Страница:
В 1881 году Золотая Ручка находилась в Красноярском крае, но летом 1885 года бежала из Сибири. Однако гуляла на воле она недолго — в декабре того же года ее вновь арестовывают в Смоленске и судят. 30 июня 1886 года она бежит из смоленской тюрьмы вместе с надзирателем Михайловым, которого влюбила в себя… Через 4 месяца ее вновь ловят… Летом 1888 года ее отправляют пароходом из Одессы на Сахалин — в Александровск-на-Сахалине, откуда она вновь пытается бежать — через тайгу, переодевшись солдатом… Ее поймали на следующий же день, высекли розгами в Александровской тюрьме… Два года и восемь месяцев она носила ручные кандалы и содержалась в одиночке. В 1890 году Антон Павлович Чехов посетил Сахалин и даже заглянул в камеру к Золотой Ручке: «Из сидящих в одиночных камерах особенно обращает на себя внимание известная Софья Блювштейн — Золотая Ручка, осужденная за побег из Сибири в каторжные работы на три года. Это маленькая, худенькая, уже седеющая женщина с помятым старушечьим лицом. На руках у нее кандалы; на нарах одна только шубейка из серой овчины, которая служит ей и теплою одеждой и постелью. Она ходит по своей камере из угла в угол, и кажется, что она все время нюхает воздух, как мышь в мышеловке, и выражение лица у нее мышиное. Глядя на нее, не верится, что еще недавно она была красива до такой степени, что очаровывала своих тюремщиков, как например в Смоленске, где надзиратель помог ей бежать и сам бежал вместе с нею. На Сахалине она в первое время, как и все присылаемые сюда женщины, жила вне тюрьмы, на вольной квартире; она пробовала бежать и нарядилась для этого солдатом, но была задержана. Пока она находилась на воле, в Александровском посту было совершено несколько преступлений: убили лавочника Никитина, украли у поселенца еврея Юрковского 56 тысяч. Во всех этих преступлениях Золотая Ручка подозревается и обвиняется как прямая участница или пособница. Местная следственная власть запутала ее и самое себя такою густой проволокой всяких несообразностей и ошибок, что из дела ее решительно ничего нельзя понять. Как бы то ни было, 56 тысяч не найдены и служат пока сюжетом для самых разнообразных фантастических рассказов».
По освобождении она остается в Александровске на поселение, став хозяйкой маленького квасного заведения. Жила она с неким Николаем Богдановым, жестоким рецидивистом. По привычке постаревшая Сонька приторговывала краденым, подпольно торговала водкой и пользовалась у местных жителей большим авторитетом, несмотря на то, что многие не верили в то, что эта изможденная жизнью женщина — настоящая Золотая Ручка… Ее дочери, ставшие артистками оперетты, отказались от матери. Жить былой красавице стало невмоготу. Она решается на последний побег, но пройти сумела лишь несколько километров от Александровска. Конвойные нашли ее лежащей без чувств на дороге. Через несколько дней Золотая Ручка умерла…
О ней ходило масса слухов и легенд, вышло несколько книг, наполненных вымыслами, а в 1915 году был снят первый русский многосерийный фильм-сериал, весьма, впрочем, далекий от действительности.
У Соньки было немало последовательниц, которым также присваивали кличку «Золотая Ручка». В начале 80-х годов в Петербурге начала свою деятельность карманная воровка Анна Зильберштейн — красивая, ловкая и интеллигентная, она была известна под псевдонимом Анютка-Ведьма. В конце концов ее схватили и сослали в Сибирь, откуда она вернулась еще достаточно молодой и красивой — достаточно для того, чтобы вскружить голову одному весьма богатому и знатному чиновнику, за которого Ведьма в конце концов вышла замуж и жила довольно долго, тихо и счастливо. Однако в начале XX века, после смерти мужа, Анютка-Ведьма вновь начала воровать в петербургских театрах — видимо, она страдала клептоманией, потому что муж оставил ей большое наследство. В последний раз полиция арестовала ее в 1902 году на Литейном проспекте, где она, надев траур, пыталась затесаться в похоронную процессию — хоронили действительного статского советника Грейте, а неугомонная Анна шарила в скорбной толпе по карманам…
Золотой Ручкой N 3 стала известная питерская авантюристка Ольга Зельдовна Штейн — урожденная Сегалович. Она родилась в 1869 году в Стрежне и в 25 лет, приняв лютеранство, вышла замуж за профессора петербургской консерватории немца Цабеля. Попав в Петербург, Ольга быстро превратилась из скромной интеллигентной провинциалочки в шикарную столичную мотовку — состояние мужа было пущено по ветру, что, естественно, привело к разводу. В 1902 году она выходит замуж за очень крупного чиновника фон Штейна, чей чин соответствовал генеральскому званию. На этот раз Ольга принимает православие, сменив отчество на Григорьевну. Муж оказался тряпкой, и «генеральша» начинает «кучерявую жизнь» — занимает деньги, оказывает посреднические услуги «продавцам воздуха», сама торгует поддельными полотнами Рафаэля, Рубенса, камнями и золотом. К 1907 году она сумела провернуть около 20 афер, среди которых были и вовсе экзотичные для того времени. В частности, Ольга, самостоятельно научившись управлять автомобилем, угнала одну оставленную без присмотра машину и заложила ее позже в ломбард. Судя по всему, энергичная «генеральша» была одной из первых в нашем городе утонщицей автомобилей — а ведь ей уже было к тому времени за тридцать.
В конце концов, несмотря на ходатайство высоких покровителей, проделки Ольги Зельдовны дошли до суда, где ей было предъявлено обвинение в совершении 18 мошенничеств, афер, растрат и подлогов — определением Санкт-Петербургской Судебной Палаты от 19 октября 1906 года она была передана суду присяжных… Красавицу фон Штейн освободили под залог, и она прилежно приходила на первые судебные заседания. Однако поняв, что дело, мягко выражаясь, идет к осуждению, «генеральша» с помощью своих защитников… бежит в Америку на пароходе (а защитники, естественно, попадают на скамью подсудимых). В Соединенных Штатах она, однако, пробыла недолго — американское правительство арестовало ее и выдало обратно в Россию, где в 1908 году ее приговорили к 1 году и 4 месяцам заключения… Тюрьма Ольгу Зельдовну, естественно, не перевоспитала — выйдя на свободу, она выходит замуж за барона фон дер ОстенСакена и с прежним задором принимается за старое — начинает новые аферы. В 1915 году ее приговаривают к 5 годам тюрьмы, из которой ее освобождает революция… Бежать за кордон ей к тому времени было не к кому и не с чем — «баронесса» продолжает свой путь мошенницы и аферистки — в 1919 году она попадает под Революционный трибунал, который ее оправдывает за недостаточностью улик. Но уже в начале 1920 года баронесса Штейн «кидает» некоего гражданина Ашарда, пообещав тому достать за его драгоценности муку, сахар и масло. Ашард, поняв, что его надули, обращается в 29 отделение милиции на Петроградской стороне — суд был скорым и беспощадным — трибунал приговорил ее к пожизненным общественно-принудительным работам… Однако в том же 1920 году по случаю третьей годовщины Революции баронессе сократили срок до 5 лет, а в 1921 — до трех. Она не отсидела и этого, — мадам, которой было уже за 50, соблазнила Павла Кротова, начальника Костромской исправительной колонии, где «мотала срок». Вместе с Кротовым Штейн бежит в Москву, где начинается новый виток ее афер (снимем шляпу перед этой женщиной, господа читатели, ей-богу, она вызывает невольное уважение своей несгибаемостью — фраза «не стареют душой ветераны» — это о таких, как она) — на угнанных автомобилях Ольга Зельдовна-Григорьевна разъезжает по Москве и собирает пожертвования в пользу голодающих. Но в начале 1923 года «московский период» заканчивается — Кротов погибает в перестрелке, прикрывая ее бегство от угрозыска, а схваченная позже баронесса заявляет, что начальник Костромской колонии был сумасшедшим, — он-де изнасиловал ее и против воли увез в Москву, где втянул в свои преступные махинации… Баронессу передали на поруки петроградским родственникам, живущим в Шувалове, вскоре родственники пожалели о своем благородном поступке, обвинив 55-летнюю «баронессу-генеральшу» в краже у них денег. 23 ноября 1924 года Ольга Штейн была приговорена питерским судом к 1 году лишения свободы условно… О дальнейшей ее судьбе — одни легенды и слухи. Одни рассказывают, что «баронесса» вышла замуж за инвалида Красной Армии и еще в 30-х годах торговала кислой капустой на Сенном рынке, другие — что она окончила свои дни в ссылке на Дальнем Востоке, обучая новое поколение преступников нелегкому ремеслу афериста… Вроде бы даже потом этой неординарной женщине с удивительным запасом жизненной энергии «воры в законе» поставили памятник на могиле — кто знает, как все было на самом деле…
Однако вернемся в дореволюционный Санкт-Петербург — столицу Великой Империи, чей преступный мир состоял, безусловно, не только из более или менее симпатичных особ женского пола. Как уже упоминалось выше, в уголовной среде тогда складывалась четкая иерархия и специализация — были воры-аристократы, выходившие на международную арену (в революционный период все они эмигрировали за границу), и воры рангом пониже. К ворам-аристократам относились прежде всего карманники — «марвихеры», занимавшиеся кражами бумажников у солидных господ. В марвихере-аристократе трудно было с первого взгляда угадать преступника, наоборот, они, как правило, обладали весьма благообразной внешностью — выглядели как врачи или адвокаты. За несколько лет «работы» марвихер мог сколотить весьма приличное состояние. В Петербурге в 80-х годах прошлого века гремело имя знаменитого карманника Александра Макарова, по кличке Сашка-Пузан, который начал свою карьеру с 11 лет — крал платки у прохожих. Через 6-7 лет работы его авторитет в воровской среде поднялся на невиданную высоту, полиция никак не могла его поймать, поскольку Пузан почти всех агентов знал в лицо. Сгубила Макарова водка, он стал сильно пить и умер от скоротечной чахотки в 23 года — на его похоронах присутствовал весь цвет питерской воровской аристократии.
В начале 90-х годов прошлого столетия лидерство среди карманников Питера отдавали Александру Хомякову, сыну отставного поручика, за это, вероятно, он и получил кличку Сашка-Офицер. У Хомякова, судя по всему, склонность к дисциплине и строгой субординации была заложена в генах — он сумел организовать достаточно крупную шайку карманников со штаб-квартирой в одном из питерских притонов. По утрам, после обязательного прочтения газеты «Тираж», Хомяков, как настоящий «рулевой», отдавал распоряжения — кому где работать. Кстати, вторая его кличка как раз и была — Сашка-Руль. Похоже, успехи команды Хомякова сильно встревожили конкурентов — его «заложили» полиции, и в 1893 году суд приговорил Офицера к ссылке в арестантские роты на 3 года. Через год Хомяков бежал — очень уж хотел поквитаться с тем, кто его выдал, но — доносчик, похоже, оказался пошустрее — в 1894 году Офицера нашли на набережной Обводного канала у Сивковых ворот с проломленной головой…
В эти же примерно годы «работали» в Питере супруги Требусы — симпатичная жена кокетничала с прохожими на улице, а муж шарил у размечтавшихся господ по карманам. Забавно, что при этом Аарон Хаймович Требус умудрился ни разу не попасться в полицию, в отличие от своей супруги, которую арестовывали трижды. В конце XIX века чета Требусов решила больше не искушать судьбу и эмигрировала в Лондон, где занялась виноторговлей и сдачей внаем меблированных комнат…
Известен также в своих кругах был и марвихер Григорий Штейнлов, специализировавшийся на снятии с богатых прохожих драгоценностей и эмигрировавший вовремя в Берлин.
Кстати, в мещанской питерской среде вор-карманник считался завидной партией, таким женихам многие добропорядочные родители невесты всегда готовы были предоставить квартиры для убежища. Постепенно в Петербурге сложилась целая система «блатных» квартир — в основном в районе Лиговки и Сенной площади. Содержателей таких квартир называли «блатокаями» и очень ценили в воровской среде.
Отдельную воровскую касту составляли «шнифера» — воры, проникавшие ночью в магазины и выносившие из них товары на большие суммы денег. К «шниферам» примыкали «подводчики» — разработчики операций и приемщики воровского товара. В 90-х годах XIX века в Петербурге одним из самых известных шниферов был Гришка-Армянин, накопивший впоследствии достаточно денег для открытия своих рыбных промыслов.
Квартирные воры делились на «громил» и «домушников». Вся разница между этими двумя категориями заключалась в том, что «домушники» работали поодиночке, реже — парами, а «громилы» сбивались в достаточно многочисленные шайки.
Среди питерских «домушников» в конце прошлого столетия было довольно много «знаменитостей» — на Васильевском острове промышляла «сладкая парочка» Константин Тележкин и Александр Тестов. Тележкин устраивался в богатые дома дворником и наводил потом Тестова на самые перспективные квартиры, «производительность» у друзей была довольно высокой — 12 очищенных квартир за семь месяцев, — но однажды удача им изменила, в одной квартире их застукала полиция. Преступники сначала было забаррикадировались и приготовились к отчаянному сопротивлению, но потом передумали, сдались и отправились осваивать Сибирь-матушку.
На Петроградской стороне злодействовал еще более шустрый Ванька Горошек, он умудрялся «поставить» за месяц до 10 квартир. Горошка сгубила страсть к хулиганству и дешевым театральным эффектам — он разбрасывал в обворованных квартирах дохлых кошек, собак и крыс. (Возможно, именно с Горошка впоследствии будет брать пример знаменитая послевоенная банда «Черная кошка».) По этим следам Ваньку в конце концов и вычислили…
В начале 90-х годов XIX века начал свою карьеру известный «домушник» Безруков, служивший в Пассаже приказчиком. Ему было всего 15 лет, когда он начал залезать в магазинные форточки, пользуясь своим хрупким телосложением. Безрукова неоднократно судили и ссылали в Сибирь, но он с необыкновенным упорством возвращался в родной город и вновь принимался за любимое дело…
Не менее знаменитым был некто Краюшкин, он происходил из семьи с «традициями» — его папа был достаточно авторитетным подводчиком. Краюшкин-сын служил в электротехнической военной школе и «домушничал» только в нерабочее время. Его часто приглашали как электрика в разные богатые квартиры сделать проводку — Краюшкин как следует осматривался, а позднее проникал в намеченную квартиру. За один только год он совершил около 50 краж. Попавшись на пустяке, Краюшкин начал «косить» под больного и сбежал из госпиталя. Сразу же после побега он обворовал квартиру графа Нирода и эмигрировал в Америку, прислав начальнику уголовной полиции письмо с извинениями и просьбой не препятствовать его жене с дочкой приехать к нему — навсегда… Жену никто задерживать не стал.
Воры крайне редко шли на убийства и насилие — исключения, конечно, бывали, ну так «в семье не без урода». В 1880 году начал свою воровскую карьеру сын титулярного советника Николай Митрофанов, учившийся сначала в коммерческом училище, а потом в техническом училище морского ведомства. Этот хорошо образованный молодой человек в 1885 году был судим как член большой воровской шайки. Отбыв наказание, Митрофанов вернулся летом 1887 года в Петербург и продолжил преступную карьеру — «домушничал» в основном. Но однажды он вознамерился обокрасть квартиру, где горничной служила его любовница — Анастасия Сергеева, которая пыталась помешать своему ухажеру. Митрофанов перерезал Сергеевой горло столовым ножом и обобрал квартиру дочиста… Его поймали и приговорили к 20 годам каторги.
Однако в 1901 году Митрофанов бежал и вынырнул в Питере под видом бравого казачьего офицера, чью грудь украшали два Георгиевских креста. (Любопытно вот что, — оказалось, что эти кресты были не крадеными, а действительно заслуженными Митрофановым во время «китайской войны», где он отличился под псевдонимом «доброволец Николай».) Полиция арестовала его, проникнув под видом водопроводчиков в квартиру его новой любовницы — мещанки Утробиной. Митрофанов вновь был отправлен на Сахалин, где работал часовщиком, телефонистом и даже дирижером оркестра… Он несколько раз пытался бежать, но его все время ловили, и в конце концов Николай Митрофанов сгинул на каторге окончательно.
Особняком в воровском сообществе стояли «городушники» — магазинные воры, «работавшие» прямо на глазах продавцов и покупателей. Дело в том, что «городушники» обычно не воровали в тех городах, где жили постоянно, а приезжали гастролировать — естественно, местные воры, хоть и вынуждены были считаться со своими иногородними собратьями, но все же особой привязанности к чужакам не испытывали и при удобном случае «капали» на них в полицию.
24 октября 1900 года в Петербург прибыла шайка «городушников» из Варшавы, возглавляемая опытным рецидивистом Валентием Буркевичем. При Буркевиче были три девушки — Констанция Робак, Антонина Гурная и известная варшавская воровка Текла Макаревич. Вся эта команда сначала украла два бобровых воротника в меховом магазине петербургского городского головы Лелякова на Большой Морской, а потом направилась в Гостиный двор в магазин золотых вещей Митюревой, где при попытке украсть футляр с дорогими серьгами воров задержали и передали полиции. Большие срока тогда были редкостью — Буркевича сослали на 4 года в арестантские роты, Гурная получила 3,5 года тюрьмы, а Розбак отделалась 3 месяцами ареста…
Особую касту составляли конокрады, которые, как ни странно, были наиболее организованны из всех категорий воров. За ними стояла давняя и прочная традиция. Приемы и навыки конокрадства начали складываться аж в XVII веке и передавались из поколения в поколение, что позволило организации конокрадов превратиться в некое «государство в государстве». Эта воровская профессия была, пожалуй, одной из самых рисковых в дореволюционной России — как правило, пойманных конокрадов убивали прямо на месте крестьяне и извозчики, для которых лошади были единственным средством заработать на пропитание. Конокрады одними из первых научились вовлекать в свою деятельность полицейских — для «прикрытия», — и таких случаев известно множество. Их шайки состояли из десятков человек с четко распределенными обязанностями. Одни лошадей крали, другие меняли им внешность (перекрашивали и даже надували через зад в т.н. «золотых конторах»), третьи перепродавали, четвертые прикрывали… В Питере конокрады базировались в районе Сенной площади, но их организация была настолько хорошо законспирированной, что имена ее настоящих руководителей не дошли до наших времен…
Отдельно стоит сказать несколько слов о профессиональных картежниках-шулерах. Преступники этой категории происходили в основном из высших слоев петербургского общества, однако с широким распространением карточной игры стали открываться игорные дома и попроще, чем знаменитый с середины XIX века Петровский яхт-клуб, расположившийся сначала на Троицкой улице, а потом в доме Елисеева на Невском. Шулера попадались достаточно часто, но до суда дело доходило редко — срабатывали связи, да и жертвы, скрывая свою страсть к игре, не особенно были заинтересованы в скандалах. Встречались среди шулеров и выходцы из простонародья. В начале XX века в Петербурге жил известный всему шулерскому миру бывший цирковой борец по кличке Бугай, который со временем открыл собственное игорное заведение вместе с неким бывшим лакеем-шулером, отзывавшимся на прозвище Дубовый Нос. (Традиции дореволюционных шулеров живы и ныне. Подробнее об этом будет рассказано ниже, в разделе «Кунсткамера Петербурга», в главе «Страсти по Степанычу».)
Одних преступников сажали, но на смену им немедленно приходили новые. Легенда гласит, что в начале XX века питерские воры даже создали свою «воровскую академию», в которой заслуженные «марвихеры» обучали мастерству талантливую молодежь. Выпускной экзамен в этой академии сдать было довольно трудно — молодой вор должен был под присмотром наставника вытащить кошелек из кармана выбранной жертвы, пересчитать деньги и положить обратно так, чтобы прохожий ничего не заметил… А молодежь и впрямь подрастала талантливая и, можно сказать, ищущая. В начале нашего столетия петербургская полиция накрыла особую шайку «воров с пением» — в организацию входило 6 молодых карманников в возрасте от 18 до 20 лет, которые завербовали певца-куплетиста. За долю этот певец распевал перед толпой в садах, парках, притонах и трактирах смешные еврейские куплеты, а вся остальная шайка очищала карманы заслушавшейся публики… Другая молодежная шайка промышляла в Таврическом саду и состояла из девочек 14-15 лет и их кавалеров, чуть постарше возрастом, известных полиции по кличкам «Чудный месяц», Васька Босоногий, Кит Китыч (преступная молодежь того времени вообще любила звучные прозвища типа Ванька-Карапузик, Сидор-С-Того-Света, Васька — Черная Метла, Сергей — Мертвая Кровь и т.д.). Шайка эта называлась «Гайдой» и работала следующим образом — девочки крали и попрошайничали, а мальчики страховали. В 1903 году в 15-летнем возрасте начал свой трудный жизненный путь знаменитый питерский карманный вор Григорий Васильев, известный под кличками Гришка-Тряпичник и Гришка-Иголка. Он крал и при царе-батюшке, и при Временном правительстве, и при большевиках. К 1923 году он создал небольшую организацию воров и сам на «дело» уже не ходил, в основном лишь разрабатывал кражи, которых на его «боевом счету» было больше тысячи…
Одним из последних заметных событий в жизни преступного мира дореволюционного Петербурга стал разгром полицией в 1913 году шайки Мовши Пинхусовича Шифа — владельца ювелирного магазина, располагавшегося на Петроградской стороне по адресу Сытнинская, дом 9. Почтенный ювелир Шиф организовал вокруг себя шайку «громил» и «домушников» человек в 30, у которых скупал за бесценок краденое. Мовша Пинхусович давал своим «подчиненным» воровской инструмент, планы квартир и подробные инструкции для проведения краж. «Правой рукой» был его приказчик Ноэм Горель. «Спалился» Мовша Пинхусович глупо, как это обычно и бывает, — его выдал один из «обидевшихся» мелких перекупщиков. На квартире Шифа, где после удачных дел происходил дележ добычи и грандиозные попойки, полиция устроила засаду и задержала 13 воров — никто из них при задержании сопротивления не оказал, тогда это было как-то не принято.
В те далекие годы преступный мир и полиция относились друг к другу, как правило, с уважением (бывали, конечно, всякие казусы — типа такого, например, — некий вор Руздижан зашел однажды в кабинет к приставу попросить о продлении паспорта, а уходя, прихватил с собой шкатулочку с семью тысячами казенных денег) и «беспредела» друг другу не устраивали — преступники занимались своим ремеслом, полиция — своим. И мало кто тогда мог предположить, что буквально через несколько лет в Петербурге начнется настоящая кровавая вакханалия сорвавшегося с цепи бандитизма…
Ноябрь 1995 — февраль 1996 г.
Часть вторая.
По освобождении она остается в Александровске на поселение, став хозяйкой маленького квасного заведения. Жила она с неким Николаем Богдановым, жестоким рецидивистом. По привычке постаревшая Сонька приторговывала краденым, подпольно торговала водкой и пользовалась у местных жителей большим авторитетом, несмотря на то, что многие не верили в то, что эта изможденная жизнью женщина — настоящая Золотая Ручка… Ее дочери, ставшие артистками оперетты, отказались от матери. Жить былой красавице стало невмоготу. Она решается на последний побег, но пройти сумела лишь несколько километров от Александровска. Конвойные нашли ее лежащей без чувств на дороге. Через несколько дней Золотая Ручка умерла…
О ней ходило масса слухов и легенд, вышло несколько книг, наполненных вымыслами, а в 1915 году был снят первый русский многосерийный фильм-сериал, весьма, впрочем, далекий от действительности.
У Соньки было немало последовательниц, которым также присваивали кличку «Золотая Ручка». В начале 80-х годов в Петербурге начала свою деятельность карманная воровка Анна Зильберштейн — красивая, ловкая и интеллигентная, она была известна под псевдонимом Анютка-Ведьма. В конце концов ее схватили и сослали в Сибирь, откуда она вернулась еще достаточно молодой и красивой — достаточно для того, чтобы вскружить голову одному весьма богатому и знатному чиновнику, за которого Ведьма в конце концов вышла замуж и жила довольно долго, тихо и счастливо. Однако в начале XX века, после смерти мужа, Анютка-Ведьма вновь начала воровать в петербургских театрах — видимо, она страдала клептоманией, потому что муж оставил ей большое наследство. В последний раз полиция арестовала ее в 1902 году на Литейном проспекте, где она, надев траур, пыталась затесаться в похоронную процессию — хоронили действительного статского советника Грейте, а неугомонная Анна шарила в скорбной толпе по карманам…
Золотой Ручкой N 3 стала известная питерская авантюристка Ольга Зельдовна Штейн — урожденная Сегалович. Она родилась в 1869 году в Стрежне и в 25 лет, приняв лютеранство, вышла замуж за профессора петербургской консерватории немца Цабеля. Попав в Петербург, Ольга быстро превратилась из скромной интеллигентной провинциалочки в шикарную столичную мотовку — состояние мужа было пущено по ветру, что, естественно, привело к разводу. В 1902 году она выходит замуж за очень крупного чиновника фон Штейна, чей чин соответствовал генеральскому званию. На этот раз Ольга принимает православие, сменив отчество на Григорьевну. Муж оказался тряпкой, и «генеральша» начинает «кучерявую жизнь» — занимает деньги, оказывает посреднические услуги «продавцам воздуха», сама торгует поддельными полотнами Рафаэля, Рубенса, камнями и золотом. К 1907 году она сумела провернуть около 20 афер, среди которых были и вовсе экзотичные для того времени. В частности, Ольга, самостоятельно научившись управлять автомобилем, угнала одну оставленную без присмотра машину и заложила ее позже в ломбард. Судя по всему, энергичная «генеральша» была одной из первых в нашем городе утонщицей автомобилей — а ведь ей уже было к тому времени за тридцать.
В конце концов, несмотря на ходатайство высоких покровителей, проделки Ольги Зельдовны дошли до суда, где ей было предъявлено обвинение в совершении 18 мошенничеств, афер, растрат и подлогов — определением Санкт-Петербургской Судебной Палаты от 19 октября 1906 года она была передана суду присяжных… Красавицу фон Штейн освободили под залог, и она прилежно приходила на первые судебные заседания. Однако поняв, что дело, мягко выражаясь, идет к осуждению, «генеральша» с помощью своих защитников… бежит в Америку на пароходе (а защитники, естественно, попадают на скамью подсудимых). В Соединенных Штатах она, однако, пробыла недолго — американское правительство арестовало ее и выдало обратно в Россию, где в 1908 году ее приговорили к 1 году и 4 месяцам заключения… Тюрьма Ольгу Зельдовну, естественно, не перевоспитала — выйдя на свободу, она выходит замуж за барона фон дер ОстенСакена и с прежним задором принимается за старое — начинает новые аферы. В 1915 году ее приговаривают к 5 годам тюрьмы, из которой ее освобождает революция… Бежать за кордон ей к тому времени было не к кому и не с чем — «баронесса» продолжает свой путь мошенницы и аферистки — в 1919 году она попадает под Революционный трибунал, который ее оправдывает за недостаточностью улик. Но уже в начале 1920 года баронесса Штейн «кидает» некоего гражданина Ашарда, пообещав тому достать за его драгоценности муку, сахар и масло. Ашард, поняв, что его надули, обращается в 29 отделение милиции на Петроградской стороне — суд был скорым и беспощадным — трибунал приговорил ее к пожизненным общественно-принудительным работам… Однако в том же 1920 году по случаю третьей годовщины Революции баронессе сократили срок до 5 лет, а в 1921 — до трех. Она не отсидела и этого, — мадам, которой было уже за 50, соблазнила Павла Кротова, начальника Костромской исправительной колонии, где «мотала срок». Вместе с Кротовым Штейн бежит в Москву, где начинается новый виток ее афер (снимем шляпу перед этой женщиной, господа читатели, ей-богу, она вызывает невольное уважение своей несгибаемостью — фраза «не стареют душой ветераны» — это о таких, как она) — на угнанных автомобилях Ольга Зельдовна-Григорьевна разъезжает по Москве и собирает пожертвования в пользу голодающих. Но в начале 1923 года «московский период» заканчивается — Кротов погибает в перестрелке, прикрывая ее бегство от угрозыска, а схваченная позже баронесса заявляет, что начальник Костромской колонии был сумасшедшим, — он-де изнасиловал ее и против воли увез в Москву, где втянул в свои преступные махинации… Баронессу передали на поруки петроградским родственникам, живущим в Шувалове, вскоре родственники пожалели о своем благородном поступке, обвинив 55-летнюю «баронессу-генеральшу» в краже у них денег. 23 ноября 1924 года Ольга Штейн была приговорена питерским судом к 1 году лишения свободы условно… О дальнейшей ее судьбе — одни легенды и слухи. Одни рассказывают, что «баронесса» вышла замуж за инвалида Красной Армии и еще в 30-х годах торговала кислой капустой на Сенном рынке, другие — что она окончила свои дни в ссылке на Дальнем Востоке, обучая новое поколение преступников нелегкому ремеслу афериста… Вроде бы даже потом этой неординарной женщине с удивительным запасом жизненной энергии «воры в законе» поставили памятник на могиле — кто знает, как все было на самом деле…
Однако вернемся в дореволюционный Санкт-Петербург — столицу Великой Империи, чей преступный мир состоял, безусловно, не только из более или менее симпатичных особ женского пола. Как уже упоминалось выше, в уголовной среде тогда складывалась четкая иерархия и специализация — были воры-аристократы, выходившие на международную арену (в революционный период все они эмигрировали за границу), и воры рангом пониже. К ворам-аристократам относились прежде всего карманники — «марвихеры», занимавшиеся кражами бумажников у солидных господ. В марвихере-аристократе трудно было с первого взгляда угадать преступника, наоборот, они, как правило, обладали весьма благообразной внешностью — выглядели как врачи или адвокаты. За несколько лет «работы» марвихер мог сколотить весьма приличное состояние. В Петербурге в 80-х годах прошлого века гремело имя знаменитого карманника Александра Макарова, по кличке Сашка-Пузан, который начал свою карьеру с 11 лет — крал платки у прохожих. Через 6-7 лет работы его авторитет в воровской среде поднялся на невиданную высоту, полиция никак не могла его поймать, поскольку Пузан почти всех агентов знал в лицо. Сгубила Макарова водка, он стал сильно пить и умер от скоротечной чахотки в 23 года — на его похоронах присутствовал весь цвет питерской воровской аристократии.
В начале 90-х годов прошлого столетия лидерство среди карманников Питера отдавали Александру Хомякову, сыну отставного поручика, за это, вероятно, он и получил кличку Сашка-Офицер. У Хомякова, судя по всему, склонность к дисциплине и строгой субординации была заложена в генах — он сумел организовать достаточно крупную шайку карманников со штаб-квартирой в одном из питерских притонов. По утрам, после обязательного прочтения газеты «Тираж», Хомяков, как настоящий «рулевой», отдавал распоряжения — кому где работать. Кстати, вторая его кличка как раз и была — Сашка-Руль. Похоже, успехи команды Хомякова сильно встревожили конкурентов — его «заложили» полиции, и в 1893 году суд приговорил Офицера к ссылке в арестантские роты на 3 года. Через год Хомяков бежал — очень уж хотел поквитаться с тем, кто его выдал, но — доносчик, похоже, оказался пошустрее — в 1894 году Офицера нашли на набережной Обводного канала у Сивковых ворот с проломленной головой…
В эти же примерно годы «работали» в Питере супруги Требусы — симпатичная жена кокетничала с прохожими на улице, а муж шарил у размечтавшихся господ по карманам. Забавно, что при этом Аарон Хаймович Требус умудрился ни разу не попасться в полицию, в отличие от своей супруги, которую арестовывали трижды. В конце XIX века чета Требусов решила больше не искушать судьбу и эмигрировала в Лондон, где занялась виноторговлей и сдачей внаем меблированных комнат…
Известен также в своих кругах был и марвихер Григорий Штейнлов, специализировавшийся на снятии с богатых прохожих драгоценностей и эмигрировавший вовремя в Берлин.
Кстати, в мещанской питерской среде вор-карманник считался завидной партией, таким женихам многие добропорядочные родители невесты всегда готовы были предоставить квартиры для убежища. Постепенно в Петербурге сложилась целая система «блатных» квартир — в основном в районе Лиговки и Сенной площади. Содержателей таких квартир называли «блатокаями» и очень ценили в воровской среде.
Отдельную воровскую касту составляли «шнифера» — воры, проникавшие ночью в магазины и выносившие из них товары на большие суммы денег. К «шниферам» примыкали «подводчики» — разработчики операций и приемщики воровского товара. В 90-х годах XIX века в Петербурге одним из самых известных шниферов был Гришка-Армянин, накопивший впоследствии достаточно денег для открытия своих рыбных промыслов.
Квартирные воры делились на «громил» и «домушников». Вся разница между этими двумя категориями заключалась в том, что «домушники» работали поодиночке, реже — парами, а «громилы» сбивались в достаточно многочисленные шайки.
Среди питерских «домушников» в конце прошлого столетия было довольно много «знаменитостей» — на Васильевском острове промышляла «сладкая парочка» Константин Тележкин и Александр Тестов. Тележкин устраивался в богатые дома дворником и наводил потом Тестова на самые перспективные квартиры, «производительность» у друзей была довольно высокой — 12 очищенных квартир за семь месяцев, — но однажды удача им изменила, в одной квартире их застукала полиция. Преступники сначала было забаррикадировались и приготовились к отчаянному сопротивлению, но потом передумали, сдались и отправились осваивать Сибирь-матушку.
На Петроградской стороне злодействовал еще более шустрый Ванька Горошек, он умудрялся «поставить» за месяц до 10 квартир. Горошка сгубила страсть к хулиганству и дешевым театральным эффектам — он разбрасывал в обворованных квартирах дохлых кошек, собак и крыс. (Возможно, именно с Горошка впоследствии будет брать пример знаменитая послевоенная банда «Черная кошка».) По этим следам Ваньку в конце концов и вычислили…
В начале 90-х годов XIX века начал свою карьеру известный «домушник» Безруков, служивший в Пассаже приказчиком. Ему было всего 15 лет, когда он начал залезать в магазинные форточки, пользуясь своим хрупким телосложением. Безрукова неоднократно судили и ссылали в Сибирь, но он с необыкновенным упорством возвращался в родной город и вновь принимался за любимое дело…
Не менее знаменитым был некто Краюшкин, он происходил из семьи с «традициями» — его папа был достаточно авторитетным подводчиком. Краюшкин-сын служил в электротехнической военной школе и «домушничал» только в нерабочее время. Его часто приглашали как электрика в разные богатые квартиры сделать проводку — Краюшкин как следует осматривался, а позднее проникал в намеченную квартиру. За один только год он совершил около 50 краж. Попавшись на пустяке, Краюшкин начал «косить» под больного и сбежал из госпиталя. Сразу же после побега он обворовал квартиру графа Нирода и эмигрировал в Америку, прислав начальнику уголовной полиции письмо с извинениями и просьбой не препятствовать его жене с дочкой приехать к нему — навсегда… Жену никто задерживать не стал.
Воры крайне редко шли на убийства и насилие — исключения, конечно, бывали, ну так «в семье не без урода». В 1880 году начал свою воровскую карьеру сын титулярного советника Николай Митрофанов, учившийся сначала в коммерческом училище, а потом в техническом училище морского ведомства. Этот хорошо образованный молодой человек в 1885 году был судим как член большой воровской шайки. Отбыв наказание, Митрофанов вернулся летом 1887 года в Петербург и продолжил преступную карьеру — «домушничал» в основном. Но однажды он вознамерился обокрасть квартиру, где горничной служила его любовница — Анастасия Сергеева, которая пыталась помешать своему ухажеру. Митрофанов перерезал Сергеевой горло столовым ножом и обобрал квартиру дочиста… Его поймали и приговорили к 20 годам каторги.
Однако в 1901 году Митрофанов бежал и вынырнул в Питере под видом бравого казачьего офицера, чью грудь украшали два Георгиевских креста. (Любопытно вот что, — оказалось, что эти кресты были не крадеными, а действительно заслуженными Митрофановым во время «китайской войны», где он отличился под псевдонимом «доброволец Николай».) Полиция арестовала его, проникнув под видом водопроводчиков в квартиру его новой любовницы — мещанки Утробиной. Митрофанов вновь был отправлен на Сахалин, где работал часовщиком, телефонистом и даже дирижером оркестра… Он несколько раз пытался бежать, но его все время ловили, и в конце концов Николай Митрофанов сгинул на каторге окончательно.
Особняком в воровском сообществе стояли «городушники» — магазинные воры, «работавшие» прямо на глазах продавцов и покупателей. Дело в том, что «городушники» обычно не воровали в тех городах, где жили постоянно, а приезжали гастролировать — естественно, местные воры, хоть и вынуждены были считаться со своими иногородними собратьями, но все же особой привязанности к чужакам не испытывали и при удобном случае «капали» на них в полицию.
24 октября 1900 года в Петербург прибыла шайка «городушников» из Варшавы, возглавляемая опытным рецидивистом Валентием Буркевичем. При Буркевиче были три девушки — Констанция Робак, Антонина Гурная и известная варшавская воровка Текла Макаревич. Вся эта команда сначала украла два бобровых воротника в меховом магазине петербургского городского головы Лелякова на Большой Морской, а потом направилась в Гостиный двор в магазин золотых вещей Митюревой, где при попытке украсть футляр с дорогими серьгами воров задержали и передали полиции. Большие срока тогда были редкостью — Буркевича сослали на 4 года в арестантские роты, Гурная получила 3,5 года тюрьмы, а Розбак отделалась 3 месяцами ареста…
Особую касту составляли конокрады, которые, как ни странно, были наиболее организованны из всех категорий воров. За ними стояла давняя и прочная традиция. Приемы и навыки конокрадства начали складываться аж в XVII веке и передавались из поколения в поколение, что позволило организации конокрадов превратиться в некое «государство в государстве». Эта воровская профессия была, пожалуй, одной из самых рисковых в дореволюционной России — как правило, пойманных конокрадов убивали прямо на месте крестьяне и извозчики, для которых лошади были единственным средством заработать на пропитание. Конокрады одними из первых научились вовлекать в свою деятельность полицейских — для «прикрытия», — и таких случаев известно множество. Их шайки состояли из десятков человек с четко распределенными обязанностями. Одни лошадей крали, другие меняли им внешность (перекрашивали и даже надували через зад в т.н. «золотых конторах»), третьи перепродавали, четвертые прикрывали… В Питере конокрады базировались в районе Сенной площади, но их организация была настолько хорошо законспирированной, что имена ее настоящих руководителей не дошли до наших времен…
Отдельно стоит сказать несколько слов о профессиональных картежниках-шулерах. Преступники этой категории происходили в основном из высших слоев петербургского общества, однако с широким распространением карточной игры стали открываться игорные дома и попроще, чем знаменитый с середины XIX века Петровский яхт-клуб, расположившийся сначала на Троицкой улице, а потом в доме Елисеева на Невском. Шулера попадались достаточно часто, но до суда дело доходило редко — срабатывали связи, да и жертвы, скрывая свою страсть к игре, не особенно были заинтересованы в скандалах. Встречались среди шулеров и выходцы из простонародья. В начале XX века в Петербурге жил известный всему шулерскому миру бывший цирковой борец по кличке Бугай, который со временем открыл собственное игорное заведение вместе с неким бывшим лакеем-шулером, отзывавшимся на прозвище Дубовый Нос. (Традиции дореволюционных шулеров живы и ныне. Подробнее об этом будет рассказано ниже, в разделе «Кунсткамера Петербурга», в главе «Страсти по Степанычу».)
Одних преступников сажали, но на смену им немедленно приходили новые. Легенда гласит, что в начале XX века питерские воры даже создали свою «воровскую академию», в которой заслуженные «марвихеры» обучали мастерству талантливую молодежь. Выпускной экзамен в этой академии сдать было довольно трудно — молодой вор должен был под присмотром наставника вытащить кошелек из кармана выбранной жертвы, пересчитать деньги и положить обратно так, чтобы прохожий ничего не заметил… А молодежь и впрямь подрастала талантливая и, можно сказать, ищущая. В начале нашего столетия петербургская полиция накрыла особую шайку «воров с пением» — в организацию входило 6 молодых карманников в возрасте от 18 до 20 лет, которые завербовали певца-куплетиста. За долю этот певец распевал перед толпой в садах, парках, притонах и трактирах смешные еврейские куплеты, а вся остальная шайка очищала карманы заслушавшейся публики… Другая молодежная шайка промышляла в Таврическом саду и состояла из девочек 14-15 лет и их кавалеров, чуть постарше возрастом, известных полиции по кличкам «Чудный месяц», Васька Босоногий, Кит Китыч (преступная молодежь того времени вообще любила звучные прозвища типа Ванька-Карапузик, Сидор-С-Того-Света, Васька — Черная Метла, Сергей — Мертвая Кровь и т.д.). Шайка эта называлась «Гайдой» и работала следующим образом — девочки крали и попрошайничали, а мальчики страховали. В 1903 году в 15-летнем возрасте начал свой трудный жизненный путь знаменитый питерский карманный вор Григорий Васильев, известный под кличками Гришка-Тряпичник и Гришка-Иголка. Он крал и при царе-батюшке, и при Временном правительстве, и при большевиках. К 1923 году он создал небольшую организацию воров и сам на «дело» уже не ходил, в основном лишь разрабатывал кражи, которых на его «боевом счету» было больше тысячи…
Одним из последних заметных событий в жизни преступного мира дореволюционного Петербурга стал разгром полицией в 1913 году шайки Мовши Пинхусовича Шифа — владельца ювелирного магазина, располагавшегося на Петроградской стороне по адресу Сытнинская, дом 9. Почтенный ювелир Шиф организовал вокруг себя шайку «громил» и «домушников» человек в 30, у которых скупал за бесценок краденое. Мовша Пинхусович давал своим «подчиненным» воровской инструмент, планы квартир и подробные инструкции для проведения краж. «Правой рукой» был его приказчик Ноэм Горель. «Спалился» Мовша Пинхусович глупо, как это обычно и бывает, — его выдал один из «обидевшихся» мелких перекупщиков. На квартире Шифа, где после удачных дел происходил дележ добычи и грандиозные попойки, полиция устроила засаду и задержала 13 воров — никто из них при задержании сопротивления не оказал, тогда это было как-то не принято.
В те далекие годы преступный мир и полиция относились друг к другу, как правило, с уважением (бывали, конечно, всякие казусы — типа такого, например, — некий вор Руздижан зашел однажды в кабинет к приставу попросить о продлении паспорта, а уходя, прихватил с собой шкатулочку с семью тысячами казенных денег) и «беспредела» друг другу не устраивали — преступники занимались своим ремеслом, полиция — своим. И мало кто тогда мог предположить, что буквально через несколько лет в Петербурге начнется настоящая кровавая вакханалия сорвавшегося с цепи бандитизма…
Ноябрь 1995 — февраль 1996 г.
Часть вторая.
Рожденные революцией
Революционный кошмар 1917 года способствовал чудовищному росту преступности, — ничего удивительного в этом не было, в эпоху смут и социально-политических потрясений на поверхность всплывает столько грязной пены, что автоматически возникает объективная ситуация наибольшего благоприятствования для преступной среды.
Непредвзято, спокойно, со свободных от идеологии позиций, криминогенная обстановка того времени практически не изучена до сих пор, и тому есть весьма понятные объяснения.
Во-первых, и после февральской революции, и после Октябрьской последовали массовые амнистии, причем свободу получали как «политические», так и уголовники. Советская власть, например, достаточно долго полагала, что уголовники с дореволюционным стажем — это меньшие враги, чем контрреволюционеры, или вообще не враги, а «социально близкие», «социальные попутчики» на дороге в светлое будущее. Дело в том, что еще до 1917 года политическое и уголовное подполье России постоянно пересекались и даже помогали друг другу. Стоит вспомнить хотя бы такой пикантный факт: часть бюджета большевиков составили деньги, добытые «эксами» — т.е. банальными грабежами и разбоями. Разные нелегальные партии активно контачили и с контрабандистами. Наконец, в тюрьмах и ссылках политические сидели бок о бок с уголовниками, поэтому поток взаимомиграций был, конечно, неизбежен. Во-вторых, в революционном угаре было уничтожено много полицейских архивов. Удивляться этому обстоятельству тоже не стоит — часто офицеры уголовной полиции, не занимаясь специально разработкой политических, получали тем не менее от своей агентуры любопытную информацию компрометирующего характера, в том числе и о тех людях, которые в семнадцатом заняли большие посты — один, скажем, был кокаинистом, другой — пассивным педерастом, третий сам был «на связи» с сыщиками, четвертый участвовал в обмене награбленных денег на валюту… Всю эту «компру» нужно было как-то срочно уничтожить, поэтому были сынициированы вспышки «народного гнева», от которых загорались полицейские участки, и в благородном очистительном пламени исчезали, порой навсегда, имена, клички, судимости…
Уголовный мир раскололся — часть его (малая) действительно пошла на службу советской власти, другие же просто поняли, что пришел их час. Человеческая жизнь в Питере 17-го — начала 18-го года стоила сущие пустяки, преступная элита, специализирующаяся на сложных аферах, покидала город, а главными уголовными «темами» стали уличные разбои и «самочинки» — самочинные обыски, производимые у зажиточных людей под прикрытием настоящих или, чаще, липовых чекистских удостоверений. («Тема» эта будет жить долго. Самочинные обыски в нашем городе были очень популярны в 70-х годах — трясли тех, кто в настоящую милицию потом не обращался, боясь резонных вопросов от ОБХСС — откуда, мол, столько добра-то накопили, граждане потерпевшие… Но в 70-е «самочинки» назывались уже по-другому — «разгонами».)
Непредвзято, спокойно, со свободных от идеологии позиций, криминогенная обстановка того времени практически не изучена до сих пор, и тому есть весьма понятные объяснения.
Во-первых, и после февральской революции, и после Октябрьской последовали массовые амнистии, причем свободу получали как «политические», так и уголовники. Советская власть, например, достаточно долго полагала, что уголовники с дореволюционным стажем — это меньшие враги, чем контрреволюционеры, или вообще не враги, а «социально близкие», «социальные попутчики» на дороге в светлое будущее. Дело в том, что еще до 1917 года политическое и уголовное подполье России постоянно пересекались и даже помогали друг другу. Стоит вспомнить хотя бы такой пикантный факт: часть бюджета большевиков составили деньги, добытые «эксами» — т.е. банальными грабежами и разбоями. Разные нелегальные партии активно контачили и с контрабандистами. Наконец, в тюрьмах и ссылках политические сидели бок о бок с уголовниками, поэтому поток взаимомиграций был, конечно, неизбежен. Во-вторых, в революционном угаре было уничтожено много полицейских архивов. Удивляться этому обстоятельству тоже не стоит — часто офицеры уголовной полиции, не занимаясь специально разработкой политических, получали тем не менее от своей агентуры любопытную информацию компрометирующего характера, в том числе и о тех людях, которые в семнадцатом заняли большие посты — один, скажем, был кокаинистом, другой — пассивным педерастом, третий сам был «на связи» с сыщиками, четвертый участвовал в обмене награбленных денег на валюту… Всю эту «компру» нужно было как-то срочно уничтожить, поэтому были сынициированы вспышки «народного гнева», от которых загорались полицейские участки, и в благородном очистительном пламени исчезали, порой навсегда, имена, клички, судимости…
Уголовный мир раскололся — часть его (малая) действительно пошла на службу советской власти, другие же просто поняли, что пришел их час. Человеческая жизнь в Питере 17-го — начала 18-го года стоила сущие пустяки, преступная элита, специализирующаяся на сложных аферах, покидала город, а главными уголовными «темами» стали уличные разбои и «самочинки» — самочинные обыски, производимые у зажиточных людей под прикрытием настоящих или, чаще, липовых чекистских удостоверений. («Тема» эта будет жить долго. Самочинные обыски в нашем городе были очень популярны в 70-х годах — трясли тех, кто в настоящую милицию потом не обращался, боясь резонных вопросов от ОБХСС — откуда, мол, столько добра-то накопили, граждане потерпевшие… Но в 70-е «самочинки» назывались уже по-другому — «разгонами».)