Константинов Андрей Дмитриевич. Травля лисы

   чухляндию в себе. Не посрамил звание ветерана МВД.
   Потом, когда водка прижилась, Иван Иванович закусил бутербродом с колбаской «экзотика» и закурил. Цвет лица постепенно возвращался к норме, то есть к алкогольно-бурому цвету.
   — Ну и что? — сказал полковник сам себе. — Ну, уроды… Но, в общем-то, ничего особенного. Четко дали понять: ты в наши дела не лезь, а мы не лезем в твои… Так на кой х… мне ихние дела?

***

   Партнеры вышли из универсама, сели в «фольксваген». И только здесь расхохотались, вспоминая «общение» с Иваном Ивановичем.
   …Полковник Комаров обогнул стол, протянул руку:
   Здравствуйте, товарищи офицеры. Давно вас жду.
   Купцов и Петрухин представились. Комаров долго тряс руку каждому, заглядывал в глаза. Полковник был не слишком умен, но хитер, имел крепкую ментовскую закваску… а как бы он иначе до полковника дорос?
   — Ну наконец-то, — сказал Комаров. — А то ведь один воюю.
   — Но все-таки успешно воюете, — Купцов кивнул на лохотронщиков.
   — А… эти-то? — сурово посмотрел на бригадира полковник. Он отлично понимал двусмысленность ситуации и догадывался, что товарищи офицеры все просекли. -…Эти-то? Залетные какие-то. А ну брысь отсюда, шпанята!
   Шпанята поняли и направились к двери. Но у дверей стоял Петрухин.
   — Прошу прощения, товарищ полковник, — сказал Петрухин. — А чего мы их отпускать будем?
   — А что же мы с ними можем сделать? — удивился полковник.
   — А очень просто: вывезти за город и от-мудохать дубинками.
   — Э-э… это же незаконно, Дмитрий Борисыч.
   — Херня какая, Иван Иваныч, — совершенно по-светски ответил Петрухин. — Они же жаловаться все равно не пойдут.
   Дмитрий быстро соединил оторопевших лохотронщиков наручниками и увел, бросив на ходу: «Я сейчас, скоренько».
   — Решительный, однако, у вас товарищ, — сказал Комаров.
   — Дмитрий Борисыч? Да, решительный.
   — А не он ли нынешней зимой своего напарника застрелил?
   — Не застрелил, а ранил. Во время задержания вора-рецидивиста… Вы же понимаете, товарищ полковник, — сказал Купцов, глядя полковнику в глаза.
   — Да, да, конечно, понимаю, — поспешно согласился Комаров. Врал он — ничего он не понимал в задержаниях, потому что всю жизнь просидел в кабинете. — Рецидивист, задержание… понимаю.
   — А этих уродов он обязательно отмудохает по полной схеме. Можете не беспокоиться, Иван Иваныч. Больше они здесь никогда не появятся.
   Именно это Ивана Ивановича и беспокоило, потому что с лохотрона он получал денежку. Небольшую, но стабильную. В принципе, «лохотронные» деньги погоды в бюджете Комарова не делали. Но жаден был Иваныч… ох, жаден.
   — Может, — сказал он осторожно, — не стоит такими методами действовать? Может, я профилактическую беседу с ребятами проведу? Э-э… в воспитательных целях?
   — Да я-то не против, — согласился Леонид. — Но Дмитрий Борисыч уже настроился на экзекуцию… в воспитательных целях.
   Вернулся Петрухин. Довольный, сияющий.
   — Я, — сказал он, — запер их покуда в грузовом отсеке «фолькса». Ты, кстати, Леонид, дубинку не брал?
   — Не брал.
   — Черт! А где ж она? Впрочем, не важно. У меня еще бейсбольная бита есть — ею даже сподручнее работать. Кости дробит — любо-дорого.
   Полковник Комаров сказал: «Кхе», — и перевел разговор на другую тему:
   — Ну вы орлы, ребята. Наслышан, как убийство в офисе подняли. Орлы. Показали класс, профессионализм.
   — Пустое, — сказал Купцов. — Повезло, и все тут.
   — Не скажите, Леонид Николаич. Весь город говорит о вашем раскрытии. Кто понимает, тот отдает должное мастерству. Буду счастлив с вами работать… Для начала хотел бы получить от вас план мероприятий на текущий год.
   — План мероприятий? — переспросил Петрухин, и Купцов услышал в его голосе нотки нехорошие, опасные.
   Он сразу вмешался:
   — К сожалению, не готов еще план, Иван Иваныч. Мы ведь только-только приступили к работе.
   — Ага… Ну, конечно. Дубинками легче махать, чем системно к делу подойти, — начальственно заметил полковник.
   «Мудашев», — подумал Петрухин. Купцов сказал:
   — Ну, кое-что мы все-таки сделали, Иван Иваныч. Вот, например, провели проверку личного состава на прошлые судимости.
   — Я эту проверку давно провел, — снисходительно ответил Комаров.
   — Вот как?
   — Вот так. Это же, голубчик, азы оперативной работы.
   — Понятно. Но мы с Дмитрием Борисычем обратили внимание, что среди персонала довольно много людей с судимостями, — сказал Купцов.
   — А кто? Водители да грузчики. Так с них какой спрос?
   — Согласен, — кивнул головой Купцов. — Ящики таскать можно с судимостью.
   — Ну вот, — сказал полковник. Он очень быстро обрел прежнюю уверенность и вальяжность. — Шофера да грузчики… а среди среднего и старшего звена судимых, товарищи офицеры, нет. Так что вы впустую время потратили. И все потому, что вовремя не представились мне… дисциплинка!
   — Да, да. Вы правы, Иван Иваныч… А Фельцман? — спросил вдруг Купцов. Почти равнодушно спросил, но полковник Комаров понял: вот он, капкан-то.
   — Фельцман? — как бы удивленно, как бы с трудом припоминая, спросил Комаров.
   — Фельцман, — повторил Купцов. — Как же Фельцмана-то вы упустили?
   — А что Фельцман? — пожал плечами Комаров. — Изя Фельцман — всего-то компьютерщик. Технический, так сказать, персонал.
   — Не совсем так. Фельцман имеет доступ ко всем файлам. Фактически он знает больше, чем любой другой сотрудник фирмы.
   — Какой же вывод вы, господин Купцов, из этого делаете?
   — Сначала, Иван Иваныч, я подумал, что это ошибка. Небрежность, если угодно. А потом…
   — Что? Что потом?
   — Потом я узнал, что Фельцман — ваш хоть и дальний, но родственник.
   «Вон он, капкан-то! — подумал Комаров. — Подставили, подставили с этой еврейской родней. Как знал, что нельзя устраивать Изю… как в воду смотрел. Аи, капкан!»
   — Изя Фельцман? — задумчиво спросил Комаров. — Мой родственник?
   Купцов молча положил на стол лист бумаги. Иван Иванович взял бумагу, надел очки. Прочитал быстро, швырнул лист обратно.
   — Ловкие вы ребята, — сказал он. — В фирме без году неделя, а уже сожрать хотите… копаете под меня, подсиживаете.
   — Нет, — ответил Купцов.
   — А это что? — Иван Иванович кивнул на бумагу. — Явно подкоп под меня.
   — Мы, Иван Иваныч, вовсе не хотим занять ваше место. Оно нам не нужно, — сказал Купцов. Полковник слушал, оттопырив нижнюю губу. — Мы просто хотим, чтобы вы нам не мешали.
   — Меня на эту работу пригласил лично Брю… Виктор Альбертович, — с достоинством ответил Комаров.
   — Мы знаем, полковник, что тебя пригласил Брюнет, — сказал Петрухин. — Потому и говорим с тобой уважительно. Иначе ты бы уже сейчас собрал манатки и покинул этот кабинет.
   — А ты уверен? — спросил полковник.
   — Нет, не уверен. Не могу исключить, что Брюнета более устроит компромисс и он решит не замечать твоих, полковник, шалостей.
   — Это каких же шалостей?
   — Истории с Фельцманом — раз. Лохотронщиков — два.
   — Лохотронщиков я пресек и выставил с объекта.
   — С лохотронщиков ты, Иван Иваныч, получал долю.
   — Это, господин Петрухин, еще доказать надо, — произнес Комаров.
   — Не надо, Иваныч… не надо. Мне Брюнет поверит на слово. А если и этого будет мало, мы с Леонидом Николаевичем проведем глубокую проверку твоей «работы» и, как ты сам понимаешь, что-нибудь обязательно найдем… Тогда — извини.
   Комаров взял со стола и скомкал лист бумаги, который подал ему Леонид.
   — Зачем вы ко мне явились? — спросил он.
   — Помилуйте, — ответил Купцов. — Вы сами нас вызвали.
   Бумажный комок пролетел через кабинет и упал в корзину для мусора.
   — Чего вы хотите?
   — Не мешайте нам работать, Иван Иваныч, — жестко сказал Купцов. — Пейте водку, получайте зарплату, но не лезьте в наши дела.
   — Я… обдумаю… ваше… предложение, — медленно выговорил полковник. И добавил механически, по старой гувэдэшной привычке:
   — Ответ вам сообщат.

***

   Партнеры сидели в «фольксвагене» и смеялись. Почему, действительно, не порадоваться, когда одержана маленькая победа. Маленькая, но на самом деле важная… «Ответ вам сообщат».
   Партнеры смеялись, вспоминая жалкие потуги полковника сохранить лицо… В переборку, отделяющую кабину от грузового отсека микроавтобуса, постучали.
   — Едрен батон! — хлопнул себя по лбу Петрухин. — Я же про лохотронщиков совсем забыл.
   Дмитрий выскочил из кабины, открыл боковую дверь грузового отсека, где сидели скованные наручниками бригадир и «задарочный». У «задарочного» на лбу налилась хорошая шишка. На Петрухина дыхнуло жаром — железная коробка без окон раскалилась на солнце. Оба лохотронщика сидели мокрые, как в сауне.
   — Рекламная акция, — весело сказал Петрухин. — Дисконтные карты, дающие право на скидку… Вылезай, уроды!
   Лохотронщики вылезли из «фолькса», Петрухин снял с них наручники.
   — Если я еще раз встречу здесь вашу бригаду — пеняйте на себя. И крыше своей передайте… Кто крышует?
   Оба «пленных» молчали. Петрухин вздохнул и сунул в нагрудной карманчик бригадиру листок бумаги.
   — Здесь, — сказал он, — мой телефон. Ежели ваша крыша чего-то не поймет — пусть звонят.
   Никто ему, разумеется, не позвонил.

Петрухин:

   Вот так мы с Ленчиком стали «инспекторами» и начали работу у олигарха Голубкова. Для меня, впрочем, он на всю жизнь останется Брюнетом — ловким фарцовщиком с Гшеры.
   Работы в хозяйстве Брюнета было полно… Ее было полно — хоть домой не уходи! — но никакого морального удовлетворения она не приносила. Материальное — да, а вот моральное… Мы с Ленчиком пахали как пчелки, вживались в коллектив. Проводили стандартные кадровые проверки, исследовали объекты на предмет безопасности… Мы знакомились с людьми, налаживали контакты. По ходу дела выявили охранника-наркомана и пресекли хищение нескольких тонн цветного металла. Брюнет был определенно доволен. А я нет. Не хватало некой изюминки. Той, что органически присутствует в розыскной работе… Вроде все нормально, все «как у взрослых»… А изюминки нет. Нет изюминки — нет и куража. А без куража что за работа? Это не работа, а так… времяпрепровождение.
   Я так Ленчику и сказал. Он меня выслушал внимательно и вроде даже с пониманием, но ничего не ответил. Вернее, буркнул чего-то, а чего буркнул — я не разобрал… Нет, все-таки Леонид Николаич меня частенько удивляет.
   Вот так мы и начали работать. Мы даже составили план и даже утвердили его у полковника Комарова. Иван Иваныч был, по традиции, нетрезв и потому выпендриваться не стал — не читая наложил резолюцию: «Согласовано. Комаров». Потом предложил выпить по полтишку. Мы, не чинясь, выпили, потрепались с Иван Иванычем за жизнь… он в поддатом состоянии очень даже ничего оказался мужичок, с юморком.
   Так что мир с «начальником» мы восстановили, «план» подписали и доложили его Брюнету. Собственно, какие ты планы ни составляй — реальную работу бумажки не заменят. Но два пункта нашего «секретного меморандума» требовали участия Брюнета.
   — Что это? — спросил Брюнет.
   — План. Составлен согласно указаниям товарища Комарова, — ответил я.
   — Ты что, издеваешься? — спросил Брюнет.
   — Нет, не издеваюсь. План. Товарищ Комаров одобрил.
   — Ну вы, блин, даете! — хмыкнул Брюнет. — Он что, трезвый был?
   — Нет, нормальный.
   — Так мне-то этот план на кой хрен нужен?
   — Да, в общем, он тебе и не нужен. Однако два пункта требуют твоего участия. Во-первых, склад на Руставели необходимо охранять кинологу с собакой… одному сторожу там не осилить. Во-вторых — закуток в заборе.
   Брюнет мне тогда ответил, что относительно склада он согласен — одному сторожу там делать нечего. А вот закуток… Ну насчет закутка нужно объяснить: с обеих сторон к зданию офиса «Магистрали» примыкал забор. Серый, скучный бетонный забор со ржавой колючкой по верху. За забором — понятное дело — завод. Посмотришь на этот забор под дождем, когда по ржавой проволоке сбегают капли воды — жить не хочется… честно. А уж работать на заводе, который за этой проволокой… в общем, все ясно. Итак: стоит забор. А метрах в сорока от офиса в заборе есть П-образное углубление. Метра два на два. Зачем его сделали, кто и когда — непонятно, потому что кроме куста шиповника и большой кучи известного происхождения ничего там больше нет. Вот этот-то аппендикс мы с Ленькой и рекомендовали закрыть. Потому что теоретически он вполне пригоден для засады. Телекамера над входом в офис наш закуточек «не берет», а там, за кустом шиповника, запросто могут укрыться три-четыре человека.
   — Ладно, — сказал Брюнет, — решим вопрос.
   На этом мы про закуток и забыли. До того момента, пока он не пригодился…
   Итак, мы стали работать у олигарха. Все шло вроде бы гладко… но изюминки не хватало.

Глава третья
ИЗЮМИНКА

   Однажды в середине июня к Брюнету пришла посетительница. Петрухин встретил ее в коридоре, проводил долгим взглядом и, почесав затылок, сказал неопределенное: «Да-а…» Потом прошел вслед за женщиной в приемную. Но в приемной посетительницы уже не было. А была только секретарша Брюнета — Леночка.
   — Леночка, — сказал Петрухин небрежно, — а что это за дама только что в приемную зашла? К Виктору?
   — А что? — спросила Леночка с вызовом.
   — Да так… я тут вроде как по безопасности. Мне все положено знать.
   — Да, Дмитрий Борисыч, дама пришла к шефу. Что еще вы хотите знать?
   — Да, в общем-то, ничего, — ответил Петрухин и вышел. Направился к себе.
   В кабинете сидел Купцов и, как всегда, изучал какие-то бумажки. Вдумчиво и сосредоточенно.
   — Слышь, трудоголик, — позвал Петрухин. — Я щас такую фемину видел. Ноги — беда!
   — Кривые? — поинтересовался Купцов.
   — Сам ты… кривой. Я же говорю — беда. Катастрофа. SOS… К Брюнету пошла, между прочим… ух, ноги!
   Значит, говоришь кривые ноги?
   — Тьфу ты! — огорченно сказал Петрухин и тоже попытался заняться делом. Ничего не получилось.
   Помучившись минут двадцать, Дмитрий встал и направился к двери. Когда он потянулся к дверной ручке, дверь вдруг сама распахнулась. На пороге стояли Брюнет и… давешняя незнакомка. «На ловца и зверь бежит», — подумал Дмитрий.
   — На ловца и зверь бежит, — сказал Брюнет. — Вот, Танечка, именно здесь, в этом невзрачном кабинете, и обитают два великих сыщика. Такие, знаешь, с виду простые… я бы даже сказал: недалекие, раздолбаистые, никчемные и где-то даже тупые, — говорил Брюнет. А незнакомка слушала его с улыбкой, но на самом деле она была весьма напряжена. И еще… она была красива. — Но такие они только с виду, Таня. Позвольте я вас познакомлю, господа. Вот, извольте любить и жаловать — моя давняя неразделенная и безнадежная любовь Татьяна Андреевна. А это, Танечка, самые лучшие сыщики Санкт-Петербурга…
   Татьяна Андреевна смотрела на Петрухина большими серыми лучистыми глазами. В глубине этих удивительных глаз скрывалась тревога. И голос у нее тоже оказался тревожным, волнующим.
   — Очень приятно, — сказал Дмитрий Петрухин. Он был несколько огорошен вызывающей красотой женщины. И она это видела. А он видел, что она это видит. Это было не очень приятно: опер должен уметь скрывать эмоции.
   Брюнет тем временем представил Купцова. Потом он сказал:
   — Господа сыщики, у Татьяны Андреевны есть проблема, заниматься которой милиция не хочет… нужно помочь женщине. Как — возьмемся?
   — Попробуем… если Татьяна Андреевна расскажет нам о своих неприятностях.
   — Расскажу, — ответила Татьяна Андреевна и тряхнула головой. Темно-каштановые, с темным металлическим блеском, локоны метнулись беспокойно.

Татьяна:

   Мои неприятности… если можно назвать ЭТО неприятностями… мои неприятности начались еще в апреле. С телефонного звонка. С глупого телефонного звонка. Уровень глупости граничил с идиотизмом… так мне казалось тогда. Был вечер. Замечательный апрельский вечер. Было очень тепло, тихо, по Неве плыл лед. Я стояла у окна и смотрела на этот лед. Мне было очень хорошо. Хорошо и спокойно на душе. В гостиной Николай с Валеркой играли в шахматы, и я слышала их голоса сквозь приоткрытую дверь. Валерка выигрывал партию за партией… легко. И кричал мне:
   — Ма, а я опять дядю Колю сделал! Уже четыре-ноль!
   — Не ври, — ответил Николай. — Три-ноль… Сделал он, понимаешь…
   — Нет, четыре! Нет, четыре!…
   Мне было хорошо. Мне казалось, что так будет всегда. И даже будет еще лучше. По крайней мере, я сделаю все, чтобы так и было.
   — Ма, — закричал Валерка за стеной, — а я опять дядю Колю сделал! Уже пять-ноль!
   — Не ври. Всего четыре-ноль… Сделал он, понимаешь!
   За окном плыл серый лед по синей Неве, и мне было хорошо. Вот тогда и зазвонил телефон. Я улыбнулась и сняла трубку:
   — Алло.
   — Николая можно услышать? — произнес женский голос.
   Я вообще— то никогда не спрашиваю: а кто это? Я просто зову мужа. Но в тот раз я почему-то спросила. Я не знаю почему… но я спросила:
   — А кто его спрашивает?
   Женщина засмеялась. Зло, злорадно, с издевкой… Я сначала не поняла. Я услышала этот смех, но сначала его не оценила… Я удивилась и даже слегка отодвинула трубку от уха. Женщина отсмеялась и сказала:
   — Любовница.
   Плыл по Неве лед… от него тянуло холодом.

***

   — А когда был звоночек? — спросил Купцов.
   — Что? — спросила она… вздрогнула, уронила столбик серого пепла.
   — Когда, Татьяна, был звонок? — повторил за Купцова Петрухин.
   — Двадцать седьмого апреля. Около восьми вечера.

***

   …Да, около восьми вечера это было… Любовница, ответила женщина и положила трубку. За стенкой мой сын сказал моему мужу: «Главное, дядя Коля, — твоя позиция в дебюте…» «Пустяки, пустяки, — говорила я себе. — Кто-то номером ошибся. Номером ошибся — и хулиганит… Любовница! Ну какая у Николая любовница? Он же ТЕЛЕНОК. Пустяки, пустяки, не может этого быть.»
   Перед сном я рассказала Николаю про звонок. Он посмеялся и сказал: «Ерунда. Глупая шутка. Ты что, лисенок, ревнуешь?» А я ответила: «Конечно». Молодой муж — это опасно. О, как это опасно!
   Вот и все. Хиханьки да хахоньки… до следующего звонка. Он произошел тридцатого. Тридцатого, около восьми часов вечера, как и первый. Надо сказать, что про тот — первый звонок — я уже подзабыла. Не то чтобы забыла совсем, нет… но — подзабыла. Все-таки прошло три дня и казалось, что имело место быть недоразумение, совпадение, ошибка, глупость.
   В этот раз к телефону подошел Валерка.
   — Ма, — сказал он, протягивая мне трубку, — тебя.
   Я взяла трубку и взъерошила Валерке волосы и чмокнула его в висок.
   — Алло.
   — Сынок твой подходил? — спросила трубка ТЕМ САМЫМ голосом.
   — Кто это? Кто говорит?
   — Сынок твой подходил. Дитя невинное, полное надежд и устремлений… Но не все сбудутся, мамаша. Не все, мамаша.
   — Послушайте!… Что вы такое говорите? — Не все сбудутся. Нет, не все… А кровь может пролиться.
   — Послушайте же! Что вы несете? Кто вы? Зачем вы звоните?
   — Предупредить, дура, — сказал голос. — Пока только предупредить.
   И гудки потекли из трубки. Ядовито потекли, ядовито. Страшно мне стало, тошно… Глав-АО нов, сказал мой сыночек, позиция в дебюте… мне стало очень страшно… позиция… в дебюте.
   Я закатила истерику Николаю. Он тоже испугался. Неизвестно, кого больше: меня или этой ЛЮБОВНИЦЫ… Он клялся и божился, что у него нет любовницы. И никогда не было. Раньше я в этом нисколько не сомневалась. Но раньше не было и звонков от неизвестной женщины… «Дитя невинное, полное надежд и устремлений. Но не все сбудутся, мамаша… А кровь может пролиться».
   Я как вспомню эти слова — мороз по коже.
   Я стала бояться телефона. Я где-то читала, что у человека в ожидании дурных известий может развиться психоз. Мне кажется, у меня он начал развиваться в те дни. Я стала бояться телефона. А он опять замолчал. Но легче от этого не стало. Звонки были ужасны, но и их отсутствие — тоже. Раз она не звонит, думала я, вдруг она что-то готовит? «А кровь может пролиться», — сказала Любовница… Я успокаивала себя как могла, но это не очень помогло.
   Следующий звонок прозвучал четвертого мая. И опять в восемь вечера.
   — Ты еще не купила своему мальчугану каску и бронежилет?
   — Послушайте! Что вы хотите от меня?
   — От тебя? От тебя, сучка, я ничего не хочу. А вот твоего сынка хорошо бы пустить на запчасти… На них всегда есть спрос, — сказала она и засмеялась. Смех у Любовницы был неискренний. Неискренний и страшный.
   После этого звонка я не спала всю ночь. А наутро я написала заявление и отнесла его в милицию.
   — Приняли его у вас? — с интересом спросил Купцов.
   — Они не хотели принимать, — ответила Татьяна Андреевна. Купцов понимающе кивнул. — Но я настояла.
   — Ценю вашу настойчивость, — сказал Леонид. — Я бы тоже сделал все, чтобы вашу заяву не принимать.
   Татьяна Андреевна посмотрела на него почти с ненавистью.
   — Почему? — спросила она. — Почему все в милиции так равнодушны к чужой беде?
   — Они не равнодушны, Татьяна Андреевна… Хотя и равнодушные тоже есть. Но главная причина в том, что РУВД нужно поднимать реальные дела: убийства, разбои, кражи…
   — А я, значит, пришла с пустяком? — спросила Татьяна Андреевна.
   — Да, с точки зрения милицейского следака вы пришли с пустяком.
   Она вытащила из пачки новую сигарету. Петрухин предупредительно щелкнул зажигалкой. Татьяна Андреевна улыбнулась ему. Но улыбка была дежурной, не более того.
   — Вы разделяете точку зрения милицейского следака? — спросила она у Купцова.
   Леонид ответил:
   — В нынешнем своем положении — нет. Я разделяю вашу тревогу… Так что было дальше?
   — Дальше? Дальше… я пошла к гадалке.
   — К гадалке? — не скрывая изумления, спросил Брюнет.
   — Да, Витя, к гадалке, — сказала Татьяна Андреевна. — Смешно? А эту мысль, кстати, подал мне лейтенант в милиции. Вы бы, говорит, к экстрасенсу сходили, что ли?
   — Идиот, — буркнул Петрухин. Брюнет кивнул. А Купцов неловко кашлянул в кулак.

***

   …Я пошла к гадалке. Я посоветовалась с Маринкой и пошла к гадалке. Маринка, подружка моя, протекцию мне устроила… Вы улыбаетесь, а ведь к хорошей гадалке не так-то легко попасть. И я пошла к гадалке, к Александре.
   Горели свечи, и пахло чем-то незнакомым. Но не как в церкви. В храме тоже жгут свечи, но пахнет совсем по-другому. Александра долго на меня глядела. Пронзительно. У меня даже голова закружилась. «Кровь на тебе, — сказа/га, — кровь. Умрешь ты, Таня. Мертвой тебя вижу. В гробу с червями вижу тебя. Беги, Таня, беги… Уезжай отсюда. Может, спасешься».
   Как я от нее вышла — не помню. Ничего не помню. На улице женщина ко мне подошла, говорит: вам что, голубушка, плохо? А мне не плохо было — мне жутко было. Ноги не держат, и в глазах — свечки, свечки. Села в машину — дрожу. Зябко мне, ключ в замок не вставить… «В гробу с червями вижу тебя… Беги, Таня, беги».
   Татьяна Андреевна уронила сигарету и заплакала. Трое мужчин сконфуженно молчали. Иронизировать по поводу гадалки теперь было совсем неуместно.

***

   Домой Татьяну Андреевну отвез Петрухин. Она отнекивалась, говорила, что доберется сама, но Дмитрий настоял. Брюнет галантно поцеловал гостье руку, а провожать не пошел. Слегка раздвинув жалюзи в кабинете «инспекторов», он смотрел, как Петрухин помогает Татьяне Андреевне садиться в машину… Брюнет усмехнулся, повернулся к Купцову и сказал:
   — По-моему, Дмитрий Борисыч повелся на Лису.
   — Как? — спросил Купцов. — На кого?
   — На Лису… на Татьяну Андреевну Лисовец.
   — А… не знаю. А ты, Виктор, давно ее знаешь?
   — Лису-то? Тыщу лет знаю. Была когда-то у меня с ней история. Романтическая до абсолютной пошлости… Но, слава Богу… — Брюнет не договорил, умолк.
   — А что «слава Богу»? — спросил Купцов.
   — Да ничего. Ты Борисычу скажи, что… Впрочем, я сам скажу.
   Брюнет посмотрел в окно. Автомобиль с Петрухиным и Татьяной Лисовец уже уехал со стоянки, исчез в блестящем потоке автомобилей на мокрой набережной. Брюнет пошел к двери, остановился, посмотрел пристально на Купцова и сказал:
   — Вы с ней поосторожней.
   — Поосторожней?
   — Да, поосторожней. Баба она и красивая, и умная. Но — стерва… Я ей не особо верю.
   — Зачем же мы беремся ей помогать? — спросил Купцов.
   — Не знаю, — сказал Брюнет. Уже взявшись за дверную ручку, он произнес:
   — Она разбивает сердца.
   И вышел.

***

   Петрухин вернулся только спустя два часа. Возбужденный, азартный. За окном шел июньский ливень, на плечах у Петрухина сверкали капли воды.
   — Ух, — сказал он, — что за женщина!
   — Ага, — сказал Купцов.
   — Что — «ага»? — сказал Петрухин.
   — Она разбивает сердца, — сказал Купцов. За окном сверкнуло, и прокатился гром.
   В долгом раскате потонула фраза, которую в ответ произнес Петрухин. Купцов переспрашивать не стал, а спросил только:
   — Ты работать будешь?
   — Ага…
   — Давай прикинем, что у нас получается с этой Лисой. — Купцов взял лист бумаги и прочитал вслух свои записи:
   — Лисовец Татьяна Андреевна. Возраст — на вскидку — около тридцати. Замужем. Мужа
   зовут Николай. Сына — Валерка.
   — Его зовут Николай Савельевич. Фамилия — Борисов. Но брак у них официально не зарегистрирован, — сказал Петрухин.