Страница:
Зверь бросился внезапно, не изготавливаясь, не замирая перед атакой. Миг – и вот он уже распластался в беге, стремительном, словно полет стрелы. Молодой принц не смог бы приготовиться к драке в миг первого прыжка, если б даже захотел, не смог бы отреагировать мыслью. За него отреагировало тело. Стремительный шаг вбок, еще один, уже с замахом, и вот широкий наконечник входит под лопатку зверя, сбоку и чуть сверху.
Кабан по-поросячьи взвизгнул и завертелся на траве, умудрился вырваться, отскочил. Но инстинкт отнюдь не велел ему бежать, но убить. Хоть в последний миг, хоть на последнем дыхании – убить, прежде чем умрешь сам. Эльфред прочел это в его стеклянном взгляде и почему-то вспомнил датчан. Он уже встречался с ними в бою. Датчане такие же, как этот кабан – они ужасны своим стремлением добраться до горла врага, даже если последние капли жизни уже покидают их тела. Подобные истории давным-давно рассказывала принцу его мать, благородная Осбурга. По ее словам, именно так и погиб ее брат. Он пронзил датчанина копьем, да так, что из спины врага высунулось окровавленное острие, дымящееся на морозном ветру, а датчанин дотянулся и снес противнику-саксу голову.
В свое время рассказ поразил Эльфреда, еще мальчика. Датчане тогда представлялись ему чудовищами, которыми пугали его то священник, то няня, или детьми сидов[2], про которых служанки рассказывали сущие небылицы. Одновременно он не мог не признать, что датчанин, убивший своего убийцу прежде, чем закрыл глаза навеки – истинный воин, из тех, о которых поют песни, сочиняют баллады. Некогда наставник произнес фразу, которая запала принцу в душу: «Тот, кто погиб – потерпел поражение. Не поддавайся слабости – стремись к победе». Для себя он твердо решил, что будет победителем, несмотря ни на что.
Зверь снова кинулся, Эльфред вновь прыгнул вправо и ударил копьем, на этот раз чуть ниже, помня свою недавнюю ошибку, и налег всем телом. Уже навалившись, мужчина вспомнил, что к кабану нельзя приближаться, пока тот не издох, и отдернул ногу. Чуть позже, чем надо – извивающийся в муке кабан извернулся и полоснул клыком по голени. Принц не почувствовал боли, только удар. Переступил, навалился еще сильнее, и тут из-за его спины высунулось сразу четверо или пятеро егерей с рогатинами. Они прижали ими зверя, и тот скоро затих.
Выпустив из рук древко, Эльфред обернулся и лишь теперь заметил брата, а с ним – почти всю его свиту. На полянке и между деревьями стало тесно. К изумлению молодого человека, небольшая поляна умудрилась вместить в себя столько придворных, что не верилось – принц и не заметил, когда они успели подобраться так близко к месту схватки. Король сидел верхом, его конь нервно плясал, косясь на затихшего кабана, не слушаясь даже твердой руки Этельреда, придворные, глядя на государя, тоже пытались попятиться, отойти в сторонку. Но как это сделать, если на каждом футе молоденькой травы вынуждены стоять двое, а то и трое?
– Хорош секач, – отметил Этельред. – Неплохо, брат.
– Прошу прощения, мой король, что не оставил тебе такую завидную добычу, – рассмеялся Эльфред.
– С меня хватит и оленя, – король оглядел брата с ног до головы. – У тебя штанина в крови.
– А… – Эльфред покосился вниз, на свою ногу. – Есть немного.
– Тебя нужно перевязать.
– Оставь, брат, это ерунда.
– Не ерунда, – Этельред оглянулся на своего оруженосца. Показал ему на брата.
Принца немедленно усадили, сняли порванный сапог, подняли штанину и осмотрели рану. Эльфред с любопытством следил за тем, как его осматривали и перевязывали. Вид крови, конечно, обеспокоил его, знающего, что у каждой, самой пустяковой раны, есть шанс загноиться (к тому же, раны, нанесенные кабаном, обычно весьма нехорошие), но лицо его не дрогнуло. Он спокойно перенес перевязку и, когда брат предложил немедленно перевезти его в замок, решительно замотал головой.
– Я пришиб этого злосчастного кабана – я его и освежую.
Он вынул из правого, уцелевшего сапога нож, и взялся за кабана. Присел у туши, сделал надрез у анального отверстия, по ладонь запустил два пальца в брюшной жир и вставил кривое лезвие под шкуру. Потянул нож вверх, следуя за лезвием пальцами. Шкура отставала на брюхе, и надрез получился аккуратный и ровный. Внутренностей металл не задел. Вываливать их из брюха не было никакой нужды – за Эльфреда всю грязную работу сделали слуги. Снимать грубую шкуру ему тоже не пришлось – принц лишь обозначил свой труд. Только это имело значение.
Кабана, как и оленя, свинью и поросят, погрузили на телегу. Лошади фыркали и косились на страшно пахнущий груз, но они, в отличие от скаковых, были послушные и тихие – погонщики быстро совладали с ними, и телега заскрипела вслед за разодетой кавалькадой придворных, направляющейся за королем в Солсбери. Добыча знатных господ должна была появиться на пиршественных столах этим же вечером, только уже в жареном, пареном и вареном виде.
До замка Эльфред добрался с облегчением. Усталость и ранение давали о себе знать. Его не занимал ни лес вокруг, ни придворные, ни сам брат – принц мечтал поскорее оказаться дома, да чтобы никто вокруг не заметил его состояния. Во дворе замка оруженосец короля предложил принцу помощь, но тот, разумеется, отказался и спешился сам. Он ласково потрепал по холке своего конька, скакун ответил довольным фырканьем.
Принца отвели в залу, где он ночевал в небольшом алькове вместе со своей женой, и вызвали к нему лекаря. Эльсвиса – белокурая, большеглазая, кругленькая, как апельсин, совсем еще юная и живая, захлопотала вокруг супруга встревоженно и ласково, молодой мужчина улыбался ей, но позаботился отослать ее от себя прежде, чем пришел лекарь и принялся разматывать повязку. Эльфред беспокоился, что вид раны и крови может испугать и поразить его жену, повредить в ее положении. Для Эльсвисы вот-вот должен был наступить срок.
Лекарь очистил рану и, несмотря на возражения принца, принялся рассматривать и смачивать настоями то из одного маленького горшочка, то из другого. Целитель был уже немолодой, седоголовый седобородый мужчина лет пятидесяти, которого называли стариком, а кое-кто и дряхлым стариком. Он был очень молчалив, невозмутим и флегматичен, ни на крики своих пациентов, ни на шутки за спиной не обращал внимания, размеренно и неторопливо делал свое дело. Стариком он себя не считал, что и доказал, недавно женившись на молоденькой и уже успев стать отцом. Руки у него были сильные и уверенные. Он залил рану травяной настойкой, стер лишнее с кожи вокруг и приложил свернутый кусок расстиранной, мягкой холстинки.
– Ни к чему столько возни с пустяковой раной, – бросил принц. – Перевяжи, да и все.
– Твое высочество, клыки кабана – коварное оружие, – медленно произнес лекарь, прилаживая чистый лоскут мягкой ткани. – Они несут не только рану, но и яд. Этот яд заставляет гнить раны. Зачем тебе, молодой человек, погибнуть из-за простой неосторожности в столь юном возрасте?
Услышав про «юный возраст», Эльфред фыркнул. Он чувствовал себя совершенно взрослым, даже зрелым мужчиной, и эти слова целителя показались ему хоть и простительными для старика, но чересчур высокомерными.
Повязка была наложена должным образом. Собрав все инструменты, лекарь вышел из алькова и пустил туда супругу принца, Эльсвису. Она тревожно взглянула на мужа, но, заметив веселые искорки в его глазах, улыбнулась сама. Молодая женщина легко вспыхивала румянцем, как все белокурые и рыженькие.
Эльфред был у ее отца в гостях, когда Эльсвисе еще не исполнилось пятнадцати, и тогда же стал оказывать ей знаки внимания, отваживая других молодых людей.
Священник твердил девушке, что это дурно, ибо отроки и отроковицы должны вести себя очень скромно и ждать, кого им Господь пошлет в пару, или кого выберут родители. И потому Эльсвиса не решалась поднять на Эльфреда глаза, но жарко краснела при каждом его слове, обращенном к ней. Она не была влюблена в сына Уэссекского короля, но в ее возрасте душа девушки так широко распахнута любому чувству, что мимолетную симпатию они готовы признать за неземную страсть. Все случилось, как в сказке – Эльсвиса поверила, что любит Эльфреда, а Эльфред спустя два года посватался к ней.
Оба они не до конца понимали смысл сделанного шага. Они связали свои судьбы навсегда, и при этом вряд ли руководились правильными соображениями. Принц думал о приданом и о том, что каждый мужчина должного возраста должен быть женат. К тому же дочь графа гаинов так хороша… А юная дочь графа пребывала в уверенности, что встретила свою единственную любовь. И потом, быть женой – это не то же самое, что быть дочерью. Жена все-таки хозяйка. Что за человек ее молодой муж, она понимала смутно, но готова была выполнять свои обязанности и стать ему хорошей женой.
Эльсвиса подала супругу новую тунику – алую, с трехцветной тесьмой, украшающей рукава и горловину, вынула из сундука ремень с красивой пряжкой.
– Король спрашивал о тебе. Стол уже накрыт, почти все собрались.
– Да-да. Я вижу, ты уже готова, – он оглядел ее, одетую в меру нарядно. – Хорошо.
Жена помогала ему одеваться.
– Один тан сказал мне, – робко начала она, – будто король желает, чтоб ты был рукоположен как можно скорее.
– Ну, душенька, согласись, уходить в епископы от затяжелевшей жены – поступок не слишком красивый. Даже бестолковый. Зачем тогда было жениться?
– Ну, так и что же? Ты не рассказывал мне, что твой отец настаивал, чтоб ты стал священником.
– Он не настаивал. Он полагал, что это возможно и даже хорошо.
– Но ты-то этого хочешь?
– Я? Может, когда-нибудь. Когда стану стариком. Лет в тридцать. Что ж… Кстати, что это за тан, который вдруг начал говорить с тобой о моих планах?
– Берн из Лонг Бега.
– А, человек королевы… – Эльфред оправил котту, затянутую поясом, и, повернувшись к жене, погладил ее по щеке. – Запомни, солнце мое, уж если кто заинтересован в том, чтоб я был рукоположен, так это королева.
– Вульфтрит?
– Разумеется. Пока ее сыновья еще очень молоды, я для них – самый серьезный соперник за трон. Ты знаешь, власть берет тот, кто сильнее, у кого больше сторонников. Кроме того, возможно, ты слышала, что, когда мне было пять лет, папа Римский короновал меня. Ты слышала об этом?
– Да, что-то слышала. Мне рассказывали.
– Если что-то случится с Этельредом в ближайшие годы, эрлы и таны, скорей всего, предложат корону мне.
Эльсвиса с любопытством смотрела на мужа.
– А ты этого хочешь?
Принц задумчиво покосился на носки своих сапог. Левое голенище с трудом натянулось на плотную повязку.
– Я не знаю, – ответил он. – Я бы очень подумал. Больно много забот.
– И все же мне непонятно. Если королева хочет, чтоб ты стал священником, зачем ей об этом говорить твоей жене? Вернее, не ей самой, а ее человеку…
– Ах, душенька, это еще проще. Если все вокруг будут ожидать от меня некоего поступка, мне уже неудобно будет его не совершить… Ну, идем же.
Он подставил супруге руку.
В трапезной давно были накрыты столы, уже горели два очага, выложенных камнями на земляном полу, и десятки факелов, воткнутые в кольца на столбах. Большинство воинов расселись по своим местам – они терпеливо ждали, косясь на хлопочущих слуг. Слуги готовы были нести блюда с мясом, и ждали лишь знака короля. А король ждал появления брата. Правда, к опозданию Эльфреда он отнесся понимающе.
– Как твоя рана, брат? – поинтересовался король, когда родственник сел на свое место по правую руку Этельреда. Сыновья правителя были еще малы, ничем не замечательны и не знамениты, и поэтому сидели с самого краю почетного стола, близ матери. Они уже были на месте, болтали ногами и о чем-то толковали между собой.
– Лучше, чем может быть, – улыбаясь, ответил Эльфред.
Будто ждала своей очереди, королева появилась в дверном проеме сразу, как только за стол села Эльсвиса. Грузная супруга короля двигалась по залу величаво, да по-другому и не смогла бы – ее мучила одышка. Полная и, пожалуй, даже чрезмерно дородная, королева не шла, а шествовала, и перед нею торопливо расступалась челядь. Эльфред заметил внимательный взгляд своей супруги, устремленный на ее величество.
– Ты заставляешь себя ждать, – укорил голодный Этельред. – Как всегда.
Вульфтрит поджала губы.
– Я полагаю, мне позволено не меньше, чем остальным, – ответила она надменно и, будто бы невзначай, покосилась на деверя.
По знаку короля слуги втащили в залу огромное деревянное блюдо с жареным оленем. У конструкции, немного напоминающей носилки, имелось четыре большие ручки по сторонам. С деревянного края капал жир и впитывался в тростник, постеленный на земляном полу. По праздникам слуги плели из тростника циновки, но сейчас был не праздник. Трапезную устроили не в донжоне, а пристроили обширное помещение к башне и соединили с донжоном короткой деревянной галереей. Трапезная – обширная зала с двумя рядами поддерживающих крышу столбов, к которым ставились скамьи и столы перед ними – служила также и залом совета.
Воины короля обедали и ужинали здесь, а потом в большинстве своем и спать укладывались рядом, у правой или левой стены зала. Там лежали тюфяки и просто большие охапки свежей соломы – люди в те времена были очень неприхотливы.
Столы были поставлены большой буквой П, где поперечная перекладина соответствовала почетному месту хозяина замка, располагавшемуся на небольшом деревянном возвышении. Оленя поставили на козлы перед почетным возвышением – столом короля и его домочадцев. По традициям саксов самый знатный человек в зале должен был разделывать мясо. Но эта традиция соблюдалась не слишком часто. Обычно Этельреду лень было вставать со своего места, обходить столы, и тогда он передавал нож своему кравчему. Тот с готовностью делил охотничью добычу своего господина. Господин лишь говорил, какие части оленя на какой стол поставить.
Эльфреду предстояло есть из одного блюда с братом и его женой. Слуги поставили перед ними огромный кусок от задней части туши, а также голову оленя. Принц в свой черед отрезал ломоть мяса понежнее и тут же разделил его: то, что получше – жене, остальное себе. Ее долю он аккуратно стряхнул с ножа на сдобную лепешку.
По жесту короля слуга поставил перед Эльсвисой блюдо с печенью и сердцем оленя.
– Непраздным женщинам – самое лучшее, – мягко сказал король зардевшейся от смущения невестке. – Ешь, Эльсвиса. Пусть сила и стремительность оленя перейдут твоему сыну, которого ты носишь.
– Давай, ешь, – коротко велел Эльфред. Говорил он вполголоса. – Сердце и печень кабана, которого я убил, тоже достанутся тебе.
– Но я не люблю печень.
– Ну, что ж поделаешь. Надо. Думаешь, так это просто – выносить будущего героя?
Эльсвиса таинственно улыбнулась. Глаза у нее засияли таким огоньком, что мужу тотчас захотелось обнять ее и прижать к себе покрепче.
– Я вовсе так не думаю.
Вепря внесли сразу за оленем, на таких же деревянных носилках, только размерами поменьше. Принц полез было из-за стола, но, вспомнив, как ноет у него нога, решил лишний раз не вставать, остался сидеть, лишь передал свой нож одному из слуг. Все-таки, у королевского кравчего, который разделывал оленя, были и другие заботы. Например, выполнение его прямых обязанностей – наполнять кубок короля и его супруги.
Вепрь оказался старым и жилистым. К тому же, его не выдержали в печи должное время, но голодные мужчины не обращали внимания на такую мелочь. Они рвали мясо пальцами, заворачивали куски в лепешки и запивали еду целыми потоками горьковатого пива, пахнущего жжеными хлебными корками. Слуги, наполнявшие кружки, совершенно сбились с ног. Время от времени они менялись со своими собратьями, которые ужинали здесь же, за самым концом стола, у двери в кухню, и отдыхали, одновременно утоляя голод.
Там, где ужинали слуги, догладывали остатки мяса с костей, но еда по сути была та же, что и у короля, только чуть меньшее количество и чуть более остывшая.
Как было принято при всех королевских и графских домах Британии, за ужин садились все обитатели замка, от властителя до последнего слуги, и ели они одно и то же. Блюда двигались от верхнего края стола к нижнему, все брали себе, что хотели и сколько хотели. Пожалуй, нормального мяса до младших слуг добиралось немного, но их никто не собирался морить голодом. Недостаток мяса восполнялся хлебом, кашей и капустой. Даже пиво наливалось то же самое.
Ближе к концу трапезы к королю через зал пробрался один из дозорных. Он наклонился к уху Этельреда и что-то зашептал. Король выслушал дозорного и слегка взмахнул ладонью.
– Гонец? Так зови его сюда. Он, наверное, голоден. И глоток пива ему не повредит.
Эльфред заинтересовался, обернулся, внимательно следил за тем, как в залу ввели усталого и грязного гонца, серого от изнеможения, с полузакрытыми глазами. Он шел, еле переставляя деревянные от напряжения, искривленные ноги – видимо, последние пару суток парень не слезал с седла, а если и слезал, то ненадолго. В таком виде с хорошими вестями не являются.
Гонец, шатаясь, встал у стола, жадно потянул носом аромат жареного мяса и дрогнул лицом, видимо, измученный вынужденным постом. Обходить стол, чтоб встать лицом к лицу с королем, он не стал, и, опершись на столешницу, хрипло крикнул:
– Датчане! Датчане у Скнотенгагама[3], король. Мой господин Бургред просит твоей помощи. Датчане зимовали у Дома пещер, и все думали, что они уйдут, как пришли – тихо, никого не трогая…
– Как же, сейчас… – проворчал один из приближенных короля, немолодой воин с седой головой и крепкими, как кувалды, кулаками. – Жди…
– Приходи к Скнотенгагаму со всем своим войском, король, иначе вскоре датчане будут уже у самых границ твоего королевства.
– Твой Бургред владеет многими землями, которые прежде принадлежали Этельвольфу, – проворчал было эрл Холена, но не стал продолжать.
Да, впрочем, его и так никто не слушал. Датчане! По всем столам, словно вихрь, пронеслось это слово, знаменующее собой конец спокойной жизни. Отнюдь не только северные разбойники угрожали Уэссексу – королевство воевало и с Корнуоллом, и с Валлией – но только имя этого народа повергало саксов в ужас, только оно символизировало собою истинную угрозу жизни и свободе.
Этельред встал. Помолчал, а потом принялся задавать гонцу вопросы. Много вопросов – где, когда, как, сколько. И по его лицу Эльфред быстро понял – будет война.
Глава 2
Кабан по-поросячьи взвизгнул и завертелся на траве, умудрился вырваться, отскочил. Но инстинкт отнюдь не велел ему бежать, но убить. Хоть в последний миг, хоть на последнем дыхании – убить, прежде чем умрешь сам. Эльфред прочел это в его стеклянном взгляде и почему-то вспомнил датчан. Он уже встречался с ними в бою. Датчане такие же, как этот кабан – они ужасны своим стремлением добраться до горла врага, даже если последние капли жизни уже покидают их тела. Подобные истории давным-давно рассказывала принцу его мать, благородная Осбурга. По ее словам, именно так и погиб ее брат. Он пронзил датчанина копьем, да так, что из спины врага высунулось окровавленное острие, дымящееся на морозном ветру, а датчанин дотянулся и снес противнику-саксу голову.
В свое время рассказ поразил Эльфреда, еще мальчика. Датчане тогда представлялись ему чудовищами, которыми пугали его то священник, то няня, или детьми сидов[2], про которых служанки рассказывали сущие небылицы. Одновременно он не мог не признать, что датчанин, убивший своего убийцу прежде, чем закрыл глаза навеки – истинный воин, из тех, о которых поют песни, сочиняют баллады. Некогда наставник произнес фразу, которая запала принцу в душу: «Тот, кто погиб – потерпел поражение. Не поддавайся слабости – стремись к победе». Для себя он твердо решил, что будет победителем, несмотря ни на что.
Зверь снова кинулся, Эльфред вновь прыгнул вправо и ударил копьем, на этот раз чуть ниже, помня свою недавнюю ошибку, и налег всем телом. Уже навалившись, мужчина вспомнил, что к кабану нельзя приближаться, пока тот не издох, и отдернул ногу. Чуть позже, чем надо – извивающийся в муке кабан извернулся и полоснул клыком по голени. Принц не почувствовал боли, только удар. Переступил, навалился еще сильнее, и тут из-за его спины высунулось сразу четверо или пятеро егерей с рогатинами. Они прижали ими зверя, и тот скоро затих.
Выпустив из рук древко, Эльфред обернулся и лишь теперь заметил брата, а с ним – почти всю его свиту. На полянке и между деревьями стало тесно. К изумлению молодого человека, небольшая поляна умудрилась вместить в себя столько придворных, что не верилось – принц и не заметил, когда они успели подобраться так близко к месту схватки. Король сидел верхом, его конь нервно плясал, косясь на затихшего кабана, не слушаясь даже твердой руки Этельреда, придворные, глядя на государя, тоже пытались попятиться, отойти в сторонку. Но как это сделать, если на каждом футе молоденькой травы вынуждены стоять двое, а то и трое?
– Хорош секач, – отметил Этельред. – Неплохо, брат.
– Прошу прощения, мой король, что не оставил тебе такую завидную добычу, – рассмеялся Эльфред.
– С меня хватит и оленя, – король оглядел брата с ног до головы. – У тебя штанина в крови.
– А… – Эльфред покосился вниз, на свою ногу. – Есть немного.
– Тебя нужно перевязать.
– Оставь, брат, это ерунда.
– Не ерунда, – Этельред оглянулся на своего оруженосца. Показал ему на брата.
Принца немедленно усадили, сняли порванный сапог, подняли штанину и осмотрели рану. Эльфред с любопытством следил за тем, как его осматривали и перевязывали. Вид крови, конечно, обеспокоил его, знающего, что у каждой, самой пустяковой раны, есть шанс загноиться (к тому же, раны, нанесенные кабаном, обычно весьма нехорошие), но лицо его не дрогнуло. Он спокойно перенес перевязку и, когда брат предложил немедленно перевезти его в замок, решительно замотал головой.
– Я пришиб этого злосчастного кабана – я его и освежую.
Он вынул из правого, уцелевшего сапога нож, и взялся за кабана. Присел у туши, сделал надрез у анального отверстия, по ладонь запустил два пальца в брюшной жир и вставил кривое лезвие под шкуру. Потянул нож вверх, следуя за лезвием пальцами. Шкура отставала на брюхе, и надрез получился аккуратный и ровный. Внутренностей металл не задел. Вываливать их из брюха не было никакой нужды – за Эльфреда всю грязную работу сделали слуги. Снимать грубую шкуру ему тоже не пришлось – принц лишь обозначил свой труд. Только это имело значение.
Кабана, как и оленя, свинью и поросят, погрузили на телегу. Лошади фыркали и косились на страшно пахнущий груз, но они, в отличие от скаковых, были послушные и тихие – погонщики быстро совладали с ними, и телега заскрипела вслед за разодетой кавалькадой придворных, направляющейся за королем в Солсбери. Добыча знатных господ должна была появиться на пиршественных столах этим же вечером, только уже в жареном, пареном и вареном виде.
До замка Эльфред добрался с облегчением. Усталость и ранение давали о себе знать. Его не занимал ни лес вокруг, ни придворные, ни сам брат – принц мечтал поскорее оказаться дома, да чтобы никто вокруг не заметил его состояния. Во дворе замка оруженосец короля предложил принцу помощь, но тот, разумеется, отказался и спешился сам. Он ласково потрепал по холке своего конька, скакун ответил довольным фырканьем.
Принца отвели в залу, где он ночевал в небольшом алькове вместе со своей женой, и вызвали к нему лекаря. Эльсвиса – белокурая, большеглазая, кругленькая, как апельсин, совсем еще юная и живая, захлопотала вокруг супруга встревоженно и ласково, молодой мужчина улыбался ей, но позаботился отослать ее от себя прежде, чем пришел лекарь и принялся разматывать повязку. Эльфред беспокоился, что вид раны и крови может испугать и поразить его жену, повредить в ее положении. Для Эльсвисы вот-вот должен был наступить срок.
Лекарь очистил рану и, несмотря на возражения принца, принялся рассматривать и смачивать настоями то из одного маленького горшочка, то из другого. Целитель был уже немолодой, седоголовый седобородый мужчина лет пятидесяти, которого называли стариком, а кое-кто и дряхлым стариком. Он был очень молчалив, невозмутим и флегматичен, ни на крики своих пациентов, ни на шутки за спиной не обращал внимания, размеренно и неторопливо делал свое дело. Стариком он себя не считал, что и доказал, недавно женившись на молоденькой и уже успев стать отцом. Руки у него были сильные и уверенные. Он залил рану травяной настойкой, стер лишнее с кожи вокруг и приложил свернутый кусок расстиранной, мягкой холстинки.
– Ни к чему столько возни с пустяковой раной, – бросил принц. – Перевяжи, да и все.
– Твое высочество, клыки кабана – коварное оружие, – медленно произнес лекарь, прилаживая чистый лоскут мягкой ткани. – Они несут не только рану, но и яд. Этот яд заставляет гнить раны. Зачем тебе, молодой человек, погибнуть из-за простой неосторожности в столь юном возрасте?
Услышав про «юный возраст», Эльфред фыркнул. Он чувствовал себя совершенно взрослым, даже зрелым мужчиной, и эти слова целителя показались ему хоть и простительными для старика, но чересчур высокомерными.
Повязка была наложена должным образом. Собрав все инструменты, лекарь вышел из алькова и пустил туда супругу принца, Эльсвису. Она тревожно взглянула на мужа, но, заметив веселые искорки в его глазах, улыбнулась сама. Молодая женщина легко вспыхивала румянцем, как все белокурые и рыженькие.
Эльфред был у ее отца в гостях, когда Эльсвисе еще не исполнилось пятнадцати, и тогда же стал оказывать ей знаки внимания, отваживая других молодых людей.
Священник твердил девушке, что это дурно, ибо отроки и отроковицы должны вести себя очень скромно и ждать, кого им Господь пошлет в пару, или кого выберут родители. И потому Эльсвиса не решалась поднять на Эльфреда глаза, но жарко краснела при каждом его слове, обращенном к ней. Она не была влюблена в сына Уэссекского короля, но в ее возрасте душа девушки так широко распахнута любому чувству, что мимолетную симпатию они готовы признать за неземную страсть. Все случилось, как в сказке – Эльсвиса поверила, что любит Эльфреда, а Эльфред спустя два года посватался к ней.
Оба они не до конца понимали смысл сделанного шага. Они связали свои судьбы навсегда, и при этом вряд ли руководились правильными соображениями. Принц думал о приданом и о том, что каждый мужчина должного возраста должен быть женат. К тому же дочь графа гаинов так хороша… А юная дочь графа пребывала в уверенности, что встретила свою единственную любовь. И потом, быть женой – это не то же самое, что быть дочерью. Жена все-таки хозяйка. Что за человек ее молодой муж, она понимала смутно, но готова была выполнять свои обязанности и стать ему хорошей женой.
Эльсвиса подала супругу новую тунику – алую, с трехцветной тесьмой, украшающей рукава и горловину, вынула из сундука ремень с красивой пряжкой.
– Король спрашивал о тебе. Стол уже накрыт, почти все собрались.
– Да-да. Я вижу, ты уже готова, – он оглядел ее, одетую в меру нарядно. – Хорошо.
Жена помогала ему одеваться.
– Один тан сказал мне, – робко начала она, – будто король желает, чтоб ты был рукоположен как можно скорее.
– Ну, душенька, согласись, уходить в епископы от затяжелевшей жены – поступок не слишком красивый. Даже бестолковый. Зачем тогда было жениться?
– Ну, так и что же? Ты не рассказывал мне, что твой отец настаивал, чтоб ты стал священником.
– Он не настаивал. Он полагал, что это возможно и даже хорошо.
– Но ты-то этого хочешь?
– Я? Может, когда-нибудь. Когда стану стариком. Лет в тридцать. Что ж… Кстати, что это за тан, который вдруг начал говорить с тобой о моих планах?
– Берн из Лонг Бега.
– А, человек королевы… – Эльфред оправил котту, затянутую поясом, и, повернувшись к жене, погладил ее по щеке. – Запомни, солнце мое, уж если кто заинтересован в том, чтоб я был рукоположен, так это королева.
– Вульфтрит?
– Разумеется. Пока ее сыновья еще очень молоды, я для них – самый серьезный соперник за трон. Ты знаешь, власть берет тот, кто сильнее, у кого больше сторонников. Кроме того, возможно, ты слышала, что, когда мне было пять лет, папа Римский короновал меня. Ты слышала об этом?
– Да, что-то слышала. Мне рассказывали.
– Если что-то случится с Этельредом в ближайшие годы, эрлы и таны, скорей всего, предложат корону мне.
Эльсвиса с любопытством смотрела на мужа.
– А ты этого хочешь?
Принц задумчиво покосился на носки своих сапог. Левое голенище с трудом натянулось на плотную повязку.
– Я не знаю, – ответил он. – Я бы очень подумал. Больно много забот.
– И все же мне непонятно. Если королева хочет, чтоб ты стал священником, зачем ей об этом говорить твоей жене? Вернее, не ей самой, а ее человеку…
– Ах, душенька, это еще проще. Если все вокруг будут ожидать от меня некоего поступка, мне уже неудобно будет его не совершить… Ну, идем же.
Он подставил супруге руку.
В трапезной давно были накрыты столы, уже горели два очага, выложенных камнями на земляном полу, и десятки факелов, воткнутые в кольца на столбах. Большинство воинов расселись по своим местам – они терпеливо ждали, косясь на хлопочущих слуг. Слуги готовы были нести блюда с мясом, и ждали лишь знака короля. А король ждал появления брата. Правда, к опозданию Эльфреда он отнесся понимающе.
– Как твоя рана, брат? – поинтересовался король, когда родственник сел на свое место по правую руку Этельреда. Сыновья правителя были еще малы, ничем не замечательны и не знамениты, и поэтому сидели с самого краю почетного стола, близ матери. Они уже были на месте, болтали ногами и о чем-то толковали между собой.
– Лучше, чем может быть, – улыбаясь, ответил Эльфред.
Будто ждала своей очереди, королева появилась в дверном проеме сразу, как только за стол села Эльсвиса. Грузная супруга короля двигалась по залу величаво, да по-другому и не смогла бы – ее мучила одышка. Полная и, пожалуй, даже чрезмерно дородная, королева не шла, а шествовала, и перед нею торопливо расступалась челядь. Эльфред заметил внимательный взгляд своей супруги, устремленный на ее величество.
– Ты заставляешь себя ждать, – укорил голодный Этельред. – Как всегда.
Вульфтрит поджала губы.
– Я полагаю, мне позволено не меньше, чем остальным, – ответила она надменно и, будто бы невзначай, покосилась на деверя.
По знаку короля слуги втащили в залу огромное деревянное блюдо с жареным оленем. У конструкции, немного напоминающей носилки, имелось четыре большие ручки по сторонам. С деревянного края капал жир и впитывался в тростник, постеленный на земляном полу. По праздникам слуги плели из тростника циновки, но сейчас был не праздник. Трапезную устроили не в донжоне, а пристроили обширное помещение к башне и соединили с донжоном короткой деревянной галереей. Трапезная – обширная зала с двумя рядами поддерживающих крышу столбов, к которым ставились скамьи и столы перед ними – служила также и залом совета.
Воины короля обедали и ужинали здесь, а потом в большинстве своем и спать укладывались рядом, у правой или левой стены зала. Там лежали тюфяки и просто большие охапки свежей соломы – люди в те времена были очень неприхотливы.
Столы были поставлены большой буквой П, где поперечная перекладина соответствовала почетному месту хозяина замка, располагавшемуся на небольшом деревянном возвышении. Оленя поставили на козлы перед почетным возвышением – столом короля и его домочадцев. По традициям саксов самый знатный человек в зале должен был разделывать мясо. Но эта традиция соблюдалась не слишком часто. Обычно Этельреду лень было вставать со своего места, обходить столы, и тогда он передавал нож своему кравчему. Тот с готовностью делил охотничью добычу своего господина. Господин лишь говорил, какие части оленя на какой стол поставить.
Эльфреду предстояло есть из одного блюда с братом и его женой. Слуги поставили перед ними огромный кусок от задней части туши, а также голову оленя. Принц в свой черед отрезал ломоть мяса понежнее и тут же разделил его: то, что получше – жене, остальное себе. Ее долю он аккуратно стряхнул с ножа на сдобную лепешку.
По жесту короля слуга поставил перед Эльсвисой блюдо с печенью и сердцем оленя.
– Непраздным женщинам – самое лучшее, – мягко сказал король зардевшейся от смущения невестке. – Ешь, Эльсвиса. Пусть сила и стремительность оленя перейдут твоему сыну, которого ты носишь.
– Давай, ешь, – коротко велел Эльфред. Говорил он вполголоса. – Сердце и печень кабана, которого я убил, тоже достанутся тебе.
– Но я не люблю печень.
– Ну, что ж поделаешь. Надо. Думаешь, так это просто – выносить будущего героя?
Эльсвиса таинственно улыбнулась. Глаза у нее засияли таким огоньком, что мужу тотчас захотелось обнять ее и прижать к себе покрепче.
– Я вовсе так не думаю.
Вепря внесли сразу за оленем, на таких же деревянных носилках, только размерами поменьше. Принц полез было из-за стола, но, вспомнив, как ноет у него нога, решил лишний раз не вставать, остался сидеть, лишь передал свой нож одному из слуг. Все-таки, у королевского кравчего, который разделывал оленя, были и другие заботы. Например, выполнение его прямых обязанностей – наполнять кубок короля и его супруги.
Вепрь оказался старым и жилистым. К тому же, его не выдержали в печи должное время, но голодные мужчины не обращали внимания на такую мелочь. Они рвали мясо пальцами, заворачивали куски в лепешки и запивали еду целыми потоками горьковатого пива, пахнущего жжеными хлебными корками. Слуги, наполнявшие кружки, совершенно сбились с ног. Время от времени они менялись со своими собратьями, которые ужинали здесь же, за самым концом стола, у двери в кухню, и отдыхали, одновременно утоляя голод.
Там, где ужинали слуги, догладывали остатки мяса с костей, но еда по сути была та же, что и у короля, только чуть меньшее количество и чуть более остывшая.
Как было принято при всех королевских и графских домах Британии, за ужин садились все обитатели замка, от властителя до последнего слуги, и ели они одно и то же. Блюда двигались от верхнего края стола к нижнему, все брали себе, что хотели и сколько хотели. Пожалуй, нормального мяса до младших слуг добиралось немного, но их никто не собирался морить голодом. Недостаток мяса восполнялся хлебом, кашей и капустой. Даже пиво наливалось то же самое.
Ближе к концу трапезы к королю через зал пробрался один из дозорных. Он наклонился к уху Этельреда и что-то зашептал. Король выслушал дозорного и слегка взмахнул ладонью.
– Гонец? Так зови его сюда. Он, наверное, голоден. И глоток пива ему не повредит.
Эльфред заинтересовался, обернулся, внимательно следил за тем, как в залу ввели усталого и грязного гонца, серого от изнеможения, с полузакрытыми глазами. Он шел, еле переставляя деревянные от напряжения, искривленные ноги – видимо, последние пару суток парень не слезал с седла, а если и слезал, то ненадолго. В таком виде с хорошими вестями не являются.
Гонец, шатаясь, встал у стола, жадно потянул носом аромат жареного мяса и дрогнул лицом, видимо, измученный вынужденным постом. Обходить стол, чтоб встать лицом к лицу с королем, он не стал, и, опершись на столешницу, хрипло крикнул:
– Датчане! Датчане у Скнотенгагама[3], король. Мой господин Бургред просит твоей помощи. Датчане зимовали у Дома пещер, и все думали, что они уйдут, как пришли – тихо, никого не трогая…
– Как же, сейчас… – проворчал один из приближенных короля, немолодой воин с седой головой и крепкими, как кувалды, кулаками. – Жди…
– Приходи к Скнотенгагаму со всем своим войском, король, иначе вскоре датчане будут уже у самых границ твоего королевства.
– Твой Бургред владеет многими землями, которые прежде принадлежали Этельвольфу, – проворчал было эрл Холена, но не стал продолжать.
Да, впрочем, его и так никто не слушал. Датчане! По всем столам, словно вихрь, пронеслось это слово, знаменующее собой конец спокойной жизни. Отнюдь не только северные разбойники угрожали Уэссексу – королевство воевало и с Корнуоллом, и с Валлией – но только имя этого народа повергало саксов в ужас, только оно символизировало собою истинную угрозу жизни и свободе.
Этельред встал. Помолчал, а потом принялся задавать гонцу вопросы. Много вопросов – где, когда, как, сколько. И по его лицу Эльфред быстро понял – будет война.
Глава 2
Принц вышел на террасу замка. Он давно снял красивую котту, покрытую жирными пятнами, и остался в одной рубашке – камизе. Конечно, весна была теплая, и днем солнце пригревало на совесть, но вот ночью потягивало холодком. Поверх рубашки, чтоб не замерзнуть, Эльфред накинул плащ.
Он постоял, глядя, как у костра препираются дозорные – чей черед тащиться на стену, на холод и темень, потом прошелся до дверей донжона.
Рядом с ними, опираясь на каменный парапет, стоял Этельред. Он обернулся лишь на миг, увидел брата и снова вернулся взглядом на бревенчатую стену замка.
– Не спишь? Что так?
– Не спится.
– Докучает рана? Ты смотри, может, позвать лекаря – пусть еще разок посмотрит, а? Может, железом прижечь?
– Ерунда, брат. Не докучает нисколько. И лекаря незачем тревожить. Если станет гнить, я сам прижгу.
– Когда станет гнить, будет уже поздно, – Этельред помолчал. – Послезавтра выступаем. Ты, я так понимаю, останешься?
– С чего бы вдруг?
– Ты же ранен. К тому же… Разве годится будущему пастырю проливать кровь?
– Фу… Брат, все священники с амвонов провозглашают, что война с северными язычниками – святая война.
– Полагаю, тебе стоит остаться здесь хотя бы затем, чтоб на время моего отсутствия взять власть в свои руки.
Эльфред подумал, покачал головой.
– Не стоит. Не должно быть двух королей.
– Ты же не королем будешь.
– Ты уверен? – принц покосился на брата. – А ты помнишь о коронации в Риме?
– Так это правда?
– Истинная.
– Да как ты можешь помнить? Тебе было тогда лет пять.
– Но не годик же. Все помню. Многие таны об этом помнят тоже. Ни к чему все это, брат. Да и вообще, не хочу я находиться где-то в безопасности, в то время как все мужчины королевства идут на датчан. Это как-то… не по-мужски.
– Странное рассуждение для книжника.
– А что – книжник не мужчина? Ты поменьше слушай королеву.
– При чем тут королева?
– Вульфтрит твердит, что мне пора в монастырь. А я пока не собираюсь. Я женат, молод, хочу повеселиться. И оставим это. Я вот не понимаю. Бургред не помогал тебе воевать с датчанами, когда они высадились на Вектисе[4]. Почему же ты должен помогать ему?
Этельред молчал, будто не слышал.
Они помолчали. Во дворе все стихло, и две одинаковые фигуры стражников у костра в скачущих бликах света напоминали статуи фурий, неподвижные, как камень. Лишь время от времени один из них шевелился, чтоб подбросить хвороста в костер. Король медленно пошел к лестнице, ведущей на стену, Эльфред следовал за ним. Деревянные ступени заскрипели под ногами, и воин, стоящий на бревенчатой площадке, у верха лестницы, встрепенулся и склонился перед Этельредом.
– Взгляни, – негромко сказал король брату и обвел рукой темный горизонт. Небо еще и не начинало светлеть, но совершенной темноты ночью в этих краях не бывало, и без труда можно было разглядеть верхнюю кромку леса, огоньки дальней деревни, где тоже жгли костры, и полосу холмов вдали. – Это наша земля. Наше королевство. Здесь живут наши люди, которых мы должны защищать. Датчане – это страшная напасть, как саранча, даже хуже. Саранча сжирает урожай, а датчане – как огненный дождь, как… как…
– Всадники Апокалипсиса, – пробормотал Эльфред.
Король покосился на него. Поколебался – он явно плохо знал Апокалипсис, если вообще его знал – и, решив, что грамотному брату виднее, согласился.
– Ну да, именно. Сам понимаешь. Датчане из тех, кому нельзя позволить даже одной ногой ступить на землю. Они расползаются по земле, уничтожая все на своем пути. Если они укоренятся в Мерсии, то и из Уэссекса их будет уже не выкурить. Не те они соседи, чтоб жить с ними мирно.
Эльфред покачал головой.
– Датчане осели у Скнотенгагама еще осенью. И только весной Бургред сообразил, что с этим надо что-то делать?
– Видимо, соседство стало беспокойным. Датчане начали совершать набеги на окрестные селения, так я понимаю. Вокруг Скнотенгагама много селений. Уверен, что уцелели лишь те, которые прикрыты лесом, Шервудом. И потом, мерсийская вотчина – это дело Бургреда. Я же не могу вмешиваться в его дела, пока он не обратится за помощью. Теперь он обратился. И, сказать по правде, я рад, что ты решил идти со мной. Я тебе доверяю.
Этельред похлопал брата по плечу. А в голове того уже вертелись мысли, что нужно взять с собой, что – подчинить и еще разок проверить перед походом. Войско короля собиралось быстро, потому что правитель брал с собой только те отряды, до которых мог дотянуться теперь же, а к остальным отправлял юнцов. Таким же гонцам он велел отправляться к подвластным ему графам и танам. Каждый из танов обязан был являться на службу к королю сам, в хорошем доспехе, при хорошем оружии и в сопровождении пяти воинов и оруженосцев из числа свободных людей. Каждый эрл, занимавший положение элдормена, то есть главы графства, должен был предоставлять королю дружину – от тридцати до пятидесяти воинов, а по возможности и больше. Вооружать и содержать их он должен был за свой счет.
Несмотря на высокое положение, принц не управлял большими земельными владениями, лишь носил почетный титул эрла. За него вполне управлялись другие. Потому Эльфреду не нужно было собирать свой отряд и приводить его к королю – он собирался лишь ждать, когда его элдормен приведет уже снаряженное маленькое войско. Пока его заботило лишь собственное снаряжение. Эльсвиса, услышав, что муж отправляется вместе с королем, отнеслась к этому довольно спокойно, и принц вздохнул с видимым облегчением – он не хотел лишний раз тревожить ее. Юной девушке, должно быть, просто не приходило в голову, что она может остаться вдовой в свои семнадцать лет, с еще нерожденным ребенком – она думала лишь о том, что все настоящие мужчины воюют, и раз так, то ее муж должен тоже.
Ей оставалось меньше, чем полтора месяца, до срока. Натирая кольчугу пропитанной маслом холстинкой, Эльфред втолковывал жене:
– Как только родишь, немедленно отправляй ко мне гонца. До того, как я тебе отвечу, не называй его и не крести, ясно? Разве что уж он будет совсем слаб.
– Конечно, – с примерной покорностью отвечала Эльсвиса. Подумала и осторожно осведомилась. – А если все-таки родится девочка?
– Что за ерунду ты городишь? – от удивления Эльфред даже уронил тряпочку. – Какая девочка? Откуда девочка? Где это видано, чтоб у мужчины нашего рода первенцем была девочка? Никогда. Только мальчишка.
– А как же твоя старшая сестра, Этельсвит, жена Бургреда?
– Она была не самым первым ребенком. Первым родился мальчик, но его не успели даже окрестить. И потом, повитуха смотрела твой живот, она сказала, что ты ждешь мальчика. Повитуха – лучшая в Уэссексе. Ты ей не веришь?
Он постоял, глядя, как у костра препираются дозорные – чей черед тащиться на стену, на холод и темень, потом прошелся до дверей донжона.
Рядом с ними, опираясь на каменный парапет, стоял Этельред. Он обернулся лишь на миг, увидел брата и снова вернулся взглядом на бревенчатую стену замка.
– Не спишь? Что так?
– Не спится.
– Докучает рана? Ты смотри, может, позвать лекаря – пусть еще разок посмотрит, а? Может, железом прижечь?
– Ерунда, брат. Не докучает нисколько. И лекаря незачем тревожить. Если станет гнить, я сам прижгу.
– Когда станет гнить, будет уже поздно, – Этельред помолчал. – Послезавтра выступаем. Ты, я так понимаю, останешься?
– С чего бы вдруг?
– Ты же ранен. К тому же… Разве годится будущему пастырю проливать кровь?
– Фу… Брат, все священники с амвонов провозглашают, что война с северными язычниками – святая война.
– Полагаю, тебе стоит остаться здесь хотя бы затем, чтоб на время моего отсутствия взять власть в свои руки.
Эльфред подумал, покачал головой.
– Не стоит. Не должно быть двух королей.
– Ты же не королем будешь.
– Ты уверен? – принц покосился на брата. – А ты помнишь о коронации в Риме?
– Так это правда?
– Истинная.
– Да как ты можешь помнить? Тебе было тогда лет пять.
– Но не годик же. Все помню. Многие таны об этом помнят тоже. Ни к чему все это, брат. Да и вообще, не хочу я находиться где-то в безопасности, в то время как все мужчины королевства идут на датчан. Это как-то… не по-мужски.
– Странное рассуждение для книжника.
– А что – книжник не мужчина? Ты поменьше слушай королеву.
– При чем тут королева?
– Вульфтрит твердит, что мне пора в монастырь. А я пока не собираюсь. Я женат, молод, хочу повеселиться. И оставим это. Я вот не понимаю. Бургред не помогал тебе воевать с датчанами, когда они высадились на Вектисе[4]. Почему же ты должен помогать ему?
Этельред молчал, будто не слышал.
Они помолчали. Во дворе все стихло, и две одинаковые фигуры стражников у костра в скачущих бликах света напоминали статуи фурий, неподвижные, как камень. Лишь время от времени один из них шевелился, чтоб подбросить хвороста в костер. Король медленно пошел к лестнице, ведущей на стену, Эльфред следовал за ним. Деревянные ступени заскрипели под ногами, и воин, стоящий на бревенчатой площадке, у верха лестницы, встрепенулся и склонился перед Этельредом.
– Взгляни, – негромко сказал король брату и обвел рукой темный горизонт. Небо еще и не начинало светлеть, но совершенной темноты ночью в этих краях не бывало, и без труда можно было разглядеть верхнюю кромку леса, огоньки дальней деревни, где тоже жгли костры, и полосу холмов вдали. – Это наша земля. Наше королевство. Здесь живут наши люди, которых мы должны защищать. Датчане – это страшная напасть, как саранча, даже хуже. Саранча сжирает урожай, а датчане – как огненный дождь, как… как…
– Всадники Апокалипсиса, – пробормотал Эльфред.
Король покосился на него. Поколебался – он явно плохо знал Апокалипсис, если вообще его знал – и, решив, что грамотному брату виднее, согласился.
– Ну да, именно. Сам понимаешь. Датчане из тех, кому нельзя позволить даже одной ногой ступить на землю. Они расползаются по земле, уничтожая все на своем пути. Если они укоренятся в Мерсии, то и из Уэссекса их будет уже не выкурить. Не те они соседи, чтоб жить с ними мирно.
Эльфред покачал головой.
– Датчане осели у Скнотенгагама еще осенью. И только весной Бургред сообразил, что с этим надо что-то делать?
– Видимо, соседство стало беспокойным. Датчане начали совершать набеги на окрестные селения, так я понимаю. Вокруг Скнотенгагама много селений. Уверен, что уцелели лишь те, которые прикрыты лесом, Шервудом. И потом, мерсийская вотчина – это дело Бургреда. Я же не могу вмешиваться в его дела, пока он не обратится за помощью. Теперь он обратился. И, сказать по правде, я рад, что ты решил идти со мной. Я тебе доверяю.
Этельред похлопал брата по плечу. А в голове того уже вертелись мысли, что нужно взять с собой, что – подчинить и еще разок проверить перед походом. Войско короля собиралось быстро, потому что правитель брал с собой только те отряды, до которых мог дотянуться теперь же, а к остальным отправлял юнцов. Таким же гонцам он велел отправляться к подвластным ему графам и танам. Каждый из танов обязан был являться на службу к королю сам, в хорошем доспехе, при хорошем оружии и в сопровождении пяти воинов и оруженосцев из числа свободных людей. Каждый эрл, занимавший положение элдормена, то есть главы графства, должен был предоставлять королю дружину – от тридцати до пятидесяти воинов, а по возможности и больше. Вооружать и содержать их он должен был за свой счет.
Несмотря на высокое положение, принц не управлял большими земельными владениями, лишь носил почетный титул эрла. За него вполне управлялись другие. Потому Эльфреду не нужно было собирать свой отряд и приводить его к королю – он собирался лишь ждать, когда его элдормен приведет уже снаряженное маленькое войско. Пока его заботило лишь собственное снаряжение. Эльсвиса, услышав, что муж отправляется вместе с королем, отнеслась к этому довольно спокойно, и принц вздохнул с видимым облегчением – он не хотел лишний раз тревожить ее. Юной девушке, должно быть, просто не приходило в голову, что она может остаться вдовой в свои семнадцать лет, с еще нерожденным ребенком – она думала лишь о том, что все настоящие мужчины воюют, и раз так, то ее муж должен тоже.
Ей оставалось меньше, чем полтора месяца, до срока. Натирая кольчугу пропитанной маслом холстинкой, Эльфред втолковывал жене:
– Как только родишь, немедленно отправляй ко мне гонца. До того, как я тебе отвечу, не называй его и не крести, ясно? Разве что уж он будет совсем слаб.
– Конечно, – с примерной покорностью отвечала Эльсвиса. Подумала и осторожно осведомилась. – А если все-таки родится девочка?
– Что за ерунду ты городишь? – от удивления Эльфред даже уронил тряпочку. – Какая девочка? Откуда девочка? Где это видано, чтоб у мужчины нашего рода первенцем была девочка? Никогда. Только мальчишка.
– А как же твоя старшая сестра, Этельсвит, жена Бургреда?
– Она была не самым первым ребенком. Первым родился мальчик, но его не успели даже окрестить. И потом, повитуха смотрела твой живот, она сказала, что ты ждешь мальчика. Повитуха – лучшая в Уэссексе. Ты ей не веришь?