Константиновский Д.. Ошибка создателя

   Позвонила секретарша Высокого Начальства; я сначала не узнал ее голос, а узнав, наконец, - переусердствовал, заглаживая неловкость; это большая постоянная времени дала такое перерегулирование.
   Она принялась кокетничать (в рабочее время)... Кажется, она подумала, будто я решил за ней поухаживать!
   Попутно она сообщала мне информацию, по поводу которой, собственно, звонила.
   Новость номер один - улетел Берто. Напоминание о нем было для меня болезненным... Прежде всего, конечно, из-за Клер. А кроме того, я обнаружил, что все же надеялся, не передумает ли он, не останется ли?
   Улетел...
   Новость номер два - со мной желает поговорить Высокое Начальство.
   - Соединяю! - пропела секретарша, и я услышал голос Высокого Начальства, которое с утра решило упрекнуть меня в том, что я до сих пор не уехал на ферму. Не могу сказать, будто я изменил свое твердое, как камень, решение отказаться наотрез; но именно тогда, когда следовало сказать "нет", я вдруг - признаюсь - сплоховал, стал мямлить нечто совсем неподходящее, то ли слов не подобрал нужных, то ли еще что-то, не знаю.
   В общем, я уже успокаивал себя (в следующий раз откажусь любой ценой!), но потом расхрабрился и спросил, почему на меня именно пал выбор Высокого Начальства. Ответ удивил меня: Высокое Начальство аргументировало свое решение тем, что обитатели Тальменуса хотят послушать именно Фревиля - в их заявке стоит моя фамилия. Откуда такой интерес к моей персоне?
   Итак, я не отказался... Настроение было испорчено окончательно. Но следующее известие - а оно-то и оказалось причиной звонка Высокого Начальства - превзошло все мои дурные ожидания.
   Я тут же выбежал - именно не пошел, а побежал - убедиться во всем собственными глазами.
   В кресле у стола Высокого Начальства сидел незнакомый мне человек с листом бумаги в руке. Едва поздоровавшись, я выхватил у него этот листок. "В соответствии с письмом Вашего Отдела, направляем к Вам на работу Ж. Сови..." и так далее вот что было напечатано на бумаге.
   Высокое Начальство попросило приезжего подождать, и мы вышли в приемную.
   - Я не посылал никакого письма! - стал я оправдываться. Но это не убедило Высокое Начальство.
   - Надеюсь, вам известно, что приглашения на работу могу подписывать только я?
   Однако я в самом деле не приглашал никакого Сови!
   Да и в любом случае я не стал бы делать это сам, я слишком уважаю порядок в делах.
   - Фревиль, вы должны выяснить, что это за история. И что бы там ни оказалось, Фревиль, вы - извините за резкость влипли. Сови был у меня в свое время на преддипломной практике. Я заведовал тогда лабораторией, как вы сейчас. Из этого вы можете заключить, что я знаю Сови, его уровень и его возможности. Позвольте известить вас: вы влипли.
   Я глазом не успел моргнуть, как Высокого Начальства уже не было рядом со мной, я стоял посреди приемной... Секретарша сочувственно смотрела на меня.
   Тут подошел этот самый Сови, следовало что-то сказать ему, и я, нарушая правила гостеприимства, выпалил:
   - Так вы, значит, получили от нас письмо?
   Он кивнул.
   - На бланке?..
   Он еще раз кивнул. Видимо, не из самых разговорчивых.
   Я отправил его устраиваться в гостиницу - с глаз долой.
   В коридоре меня догнала секретарша и сообщила, что несколько дней назад Арман взял у нее чистый бланк Отдела. Она, видите ли, решила, будто бланк нужен мне, а для меня... И так далее.
   Часа полтора я совещался с Арманом и Клер. Арман с невинным лицом оправдывался тем, что если бы он не поспешил с приглашением Сови, то у нас отобрали бы ставку. Лучшая защита - это, разумеется, нападение; Арман, таким образом, не только оправдывался, но и упрекал меня за медлительность (а я и вправду не знал никого, кто мог бы прийти к нам на место, освободившееся с отъездом Берто) и, помимо всего прочего, предлагал воздать себе - хвалу за расторопность; по оценке Клер я понял, что Арман в этой истории выглядит даже мучеником - он, видите ли, поставил себя под удар, дабы помочь лаборатории и, разумеется, мне лично.
   Хороша услуга!
   Не называя первоисточника, я сообщил им, что у меня имеются не слишком лестные отзывы об умственных способностях Сови. Арман принялся возражать. Сови, оказывается, старый его приятель...
   С ощущением полнейшей безнадежности я уныло распекал Армана, он поставил меня и лабораторию в труднейшее положение перед Высоким Начальством.
   Мало того, что нас покинул Берто, - взамен явился Сови!
   И еще эта история с письмом!
   Затем меня навестил Сови. Длиннейшая беседа с ним... И в итоге - такое чувство, что мне осталось только покончить с собой, выбросившись за колпак Отдела, других выходов из положения я не видел.
   Высокое Начальство было право - да, оно знало Сови!
   Но, поскольку Сови прилетел по нашему приглашению,что я мог поделать? После романтичного умницы Берто общаться с этим типом, который займет его место, было мучительно... Битый час я объяснял Сови элементарные вопросы нашей тематики - и, я убежден, бесполезно.
   Неразговорчивость оказалась единственным его достоинством.
   Пока он молчал, у вас создавалась иллюзия взаимопонимания, и это рождало надежду. Но затем вы обнаруживали, что надо начинать все сначала...
   Если бы я хотел набрать к себе в лабораторию пешек, рядовых исполнителей - а ведь именно это, бывает, делают те, кто боится, как бы их не обогнали собственные же подчиненные, Сови стал бы, разумеется, находкой.
   Арман по сравнению с ним - гений. После разговора с Сови у вас развивалась мания величия: вам начинало казаться, что весь мир, кроме вас, непроходимо туп и не может взять в толк даже самую простую вашу мыслишку...
   Обедал я - что было естественным продолжением этого дня с секретаршей Высокого Начальства.
   Она позвонила мне и воскликнула:
   - Ах, вы еще у себя! Я совсем не была уверена, что застану вас. Я думала, вы уже ушли обедать...
   Что мне оставалось? Я пригласил ее. Клер я ни разу не пригласил пообедать со мной! Ну, и ладно. Я улетел на несколько дней к Юркову - а она тут же поехала неизвестно куда с Берто и Арманом...
   За обедом я разговорился. Слишком хотелось поделиться с кемто свалившимися с резных сторон неприятностями - и я вдруг стал распространяться о них малознакомой женщине. И вот тут мне впервые за этот день повезло. Да как! Женщина всегда женщина, и если даже вас не волнуют ее глаза или ее волосы, вы можете быть уверены в том, что душа-то у нее не менее прекрасна, нежели у первой телезвезды сезона. Я встретил доброту и отзывчивость и ухватился за них, как утопающий за соломинку.
   Я успокоился.
   Она уверила меня - не логикой, а глазами, интонацией, прикосновением пальцев к моей руке, - что лаборатория еще выправится и все будет хорошо.
   Я поверил ей.
   Даже относительно Сови она меня успокоила. Утверждала, будто ситуация не совсем безнадежная. Я стал допытываться что она хочет этим сказать? Или ей известны способы, которыми можно избавиться от приглашенного сотрудника?
   - Пожалуй, - только и ответила она.
   Я продолжал настаивать.
   - Нет, - сказала она тогда, - это я так. Я ничего не знаю.
   И замкнулась.
   А когда заговорила снова - ее тон удивил меня:
   - Я видела вас вчера не одного... Кажется, это была Клер?
   Мгновенно я покраснел, будто мальчишка!
   - Мне кажется, - продолжала она, - вы сделали не слишком удачный выбор...
   Я был вынужден попросить ее переменить тему. Она сверкнула глазами и выскочила из-за стола.
   Как я только что упоминал, женщина - всегда женщина...
   Неожиданно она вернулась, встала передо мной и, глядя на меня сверху вниз, резко произнесла:
   - Вы интересовались, как убрать сотрудника... Вот и спросите у своей Клер, пусть-ка она вам порасскажет, куда они ездили...
   И - исчезла.
   "Куда они ездили"!
   Да, почему столько таинственности вокруг этой поездки?
   А может быть...
   Действительно, куда? И зачем?
   Еще не допив чая, я твердо решил, что завтра же отправлюсь на ферму. В самом деле, отчего в этом Тальменусе такой интерес ко мне? Почему именно я им нужен? Да откуда там, в конце концов, слышали обо мне?
   Едва ли это можно объяснить одним только растущим интересом к науке, про который заладили в последнее время все газетчики.
   Прежде я считал, будто Тальменус путает мои планы.
   Теперь я понял, что мне совершенно необходимо туда поехать.
   Какое им там дело до Фревиля? Странно.
   Да и не в этом суть, в конце концов. Я должен ехать на любую ферму, я должен объехать все фермы на этом шарике, но найти следы моих сотрудников. Куда же они все-таки ездили? На какой стороне искать то сельское строение, у которого они сфотографировались?
   Из лаборатории я позвонил Высокому Начальству (секретарша соединила меня с ним, не сказав ни слова) и объявил, что завтра еду в Тальменус.
   - Фревиль, я очень доволен вами! - ответило пораженное Начальство. - А мне уж начинало казаться, будто вы не хотите ехать. Рад, что ошибся.
   Я промолчал.
   - А знаете, Фревиль, - расчувствовалось вдруг Высокое Начальство, - возьмите-ка с собой Клер! Нужно ценить интерес к нашей работе. Да, поезжайте вдвоем! Так будет основательнее. Вы прочтете общую лекцию, а она - по своей тематике.
   Мыслимо ли прогнозировать идеи, которые могут прийти в голову Начальству?
   Я был и обрадован, и смущен.
   6. Рассказывает Юрков
   - А, дьявол!
   Но что теперь можно было поделать?
   - Черти бы тебя взяли!
   Пустые слова.
   - Да как тебя угораздило?
   Никто не мог ответить...
   Дымок легкой струйкой еще поднимался из его груди. Он возникал под крышкой приборной секции и слабо вытекал наружу, издавая приторный запах сгоревших бесценных деталей. Растерянный, я стоял над роботом и кричал, словно он мог еще услышать меня.
   Я пришел глянуть, как он тут провел ночь, - и нашел только металлическую оболочку со сгоревшим дотла нутром. Что теперь было толку в его сверкающей хромом и эмалью франтовской отделке?
   Прибежала Надежда.
   - Ты чего это тут раскричался?
   И увидела 77-48А.
   - Кто это сделал, Юрков? Кто это сделал?
   - Не знаю. Может, никто.
   - Как это - никто?
   - Ну, может, он сам.
   Она опустилась перед ним на колени.
   - Что ты наделал, Юрков!
   В глазах у нее были слезы.
   - Не понимаю, - сказал я.
   - Зачем это было тебе нужно? Ну, скажи, зачем?
   Она расплакалась. Я хотел успокоить ее, но она меня оттолкнула.
   - Дорегулировался! - выкрикнула она. И снова заплакала.
   Дымок все еще потихоньку выходил из груди 7748А, - словно душа робота покидала его стальное тело.
   - Кто мог предполагать, что этим кончится. Я не знал. Ты знала?
   - Я говорила тебе - не трогай! Не трогай! Разве ты послушаешь...
   - Ответь, пожалуйста, на мой вопрос. Ты знала, что так получится?
   - Я говорила тебе - не трогай! Я чувствовала, что добра от этого не будет.
   - Ты знала или ты чувствовала?
   Я был зол, как не знаю кто. Мало того, что сгорел 77-48А.
   - Я чувствовала, чувствовала, не надо его трогать! Не надо было его регулировать, я тебе это твердила!
   - Знаешь, уж коли на то пошло, - я говорил зло и жестко, - я должен тебе сказать, что ты ведешь себя крайне непоследовательно. Ты все время боялась его. Отчего же ты теперь плачешь?
   Она залилась слезами.
   - Надежда, я считал тебя умной женщиной!
   - Юрков, это все из-за тебя, это ты сделал! Зачем ты его вчера раскрутил?..
   Словом, некрасивая была сцена. Расстроенные, мы разругались...
   Но надо было работать. Мы вызвали наших старичков, и они оттащили то, что осталось от 77-48А, в темный подвал, где были свалены разные ненужные ящики, балки, обломки и прочая всякая всячина. Затем мы распечатали второй контейнер.
   - Смотри, Надюша, - сказал я примирительно, - этого зовут 53-67А.
   Но она не разговаривала со мной. Я вскипел, бросил ей через стол документацию на робота и ушел к себе.
   Когда я вернулся, 53-67А уже разгуливал вокруг витализера.
   Он был, разумеется, точно такой, как 77-48А.
   И держался так же. Я немного поспрашивал его - скорее, просто для формы. Он отвечал безукоризненно.
   Я дал указание Надежде (теперь у нас были строго официальные отношения) отправить его в рабочий отсек.
   Пусть приступает к делу вместе с другими роботами.
   Затем я ушел, оставаться рядом с Надеждой мне было невыносимо. А когда заглянул проверить, как идут дела, - застал ее снова у витализера Джиффи.
   - И этот в обмороке, - объяснила Надежда, не глядя мне в глаза.
   Два старых наших робота внесли 53-67А и положили его у витализера. Я наклонился над ним и увидел: выбило предохранители Барренса.
   Что ж, мы оживили его. А затем - затем я, не говоря ни слова, закоротил предохранители. Надежда тоже ничего не сказала. А ей, наверняка, очень хотелось сказать что-нибудь. Смолчала.
   Я отправился на совещание.
   У меня горел план - почему я и рискнул снова закоротить барренсовские предохранители. Не какой-то там второстепенный график ввода автоматов, а теперь уже основной план. Станция не выдавала обязательную программу.
   Приборы исправно собирали всю нужную информацию, а обсчитать ее было некому. Старые-то наши роботы не могли решать новые задачи.
   Бросить все, сесть за тривиальную вычислительную машину, которых на Станции хватало, и самим - вместо роботов - приняться за черную работу?..
   Итак, ежедневное совещание. Разумеется, мне влетело за срыв графика. Объективные причины? Они, как вы сами понимаете, никого не интересовали. Мне поставили в пример тех, кто борется за первые места по досрочному выполнению расчетов.
   О, хоть бы одного исправного робота серии "А"!
   Но где его возьмешь? Звонить Фревилю? Да, я хотел так сделать. Раньше. А теперь, когда я сжег новенький его автомат, это желание у меня пропало.
   Мне поставили на вид. Я произнес все приличествующие ситуации обещания. Только после этого мне позволили отключить связь. Я вздохнул и отправился посмотреть, как ведет себя 53-67А, на которого я готов был теперь молиться, лишь бы он работал.
   Картина, увиденная мною, превзошла все мои опасения. Лязгая суставами, робот гонялся по комнате за Надей. Еще секунда - ему удалось схватить ее за рукав. Надя, испуганная, с мокрым лбом, вырывалась, но робот держал намертво.
   - Не лает, не кусает, в отсек не пускает, - энергично спрашивал робот. Другой рукой он прижимал ее к стене.
   - Замок!
   - Не то. Не то. Не то.
   - Пломба, - сквозь зубы ответила Надя.
   - Молодец, правильно, - похвалил робот и выпустил ее.
   Надя вытерла лоб.
   - Стоять тихо! - приказал я роботу. Спросил у Нади: - Он что, уже?
   Она не ответила.
   И этот спятил... Я схватился за дезассамблятор. Робот был опасен. Но я не любил эту процедуру, есть в ней что-то такое... И я решил - черт с ним. Подождем. И попросту отослал его в дальний отсек.
   - Успокойся, - сказал я Наде.
   Она только зло глянула на меня. А я, естественно, снова завелся.
   - Вот что, - сказал я. - Не хочешь разговаривать - не надо. - Я уже не мог остановиться. - Но график выдерживать придется. И ты будешь выполнять свои обязанности. Если автоматы не тянут эти задачи - сама сиди и решай их. Ясно? Вопросы будут?
   Она помолчала, помолчала, потом поправила волосы, сняла рабочий халат и - ушла.
   Я остался один. Дурак дураком.
   А как же план?
   Надежда прогнозу не поддавалась (в отличие от космической погоды). Нельзя было сказать, сколько времени продлится у нее плохое настроение. И до тех пор, пока оно не изменится, работа останется на прежнем месте - только это вы и могли прогнозировать.
   Что же касается автоматов... Один лежал еще в контейнере, но браться за него у меня как-то, откровенно говоря, не было желания.
   Другой, веселый массовик-затейник, развлекался, по-видимому, задавая сам себе загадки в дальнем отсеке. И еще один валялся среди всякого хлама в подвале.
   Я пошел туда, где старательно продолжали трудиться наши старые роботы, и разыскал в небогатой выдаче этого черного дня ленты, принадлежащие 53-67А.
   До того, как выбило предохранители, он мало что успел посчитать, Но обучение подвигалось нормально.
   А потом он вдруг перешел на двоичную систему. Единицы, нули - и все, чистая лента. Это сработали предохранители, иначе говоря, - аппаратная защита: переполнение оперативной памяти.
   Предохранители Барренса служили для защиты автоматов в случае решения задач, к которым автоматы не были приспособлены.
   Но те задачи, которые должна решать Станция, - они ведь как специально для этой модели составлены!
   Тогда - в чем дело?
   Я посмотрел его последнюю выдачу. Все тот же характерный сбой. Сначала все хорошо, а потом - внезапный переход с восьмеричной системы на двоичную, длинные столбцы единиц и нулей, но с закороченными предохранителями ему удалось продвинуться чуть дальше: ни с того ни с сего подряд несколько уравнений регрессии, и тут уж, по-видимому, переполнение достигало опасного уровня - автомат выходил из строя и давал сплошные колонки нулей. Тогда ему оставалось только бегать за Надеждой и задавать ей загадки...
   Рехнулся, да и все.
   Я спустился в подвал, долго бродил с фонарем по мрачным холодным туннелям. Там не мудрено и заблудиться. Кругом была набросана всякая рухлядь, пару раз я растянулся на бетонном полу.
   Кое-как добравшись через завалы разного мусора, я разыскал, наконец, то, что осталось от 77-48А. Он жутковато поблескивал в свете фонаря.
   Мне нужна была его лента.
   Но я не нашел ничего, кроме пепла. Все сгорело, что могло гореть. Я посидел возле него в подвале, пристроившись на каком-то фанерном ящике. Да, этот веселый парень, этот рифмоплет... Он ничего уже не мог рассказать мне. И лента его сгорела. Это было очень важно - его лента. Все же я видел где-то такую задачу, эти уравнения... Или мне казалось, что видел? Нет, точно, все это было мне откуда-то знакомо... Может, он стал решать дальше, и ему удалось чуть продвинуться?
   И, может, увидев его ленту, я понял бы, что это за роковая задача? Возможно. Но ленты нет.
   Из-за чего же он мог сгореть? Чудеса!
   Заслышав какие-то шорохи, я погасил фонарь и стал ждать. Чем черт не шутит на маленьких станциях. Был же случай, когда чья-то база - канадская, кажется, - использовалась контрабандистами, а научники и не подозревали, что они не одни... Но было тихо.
   Я вернулся к себе. Надежда не появлялась. Пойти к ней?
   Нет, решил я, не пойду.
   Пусто у меня было в комнате, а на душе - грустно.
   Что ж! Я постелил себе, лег, приглушил свет. Но вспомнил о книге. Я достал ее, погладил ласково, начал читать и на время забыл обо всем:
   "...Лапутяне постоянно находятся в такой тревоге, что не могут ни спать спокойно в своих кроватях, ни наслаждаться обыкновенными удовольствиями и радостями жизни. Когда лапутянин встречается утром с знакомым, то его первым вопросом бывает: как поживает Солнце, какой вид имело оно при заходе и восходе и есть ли надежда избежать столкновения с приближающейся кометой? Такие разговоры они способны вести с тем же увлечением, с каким дети слушают страшные рассказы о духах и привидениях: жадно им внимая, они от страха не решаются ложиться спать.
   Женщины острова отличаются гораздо более живым темпераментом; они презирают своих мужей и проявляют необыкновенную нежность к чужеземцам, каковые тут всегда находятся в порядочном количестве, прибывая с континента ко двору по поручению общин и городов или по собственным делам; но островитяне смотрят на них свысока, потому что они лишены созерцательных способностей. Среди, них-то местные дамы и выбирают себе поклонников; неприятно только, что они действуют слишком бесцеремонно и откровенно: муж всегда настолько увлечен умозрениями, что жена его и любовник могут на его глазах дать полную волю своим чувствам, лишь бы только у супруга под рукой были бумага и математические инструменты и возле него не стоял хлопальщик.
   Жены и дочери лапутян жалуются на свою уединенную жизнь на острове, хотя, по-моему, это приятнейший уголок в мире; несмотря на то, что они живут здесь в полном довольстве и роскоши и пользуются свободой делать все, что им вздумается, островитянки все же жаждут увидеть свет и насладиться столичными удовольствиями, но они могут спускаться на зе/ллю только с особого каждый раз разрешения короля; а получить его бывает не легко, потому что высокопоставленные лица на основании долгого опыта убедились, как трудно бывает заставить своих жен возвратиться с континента на остров.
   Мне рассказывали, что одна знатная придворная дама - мать нескольких детей, жена первого министра, самого богатого человека в королевстве, очень приятного по наружности, весьма нежно любящего ее и живущего в самом роскошном дворце на острове, - сказавшись больной, спустилась в Лагадо и скрывалась там в течение нескольких месяцев, пока король не отдал приказ разыскать ее во что бы то ни стало; и вот знатную леди нашли в грязном кабаке, всю в лохмотьях, заложившую свои платья для содержания старого безобразного лакея, который ежедневно колотил ее и с которым она была разлучена, вопреки ее желанию. И хоть муж принял ее как нельзя ласково, не сделав ей ни малейшего упрека, она вскоре после этого ухитрилась снова улизнуть на континент к тому же поклоннику, захватив с собой все драгоценности, и с тех пор о ней нет ни слуху.
   Читатель может подумать, что это скорее анекдот в духе европейских или английских нравов, чем истинное происшествие из жизни столь отдаленной страны. Но пусть он благоволит принять во внимание, что женские причуды не ограничены ни климатом, ни национальностью и что они гораздо однообразнее, чем то кажется с первого взгляда".
   7. Рассказывает Фревиль
   Он протянул мне руку и сказал:
   - Зовите меня Михаилом.
   Никогда бы не подумал, что это директор; а впрочем, у меня не было знакомых руководителей ферм, тем более - ферм, принадлежащих международным организациям.
   Его заместителя звали Людвиг. Увидев Клер, он гром* ко спросил:
   - А это кто? Супруга?
   Клер была смущена, я - что и говорить...
   Я дал необходимые разъяснения.
   - Вот как! - воскликнул Людвиг.
   Михаил пришел нам на помощь. Когда он улыбался, его цветущее лицо становилось таким милым, добрым, приветливым, что он напоминал ребенка, шалуна-вундеркинда.
   Людвиг заставил меня разволноваться своим вопросом относительно Клер, и я проглотил, не запивая, одну из таблеток, которые захватил с собой. И всю дорогу до главной усадьбы таблетка стояла у меня в горле.
   Наше пребывание в Тальменусе началось, разумеется, с обильного обеда - впрочем, меня предупреждали, что на фермах так всегда делается. Не могу сказать, будто обычай неприятный; я, вообще, люблю вкусно поесть; а при одном взгляде на этот стол слюнки текли. Едва мы сели, принесли вареники, и сразу видно было - из натурального теста; а когда я раскусил первый благоухающий, исходящий сладким паром комочек, я обнаружил, что и творог натуральный, в этом не было никакого сомнения! Я забыл о целях своего приезда - и об официальной цели, и о своей тайной; окунал натуральные вареники в натуральную же сметану и поглощал их - в неимоверном количестве...
   Но я хотел как можно скорее приступить к осмотру фермы.
   Михаил посулил мне экскурсию, и я попросил его не откладывать выполнение этого обещания.
   Что бы нам ни принесли еще - все равно я уже ничего не смог бы съесть. Ни крошки.
   С трудом мы выбрались из-за стола.
   Экскурсия меня разочаровала... Нет, ферма была, конечно, примечательной, и директор как глава этой организации заслуживал всяческих похвал, но... Короче говоря, я замучил Клер и Михаила, таская их из конца в конец хозяйства, по самым дальним уголкам; я все искал то сельское строение, на фоне которого - я отчетливо помнил снимок, виденный мною в альбоме у Армана, - сфотографировались мои сотрудники. Иногда попадалось нечто подобное, бывало, сходство казалось бесспорным; но тут я обнаруживал, что или облицовка не совсем такая, как на снимке, либо фасад так расположен по отношению к терминатору, что Клер, Арман и Берто ни в коем случае не имели бы необходимости щуриться от света.
   Я приехал напрасно!
   Расстроенный, я кое-как прочел свою лекцию. Читал я по бумажке. Знаю, что это плохо, но мое состояние можно понять. Я захватил с собой черновик доклада для Всемирного конгресса по роботехнике и через силу прочел его собравшимся.
   Зато Клер - о, Клер блистала! С горящими глазами она ораторствовала час, потом другой, отвечала на вопросы, без конца рисовала на доске свои любимые схемы, вымазалась в мелу со лба и до колен и ушла с клубной сцены, провожаемая бурными аплодисментами. Когда она говорит о своей работе - можно заслушаться. Работа стала ее стихией. Я хотел бы когда-нибудь специально написать о Клер как об ученом. Но это надо сделать профессионально. Чтобы еще посильнее получилось, чем о Станции.
   После наших лекций трапеза была продолжена. Людвиг заметил, что настроение у меня отнюдь не приподнятое, по-своему истолковал это и принялся развлекать меня анекдотами на вечную тему - о том, как хозяин уехал в командировку, а робот остался дома. Потом Людвиг переключился на Клер. Она тоже сидела грустная - но по несколько другой причине. Это были дни, когда она в очередной раз изнуряла свой организм диетой, чтобы ценой невыносимых страданий заставить себя похудеть на полкилограмма. Единственный проглоченный вареник стоил ей длительного раскаяния; теперь она тоскливо оглядывала стол с дразнящими ее самыми разными яствами; страсти бушевали в ней, и стойкости женщины с прекрасной фигурой едва ли не пришел конец перед столькими искушениями... Людвиг рассказывал Клер на эльзасском диалекте старый анекдот о роботе, который отправился в баню.