Андрей Константинов
Дело о заикающемся троцкисте
(Агентство «Золотая Пуля»)
ДЕЛО О ЗАИКАЮЩЕМСЯ ТРОЦКИСТЕ
Рассказывает Андрей Обнорский
"Обнорский Андрей Викторович (псевдоним — Серегин) — тридцать восемь лет. Директор и главный редактор Агентства «Золотая пуля». По образованию — историк-арабист, военный переводчик. Языки: арабский, иврит, английский, немецкий. Службу в рядах ВС СССР проходил в Южном Йемене и Ливии. Имеет боевые награды. Демобилизовался в 1991 году в звании капитана. В декабре 2000 года присвоено очередное воинское звание — майор. Под предлогом поздравления в связи с присвоением звания мною была проведена разведбеседа с Обнорским А. В., в ходе которой выявлены его политвзгляды и возможность возврата на службу в ВС РФ.
В целом, при лояльном отношении к власти и патриотическом — к стране, Обнорский высказал массу критических и негативных взглядов (см. прилагаемый отчет). По вопросу о продолжении военной карьеры дал понять, что эта тема не представляет для него интереса.
В оценках — взвешен. Нет никаких сомнений, что Обнорский А. В. представляет значительный интерес для нас, т. к. обладает аналитическим складом ума, большим количеством связей в правоохранительной системе и криминальных кругах, пользуется популярностью в городе. Возможность сотрудничества, однако, минимальна в силу сложности характера, некоторых взглядов (см. прилагаемый отчет) и привычке к независимости.
Не так давно нами сделано (через посредников) предложение Обнорскому А. В. о сотрудничестве под видом высокооплачиваемой работы в Москве. Ответ пока не получен".
(Дата. Подпись)
Из секретного досье
Из приемной раздался взрыв хохота. Я поднял голову от бумаг, прислушался, но смех смолк. Работнички, подумал я и опять погрузился в изучение досье на одного бойкого адвоката. Было время — этот адвокат служил в прокуратуре, но потом пришел к мысли, что защищать воров и бандитов выгоднее, чем обвинять…
Я сосредоточился на досье, но из приемной снова раздался смех. Нет, ну это совсем не дело! Зачем, интересно, господа р-расследователи на работу ходят: анекдоты травить? Я встал, распахнул дверь в приемную — там сидели и стояли Повзло, Лукошкина, Агеева и Оксана. Пятым в их компании был телевизор.
— Ну что, коллеги дорогие, — спросил я, — развлекаемся? Петросяна смотрим?
— Хуже, Андрей, — ответил Коля, — Салехарда.
— Кого?
— А ты сам посмотри… обхохочешься.
— Спасибо, — вежливо сказал я.
На канале НТВ шел повтор вчерашнего «Намедни» имени Парфенова, которым нас осчастливили вместо «Итогов» имени Компотова. На экране был зал Государственной Думы, а на трибуне гордо, как Чингачгук, стоял Михаил Салехард личность в Санкт-Петербурге весьма известная. Папа его строил дамбу… но маленько не достроил. Баллотировался на должность мэра, а потом губернатора Санкт-Петербурга… Получилось то же самое, что и с дамбой.
Салехард-младший пошел в политику.
Сейчас он вещал с трибуны:
— Разумеется, господин Яблонский имеет право на скептическую улыбку…
Хотя все его экономические прожекты, включая пресловутые «Триста суток», почили в бозе. А я говорю о совершенно реальном проекте, который способен дать казне десятки миллиардов долларов.
Известный либерал Болтуновский со своего места выкрикнул:
— Врет все. Тоже мне — «Остров сокровищ»! Негодяй — однозначно! Питерская шайка — все посты захватили. Ворье!
Спикер Уткин, озабоченный своими лично-государственными заморочками, вяло призвал либерала к порядку. Либерал сказал: воры, воры. Дамбу разворовали, слона в зоопарке голодом заморили, — и успокоился.
Салехард на трибуне дождался тишины и продолжил:
— Да, господин Болтуновский, действительно, — остров сокровищ. По самым скромным оценкам только в земле и зданиях Санкт-Петербурга скрыто металлов и камней на сумму не менее двух-трех миллиардов долларов.
— Воры! Негодяи! Каких металлов?
Каких камней — булыжников?
— Нет, господин Болтуновский. Речь идет о драгоценных металлах и камнях.
Причем в виде произведений искусства.
Именно поэтому я предлагаю всерьез отнестись к тому, что в буквальном смысле слова лежит у. нас под ногами. Я предлагаю создать постоянно действующий Комитет Государственной Думы по розыску материальных, исторических и культурных ценностей, скрытых в…
— Воры! Вам этот комитет нужен, чтобы воровать. Весь песок с дамбы финнам продали. Цемент — эстонцам, гвозди — полякам…
Спикер сказал:
— Успокойтесь, депутат Болтуновский.
А Салехард улыбнулся и произнес с достоинством:
— Если бы я захотел украсть, то сделал бы это легко. Мне, например, достоверно известно, что на территории дворца моей прабабки, Марии Феликсовны Косинской… вам, господин Болтуновский, это имя, видимо, ни о чем не говорит. Поясню, что Мария Косинская была звездой русского балета… Так вот, мне достоверно известно, что на территории дворца Косинской, на глубине около восьми метров, захоронен сундук с драгоценностями моей прабабки, которая умерла во Франции.
Я мог бы, пользуясь своими знаниями, нелегально выкопать этот клад. Тем более что я являюсь законным наследником.
Однако я хочу, чтобы драгоценности моей прабабки послужили отечеству. И самым первым делом Комитета по розыску ценностей будет именно клад Косинской, возвращенный народу.
— И прабабка ворюга! радостно закричал Болтуновский.
Салехард повернул к нему свою «аристократическую» голову:
— Я не считаю нужным вам отвечать, Болтуновский. Ваш уровень — рассуждать о многоженстве…
Ох, зря Миша это сказал! Болтуновский вскочил и решительно бросился к трибуне. Кто-то попытался его перехватить, Уткин зазвенел колокольчиком, зал радостно зашумел… Владимир Болтуновский быстро добежал до трибуны, с рыком: бабка твоя проституткой была! — ловко ударил Салехарда в нос.
Запись кончилась, на экране возник Парфенов с «ежиком» на голове и пакостной улыбкой извращенца, подглядывающего у женской бани, но мы его не слушали. Мы хохотали.
Наверное, об этом не стоило бы писать — так, хохмочка, — но именно с этой хохмочки началась та история, которую я хочу рассказать. Итак, передачка кончилась, мы посмеялись, и я вернулся в свой кабинет. И даже забыл и про Салехарда, и про Болтуновского, и про великую Косинскую. Но после обеда в кабинет ко мне заявилась Светка, томно потянулась, обнажив загорелую полоску тела, положила мне ладонь на шею и сказала:
— Есть прикольная идея — сто пудов!
— Гражданка Завгородняя, немедленно прекратите сексуальные домогательства. В Соединенных Штатах я мог бы подать на вас в суд!
— Так мы не в Штатах… А тебе что — не нравится?
— Мы на работе, Светлана Аристарховна.
Светка покачала бедрами и сказала:
— А мне кажется, что тебе… о-о!… тебе нравится. И с каждой секундой растет твоя потенция. Я имею в виду — творческая.
Я нахмурился:
— Ну что у тебя за сто пудов?
— Тема — классная. Ты слышал про заявление Салехарда в Думе?
— Про клады?
— Конкретно.
— Ты еще, Аристарховна, сказала бы: чисто конкретно… Что за идея?
— Можно сделать, Андрей, большой прикол на эту тему. Телевизионный. У меня на телевидении полно… поклонников.
— Твоего таланта? — спросил я.
— У меня много разных достоинств.
Я, кажется, вздохнул:
— Ладно, говори, что ты там придумала…
***
Теперь, задним числом, я могу сказать, что у нас было одно желание — пошутить.
Или, как говорят молодые, приколоться.
(Все чаще ловлю себя на мысли, что, хотя и обращаются ко мне иногда «молодой человек», сам себя к молодым я уже не отношу…) У нас было желание пошутить, и мы пошутили. Ух, смешная получилась шутка! УБИЙСТВЕННО-смешная… Но тогда, конечно, никто о последствиях не предполагал.
…Итак, мы пошутили. Я воткнул лопату в землю, спросил:
— Все? Получилось?
— Отлично, — сказал оператор, — лучше не бывает. Свет как у Тарковского.
— Слава Богу… А когда эфир?
— Если с ювелиром все получится нормально, то прямо сегодня и эфир. Сенсация будет!
Светка захлопала в ладоши, заверещала:
— Андрюша, да ты просто гений! Ты круче, чем Бандерас… вау!
Оператор посмотрел на меня с ненавистью. Видать, один из Светкиных поклонников. Я пошел переодеваться и сдавать «реквизит» — лопату и грязный ватник.
Вечером был эфир. Мы смотрели его вдвоем со Светланой Аристарховной в моем кабинете.
Степан Томский с экрана рассказал, как прошло празднование 299-й, предъюбилейной, годовщины города, а потом выдал:
— Сенсация. Как уже, наверное, известно многим жителям Санкт-Петербурга, на днях депутат Государственной Думы Михаил Салехард заявил, что ему достоверно известно о кладе его знаменитой прабабки, легендарной балерины Матильды Косинской. Многие отнеслись к его заявлению скептически. Но наш коллега, директор Агентства журналистских расследований «Золотая пуля» Андрей Обнорский решил проверить это заявление.
Обнорский не только провел собственное расследование, но и… Впрочем, остальное вы узнаете из репортажа Марии Траханной… извините, Марии Труханной.
На экране возник особняк Косинской в лучах утреннего солнца. Потом камера «наехала» и сразу оказалась за оградой, во дворе. В кадр впорхнула Мария Трах… извините, Труханная. И зачастила:
— Сейчас мы находимся на территории дворца выдающейся русской артистки балета, замечательного педагога Матильды Феликсовны Косинской. Косинская была ярчайшим представителем русской академической школы, ее искусству рукоплескала вся Европа. Она участвовала в изумительных «Русских балетах» Сергея Павловича Дягилева… К сожалению, после большевистского переворота Косинская покинула Россию. О судьбе и творчестве этой удивительной женщины можно говорить бесконечно долго, но сегодня к дворцу Косинской нас привела несколько иная тема.
Камера снова наехала и крупно показала меня. Я стоял в ватнике, который водитель «энтэвэшного» автобуса одолжил мне для съемок. Он в этом ватнике ремонтом своей «Газели» занимался, так что вид у ватника был подходящий… Я стоял в ватнике, курил, «устало» опирался на лопату.
— Вау! — сказала Светка. — Ты круче Бандераса.
— В каком фильме ты видела Бандераса в ватнике?
Я стоял на клумбе, за моей спиной высилась гора земли. Эту землю специально для клумбы и привезли, но зритель об этом, конечно, не подозревал. Выглядела груда земли внушительно.
— Андрей, — сунула мне в лицо микрофон Затрахан… тьфу, Труханная, — Андрей, расскажите, пожалуйста, что вы здесь делаете? Что происходит?
— Сейчас уже ничего не происходит…
Я курю и отдыхаю. Все самое интересное происходило до вашего приезда.
— Расскажите, пожалуйста, подробно, Андрей.
— Извольте… После громкого заявления господина Салехарда о кладе Косинской мы в Агентстве заинтересовались этим заявлением. Провели некоторую разработку, рассказывать о которой я сейчас не имею права. Скажу только, что нам до некоторой степени повезло и мы сразу же натолкнулись на информацию, которая косвенно подтвердила слова Михаила Салехарда.
— И? — взвизгнула Трах… тьфу! Вот прицепилась эта «траханная». Глупость какая!… А может, и не совсем глупость.
Чем— то она на Монику Левински похожа.
И микрофон она к губам как-то интересно подносит… интригующе-орально.
— И я решил на свой страх и риск эту информацию проверить с лопатой в руках.
— И?
— Я попробовал вычислить место, где теоретически может находиться клад… при условии, что он, конечно, существует.
Я поставил себя на место человека, которому нужно надежно укрыть нечто ценное в земле. Выяснилось, что таких мест не так уж и много. Точнее, три. Я взял лопату и начал копать.
— Вы работали в одиночку?
— Разумеется. Колхозом такое дело не делают. Вечером я приехал сюда и начал копать. Господин Салехард заявлял, что клад Косинской находится на глубине восьми метров. До этой глубины я не дошел. Но на семи метрах лопата уперлась в дерево…
— В дерево?!
— Да, в дерево… в крышку сундука.
Я повел головой и показал на нечто, покрытое грязным куском брезента. Камера последовала за моим взглядом… Я сдернул брезент. Под ним стоял довольно старинного вида сундук. Его одолжила нам Светкина подруга Василиса. Видела бы она, как телевизионщики мазали сундук грязью!… В общем, сундучок выглядел как надо — будто только что из земли. Йо-хохо и бочонок рому.
— Что, — спросила, «волнуясь», Траханная-Труханная, — в нем?
— Откуда же я знаю? До вашего приезда не открывал.
— Откроем?
Я почесал бороду:
— Хорошо бы, конечно, дождаться приезда властей. А то ведь затаскают потом.
— Под мою, — сказала Машка. — Под нашу ответственность, Андрей. Ведь все фиксирует камера.
Я некоторое время «колебался», потом махнул рукой:
— Была не была. Больше расстрела не дадут.
Мы «вскрыли» сундук. А внутри…
О, что было внутри! Всем Агентством собирали «сокровища». Внутри были «золотые червонцы» в «старинной» шкатулке.
Был «старинный» в «серебре» «Смит-Вессон». «Перламутровую» рукоятку украшали «рубины». Было «бриллиантовое» колье и «жемчуг» россыпью… В общем — клад.
Дураку понятно — клад!
Умному, может, и непонятно. Но не для умных же, в конце-то концов, существует ТВ.
На этом мое участие в «шоу» закончилось, а само «шоу» еще нет. Потому что на экране появился «ювелир». А как без ювелира? Общественность должна быть уверена, что ей не втюхают стекляшки вместо брюликов… Без ювелира никак!
И на экране появился «ювелир». А настоящий ювелир должен быть — что?… Правильно, евреем. Если ювелир или — Боже упаси! — зубной техник не еврей, то это уже, таки я вам говорю, не ювелир и не зубной техник… Это прямо… это прямо Иванов какой-то!
Наш «ювелир» как раз носил фамилию Иванов. Но внешность имел такую, что паспортистка, заглянув в паспорт при всеобщем обмене и увидевши там запись «русский», усмехнулась и понимающе подняла бровь. К ювелирному искусству Сергей Ильич тоже никакого отношения не имел — всю жизнь отработал инженеромтехнологом в оборонке. Потом архитекторы перестройки решили, что специалисты высочайшей квалификации должны делать кастрюли и раскладушки. Иванов с завода уволился и стал торговать на рынке поношенными шмотками.
Маша Затраханная называла Сергея Ильича Шмулем Ароновичем и совала ему в нос микрофон и «бриллианты». Иванов надувал щеки, держал в правом глазу специальную лупу и бормотал:
— Тэк-с, тэк-с… Полтора карата… тэк-с, тэк-с… два карата. А это? О-о-о!
О— о-о!
— Что? — тоненько запищала Трахнутая. — Что, Шмуль Аронович?
— Не может быть!
— Что? — в отчаянии кричала Машка.
Иванов закатил глаза и трагическим голосом заявил:
— Восемнадцать карат, или я не Шмуль Аронович Глузман!
— Ах! — воскликнула Машка так, как будто достигла оргазма.
…Вот так мы пошутили. Восемнадцать, блин, карат… И ни на полкарата меньше!
***
Первый звонок раздался, когда мы со Светланой только-только откупорили бутылку шампанского — надо же отметить наш успех. На Каннский фестиваль его, конечно, не представишь — там в жюри одни жлобы, вон, даже Сокурова забодали… Но все-таки мы сработали не худо.
Бандерас рядом со мной отдыхает, а уж про блестящую работу Иванова в роли Глузмана я ва-а-ще молчу — гигант! Гигант! Юрский!… Смоктуновский! Э-э, да что там — сам Мамонт Дальский!
Мы выпили шампанского. Телефон надрывался, и я снял трубку: алло!…
А звонила, оказывается, коллега — журналистка из одного весьма уважаемого издания. Толковая, между прочим, тетка.
Имеет два высших образования, знает шесть языков.
— Андрюхин, — сказала толковая, — я тебя поздравляю.
— Спасибо, — ответил я. — А с чем?
— С кладом. Разумеется, с кладом.
Андрюхин, дай эксклюзивчик.
Я опешил. Я спросил: ты, родная, что — серьезно? А она сказала: какие шутки? А я сказал: ты сама-то сюжет видела?
А она сказала: а как же? А я сказал… Ничего я не сказал. Я тихонько закрыл рот и положил трубку.
Потом телефоны звонили, не переставая.
Потом Светка сказала:
— Класс, Обнорский. Вам с Машкой Затраханной надо в Голливуде сниматься.
— Фамилия у Марии — Труханная, — возразил я.
— Пусть будет Затраханная, — заявила Светка… — Нормальный псевдонимчик между нами, девочками, говоря. Или, наверное, я лучше себе этот псевдоним возьму. Можно я, Шеф, буду так подписывать свои заметки?
— Перейдешь работать в какую-нибудь «клубничку» — ради Бога! А в «Явке с повинной» — извини, вульгарничать не позволю. Никаких Затраханных на страницах моей газеты не будет. Только Невъебенные… Понятно?
Нам было весело. Мы совершенно не предполагали, что нас ждет впереди.
Сначала на меня обрушился град звонков. Коллеги-журналисты интересовались кладом Косинской. Сперва я шутил. Потом стало не до шуток. Я хоть и понимал, что ТВ изобрели не для шибко умных, но ведь и не для идиотов… Я опечалился.
Я стал объяснять, что это шутка. Шутка это такая, понимаете? Прикол… Это, — говорили мне, — клад-то Косинской — шутка? Хе-хе, шутка! Андрюха, ты не темни, шепни на ушко: в какую сумму, хотя бы приблизительно, оценивают клад?
Тогда я задавал встречные вопросы: скажи мне, друг мой, может ли один человек за одну ночь выкопать яму глубиной СЕМЬ метров?… Большинство моих коллег после этого вопроса врубались и начинали хохотать, приговаривая: а я-то, дурень, попался на крюк!
Но некоторые не врубались. Тогда я задавал другой вопрос: а как ты, коллега, представляешь себе раскопки на территории государственного музея, охраняемого этим же самым государством? Ты что — охренел? Ты поле-то видишь?
Так вот мы пошутили… Негодяи — однозначно!
***
Через сутки все-таки народ успокоился, звонки прекратились. Светке я сказал:
— Чтоб больше идей твоих стопудовых, Аристарховна, я не слышал. Придумала ахинею какую-то…
— Но ты же сам, Андрей, одобрил.
— Я одобрил? — возмутился я. — Я эту ахинею одобрил?… Да, я одобрил. Вот и лишу тебя премии к чертовой матери!
— За что? — удивилась Светлана.
— За… за… в общем, иди работай. Я придумаю за что. Ну это ж надо такую ахинею придумать! ВАЗМУТИТЕЛЬНО!
***
А на другой день ко мне явился адвокат господина Салехарда. Вернее, сразу два.
Они пришли без предварительной договоренности, и я мог бы их не принимать. Но рассудил, что два серьезных человека без дела не придут, и скомандовал Оксане: запускай обоих, будем потрошить.
Оба адвоката оказались чем-то похожи.
Вообще я заметил, что все адвокаты немножко похожи. На лицах у них написано что-то такое… особенное. Они несут некую печать знания, которое не доступно простым смертным. Адвокаты значительны, как жрецы тайной секты или шаманы племени мамба… Рядом с ними, правоведами, ты ошущаешь себя ущербной, убогой, косноязычной полукриминальной особью. По крайней мере, им так хочется.
Впрочем, может быть, я не прав. Вот, например, Аня Лукошкина…
Вошли два правоведа. У одного был костюм в полоску, а галстук однотонный, у второго, наоборот, — лысина. Одного звали Филиппом Филипповичем, другого, наоборот, — Сергеем Станиславовичем. Но — близнецы.
Я предложил присаживаться, спросил насчет кофе-чаю и поинтересовался: что же их, правоведов-то, сюда принесло… то есть привело?
— Мы, — сказал Филипп Филиппович, — представляем интересы нашего клиента — Михаила Георгиевича Салехарда… А чай мы пить не будем.
— Да, — сказал Сергей Станиславович. — Не будем… дайте кофею.
Я понял, что это серьезно. Правоведы ловкие попались. Таким палец в рот не ложи. Э-э, нет, не ложи — ловкачи-правоведы. Я понял, что нужно спасаться.
— Конечно, — сказал я. — Сейчас я прикажу секретарше приготовить кофе.
Адвокаты заявили, что их клиент — депутат Государственной Думы, а моя безответственная телевизионная выходка подрывает и дискредитирует его имидж и т. д. и т. п. Они говорили довольно долго.
Я слушал, кивал головой и думал, что братаны подобную речугу формулируют короче: за базар, типа, отвечать надо!
***
На следующий день, около восьми вечера, Оксана уже ушла, и когда зазвонил телефон, я сам снял трубку.
— М-мне н-настоятельно н-нужно пе-переговорить с г-г-господином Обнорским, — сказал мужской голос.
— По какому вопросу? — спросил я.
— П-по очень в-в-важному.
Вот так — по очень «в-в-важному»…
И я верю. Я верю, что для того, кто звонит, вопрос очень важен. Но вот важен ли он для остальных, в том числе для Агентства «Золотая пуля» и для меня — Обнорского А. В.?
— Вы по какому вопросу? — повторил я.
— П-послушайте. Д-днем меня т-трижды фут-футболила с-с-секретарша. А д-дело в-важнейшее. Н-на нем вы сможете з-з-зработать и этические, и ф-ф-финансовые дивиденды.
Про «этические» дивиденды я ничего не понял, но ф-ф-финансовые меня заинтересовали. У нас аккурат сложился очередной кризис, денег не было даже на зарплату, и где их взять, никто не знал.
Днем мы провели совещание, обсуждали ситуацию больше часа, но ни к чему не пришли… Короче, именно упоминание про финансы решило исход дела.
Я сдался.
— Я, — сказал я, — Обнорский. Слушаю вас.
— Я м-могу предложить в-вам совершенный эксклюзив.
— Простите, как вас зовут?
— Олег.
— Очень приятно. А меня Андрей.
— Я з-знаю.
— Так в чем суть дела?
— У-у м-меня есть дневники Т-троцкого… Б-бронштейна.
— Поздравляю. А при чем тут я?
— Н-но ведь вы занимаетесь р-розыском к-культурных и-и-и-исторических ц-ц…
Вот оно в чем дело! Опять рикошет от «клада Косинской». Это определенно уже начинает надоедать.
— К Салехарду, — сказал я. — С розыском ценностей — к Салехарду.
— С-салехард конъюнктурщик, — резко ответил Олег, и я с ним мысленно согласился. — А у-в-вас ре-ре-путация…
— Хорошо. Хорошо, Олег. Объясните толком, что вы предлагаете.
— Я м-могу продать вам д-дневник и. п-письма Л-л-льва Т-троцкого. П-подлинники. А вы я-я-якобы провели расрасследование и их на-нашли. Это же ф-фурор. С-сенсация. И — д-деньги.
— А почему вы сами не хотите это сделать?
Олег некоторое время молчал, потом сказал:
— Н-не могу. Есть н-нюансы.
— Бывает, — согласился я. — А сколько вы хотите за ваши письма и дневники?
— В-вы покупаете? — обрадовано спросил он.
— Помилуйте! Кота в мешке?
— Я п-предоставлю образец. П-покупаете?
— Возможно. Так сколько вы хотите?
— Сущий п-пустяк. Тысяч десять, например.
— Рублей?
— Шу-шу-шутите? На С-сотби цена н-на такие р-раритеты…
— Почему бы вам, Олег, — перебил я, — не предложить ваши раритеты на Сотб?
— Это н-невозможно. У м-меня ос-ссобые об-об-обстоятельства.
— Кхе. Откуда у вас подлинники Троцкого? Если мне не изменяет память, Лев Давидович еще в тридцать девятом году продал свой архив Гарвардскому университету.
— У-у меня есть п-подлинники. Х-хотите убедиться?
Я сел на подоконник, закурил. За окном был конец мая, но листва на деревьях уже набрала полную силу, заматерела полетнему…
— Х-хотите у-убедиться?
— Да, хочу. Приносите ваши бумаги.
— Н-нет, невозможно.
— Ну, Олег, так дела не делают. Я вам уже объяснил: за кота в мешке я не заплачу ни копейки.
— Образец т-текста я оставил в ячейке к-камеры х-хранения М-московского вокзала. Записывайте к-код…
***
Через сорок минут я был на Московском вокзале. Вокзалы в России — это особая тема. О них можно писать исследования. Я не имею в виду исторический, инженерный или архитектурный аспект… тут я пас. Я имею в виду аспект криминальный. В этом отношении наши вокзалы интерес представляют несомненный.
Это мир бомжей, проституток, воров, скупщиков краденого. Это мир катал, таксистов-вампиров, наркодилеров, кидал, бандитов и контролирующих все это криминальное варево ментов. Как именно менты «контролируют», я комментировать не буду. Контролируют — и все тут. Умный читатель сам догадается, как милиция контролирует.
…В указанной ячейке я нашел большой конверт из плотной бумаги. Никаких надписей на конверте не было.
Я вышел из камеры хранения и нос к носу столкнулся с Ершом. Ёрш тоже меня увидел. Он вытащил изо рта сигарету и сказал: здрасьте.
— Здрасьте, — ответил я. — Сбежал что ли, Витя?
— Обидно слышать ваши подлые инсинуации, гражданин Серегин… Вышел по УДО {Условно-досрочное освобождение}.
— Ты, Ершов, по УДО? — удивился я.
— Тебе чего, Обнорский, паспорт показать?
— Покажи.
Ерш с понтом вытащил из кармана кожаной курточки новенький паспорт. Я заглянул, сразу понял — настоящий. На всякий случай запомнил номер. Ну чудеса — Ерш, рецидивист, которому вменяли три мошенничества, вымогалово и ограбление, вышел по УДО! Дальше ехать некуда…
— Поздравляю, — сказал я, возвращая паспорт.
— Мерси, — ухмыльнулся Ерш.
Я повернулся и пошел. Вслед мне Ерш крикнул:
— Вы, Обнорский, кажется, журналюга? Вот и пишите свои статейки.
— А в опере, — подхватил бугай, с которым стоял Ерш, — пусть Шаляпин поет.
***
Дома я вскрыл конверт, встряхнул, и на стол выпорхнули два листочка бумаги.
Один был формата А4 с машинописным текстом, второй — из тетради в клеточку, с рукописным текстом и оторванным уголком.