Страница:
Татьяна Королёва
Тимур и его команда и вампиры
© Татьяна Королева, 2012
© ООО «Астрель-СПб», 2012
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()
© ООО «Астрель-СПб», 2012
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()
Глава 1
Вот уже три месяца, как командир бронедивизиона полковник Александров не был дома. Вероятно, он был на фронте.
В середине лета он прислал телеграмму, в которой предложил своим дочерям Ольге и Жене остаток каникул провести под Москвой на даче.
Сдвинув на затылок цветную косынку и опираясь на палку щетки, насупившаяся Женя стояла перед Ольгой, а та ей говорила:
– Я поехала с вещами, а ты приберешь квартиру. Можешь бровями не дергать и губы не облизывать. Потом запри дверь. Книги отнеси в библиотеку[1]. Взяла моду – брать взрослые книги по моему читательскому билету. Мопассана читаешь, а у самой тройка по истории!
– Если бы по арифметике или по физике. А то подумаешь – история, большое дело! – Женька подошла к пыльному зеркалу и показала язык отражению: – Мееее…
– Евгения, ты меня слушаешь? Ты моя сестра…
– Я – твоя сестра? Тоже мне, новость!..
– Да… но я старше! Папа велел тебе слушаться…
Женя вздохнула и оглянулась на портрет отца. Пусть Ольга старше, пусть! Зато у нее такие же, как у отца, нос, рот, брови – у них даже шрамы одинаковые. Она закатала рукав, быстро повернулась и провела тряпкой по пыльному стеклу, чтобы лучше рассмотреть собственное отражение – предплечье с меткой, похожей на ожог. Оглянулась на сестру:
– Оля, почему у всех советских людей прививка от оспы круглая, а у нас – у тебя, у меня, у папы – другая?
– Какая еще другая?
– Вот такая – похожа на цветок лилии! А кожа бледная – белоснежная, как у принцессы из сказки…
– Не говори ерунду. Прививка как прививка. – Ольга строго сдвинула брови. – Кожа тоже самая обыкновенная. Прекрати вертеться перед зеркалом. Я все напишу отцу!
– Напиши-напиши, что я, как Золушка, то с тряпкой, то с веником! – Женька состроила жалобную гримасу и вздохнула. – Только ничего ты отцу не напишешь. Что за фронт такой, на который нельзя отправить письмо по обычной почте, а можно только специальную телеграмму?
– Фронт как фронт. Хватит задавать глупые вопросы! Вот возьми, – Ольга взяла бланк телеграммы-молнии (в строчке «адрес» было выведено ее ровным круглым почерком «Особый истребительный бронедивизион Н/Ф 17–39, полковнику Александрову»), протянула сестре и скомандовала: – Отправишь на вокзале из военной комендатуры, скажешь, что спецтелеграмма. Затем садись в поезд и поезжай прямо на дачу. По дороге ни с кем не разговаривай. Ясно?
– Нет. Вдруг кто-нибудь что-нибудь спросит? Что же мне, молчать, как мещанке? А вдруг кому-нибудь сделается плохо?
– Всем будет хорошо, если ты будешь идти быстро и молча, – отрезала Ольга.
Во дворе груженная вещами полуторка дала пронзительный гудок. Ольга подхватила чехол с аккордеоном и заторопилась вниз. Женя распахнула окно, помахала тряпкой вслед машине, исчезнувшей в клубах пыли, а потом еще долго сидела на подоконнике…
Прошло меньше четверти часа, как Ольга осталась одна, и пока она раздумывала, какой тюк распаковывать в первую очередь, к остекленной веранде подскочила бойкая женщина – соседка, молочница тетя Нюра. Предложила помочь прибраться на даче и, не дожидаясь согласия, подхватила узел с подушками и принялась сновать туда-сюда, без умолку перечисляя поселковые новости:
– Дерево свалило ветром, никак не уберут. Уже с неделю тому гроза была – знатная, какой давно не припомнить. Разве ж только одно дерево завалилось? Свет потух во всем районе, мост на реке смыло, даже радио молчало, считай, три дня. Страх сказать – с церкви крест упал! Сама я не видела, но люди поговаривают, вроде как молния в него ударила: почернел весь, будто над адским пламенем закоптили. Целая комиссия с города приехала – посмотрели-посмотрели и увезли с собой. Кто их знает, с какой организации… Церковь давно закрыта, а только все равно – нехорошо. Вот и участковый говорит, волка в лесу видел. Точно, без ошибки. Настоящего волка – врать ему незачем. Он непьющий. Мужчина уже солидных лет, газеты читает, на собрания ходит в поселковый совет – ему не примерещится.
Молочница достала из ящика с посудой пустую сахарницу, протерла, поставила на стол, поманила пальцем Ольгу и понизила голос:
– Значит, слышит он ночью вроде вой, а может, и всхлипы – словно дите малое в лесу плачет… Вышел, пошел на тот плач, свернул с улицы за пригорком. Вроде и знает каждый пенек и каждую тропочку, а стало ему на душе тревожно. Вынул он с кобуры наган и тихонько дальше в лес зашагал, через кусты, к опушке. Луна как раз взошла. Свет от нее белый – словно молоко разлитое – все видать! Смотрит участковый по сторонам. Видит, сидит на поляне огромный волк, морду к небу поднял и воет, воет, да так жалобно, что сердце обмирает… Хочет он на курок нажать, ан пальцы словно занемели, ноги к земле приросли. Ни шевельнуться, ни ворохнуться ему. Так и простоял – долго ли, коротко – пока волк поднялся, глазами зыркнул – красные они, как уголья, страшные! Сохрани Царица Небесная, такие во сне увидеть! Посмотрел, да убег на старое кладбище. Знать, не волк это был вовсе, а оборотень…
– Оборотень? – шепотом повторила Ольга, ей вдруг стало тревожно.
Закат полыхал над садом кровавым заревом, огненные блики скользили по оконным стеклам. Силуэты деревьев в заброшенном саду казались черными, даже старый сарай выглядел опасным. Вдруг упала приставленная к его стене лестница, метнулись неясные тени, зашуршала трава, провода над крышей задрожали. Звякнуло где-то разбитое стекло. Недобро вскрикнула испуганная птица. Ольга присела на табурет – верить соседским россказням она не хотела, – но ладони сами собой вспотели, а страх ледяными мурашками разбежался по всему телу. Пальцы задрожали, пришлось ухватиться за край стола – так крепко, что костяшки побелели.
Молочница продолжала:
– Побрел участковый обратно, в поселок, через овраг. И наткнулся на мертвую козу! Наклонился – видит, глотка у ней порвана звериными клыками до самой кости, но кругом – ни кровиночки. Козочка-то молоденькая совсем была, пуховая. Золото, не коза! Сычихи, с седьмого дома. Вы ее знаете: у которой сын сидит третий год, и внучок в родню – первый хулиган на поселке, по чужим садам озорует. То яблоню обтрясет, то забор сломает, в кармане – заточка. Да. Прямо не дитё, а готовый урка…
Слушая молочницу, Ольга смотрела во двор – туда, где среди запущенного фруктового сада стоял ветхий сарай. Вдруг над ним, как вспышка, взметнулся вверх красный флаг, взмыл в самое небо и… исчез. Ольга зажмурилась и снова посмотрела на крышу сарая – наверное, флаг ей просто привиделся в алых лучах заката. Но и этого оказалось достаточно, чтобы девушка очнулась, стряхнула оцепенение и вскочила на ноги.
Ей стало стыдно: отец наверняка отругает ее, если узнает, что Ольга оставила младшую сестру в Москве одну, убираться в квартире, чтобы проучить за строптивый характер. Пока она сидит здесь и слушает сплетни малограмотной соседки, Женька одна-одинешенька шагает от станции прямо к заброшенному саду у развалин барской усадьбы. Там и волк, и хулиганы с финками, и дохлые козы, и овраг, полный крапивы, и до кладбища рукой подать! Сегодня прибудут еще два московских поезда. Ольга не знала точно, когда прибудет ее строптивая сестренка – от такой, как Женька, можно было ожидать всякого. Если повезет, она хотя бы успеет ее встретить. Надо было спешно спровадить соседку и бежать на станцию.
– Скоро стемнеет. Вы идите, тетя Нюра, дальше я сама справлюсь.
– С чем справляться-то? Все уже перемыли – расставили – застелили, – опешила молочница. – Хоть бы поблагодарили, что ли…
– Ой, извините – спасибо! Спасибо вам большое!
– Давайте молочка вам занесу? Завтра, с утренней дойки, свеженькое, парное…
– Молочка не надо. Ничего больше не надо. До свидания. – Ольга пожала женщине руку, скоренько выставила за калитку и побежала обратно в дом.
Почему, почему она оставила в Москве отцовский наградной браунинг? Ольга набросила жакет и оглядела комнату в поисках подходящего оружия. Дедушкина двустволка не подходила – слишком большая. Кухонный нож? Она со звоном вытряхнула посуду из ящика. Нет – затупился! Это не финка, даже не заточка… Заточки – любимого оружия городского хулиганья – в их доме, конечно, нет. Зато есть острый складной нож, с серебряной змейкой на ручке, отец называет его «егерским». Таким ножом очень удобно открывать банки с тушенкой и сгущенным молоком. Ольга схватила нож, бросила в сумочку, притворила дверь и через огороды помчалась на станцию.
Неделю назад здесь появился новый жилец. Человек высокой культуры, поскольку поет романсы и арии не хуже репродуктора, и зажиточный, если судить по сплошь заграничной одежде, и вообще – что называется, видный мужчина, статный и высокий, похожий на артиста из заграничной киноленты. Сравнение напрашивалось само собой, потому что говорил он с вязким иностранным акцентом.
Пожалуй, он был красивым, только молочница не решалась назвать его так из-за суеверного чувства – смутная тревога закипала в груди под цветастым крепдешиновым платьем. Встретиться глазами с новым дачником было все равно, что встать на краю высокого обрыва над рекой и смотреть в быструю воду. Оттолкнись, пролети один миг как вольная птица, и окажешься за чертой, в совсем другом мире, про который смертному человеку знать до поры не положено!
От этих мыслей женщина зябко передернула плечами и в нерешительности остановилась у калитки – по счастью, дачник большую часть времени носил очки с дымчатыми стеклами, как обыкновенный научный работник. Таких в поселке, прозванном «профессорские дачи», полным полно. В большинстве ученые – народ безобидный и непрактичный. Молочница решительно вошла во двор и окликнула дачника, дремавшего в плетеном кресле на тенистой веранде:
– Молочко брать будете? Пятьдесят копеек кружечка, с утра занесу… Другие по семьдесят просят, так у них молоко стоит в подполе по три дня. На керогазе разогреют и продают как парное. А я нет – мне чужого не надо…
– Ладно, занесите, – дачник потянулся и указал на высокий белый кувшин, – сколько сюда войдет?
– Кружки три-четыре…
– Хорошо, пусть будет четыре. – Он подошел к калитке, артистически повертел в руках модную мягкую шляпу, протянул ей хрустящую трешку. – Не заметили, случайно, куда побежала та милая девушка? Кажется, ее имя Ольга?
– Ольга, точно. Александровых старшая дочка. – Молочница стала рыться в кармане в поисках сдачи. – Думаю, на станцию побежала – куда еще ей бегать? В клуб они не ходят, на танцы тоже. Женихов нету. Понеслась телеграмму, что ли, отправлять папаше своему. Ох и нравная девица, скажу вам по-соседски, а меньшая – та совсем малахольная…
Дачник не дослушал, провел ладонью по безупречно уложенным волосам, темным как вороново крыло, надел шляпу, с кошачьей грацией перемахнул через забор и тоже помчался в сторону станции.
– Сдача! Сдачу возьмите! – крикнула молочница вслед. Она была женщиной порядочной и, поколебавшись, решила оставить деньги под кувшином. Прошла по дорожке, поднялась на крашенную ярко-зеленым, увитую виноградом веранду, и осмотрелась. Дверь в комнаты была прикрыта, на венском стульчике лежала вышитая подушка и шелковое кашне, а в темном, прохладном углу стоял молочный бидон.
Неужели расторопная Сычиха уже приспособилась продавать денежному дачнику прогорклое молоко целыми бидонами? Хорошо бы узнать точно – любознательная молочница настороженно оглянулась и чуть сдвинула крышку. В бидоне обнаружилось что-то темное, и запах пошел странный – тяжелый, сладковатый. Так пахнет в сарае, когда зарежут кабанчика. Поморщившись, она подняла крышку – густая, бурая жидкость в бидоне очень напоминала кровь…
Женщина охнула, ноги стали ватными, пришлось ухватиться за дверную ручку, чтобы устоять. Под тяжестью навалившегося тела дверь скрипнула, приоткрылась – потянуло мертвым, кладбищенским холодом. Во рту у молочницы пересохло от страха – из комнаты донеслось глухое рычание, сверкнули в темноте желтые волчьи глаза!
Перепуганная женщина глухо охнула, суетливо спустилась с веранды и попятилась к калитке, сжимая в кулаке злополучную рублевку. А когда ее неожиданно и резко окрикнули, схватилась за сердце:
– Гражданочка! Вы чем занимаетесь на чужом участке? – У калитки притормозила мотоциклетка участкового.
– Я?.. – Молочница рысью помчалась к нему с нехорошей дачи – откуда только силы взялись. – Ох… Вы? Павел Карпович! Я пока сдачу искала, дачник через забор убег, так я зашла оставить. Только…
– Непорядок обнаружился?
– Бог с ним со всем. Собака огромная в комнатах, думаю, сейчас ка-а-ак кинется на меня… зачем им такую в доме держать? Ей на цепи самое место! – тараторила молочница. – Чуть сердце не выскочило! Счастье, что вы ехали по нашей улице, товарищ Квакин!
– Хозяин куда убег-то? Разговор у меня к нему.
– Кто ж его знает? Увидел дочку Александровых, подхватился и за ней.
– Дело молодое, – хмыкнул в усы милиционер. – Побежали в клуб, точно говорю. Сегодня демонстрируется заграничная кинокартина «Шпион в маске»[2]. Единственный сеанс! Сходили бы, Анна Никифоровна, развеялись. Совсем вы захлопотались и лицом бледные…
Молочница поправила косынку, улыбнулась, но в силу природной скромности и вдовьего положения принялась отказываться:
– Что вы, что вы… Я только сейчас ужаса натерпелась. Кино, небось, тоже про страшное. А я – женщина одинокая, мне боязно по ночи из клуба возвращаться!
– Так я вас доставлю в лучшем виде, – пообещал участковый, хлопнув рукой по пустой коляске. – Мне по должности предписывается беречь покой граждан в ночное время суток. Садитесь, Анна Никифоровна!
– Так сдачу же я задолжала… – Женщина оглянулась на дом номер тринадцать.
– Сдачу себе оставьте. Тутошний жилец копейничать не станет – на днях моему племяннику-охламону, шутка сказать, трояк дал, чтобы вещи поднес…
Анна Никифоровна смущенно улыбнулась, кивнула и грузно уселась в мотоциклетную коляску. Несмотря на скромную должность, участковый был мужчина положительный, вдовой женщине где искать лучшего? Поэтому с его главным недостатком в виде племянника-урки, похлеще Сычихиного бандитского внучка, она была готова смириться. Но в историю про трояк, добровольно врученный гражданином поселковому хулиганью, все равно не поверила. Молочница давно верила исключительно тому, что видела собственными глазами! Только свидетелей у происшествия не имелось. То, что случилось на станции ровно неделю назад, было скрыто от всех любопытствующих особ…
В середине лета он прислал телеграмму, в которой предложил своим дочерям Ольге и Жене остаток каникул провести под Москвой на даче.
Сдвинув на затылок цветную косынку и опираясь на палку щетки, насупившаяся Женя стояла перед Ольгой, а та ей говорила:
– Я поехала с вещами, а ты приберешь квартиру. Можешь бровями не дергать и губы не облизывать. Потом запри дверь. Книги отнеси в библиотеку[1]. Взяла моду – брать взрослые книги по моему читательскому билету. Мопассана читаешь, а у самой тройка по истории!
– Если бы по арифметике или по физике. А то подумаешь – история, большое дело! – Женька подошла к пыльному зеркалу и показала язык отражению: – Мееее…
– Евгения, ты меня слушаешь? Ты моя сестра…
– Я – твоя сестра? Тоже мне, новость!..
– Да… но я старше! Папа велел тебе слушаться…
Женя вздохнула и оглянулась на портрет отца. Пусть Ольга старше, пусть! Зато у нее такие же, как у отца, нос, рот, брови – у них даже шрамы одинаковые. Она закатала рукав, быстро повернулась и провела тряпкой по пыльному стеклу, чтобы лучше рассмотреть собственное отражение – предплечье с меткой, похожей на ожог. Оглянулась на сестру:
– Оля, почему у всех советских людей прививка от оспы круглая, а у нас – у тебя, у меня, у папы – другая?
– Какая еще другая?
– Вот такая – похожа на цветок лилии! А кожа бледная – белоснежная, как у принцессы из сказки…
– Не говори ерунду. Прививка как прививка. – Ольга строго сдвинула брови. – Кожа тоже самая обыкновенная. Прекрати вертеться перед зеркалом. Я все напишу отцу!
– Напиши-напиши, что я, как Золушка, то с тряпкой, то с веником! – Женька состроила жалобную гримасу и вздохнула. – Только ничего ты отцу не напишешь. Что за фронт такой, на который нельзя отправить письмо по обычной почте, а можно только специальную телеграмму?
– Фронт как фронт. Хватит задавать глупые вопросы! Вот возьми, – Ольга взяла бланк телеграммы-молнии (в строчке «адрес» было выведено ее ровным круглым почерком «Особый истребительный бронедивизион Н/Ф 17–39, полковнику Александрову»), протянула сестре и скомандовала: – Отправишь на вокзале из военной комендатуры, скажешь, что спецтелеграмма. Затем садись в поезд и поезжай прямо на дачу. По дороге ни с кем не разговаривай. Ясно?
– Нет. Вдруг кто-нибудь что-нибудь спросит? Что же мне, молчать, как мещанке? А вдруг кому-нибудь сделается плохо?
– Всем будет хорошо, если ты будешь идти быстро и молча, – отрезала Ольга.
Во дворе груженная вещами полуторка дала пронзительный гудок. Ольга подхватила чехол с аккордеоном и заторопилась вниз. Женя распахнула окно, помахала тряпкой вслед машине, исчезнувшей в клубах пыли, а потом еще долго сидела на подоконнике…
* * *
Грузовик свернул в дачный поселок, мягко зашуршал под колесами гравий. Но скоро машина остановилась – дорогу к скромной, увитой плющом даче Александровых перегораживало упавшее дерево. Водитель с помощником выпрыгнули из кабины, споро выгрузили вещи из кузова, оттащили к калитке.Прошло меньше четверти часа, как Ольга осталась одна, и пока она раздумывала, какой тюк распаковывать в первую очередь, к остекленной веранде подскочила бойкая женщина – соседка, молочница тетя Нюра. Предложила помочь прибраться на даче и, не дожидаясь согласия, подхватила узел с подушками и принялась сновать туда-сюда, без умолку перечисляя поселковые новости:
– Дерево свалило ветром, никак не уберут. Уже с неделю тому гроза была – знатная, какой давно не припомнить. Разве ж только одно дерево завалилось? Свет потух во всем районе, мост на реке смыло, даже радио молчало, считай, три дня. Страх сказать – с церкви крест упал! Сама я не видела, но люди поговаривают, вроде как молния в него ударила: почернел весь, будто над адским пламенем закоптили. Целая комиссия с города приехала – посмотрели-посмотрели и увезли с собой. Кто их знает, с какой организации… Церковь давно закрыта, а только все равно – нехорошо. Вот и участковый говорит, волка в лесу видел. Точно, без ошибки. Настоящего волка – врать ему незачем. Он непьющий. Мужчина уже солидных лет, газеты читает, на собрания ходит в поселковый совет – ему не примерещится.
Молочница достала из ящика с посудой пустую сахарницу, протерла, поставила на стол, поманила пальцем Ольгу и понизила голос:
– Значит, слышит он ночью вроде вой, а может, и всхлипы – словно дите малое в лесу плачет… Вышел, пошел на тот плач, свернул с улицы за пригорком. Вроде и знает каждый пенек и каждую тропочку, а стало ему на душе тревожно. Вынул он с кобуры наган и тихонько дальше в лес зашагал, через кусты, к опушке. Луна как раз взошла. Свет от нее белый – словно молоко разлитое – все видать! Смотрит участковый по сторонам. Видит, сидит на поляне огромный волк, морду к небу поднял и воет, воет, да так жалобно, что сердце обмирает… Хочет он на курок нажать, ан пальцы словно занемели, ноги к земле приросли. Ни шевельнуться, ни ворохнуться ему. Так и простоял – долго ли, коротко – пока волк поднялся, глазами зыркнул – красные они, как уголья, страшные! Сохрани Царица Небесная, такие во сне увидеть! Посмотрел, да убег на старое кладбище. Знать, не волк это был вовсе, а оборотень…
– Оборотень? – шепотом повторила Ольга, ей вдруг стало тревожно.
Закат полыхал над садом кровавым заревом, огненные блики скользили по оконным стеклам. Силуэты деревьев в заброшенном саду казались черными, даже старый сарай выглядел опасным. Вдруг упала приставленная к его стене лестница, метнулись неясные тени, зашуршала трава, провода над крышей задрожали. Звякнуло где-то разбитое стекло. Недобро вскрикнула испуганная птица. Ольга присела на табурет – верить соседским россказням она не хотела, – но ладони сами собой вспотели, а страх ледяными мурашками разбежался по всему телу. Пальцы задрожали, пришлось ухватиться за край стола – так крепко, что костяшки побелели.
Молочница продолжала:
– Побрел участковый обратно, в поселок, через овраг. И наткнулся на мертвую козу! Наклонился – видит, глотка у ней порвана звериными клыками до самой кости, но кругом – ни кровиночки. Козочка-то молоденькая совсем была, пуховая. Золото, не коза! Сычихи, с седьмого дома. Вы ее знаете: у которой сын сидит третий год, и внучок в родню – первый хулиган на поселке, по чужим садам озорует. То яблоню обтрясет, то забор сломает, в кармане – заточка. Да. Прямо не дитё, а готовый урка…
Слушая молочницу, Ольга смотрела во двор – туда, где среди запущенного фруктового сада стоял ветхий сарай. Вдруг над ним, как вспышка, взметнулся вверх красный флаг, взмыл в самое небо и… исчез. Ольга зажмурилась и снова посмотрела на крышу сарая – наверное, флаг ей просто привиделся в алых лучах заката. Но и этого оказалось достаточно, чтобы девушка очнулась, стряхнула оцепенение и вскочила на ноги.
Ей стало стыдно: отец наверняка отругает ее, если узнает, что Ольга оставила младшую сестру в Москве одну, убираться в квартире, чтобы проучить за строптивый характер. Пока она сидит здесь и слушает сплетни малограмотной соседки, Женька одна-одинешенька шагает от станции прямо к заброшенному саду у развалин барской усадьбы. Там и волк, и хулиганы с финками, и дохлые козы, и овраг, полный крапивы, и до кладбища рукой подать! Сегодня прибудут еще два московских поезда. Ольга не знала точно, когда прибудет ее строптивая сестренка – от такой, как Женька, можно было ожидать всякого. Если повезет, она хотя бы успеет ее встретить. Надо было спешно спровадить соседку и бежать на станцию.
– Скоро стемнеет. Вы идите, тетя Нюра, дальше я сама справлюсь.
– С чем справляться-то? Все уже перемыли – расставили – застелили, – опешила молочница. – Хоть бы поблагодарили, что ли…
– Ой, извините – спасибо! Спасибо вам большое!
– Давайте молочка вам занесу? Завтра, с утренней дойки, свеженькое, парное…
– Молочка не надо. Ничего больше не надо. До свидания. – Ольга пожала женщине руку, скоренько выставила за калитку и побежала обратно в дом.
Почему, почему она оставила в Москве отцовский наградной браунинг? Ольга набросила жакет и оглядела комнату в поисках подходящего оружия. Дедушкина двустволка не подходила – слишком большая. Кухонный нож? Она со звоном вытряхнула посуду из ящика. Нет – затупился! Это не финка, даже не заточка… Заточки – любимого оружия городского хулиганья – в их доме, конечно, нет. Зато есть острый складной нож, с серебряной змейкой на ручке, отец называет его «егерским». Таким ножом очень удобно открывать банки с тушенкой и сгущенным молоком. Ольга схватила нож, бросила в сумочку, притворила дверь и через огороды помчалась на станцию.
* * *
Молочница, обиженно поджав губы, посмотрела вслед девушке. Признаться по правде, она рассчитывала на более существенное вознаграждение, чем обычное слово. Наглость командирской дочки глубоко задела трудолюбивую женщину. Пусть не пятерку, но хоть бы трояк на корм скотине могла выделить?! За «спасибо» корова не доится! Она со вздохом поправила косынку и направилась к дому номер тринадцать, на другой стороне улицы.Неделю назад здесь появился новый жилец. Человек высокой культуры, поскольку поет романсы и арии не хуже репродуктора, и зажиточный, если судить по сплошь заграничной одежде, и вообще – что называется, видный мужчина, статный и высокий, похожий на артиста из заграничной киноленты. Сравнение напрашивалось само собой, потому что говорил он с вязким иностранным акцентом.
Пожалуй, он был красивым, только молочница не решалась назвать его так из-за суеверного чувства – смутная тревога закипала в груди под цветастым крепдешиновым платьем. Встретиться глазами с новым дачником было все равно, что встать на краю высокого обрыва над рекой и смотреть в быструю воду. Оттолкнись, пролети один миг как вольная птица, и окажешься за чертой, в совсем другом мире, про который смертному человеку знать до поры не положено!
От этих мыслей женщина зябко передернула плечами и в нерешительности остановилась у калитки – по счастью, дачник большую часть времени носил очки с дымчатыми стеклами, как обыкновенный научный работник. Таких в поселке, прозванном «профессорские дачи», полным полно. В большинстве ученые – народ безобидный и непрактичный. Молочница решительно вошла во двор и окликнула дачника, дремавшего в плетеном кресле на тенистой веранде:
– Молочко брать будете? Пятьдесят копеек кружечка, с утра занесу… Другие по семьдесят просят, так у них молоко стоит в подполе по три дня. На керогазе разогреют и продают как парное. А я нет – мне чужого не надо…
– Ладно, занесите, – дачник потянулся и указал на высокий белый кувшин, – сколько сюда войдет?
– Кружки три-четыре…
– Хорошо, пусть будет четыре. – Он подошел к калитке, артистически повертел в руках модную мягкую шляпу, протянул ей хрустящую трешку. – Не заметили, случайно, куда побежала та милая девушка? Кажется, ее имя Ольга?
– Ольга, точно. Александровых старшая дочка. – Молочница стала рыться в кармане в поисках сдачи. – Думаю, на станцию побежала – куда еще ей бегать? В клуб они не ходят, на танцы тоже. Женихов нету. Понеслась телеграмму, что ли, отправлять папаше своему. Ох и нравная девица, скажу вам по-соседски, а меньшая – та совсем малахольная…
Дачник не дослушал, провел ладонью по безупречно уложенным волосам, темным как вороново крыло, надел шляпу, с кошачьей грацией перемахнул через забор и тоже помчался в сторону станции.
– Сдача! Сдачу возьмите! – крикнула молочница вслед. Она была женщиной порядочной и, поколебавшись, решила оставить деньги под кувшином. Прошла по дорожке, поднялась на крашенную ярко-зеленым, увитую виноградом веранду, и осмотрелась. Дверь в комнаты была прикрыта, на венском стульчике лежала вышитая подушка и шелковое кашне, а в темном, прохладном углу стоял молочный бидон.
Неужели расторопная Сычиха уже приспособилась продавать денежному дачнику прогорклое молоко целыми бидонами? Хорошо бы узнать точно – любознательная молочница настороженно оглянулась и чуть сдвинула крышку. В бидоне обнаружилось что-то темное, и запах пошел странный – тяжелый, сладковатый. Так пахнет в сарае, когда зарежут кабанчика. Поморщившись, она подняла крышку – густая, бурая жидкость в бидоне очень напоминала кровь…
Женщина охнула, ноги стали ватными, пришлось ухватиться за дверную ручку, чтобы устоять. Под тяжестью навалившегося тела дверь скрипнула, приоткрылась – потянуло мертвым, кладбищенским холодом. Во рту у молочницы пересохло от страха – из комнаты донеслось глухое рычание, сверкнули в темноте желтые волчьи глаза!
Перепуганная женщина глухо охнула, суетливо спустилась с веранды и попятилась к калитке, сжимая в кулаке злополучную рублевку. А когда ее неожиданно и резко окрикнули, схватилась за сердце:
– Гражданочка! Вы чем занимаетесь на чужом участке? – У калитки притормозила мотоциклетка участкового.
– Я?.. – Молочница рысью помчалась к нему с нехорошей дачи – откуда только силы взялись. – Ох… Вы? Павел Карпович! Я пока сдачу искала, дачник через забор убег, так я зашла оставить. Только…
– Непорядок обнаружился?
– Бог с ним со всем. Собака огромная в комнатах, думаю, сейчас ка-а-ак кинется на меня… зачем им такую в доме держать? Ей на цепи самое место! – тараторила молочница. – Чуть сердце не выскочило! Счастье, что вы ехали по нашей улице, товарищ Квакин!
– Хозяин куда убег-то? Разговор у меня к нему.
– Кто ж его знает? Увидел дочку Александровых, подхватился и за ней.
– Дело молодое, – хмыкнул в усы милиционер. – Побежали в клуб, точно говорю. Сегодня демонстрируется заграничная кинокартина «Шпион в маске»[2]. Единственный сеанс! Сходили бы, Анна Никифоровна, развеялись. Совсем вы захлопотались и лицом бледные…
Молочница поправила косынку, улыбнулась, но в силу природной скромности и вдовьего положения принялась отказываться:
– Что вы, что вы… Я только сейчас ужаса натерпелась. Кино, небось, тоже про страшное. А я – женщина одинокая, мне боязно по ночи из клуба возвращаться!
– Так я вас доставлю в лучшем виде, – пообещал участковый, хлопнув рукой по пустой коляске. – Мне по должности предписывается беречь покой граждан в ночное время суток. Садитесь, Анна Никифоровна!
– Так сдачу же я задолжала… – Женщина оглянулась на дом номер тринадцать.
– Сдачу себе оставьте. Тутошний жилец копейничать не станет – на днях моему племяннику-охламону, шутка сказать, трояк дал, чтобы вещи поднес…
Анна Никифоровна смущенно улыбнулась, кивнула и грузно уселась в мотоциклетную коляску. Несмотря на скромную должность, участковый был мужчина положительный, вдовой женщине где искать лучшего? Поэтому с его главным недостатком в виде племянника-урки, похлеще Сычихиного бандитского внучка, она была готова смириться. Но в историю про трояк, добровольно врученный гражданином поселковому хулиганью, все равно не поверила. Молочница давно верила исключительно тому, что видела собственными глазами! Только свидетелей у происшествия не имелось. То, что случилось на станции ровно неделю назад, было скрыто от всех любопытствующих особ…
Глава 2
В ту ночь, неделю назад, воздух замер – прозрачный и тихий, каким бывает только перед грозой. Единственный тусклый фонарь освещал перрон, на который прибыл московский скорый. Из мягкого вагона проводник с почтением выставил два кожаных чемодана. Следом за багажом выпрыгнула огромная овчарка с рыжими подпалинами: на широком кожаном ошейнике сверкала латунная бирка с кличкой животного – «Bertha». Собака уселась рядом с вещами, вывалив влажный язык. Только после этого на утоптанную платформу легко спрыгнул гражданин в модных кожаных ботинках, полосатом костюме заграничного покроя и кремовой шелковой рубашке. Гражданин, сделав шаг в сторону от света, вытащил из кармана желтую пачку иностранных сигарет, щелкнул зажигалкой и прикурил. Лицо у него оказалось властное, с высокими скулами и тонкими губами.
Четыре пары глаз разглядывали новоприбывшего очень внимательно. На секунду наблюдателям показалось, что глаза незнакомца лучатся опасным красноватым светом. Но это был всего лишь обман зрения – несмотря на поздний час, гость остался в темных очках. Огонек зажигалки отражался в их стеклах. Еще наблюдатели отметили коричневый в крапинку шейный платок, мягкую шляпу – и, что уж совсем странно, – перчатки из замши.
– Смотри, руки в перчатках! Наверняка шпион, – облизнув губы, прошептал крепкий мальчишка в матросской тельняшке на вырост, по прозвищу Гейко.
– Нет, самый обычный иностранец. Они все такие, – заверил приятеля Коля Колокольников, мальчуган помладше, в клетчатых брючках-гольф и пилотке. – Что шпионам искать в нашем дачном поселке? Кур считать? Коз доить? Глупость эти ночные дежурства, я сам Тимуру завтра скажу. Его ругать некому, хоть всю ночь пробегай, а мне от деда достанется, тебе от бабки нагорит. Идем! – Мальчишки, один за другим, выбрались из укрытия – за брошенным пивным ларьком, и зашагали по платформе.
– Молодые люди, – окликнул ребят иностранный гость на вполне сносном русском языке и вытащил из тугого кожаного портмоне купюру, – подскажите, где найти носильщика донести мой багаж?
– Мы не люди. Мы пионеры. Вообще, товарищ, в советской стране нет прислуги! – торжественно объявил Коля.
– Нищих у нас тоже нет! Спрячьте ваши деньги, они никому не нужны, – не сбавляя шага, добавил Гейко. – С багажом сами управитесь. – Ребята исчезли в темной аллее.
В тени куста сирени перешептывались два других молодцеватых подростка:
– Артист, говорю тебе! Горло платком подвязано, значит, оперу поет, – просипел гроза поселковых садов Михаил Квакин. Его подручный по прозвищу Фигура сдвинул на затылок кепку, присмотрелся и отрицательно замотал головой:
– Не-е-е. Видал я в Москве артистов. Тенора – фраера. Этот на фраера не похож, по всему видно, серьезный мужчина. В перчатках, при кашне. Отчим рассказывал, сейчас среди воров пошла мода на заграничные кашне. Может, он вор?
– Что за интерес вору в нашем поселке? – усомнился Квакин. – Ни сберегательной кассы, ни универмага, даже аптеки нету. По дачам только ребятишки с мамками да няньками, соседки друг у друга по рублю на молоко занимают.
– А может, он того-этого, уже украл? – шмыгнул носом Фигура. – Набил барахлом полные чемоданы и хочет здесь отсидеться, пока милиция с ног сбивается, его разыскивает. Видал, денег полный лопатник. Откуда у обычного гражданина купюры в таком количестве?
Аргумент заставил Квакина задуматься, он вытащил из-за уха папироску, позаимствованную утром из дядиной мятой пачки, подтолкнул Фигуру вперед:
– Пойдем, что ли, вещички поднесем…
– Ты что, воры не работают! Никогда…
– Какие мы воры? Два кило яблок обтрясли. Смех один! Дядя Паша говорит, даже на статью не потянет. А за трояк можно и курева купить, и еще на шоколад останется.
– Куркуль ты, Мишка, – вздохнул Фигура, но потрусил следом за атаманом.
Квакин шагнул в кружок света под фонарем, кашлянул, протянул к залетному незнакомцу руку с папироской:
– Извиняюсь, гражданин, прикурить не найдется? – Зажигалка в руке «иностранца» исправно щелкнула, парнишка затянулся, с прищуром глянул на нового знакомого. – Вам, случайно, вещички поднести не требуется?
– Требуется, – гость ногой пододвинул чемодан в сторону добровольного помощника. – Отнесите до тринадцатого номера, улица Зеленая.
Квакин уперся ногой в чемодан, с сомнением почесал затылок:
– Гляди, тяжелый какой. Трешница с вас, гражданин хороший…
– Простите?
– Три рубля нам дадите, дяденька, за работу? – громко, как у глухого, уточнил Фигура.
Загадочный человек растянул губы в некое подобие улыбки, снял очки – глаза у него были холодными, серыми и мертвыми, как талый лед в реке. Он внимательно оглядел подростков, прошептал:
– О! Я дам вам нечто большее… гораздо большее…
Сычиха отперла резные дверцы буфета. Там, в глубине полки, была припрятана старинная икона с лампадкой и бутыль святой воды. Женщина трижды перекрестилась, отлила воды во флакон из-под духов, взяла с полки маленький серебряный крестик, а затем вынула из ящика катушку ниток с иглой – спрятала в карман передника, – прихватила сковороду с жареной картошкой и направилась к тринадцатому дому – поглядеть, как живется Тимке – мальчишке Гореевых.
Мальчишка крепко спал на кожаном диване, накрывшись простыней, – набегался за день. Сычиха не стала зажигать свет, бесшумно перевесила на спинку стула пионерский галстук, взяла брюки и синюю рубашку. На веранде она сбрызнула одежду святой водой, потом, покряхтев, вдела нитку в иголку, аккуратно вывернула карман брюк и зашила в подкладку серебряный крестик.
– Так-то оно лучше, а то дите мотается, как неприкаянное. Еще сглазят, – бормотала старуха. С первыми раскатами грозы она заторопилась домой, перекрестив на прощание белобрысый затылок соседского мальчика, и аккуратно захлопнула за собой двери.
Вот как обстояли дела в поселке накануне памятной грозы.
Останутся справа развалины старинной графской усадьбы, а там и до станции рукой подать, подбадривала себя девушка, там огни, свистят поезда дальнего следования, бегут по рельсам электрички, толпятся на платформе советские граждане. Ольга прибавила шагу и, чтобы не чувствовать себя совсем одинокой в запущенном саду, больше похожем на лес, стала напевать кавалерийский марш:
Девушка попыталась нагнать туфлю-беглянку, подпрыгивала на одной ножке, но не удержалась и свалилась, над ее головой темной массой сомкнулись ветки орешника – веселый кураж сразу исчез.
Ольге стало по-настоящему страшно – она почувствовала, что не одна в этом заброшенном зеленом уголке. Тревожно шуршали листья, хлопали крыльями вспугнутые пичуги, по небу медленно поднималась огромная, полная луна.
– Кто здесь? – крикнула Ольга в темноту, засунула руку в сумочку и сурово сдвинула брови. – Хватит прятаться! Выходите! Иначе я!..
Из-за куста появился высокий брюнет в прекрасно сшитом костюме, приветственно приподнял мягкую шляпу:
– Простите, я не хотел вас напугать… – Он приблизился к Ольге.
– Стойте там, или сейчас буду стрелять!
Незнакомец послушно остановился и улыбнулся: у него были ровные, белоснежные зубы, как у сильного дикого зверя.
– В меня давно никто не стрелял, – он протянул вперед руку с ее потерянной туфлей, – Мне кажется, это ваша…
– Зачем вы прятались и следили за мной? – Ольга поднялась. – Как шпион.
– Следил? Я всего лишь слушал, как дивно вы поете! Хотя слишком воинственно для юной девушки… – Незнакомец начал повторять песню профессионально поставленным голосом, но быстро спутался в словах:
– Вы артист?
– Нет, я всего лишь люблю оперу…
– Поете в самодеятельности? – Девушка взяла из рук незнакомца туфлю и облокотилась на его крепкое предплечье, чтобы надеть.
Незнакомец чуть заметно поморщился, слегка отстранился, кивнул на сумочку:
– Послушайте, что у вас там? Действительно браунинг? Или серебряная ложечка?
Четыре пары глаз разглядывали новоприбывшего очень внимательно. На секунду наблюдателям показалось, что глаза незнакомца лучатся опасным красноватым светом. Но это был всего лишь обман зрения – несмотря на поздний час, гость остался в темных очках. Огонек зажигалки отражался в их стеклах. Еще наблюдатели отметили коричневый в крапинку шейный платок, мягкую шляпу – и, что уж совсем странно, – перчатки из замши.
– Смотри, руки в перчатках! Наверняка шпион, – облизнув губы, прошептал крепкий мальчишка в матросской тельняшке на вырост, по прозвищу Гейко.
– Нет, самый обычный иностранец. Они все такие, – заверил приятеля Коля Колокольников, мальчуган помладше, в клетчатых брючках-гольф и пилотке. – Что шпионам искать в нашем дачном поселке? Кур считать? Коз доить? Глупость эти ночные дежурства, я сам Тимуру завтра скажу. Его ругать некому, хоть всю ночь пробегай, а мне от деда достанется, тебе от бабки нагорит. Идем! – Мальчишки, один за другим, выбрались из укрытия – за брошенным пивным ларьком, и зашагали по платформе.
– Молодые люди, – окликнул ребят иностранный гость на вполне сносном русском языке и вытащил из тугого кожаного портмоне купюру, – подскажите, где найти носильщика донести мой багаж?
– Мы не люди. Мы пионеры. Вообще, товарищ, в советской стране нет прислуги! – торжественно объявил Коля.
– Нищих у нас тоже нет! Спрячьте ваши деньги, они никому не нужны, – не сбавляя шага, добавил Гейко. – С багажом сами управитесь. – Ребята исчезли в темной аллее.
В тени куста сирени перешептывались два других молодцеватых подростка:
– Артист, говорю тебе! Горло платком подвязано, значит, оперу поет, – просипел гроза поселковых садов Михаил Квакин. Его подручный по прозвищу Фигура сдвинул на затылок кепку, присмотрелся и отрицательно замотал головой:
– Не-е-е. Видал я в Москве артистов. Тенора – фраера. Этот на фраера не похож, по всему видно, серьезный мужчина. В перчатках, при кашне. Отчим рассказывал, сейчас среди воров пошла мода на заграничные кашне. Может, он вор?
– Что за интерес вору в нашем поселке? – усомнился Квакин. – Ни сберегательной кассы, ни универмага, даже аптеки нету. По дачам только ребятишки с мамками да няньками, соседки друг у друга по рублю на молоко занимают.
– А может, он того-этого, уже украл? – шмыгнул носом Фигура. – Набил барахлом полные чемоданы и хочет здесь отсидеться, пока милиция с ног сбивается, его разыскивает. Видал, денег полный лопатник. Откуда у обычного гражданина купюры в таком количестве?
Аргумент заставил Квакина задуматься, он вытащил из-за уха папироску, позаимствованную утром из дядиной мятой пачки, подтолкнул Фигуру вперед:
– Пойдем, что ли, вещички поднесем…
– Ты что, воры не работают! Никогда…
– Какие мы воры? Два кило яблок обтрясли. Смех один! Дядя Паша говорит, даже на статью не потянет. А за трояк можно и курева купить, и еще на шоколад останется.
– Куркуль ты, Мишка, – вздохнул Фигура, но потрусил следом за атаманом.
Квакин шагнул в кружок света под фонарем, кашлянул, протянул к залетному незнакомцу руку с папироской:
– Извиняюсь, гражданин, прикурить не найдется? – Зажигалка в руке «иностранца» исправно щелкнула, парнишка затянулся, с прищуром глянул на нового знакомого. – Вам, случайно, вещички поднести не требуется?
– Требуется, – гость ногой пододвинул чемодан в сторону добровольного помощника. – Отнесите до тринадцатого номера, улица Зеленая.
Квакин уперся ногой в чемодан, с сомнением почесал затылок:
– Гляди, тяжелый какой. Трешница с вас, гражданин хороший…
– Простите?
– Три рубля нам дадите, дяденька, за работу? – громко, как у глухого, уточнил Фигура.
Загадочный человек растянул губы в некое подобие улыбки, снял очки – глаза у него были холодными, серыми и мертвыми, как талый лед в реке. Он внимательно оглядел подростков, прошептал:
– О! Я дам вам нечто большее… гораздо большее…
* * *
В тот самый памятный вечер, неделю назад, накануне грозы, жительница седьмого дома, по фамилии Сычева, больше известная в поселке как Сычиха, маялась бессонницей. Скверное предчувствие заставило ее выглянуть в окно – проверить соседскую дачу. Шуточное ли дело – оставить мальца без надзора на половину лета! Когда еще приедет его родственник? Приедет ли вообще? Она тяжело вздохнула – ясно, не от хорошей жизни мамаша оставила сына и помчалась в город. Говорят, сейчас многих с тюрем выпускают – за мужа хлопочет. Только один Господь ведает, чем такие хлопоты могут кончиться…Сычиха отперла резные дверцы буфета. Там, в глубине полки, была припрятана старинная икона с лампадкой и бутыль святой воды. Женщина трижды перекрестилась, отлила воды во флакон из-под духов, взяла с полки маленький серебряный крестик, а затем вынула из ящика катушку ниток с иглой – спрятала в карман передника, – прихватила сковороду с жареной картошкой и направилась к тринадцатому дому – поглядеть, как живется Тимке – мальчишке Гореевых.
Мальчишка крепко спал на кожаном диване, накрывшись простыней, – набегался за день. Сычиха не стала зажигать свет, бесшумно перевесила на спинку стула пионерский галстук, взяла брюки и синюю рубашку. На веранде она сбрызнула одежду святой водой, потом, покряхтев, вдела нитку в иголку, аккуратно вывернула карман брюк и зашила в подкладку серебряный крестик.
– Так-то оно лучше, а то дите мотается, как неприкаянное. Еще сглазят, – бормотала старуха. С первыми раскатами грозы она заторопилась домой, перекрестив на прощание белобрысый затылок соседского мальчика, и аккуратно захлопнула за собой двери.
Вот как обстояли дела в поселке накануне памятной грозы.
* * *
Сейчас небо было чистым и звездным, совсем стемнело. Ольга не пошла по аллее мимо поселкового кладбища, а решила срезать угол, чтобы было быстрее, и побежала прямо по мокрой от вечерней росы зеленой траве. Миновала огороды, зашагала вдоль сараев прямиком к оврагу.Останутся справа развалины старинной графской усадьбы, а там и до станции рукой подать, подбадривала себя девушка, там огни, свистят поезда дальнего следования, бегут по рельсам электрички, толпятся на платформе советские граждане. Ольга прибавила шагу и, чтобы не чувствовать себя совсем одинокой в запущенном саду, больше похожем на лес, стала напевать кавалерийский марш:
Где-то за спиной Ольги, наверное в одном из старых сараев, застучали трещотки, зазвенело битое стекло. Она оглянулась, тут же споткнулась, туфля слетела с ноги и покатилась в овраг.
Приказ: «Голов не вешать
И глядеть вперед!»
Ведь с нами Ворошилов,
Первый красный офицер,
Сумеем кровь пролить
За СССР…[3]
Девушка попыталась нагнать туфлю-беглянку, подпрыгивала на одной ножке, но не удержалась и свалилась, над ее головой темной массой сомкнулись ветки орешника – веселый кураж сразу исчез.
Ольге стало по-настоящему страшно – она почувствовала, что не одна в этом заброшенном зеленом уголке. Тревожно шуршали листья, хлопали крыльями вспугнутые пичуги, по небу медленно поднималась огромная, полная луна.
– Кто здесь? – крикнула Ольга в темноту, засунула руку в сумочку и сурово сдвинула брови. – Хватит прятаться! Выходите! Иначе я!..
Из-за куста появился высокий брюнет в прекрасно сшитом костюме, приветственно приподнял мягкую шляпу:
– Простите, я не хотел вас напугать… – Он приблизился к Ольге.
– Стойте там, или сейчас буду стрелять!
Незнакомец послушно остановился и улыбнулся: у него были ровные, белоснежные зубы, как у сильного дикого зверя.
– В меня давно никто не стрелял, – он протянул вперед руку с ее потерянной туфлей, – Мне кажется, это ваша…
– Зачем вы прятались и следили за мной? – Ольга поднялась. – Как шпион.
– Следил? Я всего лишь слушал, как дивно вы поете! Хотя слишком воинственно для юной девушки… – Незнакомец начал повторять песню профессионально поставленным голосом, но быстро спутался в словах:
Ольге понравилось.
…мы красные кавалеристы
трам-пам-пам…
– Вы артист?
– Нет, я всего лишь люблю оперу…
– Поете в самодеятельности? – Девушка взяла из рук незнакомца туфлю и облокотилась на его крепкое предплечье, чтобы надеть.
Незнакомец чуть заметно поморщился, слегка отстранился, кивнул на сумочку:
– Послушайте, что у вас там? Действительно браунинг? Или серебряная ложечка?