Коваль Юрий Иосифович. Приключения Васи Куролесова

   — Может быть, жилец стрелял, — сказал он хрипло.
   — Какой жилец?
   — Да на рынке один попросился ночевать, я его и пустил. Сам-то в магазин пошел, а он дома остался.
   — Как звать жильца?
   — Васька.
   — А фамилия?
   — Фамилию-то я чего-то плохо помню. На букву «К» вроде.
   — Курочкин? — влез в разговор Вася.
   — Не-не, другая какая-то. Постойте, Кулоресов. Точно: Васька Кулоресов.
   — Ага, — сказал Болдырев. — Вот как выходит. Ну ладно, гражданин Рашпиль. Сиди дома, никуда не выходи. Понял?
   Он широко распахнул дверь и уверенно пошел по садовой дорожке. Вася по-солдатски повернулся на каблуках и пошел следом, глядя в затылок капитана.
   — Только не оглядывайся, — тихо сказал Болдырев.
   — Почему? — спросил Вася, когда они уже вышли на улицу.
   — Человек, который уверен в себе, никогда не оглядывается.
   Вася шагал вслед за Болдыревым, крепко ударяя ботинками в землю, как человек, уверенный в себе. Но на самом деле он совсем не был в себе уверен.

Глава девятая. Каша в голове

   Отойдя с полсотни шагов, Болдырев завернул за угол и остановился. Он достал из кармана черную записную книжку, похожую на маленький пистолет, и стал что-то быстро писать. Потом выдрал листочек.
   — Пулей в милицию! — сказал он. — Отдашь записку Тараканову.
   — А вы?
   — Я здесь останусь.
   Зажав записку в руке, Вася побежал по дороге. Сначала он бежал медленно, но потом разогнался и в милицию действительно ворвался пулей.
   Тараканов сидел за столом в дежурной комнате. Размеренно и важно он ел бутерброд.
   — Записка! — крикнул Вася. — От капитана!
   Одной рукой старшина взял у него записку, а другой по-прежнему ел бутерброд. Он стал читать медленно и вдумчиво.
   — Так, — сказал он, дочитав записку и доев бутерброд. — Все ясно.
   Секретным ключом старшина открыл несгораемый шкаф и достал оттуда пиджак-букле и соломенную шляпу, потом аккуратно снял форменный китель и фуражку. Переодевшись, старшина стал неузнаваем. В пиджаке-букле и в шляпе он был похож на сельскохозяйственного агронома с авторучкой в нагрудном кармане.
   — Сиди здесь! — сказал он Васе и вышел, скрипя хорошо начищенными сапогами.
   «Как это так: сиди здесь? — подумал Вася, усаживаясь на лавку. — Там дела делаются, а я сиди здесь! Встану сейчас да и отправлюсь следом. Чего я буду зря сидеть?» Но все-таки он сидел, не решаясь нарушить приказ, и только прислушивался к тому, какая каша варится у него в голове. А каша варилась действительно странная. Кто стрелял? Зачем стрелял? Почему Болдырев вдруг ушел?
   Вася пытался разобраться в этой каше, но ничего не получалось. Тогда он плюнул и стал думать о другом.
   «Мама-то Евлампьевна, наверно, с ума сходит. Думает: где мой Вася? А Вася в милиции сидит. А куда, интересно, пропал Матрос? Наверно, совсем обиделся. Там его в мешок суют, здесь ногами топают».
   Скрипнула дверь. В комнату вошел Болдырев.
   — Ну, — сказал он, — так кто же все-таки стрелял?
   — Курочкин.
   — Почему думаешь?
   — Так я его по голосу узнал.
   — Хорошо, — сказал Болдырев. — Теперь давай думать, кто был в комнате, когда мы постучали.
   — Курочкин.
   — А где был Рашпиль?
   — В магазине.
   — Почему думаешь?
   — Он сам сказал.
   — Мало ли что он сказал! А почему на столе лежали две вилки? Нет, парень, Курочкин и Рашпиль — одна компания. Они оба были дома, и мы застали их врасплох. С перепугу Курочкин выстрелил. Потом они удрали.
   — А зачем же Рашпиль вернулся?
   — Вот я и думаю: зачем?
   — А может быть, — сказал Вася, — они в доме позабыли что-нибудь?
   — Ну молодец, — сказал Болдырев. — Конечно, они оставили что-то важное. Скорей всего, деньги.
   Болдырев прошелся по комнате, внимательно посмотрел на план города Карманова, висящий над столом.
   — Но Курочкин — это гусь. С пушкой ходит. Это важный преступник. У него дела покрупнее, чем твои поросята. Кстати, ты уверен, что слышал его голос?
   — Еще бы! Я этого Курочкина теперь за километр узнаю и по голосу и не по голосу.
   — А в темноте узнаешь?
   — Я его с закрытыми глазами узнаю. Только понюхаю и сразу скажу: вот он, Курочкин.
   — Ай да парень! — насмешливо сказал Болдырев. — Всем хорош, только водопроводчиком объявился. Ну ладно, сегодня вечером будешь нюхать.

Глава десятая. Засада

   День-то почти что уж кончился.
   Незаметно подплыли сумерки, за ними подвалил вечер. В домиках за деревьями загорелись настольные лампы — ночь наступила.
   Еще в сумерках Болдырев с Васей снова пришли к дому Рашпиля. Осторожно приоткрыв калитку, капитан вошел в сад. Вася за ним. У поленницы дров капитан остановился и сказал негромко:
   — Докладывайте.
   — Все в порядке, — ответили дрова глухим еловым голосом.
   — Пташка в клетке. Нет ли чего-нибудь пожевать?
   — Подкрепляйтесь, — сказал капитан и сунул в поленницу бутерброд, завернутый в газету.
   Дрова тихонько заворчали, шелестя газетой.
   — Стань у сарая, — сказал Болдырев Васе, — и гляди в оба. Только не вздумай чего-нибудь делать. Стой, смотри и молчи.
   — А если меня будут резать?
   — Тогда кричи, — сказал Болдырев и растворился где-то за кустами смородины, за пчелиными ульями.
   Вася стоял, прислонившись спиной к сараю. Справа от него была поленница дров, слева — смородина и помойка, прямо перед Васей — яблони и ульи, а за ними — дом.
   В темноте Рашпиль выходил несколько раз на крыльцо, кашлял, ругался, законопачивал дырку от пули, наверно, бутылочной пробкой.
   Где Болдырев, Вася не знал. Видно, пристроился поудобней, чтоб в окно глядеть.
   В окно-то глядеть, конечно, интересней. А тут стоишь спиной к сараю и только дрова видишь, а смородину и помойку уже и не видно. Так, что-то сереет, что-то чернеет, а что это
   — не разберешь.
   «Надо было домой ехать, — думал Вася. — Мама Евлампьевна совсем, наверно, извелась. Сидит на завалинке и плачет. Да и как не плакать — Вася-то у ней один. Может, убили Васю! Прижали в темном углу, сняли пиджак, часы „Полет“…»
   Вспомнив маму, Вася совсем загрустил и бессмысленно смотрел теперь на поленницу дров, уже не различая, где березовые дрова, а где сосновые. Нет, конечно, березовые дрова были пока видны, но слабо, бледно, невыпукло. Кора-то белела, а вот черточки на ней растворились.
   «Слились черточки, — думал Вася, — пропали во тьме. А я стою один, у сарая. Ну и жизнь!»
   Спина Васина стала потихоньку замерзать — то ли сарай ее холодил, то ли сама по себе.
   Но скорей всего, виноват был сарай. Он совсем к ночи охладился.
   Что-то зашуршало в сарае. Ясное дело — мышь. Пожрать пошла. День спала в опилках, а ночью тронулась. Куда ее несет? Спала бы.
   Шуршит и шуршит. А может быть, это не мышь? А что-нибудь покрупнее! Вроде человека! С ножом!
   Нет, не видно никого. Это все фантазия, воображение, мышь. Это мышь шуршит, а Вася думает: человек.
   Зачем человеку шуршать? Человек топает. Он не мышь. Он большой. Плечи — огромные, глаза — фонари, в кармане — нож. Сейчас подкрадется, вытащит нож и…
   Ночь совсем уж темная стала. Закрывай глаза, открывай — все одно и то же: темнота.
   А в темноте, конечно, кто-то крадется.
   Вот он дышит тяжело, со свистом!
   Вася вынул руки из карманов и зачем-то присел. Он хотел крикнуть, но не успел.
   Кто-то черный, приземистый кинулся на него, сопя и грубо дыша прямо в лицо.

Глава одиннадцатая. Страшноватая ночь

   — Витя! — послышалось капитану.
   «Какой Витя?» — подумал он.
   Укрывшись за стволом яблони папировки, Болдырев наблюдал за окнами и дверью дома. Он касался ухом шершавого ствола и слышал, как в яблоне что-то шевелится, вздрагивает, журчит.
   — Витя! — снова послышалось Болдыреву.
   «Какой такой Витя?» — подумал он, но вдруг понял, что слышит совсем другое слово. Это слово «помогите», которое долетает откуда-то из-за сарая.
   Оттолкнувшись от папировки, Болдырев бросился туда. Тут же послышался какой-то треск — это старшина развалил поленницу дров и кинулся к Васе на выручку.
   И тут в свете карманного фонаря Болдырев увидел ужасную картину: какой-то растрепанный человек катался по земле, обхватив руками что-то косматое и несуразное. В человеке Болдырев признал Васю, а кого тот держит в руках, никак не мог разобрать.
   — Что же это!? — сказал Болдырев.
   — Все в порядке, — донеслось с земли. — Одного поймал!
   При этих словах старшина Тараканов хлопнулся сверху на Васю и, гремя усами, вцепился в то, что держал Вася в руках.
   Через секунду старшина поднял за шиворот какое-то существо, глаза которого в свете карманного фонаря блестели, как у сыча.
   В репьях и в тине, кудлатый, растерзанный, в мощной руке Тараканова болтался Матрос. Шерсть у него стояла дыбом, ухо, которое прежде торчало, теперь повисло как подрубленное, а то, что висело раньше, теперь же, наоборот, поднялось.
   Тут в доме стекольщика вспыхнул свет, и на крыльце показался Рашпиль.
   — Кто там? — крикнул он и, выхватив из-под крыльца какую-то корявую дубину, стал спускаться в сад. — Кто тут? — орал он. — Убью!

Глава двенадцатая. Собачья жизнь

   Размахивая дубиной, Рашпиль обошел весь двор. Потом вернулся на крыльцо и снова угрожающе сказал в темноту:
   — Убью!
   Он потоптался на крыльце, хлопнул изо всех сил дверью, ушел в дом.
   Скоро свет в окне погас. На улице слышно было, как ухнул Рашпиль на кровать — заныли железные пружины.
   В стороне от дома, под соснами, виднелись какие-то тени.
   Две-то тени стояли спокойно, а третья, усатая тень, все время шевелилась, она прижимала к груди что-то лохматое и брыкающееся. Это старшина Тараканов держал в руках Матроса и напоминал сейчас старинного богатыря, который побеждает некрупного дракона.
   Печально выглядывал этот дракон из милицейского кулака. Ему хотелось ужасно укусить старшину, но руки того были в специальных непрокусываемых перчатках.
   Да, день сегодняшний оказался для Матроса днем сплошных разочарований. Просидев до вечера в крапиве, Матрос отправился на поиски Васи, с трудом разыскал его у сарая, а Вася дал ему по морде и стал душить. Не это ли называется собачья жизнь?
   — Отпустите пса, — тихо сказал Болдырев.
   Старшина разжал перчатку, и Матрос бухнулся на землю, прижался к Васиной ноге. За день он что-то совсем исхудал — шкура болталась на нем, как шинель с чужого плеча. Вася погладил его.
   — Собака — друг человека, — насмешливо сказал Болдырев. — И этот человек вместе с собакой может отправляться домой. Мне такие водопроводчики не нужны.
   Болдырев повернулся к Васе спиной и шагнул в сторону, старшина — за ним.
   Мгновение — и они скрылись бы в темноте, но случилось неожиданное.
   Матрос ринулся вдогонку и вцепился в галифе старшины.
   Галифе тревожно затрещали.
   — Чего!!! — шепотом крикнул старшина. — Обмундирование рвать!!!
   Он махнул ногой — хорошо начищенный сапог, как сабля, сверкнул в темноте.
   — Назад, Матрос! Ко мне!
   Матрос выплюнул галифе, отскочил в сторону.
   — Тихо! — сказал Болдырев и что-то шепнул на ухо старшине.
   Тот козырнул: есть!
   — Пойдем, — сказал Болдырев Васе. — Я тебя провожу…
   — Собаку с человеком спутать трудновато, — говорил Болдырев, пока они шли по кармановским темным улицам. — Видно, ты здорово перепугался. Ну ничего, многие люди боятся темноты. А ты парень сообразительный, только, пожалуй, трусоват. Ладно. Домой тебе ехать поздно. Пойдем в милицию, там переночуешь.
   — Ничего мне не надо, — сказал Вася. — Я на станцию пойду.
   — Чего ж ты? Обиделся, что ли?
   — Ничего я не обиделся. До свидания.
   Он повернулся к Болдыреву спиной, свистнул Матроса и пошел к станции.
   Все-таки Вася, конечно, обиделся. Правда, на Болдырева обижаться не приходилось. Оставалось обижаться на себя.
   Так, обижаясь на себя, пришел Вася к станции. Была ночь, и последний поезд давно уж дремал в теплом депо.
   По пустынной платформе слонялись два или три человека, которые тоже, кажется, обижались на себя. Один подошел к Васе и попросил закурить.
   — Я не курю, браток.
   — Эх! — сказал обиженный. — И тут не везет.
   Да, бывают на свете такие люди, которым не везет. Они вечно опаздывают на поезд и покупают пса за поросят. Вся их жизнь — сплошное невезение. Иногда кажется: вот-вот должно повезти, вот-вот ухватят они за хвост синюю птицу, а оказывается, это и не синяя птица, а так себе, воробушек, воронье перо, куриная косточка.
   Вася уселся на длинную железнодорожную лавку и стал думать о своих обидах и невезениях. И так получалось, что ни в чем-то, ни в чем ему не везет.
   Матрос, которому в жизни тоже не везло, залез на лавку и улегся, свернувшись. Он превратился в рыжую пушистую подушку. Вася положил голову на эту подушку и скоро заснул, слушая, как бурчит у подушки в животе.
   Ранним утром сел Вася на поезд, поехал домой и, когда уже подходил к деревне, издали увидел Евлампьевну.
   Она сидела на бревнышке у скотного двора и горько плакала.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ЗАПАХ МЕДА

Глава первая. Цветочек без поливки

   Жизнь Васина потекла теперь самым обычным образом. Она, как говорится, вошла в свою колею.
   Но колея эта Васе не очень-то нравилась. Ему хотелось, чтобы была она с каким-нибудь вывертом, с загогулинкой.
   Однако откуда было взяться этой загогулинке, если с утра до вечера приходилось ему учиться на механизатора, часами сидеть над книжкой с мощным названием «Трактор»? И если он видел какую-нибудь загогулинку, так только в руках тракториста Наливайко, который ковырялся ею в тракторном моторе.
   Недели через две после возвращения из Карманова Вася решил написать Болдыреву письмо и посмотреть, что из этого получится. Взяв чистый лист бумаги, он стал писать:
   Добрый день (или добрый вечер, не знаю), дорогой товарищ капитан!
   Пишет письмо вам ваш знакомый Василий Куролесов из Сычей, который усы лепил (от полушубка). Он пишет письмо в милицию первый раз, поэтому прошу извинить его за ошибки (запятые или буквы). А если не извиняете, все равно дочитайте письмо до конца.
   В первых строках обращаюсь к вам с глубочайшей сердечной просьбой. Сообщите мне: поймали Курочкина или нет?
   Во вторых строках меня интересует Рашпиль (рябой). Все в том доме живет или переехал?
   В последних строках сообщаю вам, что я тогда не струсил, а просто напугался. Если надо, то я пойду сражаться за Родину.
   Жду ответа, как космонавта ракета.

Василий Куролесов.

   Вася перечел письмо, заклеил его в конверт и вывел крупно адрес: «Райцентр Карманов, милиция, капитану Болдыреву (лично)». Вверху приписал еще слово: «Срочно». Но этого ему показалось мало: в уголке конверта, рядом с маркой, он добавил: «Почтальон! Шире шаг!»
   Опустив письмо в ящик, приколоченный к сельсовету, Вася стал ждать ответа.
   День шел за днем — ответа не было, и Вася становился все более мрачным. Улыбка что-то совсем исчезла с его лица. Приходя домой, он садился на сундук и глядел задумчиво на фотографии дальних родственников.
   — Васька у меня как цветочек без поливки, — жаловалась соседям Евлампьевна. — Совсем захирел.
   Соседи разводили руками, пожимали плечами — надо бы, мол, полить этот цветочек, да как это сделать, неизвестно. Не придумано еще такой аппаратуры, чтобы душевные неприятности поливать.
   А между тем настоящие цветочки — анютины глазки и вероники — повсюду уже распускались. Дождь их поливал, грело солнце, и дни, как рыбки, уплывали.
   Вот только что был день, только что держал его Вася в руках, а вот уж и нет его, в руках пусто, и ночь наступила.
   Как-то утром Евлампьевна разбудила Васю.
   — Васьк, — сказала она, — письмо!

Глава вторая. Щепки летят

   Сегодня была нерабочая суббота, и тишина стояла в деревне Сычи.
   Конечно, это не была такая уж мертвая тишина. Например, слышно было, как соседка Марусенька доит корову. Струйки молока били в ведро с однообразным пилящим звуком: вжж… вжж… вжж… Можно было даже подумать, что Марусенька пилит это ведро. Но это она доила корову. Розку.
   Сонными еще руками Вася разорвал конверт и вынул оттуда письменный листок: «ВАСЬКА! БЕРЕГИСЬ! ТЫ ПОЛУЧИШЬ СВОЕ!»
   Вася крутил листок в руках и глядел на него, ничего не понимая.
   — Вась! — приставала Евлампьевна. — От кого письмо?
   — От тети Шуры, — соврал зачем-то Вася.
   — Ну что там у них под Казанью?
   — Корова отелилась.
   — Телочка или бычок? — допытывалась Евлампьевна.
   — Бычок, — сказал Вася.
   Матрос вылез из-под кровати, лизнул Васю в пятку и понюхал письмо. Запах ему не понравился. Он фыркнул и ушел обратно под кровать.
   «Курочкин! — подумал вдруг Вася. — Это он угрожает».
   Натянув брюки, Вася схватил зачем-то топор и выбежал на улицу.
   Помахивая топором, Вася обошел весь двор. Каждую секунду он почему-то ожидал встретить у сарая Курочкина, но никого не встретил.
   У сарая лежали напиленные дрова.
   Чтоб топор зря в руке не пропадал, Вася вынул из кучи еловое полено и поставил его перед собой.
   Странная история — полено показалось похожим на Курочкина. Ясное дело, не было у него ни носа, ни глаз, а все ж и вправду оно походило на Курочкина.
   — Получай, Курочкин! — сказал Вася и вдруг со всей силой трахнул полено по башке. Оно разломилось, как яблоко.
   И второе полено тоже оказалось похожим на Курочкина, и его Вася так долбанул, что топор, пройдя насквозь, вонзился в землю.
   Третье полено было корявым и суковатым, кора на нем облетела.
   «Рашпиль!» — тревожно подумал Вася.
   Он установил полено и врезал топором в его широкую розовую морду. Топор вонзился неловко в край. Чирикнув, щепка, как воробей, отлетела в кусты.
   С этим поленом пришлось повозиться. Вася взял железный клин и вколотил его, разрывая древесные узлы. Полено закричало и лопнуло.
   К обеду Вася расколол штук сто «курочкиных» и полсотни «рашпилей».
   «Как же он узнал мой адрес? — думал Вася. — Наверно, следил».
   Нет, Курочкин, конечно, не следил. Он еще в милиции слышал, как Вася назвал свой адрес Тараканову.
   Всю ночь Вася неровно спал. Ему казалось, что Курочкин подглядывает неприятным взглядом. Вскакивая с кровати, он вглядывался в темное окно, ожидая увидеть наглые курочкинские скулы, но видел только крышу собственного сарая, а над ней — Малую Медведицу.
   Впрочем, за сараем все-таки маячила какая-то туманная фигура.
   Выскочив на крыльцо, Вася залепил в нее поленом и крикнул:
   — Получай, Курочкин!
   Но это был не Курочкин, а тракторист Наливайко, который случайно прогуливался за сараем.
   Потрясенный Васиным поленом, тракторист Наливайко побежал по дороге, высоко подскакивая над лужами.

Глава третья. Вася хочет быть лошадью

   А от Болдырева по-прежнему ничего не было — ни ответа ни привета.
   И не удивительно: вместо почтового ящика Вася сунул свое письмо в ящик вопросов и ответов, приколоченный к сельсовету. Все вопросы были заданы, ответы на них получены, и в ящик никто не заглядывал.
   Капитан сам хотел было написать Васе, да не собрался — дел у него было по горло.
   Капитан «разрабатывал» Рашпиля.
   Как иной огородник терпеливо обрабатывает почву, чтоб посеять в нее огурцы, так действовал и капитан. Только он не размахивал лопатой: он выяснял, что делает Рашпиль, куда ходит, кого видит. И скоро многое узнал. Узнал, к примеру, что Рашпиль любит вставлять стекла. Даже ходит по улицам и орет неприятно:
   «Вста-а-а-а-влять сте-о-о-кла-а!»
   А потом в доме с новыми стеклами вдруг пропадает что-нибудь: пиджак, грабли, электрический утюг.
   Капитан, конечно, мог взять Рашпиля, но не брал.
   Он понимал, что Рашпиль — мелкий жулик, а вот Курочкин — тот покрупнее.
   Болдырев рассчитывал, что Рашпиль в конце концов встретится с Курочкиным. Капитан ждал.
   Но Вася-то не мог ждать.
   «Хватит! — думал Вася. — Надо действовать. Пузырек с йодом — вот за что мне нужно ухватиться. Еду в Тарасовку».
   Ранним утром, в воскресенье, он решительно вышел из дома и направился к станции.
   Матрос недовольно бежал следом. Ему хотелось спокойно лежать под кроватью и вспоминать свою прошлую преступную жизнь.
   — Скажи спасибо, что едешь не в мешке, — толковал ему Вася.
   Вася сел в поезд, втащил за собой Матроса, и поезд тронулся.
   «Главное, ехать, — думал Вася, — а остальное получится само собой».
   И в общем, он был прав. Не успел поезд проехать две остановки, в тамбуре его окликнул какой-то гражданин в соломенной шляпе:
   — Здорово, Васька!
   — Что-то не узнаю, — ответил Вася, приглядываясь.
   — Чего? — сказал гражданин. — Туши свет! Взгляни в глаза мои суровые…
   И тут Вася увидел, что этот порядочный на вид человек есть не кто иной, как Батон.
   Живот у него вроде бы еще вырос, а голова под шляпой уменьшилась. Вася подал ему руку, и Батон сжал ее с оглушительной силой.
   — Ты куда едешь?
   — Да так, — неуверенно ответил Вася, — прокатиться.
   — Чего зря кататься? — прошептал Батон. — Хочешь денег заработать?
   — Каких денег?
   — Туши свет! — сказал Батон. — Слушай ухом.
   Он пригнулся к Васиному уху и принялся шептать какую-то абсолютную чепуху. Из чепухи этой получалось, что деньги заработать ничего не стоит, надо только, чтоб Вася поработал лошадью.
   — Как лошадью?
   — Дело простое, — подмигивая, толковал Батон. — Кроме того, ты, как лошадь, получишь велосипед.
   — Не пойму я что-то, — растерянно отвечал Вася. — Прежде-то я лошадью не бывал.
   — Ничего особенного, — объяснял Батон. — Подъедешь к одному дому, возьмешь вещички и уедешь.
   — Какие вещички?
   — Хорошие, — пояснил Батон. — Меховые полупальто, фотоаппараты. Телевизор мы сами понесем, а ты засунешь в рюкзак всякую мелочь, сядешь на велосипед и уедешь.
   — Да откуда все это возьмется? — удивлялся Вася.
   — Есть один магазинчик, — подмигивал Батон. — «Культурные товары». Понял? Туши свет!
   И тут Вася похолодел: он понял, что Батон собирается залезть в этот самый магазинчик.
   — Пожалуй, я пока подожду, — сказал Вася. — Я парень молодой. До лошади-то я, наверно, еще не дорос.
   — Баран ты! — рассердился Батон. — Не хочешь — как хочешь. Сейчас моя остановка. Привет!
   Поезд остановился — Батон соскочил на платформу. И тут в глаза Васе бросилось название станции: «Тарасовка».
   И, прежде чем Батон смешался с толпой пассажиров, Вася вытолкнул на платформу Матроса, сам выскочил за ним и крикнул:
   — Эй, погоди! Я согласен.

Глава четвертая. Темная лошадка

   Удивительная все-таки станция Тарасовка.
   Здесь есть все, что и на других подмосковных станциях, — дачи, елочки, козы, колодцы, шлагбаумы, бочка с надписью: «Русский квас». Но есть и кое-что такое, чего нигде не найдешь.
   У дороги под расписным навесом разместилась закусочная «Кооператор». Из-под навеса вываливает на улицу дым и кавказский запах жареного лука и мяса. Этот запах ползет вдоль шоссе, зажигает блеск в глазах у случайных прохожих, подбирается к стадиону «Спартак». В дни футбольный матчей он будоражит болельщиков, и тогда над Тарасовкой стоит такой рев и свист, какого, конечно, никогда не услышишь на других подмосковных станциях.
   А запах, миновав стадион, ползет дальше: мимо дач, елочек, коз, колодцев, мимо шлагбаумов и бочки с надписью: «Русский квас».
   Вася и Батон шли по шоссе как раз вслед за запахом. Батон нюхал запах с большим интересом.
   — Люблю есть мясо, — толковал он, обняв Васю за плечи.
   Матрос ненадолго отстал от них, покрутился возле закусочной, и неизвестно откуда во рту у него появился здоровенный кусок шашлыка.
   — Толковый парень! — восхищенно сказал Батон. — Такой не пропадет!
   Довольно долго они шли по шоссе, и, как только запах жареного мяса иссяк, Батон остановился.
   — Сюда, — указал он на розовый дом сбоку от дороги.
   Дом был обычный на вид — низенький, длинный, с облупленной штукатуркой. Единственно, что поражало, так это огромное количество телевизионных антенн на крыше.
   Вася остановил Матроса на улице, вслед за Батоном поднялся на крыльцо, вошел в полутемную комнату, освещенную только бледным экраном телевизора. Окна были занавешены от солнца. При неверном мертвом свете увидел Вася человека, и сразу сердце его ударило в уши с колокольным звоном.
   — Нашел лошадку? — хрипло спросил тот, полуобернувшись к двери.
   — Ага, — весело ответил Батон, — приятель мой, вместе сидели. Васька Куролесов.
   При этих словах человек вскочил со стула, щелкнул выключателем, и в комнату рухнул свет.
   Ослепленно глядел Вася на знакомое лицо — корявое, рябое, то самое, на котором горох молотили.
   — Кого ты привел, собака! — закричал Рашпиль и дал Батону по зубам. — Лошадку! Темную лошадку!
   Зубы батонские лязгнули, он зажмурил глаза и быстро залопотал:
   — Я не виноват. Я не виноват.
   В этот же момент Вася пригнулся и что есть силы боднул Рашпиля в живот.
   Живот этот оказался твердым, как комод, и бодать его было все равно что биться головой об стену.
   Рашпиль махнул в воздухе своей короткой и толстой рукой, чтоб схватить Васю, но тот увернулся, прыгнул вправо и отчаянно боднул Батона.