Корелли Мария. Скорбь сатаны

   Если вы бедны и плохо одеты – вас оттолкнут, но если вы богаты – вы можете носить потертое платье, сколько вам угодно: за вами будут ухаживать, вам будут льстить и всюду приглашать, хотя бы вы были величайшим глупцом или первостатейным негодяем.
   Такие мысли смутно бродили в моей голове, пока я следовал за хозяином в его комнаты. Он занимал целое отделение в отеле, имея большую гостиную, столовую, кабинет, убранные самым роскошным образом, кроме того – спальню, ванную комнату и уборную, и еще комнаты для лакея и двух других слуг.
   Стол был накрыт для ужина и сверкал дорогим хрусталем, серебром и фарфором, украшенный корзинами самых дорогих фруктов и цветов, и несколько минут спустя мы уже сидели за ним.
   Лакей князя служил во главе, и при полном свете электрических ламп я заметил, что лицо этого человека казалось очень мрачным и неприятным, даже таило злое выражение, но в исполнении своих обязанностей он был безукоризнен, будучи быстрым, внимательным и почтительным, так что я внутренне упрекнул себя за инстинктивную неприязнь к нему. Его имя было Амиэль; я невольно следил за его движениями, так они были бесшумны, и его шаги напоминали крадущуюся поступь кошки или тигра.
   Ему помогали двое других слуг, одинаково расторопных и хорошо дрессированных, и я наслаждался изысканными блюдами, которых так давно не пробовал, и ароматным вином, о котором могли только мечтать разные знатоки. Я начинал себя чувствовать совершенно легко и разговаривал свободно и доверчиво, и сильное влечение к моему новому другу увеличивалось с каждой минутой, проведенной в его компании.
   – Будете ли вы продолжать вашу литературную карьеру теперь, когда вы получили это маленькое наследство? – спросил он, когда после ужина Амиэль поставил перед нами изысканный коньяк и сигары и почтительно удалился.
   – Конечно, – возразил я, – хотя бы только для удовольствия. С деньгами я могу заставить обратить на себя внимание. Ни одна газета не откажет в хорошо оплаченной рекламе.
   – Верно! Но не откажется ли вдохновение изливаться из набитого кошелька и пустой головы?
   Это замечание рассердило меня.
   – Вы считаете, что у меня пустая голова? – спросил я с досадой.
   – Не теперь; но дорогой Темпест, не позволяйте токайскому вину, которое мы только что выпили, или коньяку, который мы еще должны выпить, отвечать за вас так стремительно. Уверяю вас, я не считаю вас легкомысленным; наоборот, судя по тому, что я слышал о вас, ваша голова полна идей превосходных, оригинальных, но в которых, к сожалению, условная критика не нуждается. Но вопрос в том, будут ли эти мысли продолжать рождаться в вашем уме или полный кошелек заставит их исчезнуть? Вдохновение и оригинальность мыслей редко сопровождают миллионера. В данном случае я могу ошибиться: надеюсь, что я ошибаюсь, но почти всегда бывает так: когда на долю восходящего гения выпадают мешки с золотом, Бог покидает его, и сатана вступает в свои права. Неужели вы не слыхали этого раньше?
   – Никогда, – ответил я, улыбаясь.
   – Ну конечно это пустые слова, в особенности в наше время, когда не верят ни в Бога, ни в дьявола! Подразумевается, однако, что надо выбрать между высшей ступенью, т. е. гением и низшей – деньгами. Нельзя одновременно ползать и летать!
   – Большие деньги не могут заставить человека ползать, – сказал я, – наоборот, они лишь могут укрепить его способности и поднять его до самых больших высот.
   – Вы так думаете? – заметил князь, с озабоченным видом зажигая сигару, – в таком случае вы мало изучали то, что я назову природной психикой. То, что от земли – притягивает к земле. Вы не можете этого не понять. Золото первоначально принадлежит земле, – оно выкапывается из земли и превращается в толстые тяжелые слитки, – одним словом это существенный металл. Гений принадлежит неизвестно чему; нельзя ни выкопать его, ни передать его, а только преклоняться перед ним, – это редкий гость, своенравный, как ветер, переворачивающей беспощадно общепринятые условия жизни. Гений, как я говорил вам – нечто высшее, не имеющее ничего общего с земными вкусами и заботами, а деньги – положительное преимущество, притягивающее вас невольно к земле, где вы и остаетесь!
   Я засмеялся.
   – Вы красноречиво громите богатство, – сказал я, – но вы сами необычайно богаты, – неужели вы сожалеете об этом?
   – Нет, я об этом не сожалею; это было бы бесполезно, а я не люблю тратить времени попусту; но я говорю вам правду. Гений и несметное богатство редко идут рука об руку. Например, я: вы не поверите, какие у меня были способности в былое время… Когда я еще не был хозяином самого себя!
   – Но я уверен, что они имеются у вас и теперь, – заметил я глядя на его красивую голову и умные глаза.
   Странная, необъяснимая улыбка, замеченная мной еще раньше, вновь озарила его лицо.
   – Вы хотите сказать, что моя внешность вам нравится, – она нравится многим! Но дело в том, что как только детство проходит, мы притворяемся быть другими, чем мы есть, и, благодаря долгой практике, в конце концов, наша обложка очень удачно скрывает наше настоящее «я». Это очень умно – и теперь люди превратились в какие-то телесные стены, через которые ни враг, ни друг ничего не увидит… Каждый человек, сам по себе, одинокая душа, заключенная в клетку собственного изделия; – когда он наедине, он знает и ненавидит себя, – иногда даже он страшится ужасного изверга, скрывающегося под привлекательной внешней маской и спешит забыть о нем, окунаясь в одурманивающее пьянство и разврат! Я делаю это часто, вы этого не подозревали?
   – Никогда, – ответил я быстро; в его голосе звучали трогательные нотки… – вы клевещете на самого себя и обвиняете себя напрасно.
   Лючио мягко засмеялся.
   – Может быть, – сказал он небрежно, – одному вы можете верить, что я не хуже большинства людей. Но вернемся к вопросу о вашей литературной карьере, вы написали книгу, не правда ли? Издайте ее и посмотрите, каков будет результата. Если первая ваша книга будет пользоваться успехом, – это достаточно, а способы всегда найдутся для обеспечения успеха. В чем суть вашего романа? Надеюсь, что он неприличен?
   – Нисколько, – ответил я, – роман трактует лишь о благороднейших сторонах жизни и высших стремлениях: я написал эту, книгу с намерением очистить и возвысить мысли моих читателей и одновременно старался утешить опечаленных и тоскующих….
   Риманец улыбнулся и посмотрел на меня с жалостью.
   – Не годится! – воскликнул он, – уверяю вас, что это не годится, – ваш роман не удовлетворяет требованиям нашего времени. Пожалуй, он сойдет, если вы устроите вечер для всех критиков и угостите их хорошим ужином с неограниченным числом лучших вин. Иначе не ожидайте успеха. Для успеха вовсе не нужно гоняться за высшими идеалами… – надо просто быть неприличным, – но только настолько, насколько это допускают передовые женщины, – а границ у них почти не существует. Пишите побольше о любовных отношениях, одним словом, говорите о мужчинах и женщинах, как вы бы говорили о скотине, существующей исключительно для приплода, и ваш успех будет поразительный! Ни один критик не посмеет не похвалить вас, а пятнадцатилетние девушки будут зачитываться вашим романом в тишине своих девственных спален.
   И глаза князя блеснули таким огнем безграничного презрения, что я ужаснулся и не знал, что ответить; он же продолжал:
   – Как могло вам прийти в голову, мой милый Темпест, писать о высших стремлениях жизни? В этом мире нет больше места для высших ваших стремлений, – все пошло и материально, – человек и его стремления ничтожны, как и он сам. А для высших форм жизни ищите другие миры, они ведь существуют. Кроме того, люди не ищут чистых мыслей в романах, которые они читают для удовольствия, – для этого они идут в церковь и там скучают. И зачем вам утешать людей страдающих из-за собственной вины и глупости? Вас никто утешать не станет, никто вам монеты не подаст, чтобы спасти от голодной смерти. Мой добрый друг, откиньте ваше донкихотство одновременно с вашей бедностью. Живите для себя; – если вы будете жить для других, то вы встретите лишь черную неблагодарность, последуйте моему совету и ни под каким видом не жертвуйте своими личными интересами.
   Кончив свою фразу, князь встал из-за стола и повернулся спиной к пылающему камину, продолжая спокойно докуривать сигару, – я посмотрел на его изящный стан и красивое лицо с первым, чуть заметным, оттенком недоверия.
   – Если бы вы не были так удивительно хороши, собой, я бы сказал, что вы бессердечны, – сказал я, наконец, – но черты вашего лица противоречат вашим словам. В действительности вы не так равнодушны к человечеству, как кажетесь, весь ваш вид выражает благородство, которое вы не в силах победить, даже если бы вы этого хотели. К тому же разве вы не стараетесь всегда делать добро?
   Он улыбнулся.
   – Да, всегда, то есть я стараюсь удовлетворить желания людей, но хорошо ли это или дурно, – еще не доказано. Нужды людей почти безграничны, – единственно чего они, кажется, до сих, пор не желают, это прекратить знакомство со мной.
   – Конечно нет; раз они встретили вас, то это невозможно, – воскликнул я, и засмеялся, до такой степени его предположение показалось мне смешным.
   Князь посмотрел на меня исподлобья.
   – Желания людей не всегда нравственны, – заметил он, стряхнув пепел сигары в камин.
   – Но вы, конечно, не поощряете их пороков, – возразил я, все еще смеясь. – Это было бы чересчур точное исполнение роли благодетеля.
   – Я вижу, что мы заблудимся в теории, если станем дольше рассуждать, – сказал он. – Вы забываете, милый друг, что никто не может решить окончательно, что добродетель и что порок? Это вещи условные и как хамелеоны в разных странах принимают разные цвета. У Авраама были две или три жены и столько же содержанок, а в Ветхом Завете он пользуется репутаций праведного. Лорд Толнодди в Лондоне имеет одну жену и несколько содержанок и в других отношениях очень похож на Авраама, а его считают за безнравственного человека. Кто решит этот вопрос? Лучше переменить разговор, так как мы никогда ни к какому заключению не придем. Как нам провести вечер? В Тиволи танцует толстая, хитрая девушка, забравшая в свои тенета одного известного старого герцога, – не пойти ли посмотреть, какими телесными вывертами она старается создать себе солидное положение в английских аристократах? Или вы устали, и предпочитаете улечься спать?
   Откровенно говоря, я страшно устал и умственно, и физически, благодаря необыкновенным волнениям дня, – голова моя тоже отяжелела от вина, к которому я не привык.
   – Сознаюсь, что я предпочел бы постель всякому удовольствию, – пробормотал я, – но как насчет комнаты?
   – Амиэль верно уж позаботился об этом; надо спросить его, – сказал князь и позвонил; камердинер немедленно явился.
   – Вы приготовили комнату для мистера Темпеста?
   – Да, ваше сиятельство; номер в этом коридоре почти напротив комнат вашего сиятельства. Он не так меблирован, как было бы желательно, но я употребил все усилия, чтобы устроить его по возможности удобнее.
   – Благодарю, я Вам очень признателен.
   Амиэль почтительно поклонившись, удалился.
   Я подошел к князю, чтобы пожелать ему доброй ночи. Он взял мою протянутую руку и, держа ее в своей, упорно посмотрел на меня, как бы чего-то допытываясь.
   – Я полюбил вас, Джеффри Темпест, – сказал он, наконец, – но именно потому, что я полюбил вас и думаю, что в вашей душе есть другие задатки, кроме животных и плотских, я сделаю вам довольно оригинальное предложение. А именно: если я не нравлюсь вам, скажите это теперь и мы расстанемся сейчас же, пока мы еще не успели ближе познакомиться; постараюсь не встречать вас больше на жизненном пути, разве только если вы сами отыщете меня. Если же, наоборот, я нравлюсь вам и вы чувствуете в моем умственном направлении нечто родное, то обещайте быть моим другом и постоянным товарищем, по крайней мере, на несколько месяцев. Я могу ввести вас в высшее общество, представить первым красавицам Европы и познакомить с самыми блистательными мужчинами. Я знаю всех, так что могу быть полезным. Но если вы чувствуете в глубине вашей души малейшее ко мне отвращение… – князь приостановился, потом продолжал необычайно торжественным тоном, – во имя Всевышего не противьтесь этому и оставьте меня; клянусь вам что я вовсе не такой, каким кажусь!
   Глубоко потрясенный его странными словами и внушительным тоном, я остался в колебаниях от этой минуты, если бы я только знал тогда, от чего зависело все мое будущее. Действительно я почувствовал недоверие, почти отвращение к этому очаровательному, но циничному человеку, и он это заметил. Но теперь все подозрения исчезли сразу, и я сжал его руку в приливе удвоенной радости.
   – Мой милый друг, ваше предостережение опоздало, – воскликнул я весело, – кто бы вы ни были и каким бы вы ни казались в собственных глазах, я нахожу вас крайне симпатичным и себя осчастливленным вашим знакомством. Мой старый друг Кэррингтон действительно услужил мне, устроив нашу встречу: уверяю вас, что я горжусь вашей дружбой. Вы на себя клевещете и испытываете в этом какое-то наслаждение, но вы ведь знаете старинную пословицу: «Не так страшен черт, как его малюют!»
   – Это правда, – задумчиво прошептал князь, – бедный черт! Его недостатки преувеличены, итак, мы будем друзьями?
   – Надеюсь; я первый не нарушу этого дружеского договора!
   Темные глаза князя уставились на меня пытливо, и в глубине их сверкнуло нечто в роде насмешки.
   – Договор – хорошее слово! – сказал он, – итак мы сочтем это за договор. Я хотел было помочь вам с материальной стороны, но теперь вам этого не нужно; однако мне кажется, что я могу быть вам полезным иначе: а именно, со мной вам будет легче проникнуть в высшее общество. А что касается любви, то вы конечно влюбитесь, если еще не успели влюбиться?
   – Нет, – ответил я стремительно и искренно, – я еще не встречал женщины, подходящей к моему идеалу красоты.
   Князь громко рассмеялся.
   – Ваши требования дерзки, – воскликнул он – и так ничто, кроме совершенной красоты не удовлетворит вас?… Но подумайте, мой друг, вы сами, хотя вы и недурны и хорошо сложены, вы ведь далеко не Аполлон!
   – Это к делу не относится, – сказал я, – мужчина должен выбирать женщину для личного наслаждения с такой же осторожностью, как он выбирает вино или лошадей, – а потому повторяю, я желаю совершенства… или ничего…
   – А женщина? – спросил Риманец, и глаза его при этом сверкнули.
   – Женщина не имеет права выбора, – ответил я (это был любимейший из моих аргументов, и я излагал его с удовольствием при каждом удобном случае): – она обязана соединиться с тем, кто может прилично содержать ее. Мужчина всегда мужчина, а женщина приложение к мужчине, – без красоты она не имеет права требовать, чтобы ее содержали.
   – Правильно, совершенно правильно и логично, подтвердил князь, принимая чрезвычайно серьезный вид, – я сам нисколько не симпатизирую новым идеям о какой-то интеллектуальности женщины. Женщина, в конце концов, просто самка, – ее душа лишь отражение души мужчины; она абсолютно лишена логики и рассуждать не умеет. Однако религия поддерживается этим безрассудным творением, – и любопытен факт, что несмотря на безусловное превосходство мужчины, женщине удавалось неоднократно взбаламутить мир и низвергнуть планы мудрейших королей и советников, которые должны были по логике побороть ее. В наше время справиться с женщиной стало еще трудней.
   – Это преходящее явление, – заметил я небрежно, – движение нескольких некрасивых и нелюбимых представительниц прекрасного пола. Женщины мало привлекают меня, и вряд ли я когда-нибудь женюсь.
   – Что же, у вас еще время есть; а между тем вы можете позабавиться, – сказал князь, пристально глядя на меня. – Я же могу познакомить вас с брачными рынками всего света, хотя предупреждаю, лучшего товара как в нашей столице вы не найдете нигде! Цены дешевые, мой друг, вы можете получить чудный образец блондинки или брюнетки почти задаром. В свободное время мы рассмотрим их! Я рад, что вы сами решили быть моим товарищем, – ибо я горд, я страшно горд и никогда не остаюсь в обществе человека, когда чувствую, что он сам этого не желает. А теперь, спокойной ночи!
   – Спокойной ночи, – повторил я, мы подали друг другу руку и не успели разъединить их, как яркая молния внезапно осветила всю комнату; почти в ту же минуту раздался страшнейший удар грома, электрические лампы потухли и лишь тусклое пламя камина продолжало освещать наши лица. Я невольно вздрогнул и слегка смутился, князь оставался неподвижен на том же месте, – неожиданное обстоятельство, казалось, нисколько не смутило его, – его глаза сверкали ярко, как у кошки.
   – Какая гроза, – заметил он, зимою такого грома почти не бывает! Амиэль…
   Камердинер вошел; его лицо как будто застыло, превратившись в загадочную маску.
   – Лампы потухли, – обратился к нему князь – странно, что цивилизованный мир не сумел окончательно справиться с электричеством; не можете ли вы исправить их, Амиэль?
   – Конечно, ваше сиятельство; – и через несколько минут благодаря каким-то приемам, которых я усмотреть не мог, лампочки под стеклянными колпаками вновь загорелись.
   Гром ударил еще раз и хлынул дождь.
   – Замечательная погода для января месяца, – повторил Риманец, вторично протянув мне руку, – спокойной ночи, мой друг, спите хорошо!
   – Если разъяренные стихи позволят, – ответил я с улыбкой.
   – Не обращайте внимания на стихи; человек почти уже овладел ими; по крайней мере, он на пути к этому. Амиэль, покажите мистеру Темпесту его апартаменты.
   Амиэль перешел через коридор и ввел меня в огромную богато меблированную комнату, где весело пылал огонь. Приятная теплота как бы приветствовала меня, и я, не испытывавший с самого детства такого комфорта, соединенного с таким изяществом, почувствовал себя уничтоженным сильным приливом восторга, вызванного моим неожиданным богатством. Амиэль почтительно дожидался у дверей, изредка поглядывая на меня с выражением, показавшимся мне слегка насмешливым.
   – Могу ли я чем-нибудь услужить вам? – спросил он, наконец.
   – Нет, благодарю вас, – ответил я, стараясь насколько мог придать своему голосу небрежно-покровительственный тон; я чувствовал инстинктивно, что этого человека надо придерживать в известных границах. – Вы были очень внимательны, я этого не забуду.
   Легкая улыбка проскользнула по смуглым чертам лакея.
   – Я крайне признателен, сэр, спокойной ночи.
   И Амиэль удалился. Оставшись один, я начал ходить взад и вперед по комнате, полусонно, полусознательно стараясь привести в порядок необычайные события прошедшего дня; но мой ум был отуманен и встревожен, – и перед моими глазами ясно выделялась лишь одна картина, – выдающаяся, замечательная, личность моего нового друга. Риманец! Его удивительная красота, чарующие манеры, цинизм, как-то странно смешанный с каким-то другим, более глубоким, чувством, которое я назвать не мог, мелкие, но оригинальные черты, составляющие этот образ, все это неотвязчиво вертелось в моей голове, составляя нечто неразлучное с новыми обстоятельствами моей жизни. Я начал раздеваться перед камином, изредка внимая шуму все еще шумевшего дождя и медленно удалявшегося грома.
   – Джеффри Темпест, мир перед тобой, – сказал я, лениво обращаясь к самому себе, – ты молод и обладаешь крепким здоровьем, порядочной наружностью и достаточным количеством мозгов; прибавь ко всему этому 5 миллионов фунтов стерлингов и богатого князя в качестве лучшего друга! Что ты можешь еще требовать от Фортуны? Ничего, кроме славы. А это достанется тебе легко; в наше время слава, как и любовь – вещь покупная. Звезда твоя на восходе, – прощай, изводящий литературный труд, – удовольствие, выгода и отдых вот спутники твоего будущего! Ты счастливчик, – наконец и на твоей улице праздник!
   С этими словами, я бросился на мягкую кровать и устроился для сна; засыпая, я еще слышал отдаленные удары грома. Раз мне показалось, что князь звал Амиэля диким, неистовым голосом; потом я вдруг встрепенулся и привстал под впечатлением чьих-то огненных глаз, устремленных на меня. Я продолжал сидеть в постели, стараясь разглядеть окружающий меня мрак, но огонь в камине успел уже потухнуть, я зажег электрическую лампочку – в комнате никого не было. Однако мое воображение до такой степени разыгралось, что раньше, чем мне удалось заснуть, около самого уха мне послышался чей-то свистящий шепот:
   – Тише, не беспокойте его. Пусть безумец спит в своем безумстве!..

Глава пятая

   На следующее утро я узнал, что «его сиятельство», так называли князя Риманца, жившего в этой гостинице, совершал утреннюю прогулку верхом в парке, а потому мне пришлось выпить утренний кофе наедине. Я пошел для этого в общую столовую гостиницы; мне прислуживали с удивительной предупредительностью, несмотря на мою затасканную одежду, с которой до сих пор я расстаться не мог, так как перемены у меня не было. «В котором часу я изволю завтракать? в котором часу обедать? оставляю ли я за собой комнату, где я провел ночь? Или может быть она не подходящая? Не приготовить ли мне апартаменты в роде тех, которые занимает его сиятельство?» Все эти подобострастные вопросы сперва удивили, потом позабавили меня. Какое-то тайное агентство, очевидно уже распространило слух о моем несметном богатстве, – и вот, каков был результат. Я ответил, что пока мои действия мне самому неизвестны, – через несколько часов, однако, я дам положительные приказания, а пока оставляю комнату за собой. Выпив кофе, я вышел с намерением навестить своих поверенных, но в ту минуту, когда я уже нанимал извозчика, я увидал своего нового приятеля, возвращавшегося с прогулки. Князь был верхом на великолепной кобыле с огненными глазами и твердыми мускулами; видно было, что седок только что остановился после галопа, не достаточного, однако, чтобы утомить свою лошадь. Она кружилась и вертелась между экипажами и телегами, но Риманец безусловно владел ею. Если князь показался мне красавцем накануне вечером, то он еще более понравился мне при дневном свете: легкий румянец оживлял бледность его лица и глаза блестели, радостно оживлённые утренним упражнением. Я подождал приближения князя рядом с Амиэлем, вышедшим на крыльцо как раз в то время, когда подъехал его хозяин. Риманец улыбнулся, увидав меня, и тронул свою шляпу хлыстом в знак приветствия.
   – Вы долго спали, Темпест, – сказал он, соскакивая с лошади и бросая уздечку ехавшему за ним конюху. – Завтра, вы должны поехать со мной и присоединиться к «Бригаде Печени», как прозвали модных утренних ездоков. В былое время считалось неприличным говорить о печени и о других внутренних органах нашего существа, а теперь наоборот мы испытываем некоторого рода наслаждение, когда говорим о наших недугах, болезнях и медицинских приемах! А в «Бригаде Печени», вы встретите сразу всех интересных молодых людей, продавшихся дьяволу ради золотого тельца; людей, обедавших до изнеможения и потом ездивших на горячих лошадях для моциона (кстати, я нахожу, что лошади слишком благородные животные для столь мерзкой ноши), надеясь очистить свою испорченную кровь от яда, который они сами влили в нее. Все думают, что я принадлежу к их числу, но они жестоко ошибаются.
   И князь погладил свою кобылу, раньше, чем конюх успел отвести ее.
   – Зачем же вы ездите с ними? – спросил я, улыбаясь и искренне любуясь его чудным сложением и гордым станом, казавшимся еще величественнее в верховом костюме. – Вы ходячий обман.
   – Вы правы, – ответил князь небрежно, – но не я один обманываю ближних в Лондоне. Куда вы собираетесь?
   – К поверенным, от которых я получил вчера письмо: «Бентам и Эллис», – это имя их фирмы, чем раньше я повидаюсь с ними, – тем лучше, не правда ли?
   – Да, пожалуй, однако подождите, – и князь притянул меня к себе, – необходимо, чтобы вы были при деньгах. Лучше не спрашивать у них денег вперед; право, нет надобности объяснять этим представителям закона, что вы находились накануне голодной смерти, когда получили извещение о наследстве от них. Возьмите мой бумажник, ведь вы обещались позволить мне быть вашим банкиром; а по дороге вам следовало бы зайти к хорошему портному и принарядиться; итак, до скорого…
   И князь быстро удалился. Я поспешил за ним, тронутый его предупредительностью и добротой.
   – Подождите, Лючио, подождите.
   Я в первый раз назвал его по имени; князь остановился как вкопанный.
   – Ну что же? – спросил он, глядя на меня с удивленной улыбкой.
   – Вы не даете мне времени говорить, – ответил я шёпотом; мы стояли уже в коридоре гостиницы и я не хотел, чтобы посторонние слышали наш разговор. – Дело в том, что у меня деньги есть, – или скорее, что я могу их сейчас достать, – Кэррингтон прислал мне чек в пятьдесят фунтов, – я забыл вам сказать об этом. Это крайне мило с его стороны; возьмите, по крайней мере, чек в виде гарантии, – и кстати, сколько денег в бумажнике?
   – Пятьсот фунтов бумагами и золотом – ответил князь кратко.
   – Пятьсот? мой добрый друг, это слишком много. К чему мне такая сумма?
   – Лучше иметь слишком много, чем слишком мало, – засмеялся Риманец, – дорогой Темпест, не делайте из этого какое-то важное дело. Пятьсот фунтов сущая безделица, вы можете истратить их на какой-нибудь дорожный несессер; отошлите Кэррингтону его чек, – я совсем не уничтожен его щедростью, принимая во внимание, что несколько дней до моего отъезда из Австралии на его долю выпала руда, стоящая минимум миллион.