Страница:
У станицы Раевской
В Новороссийске я пробыл дня три, занимаясь необходимыми работами на наших подбитых машинах, а затем, оставив своих ребят и взяв с собой самый необходимый инструмент, я с попутной нашей машиной выехал искать свои самоходки. К ночи разыскал свой штаб, где я узнал примерное местонахождение наших боевых машин, и затем с машиной, везшей продукты нашим боевым расчетам, выехал на розыски. Найти наши машины зачастую бывало нелегко, так и в этот раз, проездив часа три, так и не обнаружили их. Тогда я с одним товарищем отправился на розыски пешком. Ходили мы с ним довольно долго, в темноте, рискуя напороться на мины, и в конце концов попали в нейтральную зону, а в ней - под перекрестный огонь своих и вражеских пулеметов. Нам хорошо это было видно, так как пули трассирующие. Машины все же нашли уже часа в три утра. Недалеко была окраина станицы Раевской, где горело несколько хат, а в общем, было довольно тихо, стрельба почти совсем прекратилась. Под утро стало известно, что неприятель бросил станицу и отступает. Наши машины получили приказ о преследовании. Я вскочил в одну из них, и мы помчались к станице. Тут и другие рода войск, главным образом артиллерия и минометы, стали сниматься со своих огневых позиций, выбираться на дорогу, и вскоре сплошной поток из автомашин, пушек, минометов, конных упряжек и прочего устремился вдогонку.
В станицу въехали рано утром. Немцы ушли всего несколько часов назад. Население выбегает к нам навстречу. Это старики, женщины, девушки, дети. Они приветствуют нас с неподдельной радостью. Если кто из военных остановится, он сейчас же попадает в окружение гражданских. Они шутят с ним, забрасывают его вопросами, смеются, стараются сами, перебивая друг друга, рассказать ему что-то. Некоторые плачут от возбуждения и радости. Одна девочка подбежала ко мне и, прикоснувшись рукой к моей пилотке, радостно закричала: "Звездочка, звездочка!" Мы на пять минут останавливаемся в станице, чтобы заправить водой себя и машины. Женщины спешно несут на коромыслах полные ведра колодезной воды - это для нас. Кто имел время, мог зайти в хату в гости. Там для него вытащат из укромного местечка вино и будут угощать, но нам некогда. На этой остановке мне сообщили, что на одной из машин неисправна пушка. Я срочно принялся за работу, но не успел закончить, как пришел приказ ехать дальше. Мне пришлось продолжать работу на марше.
Нашу самоходку попытался обогнать "студебеккер" с пушкой на прицепе, но мы не любим, чтобы нас обгоняли, и получилось так, что пушка попала под нашу гусеницу и разлетелась к чертовой матери. Ну, погрозили друг другу кулаками - на том и расстались. В такие моменты некогда разбираться, кто прав, кто виноват: если и людей подавят, то даже не остановятся.
Невдалеке за станицей, километрах в пяти от нее, наступающий поток вновь разъехался вправо и влево от дороги и начал занимать боевые позиции, так как вдали показался неприятель. Наши самоходки вместе с пехотой и небольшим количеством легких полевых пушек прошли вперед и заняли плоскую возвышенность, господствующую над местностью. Впереди была низменность, лощина, а за ней вновь возвышенность, на гребень которой немцы затащили свои пушки и пулеметы и открыли по нам огонь, чтобы прикрыть отступление своих войск, еще не выбравшихся из лощины. Только что я закончил свою работу, как нам приказали открыть огонь. Нам очень хорошо было видно, как по противоположному склону, поднимавшемуся над лощиной, отступала вражеская пехота, шли их машины. Мы открыли огонь прямой наводкой, и было хорошо видно, что снаряды рвутся прямо среди вражеской пехоты.
Та пушка, которую я только что починил, выпустила подряд около 60 снарядов, то есть весь свой боекомплект, но тут подлетела наша полуторка со снарядами, и мы начали подавать снаряды прямо с машины в ствол пушки, успевая только слегка обтереть снаряд и свинтить колпачок со взрывателя. Таким образом, мы, не сходя с места, выпустили около 130 снарядов. Это, пожалуй, небывалый случай в практике самоходной артиллерии. Нам положено, сделав десяток выстрелов, немедленно менять позицию, чтобы не быть накрытым огнем вражеской артиллерии.
Я принимал самое активное участие в работе у этой пушки. Подавал снаряды, свинчивал колпачки, а затем выскочил вперед с биноклем и стал корректировать огонь по разрывам, передавал команды: "Прицел больше 2; правее - 0-20" и так далее - пока не охрип. Вся краска у ствола нашей пушки сгорела, от нее поднимался дым, до того она перегрелась, и я вынужден был запретить дальнейшую стрельбу, чтобы не разорвало ствол или еще что-либо. Среди разрывов вражеских снарядов и свиста пуль мы тронулись вниз по склону и замаскировались в лощине.
В этом же бою я отремонтировал еще одну пушку, устранил в ней полученную неисправность. Мне было очень приятно сознавать, что, не случись я в этом бою вместе с пушками, то две из них не смогли бы полностью сыграть свою роль в разгроме немцев за станицей Раевской, ибо, хотя полученные неисправности были самые обыкновенные, но народ у нас, хотя и боевой, но в отношении техники малограмотный. Я хотя и учил их не раз, как и что нужно сделать, однако, как какая мелочь случится, они становятся в тупик. (Не все, конечно, такие.) Поэтому приходится в боях быть всегда с ними вместе или в непосредственной близости.
Я хотел идти посмотреть результаты нашей работенки, но потом соблазнился близлежащим виноградником и, взяв с собой плащ-палатку, подался туда со своим старшиной. Это лакомство могло мне стоить дорого, так как местность обстреливалась и была заминирована. В этих местах потом подорвались на мине наш командир батареи л-т Степичев и командир орудия л-т Букетов, оба насмерть.
Итак, мы залезли в виноградник. Что это было за чудо! Он совершенно был не тронут. Винограда было удивительное изобилие, и он был уже спелый. Выбирая самый лучший, мы со старшиной сожрали его огромное количество, а затем, когда уже больше внутрь нельзя было натолкать ничего, мы расстелили плащ-палатку, и всего с нескольких кустов нарвали целую гору, и, взвалив все это на спины, вернулись к нашим товарищам с угощением. Между прочим, я много раз замечал, что, сколько ни съешь винограду, никогда от него не заболит брюхо.
К вечеру я вернулся в Раевскую, где были машины, требовавшие моего осмотра, и, кончив дело, напился, как сапожник, великолепного виноградного самогона. Он очень чистый, вкусный и крепкий. И опьянение от него какое-то особенное, приятное. Тем более, что я всю предыдущую ночь и весь день провел на ногах, в энергичной деятельности.
Анапа
В самой Анапе боя почти не было. Она, правда, изрядно пострадала, частично из-за того, что немцы в ней кое-что повзрывали, частично от бомбежки, так как наши самолеты изрядно бомбили в ней немцев. В Анапе я пробыл, кажется, всего один день, а затем выехал дальше, в станицу Благовещенскую, где продолжалось преследование врага, отходившего к Таманскому полуострову.
Бугазская коса
Это узкая песчаная наносная гряда. Длиной она километров 8. Ширина ее где 50 метров, где 70 - не больше. Справа - Бугазский лиман, слева - море. Коса эта западным своим концом упирается в довольно высокий холм, идущий поперек ее. На гребне этого холма - маленькая деревушка - Веселовка. Немецкая оборона располагалась по этому холму, что давало им огромное естественное преимущество.
Свое первое знакомство с этой проклятой косой я осуществил, проехав ее почти во всю длину на "виллисе", объезжал, то есть проверял, наши боевые машины, нет ли какой-либо неисправности. Разыскивая крайнюю, то есть самую дальнюю машину, мы проскочили на самом виду у немцев почти до самой Веселовки. В этот день было довольно тихо, если не считать незначительной артиллерийской перестрелки. На обратном пути нас немного обстрелял из пулемета "мессершмитт", но промазал, хлестнул по дороге перед нашей машиной. Затем вдруг заглох мотор нашего "виллиса", и, пока шофер устранял неисправность, пришлось какое-то время торчать на виду у немцев. По дороге попадались убитые, наши и противника... Но, в общем, в тот день на меня эта коса произвела довольно мирное впечатление.
Закончив дела, я расположился на пляже купаться и загорать. Было тепло, солнечно. Дул с моря теплый ветер и гнал к берегу большие спокойные волны. Плыть навстречу этим волнам было замечательно легко и интересно. Все никак не хотелось поворачивать обратно к берегу. Когда плывешь навстречу волнам и ветру, то кажется, что движешься очень быстро, и это радует, зато повернешь обратно, и впечатление получается совершенно противоположное, кажется, что ты, несмотря на все твои усилия, не только не продвигаешься к берегу, а наоборот, быстро относишься обратно в море. Впечатление на первый раз получается весьма тревожное, особенно, если заплыл далеко от берега.
Метрах в двухстах или трехстах от берега из воды торчали трубы и верхние части какого-то парохода. Я все собирался туда сплавать, да так и не собрался. Песочек был исключительно чистый и горячий, валяться на нем большое наслаждение. Ночью, как чаще всего бывает, наступает почти полная тишина в отношении войны. И на море тогда так хорошо и спокойно, что и вовсе забываешь про войну. Однажды взял я гитару, сел у самого моря. Было часов 11 вечера. Море тихо плескалось передо мной, а полная луна прокладывала по нему широкую серебряную дорогу, уходящую в бесконечную даль. Звук гитары у воды более мелодичный, чем обычно, или это так кажется из-за очень уж поэтического окружения, создаваемого природой.
Днем я у самого берега моря ремонтировал свои пушки, а под вечер начали наши артподготовку; танки и самоходки вышли на исходные позиции, и с этого времени бой на косе не прекращался в течение целой недели. Эх, и была же там "поэзия" - забыть будет трудно! Я как раз в эту ночь поехал опять на "виллисе" вдоль косы по направлению к немецким позициям. Мне нужно было разыскать одну нашу боевую машину, на которую меня вызвали по радио. Едем в полной темноте, иногда нарушаемой осветительными ракетами, которые пускают немцы. После этих ракет тьма кажется еще непрогляднее, за 4 метра от машины ничего не видно. Вывернется встречная машина - имеешь полную возможность расшибиться, или залетишь в воронку - тоже хорошего мало, или с дороги съедешь - можно на мину нарваться, в общем - "кругом шестнадцать", а тут еще снаряды немецкие, хоть и не часто, но все же рвутся то справа, то слева, то кажется, что прямо на дороге впереди машины. Однако нужно ехать, значит, едешь, и, пока жив, - ничто не может остановить. А кругом гремит и грохочет - это наши производят артподготовку.
Красивое это представление, когда происходит это в темную ночь. По темному небу несутся целыми сериями огненные поленья - это работают наши "катюши".
Одинокие цветные трассы и высоко, и низко прочерчивают тьму - это следы от трассирующих артиллерийских снарядов, проносящихся в сторону врага. Иногда светящиеся трассы немецких и наших снарядов пересекаются в воздухе. На переднем крае бьют пулеметы - немецкие и наши, и тоже, как от снарядов, перекрещиваются огненные полосы. А тут еще прилетит какой-нибудь одиночный самолет, и тогда в него посылаются тысячи трассирующих пуль, следы которых образуют высоко в небе огромные разноцветные букеты. В добавление ко всему на переднем крае то и дело вспыхивают разноцветные осветительные ракеты и, описав высокую крутую дугу, падают на землю и догорают. Все это вместе взятое дает чертовски красивое зрелище, особенно если смотреть на все это из безопасного места.
Но в ту ночь у меня не было особых возможностей любоваться, ибо было много неотложных дел и много опасности. Так продолжалось до рассвета, а как только начало рассветать, наши части пошли в наступление на деревню Веселовку и на высоту, что правее этой деревни, - в общем, по всему фронту на этом участке. Немцы открыли сильный артогонь по наступающим и по всей косе. Авиация противника многократно наносила бомбовые удары, в особенности по нашим танкам, да и по всей косе, ибо она вся была сплошным скоплением людей и всевозможной техники, а также обозов и временных складов горючего и боеприпасов.
Незавидность нашего положения усугублялась еще и тем, что на косе этой, кроме сыпучего песка, ничего не было, а в нем даже щель вырыть нельзя, потому что он осыпется и замаскироваться негде. В крайнем случае, приткнешься где-либо за холмик или в воронке, ну и чувствуешь себя вроде страуса, прячущего голову в песок. Вследствие такого положения потери наши на этой косе были довольно значительны: то ранило, то убивало людей, лошадей, то калечило танки, автомашины, пушки и прочее.
Не считая беспрерывных разрывов снарядов, на мою лично долю в один день выпало еще два страха, один за другим. Танк нашего полкового командира находился у самой воды на совершенно открытом пляже. Замаскировать его было нечем, так что немцам видно было его и с земли, и с воздуха. Немецкие снаряды разрывались кругом, и, кроме того, немцы били по танку болванками, но не попадали, и они с дьявольским шумом и визгом проносились рядом. Я был у танка с командиром разведки и с одним нашим автоматчиком. Подполковник сидел в танке у переднего люка и вел по радио переговоры с экипажами наших боевых машин, находящихся несколько впереди нас. День был солнечный и теплый, синее море, синее небо и желто-белый песок. Вдруг смотрим: в вышине со стороны моря блестят на солнце бело-серой краской немецкие пикирующие бомбардировщики - целая стайка...
Тетрадь No 4
Коломея, 11/VII 1944 г.
Продолжаем блаженствовать в этом симпатичном городке. Зажились мы в нем. Наступили жаркие дни. Поспели некоторые сорта ягод. Яблоки тоже начинают быть съедобными. Купаемся в речке, название ее Прут. Вода замечательно приятная. Третьего дня ездил за город: учил стрелять из пушки своих учеников, помпотехов. Стреляли очень удачно. Приезжал командующий и очень был доволен. Затем учил их бросать РПГ-40. Получилось маленькое ЧП. При разрыве одной из гранат мне что-то ударило всего на сантиметр от левого глаза. Кровь потекла энергично, но глаз не повредило. Впрочем, левый глаз это ерунда, правый было бы жалко. <...>
21/VII 1944 г.
Кажется, кончился наш долгосрочный отдых. Завтра выезжаем на выполнение боевого задания. Идем на Станислав. Из дивизии нас, кажется, все же отнимают. Если из дивизии мы уйдем, то дадут нам жизни - это уж точно. Да и пора нам браться за дело - ведь десятый месяц пошел с тех пор, как были мы последний раз в бою. Только что кончилось совещание командиров техчасти. Люди мы все уже бывалые, деловые, каждый в своем деле специалист. Так что совещаться долго не пришлось, все понятно. Впрочем, до утра еще может быть десять перемен.
Последние дни в Коломее мы пожили очень весело. Какая-то полоса пошла винная, каждый день то из одних источников, то из других. Вино и вино, даже надоело, пожалуй, для здоровья вредно. Часто ходил в кино, один раз в театр, - в общем, проводил время сравнительно культурно. Баб здесь до чертовой матери, и надо отдать справедливость полячкам в отношении красоты. Я здесь с ними не связывался ни с одной. Ребята мои прямо очертенели. Я им не препятствую. Где они - я знаю. Если мне срочно понадобится - вызову. Сами же они являются только под утро и, судя по их рассказам, ходят не безрезультатно. <...>
23/VII 1944 г.
Вчера ночью выехали из Коломеи. Было очень темно. Дорога плохая. В довершение ко всему разразился ливень, и в результате всех этих бед многие наши машины, особенно транспортные, оказались в неподвижном состоянии, то на боку в придорожной канаве, то поперек дороги. Тем не менее к утру сегодняшнего дня все боевые машины были на назначенных им позициях. Предстоял бой. Артподготовка должна была начаться в 5 часов утра, но была отложена на неопределенное время. Позавтракав, я отправился к намечаемому месту действия наших машин. Взял с собой одного своего мастера и необходимый инструмент. Начало у нас получилось очень плачевное: несколько машин, не дойдя еще до огневых позиций, взорвались на минах, причем часть на своих же. Экипажи тоже вышли из строя, убитыми и ранеными. Некоторых разнесло на куски. Я целый день лазил среди пехоты под артиллерийским огнем; снаряды рвались в нескольких метрах от меня, но не зацепило. Была страшенная жара. Домой вернулся весь мокрый от пота, страшно усталый. Умылся, поел и лег отдыхать с колоссальнейшим удовольствием.
Больше всего от этого дня в памяти осталась замечательнейшая артподготовка, произведенная нашей артиллерией. Часов в 9 утра, среди полной тишины, вдруг длинной очередью "сыграла" "катюша", и в тот же миг разом грянули наши орудия, наставленные на огромной площади. Их заговорило сразу несколько сотен. В воздухе запахло дымом и гарью, а вся местность покрылась сизым дымком. До чего же возбуждающе действует этот мощный концерт. Как смело и радостно себя чувствуешь. Так и хочется кричать "ура!" и бежать в атаку.
2 августа 1944 года
<...>Бои мы вели в условиях горной и лесной местности. Это было очень похоже на горную охоту на кабана - тоже облава, засада, прямое преследование и так далее. Только роль кабанов выполняли в данном случае мадьяры. За неделю побили их до черта. На некоторых участках лесных дорог они валяются один к одному на значительном протяжении. В плен их набрали несколько тысяч.
Пришлось мне участвовать и в непосредственной драке с мадьярами. Было это так: однажды находился я на КП, было там несколько больших начальников, связисты, незначительная охрана и несколько случайных людей, вроде меня. КП находился на возвышенности, а впереди - маленькое селение, кукурузные и прочие поля, а дальше кругом - лес и горы. Пехота наша была далеко в стороне, и вообще, где кто находится, иногда даже сказать бывало трудновато.<...>
Очень обидный случай получился с командиром 1-й батареи лейтенантом Лбовым. Я с ним очень дружил. Он в нашем полку со дня формирования. На фронте он с первых дней Отечественной войны и воевал очень неплохо. Интересный и остроумный был мужик. Я бывал с ним в нескольких боевых переделках. Никогда у него не было ни тени страха. Всегда юмор, шутки. И вот была у него в кармане штанов граната с ввинченным запалом. Это, конечно, глупо. Не знаю уж, каким образом, но выдернулась у запала чека, и вот слышит он, что щелкнул механизм запала, точнее, произошел выстрел капсюля воспламенителя. И вот он знает, что через 2 - 3 секунды произойдет взрыв. Представляю себе всю неприятность этого короткого времени. Он хотел выхватить гранату из кармана, но в таких случаях всегда что-нибудь за что-нибудь зацепится. Лбов и в этом случае оказался молодцом. Несмотря на грозившую ему гибель, он крикнул окружавшим его людям: "Разбегайся!" В следующий момент граната разорвалась у него в кармане. Оторвало ему пальцы на руке, которой он пытался выхватить гранату. Жутко разворотило ему бедро. Мясо получилось кусками, да сразу какое-то черное. Увезли его в госпиталь, но я лично сомневаюсь, чтобы вышло что-либо хорошее. Наверно, помрет.
13 августа 1944 года
Сегодня я со своими ребятами ездил в горы по ущелью вдоль речки. Хотели поглушить рыбу. Замечательно красивы эти предгорья Карпат: высокие обрывы, замечательный лес, внизу желтые квадратики посевов, еще ниже извивается речка - замечательно.
Рыбы мы не наглушили, но прокатились хорошо. На обратном пути неслись по хорошему шоссе под уклон километров 70 в час. Шофер у меня - лихач, да и сам я люблю быструю езду. А приехали домой, смотрим, а шкворень у переднего правого колеса совсем вылез кверху из-за неисправности запорного болта. Еще бы чуть-чуть, десяток крепких толчков, и колесо отлетело бы к чертовой матери. Не собрали бы мы тогда своих косточек, - все, кто был в машине. Черт его знает, как в жизни получается: на каждом шагу и с самых неожиданных направлений смерть заносит над тобой свою костлявую руку. Когда же эта рука, наконец, поразит меня, и при каких обстоятельствах?
18 августа 1944 года
День авиации. И верно, сегодня наша авиация с утра весь день проявляет активность. Эшелон за эшелоном уходят штурмовики в сторону фронта. До передовой еще 50 км. Мы здесь остановились на короткий отдых, сделав около 150 км от предыдущей остановки. Львов проехали стороной, он у нас остался справа. Проехали городки Ланцуг, Жешув, перед нами - Перемышль. Городки эти все похожи один на другой. Места уже не такие красивые, как Карпаты. Горы кончились, их нет уже даже на горизонте.
24/ХП - 1944 г.
Опять вступили в бои. Направление - на Краков. Против нас на этот раз большие силы немцев: 18-я дивизия "СС" - "Германия". У них порядочно тяжелых и средних танков. По показаниям пленных и по сведениям нашей разведки, на каждый батальон - 6 танков. С нашей стороны танков мало, но зато хорошо действует наша штурмовая авиация. С немецкой стороны авиации пока что совсем нет. Большое затруднение с доставкой снарядов: их приходится возить сюда за 500 км на автомашинах. Сейчас в нашей дивизии стоит целый артполк в бездействии из-за отсутствия боеприпасов.
Вчера и сегодня опять попадал под артналет противника. Признаться, меня уже не веселит эта музыка, она мне надоела. Нервы в такие моменты напрягаются, и лучше, чтобы этого не было.
Ночью вызывали на передовую ремонтировать пушки. Проехали много километров на полуторке в полной темноте, без дороги, среди воронок, окопов, пней и прочего, - удовольствие много ниже среднего. Общая скорость передвижения 2 - 3 км в час.
Говорят, будто бы по радио передали о взятии союзниками Парижа. Если это так, - хорошо. Впрочем, пленные немцы говорят, что германское командование предпочитает отдать всю Германию союзникам, чем русским сдать какие-либо территории, гораздо менее для немцев ценные. И будто бы немцы даже перебрасывают часть своих сил из Франции на восточный фронт, то есть против русских, очевидно, считая, что опасность с Востока для них страшнее, чем опасность "западная". Возможно, во всем этом и есть доля истины. Как бы там ни было, до чего же надоело все это! И когда же этому конец?
Черт его знает, почему так получается: когда долго стоишь где-либо на отдыхе, так хочется скорее в бои, и это искренне. А как затешешься в эту чертову перепалку, то, очевидно, нервишек надолго не хватает, и думаешь скорей бы на передышку.
Здесь полны дворы гусей, уток, кур и прочего, в сарайчиках свиньи и коровы, а хозяев нету, они, наверно, убежали в лес или в те села, для которых война уже кончена. Мы, конечно, не особенно стесняемся, раз такое дело, - варим и жарим все, что нам понравится.
8-е сентября 1944 г.
Начало осени! Как я люблю это время года! Не только начало осени, а всю осень вообще, до самых морозов и снегов. С этим временем года связаны все лучшие воспоминания моей жизни, а именно: охота - самое мое любимое занятие. Вот уже четвертый год, как я не имею возможности по-настоящему поохотиться. Стосковался по этому занятию чертовски. Вчера лазил здесь по лесу и полям с маленькой собачкой Тузиком, но без ружья. Выгнали зайца и стаю куропаток. А в общем, здесь места довольно печальные. Сплошь песок. Правда, очень много соснового леса, и хорошего, а больше ничего нет. Озер нет, гор нет, рек нет, болот нет. Селения расположены довольно густо. Живут здешние поляки очень скучно, хотя и не голодно. Посевы у них неважнецкие, плохая почва. Очень много домашней птицы. Имеют по одной лошадке. Коров у некоторых 2 и 3, но толку с этого особого нет. Они, очевидно, плохой породы, и, кроме того, нет хороших настоящих сенокосов. Кормят скот резаной соломой и что-то в нее подмешивают. В отношении молочных продуктов дело обстоит паршиво. Корова у них дает 3 - 5 литров молока, в то время как в других местах, где мне приходилось бывать, хотя бы в Буковине, есть коровы, дающие 50 литров молока в день, то есть в 10 раз больше. Водки здесь тоже ни черта не найдешь, а если попадается, то слабая. Баб хороших что-то не видно, в общем, весьма скучная сторонка. Скорее бы куда-либо в другие края!
17 сентября 1944 г.
Ночью немцы устроили для нас радиопередачу. Транслировали русские народные песни. Причем, зная, что мы - дивизия казачья, немцы передавали в основном такие песни, как "Реве тай стогне Днипр широкий". Затем они по своему глупому обыкновению занялись агитацией. Заверяют нас, что надежды на скорый конец войны совершенно неосновательны, что, наоборот, война будет весьма затяжная. Предлагают переходить на их сторону, обещают всякие льготы. Все это, конечно, устарело и годилось разве что в 41 - 42 годах. Наши самоходки ответили на это 30 снарядами. Передачу они все же довели до конца и закончили ее в 4.30 утра, предварительно передав нам привет и пожелав спокойной ночи.
Сегодня облазил все наши пушки на передовой и проверил, что было нужно. Ребята, совершенно искренне, не узнают меня без бороды и, даже когда я подхожу совсем вплотную, спрашивают меня, кто я такой и что мне нужно, а затем уж хватаются за голову или за живот в припадке сногсшибательного удивления, и кричат, и смеются.
Все они ругают меня за то, что сбрил бороду. Их много, а я один, и везде одна и та же история, так что мне это уже надоело. Все обязательно требуют объяснения моего поступка, и, чтобы удовлетворить их любопытство, я одним рассказываю, что, дескать, в бороде завелись паразиты (что в нашей жизни очень возможно), но поскольку это довольно гнусно, то этому быстро и охотно верят. Другим я рассказываю, что, дескать, с бородой мне бабы не дают, то есть дают, да не сразу, проходит пятидневка, пока докажешь, что ты молодой, а это, как известно, в военной жизни недопустимо: нам необходимо в один вечер успеть познакомиться с намеченной особой, и жениться на ней, и развестись, а в наших условиях не всегда успеешь в этом деле. Между прочим, последнее объяснение, хотя и не является основной причиной моего поступка, но, пожалуй, таит в себе некоторую к тому предпосылку.
В Новороссийске я пробыл дня три, занимаясь необходимыми работами на наших подбитых машинах, а затем, оставив своих ребят и взяв с собой самый необходимый инструмент, я с попутной нашей машиной выехал искать свои самоходки. К ночи разыскал свой штаб, где я узнал примерное местонахождение наших боевых машин, и затем с машиной, везшей продукты нашим боевым расчетам, выехал на розыски. Найти наши машины зачастую бывало нелегко, так и в этот раз, проездив часа три, так и не обнаружили их. Тогда я с одним товарищем отправился на розыски пешком. Ходили мы с ним довольно долго, в темноте, рискуя напороться на мины, и в конце концов попали в нейтральную зону, а в ней - под перекрестный огонь своих и вражеских пулеметов. Нам хорошо это было видно, так как пули трассирующие. Машины все же нашли уже часа в три утра. Недалеко была окраина станицы Раевской, где горело несколько хат, а в общем, было довольно тихо, стрельба почти совсем прекратилась. Под утро стало известно, что неприятель бросил станицу и отступает. Наши машины получили приказ о преследовании. Я вскочил в одну из них, и мы помчались к станице. Тут и другие рода войск, главным образом артиллерия и минометы, стали сниматься со своих огневых позиций, выбираться на дорогу, и вскоре сплошной поток из автомашин, пушек, минометов, конных упряжек и прочего устремился вдогонку.
В станицу въехали рано утром. Немцы ушли всего несколько часов назад. Население выбегает к нам навстречу. Это старики, женщины, девушки, дети. Они приветствуют нас с неподдельной радостью. Если кто из военных остановится, он сейчас же попадает в окружение гражданских. Они шутят с ним, забрасывают его вопросами, смеются, стараются сами, перебивая друг друга, рассказать ему что-то. Некоторые плачут от возбуждения и радости. Одна девочка подбежала ко мне и, прикоснувшись рукой к моей пилотке, радостно закричала: "Звездочка, звездочка!" Мы на пять минут останавливаемся в станице, чтобы заправить водой себя и машины. Женщины спешно несут на коромыслах полные ведра колодезной воды - это для нас. Кто имел время, мог зайти в хату в гости. Там для него вытащат из укромного местечка вино и будут угощать, но нам некогда. На этой остановке мне сообщили, что на одной из машин неисправна пушка. Я срочно принялся за работу, но не успел закончить, как пришел приказ ехать дальше. Мне пришлось продолжать работу на марше.
Нашу самоходку попытался обогнать "студебеккер" с пушкой на прицепе, но мы не любим, чтобы нас обгоняли, и получилось так, что пушка попала под нашу гусеницу и разлетелась к чертовой матери. Ну, погрозили друг другу кулаками - на том и расстались. В такие моменты некогда разбираться, кто прав, кто виноват: если и людей подавят, то даже не остановятся.
Невдалеке за станицей, километрах в пяти от нее, наступающий поток вновь разъехался вправо и влево от дороги и начал занимать боевые позиции, так как вдали показался неприятель. Наши самоходки вместе с пехотой и небольшим количеством легких полевых пушек прошли вперед и заняли плоскую возвышенность, господствующую над местностью. Впереди была низменность, лощина, а за ней вновь возвышенность, на гребень которой немцы затащили свои пушки и пулеметы и открыли по нам огонь, чтобы прикрыть отступление своих войск, еще не выбравшихся из лощины. Только что я закончил свою работу, как нам приказали открыть огонь. Нам очень хорошо было видно, как по противоположному склону, поднимавшемуся над лощиной, отступала вражеская пехота, шли их машины. Мы открыли огонь прямой наводкой, и было хорошо видно, что снаряды рвутся прямо среди вражеской пехоты.
Та пушка, которую я только что починил, выпустила подряд около 60 снарядов, то есть весь свой боекомплект, но тут подлетела наша полуторка со снарядами, и мы начали подавать снаряды прямо с машины в ствол пушки, успевая только слегка обтереть снаряд и свинтить колпачок со взрывателя. Таким образом, мы, не сходя с места, выпустили около 130 снарядов. Это, пожалуй, небывалый случай в практике самоходной артиллерии. Нам положено, сделав десяток выстрелов, немедленно менять позицию, чтобы не быть накрытым огнем вражеской артиллерии.
Я принимал самое активное участие в работе у этой пушки. Подавал снаряды, свинчивал колпачки, а затем выскочил вперед с биноклем и стал корректировать огонь по разрывам, передавал команды: "Прицел больше 2; правее - 0-20" и так далее - пока не охрип. Вся краска у ствола нашей пушки сгорела, от нее поднимался дым, до того она перегрелась, и я вынужден был запретить дальнейшую стрельбу, чтобы не разорвало ствол или еще что-либо. Среди разрывов вражеских снарядов и свиста пуль мы тронулись вниз по склону и замаскировались в лощине.
В этом же бою я отремонтировал еще одну пушку, устранил в ней полученную неисправность. Мне было очень приятно сознавать, что, не случись я в этом бою вместе с пушками, то две из них не смогли бы полностью сыграть свою роль в разгроме немцев за станицей Раевской, ибо, хотя полученные неисправности были самые обыкновенные, но народ у нас, хотя и боевой, но в отношении техники малограмотный. Я хотя и учил их не раз, как и что нужно сделать, однако, как какая мелочь случится, они становятся в тупик. (Не все, конечно, такие.) Поэтому приходится в боях быть всегда с ними вместе или в непосредственной близости.
Я хотел идти посмотреть результаты нашей работенки, но потом соблазнился близлежащим виноградником и, взяв с собой плащ-палатку, подался туда со своим старшиной. Это лакомство могло мне стоить дорого, так как местность обстреливалась и была заминирована. В этих местах потом подорвались на мине наш командир батареи л-т Степичев и командир орудия л-т Букетов, оба насмерть.
Итак, мы залезли в виноградник. Что это было за чудо! Он совершенно был не тронут. Винограда было удивительное изобилие, и он был уже спелый. Выбирая самый лучший, мы со старшиной сожрали его огромное количество, а затем, когда уже больше внутрь нельзя было натолкать ничего, мы расстелили плащ-палатку, и всего с нескольких кустов нарвали целую гору, и, взвалив все это на спины, вернулись к нашим товарищам с угощением. Между прочим, я много раз замечал, что, сколько ни съешь винограду, никогда от него не заболит брюхо.
К вечеру я вернулся в Раевскую, где были машины, требовавшие моего осмотра, и, кончив дело, напился, как сапожник, великолепного виноградного самогона. Он очень чистый, вкусный и крепкий. И опьянение от него какое-то особенное, приятное. Тем более, что я всю предыдущую ночь и весь день провел на ногах, в энергичной деятельности.
Анапа
В самой Анапе боя почти не было. Она, правда, изрядно пострадала, частично из-за того, что немцы в ней кое-что повзрывали, частично от бомбежки, так как наши самолеты изрядно бомбили в ней немцев. В Анапе я пробыл, кажется, всего один день, а затем выехал дальше, в станицу Благовещенскую, где продолжалось преследование врага, отходившего к Таманскому полуострову.
Бугазская коса
Это узкая песчаная наносная гряда. Длиной она километров 8. Ширина ее где 50 метров, где 70 - не больше. Справа - Бугазский лиман, слева - море. Коса эта западным своим концом упирается в довольно высокий холм, идущий поперек ее. На гребне этого холма - маленькая деревушка - Веселовка. Немецкая оборона располагалась по этому холму, что давало им огромное естественное преимущество.
Свое первое знакомство с этой проклятой косой я осуществил, проехав ее почти во всю длину на "виллисе", объезжал, то есть проверял, наши боевые машины, нет ли какой-либо неисправности. Разыскивая крайнюю, то есть самую дальнюю машину, мы проскочили на самом виду у немцев почти до самой Веселовки. В этот день было довольно тихо, если не считать незначительной артиллерийской перестрелки. На обратном пути нас немного обстрелял из пулемета "мессершмитт", но промазал, хлестнул по дороге перед нашей машиной. Затем вдруг заглох мотор нашего "виллиса", и, пока шофер устранял неисправность, пришлось какое-то время торчать на виду у немцев. По дороге попадались убитые, наши и противника... Но, в общем, в тот день на меня эта коса произвела довольно мирное впечатление.
Закончив дела, я расположился на пляже купаться и загорать. Было тепло, солнечно. Дул с моря теплый ветер и гнал к берегу большие спокойные волны. Плыть навстречу этим волнам было замечательно легко и интересно. Все никак не хотелось поворачивать обратно к берегу. Когда плывешь навстречу волнам и ветру, то кажется, что движешься очень быстро, и это радует, зато повернешь обратно, и впечатление получается совершенно противоположное, кажется, что ты, несмотря на все твои усилия, не только не продвигаешься к берегу, а наоборот, быстро относишься обратно в море. Впечатление на первый раз получается весьма тревожное, особенно, если заплыл далеко от берега.
Метрах в двухстах или трехстах от берега из воды торчали трубы и верхние части какого-то парохода. Я все собирался туда сплавать, да так и не собрался. Песочек был исключительно чистый и горячий, валяться на нем большое наслаждение. Ночью, как чаще всего бывает, наступает почти полная тишина в отношении войны. И на море тогда так хорошо и спокойно, что и вовсе забываешь про войну. Однажды взял я гитару, сел у самого моря. Было часов 11 вечера. Море тихо плескалось передо мной, а полная луна прокладывала по нему широкую серебряную дорогу, уходящую в бесконечную даль. Звук гитары у воды более мелодичный, чем обычно, или это так кажется из-за очень уж поэтического окружения, создаваемого природой.
Днем я у самого берега моря ремонтировал свои пушки, а под вечер начали наши артподготовку; танки и самоходки вышли на исходные позиции, и с этого времени бой на косе не прекращался в течение целой недели. Эх, и была же там "поэзия" - забыть будет трудно! Я как раз в эту ночь поехал опять на "виллисе" вдоль косы по направлению к немецким позициям. Мне нужно было разыскать одну нашу боевую машину, на которую меня вызвали по радио. Едем в полной темноте, иногда нарушаемой осветительными ракетами, которые пускают немцы. После этих ракет тьма кажется еще непрогляднее, за 4 метра от машины ничего не видно. Вывернется встречная машина - имеешь полную возможность расшибиться, или залетишь в воронку - тоже хорошего мало, или с дороги съедешь - можно на мину нарваться, в общем - "кругом шестнадцать", а тут еще снаряды немецкие, хоть и не часто, но все же рвутся то справа, то слева, то кажется, что прямо на дороге впереди машины. Однако нужно ехать, значит, едешь, и, пока жив, - ничто не может остановить. А кругом гремит и грохочет - это наши производят артподготовку.
Красивое это представление, когда происходит это в темную ночь. По темному небу несутся целыми сериями огненные поленья - это работают наши "катюши".
Одинокие цветные трассы и высоко, и низко прочерчивают тьму - это следы от трассирующих артиллерийских снарядов, проносящихся в сторону врага. Иногда светящиеся трассы немецких и наших снарядов пересекаются в воздухе. На переднем крае бьют пулеметы - немецкие и наши, и тоже, как от снарядов, перекрещиваются огненные полосы. А тут еще прилетит какой-нибудь одиночный самолет, и тогда в него посылаются тысячи трассирующих пуль, следы которых образуют высоко в небе огромные разноцветные букеты. В добавление ко всему на переднем крае то и дело вспыхивают разноцветные осветительные ракеты и, описав высокую крутую дугу, падают на землю и догорают. Все это вместе взятое дает чертовски красивое зрелище, особенно если смотреть на все это из безопасного места.
Но в ту ночь у меня не было особых возможностей любоваться, ибо было много неотложных дел и много опасности. Так продолжалось до рассвета, а как только начало рассветать, наши части пошли в наступление на деревню Веселовку и на высоту, что правее этой деревни, - в общем, по всему фронту на этом участке. Немцы открыли сильный артогонь по наступающим и по всей косе. Авиация противника многократно наносила бомбовые удары, в особенности по нашим танкам, да и по всей косе, ибо она вся была сплошным скоплением людей и всевозможной техники, а также обозов и временных складов горючего и боеприпасов.
Незавидность нашего положения усугублялась еще и тем, что на косе этой, кроме сыпучего песка, ничего не было, а в нем даже щель вырыть нельзя, потому что он осыпется и замаскироваться негде. В крайнем случае, приткнешься где-либо за холмик или в воронке, ну и чувствуешь себя вроде страуса, прячущего голову в песок. Вследствие такого положения потери наши на этой косе были довольно значительны: то ранило, то убивало людей, лошадей, то калечило танки, автомашины, пушки и прочее.
Не считая беспрерывных разрывов снарядов, на мою лично долю в один день выпало еще два страха, один за другим. Танк нашего полкового командира находился у самой воды на совершенно открытом пляже. Замаскировать его было нечем, так что немцам видно было его и с земли, и с воздуха. Немецкие снаряды разрывались кругом, и, кроме того, немцы били по танку болванками, но не попадали, и они с дьявольским шумом и визгом проносились рядом. Я был у танка с командиром разведки и с одним нашим автоматчиком. Подполковник сидел в танке у переднего люка и вел по радио переговоры с экипажами наших боевых машин, находящихся несколько впереди нас. День был солнечный и теплый, синее море, синее небо и желто-белый песок. Вдруг смотрим: в вышине со стороны моря блестят на солнце бело-серой краской немецкие пикирующие бомбардировщики - целая стайка...
Тетрадь No 4
Коломея, 11/VII 1944 г.
Продолжаем блаженствовать в этом симпатичном городке. Зажились мы в нем. Наступили жаркие дни. Поспели некоторые сорта ягод. Яблоки тоже начинают быть съедобными. Купаемся в речке, название ее Прут. Вода замечательно приятная. Третьего дня ездил за город: учил стрелять из пушки своих учеников, помпотехов. Стреляли очень удачно. Приезжал командующий и очень был доволен. Затем учил их бросать РПГ-40. Получилось маленькое ЧП. При разрыве одной из гранат мне что-то ударило всего на сантиметр от левого глаза. Кровь потекла энергично, но глаз не повредило. Впрочем, левый глаз это ерунда, правый было бы жалко. <...>
21/VII 1944 г.
Кажется, кончился наш долгосрочный отдых. Завтра выезжаем на выполнение боевого задания. Идем на Станислав. Из дивизии нас, кажется, все же отнимают. Если из дивизии мы уйдем, то дадут нам жизни - это уж точно. Да и пора нам браться за дело - ведь десятый месяц пошел с тех пор, как были мы последний раз в бою. Только что кончилось совещание командиров техчасти. Люди мы все уже бывалые, деловые, каждый в своем деле специалист. Так что совещаться долго не пришлось, все понятно. Впрочем, до утра еще может быть десять перемен.
Последние дни в Коломее мы пожили очень весело. Какая-то полоса пошла винная, каждый день то из одних источников, то из других. Вино и вино, даже надоело, пожалуй, для здоровья вредно. Часто ходил в кино, один раз в театр, - в общем, проводил время сравнительно культурно. Баб здесь до чертовой матери, и надо отдать справедливость полячкам в отношении красоты. Я здесь с ними не связывался ни с одной. Ребята мои прямо очертенели. Я им не препятствую. Где они - я знаю. Если мне срочно понадобится - вызову. Сами же они являются только под утро и, судя по их рассказам, ходят не безрезультатно. <...>
23/VII 1944 г.
Вчера ночью выехали из Коломеи. Было очень темно. Дорога плохая. В довершение ко всему разразился ливень, и в результате всех этих бед многие наши машины, особенно транспортные, оказались в неподвижном состоянии, то на боку в придорожной канаве, то поперек дороги. Тем не менее к утру сегодняшнего дня все боевые машины были на назначенных им позициях. Предстоял бой. Артподготовка должна была начаться в 5 часов утра, но была отложена на неопределенное время. Позавтракав, я отправился к намечаемому месту действия наших машин. Взял с собой одного своего мастера и необходимый инструмент. Начало у нас получилось очень плачевное: несколько машин, не дойдя еще до огневых позиций, взорвались на минах, причем часть на своих же. Экипажи тоже вышли из строя, убитыми и ранеными. Некоторых разнесло на куски. Я целый день лазил среди пехоты под артиллерийским огнем; снаряды рвались в нескольких метрах от меня, но не зацепило. Была страшенная жара. Домой вернулся весь мокрый от пота, страшно усталый. Умылся, поел и лег отдыхать с колоссальнейшим удовольствием.
Больше всего от этого дня в памяти осталась замечательнейшая артподготовка, произведенная нашей артиллерией. Часов в 9 утра, среди полной тишины, вдруг длинной очередью "сыграла" "катюша", и в тот же миг разом грянули наши орудия, наставленные на огромной площади. Их заговорило сразу несколько сотен. В воздухе запахло дымом и гарью, а вся местность покрылась сизым дымком. До чего же возбуждающе действует этот мощный концерт. Как смело и радостно себя чувствуешь. Так и хочется кричать "ура!" и бежать в атаку.
2 августа 1944 года
<...>Бои мы вели в условиях горной и лесной местности. Это было очень похоже на горную охоту на кабана - тоже облава, засада, прямое преследование и так далее. Только роль кабанов выполняли в данном случае мадьяры. За неделю побили их до черта. На некоторых участках лесных дорог они валяются один к одному на значительном протяжении. В плен их набрали несколько тысяч.
Пришлось мне участвовать и в непосредственной драке с мадьярами. Было это так: однажды находился я на КП, было там несколько больших начальников, связисты, незначительная охрана и несколько случайных людей, вроде меня. КП находился на возвышенности, а впереди - маленькое селение, кукурузные и прочие поля, а дальше кругом - лес и горы. Пехота наша была далеко в стороне, и вообще, где кто находится, иногда даже сказать бывало трудновато.<...>
Очень обидный случай получился с командиром 1-й батареи лейтенантом Лбовым. Я с ним очень дружил. Он в нашем полку со дня формирования. На фронте он с первых дней Отечественной войны и воевал очень неплохо. Интересный и остроумный был мужик. Я бывал с ним в нескольких боевых переделках. Никогда у него не было ни тени страха. Всегда юмор, шутки. И вот была у него в кармане штанов граната с ввинченным запалом. Это, конечно, глупо. Не знаю уж, каким образом, но выдернулась у запала чека, и вот слышит он, что щелкнул механизм запала, точнее, произошел выстрел капсюля воспламенителя. И вот он знает, что через 2 - 3 секунды произойдет взрыв. Представляю себе всю неприятность этого короткого времени. Он хотел выхватить гранату из кармана, но в таких случаях всегда что-нибудь за что-нибудь зацепится. Лбов и в этом случае оказался молодцом. Несмотря на грозившую ему гибель, он крикнул окружавшим его людям: "Разбегайся!" В следующий момент граната разорвалась у него в кармане. Оторвало ему пальцы на руке, которой он пытался выхватить гранату. Жутко разворотило ему бедро. Мясо получилось кусками, да сразу какое-то черное. Увезли его в госпиталь, но я лично сомневаюсь, чтобы вышло что-либо хорошее. Наверно, помрет.
13 августа 1944 года
Сегодня я со своими ребятами ездил в горы по ущелью вдоль речки. Хотели поглушить рыбу. Замечательно красивы эти предгорья Карпат: высокие обрывы, замечательный лес, внизу желтые квадратики посевов, еще ниже извивается речка - замечательно.
Рыбы мы не наглушили, но прокатились хорошо. На обратном пути неслись по хорошему шоссе под уклон километров 70 в час. Шофер у меня - лихач, да и сам я люблю быструю езду. А приехали домой, смотрим, а шкворень у переднего правого колеса совсем вылез кверху из-за неисправности запорного болта. Еще бы чуть-чуть, десяток крепких толчков, и колесо отлетело бы к чертовой матери. Не собрали бы мы тогда своих косточек, - все, кто был в машине. Черт его знает, как в жизни получается: на каждом шагу и с самых неожиданных направлений смерть заносит над тобой свою костлявую руку. Когда же эта рука, наконец, поразит меня, и при каких обстоятельствах?
18 августа 1944 года
День авиации. И верно, сегодня наша авиация с утра весь день проявляет активность. Эшелон за эшелоном уходят штурмовики в сторону фронта. До передовой еще 50 км. Мы здесь остановились на короткий отдых, сделав около 150 км от предыдущей остановки. Львов проехали стороной, он у нас остался справа. Проехали городки Ланцуг, Жешув, перед нами - Перемышль. Городки эти все похожи один на другой. Места уже не такие красивые, как Карпаты. Горы кончились, их нет уже даже на горизонте.
24/ХП - 1944 г.
Опять вступили в бои. Направление - на Краков. Против нас на этот раз большие силы немцев: 18-я дивизия "СС" - "Германия". У них порядочно тяжелых и средних танков. По показаниям пленных и по сведениям нашей разведки, на каждый батальон - 6 танков. С нашей стороны танков мало, но зато хорошо действует наша штурмовая авиация. С немецкой стороны авиации пока что совсем нет. Большое затруднение с доставкой снарядов: их приходится возить сюда за 500 км на автомашинах. Сейчас в нашей дивизии стоит целый артполк в бездействии из-за отсутствия боеприпасов.
Вчера и сегодня опять попадал под артналет противника. Признаться, меня уже не веселит эта музыка, она мне надоела. Нервы в такие моменты напрягаются, и лучше, чтобы этого не было.
Ночью вызывали на передовую ремонтировать пушки. Проехали много километров на полуторке в полной темноте, без дороги, среди воронок, окопов, пней и прочего, - удовольствие много ниже среднего. Общая скорость передвижения 2 - 3 км в час.
Говорят, будто бы по радио передали о взятии союзниками Парижа. Если это так, - хорошо. Впрочем, пленные немцы говорят, что германское командование предпочитает отдать всю Германию союзникам, чем русским сдать какие-либо территории, гораздо менее для немцев ценные. И будто бы немцы даже перебрасывают часть своих сил из Франции на восточный фронт, то есть против русских, очевидно, считая, что опасность с Востока для них страшнее, чем опасность "западная". Возможно, во всем этом и есть доля истины. Как бы там ни было, до чего же надоело все это! И когда же этому конец?
Черт его знает, почему так получается: когда долго стоишь где-либо на отдыхе, так хочется скорее в бои, и это искренне. А как затешешься в эту чертову перепалку, то, очевидно, нервишек надолго не хватает, и думаешь скорей бы на передышку.
Здесь полны дворы гусей, уток, кур и прочего, в сарайчиках свиньи и коровы, а хозяев нету, они, наверно, убежали в лес или в те села, для которых война уже кончена. Мы, конечно, не особенно стесняемся, раз такое дело, - варим и жарим все, что нам понравится.
8-е сентября 1944 г.
Начало осени! Как я люблю это время года! Не только начало осени, а всю осень вообще, до самых морозов и снегов. С этим временем года связаны все лучшие воспоминания моей жизни, а именно: охота - самое мое любимое занятие. Вот уже четвертый год, как я не имею возможности по-настоящему поохотиться. Стосковался по этому занятию чертовски. Вчера лазил здесь по лесу и полям с маленькой собачкой Тузиком, но без ружья. Выгнали зайца и стаю куропаток. А в общем, здесь места довольно печальные. Сплошь песок. Правда, очень много соснового леса, и хорошего, а больше ничего нет. Озер нет, гор нет, рек нет, болот нет. Селения расположены довольно густо. Живут здешние поляки очень скучно, хотя и не голодно. Посевы у них неважнецкие, плохая почва. Очень много домашней птицы. Имеют по одной лошадке. Коров у некоторых 2 и 3, но толку с этого особого нет. Они, очевидно, плохой породы, и, кроме того, нет хороших настоящих сенокосов. Кормят скот резаной соломой и что-то в нее подмешивают. В отношении молочных продуктов дело обстоит паршиво. Корова у них дает 3 - 5 литров молока, в то время как в других местах, где мне приходилось бывать, хотя бы в Буковине, есть коровы, дающие 50 литров молока в день, то есть в 10 раз больше. Водки здесь тоже ни черта не найдешь, а если попадается, то слабая. Баб хороших что-то не видно, в общем, весьма скучная сторонка. Скорее бы куда-либо в другие края!
17 сентября 1944 г.
Ночью немцы устроили для нас радиопередачу. Транслировали русские народные песни. Причем, зная, что мы - дивизия казачья, немцы передавали в основном такие песни, как "Реве тай стогне Днипр широкий". Затем они по своему глупому обыкновению занялись агитацией. Заверяют нас, что надежды на скорый конец войны совершенно неосновательны, что, наоборот, война будет весьма затяжная. Предлагают переходить на их сторону, обещают всякие льготы. Все это, конечно, устарело и годилось разве что в 41 - 42 годах. Наши самоходки ответили на это 30 снарядами. Передачу они все же довели до конца и закончили ее в 4.30 утра, предварительно передав нам привет и пожелав спокойной ночи.
Сегодня облазил все наши пушки на передовой и проверил, что было нужно. Ребята, совершенно искренне, не узнают меня без бороды и, даже когда я подхожу совсем вплотную, спрашивают меня, кто я такой и что мне нужно, а затем уж хватаются за голову или за живот в припадке сногсшибательного удивления, и кричат, и смеются.
Все они ругают меня за то, что сбрил бороду. Их много, а я один, и везде одна и та же история, так что мне это уже надоело. Все обязательно требуют объяснения моего поступка, и, чтобы удовлетворить их любопытство, я одним рассказываю, что, дескать, в бороде завелись паразиты (что в нашей жизни очень возможно), но поскольку это довольно гнусно, то этому быстро и охотно верят. Другим я рассказываю, что, дескать, с бородой мне бабы не дают, то есть дают, да не сразу, проходит пятидневка, пока докажешь, что ты молодой, а это, как известно, в военной жизни недопустимо: нам необходимо в один вечер успеть познакомиться с намеченной особой, и жениться на ней, и развестись, а в наших условиях не всегда успеешь в этом деле. Между прочим, последнее объяснение, хотя и не является основной причиной моего поступка, но, пожалуй, таит в себе некоторую к тому предпосылку.