Копылова Полина. Преданные и предатели (Летописи святых земель - 2, окончание)

   - Почтенные горожане... - Молодчики разом повернули в его сторону откормленные физиономии с одинаково подвитыми и насаленными куцыми челками. Почтенные горожане, - он стоял в грязи, они на сухой паперти, - не скажете ли вы мне, что происходит в этом городе и куда это все спешат?
   Они улыбнулись - сначала друг другу, потом ему.
   - А ты что, никак приезжий?
   - Да, я только что въехал в город. Из-за ужасной толпы в Посольских воротах пришлось сделать крюк. И лошадь было не купить... - "Что я говорю!" Он осекся. Приятели усмехались ему в лицо.
   - Так из какой же дыры ты явился, что ни пса не знаешь? И что Господь сделал с твоим языком, что ты не спросил ни у кого по дороге? - Они явно развлекались, принимая его за деревенщину.
   - Я из Навригра! Добрые господа, скажите мне, что происходит?
   - Расскажем, Калле? - кивнул один другому.
   - Пусть сначала денег даст, Фимус, - рассмеялся другой в ответ.
   - Слыхал? Гони монету. Ты нам не родственник, чтобы даром языки трепать.
   Аргаред расстегнул звякнувший пояс и достал золотой. "Надо подняться хоть на паперть, что же я, как..." Но они стояли очень близко к краю, а теснить их он боялся.
   - Э, да у тебя полно денежек! Взять бы с тебя больше, да мы вот сегодня добрые. В честь праздничка! - Один пихнул другого со смешком в бок.
   - Да скажете вы мне или нет?! - В голосе приезжего послышался стон.
   - Ладно, ладно, скажем, не волнуйся. Сегодня большой праздник. Объявили, что ее величество выздоровела, - это раз. А еще, - продолжал Калле, не замечая, как приезжий отшатнулся, едва не оступившись на заплывшей грязью ступеньке, - еще сегодня в Аргареде жгут живьем ведьмачку Лээлин и ее братца. За то, что пытались убить королеву. А еще... Эй, приятель!.. Да что это с ним, Фимус?
   Аргаред очнулся, лежа навзничь на ступенях. Двое его собеседников хлопотали над ним с испуганными лицами.
   - Эй, у тебя что, падучая? - Один пытался влить ему в рот хлебную брагу, другой расстегивал одежду на груди.
   - Ты что, оглох? У тебя падучая, да?
   - Да... - прошептал Окер, не поняв, о чем его спросили и что он ответил. В мозгу билось одно - встать. Встать и бежать.
   - А, тогда понятно. Сейчас оклемаешься.
   - Да... - "Лээлин!" - жгло изнутри. "Встать! Встать!" Пошатываясь, он вскочил и схватился за переносицу, чтобы унять головокружение.
   - Ого, вот это припадочный, - подтолкнул приятеля Калле. - А не пойти ли нам отсюда? Сдается, мы ему больше не нужны. Да и время терять не стоит. Когда еще город будет таким пустым?
   - Последнее! - слабым голосом окликнул их приезжий. - Где можно купить лошадь?
   - Захотел! Какие тебе сегодня лошади? Ну, может, в Старом городе кровных скакунов и найдешь, да только втридорога!
   "Скорее!" Кажется, сердце уже не билось. Внутри все похолодело. Он бежал. Или летел. Навстречу вымахивали изломами улицы, полные спин. На. Наплавном мосту крепко запахло водой и гнилью, по левую руку ощетинился башнями Сервайр. На пристанях Дворянского Берега затухала торговля, и возле самого моста топтался не теряющий надежды на барыш лошадник с длинногривыми породистыми скакунами.
   Аргаред схватился за свой пояс, и почувствовал, как у него слабеют колени. Пояс был пуст. Его обокрали, пока он лежал в обмороке на ступенях Святой Годивы. Калле и Фимус - с ненужной точностью всплыли их имена. Ему захотелось броситься в зеленую воду Вагернали.
   Лошади остались позади. Его волокло с толпой. То тут, то там называли время казни - люди волновались, что опоздают, тихонько бранили себя за задержку. И он, он тоже опоздает! Все кончено, все... Сила, помоги! Почему, почему он не догадался? Это же было так понятно! Так просто! Сбоку мелькнуло что-то белое - конь в открытом дворе. Тонконогий заседланный конь, которого вел мальчишка в ливрее.
   Аргаред одним прыжком метнулся в распахнутые ворота, рванул у мальчишки из рук поводья. Тот от испуга их стиснул, вместо того чтоб выпустить. Окер ударил его кинжалом под сердце, взвился в седло и помчался, давя пеших, к воротам. Стража пропустила его, приняв за гонца.
   Стиснув зубы, сощурив бешеные глаза, он срезал путь по волнам некошеных холмов, отплевываясь от липнущих к губам волос и молочайного пуха. Вверх-вниз. Толпа идет по дороге вдоль Вагернали. Он успеет, успеет. Но что он может? Посмотрим. Солнце взбиралось все выше, оно слепило, принося боль суженным зрачкам, оно покрывало реку слоем огненного расплава. Проклятие солнцу! Небо вдруг перевернулось, трава вздыбилась, земля тупо и больно ударила в плечо. Он загнал лошадь.
   Хватаясь обеими руками за траву, потрясенный падением, Аргаред вполз на вершину холма. На речном мысу высились стены Цитадели. Через реку виднелся лес с тонкой колонной башни Силы. А впереди на просторном и плоском заливном берегу вместо рыжих коровьих спин волновалось тесно сплотившееся людское полчище. Он успел.
   Глава одиннадцатая
   КОНЕЦ ПУТИ
   С вершины все было видно. Коробом возвышался черный эшафот, поставленный торцом к реке. Пока еще он был пуст - только двое подмастерьев ровняли хворост вокруг наклонного чугунного столба. Вокруг эшафота тускло блестели шлемы тяжеловооруженных сервайрских лучников, поставленных очень плотно и снабженных большими, в рост, щитами, меж которыми торчали рогатины. В толпе то и дело мелькали конники - сервайрские, черные, в плоских касках с торчащими вперед клепаными личинами. Пестро одетые воины Окружной стражи теснились по отлогим склонам понижающихся к реке холмов, держа самострелы наготове.
   И был выстроен еще один помост, ступенчатый, как трибуна на ристалищном поле, открытый. По углам его стояли шесты, украшенные лиловыми и золотыми лентами. У перил этого помоста толпились во множестве стражники, а посередине расхаживали вельможи в пышных раззолоченных одеяниях. Среди этой толкотни и блеска пылало одно ярко-алое платье - платье королевы. Толпу от королевского помоста отделял еще один ряд тяжеловооруженной стражи.
   Пока еще ничего не происходило, и Аргаред перевел взгляд за реку. На опушке леса цепочкой стояли одетые в красное люди с факелами. На ветвях ближайших деревьев вытянулось множество висельников. Аргаред не понял, зачем нужны факельщики. Такие же алые фигурки стояли на крышах опустевшего Замка.
   Снизу, то усиливаясь, то опадая, несся глухой гул, его прорезали команды: "Сомкнуть!", "Оцепить!"
   Беатрикс прохаживалась по помосту, с такого расстояния совсем крошечная, точно тот алый паучок из дикого малинника, от укуса которого немеют пальцы. Через толпу уже величаво шествовали запряженные цугом крутозадые битюги.
   Они медленно влачили длинную шестиколесную фуру.
   Фура везла трех палачей, дерюжные мешки со скарбом и двух жертв в белых балахонах, привязанных к высокой скамье вперед затылками.
   Лучники расступились, пропуская процессию. За телегой ехало множество всадников, разодетых в парчовые упланды с парадными хвостами. Один, в шляпе с высокой тульей (очевидно, чтобы казаться выше), спешился и бросился меж стражников на королевский помост.
   Что же делать? Что придумать, пока идет эта мучительная возня внизу? Их не остановить ни одним заклятием, они, смеясь, скрутят его и сожгут...
   ...И вдруг он услышал Лээлин, и сознания их соприкоснулись и слились, и сухая улыбка скользнула по его губам.
   "...Да, девочка моя милая, ты права. Чтобы убить, можно не наносить удара под сердце или в горло. Можно нанести удар в душу, в то средоточие жизненной силы, без которого тело мертвеет и начинает гнить. Для этого надо выйти из собственного тела, покинуть его оболочку, достигнуть врага, позвать его по имени и ударить, когда он обернется, сгустком разящих молний. Тогда враг упадет без звука, дыхание его пресечется, и жизнь больше не вернется к нему. А прежде чем он, Аргаред, ударит, Лээлин произнесет Великое Проклятие... Пусть думают, что оно убило Беатрикс... Начнется смятение. Все бросятся бежать..."
   ...Сила все-таки с ними. Все-таки с ними. Иначе он не услышал бы Лээлин. Иначе бы не услышал. Это знак великой надежды. Это знамение. Все получится. Должно получиться.
   Медлить было нельзя. Затаив дыхание, стал он сплетать мысли в витиеватое заклятие.
   Начали чтение приговора.
   Над горизонтом нависли свинцовые тучи - там шла гроза. Вдали, точно упавшие звезды, горели позолоченные кровли Цитадели. Здесь, на холмах, ослепительно сияло солнце, и небеса были даже не синие, а черно-лиловые, -до рези в глазах. Нестерпимо блистало золотое, победоносно пылало красное, остальные цвета померкли.
   Беатрикс купалась в отвесных лучах солнца. Она была облачена в огненный шелк, осыпанный частыми светлыми рубинами и густо протканный крученой золотой нитью. Лиф туго стянул и без того тонкое тело. Рукава были изрезаны длинными и острыми фестонами. Ее голову вместо короны венчали валики высокой шляпы, полуобвитые сзади и с боков фестончатым шелковым покрывалом.
   Покачивая бедрами, она прохаживалась по помосту взад-вперед, близоруко всматривалась в лица приговоренных. Потом, стукнув каблуком мимо ковра, шагнула к перилам. Вельможи встали в отдалении у нее за спиной.
   Элас не держался на ногах. Он сидел, привалившись к коленям Лээлин. Лээлин сильно ссутулилась. Под высоким солнцем ее исхудавшее и угрюмое лицо казалось изрытым серыми ямами. Живот у нее был странно выпуклый. Волосы были связаны на горле в лохматый узел, как у ведьмы. Она стояла, опустив голову. В мыслях у нее слагалось Великое Проклятие от имени Силы и Света. При упоминании своего имени она медленно подняла голову, словно страшась расплескать наполнявшее глаза сияние. Обступившие их четыре стражника в черном одинаково вздрогнули.
   - Гирш! - отрывисто бросила королева. Ниссагль, подобрав на локоть трен упланда, шагнул к ней и с готовностью вытянул шею, подставив ухо. - Гирш, надо вырвать им перед костром языки.
   Такого решения не ожидал даже Ниссагль.
   - Но... приговор? - шепнул он сипло. - В приговоре об этом не говорится...
   - Иди скажи на ухо легисту. Пусть по ходу вставит. Иди, пока он не дошел до половины. Ты успеешь. Быстро!
   Ниссагль подбежал к эшафоту и зашептал на ухо легисту. Тот выслушал, ни разу не запнувшись в чтении, и показал глазами, мол, сделает. Ниссагль вернулся к королеве как раз тогда, когда над множеством голов прозвучало: "...лишить языков, сеявших скверну, раздор и наводивших порчу..." Беатрикс следила за осужденными - так и есть, думают каждый о своем, не услышали, что их ожидает помимо уже обещанного... А вот палачи всполошились.
   - Зачем это понадобилось? - Ниссагль задыхался, сквозь его белила и румяна проступил пот. - Это же сколько крови будет! У палачей может не оказаться инструментов... Не ножами же резать эти их проклятые языки? Ой, я им хотел повторить на всякий случай и забыл...
   - Пошли своего лучника, если хочешь. Сам-то не бегай. И потом, они не глухие тетерева. Ежели что, им напомнят.
   - Но зачем?
   Беатрикс помедлила, словно подбирая слова.
   - А я вспомнила печальный опыт Аддрика Железного. Когда он своих Ангелов Возмездия на Иорандали жег, тоже при огромнейшей толпе, то многие из них успели послать ему с костра проклятие. Веришь не веришь, но с тех пор правится ему несладко. Вероятно, потому что в проклятие верит весь Элеранс. Я не хочу повторения подобного, тем более что сама признала Лээлин ведьмой. К сожалению, вспомнила я об этом только сейчас, поэтому и приходится быстро исправлять промах. Они должны быть лишены возможности говорить перед казнью, зато, к вящему удовольствию моих подданных, кричать и вопить будут еще громче.
   Ниссагль потрясенно покачал головой - даже ему ничего подобного в голову не приходило.
   Легист уже заканчивал читать...
   ...Получилось! Мир смазался и подернулся густой серой хмарью. Трава стала туманом, холмы отливали глубокой чернотой, это уже были не холмы, но мясо безмерного тела Нуат. Люди виделись скопищами вроде мошкары, дальний лес клубками сизой дымки, солнце пропало, каменные стены Замка обратились во что-то полупрозрачное. Он перемещался, или это мир у него медленно поворачивался, вращался, приближая место, где стоял враг.
   Где-то в дальнем углу сознания разноцветной перекошенной картинкой застыла в его глазах окружающая действительность. Он сосредоточился, и размытое пространство снова начало поворачиваться, покорное его воле, и наконец он увидел вблизи эшафот, доски которого напоминали плоские хрупкие кости, а темные фигуры людей колыхались вокруг подобно зарослям сухих, мертвых растений, и он проскальзывал меж ними холодным дуновением, придвигаясь ближе и ближе, вращая на себя послушную вселенную... Вот, вот, вот... Он уже стоял за спиной королевы, чувствуя, как ползет через него время. И надо замедлить его, чтобы оно почти совсем не двигалось... Вот так. Время остановилось.
   Незримым толчком он исторг из себя ее имя - "Беатрикс". И еще раз "Беатрикс". Сразить можно только в лицо. Иначе удар бессилен, куда ни наноси. Но сейчас он еще не ударит. Он подождет, пока Лээлин произнесет Проклятие. Почему она молчит? А, время... Медленное сонное время, которое он укротил. Сколько же сил и стихий помогает ему? "Беатрикс"... Почему она не оборачивается? Она должна обернуться, затрепетав от беспричинного страха... а вместо этого стоит как стояла и куда-то пристально смотрит... Лээлин, почему я тебя не слышу?
   - ...Слышали, вы, олухи? Говорил - берите все снасти! Вон языки рвать надо, а чем? Щипцов-то нет.
   Каждое слово легиста пугало палачей все сильнее. Глаза в алых прорезях оторопело блуждали, ткань вздувалась над бормочущими ртами.
   - Не было этого в приговоре раньше-то! Это они прямо сейчас добавили. То-то Ниссагль туда-сюда шмыгал.
   - Было - не было... Теперь без разницы. Соображайте быстрее, что делать будем. Нам срамиться не к лицу.
   - Может, ножами?
   - Так у нас тесаки только. Они же широкие. Да и за пальцы нас эти бедолаги кусить могут. И потом, их двое, а нас пятеро всего. А в таких случаях вчетвером надо держать каждого. Пятый зубы разжимает, шестой режет...
   - Есть щипцы, которыми поправляют хворост...
   - Эва! Эти огромные - да они в рот-то не пролезут!
   - Ну, зубы вышибем, чего жалеть-то. Зато, по крайности, язык сразу ухватишь.
   - Не скажи, они завсегда язык поджимают.
   - Так что же делать-то?
   - Что-что? Он читать кончает уже. Некуда дальше думать. Где там эти щипцы? Спроворим как-нибудь. Людей бы побольше. А то в очередь рвать - хлопот не оберешься. А вторых-то щипцов нет?
   - Есть? Есть!
   - Тогда попросим стражников, чтобы подержали этих, и обоим сразу, чтобы крику меньше. Я с девчонкой - она поживее будет, а вы с парнишкой. Он меньше будет рыпаться.
   - А стражники согласятся?
   - Согласятся. Подойди и скажи им, Зих. Их четверо как раз.
   Зих принялся что-то шепотом объяснять стоявшему рядом стражнику, потом другому, третьему, дождался одному ему видимых знаков согласия и поспел ровно к окончанию чтения. Договорившись, он метнулся к остальным четверым палачам:
   - Они просят плату.
   - Заплатим, черт! - процедил Канц сквозь зубы, берясь за длинные железные щипцы с ребристыми нашлепками на изогнутых концах.
   Ниссагль махнул рукой с помоста.
   Сразу под ноги Канцу швырнули белолицую растрепанную девушку.
   - Откройте ей рот!
   Двое стражников заломили девушке руки. Подручный ловко закрыл ладонью ее глаза, зажал ей ноздри, чтобы она вынужденно глотнула в рот воздуха. В голове ее еще звучали Слова... Жесткие толстые пальцы влезли в рот... нет... нет!.. НЕТ!!!
   Аргаред вдруг услышал дикий вопль... Оглушенный, он перевернулся на спину, схватился за голову. Задыхаясь и дрожа, он как зачарованный продолжал слушать этот низкий звериный вопль, не в силах понять, что же там произошло...
   Беатрикс судорожно вцепилась в перила в ожидании крика Лээлин. До жути явственным было чье-то присутствие где-то у нее за спиной. Она усилием воли заставляла себя думать, что там никого нет.
   Канц наткнулся взглядом на возникшие из-под черной перчатки помощника обезумевшие глаза жертвы, сунул щипцы в красный, брызгающий слюной рот, нащупал скользкий бугорок, сжал что было сил и кратким рывком дернул. Потом отступил и поднял над головой щипцы с зажатым в них языком. Секундой позже в двух шагах от него то же самое сделал его подручный.
   - Кончено, - обмякла на перила Беатрикс и уронила сверкающую хрусталину. Кончено. Конец. - Лоб ее покрывал холодный пот. Резким толчком обеих рук она отбросила тело назад, выпрямилась и опустила веки, уже не желая глядеть, как двух окровавленных мычащих бедняг втаскивают по приставной лестнице на верхушку костра и приковывают цепями к чугунному столбу.
   Ниссагль взмахнул длинным рукавом. Полупрозрачное на солнце пламя занялось сразу и начало споро взбираться вверх. Рев толпы перекрыл невыносимое для слуха мычание жертв. Потом послышался звучный треск разгорающегося хвороста.
   Задымилось и на другой стороне реки, алые поджигатели отступали цепью, огонь стлался по опушке, окутывая дымом вытянувшихся висельников.
   Дымно стало и над подожженным Замком. Дым поднимался отовсюду, он густел, вспухая красноватыми клубами, застилая полнеба. Под,его колеблющимся куполом быстрее и быстрее разрастался огонь. Он захватывал просохший за двухнедельное вёдро лес, гудя, занимал покои Замка, где на полах лоснилась разлитая нарочно в помощь ему нефть. Он с яростным ревом объял костер, заглушая последние пронзительные крики Эласа и Лээлин.
   Огромные тени клубов дыма то и дело накрывали толпу, налетая одна за другой. Воздух стал густ и душен, хотя запах гари еще как-то можно было выносить. Солнце меркло. Пламя било из всех окон Замка, оно взвивалось над лесом, кренясь то туда, то сюда, по воздуху несло пепел и искры. Становилось все жарче, через реку задувало совсем уж горячим, горьким ветром, так что стоявшие у воды люди отступили назад. Пепел густо падал на мертво зыблющуюся воду, и в потемневшем воздухе видно было, как рдеет чугунный столб в костре, а стальные цепи еще остаются черными.
   Никто доселе не видал ничего подобного. То замирая от восторженного ужаса, то заходясь в нечленораздельном крике, бессмысленно бросаясь из стороны в сторону, люди алчно впивали воздух этого Дня.
   Аргаред брел, не разбирая дороги, слепли от слез его опустевшие глаза, и слезы эти выжигали морщины в посеревших щеках.
   Он пришел в Хаар поздним вечером, когда солнце повисло в мареве распухшей вишней, а воздух стал матовым от поднятой за день пыли.
   Кричал скот. Смеялись и плакали дети, манящие запахи поднимались из кухонь и поварен к остывающему небу, обдавало из открытых дверей жаром пылающих очагов. Лихорадочно сновали разносчики мелкого товара, голося, стуча, улещивая усталых хозяек и всучивая им оловянные зажимы для рукавов, деревянные гребни с выжженными и раскаленным гвоздем узорами, ожерелья из политых глазурью под ляпис и малахит глиняных бус.
   А перед глазами Окера Аргареда сыпался и сыпался с небес пепел. Пепел его детей...
   Лээлин! Элас! Лээлин!
   Меркнет зов, улетая в небо.
   Он прошел мимо своего дома, затихшего, запертого, с накрепко запахнутыми ставнями. Молчали накладные чугунные лапы на дверях, молчали крутые свинцовые крыши и причудливые дымники высоких труб. Все это было покрыто сугробами пепла, и пепел, наверное, носило и внутри дома по безлюдным, темным хоромам.
   Шатаясь, он двинулся дальше, без толку кружа по одним, и тем же улицам. Мимо него с гоготом валили в таверну ландскнехты - было воскресенье, чревоугодный день. Простучала красными башмаками проститутка - и за ней потянулся вязкий, отвратительный запах передержанной настойки из лепестков лилии. Тяжело проскакал, звеня амуницией, сторожевой разъезд. Он проводил их ненавидящим взглядом.
   ...Прижаться бы к чьей-нибудь груди, вцепиться в чьи-нибудь плечи, закричать, завыть от звериной бессловесной тоски, ткнувшись лбом в чьи-нибудь колени! Превратиться в помойного пса со слезящимися глазами!.. Но только вырвать, вырвать из памяти отчаянное мычание и истошные вопли, что неслись из пламени.
   Надвигалось время первой стражи. Розовели свинцовые крыши и уродцы на верхушках дымников. В первых сумерках Окер Аргаред увидел перед собой две серые башни над домом Родери Раина.
   Он вскинул голову и взошел по трем нестертым еще ступеням к боковому крыльцу. Ударил в дверь блестящим бронзовым молотком. Ясный и твердый стук раскатился по дому.
   Родери дома не было. Если придет, то ночью. И будет пахнуть так, как сегодня вдруг запахло на обезлюдевших улицах, - дымом. Дымом будут пахнуть и златотканые наряды Беатрикс, дымом будут пахнуть ее покои, дымом будут пахнуть игривые рыцари и дамы на зеленоватых шелковых гобеленах.
   Рута посмотрела на свои руки, с самого утра лежавшие на коленях, не поднявшиеся даже поправить локон. Мир жесток. Так было и так будет. Значит, надо покориться и научиться забывать тех, кого не уберечь. Но как же все это печально!..
   В дверь постучали.
   Рута подождала, когда протопает по лестнице челядинец, чтобы впустить пришедшего, и не дождалась. Видимо, уснул. Или бросает с другими кости во дворе. На что, любопытно, играет? На щелчки? Или на "поцелуй в зад белую кобылу", подкованную по-маренски шипами, чтобы ног не подворачивала? Дурачок. Хорошо, что Родери нет дома, а то влетело бы ему. А что, если это Родери идет, устав от зрелища казни? Рута вздохнула и пошла отпирать сама.
   На пороге стоял высокий мужчина в светлом, длинном, почти до пят, плаще, с надвинутым на глаза капюшоном.
   - Что вам угодно? - попятилась Рута, от испуга забыв сказать приветствие. Неуверенным движением пришелец попытался откинуть капюшон, но вдруг, покачнувшись и закрыв ладонью лицо, повалился на бок. Рута едва успела его подхватить. Почему-то испугавшись еще больше, она втащила обеспамятевшего гостя в темные сени и свалила мешком на рундук. Потом от огнива на поясе зажгла стоящую наготове медную лампу и заглянула ему в лицо.
   Лампа в ее руке задрожала мелкой дрожью. Из гортани вырвался какой-то странный звук. Она узнала этого человека. Втайне она всегда ждала его, ждала все эти долгие годы. <Мой король" - сказала память, но губы сказать не смогли.
   За окнами в гулких дворах собачились ландскнехты. Ночь была звездная.
   - Из Сервайра зарево видать... - Ниссагль заканчивал ужин - доедал цыпленка. Королева почти с отвращением глотала вино, и медленно пустеющий стеклянный бокал придерживала на животе, плоском, словно девический. Ниссагль посмотрел на этот живот и вспомнил...
   ...За несколько дней до казни его позвала Лээлин. Он пришел к ней в камеру. Она лежала, совсем ослабев, прижавшись исхудалой щекой к тощей мешковине тюфяка.
   При появлении Ниссагля она вскочила, суетливо поправляя сбившееся белое покрывало. Чистое. Видимо, упросила караульного, кто посердобольнее, отдать прополоскать на портомойню.
   Гирш приблизился к ней, волоча опушенный куницей золототканый трен упланда по грязи и крысиному помету, поднял накрашенное лицо - теперь всегда красился. Черно подведенные глаза казались особенно острыми, а ярко очерченный кармином рот - воспаленным и жестоким. На вздутых от подложенного конского волоса рукавах топорщилась обшитая золотыми бусинами чешуя. Из-за каблуков он казался почти среднего роста.
   - Ну, что ты хотела мне сказать? - Он заложил руки за широкий тканый пояс, высоко перехвативший талию и спадающий до полу бахромой из галунов.
   - Господин мой... - Она вдруг встала на колени и запричитала: - Господин мой, пощадите меня, сохраните мне жизнь... Что я вам сделала? Ничего я не сделала, ничего! Не бросайте меня в костер, не жгите, я не хочу умирать так страшно, господин мой, я... - она судорожно вздохнула, - я от вас беременна... Во мне ваше дитя... Ваш ребенок. Не убивайте меня.
   Он крепко сжал ее запястья, оттолкнул ее от себя.
   - Да? - чувствуя, как в нем закипает бешенство, но все еще сдерживаясь, спросил он. - Ты беременна? А знаешь, у нее тоже мог быть ребенок. У нее. Мы могли быть с ней счастливы. Очень счастливы. Знаешь, она сказала мне о ребенке в тот самый вечер, когда ее отравили... Ее ребенка убил твой отец. Как и всех других, которых она могла бы зачать от меня. Теперь она бесплодна. И я вместе с ней. А ты... - он с силой схватил ее за руки, понуждая встать, - я еще не знаю, от кого ты понесла и понесла ли вообще, - он презрительно посмотрел на ее живот, - и потом, милая, не с твоими чреслами рожать. У тебя получится выродок со сдавленной головой. Так что ни от нее, ни от меня пощады тебе не ждать, - он безжалостно вглядывался в ее остановившиеся глаза, а потом медленно разжал свои затянутые в замшу цепкие руки, молча глядя сверху вниз, как Лээлин грузно осела на пол и спрятала лицо в колени...
   - Знаешь, я забыл тебе сказать. Лээлин... Словом, она была брюхата.
   - Да? Ты, ей-Богу. зря не сказал мне раньше, Гиршли.
   - Ты пощадила бы ее?
   - Да. И в другой раз говори мне такие вещи. Не путай свои счеты с моими, пожалуйста.
   - Другого раза, надеюсь, не будет. Остался только их родитель, у нас к нему. во-первых, счеты одинаковые, во-вторых, он не забеременеет.
   - Как и я.
   Они снова помолчали, слушая, как затихает во дворе брань усталых ландскнехтов. Воистину достойное звуковое сопровождение королевской трапезе. "Надо бы перенести казармы на Дворянский Берег. Там много места", - подумал Ниссагль и почему-то спросил:
   - Тебя это печалит?
   - Да, Гиршли! - Она в тоске зашвырнула бокал в угол. - Да, меня это печалит! Кто я? Я ущербное существо!