Коваль Юрий Иосифович. Листобой (Рассказы)

   В десяти шагах, в ольховых кустах, приподняв лишь голову от земли, лежала лосиха. Она лежала неподвижно и тяжело, внимательно глядела на меня.
   В деревне Стрюково охотников мало. Мужчинам хватает колхозной работы, и в лес бегают двое-трое. Настоящий охотник тут один - государственный лесник Булыга.
   Я нашёл его около дома, в саду. Поднявшись на лестницу-стремянку, он обрезал яблоню кривым ножом.
   - Слышь, - крикнул я, - лосёнка нашёл! Мёртвого.
   - Где?
   - У Кривой сосны.
   Булыга слез на землю, достал сигарету "Памир", присел на корточки, привалясь спиной к стволу яблони. Он закурил и сразу окутался дымом. Его морщинистое лицо и вся большая голова походили сейчас на хмурую деревенскую баньку, которую топят по-чёрному: изо всех щелей валит дым.
   - На боку рана, - объяснил я. - Кто-то стрелял. А мать лежит рядом, ждёт, что он встанет.
   - Лоси у меня на учёте, - сказал Булыга. - Надо глядеть - акт составлять. Пошли - покажешь.
   Весь день стояла пасмурная погода, но часам к пяти похолодало, облака частью ушли с неба, стало очень светло. Поля и перелески просматривались насквозь, и чуть ли не за километр заметна была пара тетеревов, сидящих на берёзке.
   Я шёл следом за Булыгой туда, к Кривой сосне, и думал: "Кто же это мог стрельнуть в лосёнка? Зачем?"
   Неподалёку уже от сосны, в осиннике, Булыга остановился.
   - Слушай, - сказал вдруг он, - если это ты его стукнул, честно скажи.
   Глянув мимо меня, он отвернулся.
   Всё так же вытянувшись и закинув голову, лежал на снегу лосёнок. Лосиха рядом, в ольховом кусту. Она, наверно, не вставала с тех пор, как я ушёл. Хрипло крича, над поваленной сосной летали две сороки.
   Булыга оглядел следы на снегу и на торфе, потом подошёл к лосёнку и наклонился над ним. Тут же послышался тревожный треск.
   С трудом, неуклюже лосиха поднялась на ноги. Она казалась огромной на тонких, сухих ногах, и особо велика была её голова с насупленной губой. Ноги у неё дрожали.
   - Экое буйло, - сказал Булыга, отходя на всякий случай в сторону. Сгас твой парень, сгас...
   Вздёрнув губу, лосиха прикусила осиновую веточку, сгрызла с неё кору.
   - А я думал, это ты его ударил. Теперь вижу: не ты. А если не ты, тогда Шурка Сараев. Только он в лес ходил, искал, говорит, косачиные тока.
   Лосиха поглодала осиновой коры, потом переломила зубами ветку и подошла к лосёнку. Постояла, наклонилась, положила ветку на снег.
   Следующим утром налетели на деревню Стрюково скворцы. Они свистели на всех заборах, на вербах, на сараях. Дороги и оттаявшие огороды были усыпаны скворцами, будто подсолнечными семечками.
   А за огородами, над полем, подымаясь высоко в небо, непрерывно пели жаворонки. Тёплое сдобное облако, плывущее над землёй, было утыкано жаворонками, как изюмом.
   Утром я пил у Булыги чай, и за чаем мы помалкивали, ожидая Шурку Сараева. Мы фыркали, отдувались, кривились от кислой клюквы!
   - Эй, хозяин! - заорал с улицы Шурка Сараев. - Дома, что ли?
   Прогремев дверью, Шурка вошёл в дом, прислонил к стене ружьё, а сам присел на порог.
   - Иди в комнату.
   - Дак сапоги грязные.
   - Скинь.
   В белых вязаных носках Шурка прошёл в комнату, сел на диван, купленный для гостей, заслонил спиной вышитого на покрывале голубого петуха.
   - Рассказывай, Шурка, как дело было, - сказал Булыга.
   Голос его звучал спокойно, но в нём слышалась будущая гроза, и Шурка забеспокоился:
   - Како?
   - Тако! - передразнил Булыга, торопливо отхлёбывая чай. - Ну-ка, подай ружьё!
   - Како? - снова не понял Шурка.
   - Твоё! - рявкнул Булыга и закашлялся, подавился клюквой. - Подай сей момент!
   Шурка вскочил с дивана и за дуло выволок ружьё из прихожей. Оно зацепилось за порог и не протаскивалось в комнату, упиралось.
   - Ты не ори, - сказал Шурка, подавая ружьё и не понимая ещё, в чём дело. - Разберись вначале, потом ори.
   - Мы уж во всём разобрались, - угрожающе сказал Булыга. - Всё замерили. Знаем, чьё это дело.
   Шурка напряжённо присел на диван, голубой петух выглядывал из-за его плеча.
   Булыга переломил ружьё и понюхал ствол, а затем стал вроде бы исследовать ружьё Шуркино изнутри.
   - Так точно и выходит, - сказал он и сунул мне под нос переломленное ружьё. - Видишь?
   Поглядев на ржавый, несмазанный замок, я буркнул:
   - Вижу.
   - Вот и я вижу, - сказал Булыга и резко встал из-за стола. - Ружьё, Шурка, придётся у тебя отобрать.
   Отворив шкаф-гардероб, он сунул в него Шуркину тулку.
   - Ты погоди, погоди, - сказал Шурка, вскакивая с дивана и хватая Булыгу за локоть. - Не балуй! Ты ружья не покупал!
   - Сядь! - сказал Булыга, отворачиваясь от шкафа. - Сядь, отвечай на вопросы. Ты когда был в лесу?
   - В ту субботу.
   - Стрелял?
   Шурка кивнул:
   - Утицу.
   - Врёшь! Утка ещё не летела. Кого стрелял? Говори!
   - Кого надо! - заорал Шурка. - Чего ты пристал, булыжник!
   - Ну, ладно, - сказал Булыга, внезапно успокаиваясь. - Суд разберётся.
   Слова эти Шурку ошеломили, он окостенел, тупо разглядывая блюдо с клюквой.
   За окном свистнул скворец, солнечный заяц пробился через ящик с рассадой, стоящий на подоконнике, забегал по дивану, по голубому петуху.
   - Я ведь ничего такого не сделал, - тоскливо сказал Шурка. - И стрельнул-то разок - пугнуть хотел.
   У Шурки Сараева карие глаза. Он умеет играть на гармони.
   Каждый вечер приходит Шурка в клуб, садится посреди залы на табурет, и пошло-поехало: пум-ба-па, пум-ба-па...
   Льётся из гармони музыка, а Шурка потряхивает в такт головой и сильно давит левой рукой на басы.
   За музыку Шурку в деревне уважают. Не всякий сыграет на гармони, да ещё чтоб левая рука поспевала за правой, а правая не ревела белугой, ласково нажимала на кнопочки.
   Потерянный сидит сейчас Шурка на Булыгином диване - голубой петух нацелился ему в висок.
   - Ну, это... - говорит Шурка. - Ну, так уж получилось. Ну, шёл я, а тут лосиха. Выскочила из куста - и на меня. Хотела, наверно, затоптать. Ну, я и пугнул, чтоб отстала.
   - А как же в лосёнка попал? - спросил я.
   - Так я ж мимо стрелял! - обрадовался почему-то Шурка. - По кустам, а там лосёнок стоял.
   - Ты что ж, его разве не видел?
   - Не видел, не видел, где там увидеть - кусты, ёлочки...
   Шурка крутился на диване, глядел то на меня, то на Булыгу: верим или нет?
   - Ступай на двор, - сказал Булыга. - Возьми лопату.
   - Зачем?
   Булыга не ответил, и Шурка решил, видно, не спорить; встал, прошёл в своих белых носках по половикам, кряхтя, надел у порога сапоги и тихонько хлопнул дверью.
   - Пошли и мы, - сказал Булыга. - Надо лосёнка прибрать, а то ведь она не отойдёт от него. Сгаснет.
   Во дворе Булыга срезал бельевую верёвку, навязанную на берёзы, и мы пошли к Кривой сосне. Шурка с лопатой на плече шёл впереди и на поворотах тропы останавливался.
   - Ты только до суда не доводи, - просил он Булыгу, виновато взмахивая лопатой.
   В осиннике снега почти не осталось. Сугроб, на котором лежал лосёнок, съёжился, пожелтел, под него подтекла тёплая лужа. И лосиха лежала теперь подальше от Кривой сосны и смотрела в сторону, на торфяные болота.
   - Подойди-ка поближе, - сказал Булыга. - Погляди.
   - Чего я буду глядеть? - сказал Шурка недовольно и отвернулся, играя лопатой.
   - Гляди.
   - Ну гляжу. Ну и что? Чего пристал?
   - Копай яму, - сказал Булыга и плюнул мимо Шурки.
   - Ну выкопаю, ну и что?
   Шурка прошёлся по поляне вокруг сосны, потыкал лопатой.
   - Земля-то мёрзлая, - уныло сказал он.
   Наконец он примерился, нашёл какую-то небольшую ямку, стал её расширять. Торф поддавался плохо: не оттаял как следует. Шурка копал мучительно, часто останавливаясь отдохнуть.
   - Ну, яму я выкопаю, ладно. Только ты до суда не доводи. Она меня затоптать хотела. Вон какая морда, она нас всех потопчет!
   Лосиха повернула голову на шум, но не вставала, а только смотрела, что делает Шурка.
   Через час яма была готова, и Шурка обвязал ноги лосёнка бельевой верёвкой. Потом, закинув верёвку на плечо, стал подтягивать его к яме.
   - Помогите, что ль, - сказал он, напрягаясь изо всех сил.
   Я хотел было подсобить ему, чтоб скорее кончить всё это тяжёлое дело, но Булыга взял меня за рукав.
   - Пускай сам, - сказал он. - Сам убил - сам пускай хоронит.
   Уже у ямы лосёнок застрял в кустах. Шурка дёрнул яростно и оборвал верёвку.
   - Барахло! - закричал он, чуть не плача и махая обрывком. - Верёвка твоя дрянь! Гнилушка.
   - Надвяжешь.
   Затрещали кусты - лосиха медленно поднялась и пошла к Шурке, высоко подымая ноги, выбирая место, куда ступить.
   - Она ведь убьёт! - закричал Шурка, бросая верёвку. - Она меня помнит!
   - Небось, не убьёт, - сказал Булыга. - А убьёт - похороним. Яма-то как раз готова.
   Шурка сплюнул, поглядел ещё на лосиху и вдруг бросился в сторону.
   - Куда? - закричал Булыга.
   Но Шурка не отвечал, ломал сучки, выбираясь на тропу.
   - Вертайся, дурак! - заорал Булыга.
   Выйдя из кустов на поляну, лосиха остановилась, подняла кверху голову, так что стала видна её коротенькая бородка, и захрипела. Она жестоко исхудала, грязно-бурая шерсть на ней свалялась и висела клочьями.
   - Опасно всё-таки, - сказал я. - Может убить.
   - Небось, не убьёт, - повторил Булыга. - Сама еле дышит.
   Лосиха обнюхала верёвку, шумно выдохнула, отошла и снова тяжело легла в кусты.
   - Эй, - закричал Булыга, - вертайся!
   - Не вернусь! - откликнулся Шурка неподалёку. - Она меня помнит!
   Перемазанный торфом, с разодранным лбом вышел Шурка к сосне, боком-боком подошёл он к лосёнку, наклонился, взял в руки верёвку.
   - Я сделаю, - сказал он. - Постараюсь. Ты токо до суда не доводи.
   Спустив лосёнка в яму, Шурка стал её торопливо забрасывать землёй.
   - Всё, - сказал он. - Теперь всё. Пошли домой.
   - Погоди, - сказал Булыга. - Посмотрим, что она будет делать.
   Лосиха долго ещё лежала на месте, потом поднялась и пошла к торфяной куче, наспех набросанной Шуркой. Подняв голову кверху, она вдруг коротко захрипела, забормотала что-то и легла животом на торфяную кучу.
   КАРТОФЕЛЬНАЯ СОБАКА
   Дядька мой, Аким Ильич Колыбин, работал сторожем картофельного склада на станции Томилино под Москвой. По своей картофельной должности держал он много собак.
   Впрочем, они сами приставали к нему где-нибудь на рынке или у киоска "Соки-воды".
   От Акима Ильича по-хозяйски пахло махоркой, картофельной шелухой и хромовыми сапогами. А из кармана его пиджака торчал нередко хвост копчёного леща.
   Порой на складе собиралось по пять-шесть псов, и каждый день Аким Ильич варил им чугун картошки. Летом вся эта свора бродила возле склада, пугая прохожих, а зимой псам больше нравилось лежать на тёплой, преющей картошке.
   Временами на Акима Ильича нападало желание разбогатеть. Он брал тогда какого-нибудь из своих сторожей на шнурок и вёл продавать на рынок. Но не было случая, чтоб он выручил хотя бы рубль. На склад он возвращался ещё и с приплодом. Кроме своего лохматого товара, приводил и какого-нибудь Тузика, которому некуда было приткнуться.
   ...Весной и летом я жил неподалёку от Томилина, на дачном садовом участке. Участок этот был маленький и пустой, и не было на нём ни сада, ни дачи - росли две ёлки, под которыми стоял сарай и самовар на пеньке.
   А вокруг, за глухими заборами, кипела настоящая дачная жизнь: цвели сады, дымились летние кухни, поскрипывали гамаки.
   Аким Ильич часто наезжал ко мне в гости и всегда привозил картошки, которая к весне обрастала белыми усами.
   - Яблоки, а не картошка! - расхваливал он свой подарок. - Антоновка!
   Мы варили картошку, разводили самовар и подолгу сидели на брёвнах, глядя, как между ёлками вырастает новое сизое и кудрявое дерево - самоварный дым.
   - Надо тебе собаку завести, - говорил Аким Ильич. - Одному скучно жить, а собака, Юра, это друг человека. Хочешь, привезу тебе Тузика? Вот это собака! Зубы - во! Башка - во!
   - Что за имя - Тузик? Вялое какое-то. Надо было назвать покрепче.
   - Тузик хорошее имя, - спорил Аким Ильич. - Всё равно как Пётр или Иван. А то назовут собаку Джана или Жеря. Что за Жеря - не пойму.
   С Тузиком я встретился в июле.
   Стояли тёплые ночи, и я приноровился спать на траве, в мешке. Не в спальном мешке, а в обычном, из-под картошки. Он был сшит из прочного ноздреватого холста для самой, наверно, лучшей картошки сорта "лорх". Почему-то на мешке написано было "Пичугин". Мешок я, конечно, выстирал, прежде чем в нём спать, но надпись отстирать не удалось.
   И вот я спал однажды под ёлками в мешке "Пичугин".
   Уже наступило утро, солнце поднялось над садами и дачами, а я не просыпался, и снился мне нелепый сон. Будто какой-то парикмахер намыливает мои щёки, чтоб побрить. Дело своё парикмахер делал слишком упорно, поэтому я и открыл глаза.
   Страшного увидел я "парикмахера".
   Надо мной висела чёрная и лохматая собачья рожа с жёлтыми глазами и разинутой пастью, в которой видны были сахарные клыки. Высунув язык, пёс этот облизывал моё лицо.
   Я закричал, вскочил было на ноги, но тут же упал, запутавшись в мешке, а на меня прыгал "парикмахер" и ласково бил в грудь чугунными лапами.
   - Это тебе подарок! - кричал откуда-то сбоку Аким Ильич. - Тузик звать!
   Никогда я так не плевался, как в то утро, и никогда не умывался так яростно. И пока я умывался, подарок - Тузик - наскакивал на меня и выбил в конце концов мыло из рук. Он так радовался встрече, как будто мы и прежде были знакомы.
   - Посмотри-ка, - сказал Аким Ильич и таинственно, как фокусник, достал из кармана сырую картофелину.
   Он подбросил картофелину, а Тузик ловко поймал её на лету и слопал прямо в кожуре. Крахмальный картофельный сок струился по его кавалерийским усам.
   Тузик был велик и чёрен. Усат, броваст, бородат. В этих зарослях горели два жёлтых неугасимых глаза и зияла вечно разинутая мокрая, клыкастая пасть.
   Наводить ужас на людей - вот было главное его занятие.
   Наевшись картошки, Тузик ложился у калитки, подстерегая случайных прохожих. Издали заприметив прохожего, он таился в одуванчиках и в нужный момент выскакивал с чудовищным рёвом. Когда же член дачного кооператива впадал в столбняк, Тузик радостно валился на землю и смеялся до слёз, катаясь на спине.
   Чтоб предостеречь прохожих, я решил приколотить к забору надпись: "Осторожно - злая собака". Но подумал, что это слабо сказано, и так написал:
   ОСТОРОЖНО!
   КАРТОФЕЛЬНАЯ СОБАКА!
   Эти странные, таинственные слова настраивали на испуганный лад. Картофельная собака - вот ужас-то!
   В дачном посёлке скоро прошёл слух, что картофельная собака - штука опасная.
   - Дядь! - кричали издали ребятишки, когда я прогуливался с Тузиком. - А почему она картофельная?
   В ответ я доставал из кармана картофелину и кидал Тузику. Он ловко, как жонглёр, ловил её на лету и мигом разгрызал. Крахмальный сок струился по его кавалерийским усам.
   Не прошло и недели, как начались у нас приключения.
   Как-то вечером мы прогуливались по дачному шоссе. На всякий случай я держал Тузика на поводке.
   Шоссе было пустынно, только одна фигурка двигалась навстречу. Это была старушка-бабушка в платочке, расписанном огурцами, с хозяйственной сумкой в руке.
   Когда она поравнялась с нами, Тузик вдруг клацнул зубами и вцепился в хозяйственную сумку. Я испуганно дёрнул поводок - Тузик отскочил, и мы пошли было дальше, как вдруг за спиной послышался тихий крик:
   - Колбаса!
   Я глянул на Тузика. Из пасти его торчал огромный батон колбасы. Не коляска, а именно батон толстой варёной колбасы, похожий на дирижабль.
   Я выхватил колбасу, ударил ею Тузика по голове, а потом издали поклонился старушке и положил колбасный батон на шоссе, подстелив носовой платок.
   По натуре своей Тузик был гуляка и барахольщик. Дома он сидеть не любил и целыми днями бегал где придётся. Набегавшись, он всегда приносил что-нибудь домой: детский ботинок, рукава от телогрейки, бабу тряпичную на чайник. Всё это он складывал к моим ногам, желая меня порадовать. Честно сказать, я не хотел его огорчать и всегда говорил:
   - Ну молодец! Ай запасливый хозяин!
   Но вот как-то раз Тузик принёс домой курицу. Это была белая курица, абсолютно мёртвая.
   В ужасе метался я по участку и не знал, что делать с курицей. Каждую секунду, замирая, глядел я на калитку: вот войдёт разгневанный хозяин.
   Время шло, а хозяина курицы не было. Зато появился Аким Ильич.
   Сердечно улыбаясь, шёл он от калитки с мешком картошки за плечами. Таким я помню его всю жизнь: улыбающимся, с мешком картошки за плечами.
   Аким Ильич скинул мешок и взял в руки курицу.
   - Жирная, - сказал он и тут же грянул курицей Тузика по ушам.
   Удар получился слабенький, но Тузик-обманщик заныл и застонал, пал на траву, заплакал поддельными собачьими слезами.
   - Будешь или нет?!
   Тузик жалобно поднял вверх лапы и скорчил точно такую горестную рожу, какая бывает у клоуна в цирке, когда его нарочно хлопнут по носу. Но под мохнатыми бровями светился весёлый и нахальный глаз, готовый каждую секунду подмигнуть.
   - Понял или нет?! - сердито говорил Аким Ильич, тыча курицу ему в нос.
   Тузик отворачивался от курицы, а потом отбежал два шага и закопал голову в опилки, горкой насыпанные под верстаком.
   - Что делать-то с нею? - спросил я.
   Аким Ильич подвесил курицу под крышу сарая и сказал:
   - Подождём, пока придёт хозяин.
   Тузик скоро понял, что гроза прошла. Фыркая опилками, он кинулся к Акиму Ильичу целоваться, а потом вихрем помчался по участку и несколько раз падал от восторга на землю и катался на спине.
   Аким Ильич приладил на верстак доску и стал обстругивать её фуганком. Он работал легко и красиво - фуганок скользил по доске, как длинный корабль с кривою трубой.
   Солнце пригревало крепко, и курица под крышей задыхалась. Аким Ильич глядел тревожно на солнце, клонящееся к обеду, и говорил многозначительно:
   - Курица тухнет!
   Громила Тузик прилёг под верстаком, лениво вывалив язык. Сочные стружки падали на него, повисали на ушах и на бороде.
   - Курица тухнет!
   - Так что ж делать?
   - Надо курицу ощипать, - сказал Аким Ильич и подмигнул мне.
   И Тузик дружелюбно подмигнул из-под верстака.
   - Заводи-ка, брат, костёр. Вот тебе и стружка на растопку.
   Пока я возился с костром, Аким Ильич ощипал курицу, и скоро забурлил в котелке суп. Я помешивал его длинной ложкой и старался разбудить свою совесть, но она дремала в глубине души.
   - Пообедаем, как люди, - сказал Аким Ильич, присаживаясь к котелку.
   Чудно было сидеть у костра на нашем отгороженном участке. Вокруг цвели сады, поскрипывали гамаки, а у нас - лесной костёр, свободная трава.
   Отобедав, Аким Ильич подвесил над костром чайник и запел:
   Что стоишь, качаясь,
   Тонкая рябина...
   Тузик лежал у его ног и задумчиво слушал, шуршал ушами, будто боялся пропустить хоть слово. А когда Аким Ильич добрался до слов "но нельзя рябине к дубу перебраться", на глаза Тузика набежала слеза.
   - Эй, товарищи! - послышалось вдруг.
   У калитки стоял какой-то человек в соломенной шляпе.
   - Эй, товарищи! - кричал он. - Кто тут хозяин?
   Разомлевший было Тузик спохватился и с проклятьями кинулся к забору.
   - В чём дело, земляк? - крикнул Аким Ильич.
   - В том, что эта скотина, - тут гражданин ткнул в Тузика пальцем, утащила у меня курицу.
   - Заходи, земляк, - сказал Аким Ильич, цыкнув на Тузика, - чего через забор попусту кричать.
   - Нечего мне у вас делать, - раздражённо сказал хозяин курицы, но в калитку вошёл, опасливо поглядывая на Тузика.
   - Сядем потолкуем, - говорил Аким Ильич. - Сколько же вы кур держите? Наверно, десять?
   - "Десять"!.. - презрительно хмыкнул владелец. - Двадцать две было, а теперь вот двадцать одна.
   - Очко! - восхищённо сказал Аким Ильич. - Куриный завод! Может быть, и нам кур завести? А?.. Нет, - продолжал Аким Ильич, подумав, - мы лучше сад насадим. Как думаешь, земляк, можно на таком участке сад насадить?
   - Не знаю, - недовольно ответил земляк, ни на секунду не отвлекаясь от курицы.
   - Но почвы здесь глинистые. На таких почвах и картошка бывает мелкая, как горох.
   - Я с этой картошкой совсем измучился, - сказал хозяин курицы. - Такая мелкая, что сам не кушаю. Курям варю. А сам всё макароны, макароны...
   - Картошки у него нету, а? - сказал Аким Ильич и хитро посмотрел на меня. - Так ведь у нас целый мешок. Бери.
   - На кой мне ваша картошка! Курицу гоните. Или сумму денег.
   - Картошка хорошая! - лукаво кричал Аким Ильич. - Яблоки, а не картошка. Антоновка! Да вот у нас есть отварная, попробуй-ка.
   Тут Аким Ильич вынул из котелка отваренную картофелину и мигом содрал с неё мундир, сказавши:
   - Пирожное.
   - Нешто попробовать? - засомневался владелец курицы. - А то всё макароны, макароны...
   Он принял картофелину из рук Акима Ильича, посолил её хозяйственно и надкусил.
   - Картошка вкусная, - рассудительно сказал он. - Как же вы её выращиваете?
   - Мы её никак не выращиваем, - засмеялся Аким Ильич, - потому что мы работники картофельных складов. Она нам полагается как паёк. Насыпай сколько надо.
   - Пусть ведро насыплет, и хватит, - вставил я.
   Аким Ильич укоризненно поглядел на меня.
   - У человека несчастье: наша собака съела его курицу. Пусть сыплет сколько хочет, чтоб душа не болела.
   ...На другой же день я купил в керосиновой лавке толковую цепь и приковал картофельного пса к ёлке.
   Кончились его лебединые деньки.
   Тузик обиженно стонал, плакал поддельными слезами и так дёргал цепь, что с елки падали шишки. Только лишь вечером я отмыкал цепь, выводил Тузика погулять.
   Подошёл месяц август. Дачников стало больше. Солнечными вечерами дачники в соломенных шляпах вежливо гуляли по шоссе. Я тоже завёл себе шляпу и прогуливался с Тузиком, напустив на своё лицо вечернюю дачную улыбку.
   Тузик-обманщик на прогулках прикидывался воспитанным и любезным псом, важно поглядывал по сторонам, горделиво топорщил брови, как генерал-майор.
   Встречались нам дачники с собаками - с ирландскими сеттерами или борзыми, изогнутыми, как скрипичный ключ. Издали завидев нас, они переходили на другую сторону шоссе, не желая приближаться к опасной картофельной собаке.
   Тузику на шоссе было неинтересно, и я отводил его подальше в лес, отстёгивал поводок.
   Тузик не помнил себя от счастья. Он припадал к земле и глядел на меня так, будто не мог налюбоваться, фыркал, кидался с поцелуями, как футболист, который забил гол. Некоторое время он стремительно носился вокруг и, совершив эти круги восторга, мчался куда-то изо всех сил, сшибая пеньки. Мигом скрывался он за кустами, а я бежал нарочно в другую сторону и прятался в папоротниках.
   Скоро Тузик начинал волноваться: почему не слышно моего голоса?
   Он призывно лаял и носился по лесу, разыскивая меня. Когда же он подбегал поближе, я вдруг с рёвом выскакивал из засады и валил его на землю.
   Мы катались по траве и рычали, а Тузик так страшно клацал зубами и так вытаращивал глаза, что на меня нападал смех.
   Душа у владельца курицы, видимо, всё-таки болела.
   Однажды утром у калитки нашей появился сержант милиции. Он долго читал плакат про картофельную собаку и наконец решился войти.
   Тузик сидел на цепи и, конечно, издали заприметил милиционера. Он прицелился в него глазом, хотел было грозно залаять, но почему-то раздумал. Странное дело: он не рычал и не грыз цепь, чтоб сорваться с неё и растерзать вошедшего.
   - Собак распускаете! - сказал между тем милиционер, строго приступая к делу.
   Я слегка окаменел и не нашёлся что ответить. Сержант смерил меня взглядом, прошёлся по участку и заметил мешок с надписью "Пичугин".
   - Это вы Пичугин?
   - Да нет, - растерялся я.
   Сержант достал записную книжку, что-то черкнул в ней карандашиком и принялся рассматривать Тузика. Под милицейским взглядом Тузик как-то весь подтянулся и встал будто бы по стойке "смирно". Шерсть его, которая обычно торчала безобразно во все стороны, отчего-то разгладилась, и его оперение теперь можно было назвать "приличной причёской".
   - На эту собаку поступило заявление, - сказал сержант, - в том, что она давит кур. А вы этих кур поедаете.
   - Всего одну курицу, - уточнил я. - За которую заплачено.
   Сержант хмыкнул и опять принялся рассматривать Тузика, как бы фотографируя его взглядом.
   Миролюбиво виляя хвостом, Тузик повернулся к сержанту правым боком, дал себя сфотографировать и потом повернулся левым.
   - Это очень мирная собака, - заметил я.
   - А почему она картофельная? Это что ж, порода такая?
   Тут я достал из кармана картофелину и бросил её Тузику. Тузик ловко перехватил её в полёте и культурно скушал, деликатно поклонившись милиционеру.
   - Странное животное, - подозрительно сказал сержант. - Картошку ест сырую. А погладить его можно?
   - Можно.
   Только тут я понял, какой всё-таки Тузик великий актёр. Пока сержант водил рукою по нечёсаному загривку, картофельный пёс застенчиво прикрывал глаза, как делают это комнатные собачки, и вилял хвостом. Я даже думал, что он лизнёт сержанта в руку, но Тузик удержался.
   - Странно, - сказал сержант. - Говорили, что это очень злая картофельная собака, которая всех терзает, а тут я её вдруг глажу.
   - Тузик чувствует хорошего человека, - не удержался я.
   Сержант похлопал ладонью о ладонь, отряхнул с них собачий дух и протянул мне руку:
   - Растрёпин. Будем знакомы.
   Мы пожали друг другу руки, и сержант Растрёпин направился к воротам. Проходя мимо Тузика, он наклонился и по-отечески потрепал пса.
   - Ну молодец, молодец, - сказал сержант.
   И вот тут, когда милиционер повернулся спиной, проклятый картофельный пёс-обманщик встал вдруг на задние лапы и чудовищно гаркнул сержанту в самое ухо. Полубледный Растрёпин отскочил в сторону, а Тузик упал на землю и смеялся до слёз, катаясь на спине.