Косенков Виктор. Русский клан

   Наконец не выдержали нервы у Вахтанга. Грузин поднялся во весь свой немалый рост, рванулся вперед, прижав яркую звездочку фонарика к автомату, и стал поливать, поливать… Он что-то кричал. Может быть, ругался или просто рычал от переполняющей его ярости. Вахтанг шел вперед по туннелю и стрелял. Морозов в каком-то немом оцепенении видел, как пули вышибают фонтанчики крови из тела товарища, а тот все стреляет, стреляет! Стоя на одном адреналине и упрямстве…
   Вахтанг упал, когда «Калашников» сухо щелкнул пустотой. Упал лицом вперед. Туда, куда шел, последним смертным движением.
   — Юрка! Юрка! — крикнул кто-то сзади.
   Морозов обернулся и увидел машущего рукой Дорофа.
   — Сюда давай!
   Лева махал ему рукой из-за низкой баррикады, наскоро сложенной поперек туннеля из каких-то длинных мешков. Юра привстал на одно колено, выпустил вдоль стены длинную очередь и, на ходу выбрасывая опустевший магазин, кинулся назад. Из-за баррикады раздалось несколько коротких очередей. Ополченцы прикрывали своего отступающего товарища.
   Перебравшись на ту сторону, Юра понял — то, что он принял за мешки, были мертвые тела. Женька Соколов, Максим Борисов, Дима Лесницкий.
   «Наши мертвые нас не оставят в беде…» — мелькнула в голове знакомая с детства строчка.
   Свердлов и Дороф лежали на шпалах, положив стволы на мертвецов.
   — Вахтанг где? Вахтанг? — толкал локтем Морозова Лев. — А?
   — Вы что, не видели?
   — Нет. Мы тут… баррикадировались. А что?
   — Нету Вахтанга.
   Дороф ничего не ответил.
   Рядом кто-то упал, тяжело и часто дыша. Морозов скосил слезящиеся от дыма глаза. Верещагин.
   — Почему они не стреляют, майор?
   — Им спешить некуда. Некуда спешить. Сейчас подумают чуток. И снова пойдут.
   — Кто? — спросил Лева. — Кто пойдет? Откуда они тут вообще взялись?
   — Они тут всегда были. Почему, вы думаете, в метро никто не полез с самого начала конфликта?
   — Почему? — спросил Юра. — Закрыли все, законопатили, потому никто и не полез.
   — Ну конечно, а то дураков с динамитом мало по Москве ходит?! Гоблинов побоялись!
   — Скажи еще — гремлинов, — фыркнул Свердлов. На удивление, парнишка выглядел спокойным. Ему было трудно ждать, когда опасность была затаившейся где-то за спиной, неведомой. А теперь, когда противник впереди, определились цели и линия фронта, бояться стало нечего. Появилась задача, ее надо было выполнить. Страхи кончились.
   — Сам дурак, — огрызнулся Верещагин. — Гоблины — это такие ребята, которые по подземельям ходят, как у себя дома. Спецгруппа. Любого диггера спроси, он тебе порасскажет сказок. Гоблины живут тут. Понимаешь?
   — А Ельцин где? — проснулся Морозов.
   — Там. — Майор отмахнулся в сторону стены.
   Луч фонарика высветил сосредоточенное, бледное лицо Президента Российской Федерации. Тот лежал на спине, прижимая к груди чемоданчик, и, не моргая, смотрел перед собой.
   — Мертвый?
   — Хрена там, живой, чего ему сделается. — В голосе майора послышалось сожаление.
   Юра выглянул за баррикаду, осмотрев освещаемое фонарями пространство. Где-то там, чуть дальше, на самой границе света, виднелись ребристые подошвы ботинок Вахтанга.
   — Скажи мне, майор, Семен Дмитриевич, а какого хрена на нашем месте не бригада спецназа? Все-таки президент, не хрен с бугра.
   — Хороший вопрос, — прокомментировал Дороф.
   — А зачем тебе? — неожиданно просто спросил Верещагин. — Ты мужик нормальный вроде, Тебе оно зачем? Чтобы помирать легче было? Так я тебя уверяю, от правды этой тебе не только легче не станет, а и вообще как бы не скрутило. Я против был. Это я тебе честно скажу. А все остальное… У генерала лучше спросить.
   — А может, выдадим его, и делу конец? — предложил Лев.
   — Кого? Майора? — не сразу понял Морозов.
   — Кому он на хер нужен, я про этого… — Дороф кивнул в сторону, где, едва дыша, лежал президент.
   — Логично, конечно, — кивнул майор. — Но, боюсь, не поможет. Я был против с самого начала. Но… у меня свой приказ, у них — свой.
   — А ты что, знаешь, какой у них приказ? — Морозов ткнул автоматом в сторону противника.
   — Догадываюсь.
   — Чего же они не стреляют? — пробормотал Свердлов. Он значительно лучше переносил бой, чем ожидание его.
   — А оно им надо? — пожал плечами Верещагин. — Время на их стороне. Да и на штурм они не пойдут, не такие уж кретины. Их оружие — внезапность. К тому же гоблины идеально знают топографию туннелей.
   — То есть, пока мы тут лясы точим, они нас с тыла обходят?
   — Красивая картина получается. — Юра снова высунулся. Тела Вахтанга не было видно. — Гранаты у кого-нибудь есть?
   — Есть. — Леня вытащил из кармашков разгрузки три «РГД-5».
   — И у меня одна. — Дороф вытащил еще один цилиндрик.
   — С ума сошли? — поинтересовался майор.
   — А веревка у меня имеется, — подвел итог Морозов. — Хватайте президента и двигайте дальше. Я догоню.
   Верещагин что-то говорил, но его никто не слушал. Лева Дороф подхватил Ельцина, и вместе со Свердловым они исчезли в темноте.
   — Растяжку хочешь поставить? Думаешь, они такие идиоты? — спросил майор, наблюдая за Юриными действиями.
   — Идиоты не идиоты… А теперь будут под ноги смотреть. Помоги лучше…
   Они возились с веревками и гранатами, ползая в луже крови.
   — Ты мне скажи, — прошептал Морозов, — когда сюда шел, знал уже, что никто из нас живьем не уйдет?
   — Какая тебе разница?
   — Интересно просто. Тебе что, жалко?
   — Ну знал. Догадывался.
   — Потому и впереди шел? Знал, что в тыл атакуют?
   Майор не ответил.
   — А смысл какой? Для чего это все? Его что, нельзя было просто за угол отвести и стрельнуть с подобающей легендой?
   — Дурак ты, Морозов. Ни черта не понимаешь. — Майор аккуратно разжал руки, отпуская гранату.
   Они на полусогнутых отошли подальше от баррикады и начали прилаживать к стене вторую растяжку.
   — Дурак. История вранья не терпит.
   — Очень даже терпит, — прошептал Юра. — В последнее время столько дерьма всплыло…
   — Вот именно что всплыло. Найдется сволочь, которая все видела или которую совесть зажрала. А так красиво все получается. Убит при попытке дойти к месту. И ваши героические тела будут предоставлены как немые свидетели разыгравшейся трагедии. — Выдав на одном дыхании эту чеканную формулировку, Верещагин захихикал. У Морозова мурашки побежали по спине от этого тихого смешка. Страшно было сознавать, что рядом с тобой, в полной темноте и с гранатой в руках, сидит псих в погонах. — И я, видимо, тоже буду. Того. Свидетель.
   — Живой?
   Майор снова захихикал:
   — Шутник. Нет, живой — это вряд ли. Такой же, как вы, немой свидетель. И что впереди идти, что сзади — разницы нет никакой. Только шансы были. Когда стрельба началась, я думал, бежать или нет.
   — Чего ж не побежал?
   — Не смог, — коротко ответил Верещагин.
   — А куда, собственно, Ельцина надо доставить? К какому месту?
   — К месту переговоров, конечно… Ты что, не слышал ничего?
   В Юриной голове со щелчком встала на место последняя деталь головоломки.
   — Вот оно что…
   Майор отпустил гранату. Еще один участок пути оказался заминирован.
   — Пошли, еще одну поставим неподалеку… — начал, было, Юра, но Верещагин его перебил:
   — Почему неподалеку? Давай лучше ходу прибавим и растянем где-нибудь подальше. Если они наткнутся на эти две, даже если и не сработает, но станут под ноги смотреть. Это их замедлит. А может быть, другим путем пойдут вообще. Так что давай подальше отойдем и там натянем. Чтоб не расслаблялись.
   — Резонно, — ответил Морозов, подхватил автомат, и они побежали.
   Запад к нам не полезет, пока есть шанс договориться. А для генералов любые переговоры — смерть. Кому война, а кому мать родна. Про демократию только Ельцин и толкал. А значит, его грохнуть, мосты пожечь, и готово. Не с кем переговариваться. Да еще какую-нибудь лажу склепают типа: героически погиб, сгубили, суки, надежду на мир.
   Под ногами бухали шпалы, равнодушно отмечая шаги. Верещагин бежал легко, словно не было до этого ни похода, ни стрельбы. Майор ритмично вбивал ботинки в дерево и несся вперед. Ему уже не надо было думать. За него все решили отцы-командиры.
   «Переговоры. Значит, переговоры! Положение слишком неустойчиво, чтобы надеяться на победу. Да и кому она нужна, эта победа? Гражданская война в одном случае, оккупация в другом. Нужно гасить огонь под этой кровавой кашей».
   Где-то там, впереди, как всегда в Кремле, ждали человека в плаще и с чемоданчиком две силы — повстанцы и лоялисты. И где-то сзади пробирались через хитросплетения туннелей, шахт и колодцев хорошие ребята из подразделения «Гоблин», которым кем-то был дан приказ. А приказы не обсуждаются. И именно поэтому с такими ребятами можно было бы сесть за один стол и доверить им свои жизни… В другое время. Но сейчас кому-то было нужно сорвать переговоры, кому-то была нужна война. Горби или генералам, рвущимся к власти, не важно.
   Морозов скрипнул зубами, чувствуя, что дыхание начинает подводить, а в боку предательски остро покалывает. В памяти всплыла картина Сальвадора Дали, где один обезображенный человечек раздирает себя пополам, сжимая части тела руками, в иллюзорном единстве. Предчувствие гражданской войны.
   — Майор… — выдохнул Юра, но договорить не успел. Откуда-то сверху, точно перед бегущими, спрыгнули две черные фигуры. Затормозить никто не успел, и через мгновение клубок тел катился по шпалам, обдирая кожу.
   «Гоблины» опомнились первыми, и пытавшегося встать Верещагина с силой швырнуло спиной на рельсы. Два мощных удара в грудь. Стало невыносимо трудно дышать, и он, глотая пахнущий маслом воздух, сполз вниз. По животу текла теплыми струйками кровь, а в неожиданно скользкой ладони едва держался цилиндрик с огненной смертью внутри. Понимая, что сил надолго уже не хватит, майор дернул кольцо.
   Морозов встать не пытался. Когда черные фигуры возникли чуть ли из неоткуда, а мир завертелся и наполнился болью, он успел только, оказавшись на спине, выставить автомат перед собой. Майор принял на себя два выстрела и этим спас Юрию жизнь.
   Морозов утопил спусковой крючок.
   «Калашников» вздрогнул, будто просыпаясь после глубокого сна, полного кошмаров, и забился в припадке! На мгновение пламя осветило черные шапочки-маски…
   Верещагин плыл по реке. Черной-черной. Глубокой-глубокой. Спокойной-спокойной. Он плыл на спине, прижимая к груди огненный цветок. Больно не было.
   И только когда чьи-то грубые руки дернули его за плечи, боль вцепилась когтями в грудную клетку, стиснула сердце.
   — Майор, майор! Майор! — Морозов попытался расцепить руки Верещагина, чтобы было удобней вскинуть его на плечи. Однако тот застонал и открыл глаза, прижав локти еще плотнее к телу.
   — Иди, — выдохнул майор, и Юра почувствовал мелкие брызги крови у себя на лице. — Иди. Я тут. У меня. Вот.
   С большим трудом Верещагин разжал одну ладонь, под стиснутыми руками показался упругий бок эргэдешки.
   — Беги… слышишь… — Дыхание майора становилось все слабее, он уже молчал, только пристально смотрел куда-то в темноту потолка.
   Морозов прислушался. Наверху что-то двигалось. Стучали по трубам сапоги, шуршали раздвигаемые кабели. «Гоблины» шли по служебному колодцу.
   — Плыть, плыть, — прошептал Верещагин и улыбнулся. — Не мешай мне плыть.
   Юра побежал.
   Где-то вдалеке грохнул взрыв. То ли первая, то ли вторая растяжка сыграла свою партию. Только невероятным везением, наверное, можно было объяснить тот факт, что ребята из подразделения «Гоблин», обученные ходить под землей, едва ли не лучше чем по поверхности, не заметили мину.
   Потом взорвалось ближе.
   Морозов бежал. Полупустая разгрузка мешала, он сбросил ее на ходу. Потом в сторону полетел автомат. Юра вкладывал все в этот бег. Вперед, только вперед! Ему казалось, что туннель перед ним плывет и дрожит. Морозов вытирал слезы рукавом и бежал, бежал!
   Где-то впереди человека с портфелем ждали лоялисты и повстанцы, где-то позади реакционеры ждали войны, а далеко-далеко за границей в немом напряжении ждали войска. Между ними бежал человек, ненавидящий их всех вместе взятых. Человек бежал, понимая, что уже никогда не будет прежним. Ни он, ни мир вокруг него.
 
   Москва.
   Декабрь 1991 года
 
   Сильный южный ветер на какое-то время отбросил от города обложившие его морозы, но зима неумолимо брала свое, обильно вываливая на уставшие улицы запасы белых хлопьев. Хмурые, похмельные дворники выходили на расчистку трижды в день, но и эти труды пропадали даром. Пробираться по тесным снежным коридорам становилось все труднее. На дорогах образовывались многокилометровые пробки. Город медленно задыхался под мягким, невесомым, но таким тяжелым покрывалом.
   В ресторанчике на Малой Калюжной было пусто. Для туристов не сезон, а москвичи, в основном озабоченные состоянием кошельков, не стремились что-либо праздновать. Да, собственно, и поводов к тому не было.
   — Знаешь, Юра, а я собираюсь Москву оставить, — сказал Вязников.
   Морозов поднял брови и пожал плечами.
   — А оно того стоит? Куда? — Он сделал знак официанту.
   Они только что расправились с мясом по-татарски, изумительно порубленным с острыми и растравляющими аппетит специями. Под холодную до ломоты в зубах водочку. Оставалось несколько кусочков на хрустящей греночке.
   Подошедший официант все понял мгновенно. Заменил рюмки, и в покрытое тоненьким ледком стекло тонкой струйкой полилась водка. Когда до края оставались считаные миллиметры, парнишка ловко крутанул бутылку и жидкость остановилась. Когда с легким поклоном официант удалился, Морозов почесал затылок:
   — Как они это делают, понять не могу. Мне все время кажется, что водка должна расплескаться по всему столу, после таких вот экспериментов.
   — Она и расплескивается, — кивнул Вязников. — Чертова куча водки расплескивается по столу и по фартуку этого паренька, когда он учится. Во всем важна сноровка…
   — Закалка, тренировка, — подхватил Юра. Поднял рюмку. — Давай за тебя.
   — Нет. За нас давай.
   — Ну, за нас, так за нас. — Морозов кивнул. Водка в замерзшем стекле — это огонь и лед. Обжигающий пламень, холодный, очень холодный.
   Когда беф а-ля татар исчез с тарелок, друзья откинулись на спинки удобных кресел.
   Вязников был бледен. Он совсем недавно вышел из госпиталя. Рана оказалась серьезней, чем могло показаться сразу, а кое-какие мелкие осколки так и остались торчать в ноге. Они будут беспокоить его до самой смерти, вызванной микроскопическим кусочком стали, подобравшимся по кровеносной системе к самому сердцу. Но это в будущем. В очень удаленном от этого дня будущем.
   — И все-таки я оставлю Москву.
   — Почему?
   — Не могу. Город словно давит. Тяжело. Конечно, сейчас все разгребли. Стройки идут. Работа кипит. — Алексей покрутил тарелку. Отодвинул. Взял рюмку. Пригляделся к хрусталю. — Но как вспомню, в какую ловушку превращаются эти каменные стены… Когда метро закрыли, дороги…
   — Не напоминай, — сморщился Морозов. — Я в метро теперь не езжу. Времени уходит, конечно… И дороже. Но не могу. На работу встаю за два часа. Иначе не успеть.
   — Ты все там же, лечишь?
   — Ну, если можно так выразиться. Должность называется — «консультант». А у тебя как?
   — Как, как… Я ж из госпиталя только-только. Что делать, если честно, не знаю. На завод не хочу. Опять заготовки рисовать… Да и не возьмут. Хорошо хоть, пособие, как этому… блин… как там формулировка?
   — Борцу с антинародным режимом! — подсказал Юра. — Всем дали. Все боролись. Я думал, что брат на брата прет, а оказывается, с режимом боролись. Фантазеры, однако.
   — Да, этого не занимать. — Алексей хотел было что-то сказать, но краем глаза увидел приближающихся официантов с подносами.
   Парень с девушкой подошли к столику. Забрали посуду. Их движения были синхронны, четки и выверены.
   «Сноровка, закалка, тренировка, — подумал Морозов. — А девочка ничего».
   Девушка была старше своего коллеги, имела широкие бедра и узкую талию. Картину дополняли густые, сильные черные волосы, заплетенные в крепкую косу. Юра успел приметить имя на нагрудном бэджике.
   «Мария. Надо будет запомнить».
   Такой пристальный интерес не ускользнул от внимания девушки. Она опустила глаза и внезапно покраснела, да так сильно, что Морозов с трудом сдержал улыбку.
   — Прошу вас! — бодро сказал официант. — Зайчатина, запеченная в тесте!
   Он снял крышку с подноса и принялся сноровисто обрезать ножом корку теста, запекшуюся над горшочком. По заведению поплыл одуряющий запах.
   — И пушкинские голубцы, — неуверенно сказала девушка, ставя перед Юрием тарелку. — Из оленины…
   — Весьма вам признателен, — ответил Юра, стараясь заглянуть Марии в глаза.
   Та покраснела еще сильнее, что-то буркнула и упорхнула.
   — Приятного аппетита, — немного поклонился, уходя, парнишка-официант. Он сделал шаг назад, но остановился. — Может быть, водочки?
   — Давай! — махнул рукой Вязников. — Холодненькой.
   — Конечно, холодненькой, другую водку пить нельзя. — Парнишка чуть каблуками не щелкнул от старания.
   Буквально через мгновение он уже лихо наливал прозрачную жидкость в лед бокала.
   — Все время думаю, как вы так ухитряетесь? И ни капли не пролить, — обратился к нему Морозов
   — Опыт. Тренировка. Ловкость рук, и никакого мошенничества, — ответил паренек, не переставая наливать. — Прошу вас!
   И бесшумно удалился.
   Камин уютно потрескивал смолистыми дровами неподалеку. Колотые чурбачки были разложены рядом, распространяя по всему помещению приятный запах еловой смолы.
   — Новый год скоро, — невпопад сказал Морозов. — Елку надо бы…
   — Не жалко тебе елку рубить?
   — Нет… — ответил Юра. — Хотя ради одной недели, пожалуй, жалко.
   — Елка должна быть живая. Желательно под окнами, чтоб росла. Хочешь, наряжай, хочешь, так любуйся.
   — Идиллическая картина.
   — Нет, почему же. — Вязников выловил из горшочка кусок мяса. Взял ломоть черного, крупнозернистого хлебушка, подставил его под вкусно пахнущую зайчатину, ловя капли соуса, и отправил все это в рот. — Вкусно…
   — Да, мне тоже нравится, — с набитым ртом ответил Юра.
   Оленина имела странный, ни на что не похожий вкус.
   — Праздник желудка, — покачал головой Морозов.
   — Да, жаль, что не часто.
   — Не согласен. И хорошо, что не часто. Во-первых, если часто, то забивается вкус. Во-вторых, наши с тобой кошельки такое не вытянут. Собственно, и один-то раз… По большому празднику.
   — Кстати, что празднуем?
   — А какая разница? Твой выход из госпиталя, например.
   — Ну ладно, пусть так будет. Хотя я бы предпочел по-семейному. Все-таки не так накладно.
   — Леха, не порть хороший вечер. Я имею право угостить своего друга так, как считаю нужным. Можешь считать, что я копил на этот вечер все время, пока ты в больнице валялся. Специально.
   — Целевое накопление?
   — Вроде того, — махнул рукой Морозов. — Давай по водочке.
   — Ну, раз целевое, то… — Вязников поднял рюмку. — За тебя!
   — За нас.
   Водка — это единственный напиток, который можно пить и в горе, и в радости. Его нельзя пить просто так. Для водки всегда должно быть событие. Пусть маленькое и значимое только для узкого круга людей. Или даже для одного человека. Потому что водка — это то, что можно пить даже в одиночку. Главное, чтобы не просто так.
   — Тебе тут нравится? — спросил Вязников, обводя взглядом ресторанчик.
   — Спрашиваешь! Вообще-то я тебя сюда и привел.
   — Значит, нравится? Камин, спокойно, сделано все со вкусом, соседи в стенку не ломятся.
   — Ну да. — Юра пожал плечами. — Ты это к чему?
   — Да так, есть у меня задумка… Даже не знаю, с чего начать.
   — Начни с начала. — Морозов подхватил на вилку предпоследний кусочек голубца. Желудок был уже полон, но остановиться казалось невозможно. — Я тресну.
   — Не переживай, доктора от переедания не мрут.
   — Это студенты от переедания не мрут. А доктора — запросто. Так что ты там придумал?
   Вязников тайком кинул внутрь горшочка пару кусочков хлеба, повозил внутри вилкой, чтобы они хорошенько пропитались соусом. Вытащил, с удовольствием проглотил и отодвинул от себя посуду. Съесть больше он был уже не в состоянии.
   — Сейчас будет еще чай, — отдуваясь, заявил Юра. — Ты десерта не хочешь? Блинчики какие-нибудь…
   — Убить меня хочешь. Я больной, старый и вообще почти инвалид.
   — Да ладно, нашелся инвалид. Ты, Леха, меня переживешь.
   — Это только боги знают, кто кого… Не важно, короче. Я вот чего хотел спросить. — Алексей наклонился вперед. — К тебе не приходили?
   — Кто? — удивился Юрий. — И куда?
   — Домой, видимо…
   Морозов усмехнулся.
   — Чтобы ко мне домой прийти, надо меня сначала найти! Я прописан в одном месте, работаю во втором, а живу вообще в третьем. Есть, кстати, еще четвертое и пятое. В зависимости от настроения и наличия женщин. — Он посмотрел через плечо Вязникова на барную стойку. — Последнее, впрочем, всегда может измениться.
   — А ко мне пришли. В палату прямо. Ты про Люберцы помнишь? И про Дулево?
   — Это что, вопрос? — удивленно поднял брови Морозов.
   В Люберцах, в глухом месте у друзей был схрон. Хороший, плотно укомплектованный схрон. Несколько пистолетов. Автоматы. Ручные гранатометы. Гранаты. Масса патронов. Второй схрон, но поменьше, был расположен подальше от столицы, в Дулево. Уникальные глины, из которых делали знаменитый фарфор, прятали в себе множество разных чужих секретов. Огнестрельного добра после августа ходило по России множество. Количество оружия на руках населения было едва ли не запредельным. Что, по понятным причинам, беспокоило власти. Волна преступности, поднявшаяся после гражданских беспорядков, лихо плеснула кровью. Простые, мирные граждане уверенно пускали в ход огнестрел, защищая свою жизнь и собственность.
   — Так вот, пришли ко мне в палату двое…
   — Бандиты? — удивленно перебил друга Морозов.
   — …в штатском, — с нажимом пояснил Алексей.
   — Ага, понял.
   — Про здоровье спросили. Как, мол, заживают раны, полученные в этой…
   — Борьбе с антинародным режимом.
   — Вот-вот. С ним самым. Я говорю, мол, не плохо, скоро выхожу. А они мне: а что вы думаете по поводу положения в стране? Как считаете, что будет дальше? И вообще, чем намерены заниматься после больницы? Все культурно, без нажима, без давления. Но я чувствую, ребята сканируют меня. Прям просвечивают. Я им, что, мол, не решил. А они: а вот с оружием как быть? Мол, сдавать надо будет. Как вы считаете, пойдет народ сдавать оружие? Много, мол, его по рукам ходит.
   — А ты?
   — А я понял. Нет, говорю, не пойдет народ сдавать оружие. Только, может быть, некоторую его часть. Зачем мирному гражданину, законопослушному, такое количество. Они кивают: да, мол, правду говоришь. Понимаем, мол. Красивая беседа, со стороны если поглядеть. А еще, говорят, мол, готовится закон. По которому часть оружия будет легализована. Не все, конечно, крупные пушки никто разрешать не будет, ясное дело, только если за городом, в лесу человек живет. От медведя отбиться… Как охотничье пойдет. А вот короткоствол будет легализован, почти без ограничений. Мол, приносите. Ничего страшного не будет. Крупные стволы конфискуем в фонд родины. А короткоствольное оружие — бога ради. Экзамены сдадите, и вперед.
   — И?
   — И мило разошлись. Я предлагаю Дулево им отдать. В качестве акта доброй воли.
   Морозов задумался. К столику подошел официант с большими кружками парящего чая.
   — Прошу вас, кедровое варенье, — сказал он, ставя на столик вазончик с чем-то темным.
   — Спасибо, — с отсутствующим видом ответил Юра.
   — Люблю кедровое, — улыбнулся Вязников.
   — Ага, — Морозов покачал головой, — хорошее…
   — Всегда хотел выяснить, как его делать. Мало ли, попадется куча кедровых орехов.
   — Просто, кажется, килограмм на килограмм. Орехи и сахар. И все. Вкусно, но дорого.
   — Юра, да очнись ты, чего загрузился?
   Морозов поднял глаза от стола, сцепил руки и хрустнул суставами.
   — Забавно, понимаешь. Когда органы берутся за проработку каждого конкретного гражданина, это, в общем-то, признак порядка в государстве. Потому что, как бы то ни было, но госбезопасность должна иметь представление о том, что планирует делать человек, который знает, с какой стороны к ружью подходить. Ты помнишь, наверное, с какой мотивацией мы кинулись в августовскую кашу?
   — Бардак надоел.
   — Вот именно. А теперь вдруг, неожиданно я этого порядка испугался.
   — Испугался?
   — За что боролся, на то и… Ну, не совсем испугался. Просто забеспокоился. Глупость, вообще-то. Рефлексы.
   Вязников подхватил на ложечку варенья. Аккуратно опустил его на язык. Удивительный, ни на что не похожий вкус. Хвоя, сахар, дымок… Алексей даже зажмурился от удовольствия. Запил горячим, очень крепким чаем. Вкус не растворился, но сделался нежнее.
   — Понимаешь, Юрка, дело не в государстве. Не в госбезопасности. Не в президенте.
   — Да уж… — Морозов выдохнул, ему вдруг померещилась широкая спина человека в плаще, бегущего по черному туннелю. И ствол автомата, который то и дело упирался в эту спину.