Константинов Тим. Грустные сказки о Любви

   - Тр-р-р-р-Хей-я-я-я-я-я! - прозвенел над прерией звонкий клич Егозы и, забыв обо всем, она помчалась вслед. Ее лошадь без труда настигла отчаянно улепетывающего беглеца, рука привычно сняла с седла лассо и через мгновение Егоза уже стояла над стреноженным бычком.
   - Что ж, совсем не плохо, папа остался бы доволен! Егоза еще раз улыбнулась, глядя на своего пленника и тут же сообразила, что лассо-то у нее не было! Какое-то неуловимое мгновение она недоуменно морщила лоб, а потом просто завизжала от восторга.
   - Клубничный! Негодник!
   Лассо тотчас же растворилось в воздухе, бычок, не медля, задал стрекоча, а Егоза, обняв невесть откуда повисший в воздухе пушистый розовый комочек, радостно кружилась в каком-то бешеном танце.
   Тут надо бы оговориться. Клубничный Поручик (а это был конечно же он) один из самых шебутных и озорных глюков Глюкарии, назначенный Советом Старейших за свой характер опекуном Дикого Запада, был старинным другом Егозы и непременным участником всех ее детских проказ.
   Когда первые восторги несколько поутихли, Егоза вновь вскочила в седло, а Клубничный привычно устроился впереди нее. Егоза пустила коня шагом увлеченная сбивчивым разговором давно не видевшихся старых друзей.
   - Если бы ты только знал, Поручик, как я по тебе соскучилась! А чтобы ты не очень задирал свой нахальный нос, я хочу тебе сказать, что ты самый гадкий и противный глюк во всей стране!
   - Я?!! - в возгласе Клубничного звучало изумление оскорбленной невинности всего мира.
   - Да, да! Ты меня приучил, что ты всегда рядом, где бы я не была, что бы не делала - ты всегда, если что, прийдешь на помощь и выручишь из любой беды. Просто "Раз!" и все в порядке! Я, понимаешь, к этому привыкла, и потом, когда покинула Дикий Запад, мне постоянно этого не хватало! Я из-за этого столько раз попадала в такие переделки, что ты даже представить себе не можешь!
   - Отчего же, могу. И потом, ведь ничего же серьезного не случилось!
   - Что? И ты еще смеешь говорить "ничего серьезного"? Да знал бы ты в какой переплет мы попали на перевале Шарманщика!
   - Но лавина-то сошла вовремя...
   - Да, если бы не эта лавина... Погоди-ка, а ты-то откуда про это знаешь?
   - Ну...- Клубничный стал лиловым - у нас тут новости быстро распространяются...
   Егоза грозно нависла над глюком.
   - Не хочешь ли ты сказать...
   - Нет, не хочу! - Поручик молниеносно перебил ее и они весело рассмеялись.
   - Знаешь, а я действительно начала отвыкать от этого чувства непреходящей удачи, такой уверенности что все будет хорошо. - помолчав, как-то очень сокровенно и бережно произнесла девушка.
   - Мда? Странно! - поддельно изумился Клубничный.
   - Так ты что, все это время был рядом?
   - Да ну что ты, что ты! Кто же меня отсюда отпустит? поспешно затараторил глюк. И после паузы многозначительно добавил. - Надолго.
   - И ты не разу не показался! Противный! - обиженно протянула Егоза, - мне о стольком хотелось с тобой поболтать!
   - Но это же было твое приключение, твое путешествие и, похоже, ты его с честью выдержала и вполне им довольна.
   - И я так рада, что наконец-то вернулась! Отдохну, повеселимся!
   - Да уж, предчувствую, задашь ты мне хлопот! - притворно вздохнул Поручик и они вновь рассмеялись.
   - А как насчет принцев, а? - лукаво осведомился глюк.
   - Есть несколько на примете.
   - Что я слышу? Ты так и не научилась ценить любовь? Клубничный изобразил высшую степень негодования и писклявым голосом проорал: "Позор!!!"
   - Посмотрим...- загадочно улыбнулась Егоза.
   - Ну что ж, давай.
   Они не успели проехать и пол дороги до Городка, как из-за одного из холмов со свистом и улюлюканьем выскочила разношерстная толпа бродяг. Поручик мгновенно оценил разделявшее их расстояние: "Гони! Уйдем!"
   - Не боись, и не с такими справлялись! - отрывисто бросила Егоза и ловко выхватила "винчестер". Ни один мускул не дрогнул на ее прелестном лице, лишь в самой глубине глаз зажглись бешеные озорные огни. Хладнокровно, выстрел за выстрелом, она разрядила в бандитов всю обойму, злорадно отметив, что все пули нашли свою цель. Потом пришпорила коня и слившись с ним воедино понеслась прочь. Она лишь на секунду оглянулась на преследователей, а повернувшись, увидела Поручика копошащегося с "винчестером".
   - Перезаряжал! - пояснил он в ответ на немой вопрос.
   - Спасибо, милый!
   Егоза остановилась за первым же попавшимся пригорком и вновь начала методично расстреливать оголтело несущихся за ней всадников. А когда патроны кончились она опять прильнула к конской шее, стремительно уходя от изрядно поредевшей и озверевшей от этого банды. Когда на дороге вновь подвернулось удобное для засады место Поручик тронул Егозу за руки и протянул "винчестер".
   - Ну что бы я без тебя делала! - ласково улыбнулась девушка и взяв карабин удобно устроилась за огромным придорожным валуном.
   Две предыдущих засады ничему не научили опьяненных злостью разбойников и они гурьбой выскочили прямо под меткие выстрелы Егозы. Она стреляла как в тире, и бандиты, в конце концов, не выдержав, бросились прочь. Сухо щелкнул, выбросив последнюю гильзу "винчестер" и Егоза, захваченная азартом боя, тотчас же бросилась его перезаряжать. Но в седельной сумке остался всего один патрон! Она ловко вогнала его в обойму и вскинула карабин. И уже нажимая на курок, вдруг отчетливо вспомнила, что у нее же было всего три обоймы! Ровно три!
   "Винчестер" полыхнул огнем, сильнейшая отдача вырвала его из рук и что-то страшное с пронзительным и жалобным криком устремилось вслед убегающей банде. А нагнав ее, взорвалось ослепительно розовым светом, во все стороны разметав оставшихся в живых.
   Егоза с ужасом смотрела на обугленную дорогу усыпанную дымящимися телами и как в бреду повторяла лишь одно: "Нет! Нет! Нет! Нет!"
   А когда легкий ветер прерий донес до нее прогорклый запах паленой клубники она поникла, как подрубленный цветок и зарыдала, первый раз в своей жизни узнав вкус слез.
   25. Сказка о стойком оловянном солдатике
   Однажды вечером я сидел у стола и, дымя паяльником, пытался подготовить фронт работ к приходу моего друга Сэма. Когда я уже почти закончил, позади меня раздался чей-то тяжелый вздох и, мигом обернувшись, я с изумлением увидел Непоседу. Он удобно расположился на моей кровати, и с интересом листал "Сказки" Андерсена.
   - Привет, дружище! - моей радости не было предела, потому как этот прескверный глюк не появлялся у меня уже черт знает сколько времени.
   - А, знаешь, перечитал я тут на досуге "Стойкого оловянного солдатика" и ужасно расстроился! - словно бы продолжая давно начатый разговор, задумчиво произнес Непоседа, - Ведь все это было совсем-совсем не так ...
   Хотя... - он уже рассуждал сам с собой, - ведь он писал для детей..., но, в то же время, он говорил о любви... Нет, не понимаю!
   Потом, как-то странно глянув на меня, он спросил: "Помнишь, я рассказывал тебе историю о жизни Стойкого оловянного солдатика? Сегодня я расскажу тебе о его смерти. Расскажу так, как это было на самом деле.
   "Большой картонный дворец, возвышавшийся над всеми игрушками, действительно привлекал к себе пристальное внимание всех и вся. Правда, это внимание, в первую очередь, было обращено не на сам дворец, а на его главную обитательницу изящную миниатюрную Танцовщицу, грациозно застывшую в каком-то волшебном и страстном танце. Она была столь пленительна и мила, что дабы оградить ее от назойливых поклонников (всякие там пупсики, слоны, мартышки и троль), рядом с дворцом всегда выставляли стражу из оловянных солдатиков. Долгими зимними ночами они стояли рядом с прекрасной Танцовщицей, бережно охраняя ее сон. И наш солдатик неоднократно стоял на посту у этого дворца. Он бдительно таращился в темноту ночи, слыша рядом тихое дыхание Танцовщицы и даже на расстоянии ощущая нежную теплоту ее тела. А однажды, уже после того как погиб его напарник, с которым он дежурил до этого и Солдатик стал нести службу один, Танцовщица заговорила с ним прямо посреди ночи, и они проболтали до самого утра. Это была воистину волшебная ночь, и с тех пор такие разговоры стали спасительной отдушиной в не-легкой жизни игрушечного солдатика. Нет, конечно же у него были братья-солдаты, но ведь с ними так не поговоришь! И каждое свое дежурство, если только Танцовщица не спала, он говорил с ней и говорил. Правда, со временем эти разговоры все больше и больше выливались просто в монологи Солдатика. Но он этого уже почти не замечал, стремясь поделиться с Танцовщицей всем, что его радовало и волновало. Так бы все наверно и продолжалось до беско-нечности, если бы не троль.
   Троль жил в фальшивой табакерке поблизости от дворца. Он был навечно прикован к своему жилищу и ужасно от этого бесился, с завистью и ревностью наблюдая за Солдатиком и Танцовщицей. А однажды, не выдержав, он прошипел из-под полуприкрытой крышки вслед оловянному солдатику: "Нужен ты ей больно, дундук влюбленный!" Словно бы молнией вспыхнули эти слова, ослепив нашего героя. Он, неожиданно для самого себя понял, что ведь действительно, он уже давно любит эту прекрасную девушку, и тотчас же решил завтра просить ее руки.
   Но, чем больше он об этом думал, тем отчетливей всплывало в памяти молчание Танцовщицы, ее холодность и неприступная сдержанность. "Да уж, - подумал Солдатик, - она видно действительно из знатных, живет во дворце, а у меня только и есть, что коробка, да и то нас в ней набито двадцать пять штук. Но попробовать все же стоит!"
   Наутро ему удалось выбрать момент и, оставшись с Танцовщицей наедине, рассказать ей о своей любви, но она лишь мило улыбалась в ответ и продолжала свой вечный танец. От ее молчания, от этой вежливой улыбки нашего Солдатика прошиб холодный пот, и, смущенный и растерянный, он постарался уйти подальше от дворца, от восковых лебедей плавающих в зеркальном озере.
   Он пришел в себя только стоя на подоконнике и разгорячено дыша. Нет, он не собирался покончить с собой или уходить прочь из этого дома. Ему, всего навсего, был нужен маленький тайм-аут, чтобы прийти в себя. Но то ли подоконник был слишком скользким, то ли его коварно толкнул в спину чей-то злорадный взгляд, то ли это был просто сквозняк, но уже в следующее мгновение Солдатик - только воздух в ушах свистел, стремительно падал вниз с третьего этажа.
   Он не слышал горестного "Ох!", вырвавшегося у Танцовщицы, не видел смертельного ужаса, застывшего в ее глазах и не знал о том, как оказывается легко слетает с ее лица маска равнодушия и отвлеченности. Но зато он твердо знал, что ему во чтобы-то ни стало необходимо вернуться назад, ведь кто же кроме него сможет лучше охранять Танцовщицу долгими темными ночами.
   Возвращение домой было для Солдатика не столь легким, как описал его Ганс Христиан Андерсен. Много раз лишь память о прелестной Танцовщице заставляла его вновь и вновь подниматься, вызывая на бой всех и вся. Но молитвами Танцовщицы и своей Любовью он все же сумел вернуться в тот самый дом. Солдатик застыл у белой громады дворца, перед которым танцевала его любимая.
   - Здравствуй! - спокойно и даже как-то холодно поприветствовала она Солдатика и тотчас же отвернулась прочь, чтобы скрыть огоньки безудержного счастья, вспыхнувшие в ее глазах.
   "Вот так вот, просто "Здравствуй" и все! - это был страшный удар. В мечтах, в том страшном аду, которым стала для Солдатика дорога домой, в конце этого мучительного тоннеля, он всегда отчетливо видел слезы радости, страстные объятия и жаркие поцелуи, а на самом-то деле - всего навсего "Здравствуй".
   Все то, что стало для него смыслом жизни взорвалось в это мгновение обидой и разочарованием, наполнив его до самых глазниц горькими, солеными слезами. Но он был солдат и не имел права плакать. Стойкий оловянный солдатик четко, как на параде, развернулся кругом и пошел прочь от дворца, судорожно пытаясь сдержать рвущуюся наружу боль. И поглощенный этой борьбой он не почувствовал, каким жарким и полным любви взглядом проводила его Танцовщица.
   Он стоял на краю стола, делая вид, что смотрит на пляшущий в камине огонь. А в это время его самого съедало, плавило изнутри не менее жаркое пламя отвергнутой, как ему казалось, любви. Вся беда заключалась в том, что он действительно по настоящему любил Танцовщицу. Жар этой любви, не нашедший выхода, разгорался все ярче и ярче, расплавляя все вокруг. А может быть к нему добавился и страстный взгляд Танцовщицы? Не знаю ... Только вот наступило мгновение, когда, не выдержав этого страшного жара, расплавилось и потекло олово, и единственная нога Солдатика предательски подогнулась. И нелепо кувыркнувшись в воздухе, он рухнул вниз, прямо в горящий камин. В падении Солдатик успел-таки бросить последний взгляд на прекрасный дворец своей возлюбленной и с изумлением увидел, как метнулась вслед за ним легкая фигурка в батистовой пачке с яркой розеткой на груди.
   Их руки встретились и переплелись, и они вспыхнули, как самая яркая звезда прежде чем их коснулись языки настоящего живого пламени. Огонь поглотил их, оставив миру лишь почерневшую как уголь розетку и маленькое оловянное сердечко.
   26. Пигмалион
   Громко звякнув, массивный кованный ключ острым металлическим скрежетом безжалостно отсек от мастерской все лишнее. Теперь безграничность Вселенной сосредоточилась всего лишь в одной глыбе розового мрамора покоящейся на подиуме. И только Мастер знал что скрывает в себе этот безжизненный на вид камень. Всю свою долгую жизнь Мастер посвятил тому, чтобы однажды освободить, выпустить из него на волю ту, которая уже многие годы заполняла все его помыслы. И вот наконец-то это время пришло, и первые мраморные крошки посыпались на дощатый пол...
   Он увидел ее еще мальчишкой. Как-то раз, катаясь на льдине, Мастер, бывший в ту пору безусым юнцом, зазевался и уже через мгновение оказался в обжигающих объятиях вешней реки. А потом, спасенный друзьями, мучительно долго метался в жарком бреду, изредка разрываемом ледяным полотенцем. И вот где-то там, на самой границе жизни и смерти, сквозь колышущееся марево призраков он вдруг отчетливо различил ее силуэт. Она была божественно красива, а ее невесомые прикосновения столь блаженны, что Мастер замер в восхищении. Замер и забылся пусть еще и бесконечно тяжелым, но уже глубоким, выздоравливающим сном. С тех самых пор он и посвятил свою жизнь тому, чтобы когда-нибудь вернуть ее в мир людей. Бесчисленное количество раз он, не щадя себя, приступал к работе, пытаясь возродить любимый образ. Но, в самый последний миг, Она неизменно ускользала, оставляя Мастера наедине с мертвой, податливой глиной. Шли годы, но Мастер не отступал, вновь и вновь начиная сначала. Он работал до полного изнеможения, пока не выпадал из обессиливших рук инструмент, и предательски навалившееся забытье не уводило его в таинственный мир снов. Туда, где безраздельно царила Она. Там, окруженный ее искренней любовью и заботой Мастер, как губка, впитывал в себя то ощущение безграничного счастья, которое он переживал во сне. Но неизбежное пробуждение безжалостно вспарывало грядущим одиночеством паутину призрачной радости. Каждый раз, прежде чем уйти, он звал Ее с собой, но Она лишь лукаво улыбалась, протяжно отвечая: "Не-е-ет!" и исчезала вместе с остатками сна. Мастер просыпался и, стиснув зубы, снова пытался обмануть судьбу, приступая к работе. Он ваял, а перед глазами непрерывно мелькали густые переливающиеся волны ее волос, чудный стан, бесконечно родная улыбка, а в ушах безраздельно властвовал ее чарующий голос. Творения Мастера уже украшали лучшие музеи мира, выставки неизменно собирали толпы восторженых почитателей, но сам-то он твердо знал, что все это - лишь прелюдия.
   Но вот наконец-то сошлись воедино в своем апогее мастерство скульптора, страсть мужчины и жизненый опыт. И замерло, растворившись в восхищении время, потрясенно наблюдая, как под чуткими руками Мастера, под резцами его души и молотом сердца рождается каменное чудо. Уже отложены в сторону все инструменты и теперь лишь мозолистые ладони полируют холодный безжизненный мрамор. Они скользят, отдавая ему нежность и заботу, ласку и силу, доброту и верность, все, что только может отдать женщине мужчина. Ведомые сердцем, руки без устали гладят камень, и он, в ответ, словно бы наливается изнутри таинственным жизненным светом. А опыт, точно подсказывает тот самый критический момент, когда нужно пересилить себя, чтобы не остановиться в изнеможении на пол дороге.
   Так продолжается до тех пор, пока друзья, обеспокоенные долгим отсутствием Мастера, не взламывают двери его мастерской. И потрясенно застывают перед густо краснеющей обнаженной красавицей, растерянно прикрывающейся старым рванным фартуком. А рядом, уронив морщинистое лицо на ставшие вдруг такими непослушными руки, сидит, мастерски высеченный из розового мрамора, безмерно уставший старик.
   27. Царевна-лягушка.
   Тихая тенистая заводь большого лесного озера была любимым убежищем Марьи-царевны. Именно сюда приносила она свои девичьи печали и, вдали от чужих глаз, давала волю слезам. Да и то дело, было от чего плакать: все подружки уж давным-давно свадебки сыграли, а ей, ну просто беда, все никак не везет! И ладно бы страхолюдиной была, аль убогой какой, так ведь нет же - видная девка, ладная. Только вот кокетству совсем не обучена. Как какого-нибудь царевича-королевича увидит, так сразу же, как мак алый, краснеет. А язык, так и вовсе на корню сохнет. От того-то и капали горькие слезы в темную воду, разгоняя бестолково суетящихся водомерок.
   Вдруг рядом что-то плеснуло и прямо перед Марьей-царевной плюхнулась на камень большая зеленая лягушка. Царевна отпрянула в испуге и едва не закричала от страха, она жуть как боялась всю эту болотную живность. Но визг замер на устах, сменившись изумлением: голову лягушки венчала изящная золотая корона. Много раз слыхивала Марья-царевна про такие чудеса, да только полагала, что все это просто байки для малых детишек. Ан нет! Живая, скользкая и противная лягушка с царской короной сидела прямо перед ней и не моргая смотрела прямо в лицо.
   - Не ква-а-алнуйся, не съе-ем! - молвила лягушка человеческим голосом.
   Ошарашенная царевна переборов внутреннюю дрожь присела на самый краешек валуна.
   - А ты... заколдованная царевна?
   - Кве-е-ет! Я заква-а-алдоква-а-анный царевич.
   Сердце оборвалось, и кровь отлила от щек. Заколдованный царевич! И если она поможет ему сбросить это мерзкое заклятие, то... В жар кинуло Марью-царевну, и теперь уже ее лицо пламенело, как закатное солнце. Руки сами потянулись к лягушке, но когда царевна представила, что прийдется дотронуться до холодной, пахнущей вязкой тиной лягушачьей кожи, омерзение сковало все тело.
   - Кто ж это тебя так? - только и смогла выдавить царевна.
   - Да-а-вняя история. Расква-а-алдуй меня, не пожа-а-алеешь!
   - А чем же я помочь-то могу?
   - Поцелу-у-уй меня и про-о-очь падут злые ча-а-ары. проквакал царевич-лягушк.
   Марья-царевна просто в ужас пришла. Но не бросать же несчастного царевича в беде! Долго не решалась она прикоснуться к нему, мучилась, себя изводила. Но потом, собрала всю волю, ведь как-никак - царская дочь, и, вся внутренне сжавшись, посадила лягушку в ладони и поднесла в губам. А потом зажмурилась и, дрожа от страха и нетерпения, прижала свои коралловые губы к мокрой холодной коже.
   Сверкнула молния и грянул гром. Вихрь пронесся над озером. Марья-царевна вдруг ощутила страшную тяжесть в руках, ладошки сами собой разошлись в стороны, раздался громкий всплеск и ее обдало брызгами. Царевны открыла глаза и увидела, стоящего по колено в воде, высокого пригожего царевича в дорогом кафтане. Он с недоверием смотрел на свои руки, то и дело поднося растопыренные пальцы к лицу, на собственное отражение в темной воде, а потом радостно закричал на всю округу: "Ура-а-а!"
   Марья-царевна даже не ожидала увидеть такого славного мо'лодца и прямо-таки зарделась вся от смущения. Капли воды текли по ее лицу, и она попыталась вытереть их рукавом, но, к своему изумлению, вместо яркого сарафана увидела лишь блестящую лягушачью кожу. И только сейчас заметила, что смотрит на царевича снизу вверх и сидит, скрючившись на камне. Она в ужасе закричала и метнувшись прочь, шлепнулась в темную воду.
   - Ква-а что-о?
   28. Золушка
   "Ваше Высочество!
   Не милости и пощады прошу у Вас, за все мной содеянное, ибо даже если Вы и даруете мне прощение, сам себя я простить не смогу. Молю лишь ободном - не велите искать меня или высылать вслед погоню, ибо мое единственное желание сейчас - искупить все то зло, которое я принес тем, кто был мне дороже всего. И ничто не в силах остановить меня.
   Вы видимо в недоумении, о чем это пишет ваш друг детства? Теперь-то я могу рассказать сколь черную роль я сыграл в судьбах той которую я любил больше всего на свете и Вашей собственой.
   Я не поэт, а всего лишь простой башмачник и не смогу описать чем Она была для меня. Да, в общем-то, всем. Она захватила, заполонила собой все, едва я увидел ее в первый раз. С ее именем я не расставался ни на секунду, ее образ был со мной когда сон сковывал мои глаза, и он же будил меня поутру, напоминая, что где-то рядом в этом мире живет Она. Я любил ее. Она была чудесной девушкой, да Вы впрочем и сами это знаете. Правда ей не повезло с мачехой, но она никогда не унывала, и за это я ее тоже очень любил. Однажды, чтобы хоть немного порадовать ее, я сделал ей подарок, да будь он трижды проклят! Если бы я только мог тогда предположить, как искалечит он наши судьбы...
   Вы-то знаете, что я хороший мастер и, думаю поймете, что те туфельки, которые я сшил для нее были особенные. Я вложил в них все свое умение, всю любовь и нежность к этой несчастной девушке, и они мне действительно удались. Это были чудесные туфельки оттороченные драгоценным серебристым мехом.
   И каково же было мое изумление, когда вскоре после этого Вы пришли ко мне с одной из этих туфелек! Вы сказали мне, что ее потеряла ваша невеста, что она... Впрочем, Вы пожалуй и сами это все хорошо помните. А потом Вы попросили меня рассказать Вам все, что я могу об этой туфельке: кто шил, где, когда и так далее. Я заявил тогда, что это не так просто и Вы оставили мне туфельку, сказав, что прийдете за ней через час. А через час туфелька-то была не совсем та, На глаз не заметно, а вот размер уже другой, не зря же меня называли Мастером.
   Вы конечно же не могли этого знать, и преспокойно женились на той, которой она пришлась в пору и, на сколько я знаю, не так уж и несчастливы с ней. Я радовался тому, как ловко обвел всех вокруг пальца, сохранив для себя свою возлюбленну. Но потом я понял, что она-то всерьез в Вас влюбилась и эта женитьба убила ее. Она медленно угасала и ничто не было в состоянии ее утешить. И вот вчера она умерла, и как это не страшно, я главная тому причина. А посему я ухожу искать волшебный родник живой воды и не появлюсь здесь, пока не найду его.
   Прощайте и, если сможете, простите.
   Башмачник."
   29. Канатоходец
   Сказка первая.
   Он знал, что рано или поздно это должно было случиться. Никогда не угадаешь заранее, что будет тому причиной, и, потому, готовым к этому нужно быть всегда. Сколько он себя помнил, он ждал этого предательского момента, за которым лишь краткий миг полета, страшная вспышка боли и бездонная темнота, поглощающая тебя целиком и навсегда.
   И потому, когда канат неожиданно провис и перед глазами поплыли изумительные оранжевые круги, Канатоходец отчетливо осознал, что сейчас он сорвется.
   Он не испугался, не закричал и не впал в панику, ведь он давно уже был готов к этому. Канатоходец закрыл глаза, бесполезные в этой бешеной круговерти запрокинутых лиц, жадно глядящих на него и доверился своему чутью. Один взмах шестом, другой, ну где же канат? Он сконцентрировал все свое умение и опыт, и, балансируя на старой гнилой веревке, отвоевывал у смерти секунду за секундой. А когда Канатоходец окончательно понял, что удержаться уже не удастся, он широко открыл глаза, чтобы в последний раз взглянуть на обтрепанный купол шапито. В какую-то мельчайшую долю секунды, отделявшую его от падения, вместились и трагическая тишина внезапно умолкшего оркестра, вскрики друзей, и сотни глаз, ожидающих увидеть такое экзотическое зрелище. И именно эти жадные липкие взгляды, безжалостные и злорадные, устремленные к нему со всех сторон, должны были стать последним толчком, отделявшим Канатоходца от гибели.
   Но судьбе было угодно распорядиться иначе. Чем же еще объяснить, что срываясь вниз, он поймал на себе один совершенно необычный взгляд огромных девичьих глаз. Ужас и страх за Канатоходца, боль и жалость, любовь и нежность, а главное, желание помочь и даже взять на себя ту дикую боль, что ворвется в его тело через секунду - сплелись в этом взгляде в диковинный клубок. И, еще не успев ничего осознать, Канатоходец интуитивно поверил этому взгляду и словно оттолкнувшись от него, успел перевернуться, и вцепиться руками в канат. Публика разочарованно ахнула и сплюнула, злобно выругавшись.
   Потом были объятия друзей, выволочка от хозяина шапито и неуемное желание узнать кто же та девушка спасшая его. В краткий миг падения он разглядел лишь ее глаза, точнее их выражение. Но пойди найди в этом мрачном городе девушку, если помнишь только то, как она смотрела на тебя. И пробродив всю ночь по пустынным улицам и площадям, пугая случайных прохожих, и ускользая от ночной стражи, Канатоходец к утру вернулся в свой фургончик.
   А вечером было новое представление и он опять шел по тонкому ненадежному канату. Только на этот раз он смотрел не вперед, как обычно, а вниз. Так идти было намного сложнее и он с трудом сдерживал головокружение, но зато вся публика была перед ним как на ладони, и он мог ее как следует рассмотреть. Канатоходец уже отчаялся найти свою спасительницу, внимательно оглядев всю галерку, партер и ложи, когда вдруг вновь окунулся в этот удивительный и волшебный взгляд. А окунувшись и проследив за ним, едва опять не сорвался вниз. Он покачнулся и даже выронил шест, - этот взгляд полный любви и тревоги исходил из королевской ложи, где сидела девушка в серебристой полумаске. Канатоходец закрыл глаза и заставил себя успокоиться. А потом, когда сердце уже не выпрыгивало из груди, а внезапно вспотевшие ладони были тщательно вытерты об трико он взглянул вниз, в эти спасительные глаза. И когда их взгляды встретились, и девушка из ложи покраснела, увидев, что он все понял, Канатоходец только для нее одной сделал двойное сальто назад. Публика была в восторге, а незнакомка отблагодарила его таким взглядом, что ему захотелось спрыгнуть к ней вниз немедленно.