И очень скоро среди гвианинцев появились свои последователи Маркса. Во время коммунистических митингов и демонстраций их всегда можно было видеть в первых рядах, они вступали в схватки с полицией и чувствовали себя героями, когда после настойчивых протестов белых английская полиция вынуждена была их выпустить, ограничившись строгим внушением.
В это время и появился в Лондоне Джеймс Аджайи. Он приехал сюда героем и сразу стал одним из лидеров землячества. Тому были свои причины. Аджайи уж имел образование — отец, племенной вождь Джон Аджайи, оплатил его учебу в университете Гвиании, что принесло молодому Джеймсу диплом инженера-строителя.
Хорошая взятка открыла молодому инженеру путь на работу в одну из местных компаний, принадлежащую, естественно, англичанам. И тут так удачно начатая карьера вдруг прервалась: молодой Джеймс набил физиономию своему коллеге-англичанину, когда тот насмешливо усомнился в том, каким способом Джеймс приобрел свой диплом.
Конечно, папе Джону пришлось в свое время раскошелиться, чтобы администрация университета закрыла глаза на кое-какие пробелы в знаниях Джеймса, но посвящать свою жизнь возне на строительных площадках молодой Аджайи не собирался. Не хотел этого и папаша Джон.
— Зачем образованному человеку работать? — искренне удивлялся он. — Ведь даже шофер не моет машину сам, а нанимает мальчика. В нашей стране, слава богу, еще хватит людей, которые ничего больше не могут, как только работать…
Джон Аджайи был богат и гордился тем, что, кроме титула и денег, оставит своему старшему сыну и наследнику образование.
…Англичанин оказался неплохим боксером и джентльменом. Расквасив Джеймсу нос, он протянул ему руку и предложил выпить в знак примирения: все-таки в те времена не каждый из гвианийцев осмелился бы поднять руку на европейца, а европейцами считались все светлокожие, кроме индусов, сирийцев и ливанцев.
Они выпили в соседнем баре и расстались друзьями. Однако кто-то донес в дирекцию об этом инциденте, и папаше Джону рекомендовали на время отправить несдержанного наследника куда-нибудь подальше от Гвиании, хотя бы в Лондон.
Папаша Джон так и поступил, а чтобы сынок не бил баклуши, обязал его изучать право и вернуться адвокатом. Эта профессия считалась в Гвиании самой почетной.
Когда Джону сообщили, что его неугомонный отпрыск увлекся идеями «красных», он нисколько не удивился и не возмутился.
— Это, — говорил папаша Джон в кругу семьи, — хорошо. Пусть перебесится там, за морем, а сюда возвращается солидным человеком. Не надд бить посуду в собственном доме.
Так оно и случилось. Джеймс довольно быстро пришел к выводу, что «красные» — чудаки или просто неудачники. А он жаждал удачи, и ему до сих пор было обидно, что после драки с англичанином не англичанину, а ему пришлось покинуть родные края и отправиться в холодный и мокрый Лондон.
…После того как Джеймс Аджайи вернулся к родным пенатам с дипломом юриста, папаша Джон прожил недолго. Он оставил Джеймсу титул вождя, три поместья, несколько доходных домов, а также солидный банковский счет и кучу надежных акций.
Молодой Аджайи примкнул к вождю Колоколо, лидеру «Действующей партии», партии племени, населяющего Южную провинцию. Вождь отнесся к нему благосклонно: с этим лондонским юристом было о чем поговорить. А через три года Джеймс Аджайи был уже генеральным секретарем «Действующей партии», вторым лицом после вождя Колоколо, членом парламента провинции.
Все, казалось, шло хорошо. Но приближалась официально намеченная дата получения Гвианией независимости, и чем ближе был этот день, тем яснее становилось Джеймсу, что он опять — второй раз в своей жизни — поставил не на того конька.
Хитрые британские юристы состряпали для Гвиании конституцию, по которой получалось, что в любом случае феодалы Севера будут иметь в парламенте абсолютное большинство мест. Меньшинство было великодушно предоставлено другим партиям — в том числе и «Действующей партии» во главе с вождем Колоколо. Для Джеймса Аджайи это означало крах всех его надежд.
Но пока «Действующая партия» правила в «своем районе», на Юге, вождь Аджайи вкусил от власти. Например, он помог Кое-кому получить лакомый подряд от провинциального правительства на постройку новой дороги, на расширение государственных плантаций гевеи — дерева-каучуконоса, на… Словом, в его власти было такое множество доходных возможностей, что благодарности от облагодетельствованных бизнесменов поступали широкой рекой. Никто не удивился, что молодой вождь вдруг оказался владельцем нескольких фабрик. На одной из них собирали радиоприемники из деталей, поступающих из-за моря. Продукция считалась «местной» и налогами не облагалась. Компаньоном Аджайи был тот самый англичанин, с которым он повздорил несколько лет назад.
Все это здесь было в порядке вещей. У каждого, кто хоть как-нибудь соприкасался с властью, появлялись фабрички и дома, росли счета в банках и дети отправлялись учиться за границу.
И все же не одни лишь деньги влекли Джеймса Аджайи. Никто не был так щедр на праздниках, никто так ловко не наклеивал на потные лбы танцоров, приглашенных, чтобы повеселить собравшихся, новенькие пятифунтовые бумажки — целые состояния, например, для семьи бедняка северянина.
Вождь Колоколо добродушно говорил своей свите:
— Этот далеко пойдет! Вот дайте только нам получить власть…
Британский флаг уже давно был торжественно спущен на городском стадионе Луиса, уже премьер-министр с Севера поселился во дворце рядом с дворцом финансового магната, ставшего министром хозяйства, уже «Действующая партия» заняла скамьи оппозиции в парламенте.
И тут… Генеральный секретарь «Действующей партии» Джеймс Аджайи сообщил правительству, что оппозиционная «Действующая партия» готовит государственный переворот. Лидеры «Действующей партии» во главе с вождем Колоколо оказались за решеткой. Главным свидетелем обвинения на процессе, готовящемся против них, должен был выступить Джеймс Аджайи.
Возмущенные коллеги по «Действующей партии», неискушенные в политике, решили рассчитаться с ренегатом наипростейшим способом. Когда он появился в парламенте Юга, они кинулись на него с кулаками.
Вот тут-то деньги, щедро разбрасывавшиеся Аджайи где только можно, и сделали свое дело: в парламенте у него оказалась довольно внушительная группа сторонников, тоже пустивших в ход кулаки, и… парламентские кресла.
Разыгравшееся сражение удалось прекратить лишь полиции, которая с помощью слезоточивого газа разогнала почтенных «представителей народа», выпрыгивавших прямо из окон, к превеликому удовольствию собравшейся толпы.
Самому Джеймсу расквасили нос и посадили под глаз здоровенный синяк. Центральное правительство распустило провинциальный парламент, а сторонники вождя Аджайи создали новую партию, которую и нарекли «Демократической».
Потом, уже после суда, надолго упрятавшего вождя Колоколо и его сподвижников за решетку, Джеймса били еще несколько раз — просто прохожие, узнававшие его на улице. Однажды у него даже чуть не сожгли автомашину, но вмешалась полиция. Кое-кто обещал заетрелить его при первой возможности.
У Джеймса появилась привычка скрывать свое местопребывание — он не ночевал в одном и том же своем доме больше двух ночей подряд. Кроме того, он нанял телохранителей и окружил свою виллу в Луисе массивной стеной.
Его «Демократическая партия» вступила в коалицию с правящей. И хотя на последних выборах в парламент избиратели дружно проголосовали против него, Джеймс не унывал.
Премьер-министр назначил его сенатором и вручил ему для начала портфель министра информации. Для начала…
Так Джеймс и принял этот портфель. Во время присяги нового кабинета он глядел на премьер-министра и думал:
«И эта кукла правит Гвианией! Неграмотный фанатик, тупой феодал… Нет, моя страна заслуживает, чтобы ею управляли просвещенные люди…»
И в голове его родился новый план. Этот план и привел его к командующему армией Гвиании генералу Дунгасу.
Мебель в гостиной была основательно потерта, стены давно следовало бы перекрасить. Да и ковер на полу тоже не мешало бы заменить… Но генерал, видимо, не придавал этому значения.
И Джеймс Аджайи вспомнил, как кто-то из его друзей смеялся над чудаком генералом, который не берет «благодарностей» от офицеров за повышение в чинах.
Джеймс с интересом рассматривал фотографии, висевшие в застекленных рамках на стенах — одинакового формата, строго по ранжиру. В них была вся история жизни генерала.
Вот он сидит малышом на коленях у отца, напряженно уставившегося в аппарат. Мать стоит рядом, прислонившись к плечу отца, и тоже смотрит прямо в объектив. Вот молодой кадет, получающий диплом за отличную учебу в английском военном колледже. Молодой офицер с товарищами по выпуску — обычная групповая фотография с преподавателями — английскими офицерами в центре… На стадионе… Свадьба: хозяин дома под руку с молодой женой выходит из церкви. Офицеры скрестили шпаги над их головами, рты широко разинуты.
Все это Джеймс уже много раз видел в семьях знакомых офицеров — примерно одни и те же события, одни и те же моменты в жизни, которые считается совершенно необходимым запечатлеть на пленку. А вот это… Это бывает не у всех: хозяин дома командует почетным караулом на встрече английской королевы. Вот он идет, чуть поотстав от королевы… Вот она прикалывает ему на грудь орден… А здесь он уже в генеральской форме.
Джеймс усмехнулся.
Что ж, генерал пользуется авторитетом в армии. Это даже хорошо.
— Добрый вечер!
Хозяин дома стоял на пороге в домашней рубахе, красиво вышитой яркими узорами, принятыми в его племени. Он был невысок и грузен, а без формы, в которой его привык видеть министр, казался еще ниже.
Легкие брюки, на йогах простые резиновые сандалии.
— Добрый вечер, ваше превосходительство!
Джеймс проворно встал, подбирая полы своего национального костюма, похожего на римскую тогу, и чуть приподнимая шапочку, походившую на ночной колпак.
— Садитесь, садитесь, — добродушно замахал руками генерал. — Прошу без формальностей, как дома… Что будете пить? Виски? Бренди? Пиво?
Джеймс выбрал пиво, и слуга, один из родственников генерала, принес на подносе две запотевшие бутылки «Стар».
— Ваше здоровье!
Генерал приподнял стакан и отпил из него.
— Ваше здоровье!
Министр последовал его примеру.
Пиво было холодное, и оба неторопливо наслаждались им.
— Шумно нынче на Юге, — наконец завел издалека речь министр.
— Да, неспокойно, — согласился генерал.
— Ни на кого нельзя положиться, — продолжал между тем министр.
— Да, да, никакого порядка.
— Полиция ненадежна. — Министр медленно, но верно шел к цели своего визита. — А как армия?
«Вот оно, начинается», — уныло подумал генерал.
Он твердо верил, что армия должна быть как можно дальше от политики, от хитроумных интриг этих болтунов-политиканов, от их бесконечных междоусобных дрязг и свар.
Иногда он думал, что армия — это единственное учреждение в его стране, где люди еще остаются честными, и старался не видеть и не слышать, что просходит вне стен казарм. И вот является этот болтун, продажная душа, и начинает разговор о…
— Так что же, ваше превосходительство, вы скажете насчет армии?
Аджайи отхлебнул пиво и вдруг, глядя прямо в глаза генералу, сказал твердо и отчетливо:
— Армия, только армия может спасти Гвианию!
Джеймс умолчал, что в таком случае он с удовольствием возьмет на себя роль гражданского советника военного правительства. Потом, когда военные докажут, что управлять страной не умеют (в этом Джеймс был абсолютно уверен), встанет вопрос о создании гражданского кабинета. Вот тогда-то, после того как нынешние соперники Аджайи будут устранены, он и скажет свое последнее слово.
Но пока он хотел лишь одного: чтобы армия вмешалась в события на Юге, чтобы оппозиция была раздавлена хотя бы на время.
— Полностью с вами согласен, — перебил он генерала, пустившегося в рассуждения о необходимости дисциплины в армии и о том, что политика, если ее допустить, разрушит армейское единство. — Но… насколько мне известно…. — Он внимательно посмотрел на генерала: — …в армии уже идут политические разговоры. Кое-кто даже строит определенные планы.
И генерал понял. Понял, что министру известно и о визите молодых офицеров. Понял он и на что министр намекает этим своим разговором: или армия поддержит «Демократическую партию», или…
Нет, недаром он не любил Аджайи, недаром ему так не хотелось соглашаться на эту встречу, о которой министр просил его два дня назад по телефону.
Вождь Аджайи сидел спокойно, как у себя дома, допивая вторую бутылку пива, которую принес ему все тот же родственник генерала. И, глянув на его бесстрастное, сытое лицо, генерал вдруг возненавидел этого политикана.
— Нет, — с твердостью, неожиданной для самого себя, сказал он. — Нет, армия будет стоять вне политики. Я не знаю, о каких разговорах среди моих офицеров вы говорите. Допускаю», что-нибудь и болтают. Молодежь есть молодежь. Но, во всяком случае, они болтают наверняка меньше, чем кое-кто в стенах парламента или даже в самом кабинете. Кашу на Юге заварили политики, пусть они и расхлебывают!
Министр вежливо улыбался.
— Ваше здоровье!
Он поднял стакан с пивом и заговорил о последних скачках.
И тут генерал вдруг почувствовал, что энергия оставляет его. Ему показалось, что он выложился весь, что все его силы были вложены в слова, которые теперь уже никогда не вернешь. Он почувствовал пустоту и усталость. Из глубины души медленно поднималось тупое безразличие ко всему: к министру, к карьере, к самому себе…
На прощание министр жал ему руку особенно крепко, и, если бы генерал знал его меньше, он бы подумал, что сегодня приобрел еще одного искреннего друга. Но генерал понимал, что это не так, и чувства брезгливости и холодного страха овладели им.
Их было пятеро: майоры Нначи и Даджума, бородатый командир третьей бригады подполковник Эбахон, комендант арсенала капитан Нагахан и совсем еще молодой лейтенант Окатор.
Говорили лишь Нначи и Даджума, остальные молчали. Задумчиво теребил густую всклокоченную бороду мрачный Эбахон. Нагахан тщательно изучал свои холеные ногти. Нервно ерзал в кресле Окатор.
А Нначи и Даджума все говорили. И, выслушивая от них горькие упреки в отказе спасти страну, генерал про себя восхищался ими и соглашался с ними, соглашался и отрицательно покачивал головой.
Он даже не удивился, когда они рассказали, что бригадир Ологун в ближайшее время будет поставлен правительством во главе армии и что генерала предполагается отправить на пенсию «по болезни» куда-нибудь в одну из заморских столиц.
Лицо его оставалось непроницаемо спокойным: это было все, на что у генерала еще хватало сил. Он устал, так он и сказал майорам.
— Хорошо, — Даджума помолчал и вдруг спросил: — А какую позицию займете вы, ваше превосходительство, если произойдет…
Даджума не договорил. Пауза была многозначительна. Генерал не отвечал.
Офицеры вопросительно смотрели на него. В глазах Нначи мелькнуло сожаление — или это генералу только показалось?
— Я выполню свой долг! — наконец твердо сказал генерал и встал, давая понять, что разговор окончен.
Это был самый легкий ответ, не требовавший ни раздумий, ни терзаний, ответ, требовавший лишь подчинения присяге, воинскому долгу и многому другому, что генерал считал единственно ценным и непреходящим в мутном водовороте гвианийских событий.
— Значит… Даджума медлил.
— Я выполню приказ премьер-министра.
— А если такого приказа не последует? Глаза Даджумы буквально впились в его лицо.
Генерал ничего не ответил, кивнул, повернулся и вышел из комнаты.
Офицеры переглянулись.
— Жаль старика, — сказал Нначи. Даджума пожал плечами.
— Маста… маста… — громко шептал он за дверью, стараясь не разбудить жену генерала. — Маста… откройте…
Генерал вскочил. Вот уже несколько дней он держал наготове парадный мундир — со всеми орденами и регалиями, именное оружие — саблю, подарок английской королевы.
Он знал, что ему суждено умереть, и он хотел умереть красиво, как солдат, или, как по его мнению, должен был умирать солдат.
Проснулась жена, села на кровати.
— Спи, спи… — сказал ей генерал. — Это… маневры. Я приеду утром…
Он вышел из спальни. Ординарец тоже был в полной парадной форме. Генерал удивился, но сразу же сообразил, что он сам давал ординарцу приказание почистить и приготовить свой парадный мундир, а старый солдат позаботился также и о собственном.
— Маста…
Теперь уже солдат шептал совсем тихо:
— Ко дворцу премьер-министра пошли броневики. Я их узнал по знакам на броне — они из второй бригады…
В коридоре тускло горела пятнадцативаттная лампочка, лицо солдата казалось серым.
— И два грузовика с солдатами… к электростанции… Лампочка мигнула раз, другой и погасла.
— Уже…
Голос солдата дрожал от волнения:
— Я велел шоферу подготовить машину. Она у ворот…
И тут генерал почувствовал, что энергия возвращается к нему. Ему показалось, что он почуял запах пороха, с которым был знаком только лишь по маневрам. Он внутренне весь подобрался, он, генерал, не участвовавший ни в одном сражении, и отчаянный восторг вдруг охватил его душу. Может быть, вся его жизнь была именно ради этого момента, и этот момент наконец настал…
Его зеленый «мерседес» пулей вылетел из ворот, завернул за угол и…
— Стой!
Грохнула очередь из пулемета.
По мостовой навстречу машине бежали люди в военной форме. Другие выскакивали из грузовика, приткнувшегося у обочины.
— Стой! Стой! — кричали они и стреляли в воздух.
Шофер резко нажал на тормоз, машина словно споткнулась и замерла на месте.
Генерал успел заметить, как его ординарец выставил в окно ручной пулемет.
«И когда он успел его раздобыть?» — подумалось генералу.
— Убери эту штуку! — решительно приказал он солдату. — Открой дверь!
Тот положил пулемет на сиденье и выскочил из машины, привычно распахивая заднюю дверцу.
Генерал вышел из машины и встал, широко расставив ноги, рукой оперся на эфес сабли… Сейчас он выглядел точь-в-точь как на параде, каким его привыкли видеть солдаты и офицеры, идущие парадным английским шагом — два коротких, один длинный — мимо командующего, под марш военного оркестра…
Солдаты приближались, мягко шлепая по асфальту своими брезентовыми, оклеенными резиной сапогами с короткими голенищами. Первым подбежал молоденький лейтенант, запыхавшийся, с маленьким черным автоматом в руке.
— Смирно! — раскатистым басом, каким он привык командовать на маневрах, рявкнул генерал и сам удивился строгости и решительности своего голоса. — Это еще что за безобразие, господин лейтенант?
Лейтенант стоял перед ним в положении «смирно», подбросив руку к козырьку фуражки.
— Па-а-а-чему беспорядок?
Солдаты превратились в статуи, там, где их застиг приказ.
— Па-а-а-чему стрельба?
В голосе генерала бушевала ярость.
— Господин лейтенант!
— Слушаюсь, ваше превосходительство!
— Поставить караулы у моего дома. Никого не впускать, никого не выпускать! Я еду в штаб и оттуда пришлю указания. Выполняйте!
— Слушаюсь! Лейтенант опять козырнул.
— Сержант Окигбо! — выкрикнул он в сторону стоящих по стойке «смирно» солдат. — Поставить караулы у дома командующего. Никого не впускать. Ждать приказа.
Он опять козырнул генералу и так и замер, пока командующий садился в машину. Он даже осторожно прикрыл за ним дверцу.
И только когда зеленый «мерседес» уже скрылся за углом, лейтенант вдруг со всей силы ударил себя кулаком в лицо и разрыдался бессильными мальчишескими слезами.
— В штаб полиции! — приказал генерал шоферу.
Им владела необычайная энергия, мысли были четки и быстры.
«Наверняка повстанцы захватили штаб армии, — про себя размышлял он. — Я бы на их месте сделал то же самое. Молодцы мальчики… Но мы еще посмотрим, кто кого. Мы еще посмотрим».
Генерал был уверен, что штаб полиции еще не занят. Вряд ли офицерам удалось вовлечь в заговор своих коллег из полиции, которая издавна находилась на более привилегированном положении, чем армия. Да и полицейских в стране было намного больше, чем солдат, к тому же силы полиции уже не раз испы-тывались в деле — в подавлении всяческих волнений и демонстраций.
Действительно, в штабе полиции было все спокойно. Часовые удивленно вскочили, увидев в столь необычное время командующего армией, взяли на караул.
— Немедленно вызвать бригадира Акатолу, — резко бросил он прибежавшему дежурному офицеру. — Поднять части по тревоге!
И уже через несколько минут в полицейских казармах, расположенных рядом — буквально в нескольких шагах, взвыла сирена.
Бригадир Акатола явился, на ходу застегивая мундир.
Генерал уже сидел в его кабинете и за его столом. В другое время бригадир возмутился бы этим вторжением — пусть даже вторгся и сам командующий армией, но теперь генерал ему просто не дал для этого времени.
— Судя по всему, произошел бунт в армии, — сразу же начал генерал, как только Акатола появился на пороге кабинета. — Что вы об этом знаете?
Бригадир не знал ровным счетом ничего.
— Тогда что вы намерены делать?
«У тебя бунт, а спрашиваешь ты меня», — злорадно подумал бригадир, но вслух ответил, медленно подбирая слова и стараясь выиграть время: мысли его после вчерашнего приема у заместителя командующего армией еще путались.
— Я… полагаю… необходимо известить премьер-министра…
«Как же! — злорадно мелькнула мысль у генерала. — Ищи его! Мятежники наверняка начали именно с его дворца! Это вам не полицейские офицеры».
— Что ж, попробуем!
Генерал снял трубку телефона и подул в нее.
— Не работает? Хорошо, пошлите мотоциклиста. И… мотоциклистов по городу посмотреть, что творится… Окружить это здание мобильными частями полиции. Затем пошлите мотоциклистов… в арсенал, на военно-морскую базу… в казармы запасного батальона… в…
Он называл части, стараясь не пропустить ни одной, кроме второй бригады.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА I
Обычно дорогу перегораживали пустыми железными бочками, между которыми клали солидную жердь. Этот импровизированный шлагбаум поднимался и закрывался полицейским с винтовкой за плечами. Другие полицейские тем временем шарили в багажниках.
Оружия не находили. Но редко кому из шоферов дряхлых грузовиков, набитых пассажирами и товарами, удавалось избежать «даша».
«Даш» по-местному означало «подарок».
И полицейские установили твердую таксу «даша» в зависимости от количества пассажиров и груза, однако не меньше двух шиллингов с водителя.
Шоферы ворчали, но делать было нечего. Дряхлые машины, которые здесь назывались «буш-такси» или «мамми-ваген», как правило, или не имели необходимых документов, или эти документы были давно просрочены… и водители предпочитали платить дань полицейским.
Они не обижались на полицейских, а только завидовали. Кто же упустит деньги, которые сами просятся в руки, рассуждали они: жить-то ведь надо каждому!
В это время и появился в Лондоне Джеймс Аджайи. Он приехал сюда героем и сразу стал одним из лидеров землячества. Тому были свои причины. Аджайи уж имел образование — отец, племенной вождь Джон Аджайи, оплатил его учебу в университете Гвиании, что принесло молодому Джеймсу диплом инженера-строителя.
Хорошая взятка открыла молодому инженеру путь на работу в одну из местных компаний, принадлежащую, естественно, англичанам. И тут так удачно начатая карьера вдруг прервалась: молодой Джеймс набил физиономию своему коллеге-англичанину, когда тот насмешливо усомнился в том, каким способом Джеймс приобрел свой диплом.
Конечно, папе Джону пришлось в свое время раскошелиться, чтобы администрация университета закрыла глаза на кое-какие пробелы в знаниях Джеймса, но посвящать свою жизнь возне на строительных площадках молодой Аджайи не собирался. Не хотел этого и папаша Джон.
— Зачем образованному человеку работать? — искренне удивлялся он. — Ведь даже шофер не моет машину сам, а нанимает мальчика. В нашей стране, слава богу, еще хватит людей, которые ничего больше не могут, как только работать…
Джон Аджайи был богат и гордился тем, что, кроме титула и денег, оставит своему старшему сыну и наследнику образование.
…Англичанин оказался неплохим боксером и джентльменом. Расквасив Джеймсу нос, он протянул ему руку и предложил выпить в знак примирения: все-таки в те времена не каждый из гвианийцев осмелился бы поднять руку на европейца, а европейцами считались все светлокожие, кроме индусов, сирийцев и ливанцев.
Они выпили в соседнем баре и расстались друзьями. Однако кто-то донес в дирекцию об этом инциденте, и папаше Джону рекомендовали на время отправить несдержанного наследника куда-нибудь подальше от Гвиании, хотя бы в Лондон.
Папаша Джон так и поступил, а чтобы сынок не бил баклуши, обязал его изучать право и вернуться адвокатом. Эта профессия считалась в Гвиании самой почетной.
Когда Джону сообщили, что его неугомонный отпрыск увлекся идеями «красных», он нисколько не удивился и не возмутился.
— Это, — говорил папаша Джон в кругу семьи, — хорошо. Пусть перебесится там, за морем, а сюда возвращается солидным человеком. Не надд бить посуду в собственном доме.
Так оно и случилось. Джеймс довольно быстро пришел к выводу, что «красные» — чудаки или просто неудачники. А он жаждал удачи, и ему до сих пор было обидно, что после драки с англичанином не англичанину, а ему пришлось покинуть родные края и отправиться в холодный и мокрый Лондон.
…После того как Джеймс Аджайи вернулся к родным пенатам с дипломом юриста, папаша Джон прожил недолго. Он оставил Джеймсу титул вождя, три поместья, несколько доходных домов, а также солидный банковский счет и кучу надежных акций.
2
Дело шло к получению Гвианией независимости. В стране вдруг появилось превеликое множество различных партий и организаций, объявивших себя «борцами за свободу»: народ в них был самый разный — от племенных вождей, вроде папаши Джона, и преуспевающих бизнесменов — до студентов, мелких чиновников и журналистов.Молодой Аджайи примкнул к вождю Колоколо, лидеру «Действующей партии», партии племени, населяющего Южную провинцию. Вождь отнесся к нему благосклонно: с этим лондонским юристом было о чем поговорить. А через три года Джеймс Аджайи был уже генеральным секретарем «Действующей партии», вторым лицом после вождя Колоколо, членом парламента провинции.
Все, казалось, шло хорошо. Но приближалась официально намеченная дата получения Гвианией независимости, и чем ближе был этот день, тем яснее становилось Джеймсу, что он опять — второй раз в своей жизни — поставил не на того конька.
Хитрые британские юристы состряпали для Гвиании конституцию, по которой получалось, что в любом случае феодалы Севера будут иметь в парламенте абсолютное большинство мест. Меньшинство было великодушно предоставлено другим партиям — в том числе и «Действующей партии» во главе с вождем Колоколо. Для Джеймса Аджайи это означало крах всех его надежд.
Но пока «Действующая партия» правила в «своем районе», на Юге, вождь Аджайи вкусил от власти. Например, он помог Кое-кому получить лакомый подряд от провинциального правительства на постройку новой дороги, на расширение государственных плантаций гевеи — дерева-каучуконоса, на… Словом, в его власти было такое множество доходных возможностей, что благодарности от облагодетельствованных бизнесменов поступали широкой рекой. Никто не удивился, что молодой вождь вдруг оказался владельцем нескольких фабрик. На одной из них собирали радиоприемники из деталей, поступающих из-за моря. Продукция считалась «местной» и налогами не облагалась. Компаньоном Аджайи был тот самый англичанин, с которым он повздорил несколько лет назад.
Все это здесь было в порядке вещей. У каждого, кто хоть как-нибудь соприкасался с властью, появлялись фабрички и дома, росли счета в банках и дети отправлялись учиться за границу.
И все же не одни лишь деньги влекли Джеймса Аджайи. Никто не был так щедр на праздниках, никто так ловко не наклеивал на потные лбы танцоров, приглашенных, чтобы повеселить собравшихся, новенькие пятифунтовые бумажки — целые состояния, например, для семьи бедняка северянина.
Вождь Колоколо добродушно говорил своей свите:
— Этот далеко пойдет! Вот дайте только нам получить власть…
Британский флаг уже давно был торжественно спущен на городском стадионе Луиса, уже премьер-министр с Севера поселился во дворце рядом с дворцом финансового магната, ставшего министром хозяйства, уже «Действующая партия» заняла скамьи оппозиции в парламенте.
И тут… Генеральный секретарь «Действующей партии» Джеймс Аджайи сообщил правительству, что оппозиционная «Действующая партия» готовит государственный переворот. Лидеры «Действующей партии» во главе с вождем Колоколо оказались за решеткой. Главным свидетелем обвинения на процессе, готовящемся против них, должен был выступить Джеймс Аджайи.
Возмущенные коллеги по «Действующей партии», неискушенные в политике, решили рассчитаться с ренегатом наипростейшим способом. Когда он появился в парламенте Юга, они кинулись на него с кулаками.
Вот тут-то деньги, щедро разбрасывавшиеся Аджайи где только можно, и сделали свое дело: в парламенте у него оказалась довольно внушительная группа сторонников, тоже пустивших в ход кулаки, и… парламентские кресла.
Разыгравшееся сражение удалось прекратить лишь полиции, которая с помощью слезоточивого газа разогнала почтенных «представителей народа», выпрыгивавших прямо из окон, к превеликому удовольствию собравшейся толпы.
Самому Джеймсу расквасили нос и посадили под глаз здоровенный синяк. Центральное правительство распустило провинциальный парламент, а сторонники вождя Аджайи создали новую партию, которую и нарекли «Демократической».
Потом, уже после суда, надолго упрятавшего вождя Колоколо и его сподвижников за решетку, Джеймса били еще несколько раз — просто прохожие, узнававшие его на улице. Однажды у него даже чуть не сожгли автомашину, но вмешалась полиция. Кое-кто обещал заетрелить его при первой возможности.
У Джеймса появилась привычка скрывать свое местопребывание — он не ночевал в одном и том же своем доме больше двух ночей подряд. Кроме того, он нанял телохранителей и окружил свою виллу в Луисе массивной стеной.
Его «Демократическая партия» вступила в коалицию с правящей. И хотя на последних выборах в парламент избиратели дружно проголосовали против него, Джеймс не унывал.
Премьер-министр назначил его сенатором и вручил ему для начала портфель министра информации. Для начала…
Так Джеймс и принял этот портфель. Во время присяги нового кабинета он глядел на премьер-министра и думал:
«И эта кукла правит Гвианией! Неграмотный фанатик, тупой феодал… Нет, моя страна заслуживает, чтобы ею управляли просвещенные люди…»
И в голове его родился новый план. Этот план и привел его к командующему армией Гвиании генералу Дунгасу.
3
Он сидел в небольшой комнатке, заменявшей генералу гостиную. Дом был большой, двухэтажный, с разного рода пристройками. По местному обычаю, в нем жила многочисленная родня хозяина — дяди и тети, племянники, племянники племянников. Сам генерал давно уже запутался, кто кем ему приходится, да порой и не знал, сколько же человек живет в его доме и питается от его щедрот. Об этом в Гвиании даже неприлично было спрашивать: если ты выбился в люди, ты обязан помогать родне, ты обязан выводить в люди всех этих племянников и племянниц, устраивать на работу тетушек и дядюшек, за кого замолвить словечко, кого поддержать десятком фунтов. И вполне естественно, что господин министр информации нашел, что командующий живет не слишком богато.Мебель в гостиной была основательно потерта, стены давно следовало бы перекрасить. Да и ковер на полу тоже не мешало бы заменить… Но генерал, видимо, не придавал этому значения.
И Джеймс Аджайи вспомнил, как кто-то из его друзей смеялся над чудаком генералом, который не берет «благодарностей» от офицеров за повышение в чинах.
Джеймс с интересом рассматривал фотографии, висевшие в застекленных рамках на стенах — одинакового формата, строго по ранжиру. В них была вся история жизни генерала.
Вот он сидит малышом на коленях у отца, напряженно уставившегося в аппарат. Мать стоит рядом, прислонившись к плечу отца, и тоже смотрит прямо в объектив. Вот молодой кадет, получающий диплом за отличную учебу в английском военном колледже. Молодой офицер с товарищами по выпуску — обычная групповая фотография с преподавателями — английскими офицерами в центре… На стадионе… Свадьба: хозяин дома под руку с молодой женой выходит из церкви. Офицеры скрестили шпаги над их головами, рты широко разинуты.
Все это Джеймс уже много раз видел в семьях знакомых офицеров — примерно одни и те же события, одни и те же моменты в жизни, которые считается совершенно необходимым запечатлеть на пленку. А вот это… Это бывает не у всех: хозяин дома командует почетным караулом на встрече английской королевы. Вот он идет, чуть поотстав от королевы… Вот она прикалывает ему на грудь орден… А здесь он уже в генеральской форме.
Джеймс усмехнулся.
Что ж, генерал пользуется авторитетом в армии. Это даже хорошо.
— Добрый вечер!
Хозяин дома стоял на пороге в домашней рубахе, красиво вышитой яркими узорами, принятыми в его племени. Он был невысок и грузен, а без формы, в которой его привык видеть министр, казался еще ниже.
Легкие брюки, на йогах простые резиновые сандалии.
— Добрый вечер, ваше превосходительство!
Джеймс проворно встал, подбирая полы своего национального костюма, похожего на римскую тогу, и чуть приподнимая шапочку, походившую на ночной колпак.
— Садитесь, садитесь, — добродушно замахал руками генерал. — Прошу без формальностей, как дома… Что будете пить? Виски? Бренди? Пиво?
Джеймс выбрал пиво, и слуга, один из родственников генерала, принес на подносе две запотевшие бутылки «Стар».
— Ваше здоровье!
Генерал приподнял стакан и отпил из него.
— Ваше здоровье!
Министр последовал его примеру.
Пиво было холодное, и оба неторопливо наслаждались им.
— Шумно нынче на Юге, — наконец завел издалека речь министр.
— Да, неспокойно, — согласился генерал.
— Ни на кого нельзя положиться, — продолжал между тем министр.
— Да, да, никакого порядка.
— Полиция ненадежна. — Министр медленно, но верно шел к цели своего визита. — А как армия?
«Вот оно, начинается», — уныло подумал генерал.
Он твердо верил, что армия должна быть как можно дальше от политики, от хитроумных интриг этих болтунов-политиканов, от их бесконечных междоусобных дрязг и свар.
Иногда он думал, что армия — это единственное учреждение в его стране, где люди еще остаются честными, и старался не видеть и не слышать, что просходит вне стен казарм. И вот является этот болтун, продажная душа, и начинает разговор о…
— Так что же, ваше превосходительство, вы скажете насчет армии?
Аджайи отхлебнул пиво и вдруг, глядя прямо в глаза генералу, сказал твердо и отчетливо:
— Армия, только армия может спасти Гвианию!
Джеймс умолчал, что в таком случае он с удовольствием возьмет на себя роль гражданского советника военного правительства. Потом, когда военные докажут, что управлять страной не умеют (в этом Джеймс был абсолютно уверен), встанет вопрос о создании гражданского кабинета. Вот тогда-то, после того как нынешние соперники Аджайи будут устранены, он и скажет свое последнее слово.
Но пока он хотел лишь одного: чтобы армия вмешалась в события на Юге, чтобы оппозиция была раздавлена хотя бы на время.
— Полностью с вами согласен, — перебил он генерала, пустившегося в рассуждения о необходимости дисциплины в армии и о том, что политика, если ее допустить, разрушит армейское единство. — Но… насколько мне известно…. — Он внимательно посмотрел на генерала: — …в армии уже идут политические разговоры. Кое-кто даже строит определенные планы.
И генерал понял. Понял, что министру известно и о визите молодых офицеров. Понял он и на что министр намекает этим своим разговором: или армия поддержит «Демократическую партию», или…
Нет, недаром он не любил Аджайи, недаром ему так не хотелось соглашаться на эту встречу, о которой министр просил его два дня назад по телефону.
Вождь Аджайи сидел спокойно, как у себя дома, допивая вторую бутылку пива, которую принес ему все тот же родственник генерала. И, глянув на его бесстрастное, сытое лицо, генерал вдруг возненавидел этого политикана.
— Нет, — с твердостью, неожиданной для самого себя, сказал он. — Нет, армия будет стоять вне политики. Я не знаю, о каких разговорах среди моих офицеров вы говорите. Допускаю», что-нибудь и болтают. Молодежь есть молодежь. Но, во всяком случае, они болтают наверняка меньше, чем кое-кто в стенах парламента или даже в самом кабинете. Кашу на Юге заварили политики, пусть они и расхлебывают!
Министр вежливо улыбался.
— Ваше здоровье!
Он поднял стакан с пивом и заговорил о последних скачках.
И тут генерал вдруг почувствовал, что энергия оставляет его. Ему показалось, что он выложился весь, что все его силы были вложены в слова, которые теперь уже никогда не вернешь. Он почувствовал пустоту и усталость. Из глубины души медленно поднималось тупое безразличие ко всему: к министру, к карьере, к самому себе…
На прощание министр жал ему руку особенно крепко, и, если бы генерал знал его меньше, он бы подумал, что сегодня приобрел еще одного искреннего друга. Но генерал понимал, что это не так, и чувства брезгливости и холодного страха овладели им.
4
Прошло несколько месяцев. И опять к генералу явились те же молодые офицеры.Их было пятеро: майоры Нначи и Даджума, бородатый командир третьей бригады подполковник Эбахон, комендант арсенала капитан Нагахан и совсем еще молодой лейтенант Окатор.
Говорили лишь Нначи и Даджума, остальные молчали. Задумчиво теребил густую всклокоченную бороду мрачный Эбахон. Нагахан тщательно изучал свои холеные ногти. Нервно ерзал в кресле Окатор.
А Нначи и Даджума все говорили. И, выслушивая от них горькие упреки в отказе спасти страну, генерал про себя восхищался ими и соглашался с ними, соглашался и отрицательно покачивал головой.
Он даже не удивился, когда они рассказали, что бригадир Ологун в ближайшее время будет поставлен правительством во главе армии и что генерала предполагается отправить на пенсию «по болезни» куда-нибудь в одну из заморских столиц.
Лицо его оставалось непроницаемо спокойным: это было все, на что у генерала еще хватало сил. Он устал, так он и сказал майорам.
— Хорошо, — Даджума помолчал и вдруг спросил: — А какую позицию займете вы, ваше превосходительство, если произойдет…
Даджума не договорил. Пауза была многозначительна. Генерал не отвечал.
Офицеры вопросительно смотрели на него. В глазах Нначи мелькнуло сожаление — или это генералу только показалось?
— Я выполню свой долг! — наконец твердо сказал генерал и встал, давая понять, что разговор окончен.
Это был самый легкий ответ, не требовавший ни раздумий, ни терзаний, ответ, требовавший лишь подчинения присяге, воинскому долгу и многому другому, что генерал считал единственно ценным и непреходящим в мутном водовороте гвианийских событий.
— Значит… Даджума медлил.
— Я выполню приказ премьер-министра.
— А если такого приказа не последует? Глаза Даджумы буквально впились в его лицо.
Генерал ничего не ответил, кивнул, повернулся и вышел из комнаты.
Офицеры переглянулись.
— Жаль старика, — сказал Нначи. Даджума пожал плечами.
5
В ночь, когда произошел переворот, генералу не спалось: его терзали предчувствия. И он нисколько не удивился, когда в дверь его спальни вдруг забарабанил ординарец — старый солдат-северянин, служивший генералу вот уже почти два десятка лет.— Маста… маста… — громко шептал он за дверью, стараясь не разбудить жену генерала. — Маста… откройте…
Генерал вскочил. Вот уже несколько дней он держал наготове парадный мундир — со всеми орденами и регалиями, именное оружие — саблю, подарок английской королевы.
Он знал, что ему суждено умереть, и он хотел умереть красиво, как солдат, или, как по его мнению, должен был умирать солдат.
Проснулась жена, села на кровати.
— Спи, спи… — сказал ей генерал. — Это… маневры. Я приеду утром…
Он вышел из спальни. Ординарец тоже был в полной парадной форме. Генерал удивился, но сразу же сообразил, что он сам давал ординарцу приказание почистить и приготовить свой парадный мундир, а старый солдат позаботился также и о собственном.
— Маста…
Теперь уже солдат шептал совсем тихо:
— Ко дворцу премьер-министра пошли броневики. Я их узнал по знакам на броне — они из второй бригады…
В коридоре тускло горела пятнадцативаттная лампочка, лицо солдата казалось серым.
— И два грузовика с солдатами… к электростанции… Лампочка мигнула раз, другой и погасла.
— Уже…
Голос солдата дрожал от волнения:
— Я велел шоферу подготовить машину. Она у ворот…
И тут генерал почувствовал, что энергия возвращается к нему. Ему показалось, что он почуял запах пороха, с которым был знаком только лишь по маневрам. Он внутренне весь подобрался, он, генерал, не участвовавший ни в одном сражении, и отчаянный восторг вдруг охватил его душу. Может быть, вся его жизнь была именно ради этого момента, и этот момент наконец настал…
Его зеленый «мерседес» пулей вылетел из ворот, завернул за угол и…
— Стой!
Грохнула очередь из пулемета.
По мостовой навстречу машине бежали люди в военной форме. Другие выскакивали из грузовика, приткнувшегося у обочины.
— Стой! Стой! — кричали они и стреляли в воздух.
Шофер резко нажал на тормоз, машина словно споткнулась и замерла на месте.
Генерал успел заметить, как его ординарец выставил в окно ручной пулемет.
«И когда он успел его раздобыть?» — подумалось генералу.
— Убери эту штуку! — решительно приказал он солдату. — Открой дверь!
Тот положил пулемет на сиденье и выскочил из машины, привычно распахивая заднюю дверцу.
Генерал вышел из машины и встал, широко расставив ноги, рукой оперся на эфес сабли… Сейчас он выглядел точь-в-точь как на параде, каким его привыкли видеть солдаты и офицеры, идущие парадным английским шагом — два коротких, один длинный — мимо командующего, под марш военного оркестра…
Солдаты приближались, мягко шлепая по асфальту своими брезентовыми, оклеенными резиной сапогами с короткими голенищами. Первым подбежал молоденький лейтенант, запыхавшийся, с маленьким черным автоматом в руке.
— Смирно! — раскатистым басом, каким он привык командовать на маневрах, рявкнул генерал и сам удивился строгости и решительности своего голоса. — Это еще что за безобразие, господин лейтенант?
Лейтенант стоял перед ним в положении «смирно», подбросив руку к козырьку фуражки.
— Па-а-а-чему беспорядок?
Солдаты превратились в статуи, там, где их застиг приказ.
— Па-а-а-чему стрельба?
В голосе генерала бушевала ярость.
— Господин лейтенант!
— Слушаюсь, ваше превосходительство!
— Поставить караулы у моего дома. Никого не впускать, никого не выпускать! Я еду в штаб и оттуда пришлю указания. Выполняйте!
— Слушаюсь! Лейтенант опять козырнул.
— Сержант Окигбо! — выкрикнул он в сторону стоящих по стойке «смирно» солдат. — Поставить караулы у дома командующего. Никого не впускать. Ждать приказа.
Он опять козырнул генералу и так и замер, пока командующий садился в машину. Он даже осторожно прикрыл за ним дверцу.
И только когда зеленый «мерседес» уже скрылся за углом, лейтенант вдруг со всей силы ударил себя кулаком в лицо и разрыдался бессильными мальчишескими слезами.
— В штаб полиции! — приказал генерал шоферу.
Им владела необычайная энергия, мысли были четки и быстры.
«Наверняка повстанцы захватили штаб армии, — про себя размышлял он. — Я бы на их месте сделал то же самое. Молодцы мальчики… Но мы еще посмотрим, кто кого. Мы еще посмотрим».
Генерал был уверен, что штаб полиции еще не занят. Вряд ли офицерам удалось вовлечь в заговор своих коллег из полиции, которая издавна находилась на более привилегированном положении, чем армия. Да и полицейских в стране было намного больше, чем солдат, к тому же силы полиции уже не раз испы-тывались в деле — в подавлении всяческих волнений и демонстраций.
Действительно, в штабе полиции было все спокойно. Часовые удивленно вскочили, увидев в столь необычное время командующего армией, взяли на караул.
— Немедленно вызвать бригадира Акатолу, — резко бросил он прибежавшему дежурному офицеру. — Поднять части по тревоге!
И уже через несколько минут в полицейских казармах, расположенных рядом — буквально в нескольких шагах, взвыла сирена.
Бригадир Акатола явился, на ходу застегивая мундир.
Генерал уже сидел в его кабинете и за его столом. В другое время бригадир возмутился бы этим вторжением — пусть даже вторгся и сам командующий армией, но теперь генерал ему просто не дал для этого времени.
— Судя по всему, произошел бунт в армии, — сразу же начал генерал, как только Акатола появился на пороге кабинета. — Что вы об этом знаете?
Бригадир не знал ровным счетом ничего.
— Тогда что вы намерены делать?
«У тебя бунт, а спрашиваешь ты меня», — злорадно подумал бригадир, но вслух ответил, медленно подбирая слова и стараясь выиграть время: мысли его после вчерашнего приема у заместителя командующего армией еще путались.
— Я… полагаю… необходимо известить премьер-министра…
«Как же! — злорадно мелькнула мысль у генерала. — Ищи его! Мятежники наверняка начали именно с его дворца! Это вам не полицейские офицеры».
— Что ж, попробуем!
Генерал снял трубку телефона и подул в нее.
— Не работает? Хорошо, пошлите мотоциклиста. И… мотоциклистов по городу посмотреть, что творится… Окружить это здание мобильными частями полиции. Затем пошлите мотоциклистов… в арсенал, на военно-морскую базу… в казармы запасного батальона… в…
Он называл части, стараясь не пропустить ни одной, кроме второй бригады.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ЛУИС ПЕРЕД БУРЕЙ
ГЛАВА I
1
До Игадана патрули то и дело останавливали «пежо». Собственно, в этом не было ничего необычного. Вот уже два года, как на всех дорогах этой провинции были установлены специальные полицейские посты: они обыскивали автомашины — искали оружие. Тень заговора продолжала витать над страной, хотя вождь Колоколо уже давно сидел в тюрьме где-то на Севере.Обычно дорогу перегораживали пустыми железными бочками, между которыми клали солидную жердь. Этот импровизированный шлагбаум поднимался и закрывался полицейским с винтовкой за плечами. Другие полицейские тем временем шарили в багажниках.
Оружия не находили. Но редко кому из шоферов дряхлых грузовиков, набитых пассажирами и товарами, удавалось избежать «даша».
«Даш» по-местному означало «подарок».
И полицейские установили твердую таксу «даша» в зависимости от количества пассажиров и груза, однако не меньше двух шиллингов с водителя.
Шоферы ворчали, но делать было нечего. Дряхлые машины, которые здесь назывались «буш-такси» или «мамми-ваген», как правило, или не имели необходимых документов, или эти документы были давно просрочены… и водители предпочитали платить дань полицейским.
Они не обижались на полицейских, а только завидовали. Кто же упустит деньги, которые сами просятся в руки, рассуждали они: жить-то ведь надо каждому!