- Мы с Наташей, свекровь звали, как тебя, и она строжайше требовала обращаться к ней только по имени, всегда вместе ходили красить волосы. Именно она приучила меня каждые два месяца то блондинкой появляться, то шатенкой, то рыжей. Стерва она вообще-то порядочная, но ко мне относилась хорошо. Воспитывала: женщина всегда должна быть, как новая, и сиять, как золотой полтинник, вот тогда и мужу никогда не надоест. Отчего все мужские измены? Да сами женщины опускаются донельзя, индивидуальность свою теряют, растекаются, распускаются, что твоя творожная масса, а потом канючат: "Я мать его детей, кормлю, стираю, готовлю, а он..." Моя свекровь не потерпела бы подобное, а посему следила, чтобы я держала форму. Она теперь хочет написать дарственную на Бореньку, чтобы ее дача в Крыму стала бы его собственностью. Покойный свекр, а он был адмирал флота, дачу себе отгрохал отменную, что и говорить: огромный кусок пляжа огорожен высоким забором, каменный домище в три этажа с водопроводом, горячей водой и всеми прочими удобствами; сад, правда, заросший и старый, но зато фруктов полно. Нынешней весной с дома часть крыши снесло ураганом. Чинить денег нет, а продавать она не хочет. Предлагает отписать дачу Бореньке. Свекровь всегда была от внука без ума. Я рассказала Гунару, а он, упрямый, заладил: "Теперь это мой ребенок, и он ни в чем не нуждается". Ему что Крым, что Кольский полуостров - едино. Олух царя небесного! России боится как огня. Вот сижу и никак не придумаю, как же быть? Такая шикарная дача, и свекровь продаст! А у Бореньки, когда вырастет, мог бы быть неплохой капиталец, а? Крышу мой отец запросто починит... Что ты, солнышко, думаешь по этому поводу? Как же мне поступить?
- Заманчиво и даже очень. И если на берегу моря в Крыму - мечта! Дорогая, очень дорогая вещь. Да Гунару такие суммы и не снились. Только как тут насчет твоего бывшего, Наташиного родного сына? Так он и пропал окончательно в своих Аргентинах-Америках? Поди ведь тоже может претендовать на родительскую собственность, судись с ним потом. Хотя я не юрист и точно не знаю.
Никакой новой информации об Олином прежнем муже не поступало. Для нее он сгинул, и все. Всем был бы хорош парень: высокий, веселый, а до чего красивый - глаз не отвести, анекдотами сыпал и шутил - заслушаешься; но страшный мот и бабник. И это еще цветочки. Ревнивый мужик был до одури. Телеграфный столб мог запросто разметать в щепы, если, не дай Бог, Оля взглянула мимо, не в ту сторону. Приличное нижнее белье на работу в детский садик не позволял надевать. Псих, что тут поделаешь! Что же я могла посоветовать Оленьке, если ее нынешний господин так категорически уперся. Конечно, иметь в Крыму дачу здорово и отказываться от нее из-за чьей-то дури - идиотизм сам по себе. Почему бы это моей тезке, Боренькиной бабуське, и в самом деле не обожать своего единственного внука. Такой прелестный мальчуган! Гунар-Хельвиг в вопросах Крыма и Кавказа, равно как и во всех прочих, несколько туповат, и потому его слушать, только...
Я вовремя спохватилась и честно призналась Ольге, что все еще обижена на Гунара за те его малолестные обо мне высказывания в стародавней беседе с многоуважаемым рисорским падре. Да разве я могу ему забыть, как много раз смущенно краснела и опускала очи, случайно встретя священника на улице? Разве мое "типично русское" стремление спаивать окружающих, приобщать их к курению и прививать последним любовь к кое-чему более горяченькому, чем эротика, не есть вымысел "лесного пенька"? В глубине души я знала, что Гунар такое мог выдать только в состоянии запальчивости. На самом деле ему нет дела ни до меня, ни до моих вконец испорченных вкусов, стремлений и намерений. Падре в России бывал и был знаком с традициями русского гостеприимства. Однако, несмотря на несомненные знания умного священника, я все равно всегда спешила смыться от него, хотя бы на другую сторону улицы. Ко всему, он еще приходился братом моей домовладелицы. Нет, не могу я Гунара простить!
Ольга расхохоталась и, кстати, вспомнила, что завтра всей компанией мы отправимся в церковь к заутрене, которую служит тот самый Отец Святой. И не вздумай отказаться, а то Гунар решит, что безбожница, и из дома непременно выгонит. Я с расстройства сразу же почувствовала в себе непреодолимое желание укрыться в какой-нибудь постели. Оля за руку отвела меня в спальню по соседству с детской. Главным украшением предоставленной мне комнаты являлся допотопный сундук исполинских размеров. Как объяснила все хихикающая подруга, расписной в цветах монстр - наследство от любимой бабушки является одной из главных достопримечательностей в доме, гордостью Гунара-Хельвига. Сундук - наиболее часто демонстрируемый экспонат наиболее достойным из норвежских гостей, понимающих толк в сундуках, так что мне выпала несомненная честь соснуть возле столь ценного антикварного предмета. Остальная мебель в спальне была хламье-хламьем.
Расцеловавшись с подружкой, я как подкошенная рухнула на с любовью постеленное ею белье: белоснежное в кружевах, хрустящее от крахмала, со стойким запахом лаванды. В узкое окошко сияла-просилась полная румяная луна. Треща суставами и кряхтя, пришлось встать и открыть ставни ей навстречу. Аромат ночной прохлады, лесной свежести и еще чего-то трудно определимого, вроде как даже любимых Оленькиных духов "Далиссимо", победно ворвался в душную доселе обитель. Я заползла обратно в кровать и закрыла утомленные глаза. День прожит и прожит неплохо, а завтра будь что будет. Глава третья
Меня разбудили звуки "Лунной сонаты" Бетховена. По комнате вовсю гулял-отсвечивал веселый солнечный свет, и я удивилась подбору репертуара. Прислушалась к звукам меланхоличной, задумчивой музыки, куда весьма органично, как это ни странно, вписывались бодрые утренние повизгивания детишек и приятное женственное воркование Оленьки. Я догадалась: дровосек Гунар упражняется на своем белом "Стенвее" с утра пораньше.
Я умылась в с шиком отделанной ванной комнате и, едва не сбитая на лестнице ватагой шалунишек, весьма успешно спустилась к завтраку. Ольга принесла вафельные трубочки с кремом и пастилу в ванильном соусе. Дети завизжали от восторга, но Гунар всем нам предложил прежде спеть молитвенную песню - благодарение Богу за ниспосланную свыше пищу. Пропеть потребовалось два раза, но зато кофе и соки наливали за просто так. Во время завтрака выяснилось, что мы опаздываем. В пожарном порядке вся команда бросилась к машине. Ольга в просторном, черном с белым кружевным воротничком торжественно-похоронном платье и Гунар при галстуке, в блестящем коричневом жилете, в парадных брюках сели впереди, как им, хозяевам, полагалось. Сережа в обнимку с Боренькой вольготно развалились на заднем сидении. Я скромненько притулилась рядом с мальчиками, а Машечка по-королевски восседала на моих коленях. Гунар едва заметно покосился на нас в зеркало обзора, скептически повел левой бровью и тронул машину с места. Наверное неправильно, что я одета слишком обыденно и скромно, но на переодевание просто не было времени. Церковь находилась в минутах двадцати-тридцати от дома и походила на сооруженную без затей дощатую избу с высокой крышей. Крышу венчал большой деревянный крест невзыскательной столярной обработки. У входа толпилось полно народу, и в толпе сновали некие седовласые дамы, бренча железными ведерками для сбора денег. Гунар направился прямо к ним и со значительным видом бросил в ведро денежную бумажку, я последовала его примеру.
Тут церковь растворила благостные свои врата, присутствующие без спешки зашли и чинно-благородно расселись по скамейкам. Мы - в самых первых рядах. Я огляделась по сторонам. Данный конкретный храм во Славу Божью был совсем новым, собранным из сосново-клеевых арочных конструкций А-образной конфигурации (вот уж в чем, в чем, а в конфигурации я всегда была потрясающе сильна!). Заметив и оценив мой интерес к архитектуре святой обители, степенный Гунар-Хельвиг любезно разъяснил, что сей молельный дом символизирует собой лодку, плывущую к Богу, то есть в правильном направлении. На грубо сколоченную кафедру вышел знакомый прист, одетый в белое длинное платье и с объемистой книгой в руках. Он подождал, пока дамы-благотворительницы не раздадут всем такие же, как у него, толстые книги и листки с текстами молельных песнопений, с достоинством открыл свой молитвенник и принялся читать хорошо поставленным голосом. Его голос был приятен, но не возбудил во мне ни малейшего интереса, как на то, может быть, рассчитывал почти насильно меня сюда затащивший Гунар-Хельвиг. Хотя едва ли лесорубы, подобные Гунару, вообще задумываются о каких-то там посторонних голосах и интересах, им вполне достаточно голосов кудрявых дубрав, березовых рощ и вишневых садов в ответственные моменты корчевания-распиловки леса.
Пока я это обдумывала, маленькая Машечка принялась юлой вертеться на моих коленях и тихонечко захныкала. Боренька с хитрющим выражением на и без того лукавом личике всевластного Амура демонстрировал моему Сереже что-то этакое. Сын слезно умолял его обменяться на своего пластмассового зайца и Машиного бегемота из "Макдональдса". Я шепотом поинтересовалась у Оленьки о смысле лекции. Она, вся сплошное внимание, лишь на полсекунды повернула ко мне серьезное, одутловатое лицо.
- О Святых Апостолах!
После чего продолжила усердное впитывание исповедей апостолов, видно немало повидавших на своем веку. Маша на коленях затихла и принялась тихонечко похрапывать. Я окончательно заскучала и снова рискнула прицепиться к Оле с расспросами о смысле проповеди. На сей раз она оказалась благосклоннее, и мне удалось разузнать, что как-то раз дьявол пылко убеждал одного странника не возвращать случайно тем найденный кошелек с золотом законному владельцу. Нечистая сила подкрепила свои доводы логически сильным аргументом, что Бог в любом случае просто обязан позаботиться о пострадавшем, так что волноваться за его безденежье нет особых причин. Но, как утверждал проповедник, дьявол был абсолютно не прав.
- Это почему же он не прав? Неужели Бог может отказаться помочь обиженному?
Подруга задумчивой ивой склонилась ко мне вновь и зашептала в самое ушко. Но тут потерявший всякое терпение Гунар-Хельвиг нас обеих смерил таким презрительным взглядом колких серых глаз, что разговаривать вообще отпала всякая охота. Внезапно раздались звуки замаскированного где-то в помещении органа, и все вокруг грянули песню, сосредоточенно глядя в свои листки. Боря и Сережа воодушевленно заблеяли, подражая молодым козляткам. Вышло очень похоже. Именно последнее обстоятельство вынудило недовольного всей компанией Гунара прервать святое пение и сделать мальчишкам последнее серьезное предупреждение. К моему тайному удовольствию, озорные парни и не подумали уняться, и я предложила Ольге вывести их на улицу и строго там за ними проследить. Подруга и ее супруг согласно кивнули, и я с мальчишками удалилась. Машечка осталась счастливо досыпать проповедь.
Боже ты мой, до чего же хорошо было на воле. Господь здорово сотворил этот чудесный и необыкновенный мир. С высокого пригорка, на котором стоял сосновый храм, открывалась роскошная панорама на раскинувшееся внизу переливчатое бирюзово-изумрудное море. Далекие отсюда беленькие домишки лепились к скалам подобно ласточкиным гнездам, большие и маленькие островки выгибали каменные голенькие спинки посреди набегающих волн; золотом, червонным чистым золотом укутались земля и деревья. И свежа, казалось, листва в солнечных лучах, а от земли исходил легкий, едва заметный парок, однако не теплого парного молока, как весной и летом, но слегка леденящий дух эскимо на палочке - с детства приятный до невозможности. Над морем в чуть золотистой дымке, напоминающей сладкий ванильный соус от нашего завтрака, плавали круглые беленькие облачка-пастилки. Они отбрасывали на лесистые склоны фигурные тени каких-то забавных небесных зверюшек. Чайки носились под прозрачным, чуть сиреневатым на линии горизонта небом, они отражались в голубоватой воде и кричали друг другу последние новости. Кричали так громко, что даже сюда доносилось. Видно, новости того стоили.
Служба окончилась, и разодетые прихожане вышли из церкви. Румяная Оленька появилась на крыльце и замахала мне свободной рукой; другой она прижимала к себе мою не вполне проснувшуюся доченьку. Я быстро подошла и ловко перехватила Машечку.
- Так чем же закончилась притча о нечестивце с чужим кошельком?
С блеском неподдельного интереса в глазах я задала вопрос по-норвежски и громко, специально для возникшего рядом с женой Гунара.
- Да я расскажу, расскажу. Ты потерпи уж чуть-чуть, дай сначала отдышаться. Что-то мне и сидеть невмоготу становится!
Ольга оперлась на мужнину руку, и мы по-семейному направились к месту парковки автомобилей метрах в сорока от молельного дома. Широким рыцарским жестом Гунар распахнул перед дамами дверцы машины, и в тот же момент от толпы отделилась белая сухопарая фигура священника и направилась прямо к нам. Я быстро поздоровалась и с тупым выражением лица уставилась в землю. Авось не узнает за давностью времени. Всего сказанного Ольге и Гунару напутствия я, конечно же, не поняла, но мне понравились ласковые, спокойные интонации мягкого, умного человека. Он поздравил их с ожиданием прибавления в семействе и пожелал долгой и счастливой семейной жизни. Умиротворенные беседой Ольга, Гунар, маленькая Маша и я наконец угнездились в "Тойоте", и тут Гунар первый сообразил поинтересоваться местонахождением наших мальчишек. Только сейчас сообразив, что упустила озорных парней из виду, я выскочила из машины и отчаянно заметалась по площади перед молельней, истерично выкрикивая имя сына. Ольга тоже не усидела, присоединилась ко мне, но вела себя не в пример спокойнее. В очередной раз пожаловавшись на отеки в ногах, она предложила:
- Давай спустимся с пригорка вниз и посмотрим за церковью. Да не нервничай так, там за рощицей чуть дальше кладбище, и Борька часто туда убегает.
Мы с Оленькой торопливо прошагали насквозь молодой лесок и с откоса увидели фигурки наших неспокойных мальчишек, кидающих друг в друга камешками. Строгим голосом я прокричала им немедленно прекратить баловство и подойти к нам. Однако при виде недовольных мам сорванцы дружно расхохотались и с кривляниями принялись демонстрировать языки и корчить рожи.
- Ну-ка, прекрати дразниться и иди сюда. Ты слышишь, что я тебе говорю? Ну смотри у меня, ты меня знаешь!
Высоким срывающимся голосом надрывно провизжала Ольга и угрожающе потрясла рукой в направлении озорников. Однако веселящиеся дети и не думали слушаться. Окончив свой темпераментный танец, что-то среднее между рок-н-роллом и мазуркой, они со всех ног бросились прочь.
- Давай возвращаться. Они в обход прибегут к машине еще раньше нас. Играют, поросята!
Подруга проникновенно взяла меня за руку и нежно провела по ней ласкающими перстами. Наслаждаясь нежаркими солнечными лучиками, падающими сквозь кружевные кроны деревьев на наши молодые лица, полной грудью захватывая свежесть утра, шурша и загребая прогибающимися ногами осеннюю листву, мы с Олей двинулись назад. Она с улыбкой принялась дорассказывать мне тот интересный диалог дьявола с потенциальным вором. Внезапно что-то быстрое и темное закружилось над нашими головами и с устрашающим свистом врезалось прямо в ноги на уровне коленок. Умирающая чайка с окровавленной грудкой слегка потрепыхалась и затихла, еще раза два конвульсивно дернув черненькой головкой. Ее глаза-бусинки подернулись мутной пленочкой и закрылись навсегда.
- Боже мой, что с ней случилось? Видно, с кем-то подралась, - с горячностью обратилась я к подруге, чтобы поделиться своими соображениями.
Ольга вся аж посинела, губы у нее лихорадочно тряслись не в силах вымолвить ничего членораздельного.
- Что с тобой? Тебе плохо? Гунара позвать?
Я подхватила ее под белы рученьки, но она их с силой вырвала и закрыла себе лицо, хотя вроде и не заплакала.
- Это страшная примета, Наташенька. Неужели ты не знаешь? К скорой смерти, знак верный!
Обычно звонкий Ольгин голосок прозвучал необычно глухо, как и в самом деле замогильный.
- Да ты что, недавно из МХАТа? Новая Лика Мизинова из пьес Антона Павловича? Будет тебе, смешно даже! Птичку жалко! Ну, поклевали ее сотоварищи, не повезло... - жестко сказала я, однако подруга и не подумала успокаиваться. Оля зачем-то встрепала себе стриженые волосы, запрокинула назад тяжелую от дурных предчувствий голову и вперила в небо неподвижный взгляд больших карих глаз. Глаза ее здорово увеличились от упавших на них всего мгновение назад лилово-серых кругов и опять, как и до беременности, стали в пол-лица. Созерцая в вышине нечто, видимое только ей, подружка с задумчивым видом заговорила вновь:
- Очень я о маме волнуюсь. Ей надо удалять поджелудочную железу. Так я ее уговаривала с операцией в России повременить. Надеюсь, что к зиме Гунар поможет оплатить хотя бы половину операции здесь, в Норвегии. У вас в Осло, я узнала, есть хорошая специализированная больница с самым современным оборудованием. Мамочка вроде бы во всем со мной согласилась, но ты ведь знаешь сама... Русские женщины привыкли собой жертвовать и на себе во всем экономить, вот я и боюсь. Дома в Архангельске удаление предполагалось провести где-то в конце сентября - начале октября. Хотя и по телефону, и в письме она заверяла, что от операции отказалась и будет ждать до декабря, но кто ее знает... Я ведь тебе рассказывала, какая у меня мамочка. Все для других, себе ничего.
Моя бедная подружка тяжело вздохнула и умолкла, искоса блеснув на меня печальными белками своих поэтических очей. Совершенно согласившись с Ольгой в ее опасениях, я предложила ей ради собственного успокоения позвонить родителям сразу же по возвращении в поселок. Наверное, логическими доводами следует действовать не на склонную к самопожертвованию маму, а на менее эмоционального отца. Во время его плавания она одна едва ли решится лечь на операцию, тут не стоит беспокоиться. Оля еще чуточку поразмышляла и во всем со мной согласилась. Мы дружно зашуршали листвой дальше, оставив мертвую чайку далеко позади. Ближе к церкви я внезапно вспомнила, что даже не предложила подруге денег за наше с детьми двухнедельное пропитание. Сама Оля в том не сознается, но Гунар, наверняка, у нее уже спрашивал.
- Ты свои идеи бредовые брось и обижать меня не смей. Еще чего удумала! Да ваш приезд - это такая неимоверная радость, что... Эх, даже объяснить затрудняюсь.
- Да я понимаю, что радость. Но ведь мы все равно бы истратили те же деньги и в Осло, так что все по справедливости. Поездка к тебе для нас каникулы. Отдых - смена обстановки, я так Игорю и объяснила. А тебя я хорошо знаю, будешь всю дорогу нас кормить, как на убой. Потом, небось, придется садиться на диету.
В вопросе денег Оленька заупрямилась не на шутку и даже ножкой на меня притопнула, но я пригрозила, что вручу все пенгеры Гунару-Хельвигу лично, и тут она быстренько сдалась. Я оказалась права, как всегда, Олино плохое настроение улетучилось, как не бывало. Весь обратный путь она щебетала, как майская птичка. Дорогой искрящая юмором подружка, заливаясь звонким хохотом, поведала, как мой прежний домохозяин Ян-Хенрик заявился к ним в дом в поисках нашего нового телефонного номера. Тогда Ольга еще хорошо выглядела, и он долго-долго не уходил, приставал с расспросами, как бы и ему найти себе в России такую же богиню. Гунар приревновал и без всяких церемоний буквально выставил беднягу за дверь. Я уточнила дату столь памятного визита и доказала Оленьке, что Гунар был не так уж и далек от истины. Живя с красивой девчонкой, лесоруб, видно, сумел развить в себе особый нюх. У Яна-Хенрика уже был наш телефонный номер, и он вовсю им пользовался. Ольга развеселилась еще больше и так прохохотала до вечера с небольшими паузами.
Умываясь на ночь в отреставрированной под зеркальный зал в Версале, да вдобавок с разноцветными лампочками в два ряда ванной, я невольно прислушалась к доносящемуся из соседней комнаты грудному соблазнительному женскому смеху и сама себе подмигнула с лукавой усмешкой. Вторая дверь из ванной комнаты, прямиком ведущая в хозяйскую спальню, была чуть-чуть приоткрыта.
- Эльскеде, эльскеде! (любимая, любимая!) - полухрипел Гунар-Хельвиг, выдавливая из себя испанские страсти. Глава четвертая
Утром выяснилось, что в гости к Оленьке на пироги намыливаются две норвежские соседки. Гунар как раз собирался в Арендал по своим делам, и я, во избежание скучной встречи с соседками, попросилась с ним. Мы договорились: день я с детьми прослоняюсь по городу, а вечером он меня подхватит у "Арены" - главного арендальского торгового центра. Детишек мы с Оленькой поделили: ей оставалась задумчивая и ласковая Маша, я же брала в город двух супер-Тарзанов.
- Слушай, Нат, - задумчиво-тихим, напевным голосом принялась меня напутствовать на прощание лучшая подруга. - Если вдруг Гунар тебя спросит, что по-русски означает Саша... - Внезапно смутившись, Ольга как бы утеряла нить мысли. Она смолкла и сосредоточенно нахмурила соболиные бровки. - Будь другом, скажи Гунару, что Саша - такая особая разновидность любви. Ну, более яростная что ли, более жадная до удовольствий и нетерпеливая. Да понимаешь, вчера ночью сдуру назвала его именем своего бывшего мужа. Сама не знаю, что на меня нашло. Просто какое-то затмение... Нервы совсем стали никуда, а он возьми да и прицепись. Скажешь, а?
Как могла, я принялась успокаивать нервничающую подружку обещаниями, что уж по ее-то хотению-велению все сделаю в лучшем виде.
Гунар дал нетерпеливо-яростный гудок. Оказывается, мальчишки уже продолжительное время вертелись в машине позади него.
- Скорее всего, он ни о чем тебя и не спросит. Небось, уже позабыл нужное слово. Вообще-то, Гунар считает русский язык неимоверно трудным и изучению неподдающимся.
Я еще раз серьезно заверила Оленьку, что все будет в полном порядке, пожелала ей полной душевной безмятежности, а также приятного времяпрепровождения с соседками и, смачно расцеловав в обе пухленькие щечки, резво сбежала с крылечка. Гунар просигналил повторно и более нетерпеливо. Я извинилась за задержку, была великодушно прощена, и мы тронулись в Арендал.
Естественно, дети предпочитали исключительно игрушечные магазины, посетив их все до одного. Когда же магазины данного типа на нашем пути кончились, то Боренька, даже не потрудившись поинтересоваться моим особым мнением и не желая вникать в мои персональные планы, прямиком рванул на набережную. Немного растерянный Сережа остановился и чуть склонил светлую голову. Одним глазом сын просяще косил на меня, другим же явно пытался проследить за сложной траекторией удирающего бест венна (лучшего друга). Оленькин сынок несся к воде подобно направленному точно в цель ракетоносителю и не оставлял мне никакого выбора. Я согласно кивнула на Сережин немой вопрос и тоже побежала за мальчиками по направлению к морю. На набережной детей уже не оказалось, как сквозь землю провалились. Минут пятнадцать я нервно металась туда-сюда, истерично выкрикивая их имена.
- Мы, кажется, видели ваших мальчишек, - сочувственно обратились ко мне по-русски двое проходивших мимо высоких мужчин в джинсах. - Сначала они стояли на тех дальних мостиках, а потом их, вроде, пригласили посетить вон ту большую яхту.
С величайшим облегчением я опустилась на ближайшую лавочку; от сердца отлегло, дыхание восстановилось. Мужчины присели рядом с соотечественницей и закурили.
- Вы давно тут живете? Наверное, замужем за норвежцем? - решился завязать разговор худощавый - тот, что был повыше ростом и поразговорчивее.
- Да нет, мой муж - русский. Он оффшорный инженер и сейчас в море, а я с детьми нахожусь здесь на отдыхе. Вообще-то, мы в Осло живем, - отвечала я с улыбкой.
- Так вас Наташей зовут. До чего же приятно слышать родное имя в чужой стране. У меня супруга тоже Наташа. Извините, мы вам еще не представились: я - Эдуард Морозов, а это - Александр Татищев. Прошу любить и жаловать.
Эдуард с энтузиазмом потряс мою руку, Александр едва ее коснулся своими сухими холодными пальцами. Сказать честно: Эдуард пришелся мне по нраву куда больше Александра. Веселый открытый человек с мягкой и приятной белозубой улыбкой, он как старый добрый знакомый сразу принялся расспрашивать про подвесные кухонные лампы специфического скандинавского дизайна. Не знаю ли случайно, где бы их подешевле купить, а то Норвегия - больно дорогая страна. Случайно я знала: на "Арене" как раз висел огромный рекламный щит, что по случаю сезонной распродажи все в этом универмаге, в том числе и лампы, в полцены до конца месяца. Тут Эдуард сам себя стукнул по лбу за то, что по неразумности оставил все финансы и кредитные карточки на корабле, и попросил взаймы у хмурого приятеля. Затушив окурок, насупленно глядя на солнечный мир сердитыми зелеными глазами из-под густых черных бровей, хмурый приятель, однако, извлек из кармана свою визу-карту не колеблясь. Но оказалось, что веселый Эдик уже передумал у него занимать, справедливо решив, что и завтра успеет купить люстру в подарок жене. Этот, как он сам себя охарактеризовал, идеальный муж имел строжайшую традицию из каждой командировки привозить любимой супруге что-нибудь своеобразно-национальное и еще - чтобы ей понравилось. Далее он принялся с интересом расспрашивать меня о наиболее замечательных блюдах норвежской национальной кухни.
- Заманчиво и даже очень. И если на берегу моря в Крыму - мечта! Дорогая, очень дорогая вещь. Да Гунару такие суммы и не снились. Только как тут насчет твоего бывшего, Наташиного родного сына? Так он и пропал окончательно в своих Аргентинах-Америках? Поди ведь тоже может претендовать на родительскую собственность, судись с ним потом. Хотя я не юрист и точно не знаю.
Никакой новой информации об Олином прежнем муже не поступало. Для нее он сгинул, и все. Всем был бы хорош парень: высокий, веселый, а до чего красивый - глаз не отвести, анекдотами сыпал и шутил - заслушаешься; но страшный мот и бабник. И это еще цветочки. Ревнивый мужик был до одури. Телеграфный столб мог запросто разметать в щепы, если, не дай Бог, Оля взглянула мимо, не в ту сторону. Приличное нижнее белье на работу в детский садик не позволял надевать. Псих, что тут поделаешь! Что же я могла посоветовать Оленьке, если ее нынешний господин так категорически уперся. Конечно, иметь в Крыму дачу здорово и отказываться от нее из-за чьей-то дури - идиотизм сам по себе. Почему бы это моей тезке, Боренькиной бабуське, и в самом деле не обожать своего единственного внука. Такой прелестный мальчуган! Гунар-Хельвиг в вопросах Крыма и Кавказа, равно как и во всех прочих, несколько туповат, и потому его слушать, только...
Я вовремя спохватилась и честно призналась Ольге, что все еще обижена на Гунара за те его малолестные обо мне высказывания в стародавней беседе с многоуважаемым рисорским падре. Да разве я могу ему забыть, как много раз смущенно краснела и опускала очи, случайно встретя священника на улице? Разве мое "типично русское" стремление спаивать окружающих, приобщать их к курению и прививать последним любовь к кое-чему более горяченькому, чем эротика, не есть вымысел "лесного пенька"? В глубине души я знала, что Гунар такое мог выдать только в состоянии запальчивости. На самом деле ему нет дела ни до меня, ни до моих вконец испорченных вкусов, стремлений и намерений. Падре в России бывал и был знаком с традициями русского гостеприимства. Однако, несмотря на несомненные знания умного священника, я все равно всегда спешила смыться от него, хотя бы на другую сторону улицы. Ко всему, он еще приходился братом моей домовладелицы. Нет, не могу я Гунара простить!
Ольга расхохоталась и, кстати, вспомнила, что завтра всей компанией мы отправимся в церковь к заутрене, которую служит тот самый Отец Святой. И не вздумай отказаться, а то Гунар решит, что безбожница, и из дома непременно выгонит. Я с расстройства сразу же почувствовала в себе непреодолимое желание укрыться в какой-нибудь постели. Оля за руку отвела меня в спальню по соседству с детской. Главным украшением предоставленной мне комнаты являлся допотопный сундук исполинских размеров. Как объяснила все хихикающая подруга, расписной в цветах монстр - наследство от любимой бабушки является одной из главных достопримечательностей в доме, гордостью Гунара-Хельвига. Сундук - наиболее часто демонстрируемый экспонат наиболее достойным из норвежских гостей, понимающих толк в сундуках, так что мне выпала несомненная честь соснуть возле столь ценного антикварного предмета. Остальная мебель в спальне была хламье-хламьем.
Расцеловавшись с подружкой, я как подкошенная рухнула на с любовью постеленное ею белье: белоснежное в кружевах, хрустящее от крахмала, со стойким запахом лаванды. В узкое окошко сияла-просилась полная румяная луна. Треща суставами и кряхтя, пришлось встать и открыть ставни ей навстречу. Аромат ночной прохлады, лесной свежести и еще чего-то трудно определимого, вроде как даже любимых Оленькиных духов "Далиссимо", победно ворвался в душную доселе обитель. Я заползла обратно в кровать и закрыла утомленные глаза. День прожит и прожит неплохо, а завтра будь что будет. Глава третья
Меня разбудили звуки "Лунной сонаты" Бетховена. По комнате вовсю гулял-отсвечивал веселый солнечный свет, и я удивилась подбору репертуара. Прислушалась к звукам меланхоличной, задумчивой музыки, куда весьма органично, как это ни странно, вписывались бодрые утренние повизгивания детишек и приятное женственное воркование Оленьки. Я догадалась: дровосек Гунар упражняется на своем белом "Стенвее" с утра пораньше.
Я умылась в с шиком отделанной ванной комнате и, едва не сбитая на лестнице ватагой шалунишек, весьма успешно спустилась к завтраку. Ольга принесла вафельные трубочки с кремом и пастилу в ванильном соусе. Дети завизжали от восторга, но Гунар всем нам предложил прежде спеть молитвенную песню - благодарение Богу за ниспосланную свыше пищу. Пропеть потребовалось два раза, но зато кофе и соки наливали за просто так. Во время завтрака выяснилось, что мы опаздываем. В пожарном порядке вся команда бросилась к машине. Ольга в просторном, черном с белым кружевным воротничком торжественно-похоронном платье и Гунар при галстуке, в блестящем коричневом жилете, в парадных брюках сели впереди, как им, хозяевам, полагалось. Сережа в обнимку с Боренькой вольготно развалились на заднем сидении. Я скромненько притулилась рядом с мальчиками, а Машечка по-королевски восседала на моих коленях. Гунар едва заметно покосился на нас в зеркало обзора, скептически повел левой бровью и тронул машину с места. Наверное неправильно, что я одета слишком обыденно и скромно, но на переодевание просто не было времени. Церковь находилась в минутах двадцати-тридцати от дома и походила на сооруженную без затей дощатую избу с высокой крышей. Крышу венчал большой деревянный крест невзыскательной столярной обработки. У входа толпилось полно народу, и в толпе сновали некие седовласые дамы, бренча железными ведерками для сбора денег. Гунар направился прямо к ним и со значительным видом бросил в ведро денежную бумажку, я последовала его примеру.
Тут церковь растворила благостные свои врата, присутствующие без спешки зашли и чинно-благородно расселись по скамейкам. Мы - в самых первых рядах. Я огляделась по сторонам. Данный конкретный храм во Славу Божью был совсем новым, собранным из сосново-клеевых арочных конструкций А-образной конфигурации (вот уж в чем, в чем, а в конфигурации я всегда была потрясающе сильна!). Заметив и оценив мой интерес к архитектуре святой обители, степенный Гунар-Хельвиг любезно разъяснил, что сей молельный дом символизирует собой лодку, плывущую к Богу, то есть в правильном направлении. На грубо сколоченную кафедру вышел знакомый прист, одетый в белое длинное платье и с объемистой книгой в руках. Он подождал, пока дамы-благотворительницы не раздадут всем такие же, как у него, толстые книги и листки с текстами молельных песнопений, с достоинством открыл свой молитвенник и принялся читать хорошо поставленным голосом. Его голос был приятен, но не возбудил во мне ни малейшего интереса, как на то, может быть, рассчитывал почти насильно меня сюда затащивший Гунар-Хельвиг. Хотя едва ли лесорубы, подобные Гунару, вообще задумываются о каких-то там посторонних голосах и интересах, им вполне достаточно голосов кудрявых дубрав, березовых рощ и вишневых садов в ответственные моменты корчевания-распиловки леса.
Пока я это обдумывала, маленькая Машечка принялась юлой вертеться на моих коленях и тихонечко захныкала. Боренька с хитрющим выражением на и без того лукавом личике всевластного Амура демонстрировал моему Сереже что-то этакое. Сын слезно умолял его обменяться на своего пластмассового зайца и Машиного бегемота из "Макдональдса". Я шепотом поинтересовалась у Оленьки о смысле лекции. Она, вся сплошное внимание, лишь на полсекунды повернула ко мне серьезное, одутловатое лицо.
- О Святых Апостолах!
После чего продолжила усердное впитывание исповедей апостолов, видно немало повидавших на своем веку. Маша на коленях затихла и принялась тихонечко похрапывать. Я окончательно заскучала и снова рискнула прицепиться к Оле с расспросами о смысле проповеди. На сей раз она оказалась благосклоннее, и мне удалось разузнать, что как-то раз дьявол пылко убеждал одного странника не возвращать случайно тем найденный кошелек с золотом законному владельцу. Нечистая сила подкрепила свои доводы логически сильным аргументом, что Бог в любом случае просто обязан позаботиться о пострадавшем, так что волноваться за его безденежье нет особых причин. Но, как утверждал проповедник, дьявол был абсолютно не прав.
- Это почему же он не прав? Неужели Бог может отказаться помочь обиженному?
Подруга задумчивой ивой склонилась ко мне вновь и зашептала в самое ушко. Но тут потерявший всякое терпение Гунар-Хельвиг нас обеих смерил таким презрительным взглядом колких серых глаз, что разговаривать вообще отпала всякая охота. Внезапно раздались звуки замаскированного где-то в помещении органа, и все вокруг грянули песню, сосредоточенно глядя в свои листки. Боря и Сережа воодушевленно заблеяли, подражая молодым козляткам. Вышло очень похоже. Именно последнее обстоятельство вынудило недовольного всей компанией Гунара прервать святое пение и сделать мальчишкам последнее серьезное предупреждение. К моему тайному удовольствию, озорные парни и не подумали уняться, и я предложила Ольге вывести их на улицу и строго там за ними проследить. Подруга и ее супруг согласно кивнули, и я с мальчишками удалилась. Машечка осталась счастливо досыпать проповедь.
Боже ты мой, до чего же хорошо было на воле. Господь здорово сотворил этот чудесный и необыкновенный мир. С высокого пригорка, на котором стоял сосновый храм, открывалась роскошная панорама на раскинувшееся внизу переливчатое бирюзово-изумрудное море. Далекие отсюда беленькие домишки лепились к скалам подобно ласточкиным гнездам, большие и маленькие островки выгибали каменные голенькие спинки посреди набегающих волн; золотом, червонным чистым золотом укутались земля и деревья. И свежа, казалось, листва в солнечных лучах, а от земли исходил легкий, едва заметный парок, однако не теплого парного молока, как весной и летом, но слегка леденящий дух эскимо на палочке - с детства приятный до невозможности. Над морем в чуть золотистой дымке, напоминающей сладкий ванильный соус от нашего завтрака, плавали круглые беленькие облачка-пастилки. Они отбрасывали на лесистые склоны фигурные тени каких-то забавных небесных зверюшек. Чайки носились под прозрачным, чуть сиреневатым на линии горизонта небом, они отражались в голубоватой воде и кричали друг другу последние новости. Кричали так громко, что даже сюда доносилось. Видно, новости того стоили.
Служба окончилась, и разодетые прихожане вышли из церкви. Румяная Оленька появилась на крыльце и замахала мне свободной рукой; другой она прижимала к себе мою не вполне проснувшуюся доченьку. Я быстро подошла и ловко перехватила Машечку.
- Так чем же закончилась притча о нечестивце с чужим кошельком?
С блеском неподдельного интереса в глазах я задала вопрос по-норвежски и громко, специально для возникшего рядом с женой Гунара.
- Да я расскажу, расскажу. Ты потерпи уж чуть-чуть, дай сначала отдышаться. Что-то мне и сидеть невмоготу становится!
Ольга оперлась на мужнину руку, и мы по-семейному направились к месту парковки автомобилей метрах в сорока от молельного дома. Широким рыцарским жестом Гунар распахнул перед дамами дверцы машины, и в тот же момент от толпы отделилась белая сухопарая фигура священника и направилась прямо к нам. Я быстро поздоровалась и с тупым выражением лица уставилась в землю. Авось не узнает за давностью времени. Всего сказанного Ольге и Гунару напутствия я, конечно же, не поняла, но мне понравились ласковые, спокойные интонации мягкого, умного человека. Он поздравил их с ожиданием прибавления в семействе и пожелал долгой и счастливой семейной жизни. Умиротворенные беседой Ольга, Гунар, маленькая Маша и я наконец угнездились в "Тойоте", и тут Гунар первый сообразил поинтересоваться местонахождением наших мальчишек. Только сейчас сообразив, что упустила озорных парней из виду, я выскочила из машины и отчаянно заметалась по площади перед молельней, истерично выкрикивая имя сына. Ольга тоже не усидела, присоединилась ко мне, но вела себя не в пример спокойнее. В очередной раз пожаловавшись на отеки в ногах, она предложила:
- Давай спустимся с пригорка вниз и посмотрим за церковью. Да не нервничай так, там за рощицей чуть дальше кладбище, и Борька часто туда убегает.
Мы с Оленькой торопливо прошагали насквозь молодой лесок и с откоса увидели фигурки наших неспокойных мальчишек, кидающих друг в друга камешками. Строгим голосом я прокричала им немедленно прекратить баловство и подойти к нам. Однако при виде недовольных мам сорванцы дружно расхохотались и с кривляниями принялись демонстрировать языки и корчить рожи.
- Ну-ка, прекрати дразниться и иди сюда. Ты слышишь, что я тебе говорю? Ну смотри у меня, ты меня знаешь!
Высоким срывающимся голосом надрывно провизжала Ольга и угрожающе потрясла рукой в направлении озорников. Однако веселящиеся дети и не думали слушаться. Окончив свой темпераментный танец, что-то среднее между рок-н-роллом и мазуркой, они со всех ног бросились прочь.
- Давай возвращаться. Они в обход прибегут к машине еще раньше нас. Играют, поросята!
Подруга проникновенно взяла меня за руку и нежно провела по ней ласкающими перстами. Наслаждаясь нежаркими солнечными лучиками, падающими сквозь кружевные кроны деревьев на наши молодые лица, полной грудью захватывая свежесть утра, шурша и загребая прогибающимися ногами осеннюю листву, мы с Олей двинулись назад. Она с улыбкой принялась дорассказывать мне тот интересный диалог дьявола с потенциальным вором. Внезапно что-то быстрое и темное закружилось над нашими головами и с устрашающим свистом врезалось прямо в ноги на уровне коленок. Умирающая чайка с окровавленной грудкой слегка потрепыхалась и затихла, еще раза два конвульсивно дернув черненькой головкой. Ее глаза-бусинки подернулись мутной пленочкой и закрылись навсегда.
- Боже мой, что с ней случилось? Видно, с кем-то подралась, - с горячностью обратилась я к подруге, чтобы поделиться своими соображениями.
Ольга вся аж посинела, губы у нее лихорадочно тряслись не в силах вымолвить ничего членораздельного.
- Что с тобой? Тебе плохо? Гунара позвать?
Я подхватила ее под белы рученьки, но она их с силой вырвала и закрыла себе лицо, хотя вроде и не заплакала.
- Это страшная примета, Наташенька. Неужели ты не знаешь? К скорой смерти, знак верный!
Обычно звонкий Ольгин голосок прозвучал необычно глухо, как и в самом деле замогильный.
- Да ты что, недавно из МХАТа? Новая Лика Мизинова из пьес Антона Павловича? Будет тебе, смешно даже! Птичку жалко! Ну, поклевали ее сотоварищи, не повезло... - жестко сказала я, однако подруга и не подумала успокаиваться. Оля зачем-то встрепала себе стриженые волосы, запрокинула назад тяжелую от дурных предчувствий голову и вперила в небо неподвижный взгляд больших карих глаз. Глаза ее здорово увеличились от упавших на них всего мгновение назад лилово-серых кругов и опять, как и до беременности, стали в пол-лица. Созерцая в вышине нечто, видимое только ей, подружка с задумчивым видом заговорила вновь:
- Очень я о маме волнуюсь. Ей надо удалять поджелудочную железу. Так я ее уговаривала с операцией в России повременить. Надеюсь, что к зиме Гунар поможет оплатить хотя бы половину операции здесь, в Норвегии. У вас в Осло, я узнала, есть хорошая специализированная больница с самым современным оборудованием. Мамочка вроде бы во всем со мной согласилась, но ты ведь знаешь сама... Русские женщины привыкли собой жертвовать и на себе во всем экономить, вот я и боюсь. Дома в Архангельске удаление предполагалось провести где-то в конце сентября - начале октября. Хотя и по телефону, и в письме она заверяла, что от операции отказалась и будет ждать до декабря, но кто ее знает... Я ведь тебе рассказывала, какая у меня мамочка. Все для других, себе ничего.
Моя бедная подружка тяжело вздохнула и умолкла, искоса блеснув на меня печальными белками своих поэтических очей. Совершенно согласившись с Ольгой в ее опасениях, я предложила ей ради собственного успокоения позвонить родителям сразу же по возвращении в поселок. Наверное, логическими доводами следует действовать не на склонную к самопожертвованию маму, а на менее эмоционального отца. Во время его плавания она одна едва ли решится лечь на операцию, тут не стоит беспокоиться. Оля еще чуточку поразмышляла и во всем со мной согласилась. Мы дружно зашуршали листвой дальше, оставив мертвую чайку далеко позади. Ближе к церкви я внезапно вспомнила, что даже не предложила подруге денег за наше с детьми двухнедельное пропитание. Сама Оля в том не сознается, но Гунар, наверняка, у нее уже спрашивал.
- Ты свои идеи бредовые брось и обижать меня не смей. Еще чего удумала! Да ваш приезд - это такая неимоверная радость, что... Эх, даже объяснить затрудняюсь.
- Да я понимаю, что радость. Но ведь мы все равно бы истратили те же деньги и в Осло, так что все по справедливости. Поездка к тебе для нас каникулы. Отдых - смена обстановки, я так Игорю и объяснила. А тебя я хорошо знаю, будешь всю дорогу нас кормить, как на убой. Потом, небось, придется садиться на диету.
В вопросе денег Оленька заупрямилась не на шутку и даже ножкой на меня притопнула, но я пригрозила, что вручу все пенгеры Гунару-Хельвигу лично, и тут она быстренько сдалась. Я оказалась права, как всегда, Олино плохое настроение улетучилось, как не бывало. Весь обратный путь она щебетала, как майская птичка. Дорогой искрящая юмором подружка, заливаясь звонким хохотом, поведала, как мой прежний домохозяин Ян-Хенрик заявился к ним в дом в поисках нашего нового телефонного номера. Тогда Ольга еще хорошо выглядела, и он долго-долго не уходил, приставал с расспросами, как бы и ему найти себе в России такую же богиню. Гунар приревновал и без всяких церемоний буквально выставил беднягу за дверь. Я уточнила дату столь памятного визита и доказала Оленьке, что Гунар был не так уж и далек от истины. Живя с красивой девчонкой, лесоруб, видно, сумел развить в себе особый нюх. У Яна-Хенрика уже был наш телефонный номер, и он вовсю им пользовался. Ольга развеселилась еще больше и так прохохотала до вечера с небольшими паузами.
Умываясь на ночь в отреставрированной под зеркальный зал в Версале, да вдобавок с разноцветными лампочками в два ряда ванной, я невольно прислушалась к доносящемуся из соседней комнаты грудному соблазнительному женскому смеху и сама себе подмигнула с лукавой усмешкой. Вторая дверь из ванной комнаты, прямиком ведущая в хозяйскую спальню, была чуть-чуть приоткрыта.
- Эльскеде, эльскеде! (любимая, любимая!) - полухрипел Гунар-Хельвиг, выдавливая из себя испанские страсти. Глава четвертая
Утром выяснилось, что в гости к Оленьке на пироги намыливаются две норвежские соседки. Гунар как раз собирался в Арендал по своим делам, и я, во избежание скучной встречи с соседками, попросилась с ним. Мы договорились: день я с детьми прослоняюсь по городу, а вечером он меня подхватит у "Арены" - главного арендальского торгового центра. Детишек мы с Оленькой поделили: ей оставалась задумчивая и ласковая Маша, я же брала в город двух супер-Тарзанов.
- Слушай, Нат, - задумчиво-тихим, напевным голосом принялась меня напутствовать на прощание лучшая подруга. - Если вдруг Гунар тебя спросит, что по-русски означает Саша... - Внезапно смутившись, Ольга как бы утеряла нить мысли. Она смолкла и сосредоточенно нахмурила соболиные бровки. - Будь другом, скажи Гунару, что Саша - такая особая разновидность любви. Ну, более яростная что ли, более жадная до удовольствий и нетерпеливая. Да понимаешь, вчера ночью сдуру назвала его именем своего бывшего мужа. Сама не знаю, что на меня нашло. Просто какое-то затмение... Нервы совсем стали никуда, а он возьми да и прицепись. Скажешь, а?
Как могла, я принялась успокаивать нервничающую подружку обещаниями, что уж по ее-то хотению-велению все сделаю в лучшем виде.
Гунар дал нетерпеливо-яростный гудок. Оказывается, мальчишки уже продолжительное время вертелись в машине позади него.
- Скорее всего, он ни о чем тебя и не спросит. Небось, уже позабыл нужное слово. Вообще-то, Гунар считает русский язык неимоверно трудным и изучению неподдающимся.
Я еще раз серьезно заверила Оленьку, что все будет в полном порядке, пожелала ей полной душевной безмятежности, а также приятного времяпрепровождения с соседками и, смачно расцеловав в обе пухленькие щечки, резво сбежала с крылечка. Гунар просигналил повторно и более нетерпеливо. Я извинилась за задержку, была великодушно прощена, и мы тронулись в Арендал.
Естественно, дети предпочитали исключительно игрушечные магазины, посетив их все до одного. Когда же магазины данного типа на нашем пути кончились, то Боренька, даже не потрудившись поинтересоваться моим особым мнением и не желая вникать в мои персональные планы, прямиком рванул на набережную. Немного растерянный Сережа остановился и чуть склонил светлую голову. Одним глазом сын просяще косил на меня, другим же явно пытался проследить за сложной траекторией удирающего бест венна (лучшего друга). Оленькин сынок несся к воде подобно направленному точно в цель ракетоносителю и не оставлял мне никакого выбора. Я согласно кивнула на Сережин немой вопрос и тоже побежала за мальчиками по направлению к морю. На набережной детей уже не оказалось, как сквозь землю провалились. Минут пятнадцать я нервно металась туда-сюда, истерично выкрикивая их имена.
- Мы, кажется, видели ваших мальчишек, - сочувственно обратились ко мне по-русски двое проходивших мимо высоких мужчин в джинсах. - Сначала они стояли на тех дальних мостиках, а потом их, вроде, пригласили посетить вон ту большую яхту.
С величайшим облегчением я опустилась на ближайшую лавочку; от сердца отлегло, дыхание восстановилось. Мужчины присели рядом с соотечественницей и закурили.
- Вы давно тут живете? Наверное, замужем за норвежцем? - решился завязать разговор худощавый - тот, что был повыше ростом и поразговорчивее.
- Да нет, мой муж - русский. Он оффшорный инженер и сейчас в море, а я с детьми нахожусь здесь на отдыхе. Вообще-то, мы в Осло живем, - отвечала я с улыбкой.
- Так вас Наташей зовут. До чего же приятно слышать родное имя в чужой стране. У меня супруга тоже Наташа. Извините, мы вам еще не представились: я - Эдуард Морозов, а это - Александр Татищев. Прошу любить и жаловать.
Эдуард с энтузиазмом потряс мою руку, Александр едва ее коснулся своими сухими холодными пальцами. Сказать честно: Эдуард пришелся мне по нраву куда больше Александра. Веселый открытый человек с мягкой и приятной белозубой улыбкой, он как старый добрый знакомый сразу принялся расспрашивать про подвесные кухонные лампы специфического скандинавского дизайна. Не знаю ли случайно, где бы их подешевле купить, а то Норвегия - больно дорогая страна. Случайно я знала: на "Арене" как раз висел огромный рекламный щит, что по случаю сезонной распродажи все в этом универмаге, в том числе и лампы, в полцены до конца месяца. Тут Эдуард сам себя стукнул по лбу за то, что по неразумности оставил все финансы и кредитные карточки на корабле, и попросил взаймы у хмурого приятеля. Затушив окурок, насупленно глядя на солнечный мир сердитыми зелеными глазами из-под густых черных бровей, хмурый приятель, однако, извлек из кармана свою визу-карту не колеблясь. Но оказалось, что веселый Эдик уже передумал у него занимать, справедливо решив, что и завтра успеет купить люстру в подарок жене. Этот, как он сам себя охарактеризовал, идеальный муж имел строжайшую традицию из каждой командировки привозить любимой супруге что-нибудь своеобразно-национальное и еще - чтобы ей понравилось. Далее он принялся с интересом расспрашивать меня о наиболее замечательных блюдах норвежской национальной кухни.