-таки воровство и разного рода мошенничество. Причем, как ни странно, женщины-преступницы оставили в криминальной истории Петербурга даже более заметный след, чем мужчины. Может быть, такой казус связан с тем, что в то время женщинам было намного труднее реализовать себя — в основном общество отводило им роль домохозяек. Не удовлетворяясь исполнением этих ролей, барышни с «активной жизненной позицией» пытались найти себе дело по душе — становились проститутками, мошенницами и воровками. (Кстати, о проституции — во второй половине XIX века Петербург был довольно-таки развратным городом: в 1847 году при министерстве внутренних дел была учреждена комиссия по надзору за бродячими женщинами. В 1852 году в списках этой комиссии по Петербургу значилась 5381 женщина. В те времена основные притоны и публичные дома располагались на Сенной площади, около Егерских казарм у кабака «Веселые острова», на Песках, на Болотной улице, в Коломне, на Покровской улице и на Петербургской стороне. В 1853 году в Петербурге числилось 1378 проституток — при том, что население в Питере составляло в тот год 534 тысячи 721 человек. Итого, на 381 жителя приходилась одна проститутка. К 1 января 1853 года в Питере было зарегистрировано 148 публичных домов. В 1868 году публичных домов было 145 и 16 тайных притонов. Только поднадзорных проституток числилось 2081. В 80-е годы проституток в Питере было зарегистрировано более шести тысяч. К 1900 году число зарегистрированных проституток сократилось вдвое, зато масштабы уличной проституции достигли головокружительного размаха. По некоторым оценкам, на улицы Санкт-Петербурга — первого города-миллионщика в северной Европе — выплеснулось тогда до 50 тысяч проституток.)
Безусловной королевой преступного мира тех времен была знаменитая Сонька-Золотая Ручка. Она родилась в местечке Повонзки Варшавского уезда, но именно Питеру обязана своим «становлением». Здесь она была судима, совершала преступления и, стало быть, внесла свой заметный след в историю Бандитского Петербурга. Ее настоящее имя было Шейндля Сура Лейбова Соломониак. Семейка у Шейндли была, прямо скажем, не особо законопослушной — Золотая Ручка росла в среде, где скупка краденого, контрабанда, сбыт фальшивых денег считались обычным делом. Ее старшая сестра Фейга тоже была воровкой, сменившей трех мужей, но до Соньки ей, конечно, было далеко. В 1864 году Шейндля вышла замуж в Варшаве за некоего Розенбада, родила от него дочь Суру-Ривку и тут же бросила мужа, обокрав его на прощание. С неким рекрутом Рубинштейном она бежит в Россию, где и начинаются ее головокружительные сексуально-уголовные похождения. В январе 1866 года ее первый раз хватает полиция города Клина по обвинению в краже чемодана у юнкера Горожанского, с которым она познакомилась в поезде. Сонька выкрутилась, сказав, что чемодан прихватила по ошибке, и направилась в Петербург, где обчищала дачи аристократов вместе со своим любовником Михелем Бренером. Именно в это время Золотая Ручка делает первые попытки создать целую бригаду воров, для чего привозит в Питер известного вора Левита Сандановича. Судя по всему, именно в Петербурге был изобретен знаменитый способ гостиничных краж, получивший название «С добрым утром». Метод был прост — красиво одетая, элегантная Сонька останавливалась в лучших отелях города, тщательно изучала планы номеров, присматривалась к постояльцам… Надев войлочные туфли, она ранним утром проникала в номер намеченной жертвы, начинала искать деньги и драгоценности. Если постоялец просыпался, Шейндля делала вид, что ошиблась номером, смущалась, краснела, пускала в ход свои сексуальные чары — для дела могла и переспать с жертвой, причем занималась любовью искренне и, что называется, с выдумкой и огоньком… Украденные драгоценности сбывались ювелиру Михайловскому, который переделывал их и сбывал. (Впоследствии в Питере широко распространится способ воровства с отвлечением жертвы на секс — этот метод получит название «хипеса». «Хипесники» обычно работали парами — женщина приводила клиента к себе в комнату и ублажала его в кровати, а ее партнер («кот», следящий за интересами своей «кошки») шарил по карманам оставленной где-нибудь в прихожей одежды. «Кошки» — хипесницы часто наживали большие деньги. Знаменитая питерская хипесница Марфушка сумела к началу XX века скопить солидный капитал в 90 000 рублей, ее коллега Сонька-Синичка, «работавшая» примерно в то же время, остановилась на сумме 25 000 и открыла модную мастерскую. Красавица-хипесница Петрушкина усовершенствовала метод — использовала дрессированных собачек для подачи лаем сигналов своему «коту». Попадались «хипесники» обычно из-за ссор во время дележа добычи — обиженные на своих партнеров «кошки» с чисто женской логикой часто «стучали» на своих поделыциков в полицию.)
Однако вернемся к Соньке. В 1868 году она ненадолго уезжает в Динабург, где выходит замуж за старого богатого еврея Шелома Школьника, однако вскоре бросает его ради своего любовника Михеля Бренера и его брата Абрама (похоже, что Золотая Ручка спала одновременно с обоими братьями). Вообще, иной раз просто непонятно, как, ведя такую активную (чтоб не сказать сильнее) половую жизнь, Сонька еще и находила в себе силы воровать — крепкая, судя по всему, была дама… В 1870 году Шейндля крупно «засыпалась» в Петербурге и еле успела сбежать из приемного покоя Литейной части, оставив полицейским изъятые вещи и деньги, — кстати, с полицией она «решала вопросы» часто опять-таки «чисто по-женски». Поняв, что в столице она уже несколько примелькалась, Золотая Ручка отправляется в большое «международное турне». Она посещает чуть ли не все самые крупные города Европы, выдавая себя за русскую аристократку — ей это не сложно было сделать — она прекрасно одевалась и свободно владела немецким, французским, польским языками (не считая, естественно, русского и идиша). Она знакомилась с разными богатыми дураками и обворовывала их, когда они, утомленные сексом, засыпали, а если клиент попадался очень крепкий или очень противный, усыпляла его специальным порошком. В 1871 году она выходит замуж за известного железнодорожного вора Михеля Блювштейна — румынского подданного, чьи родители жили в Одессе (кстати, одесситкой Сонька никогда не была, но в этом солнечном городе появлялась часто. Как, впрочем, и в других крупных городах). От этого замужества у Золотой Ручки родилась дочка Табба, но сам брак вскоре распался, потому что Блювштейн постоянно застукивал жену то с каким-то бароном, то с графом, а то и просто с приглянувшимся нищим офицериком, с которого и взять-то было нечего, что особенно раздражало супруга.
Странно, что при всей интенсивности своих похождений Сонька все время ускользала от полиции — позже, когда ее судили в конце 1880 года в Москве, на процессе мелькнули показания одного свидетеля, из которых можно было понять, что в свое время Шейндля была завербована в осведомители и откупалась от полиции тем, что «сдавала» своих конкуренток по ремеслу. В 1871 году ее ловит полиция в Лейпциге и передает под надзор Российскому посольству, но России такое «счастье» тоже даром не нужно, и ее поскорее высылают за границу. В 1876 году она попадается в Вене вместе со своим тамошним любовником Элиасом Венигером, ее обвиняют в краже 20 тысяч талеров в Лейпциге, но Сонька опять, очаровывая полицейских, ускользает, заложив в столице Австро-Венгрии четыре краденых бриллианта… Попав вскоре в Краковскую тюрьму, она ухитряется обокрасть собственного адвоката, но срок все-таки получает. Правда, смехотворный — 12 дней лишения свободы… Она вновь возвращается в Россию и «бомбит» лучшие отели Москвы, Питера, Нижнего Новгорода, Одессы, Астрахани, Витебска, Харькова, Саратова, Екатеринбурга, Киева, Таганрога, Ростова-на-Дону, Риги… И всюду выходит сухой из воды. Сонька понемногу становится сентиментальной — однажды, войдя ранним утром в гостиничный номер, чтобы обобрать постояльца, она увидела спящего в одежде молодого человека, рядом с которым лежал револьвер и письмо к матери, в котором он сообщал, что кончает с собой, так как вскрылось похищение им казенных 300 рублей, направленных семье для лечения больной сестры. Золотая Ручка тихонько вынула из ридикюля 500-рублевую ассигнацию, положила ее на револьвер и выскользнула из номера… В другой раз она вернула 5000 рублей обокраденной ею же вдове бедного чиновника, у которой остались сиротами дети… Сонька сама очень любила своих дочек и тратила бешеные деньги на их образование сначала в России, а потом во Франции…
Понемногу она старела, удача начинала ей изменять, к тому же ее очередной роман с восемнадцатилетним красавцем вором-марвихером Володей Кочубчиком (в миру — Вольф Бромберг, известный тем, что воровскую карьеру начал с 8 лет, ухитряясь обворовывать собратьев по профессии) был не очень счастливым — сам Кочубчик бросил воровать, но нещадно эксплуатировал влюбившуюся в него без памяти Соньку, требовал от нее деньги, став капризным и раздражительным альфонсом, проигрывавшим все «заработанное» Сонькой в карты. Она вынуждена была все больше рисковать, нервничала, а расшатанные нервы всегда очень быстро сказываются на успехах людей «творческих» профессий… К тому же она стала слишком известной, ее узнавали на улице, в магазинах, в театрах. Сначала такая популярность даже помогала ей — несколько раз восторженная публика оттесняла от нее полицию, давая возможность скрыться, но долго так продолжаться не могло — в 1880 году она вместе с Кочубчиком попадается в Одессе, и в конце концов ее вместе с многочисленными бывшими мужьями и любовниками судят в Москве (компания попала на скамью подсудимых довольно колоритная — чего стоил один только «временно отпускной рядовой Шмуль Боберман».) Вот как она выглядела тогда по словам очевидца: «… Шейндля Блювштейн — женщина невысокого роста, лет 30. Она, если не красива теперь, а только миловидна, симпатична, все-таки, надо полагать, была прехорошенькой пикантной женщиной несколько лет назад. Округленные формы лица с немного вздернутым, несколько широким носом, тонкие ровные брови, искрящиеся веселые глаза темного цвета, пряди темных волос, опущенные на ровный, кругловатый лоб, невольно подкупают каждого в ее пользу. Это лицо, немного притертое косметикой, румянами и белилами, изобличает в ней женщину вполне знакомую с туалетным делом. В костюме тоже проглядывается вкус и умение одеваться. На ней серый арестантский халат, но прекрасно, кокетливо скроенный. Из-под рукавов халата выглядывают рукава черной шелковой кофточки, из-под которой, в свою очередь, белеются манжеты безукоризненной белизны, отороченные кружевцами. На руках черные лайковые перчатки, щегольски застегнутые на нескольких пуговицах. Когда халат распахивается, виден тончайший передник, с карманами, гофренный на груди и внизу. На голове белый, обшитый кружевами платок, кокетливо сложенный и заколотый у подбородка. Держит она себя чрезвычайно покойно, уверенно и смело. Видно, что ее совсем не смущает обстановка суда, она уже видала виды и знает все это прекрасно. Поэтому говорит бойко, смело и не смущается нисколько. Произношение довольно чистое и полное знакомство с русским языком…»
Процесс был долгим и бурным. Несмотря на то что Сонька отрицала все предъявленные ей обвинения, ее приговорили к лишению всех прав, состояния и ссылке в «отдаленные места Сибири»… Ее сообщников приговорили к арестантским ротам на срок от 1 до 3 лет, Кочубчик получил 6 месяцев «рабочего дома» (по выходу он стал состоятельным домовладельцем в одном из южных городов России).