Козаев Азамат. Ничей (отрывок)

   Безрод поднял меч двумя руками, вздернул бороду в небеса, улыбнулся. Показалось или впрямь пробился сквозь пелену облаков солнечный луч?
   А когда подбегали дружинные с обнаженными мечами, густой, зычный голос, погуще даже будет, чем у княжа, объял все дворище, будто мед, вязкий, тягучий. Дружинные так и замерли, ровно в самом деле в меду застряли. Откуда-то от дружинной избы грянул голосище. Дружинные, бояре расступились, сами с недоумением в глазах, что ж про Безрода вспоминать, который уже с Ратником говорил.
   - Не дело, княже, задумал. - на середину двора вышел Стюжень, мрачный, насупленный, на руках тот парнишка беловолосый, хотя парнишка ли вой полной сажени в плечах? Раненый не мог еще говорить, держался рукой за Стюженеву шеяку и одними губами шептал: Не дело!
   - Кому веру свою отдал, - гремел в полную силу Стюженев голосище. -разбойнику, лиходею ночному? Добро бы еще честному человеку, так у самих-то, - старик кивнул в сторону мертвецов. -руки по локоть в крови! А что не люб он вам, так на то сказ короток: чай не девка, миловаться не случится! Ишь дружинных пришлый изобидел, а ну выдь сюда ты, Лякоть, то-то волком глядишь, поди есть что в глаза-то ему ткнуть? Чего хвост поджал? Или ты, Моряй, чего зубы скалишь? Овиноватили? А кто человека чуть не проворонил? Кто его вот, - Стюжень, словно дите невесомое, протянул вперед раненного воя. -от смерти уберег, меня не побоялся? Подумаешь, огрел старого ворожца! Зато шею гнуть не стал, вот что! А княжь ваш среди первейших вой, захоти гриву начесать кому - без вас управится. Не дело удумал, Жалощ. - старик бросил последние слова таким густым шепотом, что у всех мурашки по спинам разбежались.
   Только на мгновение дрогнуло что-то в глаза княжа и снова подернулось серостью стали.
   - Как сказал так и будет.
   Гремляш зашептал что-то ворожцу в ухо.
   - Воя к воям. - буркнул Стюжень. -Не в яму. К воям.
   Дружинные зашипели, еще чего не хватало, своих предал, простых убивает не считаясь! Старик на возмущенный ропот и ухом не повел, будто и нет его вовсе.
   - Воя к воям. - на весь двор рявкнул старик.
   Жалощ-княжь сын Буса простого дружинного поморщился но рукой отмахнул.
   - Пока смерти не предам, быть этому среди воев. Уж там-то глаз не сведут.
   Три дня Ничей провалялся без движения под Стюженевым присмотром в дружинной избе рядом с остальными посеченными. Кто мог, отполз от него как от прокаженного, кто не мог отползти сам, просил помочь тех, кто мог перенести подальше. Но изба не тянулась, будто жеваный медовый воск, вот и лежали почти рядом, лишь руку вытяни, в Безродову сторону не глядели, а если и глядели, так с нескрываемым презрением. Рядом с Безродом остались лишь беспамятные да Гремляш. Придя в себя, Безрод искренне посочувствовал парню. Вот уж когда пожалеешь что жив остался, а имей силу поворотить время вспять, да имей волю выбирать, поглядеть еще, захотел бы Гремляш, чтобы его Ничей спасал. Утром на третий день, только Безрод сам встал на ноги, воевода, тот, что расторопнее многих в тот день оказался, забрал его в избу к здоровым. У самого порога, когда войти только и оставалось, Безрод замялся и попросил чару меду покрепче. Воевода, донельзя изумленный, вскинул брови, но тем не менее отослал отрока за медом. Зла старый водитель воев к мрачному седому парню не держал. Наверное просто пожил на свете, как никто из тех молодых, что гнут в праведном гневе грудь колесом. И как седой ни угрюмится, помоложе его сына все же будет-то. Принимая чару с крепчайшим медом, Безрод мрачным шепотом прошелестел:
   - Уплыл, поди, уже Дубиня-купец. Легкой воды ему. С ним хотел. - поднял глаза в небо, выпил чару и последние капли взметнул в небо, богу-солнце.
   Старый воевода без неприязни посмотрел на Безрода. Не может человек дарить жизнь, свою на это дело класть и мигом отбирать на за что ни про что три других. Не может.
   - Рта не раскрывай, в драки не вяжись. Поди свою седину-то носишь.
   Свою. Нажил. И пережил - не приведи кому другому. Старик это имел в виду, мол, поумнее многих там будешь, а там и поглядим, что к чему и с чем мед едят.
   Безрод переступил порог дружинной избы, застив собою свет. И мгновением спустя получил из темноты чей-то сапог в грудь, едва не в лицо. Мог пригнуться. Но сзади стоял старый воевода, и что же сапогом за теплоту человеческую старому в лицо?
   - Сгинь со свету, дрань рогожная.
   Безрод вошел в избу, оглянулся на старого воеводу. Тот показал в самый угол, куда даже лучина не доставала. Был в стене расщеп для лучины, но лучины не было. Сняли. В самом углу отдельно от всех стояло ложе. Голое дерево. Ни лоскутка, ни перышка. Поглядывали или с презрением или не глядели вовсе. Это же надо! Учудил княже, вот уж удружил! Дружинных сторожами при душегубе сделал! Ну благодарствуй Жалощ свет Бусов! Были тут свои боянские вои, были и соловейские. И вздоху свободного не давали им теперь воеводы. Полуночники, сказывают, вот-вот подойдут, тут уж не до полежалок на перинах. По семь шкур спускали с каждого воеводы, по семь потов сгоняли с воев. Как раз на труды воинские сбирались, когда Безрод вошел.
   - А ну на свет вон, лоботрясы. - старый Перегуж выгонял воев из избы. Многие были немногим младше его, но пряча улыбки в усы и бороды один за одним выскакивали на улицу. Еще солнце не взошло, еще не истаяла с трав роса, вот и сбивали ее вои босыми ногами, топоча на все дворище. Можно и топотать, будить некого, уж все на ногах. Одни вои в княжьем тереме нынче, и сам княжь уж на ногах. Широкой рекой вытекали вои за ворота к морю и старый Перегуж в голове, поджарый, что княжовы гончие, седина только возраст и выдает. Возле Вороньей Головы, что немного до пристани не доходя, хватали вои мешки с галькой, взгромождали на плечи и бегом уносились вокруг сопки, грохоча костями и камнями. Только-только показался краешек солнца.
   Пятеро, оставшиеся при Безроде, поглядывали на седого с ненавистью, ровно на собственного врага. Обокрал на удаль молодецкую, на ярую пляску крови в жилах, на танцы исходящих силой, словно жаркое паром, мускулов под взопревшей кожей! За такое убить мало, как княжь и нарочитые этого не понимают? Безрод лежал в своем углу и плевать ему было на этих пятерых.
   Вои, дав долгий круг, а уж солнце встало, и поднялось над небокраем полностью, во весь рост, побросали свои мешки, скинули рубахи и, тяжело дыша, попрыгали в со скалы море. Отдышатся на воде. Губу пересечь туда и обратно, успеешь не только отдышаться, на спинке лежа, но и снова запыхаться. Вот где воевода любого молодого обставит, да под хвост себе загонит! Вроде не спешит, а успевает и рубаху среди остальных найти и бороду обсушить, пока первый среди остальных на берег полезет. И опять бегом назад.
   Столько тоски было в глазах тех пятерых, что в избе няньками неподпоясанному остались, что Безрод только хмыкнул. Себя вспомнил. Сказал сам себе "вспомнил" и ухмыльнулся, будто так давно то было, когда утра ждал и аж трясся от нетерпения, так сила бродила в груди, ровно хмель в меду.
   Поели, забылись коротким полуденным сном, а потом встали не то выспавшиеся, не то нет, уж и сами не понимали и бились друг с другом до вечера. Бились на мечах, бились руками, до пота, до крови, до изнеможения, во всю силу, вздев полную бронь. Полуночник высадится - жалеть не станет. Полуночник - вой ярый, в бою двоих-троих стоит. Старые все усмехались в усы, спрашивали, мол, каких двоих-троих стоит, ежели таков полуночник, как тот седой, что в избе по углам сор на себя собирает и горазд только мирных поселян резать - то, глядишь, мизинчика на шуйце Рядяши и стоит. Безрод, слыша это про себя, только отворачивался, да неслышно скалился. Тот Рядяша, правша, все с быками забавлялся, обхватит одной рукой шею и гнет книзу, пока не падет бычина на колени, а потом открытой ладонью так в плечо шлепает, что валится бык на бок, а звук от хлопка выходил такой, будто кнутом кто щелкнул. Еще воев с десяток валил быка с единого удара. Вот только быков на всех не напасешься. Онервничали рогатые, убегали, как подойдет к ограде кто.
   Ел Безрод на заднем дворе с рабами и прислугой, ел нарочито медленно, чтобы те неизменные пятеро в бешенство вошли, неспешно говорил с прислугой, с рабами, со свинарями, от которых за версту несло навозом. Те пятеро сменялись так, что и лиц-то их Безрод не запоминал.
   Столкнулся как-то нос к носу со Стюженем на узенькой дорожке. Поздоровался и спросил.
   - Ты-то чего влез? Ведь никто я тебе. С княжем в спор вошел.
   - Доживешь до моих годов, многое уразумеешь. А княжа твоего я еще в детстве порол, а нужда возникнет и теперь выпорю. - только и прогрохотал ворожец, обошел и исчез по своей надобности.
   5
   Вечером на третий день подозвал Перегуж Безрода и объявил:
   - Ну вот что, сердешный, пятерых воев я от дела на тебя оторвал, так негоже то. Полуночник идет. С нами ты с завтрего. Княжь для тебя уж и мешок велел набить. Посечен ты иль нет, то меня не касаемо. Уразумел?
   Безрод только ухмыльнулся, да ожег воеводу глазами непойми какого цвета. Как ясно так и синие они, а как пасмурно так и серые.
   - А мешок мне не Рядяша ли снаряжал?
   - Рядяша. А что?
   - Да ничего. Просто благодарствую.
   Перегуж проводил Безрода с улыбкой. Тот или иной разницы нет, сам поди понял. Поначалу боялся воевода своих горячих голов, как бы чудить ночью не начали, не намяли бы холку седому, темную не устроили. Но то ли брезговали, то ли сил лишних не было, а только клали головы на подушку и уж не было воев. Спали, да похрапывали.
   Ночью Безрод уснул поздно. Ворочался на голом тесе и все тщился вникнуть, для чего княжь приговоренного к смерти бережет и придумать ничего не мог. Для чего кормит, поит, скучать не дает? Ни с чем и уснул. Плащ в голове, меч у Стюженя.
   Утром проснулся задолго до побудки, не спеша поднялся, пригладил вихры, а выходя во дворище столкнулся на пороге с Долгачом, воеводой пришлых, соловейских. Нынче его очередь воев в пот бросать. Проводили друг друга долгими взглядами, Долгач ощерился в усы, Безрод взлохматил неровно стриженые ножом лохмы.
   Бежал до Вороньей Головы тяжело, будто огонь жидкий в жилы влили, все мнилось, хоть в середину губы зашвырни его Рядяша, зашипит море, взовьется облачком, не даст облегчения. Потекло из ран. Бежал последним, абы только чей мешок чужой не ухватить, что бы ни приготовили, сдох бы а не свое не взял. А как расхватали вои свои мешки, а как увидел то чудовище, что под кустом притаилось, сердце в пятки ушло. Стиснув зубы, взвалил на плечи неподъемный мешок, и сразу потекло по спине из раны на шее. Успел мрачно подумать, что никогда не заживут укусы мечей и копья. Никогда. Остается или умереть под этим мешком или добежать. Да что добежать, дойти бы...
   В голове шумело, спина вся вымокла кровью вперемешку с потом, по губам текла кровь, не пожалел, все искусал, пока в гору вбегал. Глаза залил пот, мстилось натянулось все внутри, ровно тетива, сердце, легкие, печень, все перекрутилось, перевилось в тетиву. Дрожит под мешком, гудит так, что аж в голове отдается, оборваться грозит, а сердце не разорвется - так ноги подломятся. И скачет в голове единственная мыслишка: Хорошо рубаху вовремя зачервил!
   Половина воев попрыгала в море и уже гребла к противоположному берегу, блаженно загребая под себя прохладу, и так ее было много, аж целое море, что и торопиться не хотелось, другая половина вот только сбрасывала мешки наземь, скидывала рубахи, неслась к обрыву, когда из-за земляного горба шатаясь, будто пьяный, выметнулся седой. Вои начали было ржать, но Долгач прикрикнув, осек, дыхание, мол, берегите, плыть еще. Никого не осталось на обрыве, кроме Долгача, когда уже не бегом, а шагом, да и не шагом, а шорканьем стариковским, приколченожил Безрод на обрыв. Бросил мешок, или мешок в конце концов седого да худого бросил, а только пал тот душегуб ничком и не двигался, только хватал воздуху сколько мог и все мало было. Расползалась из-под распластанного тела кровь. Долгач, прищурившись смерил Безрода, удивленным взглядом. Ничей отдышался, приподнялся на руках, оглядел берег. Видел его Долгач еще утречком, человек как человек, а теперь резко проступили на лице скулы, кожа натянулась, морщины, расчертили лицо, а глаза серы, мрачны, темны, будто небо зимой. Ничей шатаясь встал, и стоял, пока головокружение не прошло. Долгач бросил быстрый взгляд на море. Нет, не плыть ему самому сегодня, скоро уж и вои возвратятся, а этот все дышит надышаться не может.
   Безрод шагнул к обрыву. Долгач хотел было остановить, но этого седого, чтобы не пустить в море, пришлось бы убить, так бешены стали его глаза.
   - Не ходи. Потонешь. - остерег воевода.
   - Не твоя печаль. - просипел Безрод и все в груди его свистело и булькало.
   - Рубаху-то хоть сними. - уже в спину бросил воевода.
   Безрод даже не ответил.
   Ничей не прыгнул с обрыва, просто неуклюже свалился, с громким всплеском ушел под студеную воду. Долгач, перегнувшись, все искал на поверхности седой, прилизанный водой ко лбу волос. Безрод всплыл будто неживой. Полежал на спине и сделал слабый гребок, потом еще, еще...
   Один за одним выходили на берег вои, будто дружина морского хозяина, все как на подбор, крепкие, блестящие, будто ядра лущеные, отряхивались, со смешками, с сальными остротами рыскали по берегу, по вышивками на вороте рубахи свои искали.
   - А что, хоробры, не проплавал ли кто мимо?
   На вопрос воеводы грянули так, что чайки, те оставшиеся, что еще не снялись вслед за самыми пугливыми, разом поднялись со скал.
   - Да несло волнами что-то встречь, а что - и не упомним. Разве только... по запаху!
   Те, что не успели к началу, выходили на берег и, не понимая ничего, еще не восстановив дыхание, тут же отдавали его последнее, и падали на берег и катались, ухватив животы, чтобы не полопались.
   - А не сбежит? - на обратном пути, на бегу выспрашивал Долгач, все оглядываясь на море.
   - Не-е-е! Без меча никуда не подастся! Дрожит над ним, что мать над дитем.
   - Ну добро! Эй, там, а ну припусти галопом, во всю мочь!
   Нескоро осядет та пыль, что взбитая босыми ногами в воздух поднялась. Последняя пыль. То ли дождями прибьет, то ли снежком сразу...
   Вои вставали, после короткого полуденного сна, того самого, после которого то ли выспался, то ли нет, то ли злее, то ли... кто его разберет, когда на дворище, заплетаясь в собственных ногах, мокрый, исхудавший вполовину, ввалился Безрод. Видно стало - падал по пути числом несчетно, но вставал и шел вперед. Кровища стлалась следом, вымочила рубаху, белесую пыль, что покрыла рубаху всю, теперь-то стало ясно, что именно кровью тропил дорожку от самого берега до дружинной избы, и что кровью взопрел после круга с мешком на плечах. Ни на кого не глядел, а от глаз можно было лучины запалять, так горели лютой злобой и упрямством. Старая Говоруня, что еще княжа нянчила и сынка его, почившего в сече с урсбюннами, нянчила тож, нынче же полуслепая, попятилась с дороги плетущегося Безрода, руками всплеснула, знамением обережным себя осенила и зашептала:
   - Расшибец, как же посекли тебя, все не бережешься малец, все так же бронь не вздеваешь! - и глаза старухи заволокло сумасшедшими слезами.
   И в полной тишине на обезмолвившее дворище влетел Жалощ и затряс старуху за плечи.
   - Очнись, старая, не Расшибец то, безрод, душегуб и тать! Очнись старая! Еще летом посечен Расшибец, да очнись же ты!
   Едва душу из старой не вытряс, еле утихомирился, и с такой ненавистью взглянул на Безрода, что тут только все дворище изумленно ахнуло. И ахнув, раскрыли все рты. Как же похож стал мокрый, шатающийся Безрод, на посеченного в той битве Расшибца, как же сами не увидели, глаза что ли проглядели? Вот так же тогда пришел Жалощевич в становище, так же волос, мокрый от крови, лип ко лбу, так же болталась рубаха без срезанного чужим мечом пояса, только меча в руке недостает этому седому, а лицом - так один к одному, те же черты, тот же взгляд. А увидевшие тогда княжича живым, нынче за обереги похватались, все блазнилось, молодой княжич, слегший от ран, восстал и идет по дворищу, шатается, вот-вот упадет.
   Безрод ничего этого не заметил, прошел по вмиг умолкшему дворищу, злобу из сердца не отпускал. Отпустит - с нею сила остатняя уйдет, повалится на порожке избы, курам на смех. Как встал на пороге избы, опять свет собою застил, как в тот первый раз, и прилети в этот миг сапог, с ног снесет, мало душу не выколотит.
   - Ну чего встал, свет не засти!
   Сапог, кувыркаясь через голенище, прилетел из темноты и ударил в грудь. Безрод и не увидел, как прилетел, глаза заволокло мутью. Ничей попятился, нынче курица крыльями взмахни - ветрищем снесет, на крыльце упал навзничь. Один за одним выходили вои из избы, брезгливо обходили, ни один руки не подал, помогая встать. Безрод глядел мутным глазом в небо и кусал губы, пытаясь встать.
   - Поди и до середины не доплыл. огромный Тяг сапогом откатил Безрода с дороги.
   - Обессилел. Жаль-то какая! - откатил еще дальше Трескоташа.
   - Не-е-е, - почесал затылок Сдюж. -оно не тонет. Прибило, видать, к берегу.
   Жалощ первым грянул хохотом, за ним дворня. Вои один за одним уходили со двора друг друга за городской стеной на крепость пробовать, шеи мять, да холки друг другу чесать. Вернутся лишь затемно. Тяг с изумлением воззрился на собственный сапог. Носок ало пламенел кровью.
   - Да он кровит, точно курица резаная!
   - Все дворище испоганил! - Трескоташа указал на пятна крови на траве, возле крыльца, на само крыльцо, на дорожку от ворот до избы дружинной.
   - А ну-ка, Извертень, легкой ногой пролети до того берега и обратно. - Долгач, задумчиво глядя на Безрода, отослал невысокого коренастого парня на тот берег. -Да погляди доплыл али нет!
   - Я мигом! - молодому, да здоровому второй раз губу переплыть - только кровь жаром потешить.
   - А ты, неподпоясан, скидывай рубаху. Если посечен, покажи раны.
   Безрод покачал головой. Ничей уже встал на одно колено и качал головой, глядя исподлобья снизу вверх.
   - А не снимешь рубаху, значит не ранен. тяжело процедил сквозь зубы Жалощ вышедший в кружок.
   Безрод слабо улыбнулся. Раз не ранен ходить со всеми и дале, сегодня, завтра, а там глядишь и рук пачкать не придется, сам, мол, подохнет. Безрод молча стиснул зубы. Прятаться за собственную кровь, не этого ли княжь ждет? И чего взъелся?
   - Время не ждет, - прошептал Безрод. -бестолочи! Вон все за ворота!
   - Я не слышал. - княжь окатил горящим взором Долгача, стоявшего ближе всех.
   - Время не ждет, бестолочи. - медленно, с расстановкой повторил Долгач. -Вон все за ворота!
   Княжь недобро ухмыльнулся.
   - Этого с нами. Здоров, как бык, так нечего за овцами бегать.
   На поляне, что за городской стеной, в середине дубравы, уже вытоптанной до единой травинки, люто бились вои, постигая по крупинкам ратные премудрости. На мечах, на кулаках, на секирах, ядреный запах пота, щедро пролитого на землю, обещал буйную поросль весной, ведь щедро родит землю политая без жали, от души.
   Безрод сидел у старого дуба, у всех на виду, стоять не мог, ноги подкашивались. Лишь разок прервались, когда прибежал Извертень, шепнул что-то Долгачу, тот Перегужу, и оба во все глаза уставились на Безрода. Остановились и другие вои, ну чего, мол, воеводы вымерзли, неуж полуночник высадился?
   - Доплыл. - с удивлением в голосе возвестил Долгач. -След кровавый на том бережку оставил.
   Вои все, как один, повернулись к старому дубу, к чьему стволу привалясь, то ли спал, то ли беспамятствовал Безрод.
   - Ну чего встали! - прикрикнул Жалощ. -Трое с мечами ко мне!
   Назад Безрод шел сам, медленно, отдыхая у каждого ствола. След во след шел Отвада, старый вой, сивые усы лежали на груди. Теперь Безрода без присмотра не оставят. Ничей чувствовал взгляд старого дружинного между лопаток и все гадал, кинжалом ли пронзает лопатку и до сердца достает иль теплом ласкает, в спину подгоняет. Жаль повернуться не мог. Сил не было.
   Безрод замер на пороге, застил собою последний солнечный свет. Не терпение свои и воев на крепость пробовал, просто кончились силы вот тут на пороге. Не мог Ничей остановиться в середине дворища, тем паче сесть отдохнуть, не дойдя до избы каких-то шагов. Просто не мог. Отдохнул перед воротами княжьего терема, потом без остановки, распрямив плечи, как мог, подняв голову, как получилось, прошел наискось через все дворище к дружинной избе и остановился на пороге, полностью обессиленный. Стоял, тяжело дышал и ждал сапога. Не сразу, но прилетел сапог, стукнулся о грудь и упал в ноги. Безрод крепко держался пальцами за створ и устоял. Сделал шаг вперед и пал без сил на пороге. Где пал там и на ночь остался. Никто не встал и бровью не повел. Безрод и есть Безрод. Половик придверный.
   Утром Перегуж, подходя к дружинной избе еще затемно, почуял что-то неладное. Сидит вроде кто-то на порожке, или блазнится то, сон досыпает на ходу воевода? Сидит. В самом деле сидит человек на пороге, будто на жизнь озлился, и сон вою не в радость. А подойдя к порожку, едва не остался воевода с ногой, занесенной над ступенькой. Сидит давешний Безрод, бос, к перильцам привалился, глядит так люто, зло, яро, что не взойди солнце - от глаз свет дневной займется, ждет, готов уже, зубы крепко сжаты, лицо чисто череп кожей обтянут, и так не больно-то дюж, быка с удара уж всяко не повалит, а уж как полсебя вчера оставил вокруг Вороньей Головы, так и смотреть лишний раз больно. Хотел воевода сказать что, да передумал. Всяк судьбу свою в кулаке держит. Глядит так, что и впрямь будто огнем ожгло, в глазах защипало, ровно варом горь-травы кто в глаза сбрызнул. Зол парень, ох зол. А смотрит, ну точно сын Пряж, как давеча от кого-то кулаком промеж глаз получивший. Вчера Безрод не помер, сегодня помрет. Зубы съест, а и вкруг Вороньей Головы обежит и на тот берег сплавает. И падет. Да только и словом о помощи не заикнется. Помирать будет, не заикнется. Да и кого просить-то? Никто и мизинчика не протянет. А горд, парень, горд.
   Вои выходили один за другим, с изумлением оглядывались. Ведь сами видели, как рухнул этот рвань рогожная вчера в самом порожке, и шагу не сделал. Только пол кровищей поганой извозил. А сидит в уголке, зубы сжал, ни на кого не глядит, ровно не случилось ничего вчера в вечеру, будто сладко почивал на мягких перинах вся ночку. Рядяша даже, под ноги плюнув, вернулся в избу, лучиной осветил ложе душегуба ночного. Ни кровинки, тес чист. Значит на полу пролежал, только под утро самое холода росяные в себя привели, и сидит, будто ничего не случилось. Ждет.
   Безрод поднялся последним, последним и побежал, встал было ему в хвост Моряй, но Ничей наддал что было сил и едва не убежал от дружинного. Прибежали к Вороньей Голове, похватали мешки и понеслись вкруг. Безрод вздернув голову в небо, прошептал что-то и рванул огромный мешок на плечи. Моряй, что сзади бежал, видел, как потекло по спине что-то темное, для пота, вроде как, рановато еще, а тогда кровь только и получается. И мешок-то не мал, такой только Рядяше да воям помогутнее и таскать на холке. А тут кожа да кости, не ходите ко мне в гости, раздавит мешок Безрода, как пить дать, раздавит.
   Безрод говорил с богами, пока бежал говорил. Не просил помочь, просил лишь не дать сердцу разорваться, и пусть будет тяжело, гордыня ведь штука тяжкая, но и сам не отрок, понимает за каков гуж уцепился, пусть будет невыносимо, лишь бы было чем выносить, пусть не станет мешок легче, теперь ни единого камешка не даст Безрод убрать из мешка, но пусть лишь не дадут боги избежать тягот на этом свете. Пусть не дадут сбежать в погибель, пусть не облегчат долю.
   Моряй бежал Безроду вослед и диву давался. Уже не бежит, просто ноги передвигает, колени подгибаются, уже давно пасть должен, но бредет седой да худой вперед, даже бежать пытается, поди и зубы-то на губах сжал, искусал до крови. Моряй забежал вперед. Бредет себе жилистый человек в рдяной рубахе, дороги не видя под огромным мешком, пот и кровь глаза заливают, во рту колышек кожей обернутый держит, давит крепкими зубами, уже и кожу разгрыз, до дерева добрался. Вся рубаха потемнела, оставляет на камнях позади себя кровавый след. И куснула Моряя шальная мыслишка, а того ли, мол, ты княже овиноватил? Этот из-за угла не нападет, восхочет души лишить, подойдет и лишит, как давеча на судилище. Но с такой-то гордыней да из-за угла?
   - Не плыви. - Моряй сбросил свой мешок. Таким-то шагом он и не запыхался.
   Безрод мгновение стоял на обрыве недвижимо, дал богам неба и моря посмотреть на себя, победившего камни, отдал богам свою победу, ровно жертву в крови и поте, и тяжело рухнул назад вместе с мешком. Загремела галька, а может кости Безрода, а может и то и другое. Моряю мстилось, что разорвется грудь седого, с протяжным посвистом всасывал Безрод морской воздух, а когда поднялся Ничей, и как глянул Моряй в глаза цвета моря за его спиной, только и подумал: Море к морю.
   Безрод прыгнул со скалы и долго отдыхал на воде. Моряй плавал кругами, не решался отплыть подальше, потонет княжий подсудимец, не сносить дружинному головы...
   Дружинные во двор выходили, когда они пришли, Моряй да Безрод. Как и давеча Безрод прошел двор без запинки, прямо, а войдя, в избу рухнул на пороге. Дружинные грянули смехом, но Моряй не подхватил, все глядел в спину человеку, что и помощи не принял, и на плечо подставленное не оперся, и палку с рогаткой, поднесенную от души, зашвырнул подальше. Хотел зашвырнуть подальше, а улетела едва на свою длину. Так и шел, морщась и слова единого не сказав, а у самых-то ворот выплюнул перекушенный вдвое колышек с ошметками изжеванной бычьей кожи.
   На поляну Безрод пришел сам. Сел под свой дуб, кровищей ствол измазав, и будто подменили его, будто отпустил душу, и дышал так, что мстилось иным - помер.