Коршунов Евгений. Гроза над лагуной (Лузитания - 3)

   Корнев промолчал. Он тянул коктейль и смотрел в небо. Луны не было, и звезды казались особенно яркими. С океана время от времени набегал прохладный, пахнущий прелыми водорослями ветерок и шелестел в невидимых гривах высоких королевских пальм, гладкими серыми колоннами стоящих в саду.
   Корнев перевел взгляд в глубину сада по направлению к лагуне. Там, облокотясь на белый камень парапет, лицом к лагуне, стояли юноша и девушка - Евгений и Елена.
   - Не люблю, когда опаздывают. Даже министры! - проворчал хозяин дома. Корнев взглянул на часы.
   - Скорее всего он в штабе "борцов за свободу". Мистер Кэндал разыскивал его по всему городу, звонил даже мне.
   Мангакис помрачнел.
   - Ох, как не нравятся мне эти срочные встречи с Кэндалом.
   Он встал, расправил плечи, сделал несколько шагов по саду, затем резко обернулся.
   - Кстати, почему вы упорно называете Кэндала "мистером", а не товарищем? Ведь он не скрывает, что он марксист, а его "борцы за свободу" собираются после изгнания португальцев строить "новое общество"?
   - А вам это не нравится?
   Грек внимательно посмотрел на него и отвернулся. Он молча смотрел в темноту, в сторону лагуны.
   - Завидуете?
   Корнев чуть заметно кивнул на расплывчатые силуэты Елены и Евгения.
   - Я?
   Мангакис пожал плечами, сел в заскрипевшее кресло и откинулся на его пружинистую спинку. И опять при свете, падавшем с веранды, Корнев заметил на лице отца Елены грустную улыбку. И вдруг тот заговорил - медленно, словно в раздумье:
   - А вы никогда не ощущали той пустоты в душе, когда страсти не остается, когда все проходит - и любовь, и ревность, и когда воспоминания становятся мучительными?
   Корнев удивленно посмотрел на Мангакиса. Потом непроизвольно поднес к лицу левую ладонь, стиснул большим и указательным пальцами переносицу, провел их снизу вверх, сдвигая тяжелые очки на лоб, надавил пальцами в уголки глаз и зажмурился. В мозгу вспыхнули желтые молнии, глаза пронзило болью... Корнев всегда делал так, снимая усталость глаз: это была спасительная привычка, Африка все-таки давала себя знать.
   - У вас, наверное, есть что вспомнить? - осторожно спросил он.
   Мангакис понял и мягко улыбнулся.
   - Разве я похож на героя-любовника? Он кивнул в сторону лагуны, где Елена и Евгении о чем-то оживленно разговаривали.
   - Ее мать тоже звали Еленой. Корнев удивленно вскинул голову Мангакис никогда раньше не говорил о своей жене.
   - Она... жива?
   - Жива, - просто ответил Мангакис. - Живет в Штатах, вышла замуж за преуспевающего врача. - Он поднес к губам стакан. - Когда во время отпуска мы бываем в Штатах, дочь встречается с нею.
   Корпев задумчиво смотрел прямо перед собою.
   - Вы никогда не рассказывали мне о, матери Елены... Она красива?
   - Для меня - да. Вам может показаться странным, но мы увидели друг друга - я говорю "увидели" по-настоящему, как мужчина и женщина могут увидеть друг друга, - во время отступления. Это было в сорок девятом. Мы проиграли гражданскую войну. Моя бригада была выбита из гор и отходила к морю. Елена присоединилась к нам с остатками одного небольшого отряда, тоже отходившего, к побережью. Она прекрасно стреляла из пулемета и тащила его на себе, никому не доверяя:
   высокая, тоненькая, волосы как у мальчишки. Пилотку она потеряла, но куртка и брюки на ней были такими, будто она их только что отгладила.
   Последний бой мы дали почти у самой кромки воды. За нами было море, море и баркасы, которые пригнали для нас местные рыбаки.
   С нами были раненые, женщины и дети. Я приказал спасать в первую очередь их. Остальные залегли за камнями. Фашисты знали, что нам никуда уже не уйти и мы будем драться до последнего. Они сидели и ждали, пока не подвезли минометы. Когда взорвалась первая мина, я увидел Елену. Она поднялась и пошла с гранатами вверх, по склону горы, прямо на фашистов. И мы все пошли за ней. Это было безумие, и я вдруг понял, что все эти дни, пока мы, оборванные, грязные, усталые, отступали к морю, Елена была дорога мне. Она была тогда такой же, как наша дочь сейчас, - высокой и очень тонкой.
   А потом... потом я очнулся у рыбаков. Меня, контуженного, Елена притащила в рыбачью деревню. Там нас долго скрывали под ворохом старых сетей.
   Потом мы переправились на Кипр, с Кипра на Мальту. Обвенчались мы в Ливии. Родители выслали мне денег на дорогу, и мы уехали в Штаты к моим родственникам.
   Он вздохнул и замолчал.
   - Значит, вы сражались в Греции, - с уважением заметил Корнев.
   - Нет, нет! - заторопился Мангакис. - Я не был коммунистом. Но когда в 1936 году в Греции пришел к власти фашистский режим Метаксаса, я вместе с коллегами-студентами пытался бороться против него. Родители отправили меня доучиваться в Англию. Там я получил диплом экономиста. И буквально влюбился в эту страну: после фашистского террора Англия стала для меня идеалом законности и демократии.
   В Грецию я вернулся в 1941 году - с английскими "командосами". Мы боролись уже против немецких фашистов. Потом, в сентябре 1941-го, был создан ЭАМ - национально-освободительный фронт Греции. Партизаны объединились в армию освобождения - ЭЛАС. У меня была военная подготовка, полученная в Англии. Англичане способствовали моей карьере в ЭЛАС: я стал командиром бригады. Но когда в октябре 1944 года ЭЛАС освободила почти всю Грецию, англичане высадили на нашей земле войска и вместе с греческими фашистами ударили по нашим отрядам. Английская разведка, видимо, считала меня своим человеком: я должен был со своей бригадой по их приказу в нужный момент неожиданно ударить по ЭЛАС.
   Мангакис усмехнулся.
   - А я дрался против фашистов и англичан. И должен сказать - дрался упорно.
   - Я помню, в те дни все наши газеты были забиты сообщениями из Греции, - задумчиво сказал Корнев. - Я учился в университете и писал стихи о гражданской войне в Греции.
   - А мне тогда было тридцать пять. И стихов я уже не писал. В Штатах родственники помогли мне устроиться на преподавательскую работу. Пришлось, правда, сменить имя - ведь я был "красным".
   - Собственно, без помощи американцев фашисты вряд ли бы победили.
   Мангакис покачал головой.
   - Я дал себе слово забыть о том, что было. Прошлое для меня умерло вместе с моим прежним именем.
   Голос его был запальчив, он словно продолжал какой-то давний спор. И Корнева вдруг осенило.
   - Из-за этого вы и разошлись с женой? Мангакис резко отшатнулся.
   - Нет, просто наша любовь умерла.
   - Я много читал об одной американке греческого происхождения... очень активной участнице борьбы за гражданские права в США. Но фамилия ее не греческая...
   - Это мать Елены. И хватит об этом!
   Мангакис встал.
   - Кстати, в России, по-моему, гостей принято кормить не только разговорами, - сказал он. - Или вы решили все-таки дожидаться министра?
   - Пошли!
   Корнев, несмотря на полноту, легко вскочил на ноги.
   - Елена! Евгений! - крикнул он в глубь сада и обернулся к хозяину дома: - Сорок два года и восемнадцать. Евгений относится ко мне скорее как к старшему товарищу, а не как к отцу. Не знаю, хорошо ли это...
   Мангакис усмехнулся.
   - А Елене нравится, когда где-нибудь в театре или в ресторане я ухаживаю за ней, как влюбленный старый селадон.
   Оба рассмеялись.
   Молодые люди подошли к дому.
   - А вот вы им завидуете! - тихо сказал советник, взглянув на молодых людей, и Корнев молча кивнул.
   Сейчас он смотрел на сына, этого высокого крепыша, словно бы со стороны. За последние два-три года Евгений неожиданно перерос и отца и мать. И Корневу с трудом верилось, что тринадцать лет назад он, двадцатидевятилетний корреспондент центральной московской газеты, приехал в далекую и малоизвестную страну, только что ставшую независимой, с пятилетним малышом, который с удовольствием повторял за матерью стихи: "Африка ужасна, да, да, да! Африка опасна, да, да, да!" И оба смеялись. С отцом мальчик не боялся ни горилл, ни злых крокодилов, но на всякий случай взял с собою в Африку свой пистолет - пистонный, самый любимый.
   Потом его привели в школу Святого Спасителя и представили миссис Робсон - сухой и очень строгой англичанке. Она лишь посмотрела на своего будущего ученика сквозь большие очки, и малыш испуганно затих.
   Через полгода Евгений уже довольно сносно говорил по-английски. Он учился в Габероне до девяти лет. Программу первых двух классов осилил с помощью отца и, приехав в Москву, поступил сразу в третий класс школы, где преподавание велось на английском языке. Но чтобы мальчик свой английский совершенствовал, было решено отправлять его на каникулы к отцу, в Богану.
   Первые два года Евгений жил под присмотром бабушки. Ему не нравился московский климат - особенно осень, когда холодные дожди вдруг начинали день за днем поливать землю, а деревья обнажались, их черные ветви тянулись к небу, как чьи-то изломанные руки. Зимой было чуть получше, но мальчик все же скучал по вечной зелени, по теплой желтой лагуне.
   Родители присылали ему яркие марки, черных божков, фотографии. Приходили от них интересные письма: отец писал о небольших и веселых приключениях, об удивительных встречах в африканском буше. Он был знаком с местными охотниками и колдунами, вождями племен и сказителями. И Мальчик читал его письма, словно увлекательнейшие рассказы.
   Часто в конверте оказывался и листок с русскими предложениями, написанными на английский лад: прямые, без наклона буквы, подлежащее непременно перед сказуемым. Это писала Елена - с нею мальчик подружился буквально с первого же дня учебы в школе Святого Спасителя: миссис Робсон считала, что такая дружба поможет ему скорее научиться говорить по-английски.
   На третий год бабушка заболела. Маме пришлось срочно вернуться в Москву. Мальчик часто слышал, как она говорила бабушке, что ей надоело сидеть в Богане без дела, терять стаж и знания архитектора. Она осталась в Москве.
   С тех пор и пошло: мать договаривалась, чтобы Евгения отпускали из школы еще в апреле. Его сажали в самолет, и через несколько часов в аэропорту Габерона его встречал отец. В октябре же они возвращались в Москву вместе: отец любил осень и старался захватить хоть немножко зимы.
   Он не любил жаркую влажность боганского климата.
   ГЛАВА 3
   Каноэ одно за другим с легким шорохом уткнулись в песок. Майор Хор выпрыгнул первым. Десантники знали, что делать: их было почти три десятка, прекрасно вооруженных, хорошо обученных.
   Трое осталось у лодок, остальные быстро рассыпались цепью по берегу под самым парапетом, отделявшим территорию виллы от лагуны.
   - Знаешь это место, сынок? - спросил Хор Майка. Они лежали рядом, с автоматами наизготовку, и Хор
   собирался передать на десантные суда, что высадка
   началась.
   - Это один из домов моего отца, - тихо сказал Майк.
   - Ого!
   Майор Хор посмотрел на него с любопытством.
   - А кто же здесь живет?
   - Не знаю, раньше жили мои друзья, а теперь...
   - Во всяком случае, постараемся, чтобы собственность твоего батюшки не пострадала, - деловито заметил майор.
   И опять что-то покоробило Майка в тоне майора. Этот немец (в лагере говорили, что майор немец и воевал в России) чем-то определенно ему не нравился.
   - Эй, кто там? Ко мне! - чуть слышно приказал майор в темноту. Послышался шорох, скрип песка. К ним подполз один из десантников.
   - Слушаю, сэр!
   Это был Аде.
   - Разведай, что в доме, да поосторожней. Передай остальным - оцепить виллу и ждать сигнала.
   - Слушаю, сэр!
   Даже растянувшись на песке, Аде попытался было козырнуть и щелкнуть каблуками.
   Майору это нравилось. Он и в лагере отмечал Аде за его исполнительность и старание. Именно по представлению Хора Аде получил нашивки сержанта колониальных частей португальской армии.
   Вернулся он минут через десять. Ему удалось подслушать разговор сторожей. В доме живут белые. Сейчас садятся ужинать, но ожидают, что приедет Мануэль Гвено.
   - Министр? - обрадованно удивился Хор.
   Майк подтвердил: да, министр экономики.
   Хор даже потер руки от удовольствия и зябко передернулся. В редкие минуты, когда он волновался, его вдруг охватывал озноб - это осталось на память о снегах России.
   - Отлично! Крупная птица попадет нам в руки! Он слегка толкнул Майка в бок.
   - Кстати, именно благодаря его стараниям ваш батюшка лишился плантаций в эхом райском уголке.
   Мануэль Гвено. Кулаки Майка сжались. Отец часто произносил это имя со сдержанной ненавистью. И Майку этот человек представлялся гориллообразным животным с тяжелыми руками, низким лбом и тупым взглядом. Майк не знал, что он сделал бы с Гвено, если бы встретил его. Убил бы? Пожалуй, нет.
   Майк убивал в своей жизни, но только животных. Да и отец вряд ли одобрил бы его. Нет, пусть черной работой занимаются черные, такие, как Аде. Это Майк усвоил твердо.
   Хор обернулся к Майку.
   - Дай бог, чтобы нам и дальше так везло, сынок!
   Везло? Майк промолчал, но на душе у него вдруг стало нелегко: а что, если Мангакисы живут здесь и сейчас? Нет, этого не должно быть. Ему стало страшно за то, что может произойти на этой вилле, окруженной со всех сторон головорезами Хора.
   Он пытался представить, как может выглядеть Елена сейчас Ведь тогда, пять лет назад, он был по-мальчишески влюблен в нее и из-за этого временами ненавидел своего друга Джина, которого вся школа считала избранником Елены Мангакис.
   Она была длинношеей, нескладной, голенастой девчонкой с коротко стриженными - под мальчишку - волосами. Колени были вечно сбиты, распахнутый ворот ковбойки, верхних пуговиц у которой, как правило, не хватало, позволял видеть торчащие ключицы.
   Хозяйство Мангакисов вела толстая и добродушная африканка - "мама Иду", как звала ее Елена.
   Мама Иду давно уже отчаялась добиться от Елены, чтобы та вела себя, как полагается вести "белой леди". И лишь одно средство могло заставить девочку сидеть спокойно - рассказы мамы Иду о колдовских обрядах джу-джу, о тайном обществе Леопарда, наводящего на всех по ночам ужас. Иду рассказывала о боге Тандо, покровителе страны, который в старые времена превращался в мальчика и давал врагам захватить себя в плен. Потом, оказавшись на чужбине, он опустошал страну врагов ужасными болезнями. Шепотом повествовала мама Иду об очень толстой и злой Катарвири, жене доброго Тандо. Катарвири - покровительница крокодилов, злой дух воды. Имя ее стараются не произносить, а если говорят о ней, то зовут Матерью Воды, "мамми Уота".
   Большие серые глаза Елены становились еще больше, она хмурилась, слушая рассказы мамы Иду. Губы ее сжимались, и ноздри прямого, прямо-таки классической формы носика трепетали от возбуждения. Да и что скрывать, рассказы мамы Иду захватывали и мальчишек - Майка и Евгения.
   Майк про себя усмехнулся: многие из десантников перед началом операции приносили жертвы Катарвири, прося простить их за вторжение в тишину ночной лагуны.
   - Говорит Пума, говорит Пума! - бормотал Хор в микрофон.
   - Сарыч слушает, Сарыч слушает, - услышал Майк в своем наушнике: у него была дублирующая радиосистема.
   - Занимаем виллу примерно в трех милях от намеченного ранее места высадки. Группа "Эй" очистит берег. Группа "Би" пойдет на встречу с группой "Зэт"...
   Майк знал, что в группу "Зэт" входили люди из антиправительственной организации, созданной португальскими агентами в самом Габероне: они-то и должны были захватить полицейский грузовик.
   - На вилле ожидают Мануэля Гвено. Считаю возможным оставить здесь засаду для его захвата. В остальном действуем по плану.
   Хор дождался согласия Сарыча, выключил микрофон.
   - Вперед! - сказал он и встал во весь рост, легко подбежал к парапету, ловко перемахнул через него. Майк проделал то же самое. Пятнистые фигуры наемников неслышно возникали над парапетом и падали в сад.
   Здесь было все, как пять лет назад. Те же клумбы, засаженные каннами белыми, розовыми, красными, тигровыми. Старые качели с выгоревшим тентом. Королевские пальмы заметно подросли, а бананы все сведены. С бананами была целая история - их посадил по незнанию Мангакис. Обычно европейцы здесь с бананами боролись: стоило в саду появиться одному, как буквально во всех уголках из-под земли вдруг начинали пробиваться толстые зеленые стрелы. Корни расползались по всему саду, и банановые стволы росли не по дням, а по часам. Считалось, что бананы способствуют появлению москитов. Городские власти Габерона даже приняли решение уничтожить все бананы в черте города. Однако Фред Браун, увидев банан, посаженный Мангакисом, ничего не сказал своему арендатору. И лишь садовник, присланный им позже, объяснил, в чем дело. Но было уже поздно: война с зелеными стрелами, выскакивающими из-под земли в самых неожиданных местах, заняла не один год.
   Пригибаясь и держа автомат наготове, Хор подбежал к веранде и остановился. Отсюда сквозь распахнутые стеклянные двери был виден просторный холл, разделенный решетчатой перегородкой, как в большинстве "европейских" домов Габерона, на две половины - гостиную и столовую. В гостиной, несмотря на жару, в высоком камине, отделанном мрамором, потрескивало пламя. За столом, уставленным блюдами, сидели четверо. Пятый стул - напротив хозяйского, во главе стола, - был пуст.
   У Майка внутри словно все оборвалось. Он узнал четверых, хотя из всех четверых нисколько не изменился только лишь Мангакис. Корнев-старший заметно пополнел. Лицо у него было усталое, под глазами тяжелые мешки.
   Джин превратился в плечистого крепыша. Он коротко стригся, и это делало его лицо подчеркнуто открытым. Ворот белой рубашки был распахнут. Джин что-то весело говорил Елене, и та смотрела на него с мягкой улыбкой.
   Майк вдруг почувствовал ревность - точно так же, как пять лет назад, когда он, нескладный, неуклюжий подросток, стискивал кулаки, глядя, как Джин и Елена вместе выходили из школы и шли к машинам, ожидавшим их с шоферами отцов у входа в школьный компаунд. Он даже испытывал какое-то злорадство, когда видел, как шофер Мангакиса, маленький, юркий Шува, почтительно сняв свою высокую, придающую ему рост фуражку перед Еленой, решительно забирал из рук Джина портфель девочки. Шува тоже тайно ревновал юную "мисс" к ее школьному товарищу.
   Майк смотрел на Елену, узнавая и не узнавая ее. Она по-прежнему стриглась под мальчика: аккуратные светлые волосы были по-мальчишески зачесаны назад, угловатое лицо с маленьким и узким подбородком светилось удивительной чистотой. Губы, свежие, чуть полноватые, были слегка открыты. Большие серые глаза спокойны и уверенны: это была красивая молодая женщина, сознающая свою красоту.
   Она улыбалась, слушая слова Корнева-младшего, и Майк видел ее ровные, влажно поблескивающие зубы.
   О чем шла речь, слышно не было. Лопасти фена - огромного вентилятора гудели под потолком, заглушая шедший за столом негромкий разговор.
   Хор и Майк задержались у входа на веранду всего на несколько секунд, но Майку они показались вечностью.
   Елена... Теплая волна нежности вдруг поднялась в его груди, и он забыл, зачем он здесь, забыл, что на нем нелепая пестрая куртка и тяжелые солдатские башмаки, что в руках у него автомат "узи", а на брезентовом поясе граната.
   А девушка, как завороженная, слушала Евгения.
   Каждый год, когда он приезжал сюда, в Габерон, она заставляла его часами рассказывать о Москве, о Советском Союзе, о друзьях, о Московском метро, о том, что едят люди в России, как одеваются.
   Отец иногда говорил с нею о России. Обычно разговор об этой стране начинался случайно - и всегда после разговора об их родине - Греции.
   В школе любимым поэтом миссис Робсон был Байрон, и, когда она читала стихи мятежного лорда, она всегда смотрела на Елену.
   - Он погиб в Греции и за Грецию, - любила повторять директриса, гордо вскидывая строгое, тщательно ухоженное лицо.
   Елена как-то еще в начальных классах рассказала об этом отцу. Он нахмурился, некоторое время молчал, потом вздохнул:
   - Да, Байрон погиб за нашу свободу. Зато в сорок четвертом англичане...
   Он оборвал фразу и ласково потрепал волосы дочери:
   - Тебе незачем об этом думать. Слушай лучше о "мамми Уота" Катарвири...
   Потом Елена, уже повзрослев, поняла, что отец ненавидит Англию. Она не спрашивала почему. Даже мать - красивая, экспансивная женщина, с которой Елена иногда встречалась, приезжая с отцом в отпуск в Штаты, - не говорила о прошлом. Мать была всегда очень занята: то она собирала какие-то подписи, то ее нынешнему супругу, толстяку в золотых очках, приходилось выручать ее из полицейского участка, где она оказывалась с участниками антивоенной демонстрации. Однажды она чуть было не утащила Елену на митинг против войны во Вьетнаме. Отец подоспел вовремя - Елена осталась с ним.
   В другой раз, тоже в Штатах, о Байроне заговорила уже мать. Отец резко оборвал ее:
   - В те времена у нашего народа был лишь один настоящий друг - Россия!
   Россия! Там все должно быть не так, как в тех странах, где она бывала с отцом.
   В школе Святого Спасителя полный курс был рассчитан на восемь лет. Колледжей или институтов в Богане не было, и отец уговаривал Елену поехать учиться куда-нибудь в США или в Европу. Но она не спешила. Может быть, потому, что Джин каждый год приезжал в Габерон месяца на три-четыре, и это время казалось ей самым радостным.
   Европейские бизнесмены почти все покинули Богану. С ними уехали и все ее знакомые девушки и юноши. А Джин возвращался к ней каждый год. Каждый год! И каждый год она ждала его.
   Он приезжал к ней вестником из другого мира - далекого, заманчивого и интересного. Но скоро все это должно было кончиться Корнев-старший собирался уезжать: его третья, завершающая, книга о Богане была почти готова. Он говорил, что осталось подобрать лишь новейшие данные по экономике - отец помогал в этом Корневу. А потом дом у лагуны опустеет...
   Про себя Елена решила: вот тогда уедет и она. Но отец торопил. Последнее время он заметно нервничал. Да и Елена чувствовала, как тревожно стало все вокруг. Даже миролюбивая и толстая мама Иду записалась в народную милицию и ходила на курсы санитарок.
   По вечерам она часто уходила патрулировать улицы. Тогда ей давали старую английскую винтовку, тяжелую и длинную. Мама Иду после дежурства чистила ее на кухне порошком для мытья посуды. "Нужно быть готовым к войне", - говорила она.
   И когда Елена увидела двух людей в желто-зелено-коричневых куртках, она поняла - война пришла.
   ГЛАВА 4
   - Хэлло! - как ни в чем не бывало сказал Хор, входя в холл. Он небрежно забросил автомат на спину, как бы подчеркивая свои мирные намерения. - Извините за вторжение, джентльмены! У нас просто не было другого выхода.
   Он галантно поклонился побледневшей, вцепившейся в руку Евгения Елене.
   - Фрейлейн...
   - Кто вы такие?
   Мангакис вскочил.
   - Это частное владение, и вы не имеете права...
   - Конечно, - спокойно согласился с ним Хор. - Свободный мир держится на уважении права собственности. Но в данном случае мы здесь как раз для того, чтобы это право защищать.
   Хор опять галантно поклонился Елене:
   - Позвольте представиться, фрейлейн. Майор Хор. Командир первой десантной группы армии освобождения.
   Евгений сделал движение, чтобы вскочить.
   - Спокойно, мальчик! - усмехнулся Хор. - Мы воюем только с черными.
   Женя взглянул на отца. Лицо Корнева побледнело, он нервно сдавил пальцами переносицу у самых глаз, на мгновение зажмурился.
   - Значит, они все-таки решились, - сказал он, ни к кому не обращаясь.
   И тут Мангакис узнал Майка.
   - Майк? Вы... с ними? - вырвалось у него.
   Хор резко обернулся к Майку.
   - Ого! Вы знакомы?
   - Майк?!
   Это был уже голос Джина. Радость вспыхнула в глазах юноши и сейчас же погасла. Губы его презрительно скривились, он демонстративно отвернулся.
   Майк растерялся.
   - Но мы же воюем не против вас! - почти выкрикнул он, обводя взглядом сидевших за столом.
   Лицо Хора потемнело. Он резко обернулся к Майку, и голос его был жестким и властным:
   - Капитан Браун, кто эти люди?
   - Сэр...
   Майк вытянулся.
   - Капитан Браун!!!
   - Я... думал, что за эти пять лет...
   - Вы знаете их давно!
   Мангакис резко вскочил из-за стола, с грохотом упал отброшенный им стул.
   - Это дом подданного США! И вы не смеете...
   - Американцы? Хор зябко поежился:
   - Черт! Как здесь холодно!
   Он подошел к камину и протянул руки к огню, не сводя глаз с Мангакиса.
   - Вы, американцы, всегда оказываетесь там, где не нужно. И теперь ваше посольство будет обвинять нас в том, что мы нарушили договоренность.
   - Договоренность?
   Мангакис смотрел на Хора с удивлением.
   - Ну да, - уже спокойнее ответил майор. И вдруг неожиданно взорвался: - А вы и сейчас прикидываетесь невинным младенцем? Или хотите сказать, что ваше посольство ни о чем вас не предупреждало?
   Хор хрипло расхохотался.
   - А может быть, вы ко всему прочему намерены помешать мне арестовать и мистера Гвено - этого черномазого умника, как только он явится сюда?
   Мангакис вздрогнул.
   - Вы хотите сказать, что посольство США...
   - А вы не знали? - саркастически усмехнулся немец.
   Мангакис обернулся к сидевшему в мрачном молчании Корневу:
   - Николас... Я хоть и подданный США... но, честное слово...
   Корнев ничего не ответил. Конечно же, нападения этого ожидали, и в посольстве США не могли не знать точной даты высадки. Но американские дипломаты относились к Мангакису со сдержанной холодностью, да и сам экономический советник их не слишком-то жаловал.
   Он перевел взгляд на молодых людей. Елена с любопытством рассматривала Майка, стоявшего за спиной Хора и в смущении не знавшего, куда девать руки. Евгений не скрывал, что любопытство Елены ему не нравится. Он сидел насупившись, положив сжатые кулаки на стол, вызывающе насвистывая какой-то нелепый мотивчик.