Страница:
Ехали долго. Когда подъехали, во дворе дома стоял «фольксваген». Петрухин успел.
— Светка, — сказала за моей спиной Марина. — Светка, просыпайся, приехали.
В зеркало я видел, как Марина пытается растолкать свою «дублершу». Гусева кривила губы, пускала слюну, но просыпаться не хотела. Видимо, она хорошо вмазалась {Укололась}.
— Просыпайся, сука! Наркоманка гребаная! Просыпайся!
На меня Марина нисколько не обращала внимания. Это у известной категории пассажиров обычное явление — водила для них всего лишь часть автомобиля. Что ж на него внимание обращать?… Мне такой пассажир нравится больше, чем разговорчивый. А то, что Марина не обращала на меня внимания, радовало вдвойне. Позже мы пообщаемся по полной программе.
Марина еще секунд тридцать повоевала со Светланой, толкая, матерясь, пытаясь привести в чувство. Все это было в достаточной степени привычно и противно. Я практически не обращал внимания… И едва не упустил пару интересных фраз.
— Тварь! Шизофреничка! Наркоманка! — шумела Марина и тыкала свою подружку кулаком в бок. — Такая же дебильная тварь, как и твой е…рь Леша! Снайпер херов! Стрелок! Наркот!
Из этого матерного потока я вычленил слова про некоего Лешу. В переводе на нормальный русский язык получалось, что Леша состоит в интимных отношениях со Светланой. Что стрелок он плохой. Что он наркоман и «дебильная тварь». А что? Нормальная характеристика для человека, который стрелял в Лису и ее сожителя. По крайней мере, очень похоже. Стрелок он действительно не очень меткий.
Марине, наконец, надоело биться с Гусевой. Она обернулась ко мне:
— Подожди меня, мастер, пять минут. Зайду к одной подруге, и поедем назад.
— Прошу пардону, — сказал я. — Не худо бы рассчитаться.
— Не писай, папа. Я же тебе залог оставляю, — ответила Марина и мотнула каштановой головой в сторону Гусевой.
В глазах любого таксиста такой «залог» стоил не более, чем использованный презерватив. Но меня устроил. Я сказал:
— Ну… гляди, подруга. Только недолго.
— Не писай. Мне всего-то с дохлым мясом попрощаться, папа, — бормотала Марина и шарила в сумке…
Нашла связку ключей, побренчала и выбралась из «антилопы». Напоследок отвесила пощечину Гусевой. Светлана Петровна сказала: «Мэ-э…»
Марина вылезла из «антилопы» и пошла к подъезду. Походка у нее была почти трезвой.
Я дождался, когда она скроется в подъезде, и пошел за ней следом. Гусева осталась дремать в салоне. Она спала здоровым, крепким — героиновым — сном.
Марина вошла в квартиру. Ей было страшно. Она даже забыла закрыть входную дверь, и ветерок, влетая через незакрытую форточку, сквозил над пыльным полом… Марине было жутко. Подбадривая себя, она кашлянула и сказала вслух:
— Поглядим, где висит эта лисья шкура… Шкура старая, молью траченная. Ну, кто теперь на тебя позарится, шкура? Только добрый дяденька некрофил… Да и тот навряд ли. Висельники, говорят, обсераются. Кто ж тебя, обосравшуюся, трахать станет? А, подружка-поблядушка? Лисичка-сестричка, дрянь паскудная… ты где?
Марине было очень страшно в сумеречной этой квартире с задернутыми шторами. Очень. Она открывала дверь за дверью. За любой из них ожидая увидеть опрокинутый стул и босые ноги с перламутровым педикюром в полуметре над полом… Ожидая и боясь одновременно. Иногда ей чудились звуки шагов, человеческого дыхания. То впереди, то за спиной. Иногда ей казалось, что вот сейчас мертвая Лиса положит ей сзади руку на плечо и спросит… а что она спросит? Что обычно мертвецы спрашивают у живых? Не знаю… О Господи, я не знаю!
Я ничего не знаю. Помоги мне, Господи! Помоги мне… помоги…
На большом круглом столе в гостиной она увидела лист бумаги — белый четырехугольник в центре черного полированного круга. На сквозняке бумага слегка шевелилась. Улететь ей не давала массивная бронзовая пепельница, прижимающая угол листа. Марина хотела подойти, но не стала этого делать… И так все ясно: предсмертная записка. Предсмертная записка. Два слова, похожие на короткий — из паровоза и одного вагона — эшелон… Эшелон с мертвым машинистом, помощником и мертвыми же пассажирами. Прощайте, сипит гудок…
Марина остановилась перед последней, самой дальней дверью трехкомнатной квартиры Борисова. Здесь была спальня — лисья нора, — и резонно предположить, что Лиса повесилась именно здесь… Марине даже показалось, что она уловила слабый запах испражнений — малоприятный спутник повешения. Она даже разглядела сквозь матовое стекло двери бледную тень повесившейся Лисы.
Марина взялась за изогнутую ручку двери… слегка нажала. Но сил уже почти не было. Она ощущала слабое сопротивление пружины дверного замка. Ей даже казалось, что кто-то держит ручку с ТОЙ стороны двери. Что дверь — это дверь в страну мертвых. Марине показалось, что ручка холодна, что она почти ледяная. Что тот, кто взялся за ручку с ТОЙ стороны, начал медленно открывать ее, помогая Марине войти ТУДА. Марина выкрикнула, обернулась… Она была на самом краю реальности. Еще шаг… всего один шаг… и она сорвется с этого осыпающегося края и упадет в темную воду. Там обитают монстры, рожденные человеческим мозгом… О, как они совершенны!
Марина была на самом краю, хотя никто не знает, есть ли этот край, и если есть, то где он проходит… Она была на краю пропасти… Внезапно она снова услышала шаги за спиной. Тихие, но отчетливые.
Она обернулась и увидела в дверном проеме темный человеческий силуэт. И тогда она закричала…
Этого мы не знаем. Марина закричала, ринулась обратно — к двери в спальню… Она уже схватилась за ручку, но что-то, видимо, разглядела там, в глубине, за матовым стеклом… что-то она разглядела. Возможно, свое отражение.
— Нет! — пронзительно выкрикнула Марина и рухнула на пол.
Купцов подошел, сел на подлокотник кресла, покачал головой, потом достал из кармана телефон, набрал номер. Отозвался Петрухин.
— Поднимайся сюда, — сказал Купцов. — Надо посоветоваться.
…Петрухин в ситуацию въехал сразу.
— Так мы же, — сказал он, — могем ее вообще до полусмерти закошмарить. Даже повешенную Лису можем ей показать…
— Может, лучше изнасилованного енота? — спросил Купцов.
Но Петрухин увлекся и увлеченно развивал свою мысль:
— Не, ну ты сам врубись, Лень: висит Лиса в петле, а мы внизу, прямо под «покойницей», колем Маришку. А? Как тебе?
— Никак, — отрезал Купцов. — Глупости это.
— Ага! Глупости!… А не хочет, к примеру, Мариша колоться, начинает мозги пудрить — Лиса ей сверху замогильным голосом: «Врешь, падла!» А, Лень? Как тебе?
— А может, тебя вместо Лисы подвесим? — спросил Купцов. — И это ты будешь замогильным голосом орать?
Петрухин жизнерадостно заржал, но потом сказал строго:
— Меня нельзя вешать, инспектор Купцов.
— Это почему же тебя нельзя вешать, инспектор Петрухин?
— А я — золотой фонд русского приватного сыска, Леонид Николаич. Меня можно только заспиртовать — и в музей.
— Ну, спиртовать-то тебя особо и не надо. А в музей можно… В Кунсткамеру.
…Чибирева застонала, зашевелилась. Партнеры перестали пикироваться. Возможно, читателю покажется циничным такое поведение сыщиков. Что, мол, за шуточки над упавшей в обморок женщиной? Может быть, нужно срочно вызвать врача? Может быть, она в опасности… а два урода зубоскалят над распростертым телом. Да еще и плоско зубоскалят.
Что можно ответить на это?… Пожалуй, что и нечего. Разве что напомнить, зачем пришла в эту квартиру Марина Чибирева. А пришла она полюбоваться трупом доведенной до самоубийства женщины…
Дрогнули веки Марины Чибиревой. Купцов легонько похлопал ее по щеке:
— Вставайте, Марина Львовна, вставайте… Ну, как самочувствие?
— Что… Кто вы?
— Я-то? — жестко ухмыляясь, спросил Петрухин. — А ты догадайся сама, ангел мой сердешный, кто я и зачем я здесь.
Чибирева села, огляделась по сторонам. Дверь в спальню была открыта, там горел свет… свисала с люстры обрезанная веревка… Марина закрыла глаза. На секунду ей показалось, что все это — бред, сон… Вот сейчас она откроет глаза и окажется у себя дома. И все еще живы, живы. И нет никаких свисающих с люстр веревок. И нет никакого мужика с вроде бы знакомым, но неузнаваемым, ускользающим лицом. Марина закрыла глаза и оказалась в спасительной темноте. Но и сюда, в темноту, ворвался голос Петрухина.
— Глаза закрывать не надо. Надо смотреть на меня.
— Где… Татьяна? — спросила Марина. Пауза между словами «где» и словом «Татьяна» была длиной в одну человеческую трагедию.
Петрухин покосился на веревку, которую сам же и повесил, потом хмыкнул и сказал:
— Где? Известно где, Мариша, после таких-то дел оказываются. Или ты не знаешь? — Он выдержал паузу, потом выкрикнул: В морге!
Марину затрясло. Заколотило, как на вибростенде. Два мужика смотрели на нее сурово, без всякого сочувствия. Когда Марина наконец успокоилась, Купцов спросил:
— Что же теперь делать-то будем, Марина Львовна?
— А что делать? — сказал Петрухин. — В тюрьму ей пора собираться.
— Вы кто? — испуганно спросила Марина.
— Мы-то? — Петрухин зловеще улыбнулся. — А ты не знаешь? Довела человека до петли — и ничегошеньки не знаешь? Так, Чибирева? А ты знаешь, что статью «доведение до самоубийства» никто не отменял? А? Ты это знаешь? Что молчишь?
Петрухин говорил быстро, агрессивно, каждую фразу подкреплял обличающим «тычком» указательного пальца. Купцов во время выступления партнера держался на втором плане… роли были распределены.
— Ты, Чибирева, довела Татьяну Лисовец до самоубийства.
— Я?
— На веревку смотри! — скомандовал Петрухин. Марина послушно посмотрела, но тут же отвела взгляд. — Не хочешь? Теперь ты не хочешь? Теперь страшно? А когда на пару с наркоманкой Гусевой звонили Лисе, советовали повеситься, страшно не было?
— Это не я… не я! Поверьте, это не…
— Запись поставить? — зловеще спросил Петрухин. — А? Ты хочешь, чтобы я поставил запись? Я сейчас ее поставлю.
Дмитрий ткнул пальцем в кнопку автоответчика.
«Ты еще жива, сучка недострелянная? — сказал телефон голосом Гусевой. Марина вздрогнула. — Зажилась ты, тварь такая, зажилась. Ты бы лучше не ждала, пока мы снова за тобой придем. Ты бы лучше, сука, сама в петлю прыгнула».
Марина закрыла уши ладонями, закрыла глаза. Петрухин подмигнул Купцову, склонился над Чибиревой и закричал:
— Слушать! Слушать, Чибирева!
Он схватил Марину за руки и оторвал их от ушей.
— Слушать! Смотреть на меня!
— Это не я, не я…
— Ах, не ты! Не ты? — Не я…
— Ах ты тварь какая! — сказал Петрухин с деланным изумлением. Потом взял Марину за подбородок, резко повернул голову в сторону спальни:
— Смотри!
Обрезок бельевой веревки тихо покачивался под люстрой. Его движение было медленным, плавным, «подводным».
— Смотри! Ты человека повесила! Смотри! — продолжал прессовать Петрухин. И он, и Купцов чувствовали, что Чибирева уже на пределе. Марина попыталась отвернуться, и Петрухин отпустил ее подбородок. Если бы он продолжал удерживать Марину, на подбородке могла образоваться гематома… а это партнерам было вовсе ни к чему.
— Я дам вам денег, — сказала Марина вдруг. — Отпустите… отпустите! Ну что вам стоит?
— Отпустить? — изумленно повторил Петрухин. — Ты что, с ума сошла? Кровь на тебе, кровь… Кто же тебя отпустит? Сейчас за тобой приедут. Ты — убийца! Ты — монстр! Оправдания тебе нет.
— Не я, не я… Что же делать?! Что мне делать теперь? Помогите.
Купцов одной рукой отстранил Петрухина, другой — протянул Марине стакан воды. Настал его час.
— Вам, — сказал он серьезно, — очень трудно помочь, Марина… но я попробую.
Чибирева поперхнулась, закашлялась. В глазах у нее стояли слезы.
— Правда? — спросила она.
— Правда. Я ничего не обещаю, я только попробую.
— Я заплачу, — сказала она. — Сколько нужно?
Купцов посерьезнел, ответил скупо:
— Деньги, Марина, тут не помогут. Если хотите облегчить свое положение, вам нужно рассказать мне всю правду.
Из— за плеча Леонида вылез Петрухин:
— Кончай, Леня… Ты что, не видишь, что это за баба? Она же тварь законченная, и скоро за ней приедут.
— Я расскажу, — прошептала Марина, обращаясь только к Купцову.
Глава десятая
Купцов:
— Здесь, — сказала Марина. Я приткнул «антилопу» к тупой морде «фердинанда». «Фолькс» выглядел мертвым и пустым. Но стекло у водительской двери было слегка, на пару сантиметров, приспущено, и это означало, что все в порядке, что Димка успел «эвакуировать» Лису и бабулек-понятых.— Светка, — сказала за моей спиной Марина. — Светка, просыпайся, приехали.
В зеркало я видел, как Марина пытается растолкать свою «дублершу». Гусева кривила губы, пускала слюну, но просыпаться не хотела. Видимо, она хорошо вмазалась {Укололась}.
— Просыпайся, сука! Наркоманка гребаная! Просыпайся!
На меня Марина нисколько не обращала внимания. Это у известной категории пассажиров обычное явление — водила для них всего лишь часть автомобиля. Что ж на него внимание обращать?… Мне такой пассажир нравится больше, чем разговорчивый. А то, что Марина не обращала на меня внимания, радовало вдвойне. Позже мы пообщаемся по полной программе.
Марина еще секунд тридцать повоевала со Светланой, толкая, матерясь, пытаясь привести в чувство. Все это было в достаточной степени привычно и противно. Я практически не обращал внимания… И едва не упустил пару интересных фраз.
— Тварь! Шизофреничка! Наркоманка! — шумела Марина и тыкала свою подружку кулаком в бок. — Такая же дебильная тварь, как и твой е…рь Леша! Снайпер херов! Стрелок! Наркот!
Из этого матерного потока я вычленил слова про некоего Лешу. В переводе на нормальный русский язык получалось, что Леша состоит в интимных отношениях со Светланой. Что стрелок он плохой. Что он наркоман и «дебильная тварь». А что? Нормальная характеристика для человека, который стрелял в Лису и ее сожителя. По крайней мере, очень похоже. Стрелок он действительно не очень меткий.
Марине, наконец, надоело биться с Гусевой. Она обернулась ко мне:
— Подожди меня, мастер, пять минут. Зайду к одной подруге, и поедем назад.
— Прошу пардону, — сказал я. — Не худо бы рассчитаться.
— Не писай, папа. Я же тебе залог оставляю, — ответила Марина и мотнула каштановой головой в сторону Гусевой.
В глазах любого таксиста такой «залог» стоил не более, чем использованный презерватив. Но меня устроил. Я сказал:
— Ну… гляди, подруга. Только недолго.
— Не писай. Мне всего-то с дохлым мясом попрощаться, папа, — бормотала Марина и шарила в сумке…
Нашла связку ключей, побренчала и выбралась из «антилопы». Напоследок отвесила пощечину Гусевой. Светлана Петровна сказала: «Мэ-э…»
Марина вылезла из «антилопы» и пошла к подъезду. Походка у нее была почти трезвой.
Я дождался, когда она скроется в подъезде, и пошел за ней следом. Гусева осталась дремать в салоне. Она спала здоровым, крепким — героиновым — сном.
***
Цокая набойками по каменным ступеням, Марина поднялась на второй этаж и остановилась у двери квартиры Николая Борисова. Тихонько ругаясь себе под нос, открыла дверь… Что она хотела найти в квартире? Она хотела найти тело в петле. Или тело на кровати, а рядом — на полу — кучу упаковок от снотворного.Марина вошла в квартиру. Ей было страшно. Она даже забыла закрыть входную дверь, и ветерок, влетая через незакрытую форточку, сквозил над пыльным полом… Марине было жутко. Подбадривая себя, она кашлянула и сказала вслух:
— Поглядим, где висит эта лисья шкура… Шкура старая, молью траченная. Ну, кто теперь на тебя позарится, шкура? Только добрый дяденька некрофил… Да и тот навряд ли. Висельники, говорят, обсераются. Кто ж тебя, обосравшуюся, трахать станет? А, подружка-поблядушка? Лисичка-сестричка, дрянь паскудная… ты где?
Марине было очень страшно в сумеречной этой квартире с задернутыми шторами. Очень. Она открывала дверь за дверью. За любой из них ожидая увидеть опрокинутый стул и босые ноги с перламутровым педикюром в полуметре над полом… Ожидая и боясь одновременно. Иногда ей чудились звуки шагов, человеческого дыхания. То впереди, то за спиной. Иногда ей казалось, что вот сейчас мертвая Лиса положит ей сзади руку на плечо и спросит… а что она спросит? Что обычно мертвецы спрашивают у живых? Не знаю… О Господи, я не знаю!
Я ничего не знаю. Помоги мне, Господи! Помоги мне… помоги…
На большом круглом столе в гостиной она увидела лист бумаги — белый четырехугольник в центре черного полированного круга. На сквозняке бумага слегка шевелилась. Улететь ей не давала массивная бронзовая пепельница, прижимающая угол листа. Марина хотела подойти, но не стала этого делать… И так все ясно: предсмертная записка. Предсмертная записка. Два слова, похожие на короткий — из паровоза и одного вагона — эшелон… Эшелон с мертвым машинистом, помощником и мертвыми же пассажирами. Прощайте, сипит гудок…
Марина остановилась перед последней, самой дальней дверью трехкомнатной квартиры Борисова. Здесь была спальня — лисья нора, — и резонно предположить, что Лиса повесилась именно здесь… Марине даже показалось, что она уловила слабый запах испражнений — малоприятный спутник повешения. Она даже разглядела сквозь матовое стекло двери бледную тень повесившейся Лисы.
Марина взялась за изогнутую ручку двери… слегка нажала. Но сил уже почти не было. Она ощущала слабое сопротивление пружины дверного замка. Ей даже казалось, что кто-то держит ручку с ТОЙ стороны двери. Что дверь — это дверь в страну мертвых. Марине показалось, что ручка холодна, что она почти ледяная. Что тот, кто взялся за ручку с ТОЙ стороны, начал медленно открывать ее, помогая Марине войти ТУДА. Марина выкрикнула, обернулась… Она была на самом краю реальности. Еще шаг… всего один шаг… и она сорвется с этого осыпающегося края и упадет в темную воду. Там обитают монстры, рожденные человеческим мозгом… О, как они совершенны!
Марина была на самом краю, хотя никто не знает, есть ли этот край, и если есть, то где он проходит… Она была на краю пропасти… Внезапно она снова услышала шаги за спиной. Тихие, но отчетливые.
Она обернулась и увидела в дверном проеме темный человеческий силуэт. И тогда она закричала…
***
…Она закричала, но ее крик никем, кроме Купцова, не был услышан. Дом. построенный в середине девятнадцатого века и прошедший «евроремонт» в конце двадцатого, отменно гасил звуки… Кем показался Марине Чибиревой приближающийся из сумрака Купцов? Призраком бестелесным? Или нанятым Лисой мстителем?Этого мы не знаем. Марина закричала, ринулась обратно — к двери в спальню… Она уже схватилась за ручку, но что-то, видимо, разглядела там, в глубине, за матовым стеклом… что-то она разглядела. Возможно, свое отражение.
— Нет! — пронзительно выкрикнула Марина и рухнула на пол.
Купцов подошел, сел на подлокотник кресла, покачал головой, потом достал из кармана телефон, набрал номер. Отозвался Петрухин.
— Поднимайся сюда, — сказал Купцов. — Надо посоветоваться.
…Петрухин в ситуацию въехал сразу.
— Так мы же, — сказал он, — могем ее вообще до полусмерти закошмарить. Даже повешенную Лису можем ей показать…
— Может, лучше изнасилованного енота? — спросил Купцов.
Но Петрухин увлекся и увлеченно развивал свою мысль:
— Не, ну ты сам врубись, Лень: висит Лиса в петле, а мы внизу, прямо под «покойницей», колем Маришку. А? Как тебе?
— Никак, — отрезал Купцов. — Глупости это.
— Ага! Глупости!… А не хочет, к примеру, Мариша колоться, начинает мозги пудрить — Лиса ей сверху замогильным голосом: «Врешь, падла!» А, Лень? Как тебе?
— А может, тебя вместо Лисы подвесим? — спросил Купцов. — И это ты будешь замогильным голосом орать?
Петрухин жизнерадостно заржал, но потом сказал строго:
— Меня нельзя вешать, инспектор Купцов.
— Это почему же тебя нельзя вешать, инспектор Петрухин?
— А я — золотой фонд русского приватного сыска, Леонид Николаич. Меня можно только заспиртовать — и в музей.
— Ну, спиртовать-то тебя особо и не надо. А в музей можно… В Кунсткамеру.
…Чибирева застонала, зашевелилась. Партнеры перестали пикироваться. Возможно, читателю покажется циничным такое поведение сыщиков. Что, мол, за шуточки над упавшей в обморок женщиной? Может быть, нужно срочно вызвать врача? Может быть, она в опасности… а два урода зубоскалят над распростертым телом. Да еще и плоско зубоскалят.
Что можно ответить на это?… Пожалуй, что и нечего. Разве что напомнить, зачем пришла в эту квартиру Марина Чибирева. А пришла она полюбоваться трупом доведенной до самоубийства женщины…
Дрогнули веки Марины Чибиревой. Купцов легонько похлопал ее по щеке:
— Вставайте, Марина Львовна, вставайте… Ну, как самочувствие?
— Что… Кто вы?
— Я-то? — жестко ухмыляясь, спросил Петрухин. — А ты догадайся сама, ангел мой сердешный, кто я и зачем я здесь.
Чибирева села, огляделась по сторонам. Дверь в спальню была открыта, там горел свет… свисала с люстры обрезанная веревка… Марина закрыла глаза. На секунду ей показалось, что все это — бред, сон… Вот сейчас она откроет глаза и окажется у себя дома. И все еще живы, живы. И нет никаких свисающих с люстр веревок. И нет никакого мужика с вроде бы знакомым, но неузнаваемым, ускользающим лицом. Марина закрыла глаза и оказалась в спасительной темноте. Но и сюда, в темноту, ворвался голос Петрухина.
— Глаза закрывать не надо. Надо смотреть на меня.
— Где… Татьяна? — спросила Марина. Пауза между словами «где» и словом «Татьяна» была длиной в одну человеческую трагедию.
Петрухин покосился на веревку, которую сам же и повесил, потом хмыкнул и сказал:
— Где? Известно где, Мариша, после таких-то дел оказываются. Или ты не знаешь? — Он выдержал паузу, потом выкрикнул: В морге!
Марину затрясло. Заколотило, как на вибростенде. Два мужика смотрели на нее сурово, без всякого сочувствия. Когда Марина наконец успокоилась, Купцов спросил:
— Что же теперь делать-то будем, Марина Львовна?
— А что делать? — сказал Петрухин. — В тюрьму ей пора собираться.
— Вы кто? — испуганно спросила Марина.
— Мы-то? — Петрухин зловеще улыбнулся. — А ты не знаешь? Довела человека до петли — и ничегошеньки не знаешь? Так, Чибирева? А ты знаешь, что статью «доведение до самоубийства» никто не отменял? А? Ты это знаешь? Что молчишь?
Петрухин говорил быстро, агрессивно, каждую фразу подкреплял обличающим «тычком» указательного пальца. Купцов во время выступления партнера держался на втором плане… роли были распределены.
— Ты, Чибирева, довела Татьяну Лисовец до самоубийства.
— Я?
— На веревку смотри! — скомандовал Петрухин. Марина послушно посмотрела, но тут же отвела взгляд. — Не хочешь? Теперь ты не хочешь? Теперь страшно? А когда на пару с наркоманкой Гусевой звонили Лисе, советовали повеситься, страшно не было?
— Это не я… не я! Поверьте, это не…
— Запись поставить? — зловеще спросил Петрухин. — А? Ты хочешь, чтобы я поставил запись? Я сейчас ее поставлю.
Дмитрий ткнул пальцем в кнопку автоответчика.
«Ты еще жива, сучка недострелянная? — сказал телефон голосом Гусевой. Марина вздрогнула. — Зажилась ты, тварь такая, зажилась. Ты бы лучше не ждала, пока мы снова за тобой придем. Ты бы лучше, сука, сама в петлю прыгнула».
Марина закрыла уши ладонями, закрыла глаза. Петрухин подмигнул Купцову, склонился над Чибиревой и закричал:
— Слушать! Слушать, Чибирева!
Он схватил Марину за руки и оторвал их от ушей.
— Слушать! Смотреть на меня!
— Это не я, не я…
— Ах, не ты! Не ты? — Не я…
— Ах ты тварь какая! — сказал Петрухин с деланным изумлением. Потом взял Марину за подбородок, резко повернул голову в сторону спальни:
— Смотри!
Обрезок бельевой веревки тихо покачивался под люстрой. Его движение было медленным, плавным, «подводным».
— Смотри! Ты человека повесила! Смотри! — продолжал прессовать Петрухин. И он, и Купцов чувствовали, что Чибирева уже на пределе. Марина попыталась отвернуться, и Петрухин отпустил ее подбородок. Если бы он продолжал удерживать Марину, на подбородке могла образоваться гематома… а это партнерам было вовсе ни к чему.
— Я дам вам денег, — сказала Марина вдруг. — Отпустите… отпустите! Ну что вам стоит?
— Отпустить? — изумленно повторил Петрухин. — Ты что, с ума сошла? Кровь на тебе, кровь… Кто же тебя отпустит? Сейчас за тобой приедут. Ты — убийца! Ты — монстр! Оправдания тебе нет.
— Не я, не я… Что же делать?! Что мне делать теперь? Помогите.
Купцов одной рукой отстранил Петрухина, другой — протянул Марине стакан воды. Настал его час.
— Вам, — сказал он серьезно, — очень трудно помочь, Марина… но я попробую.
Чибирева поперхнулась, закашлялась. В глазах у нее стояли слезы.
— Правда? — спросила она.
— Правда. Я ничего не обещаю, я только попробую.
— Я заплачу, — сказала она. — Сколько нужно?
Купцов посерьезнел, ответил скупо:
— Деньги, Марина, тут не помогут. Если хотите облегчить свое положение, вам нужно рассказать мне всю правду.
Из— за плеча Леонида вылез Петрухин:
— Кончай, Леня… Ты что, не видишь, что это за баба? Она же тварь законченная, и скоро за ней приедут.
— Я расскажу, — прошептала Марина, обращаясь только к Купцову.
Глава десятая
СЛЕПОЙ КИЛЛЕР
Телефон был старый, битый, с трубкой, перебинтованной изолентой синего цвета. И звонок у него был такой же, как будто треснувший… Телефон зазвонил в тот момент, когда Леха Клюв был сильно занят и отвлекаться не собирался. Леха стоял посреди загаженной комнаты со шприцем в руке и тоскливо смотрел на сожженные вены — бич всех наркоманов со стажем.
Телефон прозвонил восемь раз и умолк. На том конце провода, в кабине таксофона, напоминающей «фонарь» истребителя, Петрухин повесил трубку.
— Не подходит, — сказал он Купцову. — Наверно, дозу колет. Пока не уколется, не подойдет. Я их знаю.
— Подождем, — пожал плечами Купцов…Он вкатил дозу в вену на ноге. Героин он добыл дрянной, бодяжный, но радовался и такому. Денег у него не было, и геру он брал в долг. Тут уж не до жиру.
Леха Клюв снял с ноги ремень, который использовал в качестве жгута, опустил штанину. Шприц со следами крови он положил на покрытый грязной клеенкой стол. По шприцу медленно ползла муха. Большая, черная и жирная, как свастика. Скоро герыч ополоснет мозги, и в голове посветлеет. Тогда и будем мерковать, как жить дальше…
Алексею Алексеевичу Клюеву шел двадцать девятый год, но ему иногда казалось, что он прожил сто лет. Четыре года своей бестолковой жизни Клюев провел за решеткой. Сидел за грабеж и ношение огнестрельного оружия. Из зоны вернулся с выбитыми зубами и твердым убеждением, что все люди — сволочи… После смерти матери превратил отличную двухкомнатную квартиру в «сталинском» доме в однокомнатную в «хрущевке». Доплата была хорошей, он даже собирался сделать себе зубы, а матери поставить памятничек… Но познакомился со Светланой Гусевой. И с героином. Деньги кончились очень быстро, и все его планы относительно зубов и памятника рухнули.
Жизнь наркомана — это поиск. Поиск денег. Ежедневный поиск денег. И мучительный страх ломки… Клюв тысячу раз проклял Светку, сделавшую ему первый укол. Тысячу раз он дал себе слово, что соскочит… На пару со Светкой грабили мужичков, которых тянуло развлечься. Светлана знакомилась, вела на пустырь, Алексей бил по голове. У одного такого сперматозоида обнаружился в портфеле пистолет Марголина со спиленным номером… Тот мужик, кстати, умер, но его смерть повесили на двух бомжей, которые по ошибке приняли мертвеца за пьяного и сняли с него пиджак. Пиджачок обернулся им приговором.
Героин достиг мозга, и Клюв стал спокоен. Поймать кайф с одного чека (да еще и разбодяженного круто) он, разумеется, не мог. Но кумар отпустил, жизнь не казалась больше бесконечным кошмаром. Клюв собрался позвонить Светлане, узнать — куда пропала сука?
Он подошел к телефону, но аппарат вдруг зазвонил сам. Несколько секунд Клюв соображал: брать трубку или нет. Потом решил, что это, скорее всего, звонит Светка… снял.
— Алло.
— Ну что, раскумарил? — спросил совершенно незнакомый мужской голос.
— Простите? — мгновенно насторожился Клюв.
— Бог простит, Леша. А может, и не простит. Как сам-то думаешь?
— Простите, вы, видимо, номером ошиблись, — сказал Клюв. Он пытался сообразить, кому же может принадлежать голос. И не мог. — Вы, видимо, номером ошиблись. Вы куда звоните?
— Тебе, Леша, тебе, — уверенно сказал Петрухин. — Нет никакой ошибки. Тебе, снайпер херов. Слушай меня внимательно и не вздумай перебивать — накажу…
Петрухин говорил так спокойно и уверенно, что Клюв понял: надо слушать, а перебивать не надо.
— Мы про твои подвиги всё знаем, — сказал Петрухин. — Можем просто отдать тебя ментам. Тогда зачтется тебе и стрельба во дворе на Английской набережной, и остальные художества, что вы со Светкой накрутили.
Петрухин ничего не знал про остальные «художества», но был уверен, что они есть. Не может не быть. За наркоманом всегда что-нибудь есть. Клюв напряженно молчал.
— Умница, что не перебиваешь, — похвалил Петрухин. — Ты у нас под колпаком, Леша. Хочешь, расскажу тебе, какими маршрутами ты сегодня гонялся?
Что? Какими маршрутами?
— Наркоманскими, Леша… ты же на игле, к барыгам гонял, искал дозу в долг. Сегодня ты вышел из дому в двенадцать двадцать и пошел на улицу Лазо в дом восемь. Там тебе обломилось. Тогда ты пошел на Отечественную в дом три. Но тебе и там обломилось. А вот на проспекте Коммуны, сорок восемь, ты взял, и в тринадцать ноль три уже прибежал обратно домой… раскумарил. Ну, раскумарил?
— Что вам нужно от меня? — спросил Клюв.
— О! Вот это разговор, — одобрил Петрухин. — Встретиться надо, обмозговать дальнейшую твою жизнь.
— А… вы кто?
— Глупый вопрос, — ответил Дмитрий. — Глупый вопрос, Леша. Короче, выбор у тебя простой: либо мы с тобой сейчас встречаемся, либо мы отдаем тебя ментам. Бежать поздно… да и смысла нет. Мы хотим сделать тебе деловое предложение, Леша.
Клюв молчал. Молчал и Петрухин. В трубке тихонько потрескивало. Спустя пять секунд Петрухин сказал:
— Хозяин — барин, Леша. Я предложил, ты отказался… твое право. Встречай гостей в погонах, укладывай вещички… «И в дальний путь, на долгие года».
— Подождите, — быстро произнес Клюв. — Подождите… я согласен.
Они встретились на детской площадке прямо возле дома Клюева. Купцов страховал со стороны, из грузового отсека «фердинанда», поставленного метрах в двадцати от площадки. Дмитрий, в больших зеркальных очках, в седом паричке, сидел на скамейке возле качелей. Когда из подъезда выглянул Клюв, Петрухин приветливо помахал ему рукой. Клюв сделал ответное неуверенное движение. Петрухин поманил его пальцем. Клюв посмотрел по сторонам — влево-вправо — и пошел к Петрухину.
Купцов наблюдал сквозь тонированное стекло микроавтобуса. Он уже ругал себя за то, что согласился на эту аферу. Что, думал Леонид, если у этого урода есть все-таки второй пистолет? Вчера они обсуждали такую вероятность. Петрухин считал, что она равна или близка к нулю.
— Наркоман! — говорил Дмитрий. — Ну сам посуди, Леня, какие у нарка арсеналы? Наркот даже танк обменяет на кайф.
— Ладно, — сказал Купцов. — Ладно, пусть так… но хоть жилет-то надень. Береженого, как говорится…
— Херня все это, — весело ответил Петрухин. — Не верю я в жилеты. Тем более что самое уязвимое — это голова.
Голова у него, видите ли, уязвимая, ругал себя Купцов. Он понимал, что Митька прав и — девяносто девять из ста — нет у наркомана Клюева второго пистолета. А даже если бы и был, то не станет же он устраивать стрельбу посреди людного двора собственного дома… Но все это нисколько не успокаивало. Клюев — наркоман, что означает — непредсказуемый тип с ненормальной психикой. И если вдруг он выхватит из-под полы джинсовой куртки пистолет, то помочь Митьке отсюда, из «фердинанда», будет уже невозможно. Можно будет только давить на нервы криком: «Стой! Милиция!…» Но навряд ли крик — эффективное оружие в таком деле.
…Клюв подошел к Петрухину и сел рядом. Дмитрий посмотрел на него и подумал, что наркотики старят человека очень быстро. В свои двадцать восемь лет Клюев выглядел на сорок пять. Дмитрий вспомнил одну из своих агентесс — Марину. Марина «сгорела» на героине всего за два с небольшим года. На глазах у Петрухина из цветущей женщины превратилась в старуху, в иссохший скелет, зараженный СПИДом, гепатитом и черт знает чем еще.
Петрухин дружелюбно улыбнулся убийце и начал работать. Спустя семь с половиной минут он свою программу отработал.
— А если я откажусь? — спросил Клюв.
— А смысл? — спросил Петрухин, щурясь на солнце.
— Поймают — закроют, — хмуро произнес Клюв.
— Откажешься — я сам тебя закрою. Поверь, Леша, что фактов на тебя — ой-ей-ей! — выше крыши. (На самом-то деле это было совсем не так, но не разбирающемуся в тонкостях наркоману Клюеву этого было не понять.) А начнешь с нами работать — все будет у тебя тип-топ. Сегодня — один заказ, завтра, глядишь, другой… ну, думай! Сестрички-то, себя прикрывая, все на тебя повесят. Сдадут, как два пальца сделать…
Петрухин говорил вроде бы легко, вроде бы весело и со стороны казалось: вот сидят себе и беспечно беседуют двое приятелей. Ветерок шевелил листву, шел через площадку дядька в соломенной шляпе и с большим пятнистым догом на поводке.
— Аванс, — сказал вдруг Клюв. — Аванс дадите?
— Аванс? — сказал Петрухин и засмеялся. — Небольшой дадим.
— И ствол… у меня ствола нет, — сказал Клюв и облизнул сухие губы.
— И не будет.
— Как это? Как же без ствола-то? Руками его душить, что ли?
Петрухин опять засмеялся, похлопал Клюева по плечу:
— На хер тебе ствол, Леша? Ты ж стрелять-то не умеешь. Дай тебе ствол — ты все испортишь, снайпер ты мой безрукий.
— А как же тогда? — недоумевал Клюв.
— Ты кислое любишь?
— Кислое? Какое кислое?
— Ну, например, лимоны, — сказал Петрухин.
А когда ты окажешься на набережной ночью в середине июня, ты сам все поймешь.
Сначала тебя охватит восторг. Восторг, ощущение чуда. Ощущение, что ты попал в фантастический мир сказки и сам стал маленькой частью его. Огромный небесный купол над тобой чист, полет ангела в его выси бесконечно прекрасен. Почти невозможен в своем совершенстве.
А потом… потом тебя охватит тоска. Ты и сам не поймешь: отчего она? Откуда? Зачем? Но похожая на тепло остывающего гранита набережных тоска войдет в тебя… бесшумно, бесшумно… Да отчего же так? Оттого, что нельзя сохранить каждую секунду этого мира. Оттого, что каждую секунду он меняется, а ты не можешь вместить их все… А волна от прошедшего катерка накатывается… накатывается, накатывается… облизывает шершавую гранитную стену набережной и исчезает. Белая ночь умирает, растворяясь в рассвете, и медленная смерть ее совсем незаметна.
…Алексей Алексеевич Клюев плевал на все эти страдания по белой ночи. Он крепко сжимал в руке ремень спортивной сумки, которую нес на плече. Внутри лежала, прикрытая футболкой, граната «Ф-1». Она же — «лимонка», «фенька», «эфка». Клюв был спокоен. Он хорошо раскумарил и был спокоен, как сфинкс. А под стелькой кроссовки лежал еще один чек герыча. А еще лежали в кармане баксы… Скоро, когда он сделает дело, у него будет много денег, а следовательно и героина. Светку-сучку с хвоста долой! Пусть на кайф п…дой зарабатывает. Он теперь и сам, без нее, с усам. Он — киллер. То, что первое покушение не удалось, ничего не значит… Ничего. Ведь обратились деловые именно к нему. Значит, оценили. Значит, разглядели в нем силу и решимость.
Клюв едва не прозевал тот закуток, о котором говорил ему Петрухин. Но вспомнил все-таки и, воровато оглянувшись по сторонам, юркнул за куст шиповника. Теперь оставалось только ждать. Под кайфом это нетрудно, только бы не задремать.
Клюв посмотрел на часы (часов у него давно уже не было, да и ни к чему они, но Петрухин приказал: купи, для дела нужно), время приближалось к полуночи… Чертова белая ночь — светло, как днем. А дела злодейские темень любят, мрак. На крайняк — непогоду. Вот как было с Лисой… Гром, молния, ливень — самого страх разбирал, руки ходуном ходили… Маринка-сучка тогда раскумарить как следует не дала. Сказала: сделаешь Лисицу — можешь торчать сколько влезет, а пока — уволь. А дала бы тогда раскумарить — он бы стал спокойный, как скала, и завалил бы обоих верняк… И Лису, и мужика ейного. Зубами бы загрыз… Клюв привалился плечом к забору и прикрыл глаза.
Телефон прозвонил восемь раз и умолк. На том конце провода, в кабине таксофона, напоминающей «фонарь» истребителя, Петрухин повесил трубку.
— Не подходит, — сказал он Купцову. — Наверно, дозу колет. Пока не уколется, не подойдет. Я их знаю.
— Подождем, — пожал плечами Купцов…Он вкатил дозу в вену на ноге. Героин он добыл дрянной, бодяжный, но радовался и такому. Денег у него не было, и геру он брал в долг. Тут уж не до жиру.
Леха Клюв снял с ноги ремень, который использовал в качестве жгута, опустил штанину. Шприц со следами крови он положил на покрытый грязной клеенкой стол. По шприцу медленно ползла муха. Большая, черная и жирная, как свастика. Скоро герыч ополоснет мозги, и в голове посветлеет. Тогда и будем мерковать, как жить дальше…
Алексею Алексеевичу Клюеву шел двадцать девятый год, но ему иногда казалось, что он прожил сто лет. Четыре года своей бестолковой жизни Клюев провел за решеткой. Сидел за грабеж и ношение огнестрельного оружия. Из зоны вернулся с выбитыми зубами и твердым убеждением, что все люди — сволочи… После смерти матери превратил отличную двухкомнатную квартиру в «сталинском» доме в однокомнатную в «хрущевке». Доплата была хорошей, он даже собирался сделать себе зубы, а матери поставить памятничек… Но познакомился со Светланой Гусевой. И с героином. Деньги кончились очень быстро, и все его планы относительно зубов и памятника рухнули.
Жизнь наркомана — это поиск. Поиск денег. Ежедневный поиск денег. И мучительный страх ломки… Клюв тысячу раз проклял Светку, сделавшую ему первый укол. Тысячу раз он дал себе слово, что соскочит… На пару со Светкой грабили мужичков, которых тянуло развлечься. Светлана знакомилась, вела на пустырь, Алексей бил по голове. У одного такого сперматозоида обнаружился в портфеле пистолет Марголина со спиленным номером… Тот мужик, кстати, умер, но его смерть повесили на двух бомжей, которые по ошибке приняли мертвеца за пьяного и сняли с него пиджак. Пиджачок обернулся им приговором.
Героин достиг мозга, и Клюв стал спокоен. Поймать кайф с одного чека (да еще и разбодяженного круто) он, разумеется, не мог. Но кумар отпустил, жизнь не казалась больше бесконечным кошмаром. Клюв собрался позвонить Светлане, узнать — куда пропала сука?
Он подошел к телефону, но аппарат вдруг зазвонил сам. Несколько секунд Клюв соображал: брать трубку или нет. Потом решил, что это, скорее всего, звонит Светка… снял.
— Алло.
— Ну что, раскумарил? — спросил совершенно незнакомый мужской голос.
— Простите? — мгновенно насторожился Клюв.
— Бог простит, Леша. А может, и не простит. Как сам-то думаешь?
— Простите, вы, видимо, номером ошиблись, — сказал Клюв. Он пытался сообразить, кому же может принадлежать голос. И не мог. — Вы, видимо, номером ошиблись. Вы куда звоните?
— Тебе, Леша, тебе, — уверенно сказал Петрухин. — Нет никакой ошибки. Тебе, снайпер херов. Слушай меня внимательно и не вздумай перебивать — накажу…
Петрухин говорил так спокойно и уверенно, что Клюв понял: надо слушать, а перебивать не надо.
— Мы про твои подвиги всё знаем, — сказал Петрухин. — Можем просто отдать тебя ментам. Тогда зачтется тебе и стрельба во дворе на Английской набережной, и остальные художества, что вы со Светкой накрутили.
Петрухин ничего не знал про остальные «художества», но был уверен, что они есть. Не может не быть. За наркоманом всегда что-нибудь есть. Клюв напряженно молчал.
— Умница, что не перебиваешь, — похвалил Петрухин. — Ты у нас под колпаком, Леша. Хочешь, расскажу тебе, какими маршрутами ты сегодня гонялся?
Что? Какими маршрутами?
— Наркоманскими, Леша… ты же на игле, к барыгам гонял, искал дозу в долг. Сегодня ты вышел из дому в двенадцать двадцать и пошел на улицу Лазо в дом восемь. Там тебе обломилось. Тогда ты пошел на Отечественную в дом три. Но тебе и там обломилось. А вот на проспекте Коммуны, сорок восемь, ты взял, и в тринадцать ноль три уже прибежал обратно домой… раскумарил. Ну, раскумарил?
— Что вам нужно от меня? — спросил Клюв.
— О! Вот это разговор, — одобрил Петрухин. — Встретиться надо, обмозговать дальнейшую твою жизнь.
— А… вы кто?
— Глупый вопрос, — ответил Дмитрий. — Глупый вопрос, Леша. Короче, выбор у тебя простой: либо мы с тобой сейчас встречаемся, либо мы отдаем тебя ментам. Бежать поздно… да и смысла нет. Мы хотим сделать тебе деловое предложение, Леша.
Клюв молчал. Молчал и Петрухин. В трубке тихонько потрескивало. Спустя пять секунд Петрухин сказал:
— Хозяин — барин, Леша. Я предложил, ты отказался… твое право. Встречай гостей в погонах, укладывай вещички… «И в дальний путь, на долгие года».
— Подождите, — быстро произнес Клюв. — Подождите… я согласен.
Они встретились на детской площадке прямо возле дома Клюева. Купцов страховал со стороны, из грузового отсека «фердинанда», поставленного метрах в двадцати от площадки. Дмитрий, в больших зеркальных очках, в седом паричке, сидел на скамейке возле качелей. Когда из подъезда выглянул Клюв, Петрухин приветливо помахал ему рукой. Клюв сделал ответное неуверенное движение. Петрухин поманил его пальцем. Клюв посмотрел по сторонам — влево-вправо — и пошел к Петрухину.
Купцов наблюдал сквозь тонированное стекло микроавтобуса. Он уже ругал себя за то, что согласился на эту аферу. Что, думал Леонид, если у этого урода есть все-таки второй пистолет? Вчера они обсуждали такую вероятность. Петрухин считал, что она равна или близка к нулю.
— Наркоман! — говорил Дмитрий. — Ну сам посуди, Леня, какие у нарка арсеналы? Наркот даже танк обменяет на кайф.
— Ладно, — сказал Купцов. — Ладно, пусть так… но хоть жилет-то надень. Береженого, как говорится…
— Херня все это, — весело ответил Петрухин. — Не верю я в жилеты. Тем более что самое уязвимое — это голова.
Голова у него, видите ли, уязвимая, ругал себя Купцов. Он понимал, что Митька прав и — девяносто девять из ста — нет у наркомана Клюева второго пистолета. А даже если бы и был, то не станет же он устраивать стрельбу посреди людного двора собственного дома… Но все это нисколько не успокаивало. Клюев — наркоман, что означает — непредсказуемый тип с ненормальной психикой. И если вдруг он выхватит из-под полы джинсовой куртки пистолет, то помочь Митьке отсюда, из «фердинанда», будет уже невозможно. Можно будет только давить на нервы криком: «Стой! Милиция!…» Но навряд ли крик — эффективное оружие в таком деле.
…Клюв подошел к Петрухину и сел рядом. Дмитрий посмотрел на него и подумал, что наркотики старят человека очень быстро. В свои двадцать восемь лет Клюев выглядел на сорок пять. Дмитрий вспомнил одну из своих агентесс — Марину. Марина «сгорела» на героине всего за два с небольшим года. На глазах у Петрухина из цветущей женщины превратилась в старуху, в иссохший скелет, зараженный СПИДом, гепатитом и черт знает чем еще.
Петрухин дружелюбно улыбнулся убийце и начал работать. Спустя семь с половиной минут он свою программу отработал.
— А если я откажусь? — спросил Клюв.
— А смысл? — спросил Петрухин, щурясь на солнце.
— Поймают — закроют, — хмуро произнес Клюв.
— Откажешься — я сам тебя закрою. Поверь, Леша, что фактов на тебя — ой-ей-ей! — выше крыши. (На самом-то деле это было совсем не так, но не разбирающемуся в тонкостях наркоману Клюеву этого было не понять.) А начнешь с нами работать — все будет у тебя тип-топ. Сегодня — один заказ, завтра, глядишь, другой… ну, думай! Сестрички-то, себя прикрывая, все на тебя повесят. Сдадут, как два пальца сделать…
Петрухин говорил вроде бы легко, вроде бы весело и со стороны казалось: вот сидят себе и беспечно беседуют двое приятелей. Ветерок шевелил листву, шел через площадку дядька в соломенной шляпе и с большим пятнистым догом на поводке.
— Аванс, — сказал вдруг Клюв. — Аванс дадите?
— Аванс? — сказал Петрухин и засмеялся. — Небольшой дадим.
— И ствол… у меня ствола нет, — сказал Клюв и облизнул сухие губы.
— И не будет.
— Как это? Как же без ствола-то? Руками его душить, что ли?
Петрухин опять засмеялся, похлопал Клюева по плечу:
— На хер тебе ствол, Леша? Ты ж стрелять-то не умеешь. Дай тебе ствол — ты все испортишь, снайпер ты мой безрукий.
— А как же тогда? — недоумевал Клюв.
— Ты кислое любишь?
— Кислое? Какое кислое?
— Ну, например, лимоны, — сказал Петрухин.
***
Белые ночи в Питере… Белые ночи — и этим все сказано. Если ты никогда не был в Питере в белые ночи… о, если ты не был!… Приезжай. Приезжай обязательно. Плюнь на все дела. На дачу. На огород. На ремонт, который ты откладывал три года, а теперь наконец взялся сделать. Скажи жене: «Достала! Ты меня достала…» Начальника, который не дает отгула, пошли в жо… ну это… ну договорись с ним по-хорошему. И приезжай.А когда ты окажешься на набережной ночью в середине июня, ты сам все поймешь.
Сначала тебя охватит восторг. Восторг, ощущение чуда. Ощущение, что ты попал в фантастический мир сказки и сам стал маленькой частью его. Огромный небесный купол над тобой чист, полет ангела в его выси бесконечно прекрасен. Почти невозможен в своем совершенстве.
А потом… потом тебя охватит тоска. Ты и сам не поймешь: отчего она? Откуда? Зачем? Но похожая на тепло остывающего гранита набережных тоска войдет в тебя… бесшумно, бесшумно… Да отчего же так? Оттого, что нельзя сохранить каждую секунду этого мира. Оттого, что каждую секунду он меняется, а ты не можешь вместить их все… А волна от прошедшего катерка накатывается… накатывается, накатывается… облизывает шершавую гранитную стену набережной и исчезает. Белая ночь умирает, растворяясь в рассвете, и медленная смерть ее совсем незаметна.
…Алексей Алексеевич Клюев плевал на все эти страдания по белой ночи. Он крепко сжимал в руке ремень спортивной сумки, которую нес на плече. Внутри лежала, прикрытая футболкой, граната «Ф-1». Она же — «лимонка», «фенька», «эфка». Клюв был спокоен. Он хорошо раскумарил и был спокоен, как сфинкс. А под стелькой кроссовки лежал еще один чек герыча. А еще лежали в кармане баксы… Скоро, когда он сделает дело, у него будет много денег, а следовательно и героина. Светку-сучку с хвоста долой! Пусть на кайф п…дой зарабатывает. Он теперь и сам, без нее, с усам. Он — киллер. То, что первое покушение не удалось, ничего не значит… Ничего. Ведь обратились деловые именно к нему. Значит, оценили. Значит, разглядели в нем силу и решимость.
Клюв едва не прозевал тот закуток, о котором говорил ему Петрухин. Но вспомнил все-таки и, воровато оглянувшись по сторонам, юркнул за куст шиповника. Теперь оставалось только ждать. Под кайфом это нетрудно, только бы не задремать.
Клюв посмотрел на часы (часов у него давно уже не было, да и ни к чему они, но Петрухин приказал: купи, для дела нужно), время приближалось к полуночи… Чертова белая ночь — светло, как днем. А дела злодейские темень любят, мрак. На крайняк — непогоду. Вот как было с Лисой… Гром, молния, ливень — самого страх разбирал, руки ходуном ходили… Маринка-сучка тогда раскумарить как следует не дала. Сказала: сделаешь Лисицу — можешь торчать сколько влезет, а пока — уволь. А дала бы тогда раскумарить — он бы стал спокойный, как скала, и завалил бы обоих верняк… И Лису, и мужика ейного. Зубами бы загрыз… Клюв привалился плечом к забору и прикрыл глаза.