Страница:
Люди временно поселились на месте старой базы, рассчитывая строить новую стоянку по соседству с двумя старыми отрядами. И благодаря помощи продовольствием и оружием со стороны этих отрядов, и после первых удачных продовольственных рейдов с одолженным оружием люди несколько приободрились. Перевод на новую базу, где можно было прозимовать, еще более улучшил настроение.
Со временем из Начеи вернулась и "группа командиров" в составе двадцати человек. Отряды отказались их принять. После проведенного Юргисом разбирательства командиры были разжалованы и рассредоточены по разным отрядам. Во главе третьего отряда был поставлен Авраам Ресель (Шавринский), а Има Лубоцкий остался командиром четвертого отряда.
ОДИН ИЗ САМЫХ БЕДСТВЕННЫХ И НАПРЯЖЕННЫХ периодов нашей жизни в лесу завершился, а тем временем первый и второй отряды усилили партизанскую деятельность. После успешных диверсий на телеграфных линиях, разрушения мостов и сооружения завалов на лесных дорогах еврейские партизаны расширили свои планы. Оружия по-прежнему не хватало, не было взрывчатки, но люди мечтали о крупных операциях. Их притягивало железнодорожное полотно. Пока еще, правда, нельзя было взрывать эшелоны, но чтобы повредить пути, много взрывчатки не надо. С помощью меновых сделок с капитаном Алеко евреи заполучили немного этого дефицитного "товара".
Большая группа партизан вышла на операцию с задачей вывести из строя телеграфную линию вдоль железной дороги и сами пути. Командование группой было поручено Эльханану Магиду. Он разделил своих людей на три части. Две группы должны были начать пилить телеграфные столбы с двух концов участка, двигаясь навстречу друг другу. Одновременно третья группа закладывает тол в стыки рельсов. Еще до того, как отряд дошел до места диверсии, Магид мобилизовал в соседнем селе нескольких крестьян с пилами и приказал приступать к делу.
Выбранный для диверсии участок простирался на километр, и решающее значение имела быстрота действий, так как неподалеку был мост и немецкая застава поблизости. После того, как все столбы были свалены и обе группы, встретившись в намеченной точке, залегли, обеспечивая прикрытие, были заложены шашки и к делу приступили подрывники. По сигналу они в обоих концах участка выскочили на полотно и начали запаливать фитили, передвигаясь бегом от заряда к заряду. При первом же взрыве, раскаты которого были слышны далеко вокруг, группа попала под обстрел. По рельсам застучали пули. С немецкой заставы взлетели в воздух осветительные ракеты. Под градом выстрелов, ярко освещенные подрывники продолжали запаливать фитили и не ушли с насыпи, пока не взорвали последний заряд.
Продолжались операции и по добыванию продовольствия, припрятанного крестьянами.
В одну из ночей группа отправилась в село Дейново. Командир группы Митька Липпенгольц расставил посты и распределил людей по звеньям. Звеньями пошли по домам. Продукты были собраны, погружены на телеги, и бойцы приготовились в обратный путь. Внезапно из села послышались выстрелы. Когда стрельба прекратилась и люди с обозом ушли, группа бойцов приблизилась ко двору, откуда прозвучали выстрелы, и нашла тело Данки Лубоцкого, одного из лучших бойцов, одного из первых членов ЭФПЕО в гетто. От чьей руки он погиб и каковы были обстоятельства его смерти, выяснить не удалось. Неподалеку от лагеря вырос первый могильный холмик на новой базе.
Вскоре мы узнали, что Данка убит литовскими партизанами, разыскивавшими в ту же ночь в селе агента гестапо. Завидев свет в одном из домов, они подошли и заглянули в окно. Увидев людей, не похожих на крестьян, они открыли огонь в уверенности, что им удалось изловить опасного агента.
ЖИЗНЬ В ЛАГЕРЕ ШЛА СВОИМ ЧЕРЕДОМ. Группы отправлялись в рейды, возвращались и уходили снова. Лагерь превратился в базу, откуда шли на боевые операции. Подчас на задание уходил один человек, без провожатых, без единого спутника, который разделил бы с ним одиночество в дороге. Это были связные, в основном девушки.
По соглашению между командиром бригады Юргисом и командиром "Мстителя" Абой Ковнером в задачу группы еврейских девушек-партизанок входило, в частности, поддержание связи между штабом бригады в лесу и городским подпольем. Подполье, возглавляемое несколькими литовскими коммунистами, испытывало неимоверные трудности.
Оно знавало измену, доносы, периоды распада и бездеятельности. После основания партизанских баз в непосредственной близости от литовской столицы подполье в известной мере активизировалось. Штаб бригады служил ему надежным тылом и центром. Соня Медайскер осталась в городе на роли уполномоченного по связи с лесом. Партизанки ходили на встречу с ней. Она, еврейка, являлась представителем коммунистического подполья литовской столицы, они - еврейские партизанки, были посланцами Литовской бригады...
Вскоре после того, как Витка Кемпнер осуществила в Вильнюсе диверсию и привела с собой в лес большую группу евреев, она была снова послана в город с поручениями от Юргиса и Гавриса. Она должна была доставить черновик листовки с призывом к населению восстать против оккупантов и примкнуть к партизанскому движению. Листовку предстояло отпечатать и распространить в городе (со временем, благодаря усилиям двух еврейских партизан, печатников по профессии Ицхака Ковальского и Габика Седлиса - была налажена типография в лесу). Кроме того. Витка должна была передать руководителям подполья инструкции, а также золотые монеты для финансирования работы в городе. Еврейское командование снабдило ее списком медикаментов, в которых нуждался доктор Гурфинкель. "Оснащенная" таким образом Витка вышла в знакомый путь.
"Я уже подходила к Бялой-Ваке, - рассказывает Витка Кемпнер, - когда повстречала крестьянку, напросившуюся ко мне в спутницы. Я знала, что в селе стоит немецкий гарнизон, но не могла отказать крестьянке, потому что это вызвало бы подозрения. Идем, болтаем с ней, а расстояние до моста, охраняемого немецким постом, все сокращается. Внезапно моя "спутница" подзывает одного из полицейских и шепчет ему что-то на ухо. Подозрительно, но отступать уже некуда. С деланным спокойствием иду своей дорогой. Ко мне подходят двое литовских полицейских и задерживают меня на том основании, что я - еврейка. Показываю им свои арийские документы, а они заявляют, что хорошо помнят меня еще со времен гетто, когда несли охрану на воротах и видели меня входящей и выходящей из гетто...
Повели в гарнизон к начальнику. Как избавиться от листовок и других материалов, которые на мне? Я попросилась в уборную, порвала листовки и выбросила в выгребную яму. Начальник гарнизона, немец, меня допросил, и мне почти удалось убедить его, что я - нееврейка, но во время обыска, которому меня подвергли полицейские, нашелся список медикаментов. Говорю, что это лекарства для сельской амбулатории, но они посчитали список доказательством, что я не только еврейка, но еще и партизанка.
Начальник решил отправить меня в Вильнюс на допрос в гестапо. Полицейские, которые меня конвоировали, показали мне, к моему изумлению, обрывки листовки, выкинутые мною, прочли по-литовски куски из воззвания. Повезли меня на телеге, посадив между двумя вооруженными полицейскими. Говорю им, что не хочу в гестапо, пусть лучше сразу застрелят - не помогает.
Едем дальше. Вдали уже показались городские окраины, еще немного, и моя участь будет решена. В голове лихорадочная мысль: только не сдаваться, бежать! Погибнуть всегда успею. Внезапно всплыла странная, почти сумасшедшая идея. Я снова заговорила с "провожатыми", но теперь повела другой разговор и приняла другой тон. Заявила, что я действительно партизанка, и поэтому им стоит помочь мне. Стала доказывать, что Красная Армия идет вперед и поражение немцев неизбежно. Для их же пользы им лучше присоединиться к победителям, не то их настигнет месть партизан. У нас имеются подробные списки тех, кто сотрудничает с врагом. От имени партизан я обещала, что в случае моего освобождения это им зачтется. Кроме того, я рассказала, что многие полицейские-литовцы уже примкнули к советским партизанам.
Оба молчат, как будто и не слышат. Продолжаю монолог, а телега все катится и катится, еще немного - и въедем в город. И вдруг заговорили, принялись со мной спорить. Нельзя, мол, партизанам верить, нельзя полагаться на их обещания. Факты есть факты, говорят они, и хотя Красная Армия продвинулась, немцы пока стоят прочно. Рассказываю им новости с фронта, чтобы подкрепить мою позицию, но они уже больше не отвечают, да и я уже больше не в состоянии продолжать говорить и убеждать. Все мои усилия пошли прахом, мы уже в городе, неподалеку от здания гестапо.
Телега останавливается. Полицейские приказывают мне слезть. Они отводят меня в боковой переулок и там суют что-то в руку. Мое удостоверение! Ошеломленная, я на какой-то миг не понимаю, что мне говорят, когда старший по званию заявляет, что хочет встретиться с моим командиром. Кроме того, он запрещает мне в будущем ходить мимо их заставы. Оба исчезли. Я осталась одна на улице. До здания гестапо от этого переулка всего несколько десятков метров..."
Удостоверение, список медикаментов и обрывки листовки - снова в руках у Витки (вернули все, кроме золотых монет, которые, вероятно, так и оставили у себя в карманах). Она выполнила поручение и передала Соне Медайскер материалы и инструкции. Соня ей сообщила, что придется провести в лес посланца из каунасского подполья. Витка вернулась на базу с ним и доставила доктору Гурфинкелю пакет с медикаментами. По возвращении она передала в штаб бригады рапорт о своей миссии и рассказала о своем аресте и чудесном освобождении. Там этот рассказ, однако, возбудил подозрения... Витку допросил Станкевич, начальник особого отдела бригады. Он взвешивал каждое ее слово и, в конце концов, освободил.
Зима в разгаре. Лес, лесные тропы и нахоженные партизанские дороги - все укрыло толстой пеленой снега. Каждый шаг оставляет четкий след. Ходить поблизости от сел стало опасно. Каждый рейд требовал теперь детальнейшей разработки и длительной подготовки. Всякая разница между хозяйственными и диверсионными операциями исчезла - ныне заготовки были сопряжены с не меньшим риском, чем боевые операции.
Села хорошо организовались и вооружились, их жители действовали заодно с поляками или немцами с ближних застав. Проблема снабжения становилась все острее. Оружия тоже не стало больше, и партизаны, ходившие на заготовки, частенько возвращались с пустыми руками. Эти операции сопровождались и потерями.
В феврале 1944 года группа бойцов отправилась добывать для лагеря провиант. Дойдя до намеченного села, бойцы окружили его, расставили посты и патрульных. На обратном пути их атаковали крупными силами. Они открыли ответный огонь, но не смогли одолеть врага, превосходившего их числом и вооружением. Три партизана пали на поле боя - Хаим Шилкман, Миклишинский и Рашка Маркович.
Один из бойцов рассказывал в лагере, что видел Рашку бегущей и стреляющей из ружья. Она двигалась в полный рост, и ее красное пальто на фоне снега служило, конечно, отличной целью. Блюма Маркович, старшая сестра Рашки, молча выслушала этот рассказ. Быть может, в эту минуту ей, как и многим другим, знавшим Рашку со времен хашомеровского кена и восхищавшимся ею в гетто, подумалось, что не могла Рашка не стрелять и не в ее натуре было гнуть спину. Всю жизнь она прожила с гордо поднятой головой, так встретила она и свою смерть.
Положение в районе со дня на день все более осложнялось. В результате продвижения Красной Армии на более отдаленных от нас территориях наш район превратился в место сосредоточения разношерстных мятежных войск и различных банд.
Казалось, все черные силы, какие только были в стране, стеклись сюда, и тут начались свирепые столкновения между белополяками, литовцами Плехавичуса, казаками - все они основали здесь свои базы.
Акции белополяков должны были в урочный час установить факт принадлежности Вильнюса и его окрестностей к независимому польскому государству.
Литовцы Плехавичуса, прислужники нацистов, вели борьбу против литовских партизан, провозгласивших Вильнюс столицей Литовской советской республики после освобождения.
Села с польским населением служили базами белополякам и помогали Армии Краевой, литовские деревни в большинстве сотрудничали с Плехавичусом. Вдобавок в окрестностях появились власовцы, в том числе конные отряды казаков, подкрепленные танками и артиллерией. И поляки, и литовцы, и русские угнездились в лесу и захватывали пункты, служившие до сих пор партизанам в качестве транзитных точек или источником продовольствия. Все они вместе в ту пору фактически являли собой главную и непосредственную угрозу партизанскому движению.
В штабе бригады задумались над ответными мерами. Было ясно, что если не предпринять решительных действий, большинство сел может выйти из повиновения бригаде, и если не реагировать на случаи убийства партизан, вся партизанская деятельность будет поставлена под угрозу и пошатнется престиж бригады. Своими организованными выступлениями против партизан было известно литовское село Конюхи. Его жители активно сотрудничали с немцами и литовцами Плехавичуса. Полученное оружие они распределили среди окрестных крестьян и организовали их. Само село было большим и хорошо укрепленным; партизаны остерегались подходить к нему. Жители Конюхи ходили в засады, захватили двух партизан из литовских отрядов и замучили их.
Штаб бригады решил провести против села крупную карательную экспедицию.
Командир одного из литовских отрядов Шилас проник в Конюхи под видом офицера войск Плехавичуса, явившегося организовать караульную службу. Будучи литовцем и военным, он не возбудил подозрений. Он изучил все посты и слабые места обороны. На основе его донесения штаб бригады разработал операцию. В ней участвовали группы бойцов из всех лесных партизанских отрядов, в общей сложности около ста пятидесяти человек, в том числе около сорока еврейских бойцов. Командовать операцией был назначен советский офицер из отряда Шиласа. Командиром еврейских воинов был Яков Пренер.
Часть партизан окружила село и вошла в него. Другая, куда входили и еврейские партизаны, осталась за селом в засаде с целью помешать подходу подкрепления из германского гарнизона. Местом засады было выбрано сельское кладбище. Партизаны, ворвавшиеся в село, двигались с трех направлений. Согласно плану, центральная штурмовая группа должна была со стрельбой пробиться вперед, а фланговые поджечь село. Но левый фланг еще только приближался к своей цели, а литовцы уже открыли огонь. Началась рукопашная. Многим литовцам удалось улизнуть из села, и они бросились бежать в направлении германского гарнизона. Они наскочили на засаду, были перебиты и лишь некоторые спаслись.
Видя, что попытка взять Конюхи врасплох не удалась, командовавший операцией офицер послал связных с приказом снять засаду и перебросить людей на подмогу дерущимся. Два вестовых из литовских отрядов пройти не сумели, и тогда командир послал третьего - Поля Багрянского, который служил связным между командным пунктом и засадой. Багрянский пробился и доставил приказ. Еврейские партизаны покинули засаду и пошли в бой. После ожесточенной схватки сопротивление сельчан было сломлено. Партизаны жгли дом за домом, от партизанских пуль погибло много крестьян, женщин и детей. Очень немногим удалось спастись. Село было стерто с лица земли.
Назавтра из Вильнюса на место прибыло в сопровождении солдат гестаповское начальство. Были сфотографированы развалины и тела убитых, а затем снимки опубликовали в качестве доказательства зверств "красных бандитов", безжалостно уничтожающих мирное население.
Сама операция и германская пропаганда взбудоражили всю округу. Штаб бригады предпринял контрмеры - по селам была распространена листовка, в которой рассказывалась правда о селе Конюхи и содержалось предупреждение, что всех сотрудничающих с врагом ждет такой же конец, зато те, кто помогают партизанам, будут вознаграждены.
Можно предположить, что на крестьян подействовали не столько увещания, агитация и листовки, сколько страх перед местью партизан. История села Конюхи надолго укротила другие села но всей округе.
Эта карательная операция и способ ее проведения вызвали в еврейском лагере глубокое недоумение и резкую критику со стороны многих бойцов. Люди помнили, что когда советские и литовские командиры добивались расформирования еврейских отрядов, они, в частности, мотивировали это тем, что евреи с их мстительными чувствами возбуждают гнев сельского населения.
Поначалу Юргис тоже оперировал доводами такого рода. Еврейское командование в Рудницких лесах не допускало никаких актов коллективной мести по отношению к целым селам. Еврейские партизаны не раз рисковали жизнью, чтобы, изловив предателей и коллаборационистов в их укрытиях, доставить их в лагерь в качестве пленных и потом уже объявить, что месть партизан неминуемо настигает предателей.
Поэтому жестокая операция, разработанная и проведенная военно-политическим командованием штаба бригады, в ходе которой убивали без разбора мужчин, женщин и детей, вызвала такую реакцию. Многие из участвовавших в ней еврейских бойцов вернулись на базу потрясенными и подавленными.
ОБЕСПЕЧЕНИЕ БЕЗОПАСНОСТИ, ОРГАНИЗАЦИЯ продовольственных рейдов при хронической нехватке оружия и угрозе расформирования еврейских подразделений это были постоянные и основные наши задачи. Но перед командованием стояли и другие, чисто специфические проблемы, от решения которых в немалой степени зависели как боевые качества всего еврейского соединения, так и моральный облик каждого человека, сам образ жизни его в лесу.
Непросто было сплотить постоянно меняющуюся массу самых разных во всех отношениях людей. Бойцы ЭФПЕО, которые были основателями еврейской боевой части и ее становым хребтом в нравственном и идейном смысле, со временем оказались в меньшинстве. В лагерь пришли люди не только различных, но и противоположных взглядов.
Здесь были юнцы и старики, бывшие жулики и бывшие коммерсанты-богачи, неграмотные и интеллигенты - все слои населения довоенных еврейских местечек и городов и затем - гетто. Были здесь братья Сарахан (Старший брат - Моше Сарахан погиб во время похода в Начею.) из семейства носильщиков, прозванных в гетто "Ди штарке" ("сильные").
Младший, Песах, едва умел читать и писать, но был добряком и полюбился всем. Были в лагере два брата Перльштейны - Фелька и Мотька - один 17, другой 19 лет, уроженцы здешних мест. Ребята бежали из своего села во время акции, долго блуждали по лесам и селам, пока однажды не встретили группу партизан, с которой и явились в лагерь. Внешне не похожие на евреев, с трудом понимавшие идиш, впадая в ярость, приступы которой охватывали их достаточно часто, они принимались проклинать "жидов" и "жидовские порядки". Очень трудно давались партизанская дисциплина и режим этим юным дикарям, которые выросли буквально в лесу, в подполье у хозяев-литовцев, чьи руки были обагрены еврейской кровью.
Проводники они были замечательные и знали каждую лесную тропу. Оба возгордились этим своим положением и требовали соответствующего вознаграждения по своему вкусу, то есть лучшей пищи, двойного пайка хлеба или мяса, а главное - освобождения от всех работ в лагере, участвовать в которых они считали ниже своего достоинства.
Крупным богачом был до войны Генрик Загайский - старший кладовщик на складе провианта. Это был единственный человек, знавший сроки еврейских праздников, и не раз он устраивал бойцам приятный сюрприз в виде торжественного обеда по случаю праздника. Так жили вместе Сарахан и Загайский, Фелька с Мотькой и адвокат Минна Свирская, "Файвка-Метла" и закончившая университет Дина Абрамович, коммунисты и ревизионисты, бывшие полицейские и члены ЭФПЕО, хашомеровцы и представители "золотой молодежи", супружеские пары рядом с мужчинами, чьи жены погибли, и женщинами, потерявшими всех своих близких, люди, одержимые жаждой борьбы и мести, и перепуганные обыватели, искавшие в лесу лишь спасения от смерти и не желавшие больше рисковать.
Все это создавало неисчислимые и повседневные трудности, требовавшие постоянного внимания и осторожности, вызывавшие необходимость лавировать между гибкостью и суровостью. Мотьку приходилось воспитывать и словом, и делом, чтобы он понял, что ему не причитается премии за то, что он боец. Других надо было убедить, что во время продовольственных рейдов нельзя отбирать у крестьян лишнее и уносить "сувениры", предупреждая, что виновные понесут кару за мародерство.
Одновременно приходилось заботиться и о том, чтобы добытая у крестьян одежда распределялась не по усмотрению того, кто ее взял, и не по степеням родства, а так, чтобы те, кто не покидал лагеря, тоже не ходили оборванными. А главное - прекратить самовольное распределение хлеба.
Хлеба не хватало всегда, поэтому было введено строжайшее нормирование, и запасы хлеба хранились под замком, но по лагерю время от времени начинали ходить слухи, что кто-то прячет хлеб, принесенный из рейда, тайно делится с приятелями и родными или съедает его сам. Три партизана, возвратившись с вылазки, во время которой было добыто много провианта, в том числе и хлеб, попытались укрыть часть драгоценных трофеев и спрятали за лагерем в кустах несколько буханок. А когда вечером один из троих вышел из лагеря и направился к тайнику, его издали увидели командир и комиссар отряда, совершавшие обычный ежевечерний обход. Парня схватили, он признался в содеянном и выдал своих сообщников. Новость молниеносно распространилась по лагерю. Трое партизан были отданы под суд и приговорены к смертной казни условно. Воровство прекратилось. То, чего так долго не удавалось добиться увещаниями, было достигнуто благодаря суду и приговору.
То, что в лагере было много женщин и женатых пар, тоже порождало разнообразные проблемы, характерные только для еврейских отрядов. Партизанские подразделения, как правило, комплектовались исключительно из мужчин. В некоторых отрядах женщины выполняли специальные поручения или работали на кухне В таких отрядах положение девушек было чрезвычайно сложным, а подчас и невыносимым среди них лишь единицы завоевали себе равноправное мужчинами.
Положение бойца таких партизаны уважали. Большинство же страдало от презрительного отношения и неуважения, так как, по распространенному мнению, роль женщины в лесу сводилась к удовлетворению полового голода "мужиков" Это ставили еврейскую девушку в советских партизанских отрядах перед тягчайшими испытаниями. Ей приходилось не только бороться за свое право воевать, но и оберегать свое личное достоинство и женскую честь.
Она вынуждена была жить в постоянном нервном напряжении остерегаться па каждом шагу и хорошо взвешивать свои слова и движения. Не каждая была способна долго выдержать такое. Нередко приходилось пасовать перед домогательствами "знаменитого" командира или "геройского" партизана подкрепленными угрозой мести в случае отказа.
Находились и девушки, которые сознательно решались на связь с каким-нибудь партизаном, чтобы обеспечить себе защиту от посягательств других, добиться нормального к себе отношения и лучших условий жизни. Те же, что не сдавались, а таких было много, жили чрезвычайно трудно как в нравственном, так и в материальном смысле.
Иным было положение в еврейских отрядах. Проблем, донимавших еврейских девчат в советских отрядах, для еврейской женщины в Рудницких лесах почти не существовало Большинство девушек - членов ЭФПЕЮ или других бывших молодежных движений и политических партий - участвовало в партизанских операциях и в формировании облика еврейской боевой части. Почти не было такого боевого или хозяйственного рейда, диверсии или засады, которые прошли бы без участия девчат. И на командирских должностях здесь встречались женщины, а особые задачи, выполняемые группой еврейских девушек-связных, вызывали к ним уважение всех бойцов
Хина Боровская, член штаба, служила политкомиссаром в отряде "За победу". Витка Кемпнер командовала развод-группой.
Ружка Корчак была старшиной отряда "Мститель", Зельда Трегер - постоянной связной между штабом бригады и городским подпольем, и с нею работали на связи Дина Лубоцкая - член разведгруппы - сыграла активную роль в освобождении советских военнопленных. В большинстве партизанских операций принимали участие сестры Рашка и Блюма Маркович, Хася Варшавчик, Хава Глезер, Фанни Йохелес, Сара Фирер, Ружка Корчак, Минна Свирская, Тамара Рашель, Сима Зак, Соня Толерант, Шехтер, Люба Медведская, Фейга Мильштейн, сестры Хая и Това Мазе, Шуламит Левин, Рахель Циммерман и другие. Кухней и снабжением в лагере заведовала энергичная, хозяйственная Песя Шенбойм.
Однако в отрядах было немало женщин, которые по возрасту, состоянию здоровья или своим взглядам на жизнь в лесу и роль женщины в ней, не могли да и не хотели выполнять поручения за пределами базы. Это были, как правило, замужние и в том числе пожилые женщины, и их поведение не вызывало недовольства в еврейском лагере. Но иной была позиция руководителей партизанского движения в лесах. Они считали, что личные и интимные связи снижают боевой дух и отрицательно влияют на боеспособность партизан. Вдобавок, говорили они, существует опасность, что неженатые начнут завидовать женатым. Поэтому любой партизанской базе полагалось быть чем-то вроде военного лагеря со строжайшим режимом и дисциплиной. Когда же советское командование обнаружило отряд, чья внутренняя жизнь противоречила этим принципам, оно принимало меры вплоть до разлучения семей и перевода одного из супругов в другой отряд.
Со временем из Начеи вернулась и "группа командиров" в составе двадцати человек. Отряды отказались их принять. После проведенного Юргисом разбирательства командиры были разжалованы и рассредоточены по разным отрядам. Во главе третьего отряда был поставлен Авраам Ресель (Шавринский), а Има Лубоцкий остался командиром четвертого отряда.
ОДИН ИЗ САМЫХ БЕДСТВЕННЫХ И НАПРЯЖЕННЫХ периодов нашей жизни в лесу завершился, а тем временем первый и второй отряды усилили партизанскую деятельность. После успешных диверсий на телеграфных линиях, разрушения мостов и сооружения завалов на лесных дорогах еврейские партизаны расширили свои планы. Оружия по-прежнему не хватало, не было взрывчатки, но люди мечтали о крупных операциях. Их притягивало железнодорожное полотно. Пока еще, правда, нельзя было взрывать эшелоны, но чтобы повредить пути, много взрывчатки не надо. С помощью меновых сделок с капитаном Алеко евреи заполучили немного этого дефицитного "товара".
Большая группа партизан вышла на операцию с задачей вывести из строя телеграфную линию вдоль железной дороги и сами пути. Командование группой было поручено Эльханану Магиду. Он разделил своих людей на три части. Две группы должны были начать пилить телеграфные столбы с двух концов участка, двигаясь навстречу друг другу. Одновременно третья группа закладывает тол в стыки рельсов. Еще до того, как отряд дошел до места диверсии, Магид мобилизовал в соседнем селе нескольких крестьян с пилами и приказал приступать к делу.
Выбранный для диверсии участок простирался на километр, и решающее значение имела быстрота действий, так как неподалеку был мост и немецкая застава поблизости. После того, как все столбы были свалены и обе группы, встретившись в намеченной точке, залегли, обеспечивая прикрытие, были заложены шашки и к делу приступили подрывники. По сигналу они в обоих концах участка выскочили на полотно и начали запаливать фитили, передвигаясь бегом от заряда к заряду. При первом же взрыве, раскаты которого были слышны далеко вокруг, группа попала под обстрел. По рельсам застучали пули. С немецкой заставы взлетели в воздух осветительные ракеты. Под градом выстрелов, ярко освещенные подрывники продолжали запаливать фитили и не ушли с насыпи, пока не взорвали последний заряд.
Продолжались операции и по добыванию продовольствия, припрятанного крестьянами.
В одну из ночей группа отправилась в село Дейново. Командир группы Митька Липпенгольц расставил посты и распределил людей по звеньям. Звеньями пошли по домам. Продукты были собраны, погружены на телеги, и бойцы приготовились в обратный путь. Внезапно из села послышались выстрелы. Когда стрельба прекратилась и люди с обозом ушли, группа бойцов приблизилась ко двору, откуда прозвучали выстрелы, и нашла тело Данки Лубоцкого, одного из лучших бойцов, одного из первых членов ЭФПЕО в гетто. От чьей руки он погиб и каковы были обстоятельства его смерти, выяснить не удалось. Неподалеку от лагеря вырос первый могильный холмик на новой базе.
Вскоре мы узнали, что Данка убит литовскими партизанами, разыскивавшими в ту же ночь в селе агента гестапо. Завидев свет в одном из домов, они подошли и заглянули в окно. Увидев людей, не похожих на крестьян, они открыли огонь в уверенности, что им удалось изловить опасного агента.
ЖИЗНЬ В ЛАГЕРЕ ШЛА СВОИМ ЧЕРЕДОМ. Группы отправлялись в рейды, возвращались и уходили снова. Лагерь превратился в базу, откуда шли на боевые операции. Подчас на задание уходил один человек, без провожатых, без единого спутника, который разделил бы с ним одиночество в дороге. Это были связные, в основном девушки.
По соглашению между командиром бригады Юргисом и командиром "Мстителя" Абой Ковнером в задачу группы еврейских девушек-партизанок входило, в частности, поддержание связи между штабом бригады в лесу и городским подпольем. Подполье, возглавляемое несколькими литовскими коммунистами, испытывало неимоверные трудности.
Оно знавало измену, доносы, периоды распада и бездеятельности. После основания партизанских баз в непосредственной близости от литовской столицы подполье в известной мере активизировалось. Штаб бригады служил ему надежным тылом и центром. Соня Медайскер осталась в городе на роли уполномоченного по связи с лесом. Партизанки ходили на встречу с ней. Она, еврейка, являлась представителем коммунистического подполья литовской столицы, они - еврейские партизанки, были посланцами Литовской бригады...
Вскоре после того, как Витка Кемпнер осуществила в Вильнюсе диверсию и привела с собой в лес большую группу евреев, она была снова послана в город с поручениями от Юргиса и Гавриса. Она должна была доставить черновик листовки с призывом к населению восстать против оккупантов и примкнуть к партизанскому движению. Листовку предстояло отпечатать и распространить в городе (со временем, благодаря усилиям двух еврейских партизан, печатников по профессии Ицхака Ковальского и Габика Седлиса - была налажена типография в лесу). Кроме того. Витка должна была передать руководителям подполья инструкции, а также золотые монеты для финансирования работы в городе. Еврейское командование снабдило ее списком медикаментов, в которых нуждался доктор Гурфинкель. "Оснащенная" таким образом Витка вышла в знакомый путь.
"Я уже подходила к Бялой-Ваке, - рассказывает Витка Кемпнер, - когда повстречала крестьянку, напросившуюся ко мне в спутницы. Я знала, что в селе стоит немецкий гарнизон, но не могла отказать крестьянке, потому что это вызвало бы подозрения. Идем, болтаем с ней, а расстояние до моста, охраняемого немецким постом, все сокращается. Внезапно моя "спутница" подзывает одного из полицейских и шепчет ему что-то на ухо. Подозрительно, но отступать уже некуда. С деланным спокойствием иду своей дорогой. Ко мне подходят двое литовских полицейских и задерживают меня на том основании, что я - еврейка. Показываю им свои арийские документы, а они заявляют, что хорошо помнят меня еще со времен гетто, когда несли охрану на воротах и видели меня входящей и выходящей из гетто...
Повели в гарнизон к начальнику. Как избавиться от листовок и других материалов, которые на мне? Я попросилась в уборную, порвала листовки и выбросила в выгребную яму. Начальник гарнизона, немец, меня допросил, и мне почти удалось убедить его, что я - нееврейка, но во время обыска, которому меня подвергли полицейские, нашелся список медикаментов. Говорю, что это лекарства для сельской амбулатории, но они посчитали список доказательством, что я не только еврейка, но еще и партизанка.
Начальник решил отправить меня в Вильнюс на допрос в гестапо. Полицейские, которые меня конвоировали, показали мне, к моему изумлению, обрывки листовки, выкинутые мною, прочли по-литовски куски из воззвания. Повезли меня на телеге, посадив между двумя вооруженными полицейскими. Говорю им, что не хочу в гестапо, пусть лучше сразу застрелят - не помогает.
Едем дальше. Вдали уже показались городские окраины, еще немного, и моя участь будет решена. В голове лихорадочная мысль: только не сдаваться, бежать! Погибнуть всегда успею. Внезапно всплыла странная, почти сумасшедшая идея. Я снова заговорила с "провожатыми", но теперь повела другой разговор и приняла другой тон. Заявила, что я действительно партизанка, и поэтому им стоит помочь мне. Стала доказывать, что Красная Армия идет вперед и поражение немцев неизбежно. Для их же пользы им лучше присоединиться к победителям, не то их настигнет месть партизан. У нас имеются подробные списки тех, кто сотрудничает с врагом. От имени партизан я обещала, что в случае моего освобождения это им зачтется. Кроме того, я рассказала, что многие полицейские-литовцы уже примкнули к советским партизанам.
Оба молчат, как будто и не слышат. Продолжаю монолог, а телега все катится и катится, еще немного - и въедем в город. И вдруг заговорили, принялись со мной спорить. Нельзя, мол, партизанам верить, нельзя полагаться на их обещания. Факты есть факты, говорят они, и хотя Красная Армия продвинулась, немцы пока стоят прочно. Рассказываю им новости с фронта, чтобы подкрепить мою позицию, но они уже больше не отвечают, да и я уже больше не в состоянии продолжать говорить и убеждать. Все мои усилия пошли прахом, мы уже в городе, неподалеку от здания гестапо.
Телега останавливается. Полицейские приказывают мне слезть. Они отводят меня в боковой переулок и там суют что-то в руку. Мое удостоверение! Ошеломленная, я на какой-то миг не понимаю, что мне говорят, когда старший по званию заявляет, что хочет встретиться с моим командиром. Кроме того, он запрещает мне в будущем ходить мимо их заставы. Оба исчезли. Я осталась одна на улице. До здания гестапо от этого переулка всего несколько десятков метров..."
Удостоверение, список медикаментов и обрывки листовки - снова в руках у Витки (вернули все, кроме золотых монет, которые, вероятно, так и оставили у себя в карманах). Она выполнила поручение и передала Соне Медайскер материалы и инструкции. Соня ей сообщила, что придется провести в лес посланца из каунасского подполья. Витка вернулась на базу с ним и доставила доктору Гурфинкелю пакет с медикаментами. По возвращении она передала в штаб бригады рапорт о своей миссии и рассказала о своем аресте и чудесном освобождении. Там этот рассказ, однако, возбудил подозрения... Витку допросил Станкевич, начальник особого отдела бригады. Он взвешивал каждое ее слово и, в конце концов, освободил.
Зима в разгаре. Лес, лесные тропы и нахоженные партизанские дороги - все укрыло толстой пеленой снега. Каждый шаг оставляет четкий след. Ходить поблизости от сел стало опасно. Каждый рейд требовал теперь детальнейшей разработки и длительной подготовки. Всякая разница между хозяйственными и диверсионными операциями исчезла - ныне заготовки были сопряжены с не меньшим риском, чем боевые операции.
Села хорошо организовались и вооружились, их жители действовали заодно с поляками или немцами с ближних застав. Проблема снабжения становилась все острее. Оружия тоже не стало больше, и партизаны, ходившие на заготовки, частенько возвращались с пустыми руками. Эти операции сопровождались и потерями.
В феврале 1944 года группа бойцов отправилась добывать для лагеря провиант. Дойдя до намеченного села, бойцы окружили его, расставили посты и патрульных. На обратном пути их атаковали крупными силами. Они открыли ответный огонь, но не смогли одолеть врага, превосходившего их числом и вооружением. Три партизана пали на поле боя - Хаим Шилкман, Миклишинский и Рашка Маркович.
Один из бойцов рассказывал в лагере, что видел Рашку бегущей и стреляющей из ружья. Она двигалась в полный рост, и ее красное пальто на фоне снега служило, конечно, отличной целью. Блюма Маркович, старшая сестра Рашки, молча выслушала этот рассказ. Быть может, в эту минуту ей, как и многим другим, знавшим Рашку со времен хашомеровского кена и восхищавшимся ею в гетто, подумалось, что не могла Рашка не стрелять и не в ее натуре было гнуть спину. Всю жизнь она прожила с гордо поднятой головой, так встретила она и свою смерть.
Положение в районе со дня на день все более осложнялось. В результате продвижения Красной Армии на более отдаленных от нас территориях наш район превратился в место сосредоточения разношерстных мятежных войск и различных банд.
Казалось, все черные силы, какие только были в стране, стеклись сюда, и тут начались свирепые столкновения между белополяками, литовцами Плехавичуса, казаками - все они основали здесь свои базы.
Акции белополяков должны были в урочный час установить факт принадлежности Вильнюса и его окрестностей к независимому польскому государству.
Литовцы Плехавичуса, прислужники нацистов, вели борьбу против литовских партизан, провозгласивших Вильнюс столицей Литовской советской республики после освобождения.
Села с польским населением служили базами белополякам и помогали Армии Краевой, литовские деревни в большинстве сотрудничали с Плехавичусом. Вдобавок в окрестностях появились власовцы, в том числе конные отряды казаков, подкрепленные танками и артиллерией. И поляки, и литовцы, и русские угнездились в лесу и захватывали пункты, служившие до сих пор партизанам в качестве транзитных точек или источником продовольствия. Все они вместе в ту пору фактически являли собой главную и непосредственную угрозу партизанскому движению.
В штабе бригады задумались над ответными мерами. Было ясно, что если не предпринять решительных действий, большинство сел может выйти из повиновения бригаде, и если не реагировать на случаи убийства партизан, вся партизанская деятельность будет поставлена под угрозу и пошатнется престиж бригады. Своими организованными выступлениями против партизан было известно литовское село Конюхи. Его жители активно сотрудничали с немцами и литовцами Плехавичуса. Полученное оружие они распределили среди окрестных крестьян и организовали их. Само село было большим и хорошо укрепленным; партизаны остерегались подходить к нему. Жители Конюхи ходили в засады, захватили двух партизан из литовских отрядов и замучили их.
Штаб бригады решил провести против села крупную карательную экспедицию.
Командир одного из литовских отрядов Шилас проник в Конюхи под видом офицера войск Плехавичуса, явившегося организовать караульную службу. Будучи литовцем и военным, он не возбудил подозрений. Он изучил все посты и слабые места обороны. На основе его донесения штаб бригады разработал операцию. В ней участвовали группы бойцов из всех лесных партизанских отрядов, в общей сложности около ста пятидесяти человек, в том числе около сорока еврейских бойцов. Командовать операцией был назначен советский офицер из отряда Шиласа. Командиром еврейских воинов был Яков Пренер.
Часть партизан окружила село и вошла в него. Другая, куда входили и еврейские партизаны, осталась за селом в засаде с целью помешать подходу подкрепления из германского гарнизона. Местом засады было выбрано сельское кладбище. Партизаны, ворвавшиеся в село, двигались с трех направлений. Согласно плану, центральная штурмовая группа должна была со стрельбой пробиться вперед, а фланговые поджечь село. Но левый фланг еще только приближался к своей цели, а литовцы уже открыли огонь. Началась рукопашная. Многим литовцам удалось улизнуть из села, и они бросились бежать в направлении германского гарнизона. Они наскочили на засаду, были перебиты и лишь некоторые спаслись.
Видя, что попытка взять Конюхи врасплох не удалась, командовавший операцией офицер послал связных с приказом снять засаду и перебросить людей на подмогу дерущимся. Два вестовых из литовских отрядов пройти не сумели, и тогда командир послал третьего - Поля Багрянского, который служил связным между командным пунктом и засадой. Багрянский пробился и доставил приказ. Еврейские партизаны покинули засаду и пошли в бой. После ожесточенной схватки сопротивление сельчан было сломлено. Партизаны жгли дом за домом, от партизанских пуль погибло много крестьян, женщин и детей. Очень немногим удалось спастись. Село было стерто с лица земли.
Назавтра из Вильнюса на место прибыло в сопровождении солдат гестаповское начальство. Были сфотографированы развалины и тела убитых, а затем снимки опубликовали в качестве доказательства зверств "красных бандитов", безжалостно уничтожающих мирное население.
Сама операция и германская пропаганда взбудоражили всю округу. Штаб бригады предпринял контрмеры - по селам была распространена листовка, в которой рассказывалась правда о селе Конюхи и содержалось предупреждение, что всех сотрудничающих с врагом ждет такой же конец, зато те, кто помогают партизанам, будут вознаграждены.
Можно предположить, что на крестьян подействовали не столько увещания, агитация и листовки, сколько страх перед местью партизан. История села Конюхи надолго укротила другие села но всей округе.
Эта карательная операция и способ ее проведения вызвали в еврейском лагере глубокое недоумение и резкую критику со стороны многих бойцов. Люди помнили, что когда советские и литовские командиры добивались расформирования еврейских отрядов, они, в частности, мотивировали это тем, что евреи с их мстительными чувствами возбуждают гнев сельского населения.
Поначалу Юргис тоже оперировал доводами такого рода. Еврейское командование в Рудницких лесах не допускало никаких актов коллективной мести по отношению к целым селам. Еврейские партизаны не раз рисковали жизнью, чтобы, изловив предателей и коллаборационистов в их укрытиях, доставить их в лагерь в качестве пленных и потом уже объявить, что месть партизан неминуемо настигает предателей.
Поэтому жестокая операция, разработанная и проведенная военно-политическим командованием штаба бригады, в ходе которой убивали без разбора мужчин, женщин и детей, вызвала такую реакцию. Многие из участвовавших в ней еврейских бойцов вернулись на базу потрясенными и подавленными.
ОБЕСПЕЧЕНИЕ БЕЗОПАСНОСТИ, ОРГАНИЗАЦИЯ продовольственных рейдов при хронической нехватке оружия и угрозе расформирования еврейских подразделений это были постоянные и основные наши задачи. Но перед командованием стояли и другие, чисто специфические проблемы, от решения которых в немалой степени зависели как боевые качества всего еврейского соединения, так и моральный облик каждого человека, сам образ жизни его в лесу.
Непросто было сплотить постоянно меняющуюся массу самых разных во всех отношениях людей. Бойцы ЭФПЕО, которые были основателями еврейской боевой части и ее становым хребтом в нравственном и идейном смысле, со временем оказались в меньшинстве. В лагерь пришли люди не только различных, но и противоположных взглядов.
Здесь были юнцы и старики, бывшие жулики и бывшие коммерсанты-богачи, неграмотные и интеллигенты - все слои населения довоенных еврейских местечек и городов и затем - гетто. Были здесь братья Сарахан (Старший брат - Моше Сарахан погиб во время похода в Начею.) из семейства носильщиков, прозванных в гетто "Ди штарке" ("сильные").
Младший, Песах, едва умел читать и писать, но был добряком и полюбился всем. Были в лагере два брата Перльштейны - Фелька и Мотька - один 17, другой 19 лет, уроженцы здешних мест. Ребята бежали из своего села во время акции, долго блуждали по лесам и селам, пока однажды не встретили группу партизан, с которой и явились в лагерь. Внешне не похожие на евреев, с трудом понимавшие идиш, впадая в ярость, приступы которой охватывали их достаточно часто, они принимались проклинать "жидов" и "жидовские порядки". Очень трудно давались партизанская дисциплина и режим этим юным дикарям, которые выросли буквально в лесу, в подполье у хозяев-литовцев, чьи руки были обагрены еврейской кровью.
Проводники они были замечательные и знали каждую лесную тропу. Оба возгордились этим своим положением и требовали соответствующего вознаграждения по своему вкусу, то есть лучшей пищи, двойного пайка хлеба или мяса, а главное - освобождения от всех работ в лагере, участвовать в которых они считали ниже своего достоинства.
Крупным богачом был до войны Генрик Загайский - старший кладовщик на складе провианта. Это был единственный человек, знавший сроки еврейских праздников, и не раз он устраивал бойцам приятный сюрприз в виде торжественного обеда по случаю праздника. Так жили вместе Сарахан и Загайский, Фелька с Мотькой и адвокат Минна Свирская, "Файвка-Метла" и закончившая университет Дина Абрамович, коммунисты и ревизионисты, бывшие полицейские и члены ЭФПЕО, хашомеровцы и представители "золотой молодежи", супружеские пары рядом с мужчинами, чьи жены погибли, и женщинами, потерявшими всех своих близких, люди, одержимые жаждой борьбы и мести, и перепуганные обыватели, искавшие в лесу лишь спасения от смерти и не желавшие больше рисковать.
Все это создавало неисчислимые и повседневные трудности, требовавшие постоянного внимания и осторожности, вызывавшие необходимость лавировать между гибкостью и суровостью. Мотьку приходилось воспитывать и словом, и делом, чтобы он понял, что ему не причитается премии за то, что он боец. Других надо было убедить, что во время продовольственных рейдов нельзя отбирать у крестьян лишнее и уносить "сувениры", предупреждая, что виновные понесут кару за мародерство.
Одновременно приходилось заботиться и о том, чтобы добытая у крестьян одежда распределялась не по усмотрению того, кто ее взял, и не по степеням родства, а так, чтобы те, кто не покидал лагеря, тоже не ходили оборванными. А главное - прекратить самовольное распределение хлеба.
Хлеба не хватало всегда, поэтому было введено строжайшее нормирование, и запасы хлеба хранились под замком, но по лагерю время от времени начинали ходить слухи, что кто-то прячет хлеб, принесенный из рейда, тайно делится с приятелями и родными или съедает его сам. Три партизана, возвратившись с вылазки, во время которой было добыто много провианта, в том числе и хлеб, попытались укрыть часть драгоценных трофеев и спрятали за лагерем в кустах несколько буханок. А когда вечером один из троих вышел из лагеря и направился к тайнику, его издали увидели командир и комиссар отряда, совершавшие обычный ежевечерний обход. Парня схватили, он признался в содеянном и выдал своих сообщников. Новость молниеносно распространилась по лагерю. Трое партизан были отданы под суд и приговорены к смертной казни условно. Воровство прекратилось. То, чего так долго не удавалось добиться увещаниями, было достигнуто благодаря суду и приговору.
То, что в лагере было много женщин и женатых пар, тоже порождало разнообразные проблемы, характерные только для еврейских отрядов. Партизанские подразделения, как правило, комплектовались исключительно из мужчин. В некоторых отрядах женщины выполняли специальные поручения или работали на кухне В таких отрядах положение девушек было чрезвычайно сложным, а подчас и невыносимым среди них лишь единицы завоевали себе равноправное мужчинами.
Положение бойца таких партизаны уважали. Большинство же страдало от презрительного отношения и неуважения, так как, по распространенному мнению, роль женщины в лесу сводилась к удовлетворению полового голода "мужиков" Это ставили еврейскую девушку в советских партизанских отрядах перед тягчайшими испытаниями. Ей приходилось не только бороться за свое право воевать, но и оберегать свое личное достоинство и женскую честь.
Она вынуждена была жить в постоянном нервном напряжении остерегаться па каждом шагу и хорошо взвешивать свои слова и движения. Не каждая была способна долго выдержать такое. Нередко приходилось пасовать перед домогательствами "знаменитого" командира или "геройского" партизана подкрепленными угрозой мести в случае отказа.
Находились и девушки, которые сознательно решались на связь с каким-нибудь партизаном, чтобы обеспечить себе защиту от посягательств других, добиться нормального к себе отношения и лучших условий жизни. Те же, что не сдавались, а таких было много, жили чрезвычайно трудно как в нравственном, так и в материальном смысле.
Иным было положение в еврейских отрядах. Проблем, донимавших еврейских девчат в советских отрядах, для еврейской женщины в Рудницких лесах почти не существовало Большинство девушек - членов ЭФПЕЮ или других бывших молодежных движений и политических партий - участвовало в партизанских операциях и в формировании облика еврейской боевой части. Почти не было такого боевого или хозяйственного рейда, диверсии или засады, которые прошли бы без участия девчат. И на командирских должностях здесь встречались женщины, а особые задачи, выполняемые группой еврейских девушек-связных, вызывали к ним уважение всех бойцов
Хина Боровская, член штаба, служила политкомиссаром в отряде "За победу". Витка Кемпнер командовала развод-группой.
Ружка Корчак была старшиной отряда "Мститель", Зельда Трегер - постоянной связной между штабом бригады и городским подпольем, и с нею работали на связи Дина Лубоцкая - член разведгруппы - сыграла активную роль в освобождении советских военнопленных. В большинстве партизанских операций принимали участие сестры Рашка и Блюма Маркович, Хася Варшавчик, Хава Глезер, Фанни Йохелес, Сара Фирер, Ружка Корчак, Минна Свирская, Тамара Рашель, Сима Зак, Соня Толерант, Шехтер, Люба Медведская, Фейга Мильштейн, сестры Хая и Това Мазе, Шуламит Левин, Рахель Циммерман и другие. Кухней и снабжением в лагере заведовала энергичная, хозяйственная Песя Шенбойм.
Однако в отрядах было немало женщин, которые по возрасту, состоянию здоровья или своим взглядам на жизнь в лесу и роль женщины в ней, не могли да и не хотели выполнять поручения за пределами базы. Это были, как правило, замужние и в том числе пожилые женщины, и их поведение не вызывало недовольства в еврейском лагере. Но иной была позиция руководителей партизанского движения в лесах. Они считали, что личные и интимные связи снижают боевой дух и отрицательно влияют на боеспособность партизан. Вдобавок, говорили они, существует опасность, что неженатые начнут завидовать женатым. Поэтому любой партизанской базе полагалось быть чем-то вроде военного лагеря со строжайшим режимом и дисциплиной. Когда же советское командование обнаружило отряд, чья внутренняя жизнь противоречила этим принципам, оно принимало меры вплоть до разлучения семей и перевода одного из супругов в другой отряд.