– Давай сумку! Давай сумку! – кричали все чуть не хором.
   – Займи мне место!
   – А в Тарасовке остановится?
   Вдруг послышалось шипенье, двери вагона съехались, прищемляя рукава и чемоданы, пассажиры дружно уклонились в сторону Москвы – поезд мягко тронулся.
   Пробиваться в вагон мы не стали, застряли в тамбуре. Нас прижимали то к одной стене, то к другой и, наконец, притиснули к остекленным дверям, на которых было написано:
   НЕ ПРИСЛОНЯТЬСЯ!
   На той двери, к которой прислонили меня, некоторые буквы в надписи были стерты, и она читалась так:
   НЕ СЛОН Я!
   На другой половинке, к которой придавили Кренделя, надпись читалась уже по-другому:
   НЕ ПРИ СОНЯ!
   Народу в тамбуре прибывало. Дверь, ведущая в соседний вагон, то и дело открывалась. Через нее, не хуже той Сони, лезли огородники с чемоданами.
   Рядом с нами вплотную стояли два человека. Один из них был высок, с рыжими усами под носом и в соломенной шляпе. На плечах его висел пиджак-букле, на ногах блестели хорошо начищенные сапоги. Второй был ниже ростом, молодой, носатенький. На носу виднелись веснушки, меньше двухкопеечной монеты. Усатый держал под мышкой черную папку на «молнии». Веснушчатый нетерпеливо переминался с ноги на ногу, покачиваясь вместе с электричкой.
   Наконец он не выдержал и сказал:
   – Когда?
   Усатый недовольно огляделся и ничего не ответил.
   – А где? – спросил Веснушчатый.
   Усатый нахмурил усы, хотел что-то сказать, но посмотрел на Кренделя и раздумал.
   И только когда поезд дернулся, тормозя, и все пассажиры уклонились в сторону города Карманова, когда зашипели двери электрички, Усатый тихо-тихо шепнул что-то в ухо Веснушчатому. Слов его никто бы не мог разобрать, но мы разобрали: «Жду тебя у бочки с квасом».



Кармановский колхозный рынок


   Пассажиры комом вывалили на перрон и кинулись к переходному мосту, который стоял над железной дорогой, как раскоряченная буква «П».
   Веснушчатый сразу нырнул в толпу и растворился, а шляпа Усатого долго маячила впереди. Река пассажиров швыряла ее, как некую соломенную шлюпку.
   Вместе с толпой мы взнеслись на переходной мост и увидели город Карманов: красные крыши, башни монастыря и трубу, на которой написано было – «1959», чтоб в будущем люди не мучились, размышляя, в какую эпоху возведено это сооружение. Кроме башен и трубы, среди кармановских крыш больше ничего не возвышалось, скорее проваливалось, но что проваливалось, мы не успели разобрать, река пассажиров смыла нас с моста на привокзальную площадь.
   Здесь река распалась на ручьи, которые закрутились у продуктовых палаток, но на другом конце площади ручьи снова слились в одно русло и ворвались в ворота, на которых было написано:
   КАРМАНОВСКИЙ КОЛХОЗНЫЙ РЫНОК
   В воротах пассажиры обратились в покупателей, стиснули нас и потащили вперед.
   – Семечки! Семечки! Солнечны! Тыквенны!
   Жарены!
   Калены!
   Подсушены!
   Как солдаты, в две шеренги стояли за воротами продавцы семечек. Прямо в нос покупателям совали они граненые стаканы, между ног зажимали туго набитые мешки.
   Семечками, клюквой, сушеными грибами и раками обрушился на нас Кармановский рынок и пошел кидать от прилавка к прилавку. Как щепки, болтались мы в волнах покупателей. То прибивало нас к одному берегу, на котором были навалены кочны капусты, холмы брюквы, курганы моркови, то к другому, на котором понаставлено было деревянного товару: матрешки с пунцовыми щеками, липовые ложки и половники, свистульки в форме птенца.
   Кармановская толкучка нас ошарашила. Крендель безвольно крутился вокруг деревянных яиц. Да и то сказать: два рынка подряд кого хочешь вышибут из седла.
   Впрочем, на Кармановском рынке пихались, толкались и отдавливали ноги куда сильней, чем на Птичьем. Но мы уж и не видели особой разницы. Весь мир превратился в огромный рынок, и мы не понимали, что мы сами такое – продавцы, покупатели или просто семечки.
   – Семечки! Семечки!
   – Жарены!
   Калены!
   Подсушены!
   Наконец мы попали в струю, которая принесла нас в самый угол рынка, под башню.
   Здесь пели петухи, глядели из кошелок гуси, мычали бычки. Прямо на земле лежали индюки, связанные, как пленные туземцы. Они раздраженно трясли сизыми бородами.
   – Где индюки – тут и голуби, – оживился Крендель.
   Но голубей нигде не было видно. Парень лет десяти принес продать кошку. Кошка была пятнистая, будто корова.
   – Почем? – спросил Крендель.
   – Три рубля… а вправду купишь, за рубль отдам.
   – Чего ты ее продаешь-то?
   – Царапается, дьявол.
   Кошка сидела за пазухой спокойно, прикрыв хитрые кармановские глаза, и при народе царапаться не решалась.
   – Кожаного знаешь, который голубей стрижет? – спросил Крендель.
   – Голубей? На кой же их стричь?
   – Да ты сам-то кармановский? Не слыхал, что у вас голубей обстригают?
   – Не слыхал.
   – С такими знаниями тебе кошку сроду не продать, – сказал Крендель, и мы стали проталкиваться к другой башне, у которой прямо на крыше росла береза.
   Здесь под монастырской стеной на клеенках, на тряпках, просто на земле грудами лежали дверные ручки, скобы, подсвечники, шпингалеты, рубанки, напильники. Сидя на корточках, покупатели рылись в железном хламе, а продавцы стояли поодаль. Чуть не у каждого продавца на груди висело ржавое ожерелье, составленное из английских, амбарных, секретных, сарайных, бородатых и трехбородых ключей. На ключи было много покупателей, их брали десятками.
   Здесь же стоял человек, который продавал ошейники. На каждую его руку, от запястья до плеча, были нанизаны самые разные ошейники – мягкие кожаные, строгие железные, фигурные, составленные из латунных колец, на которые можно навешивать собачьи медали.
   Для приманки покупателей он надел себе на шею лучший, мельхиоровый ошейник, на котором было выгравировано:
   ЧЕМПИОН ПОРОДЫ.
   – А вот – грабли! – сказал кто-то позади нас.
   Я оглянулся и вздрогнул.
   Перед нами стоял гражданин Никифоров, а вокруг него будто из-под земли вырастал лес граблей.
   Гражданин Никифоров стукнул об землю граблями и сказал мне прямо в глаза:
   – И дед и отец мой были хлеборобами! Понял?



Чтение мыслей на небольшом расстоянии


   Понять это было невозможно.
   Казалось невероятным: откуда взялся гражданин Никифоров на Кармановском рынке? Как, где, когда вчерашние грабли успели размножиться?!
   Крендель поголубел от изумления.
   В голове его, как змеи, зашевелились подозрительные мысли. Как же так, вчера бродил по нашему переулку, а сегодня вдруг в Карманове. Получается какая-то странная связь. В чем дело?
   И гражданина Никифорова такая связь, как видно, изумила. Вчера еще он видел нас в переулке, а сегодня вдруг – в Карманове.
   Крендель и гражданин застыли, глядя друг другу в глаза.
   Вдруг над головой моей пронесся тревожный шквал, шевельнул волосы и обрушился на гражданина Никифорова. Этот шквал был не что иное, как мысли Кренделя.
   «Что такое? Как же так? Вчера – в переулке, а сегодня – в Карманове!» – стремительно мыслил Крендель.
   Шквал был отброшен встречным ураганом.
   «Как же так! – думал Никифоров. – Вчера – в переулке, а сегодня – в Карманове!»
   И тут над головой моей со свистом полетели самые разные мысли – мысли Кренделя и гражданина Никифорова. Они скрещивались, как шпаги.
   «Вчера…» – думал Крендель.
   «…в переулке…» – парировал Никифоров.
   «А сегодня…» – думал Крендель.
   «…в Карманове!» – мысленно кричал Никифоров.
   «Грабли! Грабли! При чем здесь грабли?»
   Некоторое время мысли Кренделя топтались на граблях, но вдруг напали на новую жилу.
   «Грабли – для отвода глаз! Он связан с Кожаным!»
   «Слежка!» – в ту же секунду мелькнуло в голове гражданина.
   Несколько мгновений мысли Кренделя и гражданина бушевали вовсю. Они вливались в мою голову, как мутные потоки в озеро.
   «Грабли!» – гремело с одной стороны.
   «Слежка!» – бурлило с другой.
   Голова моя трещала от напора чужих мыслей. Но вот мне немного полегчало – думы противников поуспокоились.
   «Ерунда, – думал, наконец, Никифоров. – Откуда они знают? Я чист, как голубь. Все – суета».
   «Спокойно, Кренделюша, спокойно, – успокаивал себя Крендель. – При чем здесь Кожаный? Надо понаблюдать».
   Успокоившись, гражданин Никифоров решил оформить кое-какие мысли словами.
   – Вы что тут делаете? – спросил он.
   – А вы?
   – И дед и отец мой были хлеборобами! – пояснил гражданин Никифоров. – А я грабли строю… для нужд сельского хозяйства.
   – А мы так… – сказал Крендель. – Тоже для нужд… интересуемся…
   – Не мною ли? – намекнул гражданин.
   – Да нет, мы для нужд… насчет парикмахерской…
   – Насчет парикмахерской ничем помочь не могу, – твердо сказал гражданин Никифоров. – Моя специальность – грабли… Гражданочка, гражданочка! – закричал он, отворотясь. – Купите грабельки! Сами согребают, сами разгребают. Преполезный прибор!
   – Что-то уж больно длинные, – сомневалась гражданочка, приглядываясь к граблям. – И крепкие ли зубья?
   – У этих граблей зубья крепче, чем у крокодила, – пояснял Никифоров. – Изготовлены из лучших пород березовой древесины. Хоть землю греби, хоть опавший лист.
   Когда она отошла, Крендель спросил:
   – А вы не знаете, как нам найти Кожаного?
   – Да вон он стоит, – сказал Никифоров, отмахиваясь. – Вон он стоит, Кожаный. В кожаном пальто.



Кожаный


   Человек, на которого указывал Никифоров, стоял к нам спиной. В этой слегка сутулой, длинной и узкой спине чудилось что-то парикмахерское.
   Над кожаными острыми плечами виднелась кожаная кожаная кепка, а снизу, из-под пальто, торчали блестящие хромовые брюки и ботинки бычьего цвета.
   Крендель подошел к кожаной спине и, робея, кашлянул.
   Спина хрустнула – человек обернулся. К моему изумлению, он и спереди был затянут в кожу. Из распахнутого пальто виднелся замшевый жилет, перепоясанный сыромятным ремешком.
   Из-под жилета – кожаная майка.
   – В чем дело? – спросил Кожаный. Голос его был скрипуч и хрустящ.
   – Мы насчет обстригания, – начал Крендель и растерялся. – Не стригли ли вы… Мы из Москвы… Насчет стрижки-брижки…
   Крендель махнул рукой, хотел пояснить, но не смог. В Карманове он чувствовал себя неуютно. В Москве-то, да еще в Зонточном, он бы сразу взял парикмахера за кожаные бока, а тут потерял лицо и замямлил:
   – Не приносили ли вам стричь… Бывает, что приносят… Конечно, и в Москве обстригают, но…
   – О какой стрижке идет речь? – надменно сказал Кожаный и вынул из кармана руку в замшевой перчатке. В руке он держал небольшой портсигар из крокодиловой кожи.
   – Нам сказали, что вы обстригаете… – неуверенно пояснил Крендель.
   – Я – обстригаю?! Что за чушь?! Я и ножниц-то сроду в руках не держал. Вот алмаз – пожалуйста. Режет любое стекло, в какую хочешь сторону.
   Он вытащил из портсигара небольшой предмет, похожий то ли на молоточек, то ли на гриб опенок, с железной головой и деревянной ножкой.
   – Почем? – громко сказал кто-то за моей спиной.
   Я оглянулся. За нами стоял Веснушчатый нос, тот самый, что приставал в тамбуре с вопросами к Усачу в шляпе.
   – Почем? – спрашивал Нос, наваливаясь мне на плечи и разглядывая алмаз.
   – Червонец.
   – Даю пятерку.
   – Пятерку за алмаз, который режет в любую сторону!
   – Пятерка тоже деньги, – веско сказал Нос. – Ну ладно, накину трешку.
   – Накинь еще два рубля.
   – Да скинь хоть рублишко.
   – Нужен алмаз – бери, не нужен – вали, – сказал Кожаный, покачал алмазом и сунул Веснушчатому носу под нос. Тот наклонился, оценивая инструмент глазом, и почему-то понюхал его.
   – Ладно, – согласился он. – На деньги – давай сюда алмаз.
   – То-то, – говорил Кожаный, пересчитывая деньги. – Три, четыре… семь, восемь… а где еще рубль?
   – Может, скинешь все-таки? – предложил Нос, укладывая алмаз во внутренний карман.
   – Я те скину! – рассвирепел Кожаный, хватая покупателя за рукав и норовя добраться до внутреннего кармана. – Ребята, держи его!
   Крендель подскочил к покупателю справа, нажал в бок:
   – Слышь, парень, не шути!
   – Ладно, ладно, успокойся, – сказал Веснушчатый, отталкивая Кренделя. – Обложили со всех сторон.
   Он вынул из кармана рубль, отдал продавцу и исчез в толпе.
   Кожаный запахнул пальто и, даже не кивнув нам, пошел в другую сторону.
   Крендель потерянно глядел ему вслед. Да, в Карманове он был не в своей тарелке. Его тарелкой был Зонточный, а здесь все шло по-другому, даже воздух здесь был особый, кармановский, пропахший пивом, подсолнечными семечками.
   – Я, кажется, не то говорил. Надо было спросить про монахов.
   – Еще бы, – подтвердил я.
   – А ты что ж молчал! – рассердился Крендель, схватил меня за руку и потащил к выходу. – Ищи кожаную спину!
   Мы побежали через рынок, и я крутил головой, но не видел уже нигде кожаной спины. Да и вообще спин как-то не было видно:
   рынок то глядел исподлобья,
   то поворачивался боком,
   то показывал ухо,
   золотой зуб,
   кудрявую челку,
   и только когда мы подбежали к выходу, рынок вдруг повернулся спиной.
   Выпуклой и вогнутой, черной и коричневой оказалась спина Кармановского рынка, но ничего кожаного не было видно в ней.
   Зато я заметил желтую бочку на колесах, а у бочки с кружкой кваса в руке стоял Веснушчатый нос. Рядом – Усач в соломенной шляпе. Он тоже держал в руках кружку, из которой высовывалась белая папаха пены. Сунув усы в эту папаху, Усач разглядывал алмаз-стеклорез, который держал в другой руке.
   – Да вы понюхайте? – послышалось мне.
   Обтерев усы рукавом, Усач приблизил алмаз к носу.
   – Пахнет хлебом, – сказал он.
   – Это квас пахнет хлебом, нюхайте внимательней.
   – У тебя, Васька, нос как у собаки, – сказал Усач и, отхлебнув кваса, снова понюхал алмаз.
   Крендель дернул меня за рукав.
   – Давай, давай, а то спину упустим! – крикнул он, и мы проскочили в ворота, не в те, через которые входили на рынок, а в другие, с противоположной стороны.



«Молоко» и «яблочко»


   С другой стороны Кармановского рынка тоже, оказывается, имелась площадь. Здесь, как видно, недавно была ярмарка.
   Посреди площади торчало странное сооружение, похожее на какой-то капитанский мостик. Рядом лежала на земле коричневая лужа. По углам площади стояли железные домики без окон. Из-за железных дверей на улицу доносились хлопающие звуки, будто внутри кто-то заколачивал гвозди.
   Мы подошли к железному домику, на котором висела табличка:
   ЯБЛОЧКО.
   Крендель открыл дверь, и мы увидели длинный деревянный барьер.
   У барьера спиной к нам стояли несколько человек. Они держали в руках духовые винтовки.
   – Тир! – огорошенно шепнул Крендель, и тут же все винтовки разом выстрелили.
   – Тьфу, опять в незрелое, – раздраженно сказал один стрелок, снял шляпу и вытер ею лоб.
   На задней стенке висели четыре мишени. На каждой из них было нарисовано огромное зеленое яблоко. Внутри этого незрелого яблока заключалось другое – желтое. В середине желтого – было оранжевое, а в самой сердцевине багровело спелое яблочко, в которое и метились стрелки.
   – А вам чего тут надо? – раздраженно сказал стрелок, попадающий в незрелое, оборотясь к нам. – Это тир для взрослых.
   Он снова выстрелил, снял шляпу и сильно ударил ею о прилавок:
   – Опять в незрелое!
   – Да ты сходи за молоком! – сказал патронщик, и все стрелки ухмыльнулись.
   Незрелый побагровел, бросил винтовку и выскочил на улицу.
   С минуту метался он по площади и скрежетал зубами.
   Как видно, неудачи в стрельбе сильно его огорчали. Отдышавшись, стрелок подошел к соседнему домику, над дверью которого висела вывеска:
   МОЛОКО.
   Мы нырнули за ним в приоткрытую дверь, и сразу обрушились на нас звуки заколачиваемых гвоздей. Точно такой же барьер, как и в «Яблочке», перегораживал комнату, но мишени за ним висели другие – белые, будто облитые молоком. В центре каждой из них чернел кружок размером с трехкопеечную монету. Попасть в кружок было трудно. Дырки от пуль большею частью чернели в «молоке».
   Незрелый суетился у барьера, запихивал в ствол патроны и торопливо стрелял.
   – Давай! Давай! – подзадоривал патронщик. – Крой! Кроши!
   – Вы что это ходите за мной! – закричал вдруг стрелок, оборачиваясь к нам. – Сглазить хотите?! Не выйдет!
   Он снова выстрелил и промазал. Это его потрясло. Подпрыгнув на месте, он сдернул с головы шляпу, бросил на пол и, как конь, растоптал ее.
   Мы с Кренделем выскочили на улицу и, подгоняемые криками и выстрелами, побежали через площадь к третьему железному домику. Над дверью его красовалась самая большая вывеска, на которой был нарисован усатый человек в шляпе с павлиньим пером. Из усов его выливалась кривая надпись:
   ВОЛШЕБНЫЙ СТРЕЛОК.
   Отчего-то робея, мы заглянули в дверь и застыли на пороге. Перед нами в кресле сидел Кожаный и горстями высыпал на прилавок духовые патроны.



«ВОЛШЕБНЫЙ СТРЕЛОК»


   – Ага! – сказал он, увидев нас. – Старые знакомые! Прошу. Любая винтовка. На выбор.
   – У нас денег нет, – растерялся Крендель.
   – Денег нет – это плохо. Без денег какая же стрельба, – нахмурился Кожаный.
   В тире не было ни души. Вот сейчас бы и надо было ясно и толково поговорить о монахах. Крендель вздохнул, приоткрыл рот, но тут Кожаный сказал:
   – Чего вздыхаешь? Пострелять хочется?
   – Еще бы, – вздохнул и я.
   – Ладно уж. По старой памяти вот вам два патрона – палите.
   Замшевым перчаточным пальцем он выкатил из россыпи два патрона, и Крендель сразу схватил винтовку.
   Поблескивая сизым металлом, винтовки лежали на прилавке. Приподняв одну с прикладом густого кофейного цвета, я почувствовал, какая она тяжелая. От нее пахло маслом и сталью.
   Левой рукой я надавил на ствол. Он туго крякнул и переломился, открывши влажный от масла канал. Я вставил туда пульку, похожую на свинцовый наперсточек, прижал к щеке блестящий приклад.
   – В слона! – шепнул Крендель и выстрелил.
   Серый, рябой от пулевых ударов слон не шевельнулся.
   – Промазал, – недовольно сказал Кожаный.
   Крендель отложил винтовку и, тяжело дыша, стал глядеть, как я целюсь.
   Три железные птицы свисали передо мной с потолка: утка, гусь, и лебедь с особенно тоненькой шеей. Вместо ног под каждою птицей торчал рычажок с белой кнопкой.
   – Ну давай, давай, стреляй скорее, – не выдержал Крендель.
   – Куда спешить, – ответил за меня Кожаный. – Надо выбрать.
   Под птицами к стене была приделана бочка с надписью «Пиво», рядом стояла мельница с красными крыльями. А в самом нижнем ряду мишеней разместился настоящий зоопарк: рябой боевой слон, тигр, подкрадывающийся к антилопе, жираф. Неведомо как и заяц затесался в эту компанию, прилетевшую в город Карманов прямо из джунглей.
   – Бей в тигра! – сказал Крендель таким тоном, будто слон был у него в кармане.
   Я поцелился в тигра, в жирафа и, в конце концов, выбрал сундучок, который притулился сбоку. Что-то таинственное было в этом сундучке. Хотелось узнать, зачем он висит такой простенький среди ярких мишеней.
   – Ты в сундучок не целься, – сказал Кожаный. – В сундучок стреляют самые лучшие стрелки. Цель в слона.
   Я прицелился в слона.
   – Бери чуть ниже, – командовал Кожаный. – Под самую кнопочку. Плавно нажимай спуск, не дергай.
   Я подвел мушку под самую кнопочку и плавно нажал. Винтовка сухо треснула, а слон, который до сих пор крепко стоял на ногах, вдруг рухнул на колени.
   – Вот это стрелок! Слона подбил! Хочешь еще разок?
   – Еще бы, – ответил я.
   – Хватит, – сказал Крендель, побледневший от огорчения. – Некогда нам стрелять.
   – Что такое?
   – Дело есть… Надо поговорить… В тот раз я спрашивал насчет парикмахерской, так не в ней дело…
   – Что за чушь! – плюнул Кожаный. – Опять парикмахерская?!
   – Да нет… дело в том, что мы ищем монахов.
   – Монахов?! – изумился Кожаный, привстал и, как мне показалось, немного побледнел.
   – Монахов, – подтвердил Крендель. – Вот и хотели у вас спросить, посоветоваться, как их найти, может, вы слыхали…
   Кожаный заволновался. Оглянулся зачем-то на дверь и тихо спросил:
   – Каких монахов?
   – Наших, – ответил Крендель, тоже понизив голос.
   – Сколько же вам надо монахов?
   – Пять.
   Кожаный снял кожаную кепку, вытер пот, выступивший у него на лбу.
   – Не много ли? – сказал он. – Может, одного хватит?
   – Нам хотя бы Моню, – жалобно ответил Крендель.
   – Моню? – изумился Кожаный. – Что ж вы раньше-то молчали? Надо было сразу дело говорить. Все монахи здесь, а Моня… – вдруг он замолчал и приложил палец к губам.
   Дверь дернулась, и в тир вошел новый посетитель.
   – Почем выстрел? – спросил он, подходя к барьеру.
   Это был тот самый Веснушчатый нос, которого звали Василий.



Стрельба по-кармановски


   – Пять копеек, – недовольно ответил Кожаный, делая нам знаки пока помолчать.
   – А сколько всего мишеней?
   – Десять.
   – Вот полтинник, – сказал Нос, выкладывая на прилавок деньги.
   – Ого! – восхитился Кожаный и подмигнул нам. – Десять выстрелов! Может быть, лучше одиннадцать или двенадцать?
   – Хватит десяти.
   – Вот это я люблю. Ты, оказывается, настоящий стрелок.
   – А вы, оказывается, не только на рынке торгуете.
   – Торговля – это так, ерунда. А сердце мое здесь.
   – Оно у вас тоже кожаное? – спросил Нос. – Не дожидаясь ответа, он вскинул винтовку и выстрелил.
   Пуля ударила в кнопочку – утка железно крякнул и перевернулась.
   – Отличный выстрел! – похвалил Кожаный. – А сердце у меня мягкое, отзывчивое. По правде говоря, оно – золотое.
   – Может, алмазное? – спросил Василий и выстрелил в гуся.
   Гусь рухнул.
   Кожаный нахмурился.
   Василий перезарядил винтовку и сшиб лебедя. Размахивая длинной шеей, лебедь закачался, как маятник стенных часов.
   Веснушчатый ударил в мельницу. Взвизгнула какая-то пружинка – и красные крылья закрутились, замелькали, сливаясь в сплошное розовое колесо.
   – Теперь в бочку, – шепнул Крендель, и тут же щелкнул выстрел.
   В бочке что-то загремело, и оттуда выскочил ухмыляющийся медведь с кружкой пива в руках.
   – Вот какие стрелки у нас в Карманове! – с гордостью сказал Кожаный и похлопал ладонями, изображая аплодисменты. – Ни в Тарасовке, ни в Перловке сроду не было таких стрелков.
   Он встал и торжественно снял кожаную кепку.
   – Как ваше имя и отчество?
   – Василий Константинович.
   – Позвольте, уважаемый Василий Константинович, и мне стрельнуть в вашем присутствии.
   Отойдя к задней стенке, Кожаный хлопнул медведя по голове, затолкал его в бочку, наладил остальные мишени. Вернувшись к барьеру, быстро зарядил все пять винтовок.
   – Стреляем по-кармановски! – крикнул он и выстрелил.
   Утка крякнула и перевернулась.
   Вторую винтовку Кожаный взял одной правой рукой, а левую руку сунул в карман, чтоб не мешала.
   Выстрел – гусь рухнул.
   Лебедя он сшиб одной левой, а в мельницу стрелял обеими руками, но даже не донес винтовку до плеча. Выстрелил от живота – и крылья мельницы закрутились.
   Медведя же, сидящего в бочке, Кожаный совсем обидел. Он вообще не целился в него. Даже не поднял винтовку с прилавка, просто нажал курок – и медведь выскочил из бочки со второй кружкой пива в руках.
   – Заряжай! – крикнул стрелок и похлопал сам себе ладонями.
   После такой потрясающей стрельбы обстановка в сразу накалилась. В тире запахло порохом. Толкая меня локтями, Крендель кинулся заряжать винтовки, а Василий Константинович задумчиво разглядывал мишени.
   Строго поджав губы, он разложил винтовки перед собой и замер. Собранный, подтянутый, он сейчас напоминал ныряльщика, который стоит на вершине скалы, собираясь прыгнуть в море.
   Вот он шагнул вперед, схватил сразу две винтовки, одну правой, другую левой рукой. Два выстрела слились в один. Боевой слон рухнул на колени, а тигр прыгнул на антилопу.
   Стрелок схватил две другие винтовки, и жираф бросился бежать на месте, а заяц застучал в пионерский барабан.
   – Вот это по-кармановски! – сказал Кожаный. – Теперь валяй в сундучок.
   – Стреляйте вы. Я передохну.
   – Заряжай, – согласился Кожаный и отошел поправить мишени.
   Вернувшись, он лениво стянул с рук перчатки, одним махом сбросил кожаное пальто и внимательно оглядел нас, как бы проверяя, сумеем ли мы оценить то, что сейчас произойдет.
   – Стреляю в слона! – четко сказал он и вдруг выстрелил в потолок.
   Пуля с визгом отскочила от потолка и ударила рикошетом точно в белую кнопку. Многострадальный слон рухнул на колени, а стрелок схватил другую винтовку и пальнул в стену. Взвизгнула пуля, рикошетом ударила в кнопку, и тигр прыгнул на антилопу. Жирафа Кожаный подбил рикошетом от другой стены, а зайца обидел не меньше, чем пивного медведя – выстрелил в пол, и все-таки пуля попала куда надо. Пришлось зайцу молотить в барабан.
   – Выстрел в сундучок! – объявил Кожаный и на этот раз тщательно выбрал винтовку. – Но, конечно, не какой-нибудь перловский выстрел или тарасовский. Стреляем по-кармановски!