7
   -- У кого же все-таки больш? Господи, ясно у кого... Но на человека они нападают очень редко. В крайнем случае. Только скотинники или инвалиды. Но, может, это и есть крайний случай? Ведь я его стронул, разбудил... Кажется, я и раньше видел эти следы на мокрой глине.
   Я стоял у второго пересечения следов и думал, что же ждет меня впереди...
   Дважды пересек он мой след и теперь бродил рядом, забегал вперед, подстерегал. Рядом он, совсем близко, я это чувствовал. А зяпах? Какой странный запах! От влажных слок будто от собачьей шерсти. И еще что-то... Да ведь не осина же... Вроде валенки... Черт, что еще за валенки?..
   Чужим и равнодушным стал окружающий лес. Всегда терпеливый ко мне, он вдруг отдалился, распался на отдельные деревья, охолодел. Мертво стоял лес вокруг меня.
   Старый мой след, хотя бы и дважды пересеченный, был теплее. За него можно было держаться.
   "Нельзя стоять, -- почему-то подумал я. -- На месте стоять нельзя. Надо двигаться".
   Я пошел вперед, придерживаясь старого следа. Вот-вот ожидал я увидеть багровую башку, а сбоку и сзади вздрагивали красные и серые ветки, двигались деревья, дрожали кусты. Рыхлый зеленоватый снег шуршал под сапогами, я пошел быстрее, быстрее -- и побежал.
   Скоро я оказался у лесного оврага, заросшего дудником и бересклетом. Старый след вел вниз, на дно.
   "Гнилой овраг, -- думал я. -- Хиблый. Уж если ему нападать -- здесь. Придется спускаться. Выбора нет -- надо держаться старого следа. Если нападет спереди -- это бы еще и ничего... "
   Хватаясь за ветки и мелкие деревца, не таясь, с треском спустился я на дно оврага.
   Ветка бересклета хлестнула в глаз. Стало так 6ольно и горько, что хлынули слезы. На какой-то миг я полуослеп, а когда проморгался, потер глаза -- сразу увидел на склоне оврага черные борозды, разодравшие и снег и землю под снегом.
   На дне оврага борозды превратились в огромные следы, в третий раз пересекающие мой путь. На этот раз он не мерил, у кого больше. Это было вроде бы уже ясно.
   8
   Л ведь и вправду как-то неловко нападать на того, кто лает по-собачьи.
   Но этот не лаял. Только всегда яблоко носил в кармане.
   Можно или нельзя?
   Можно нападать на того, у кого яблоко в кармане? Наверное, можно.
   Я стоял на краю оврага, прислушивался. С треском, ломая ветки, он скатился в овраг и сразу затих. Спрятался.
   И вдруг спереди, из глухариных болот, потянуло яблоком. Что такое?
   Этот в овраге не шевелился, а из болот тянуло яблоком. Неужели их двое? Два человека с яблоком в кармане? Один спереди? Другой сзади?
   Нет, он один -- с яблоком в кармане. Он напетлял по лесу, и мне кажется -- их двое. А может, он взял с собой того, кто лает по-собачьи? И просто второе яблоко положил в чужой карман?
   Нет, это совсем разные люди, они не могут сговориться. А вдруг сговорились? Однажды они сидели вместе на берегу реки и варили уху.
   9
   На этот раз он не мерил, у кого больше. Это было ясно.
   Господи, какая зима! Вялая, серая, тепловатая1
   Зимние дни поздней осени, когда так длинйй ночь, когда мало дано человеку небесного света, я живу плохо. Хвораю, тоскую, места себе не нахожу.
   Особенно тяжело бывает в городах -- стеклянных и электрических.
   А в деревне-то ночи еще длинней, еще бесконечней.
   Конечно, и ему плохо сегодня, и ему тяжелы глухие дни, беспросветные беззвездные ночи. Но я-то тут при чем? Не я управляю светом небесным, не я гоню в лес ночь и мокрый снег.
   А свету сегодня осталось совсем немного -- полтора-два часа, а там стремительные сумерки и сразу -- ночь. Надо выбираться из оврага и бегом -домой.
   Я глядел на черные борозды, разодравшие снег на склонах оврага. Он, видно, спешил забежать вперед, перехватить меня, кое-как ставил лапу, вспарывал снег, выворачивал землю и опавшие листья.
   Я смотрел на его следы и вдруг неожиданно пересчитал их: шесть на склоне, шесть на дне, шесть на другом склоне.
   Шесть, шесть и шесть!
   Шесть на склоне, шесть на дне, шесть на другом склоне!
   Боже мой! Как же я раньше не заметил! Шесть, шесть и шесть! А надо -восемь, восемь и восемь!
   Сухолапый!
   10
   Однажды они сидели вместе на берегу реки и варили уху.
   Тот, что лает по-собачьи, размахивал руками и кричал. Он показывал рукой на то место, где его подобрали. А этот, с яблоком в кармане, не двигался. Потом он достал из сумки много яблок.
   Я отошел от них, не люблю того места.
   Сейчас-то уж яблок нигде не найти.
   11
   Сухолапый!
   Речка Муньга -- утлый ручеек летом, разливается веснами широко и бурно. Сверху, из дальних мест, еловых боров, сплавляют по ней строевой лес.
   Хорошему плоту по Муньге и весной не пройти, и бревна, не связанные в плоты, тупо плывут по течению, тычутся рылом в крутые берега, застревают на перекатах, гроыоздятся на отмелях. Молевой сплав.
   Мужики из окрестных деревень, когда ндчинается сплав, занимаются этим отхожим делом -- "ловят хлыста", приворовывают бревно-другое, кто на баньку, кто избу подрубить.
   Туголуков подрядился срубить баньку и целую неделю "ловил хлыста".
   Как-то утром с багром и топором он отплыл. на лодке и только вышел на плес, увидел, что по реке плывет ком земли.
   -- Торф, что ли? -- подумал Туголуков, -- Торф плавучий?
   Он подплыл поближе, вглядываясь в тумане в черную и багровую глыбу на воде. На плеск весла глыба разворотилась, и Туголуков увидел, что это не торф, а горболобая голова с прищуренными глазками.
   То ли слишком сильно махнул Туголуков веслом, то ли течение Муньги хитро извернулось, но только голова и лодка сблизились.
   И Туголукову показалось, что голова плавучая лезет по воде прямо на него.
   -- Ты куда, холера! -- крикнул Туголуков и ткнул голову багром. Оттолкнуться, что ли, хотел?
   Дальше все произошло просто.
   Багор отлетел в сторону. И летел, как копье, и еще не успел вонзиться в воду -- а страшная торфяная голова оказалась у борта лодки. Пятипалая лапа легла на борт.
   Туголуков ударил по ней топором и вылетел из лодки, и лодка встала на дыбы.
   Течение Муньги дотащило Туголукова до отмели, на которой громоздились бревна. Разбитую лодку нашли далеко внизу.
   Туголуков долго болел, у него были сломаны рука и два ребра, а в окрестных лесах явился Сухолапый.
   12
   Сейчас уж яблок нигде не найти.
   В заброшенных деревнях есть несколько одичавших яблонь, да они морозом побиты, черные стоят и летом, кривые. Редкая ветка зазеленеет, сбросит на землю два-три яблока.
   Есть хорошие дички на овсяном поле. Когда поспевает овес, люди с ружьями делают на тех дичках тайники, прячутся в ветках. Мелкие яблоки дички, а сладкие.
   А те яблони, что за заборами в деревнях, до тех мне не добраться.
   Интересно, когда же он съест свое яблоко? Где бросит огрызок?
   Я помню, один раз он даже и не съел его, так и протаскал весь день по лесу и домой унес. Неужели забыл про яблоко? Я в тот день близко к нему не подходил.
   Теперь-то я понял, что он в лесу один.
   Старый запах мешал мне. Старый запах был спереди, а он-то был с'зади. Он сам шел навстречу себе, раньше прошедшему. А мне показалось, что их двое -- два человека с яблоком в кармане.
   Я вернулся немного назад и увидел, как он стоит на дне оврага.
   Он стоял неподвижно и рассматривал мои следы. Если б поднял голову -увидел бы меня и, конечно, сразу бы выстрелил.
   Я видел, что он готов стрелять сразу, и на всякий случай убрал голову. Скоро стемнеет, совсем скоро.
   Я решил пройти по его старому следу и тут услышал его голос. Раньше никогда не слыхал.
   Тот, кто лает по-собачьи, частенько кричит. Тот, что гоняет зайцев, кричит и трубит собаке, а этот не говорит ни слова. А тут -- "заговорил.
   Яблоко по-прежнему лежало у него в кармане.
   13
   ... Явился Сухолапый.
   Конечно, это он. В одном прыжке -- три следа, а нужно четыре. Два прыжка -- шесть, а надо восемь.
   -- Восемь надо, -- сказал вдруг я. -- Не три надо, а четыре, не восемнадцать, а двадцать четыре.
   Меня поразила эта неожиданная арифметика, и некоторое время я как-то тупо и вслух повторял эти числа: три, четыре, шесть, восемь...
   Быстро темнело, неумолимо быстро, стремительно.
   Собравшись с духом, я вылез из гиблого оврага и сразу же положил костер.
   Я не выбирал сушняка, а валил в кучу все -- мокрые сучья, гнилушки, все, что попадало под руку. Только нижние бесхвойные ветки елок положил под гнилье. Они-то, вечно сухие, выручали. Помогала и береста. Я драл ее с березок, и тяжелый дегтярный дым охватывал мокрые сучки и коряги, вспыхивала живая хвоя, наваленная в костер. Дым нехотя поднимался к небу, но неба не достигал, здесь оставался, в еловых верхушках.
   -- Сухолапый... Правая передняя у него перебита. Усохла. Сколько же лет прошло с тех пор? Четыре года. Четыре года с сухой лапой. Сохатого не взять... Ягоды да овес.
   То, что Сухолапый скотинничает, заметили давно. Корову взять куда легче, чем сохатого. Но где корова-то? Где ее найдешь? А в стаде два пастуха да четыре быка. Редкую заблудшую дуру-коровенку Сухолапый брал сразу.
   Исчезали шавки и шарики, но и волков развелось много. Десять лет не видали волчьего следа, и вдруг волк объявился. И много сразу -- не одиночные, стаей.
   Шавки и шарики -- волчья, видимо, совесть, а вот Николай Могилев -неизвестно чья.
   Мертвого, с разодранным горлом, с перебитым хребтом нашли его грибники. Натоптали вокруг грибники, всюду понамяли траву, наследили, а там и дожди начались, и неизвестно было, на чьей совести Николай Могилев, только метрах в трехстах заметили и след Сухолапого. То, что это зверь, а не человек, решили все и разом. Я-то не видел, ничего сказать не могу, но думал -- рысь.
   Родственники Николая Могилева накинулись на Туголукова.
   Тогда, вынесенный с переломанными ребрами на берег, Туголуков рассказал, как ударил топором по корявой лапе, и с тех пор всякая заблудшая коровенка шла Туголукову в зачет. Встал за его спиной и Николай Могилев.
   Били бедолагу Туголукова, деньги с него брали за коров, и он давал. Говорили про него, что он хотел эдак запросто добыть в воде гору мяса и накинулся с топором. Туголуков оправдывался, дескать, он думал, что это торф плавучий, и только оттолкнулся багром. Молчать бы ему, дураку, про торф, про багор, про башку плавучую. Никогда, ни в коем случае никому нельзя рассказывать про то, как плавает по воде торфяная башка.
   Совсем плохо стало Туголукову после Николая Могилева. Тогда он затеял ходить в лес, искать Сухолапого. Он громко кричал на всю деревню, зачем идет в лес, кого хочет встретить, с кем посчитаться. Но, говорят, он лаял по-собачьи. Кто-то проследил и подслушал, как лает Туголуков. Такая уж была ерунда и ерундой бы осталась, бог с ними, с коровенками, но был и Николай Могилев с разодранным горлом.
   14
   Яблоко по-прежнему лежало у него в кармане.
   Зачем он говорит? Сгрыз бы яблоко. Не люблю, когда люди в лесу говорят. Говорить они должны в деревне, а в лесу -- кричать. Они всегда в лесу кричат или шепчутся.
   Он говорил недолго и скоро замолчал, и я вдруг вспомнил тот крик. Тогда кричал случайныи челокст, кк которого прыгнула Сосновая Собака. Тогда был такой крик, что все разбежались, а кое-кто пошел на крик. И я пошел. Близко я не подходил, но знал, что случилось. Сосновая Собака прыгнула на случайного. Она оказалась тогда у нас, она приходит редко, а тогда оказалась.
   Она лежала над тропой на сосновой ветке и поджидала когонибудь. Все знали, что она там лежит, и никто не пошел по тропе. Она лежала несколько дней и думала, что все позабыли, что она ждет. Но все помнили.
   Тогда и появился случайный, и Собака и" выдержала. Прыгнула.
   На меня-то не прыгнет, но я все равно никогда не пойду туда, где лежит Сосновая Собака.
   Сосновая Собака прыгнула на случайного и потом сразу ушла. Он долго лежал в лесу, и туда никто не подходил. На всякий случай и я ушел на Цыпину Гору, а когда вернулся -- его уже не было.
   15
   Но был и Николай Могилев с разодранным горлом.
   Говорили, говорили, что ходит Сухолапый за людьми, что за следом одиночным не раз видели и след Сухолапого. Ходит за спиной и вперед забегает. А зачем?
   Ладно, хватит мне 6егать. Теперь уж я не сдвинусь с места. Буду ждать у костра.
   Сухолапый шел за мной и вперед зобегал. Он ненавидел меня. Не только Туголукова, а всех вообще, любого человека. И меня. Он вперед забегал и ждал темноты.
   Прижавшись к елке спиной, я глядел на костер. Он горел мелко, жалобно. Синие и желтенькие язычки лизали мокрые сучья, и несуразный дым стелился над маленьким огнем.
   -- Яблоко! -- вспомнил я. -- Что ж я его таскаю целый день2
   Я достал из кармана яблоко. Это была крепкая скуластая антоновка, с зеленцой.
   Никогда в жизни я не был особенным любителем яблок. Я знаю людей, которые только и думают, как бы яблочка куснуть, а я к ним спокоен. По случаю купил полмешка и день за днем -- яблоко по яблоку -- выбирал свои полмешка. Говорят, если каждый день съедать по яблоку, будешь потом когданибудь очень здоров.
   Я куснул яблоко и услышал невдалеке -- скрлллл... -- так скрипит надломленное дерево -- скрлллл...
   Скрип заглох, и я задумался -- куснуть ли еще разок, и снова -скрлллллл...
   Бог мой, неужели скрллл?..
   Скирлы, скирлы? На липовой ноге?
   Скрипи, моя нога,
   Скрипи, липовая.
   И вода-то спит,
   И земля-то спит,
   И по селам спят,
   По деревням спят...
   -- Сходи, старик, сходи по дрова.
   И пошел старик по дрова.
   А навстречу -- меднедь.
   -- Давай, старик, бороться.
   Стал медведь старика ломать, а старик взял да и отрубил ему топором лапу.
   Напугался медведь, что старик его всего порубит, и убежал в лес.
   А старик принес медвежью лапу домой.
   -- Сварим, старуха, суп.
   Содрали они с лапы кожу и сварили суп.
   А медведь надумался и сделал себе липовую ногу.
   Пошел в деревню.
   Скрипи, моя нога, скрипи, липовая...
   Напугались старик и старуха и спрятались под черные рубахи.
   Спрятались под черные рубахи.
   16
   ... А когда вернулся -- его уже не было.
   На дне оврага снова послышался треск, и я увидел, как человек с яблоком в клрмане сквозь кусты продирается ко мне. Я отошел, а он вдруг начал ломать ветки, резать ножом березу. Потом появился дым.
   Ветра не было, и дым передавался по каплям, мельчайшим каплям, которые пронизали воздух. Не люблю мокрый воздух. Вроде и дышишь и пьешь.
   Снова заныла лапа, не от дыма, конечно, а сама по себе, и все это вместе -- мокрый снег и сырой дым, боль в лапе -- раздразнили меня.
   Не ожидал я этого дыма. Человек с яблоком в кармане редко раскладывал костер -- и то на опушке или у реки, а в глубине-то леса кому нужен огонь? Наверно, это огонь против меня.
   А я не боюсь огня. Конечно, неприятно, если тебе в морду сунут горящую головешку. Но попробуй-ка сунь. Это еще надо успеть сунуть мне в морду горящую головешку.
   В несколько прыжков приблизился я к костру, да зацепился случайно за скрипящую осину. Давно уже упала она и держалась на ветках сосны. Под ветром они раскачивались вдвоем -- сосна и осина -- мертвая и живая, терлись боками, и нудный такой, тоскливый звук раздавался в лесу.
   Мне этот звук приятен. Я бы давно вывернул и сосну и осину, если бы мне не нравился звук. И лапа ноет, и осина скрипит -- это как-то связано.
   Я зацепился -- и заскрипела осина. Раньше я не думал, что можно так дернуть ствол -- и осина заскрипит. Я думал, это может только ветер.
   Я попробовал еще раз, дернул -- и она заскрипела.
   Зря я так скрипел -- ясно ведь, что ветра нет, и все-таки я еще поскрипел немного.
   Потом осторожно пошел к огню.
   Огонь был слабый, а дым огромный. йногда за дымом уа-жъ не мелькало пламени.
   Человек с яблоком в кармане стоял, прижавшись спиной к елке. Он достал из кармана яблоко и жевал его. Ружье стояло у елки стволами вверх.
   Сейчас ни ружья схватить, ни головешки сунуть он не успеет.
   17
   Спрятались под черные рубахи.
   А медведь нашел их, взял да и съел.
   Скрлллл... осина скрипит. Это не липовая нога, это -- осина, гнилая дуплистая осина, которая упала, но не достигла земли, зависла в сосновых ветках. Я видел ее раньше и слыхал, как скрипит она под ветром.
   Только сейчас-то к чему осине скрипеть? Ветра-то нет. Неужто Сухолапый7
   Скирлы, скирлы на липовой ноге и, главное, черные рубахи, под которыми надо прятаться. Да ведь не спрячешься- от ужаса под черную рубаху.
   Костер разгорался туго, но жар его охватил мое лицо, пар пошел от мокрой телогрейки.
   Я отставил в сторону ружье и стал доедать яблоко. Из головы никак не выходила осина, скрипящая без ветра. Что-то еще в этой осине было, кроме скрипа, а что, я не мог понять или вспомнить.
   Боже мой, да ведь я давно знаю эту осину. Где же я заблудился? От осины с полкилометра до опаленных бугров, а там рядом и кишемская тропа.
   Я даже засмеялся. Заблудился! Где я заблудился? Осина-то вот она. Пошел обратно по своим следам! Это, конечно, зима такая -- тупая голова.
   Если б я не поворотил с гривки назад -- и не увидел бы следов Сухолапого.
   Постой, как же так? Как Сухолапый догадался, что я блуждаю? Как он узнал, что я пойду обратно по сйоему следу7 Нет, ан не знал, он никак не знал, что я поверну назад. А может, он вовсе и не преследовал меня, а, напротив, от меня убегал?
   Я его стронул, поднял, и он пошел туда, откуда я пришел. Там было тише, спокойней.
   Шагов через двести он снова случайно попал на мой старый след, и в этот момент я уже шел обратно. Не шел -- бежал!
   Он услышал, как хрустят сучья у меня под ногами, -- и сам побежал от меня. Неужели он побежал от меня?
   В овраг он скатился на полном ходу -- иначе не йыло бы таких глубоких борозд. Зачем ему спешить? С тремя лапами овраги надо пересекать осторожно. Убегал!
   Хорошо, что я положил костер, теперь-то Сухолапый понял, что я успокоился. Сейчас он, наверное, спокойно возвращается на гривку, туда, поближе к берлоге.
   Костер? А зачем мне костер? Мне он теперь не нужен.
   Я быстро разбросал дымящиеся ветки, затоптал, завалил снегом головешки.
   Закинув за плечо ружье, отошел от костра.
   18
   Сейчас уж ни ружья схватить, ни головешки сунуть он не успеет.
   Он стоял по-прежнему у елки и протягивйл к костру то одну руку, то другую. Вдруг он засмеялся и замахал руками. Схватил горящую ветку, отбросил в сторону, потом другую схватил ветку, сунул в сиег. Пар и дым смешались, запахло мокрой гарью. Ногами разбрасывал он костер.
   Схватив ружье, он отошел от костра. Он шел быстро, спокойно и уверенно, и шел прямо на меня. Я бы мог отойти в сторону, успел бы, но я не отошел.
   Я встал на задние ланы, выпрямился.
   Он увидел меня и должен был сейчас стрелять.
   А яблоко-то свое он все-таки успел сгрызть. Глупо это -- таскать целый день яблоко в кармане и ни разу не откусить.
   19
   Закинув за плечо ружье, я отошел от костра.
   Я шел прямо к скрипящей сосне и вдруг увидел Сухолапого. Кажется, я заметил его первым.
   Нет, не багровой в сумерках была его голова. Мне она показалась темно-зеленой, а глаза светлымм. Желтенькие, что ли?
   Сухолапый вздрогнул и поднялсм на дыбы.
   Я тут же оборотился к нему спиной и похиел к скрипящей осине. Было всего несколько шагов. Раз, даа, три, четыре... я дашагал, до осины. Я не знал, остановиться мне или нет. Я остановился. Тронул осину рукой. Нет, не скрипит. Привалился к ней плечом, и слабо, слабо скрипнула где-то наверху ее макушка.
   От осины я пошел дальше к опаленным буграм. Я не оглядывался.
   Сумерки все тякулись, когда я оказался на кишемской тропе, и только когда вышел из леса, в поле настигла меня ночь.
   Я уже перешел поле, когда услыхал далекий осиновый скрип.
   20
   Глупо это -- таскать целый день яблоко в кармане и ни разу не откусить.