Козинец Людмила. Полёты на метле

   За кухонным столом тихо-мирно сидели трое. Взъерошенный Дар вскрывал трехлитровую банку малинового сока, заготовленного на зиму.
   Пока он сражался с консервным ключом, я внимательно разглядывала его гостей. Один их них мне незнаком совсем - какой-то потертый, мышастого цвета и таких же манер. Иногда лицо его болезненно передергивалось неприятной гримасой. Не люблю я таких лиц. Чудится мне тайная гадостность в людях с подобными лицами. В прошлом веке сказали бы - "печать порока". Впрочем, может быть, у него просто больная печень.
   А вот второго я где-то видела... И в этот момент он повернулся. Ба! Да это же бывший старший уполномоченный! Он-то как сюда попал? Ты гляди... никак не желает "пост оставлять". Ну, я тебе!..
   Дар наконец открыл банку. Рубиновый напиток пролился в зеленое стекло и вспыхнул черными огнями. Я проглотила слюну: сок Дар готовил классно, с лимонной корочкой, с корицей...
   - А вот интересно, чего это вы ко мне вообще приперлись? - задумчиво спросил Дар, вытирая испачканные малиной губы.
   - Исключительно из благих побуждений, - с торопливой готовностью откликнулся старший уполномоченный. - Вы, молодой человек, отчета себе не отдаете...
   - Да? Ну, может быть. Но с какой стати я этот отчет должен вам отдавать?
   - А как же? А как же? Вы ж не в пустыне живете, не на острове необитаемом, а среди людей. А с людьми надо считаться. С обществом, так сказать...
   - Да чем я обществу помешал?
   - Эх, молодо-зелено... Поглядеть на вас - сердце разрывается. Молодой парень, уже год нигде не работает, на что живет - непонятно...
   - У меня были сбережения, - быстро ввернул Дар.
   - Да? Допустим. Но в нашем обществе человека, который нигде не работает, называют тунеядцем...
   - ...и даже принудительно лишают его этого названия путем командировки на лесоповал, - язвительно заметил Дар.
   Гости скучно переглянулись, затем негромко высказался серый:
   - А что вы себе думаете? Если так и дальше будет продолжаться, я посчитаю своим долгом поставить в известность участкового...
   - Да литератор я, литератор, понимаете? Стихи пишу! - рявкнул Дар.
   Вот тут старший уполномоченный почувствовал себя в своей стихии:
   - Литера-атор... Книжечки извольте предъявить? Что, нету? Стишочки в местной газетке? Литература, нечего сказать. Да и, кстати, о книжечках. Что вы читаете? Я тут поинтересовался вашей библиотекой - сплошной самиздат и тамиздат!
   - А это что, до сих пор запрещено? - наивно округлил глаза Дар.
   - А ты не храбрись. По такому подбору можно судить об умонастроениях и...
   - ...о лояльности, - тихо закончил фразу Дар.
   - Если угодно. А что? Не так? И ведь результат же налицо: райком комсомола до сих пор расхлебывает кашу, которую вы заварили. Помните майский концерт? Что вы там читали, Дар? Это, простите великодушно, просто уж какая-то порнография.
   Дар фыркнул. Он вспомнил выступление молодых поэтов в одном из городских училищ. Поглядел он с эстрады в зал на глупые, эмалево блестящие глаза хихикающих девиц, на туповатые лица вполне созревших сексуально акселератов... И его понесло. Он вывалил на головы юнцов и юниц все хулиганские буриме, придуманные им и его развеселыми друзьями сугубо для домашнего чтения под пятую бутылку вина, все армейские экзерсисы, в сочинении которых изощрялась компания псевдолейтенантов на очередных офицерских сборах. Концерт имел шумный успех...
   Старший уполномоченный победно продолжал:
   - А в прошлом году летом у вас англичане какие-то гостили!
   - Да вы что?! - захлебнулся возмущением Дар. - Как вы смеете? Следили за мной?
   Гости оставили возмущение поэта без внимания, зато старший уполномоченный с коварной улыбочкой вытащил из-за диванной подушки затрепанный журнала "для мужчин".
   - Это они вам подарили?
   Дар уже не знал - смеяться ему или гневаться. Я долго не могла понять, почему он сразу не выгнал в шею непрошеных визитеров, а потом почувствовала: каким-то жутким, мистическим холодком веяло от этого разговора, от двух жалких, но все же странно грозных людей, по-хозяйски расположившихся в кухне Дара.
   - И вообще! - продолжал старший уполномоченный. - Народ к вам толпами шляется! Девки размалеванные! Песни орут! Притон какой-то, соседи жалуются. Прекратите вы это все, пока не поздно, мой вам добрый совет... пока. А иначе - будем принимать меры.
   Мне это все порядком надоело. И я не могла удержаться от мелкой пакости: стакан в руке старшего уполномоченного вдруг шевельнулся и опрокинулся. Надеюсь, это не отстирается. Дешевка, конечно, не месть даже - мстишка, но уж очень хотелось.
   А дела-то, между прочим, у Дара неважные. Нервов ему помотают, это точно. Слава Богу, времена другие: раньше-то по "сигналу общественности" и вправду могли на лесоповал...
   Дома меня ждали встревоженные Санька, Матвей и Стас. Кешка не утерпел и вернулся под окно Дара. Вскоре они пришли вместе - непрошеные гости наконец избавили поэта от своего присутствия, пригрозив долгой отныне "дружбой".
   Мы впали в уныние. Не то, чтобы боялись, скорее - было противно. Дар петушился:
   - Да чего они мне сделают! Телегу на работу - так некуда... А из комсомола я и сам выбыл...
   Да, трудно отнять что-либо у человека, не имеющего ничего. Дар, насколько мне известно, умудрялся жить на сумму пятьдесят копеек в день, причем сочинил целую философию по этому поводу. Там были и всем известные постулаты вроде: "Не в деньгах счастье", и совсем свежая мысль: "Можно прожить вообще без денег". Мы когда-то крупно поцапались с Даром - мне противна эта философия нищеты, а Дар утверждал, что меня снедает гордыня и суета, приводил в пример йогов, дервишей и странствующих миннезингеров. Ну поэт, что с него возьмешь. Что йогам - им хорошо. Завязался узлом и сиди спокойно. Развязался, руку протянул, банан съел и спи себе на гвоздях. Тепло, и ментовка не вяжется. А любой дервиш или миннезингер у нас называется просто - "бомж". Со всеми вытекающими из этого названия последствиями. Так-то.
   Наверное, это очень субъективно. Я, например, лучше с голоду помру, чем протяну руку за подаянием. Возможно, именно это и называется гордыней. Но когда я смотрю на вечно веселого Дара, мне хочется быть богатой. Для того, чтобы анонимно назначать этим охламонам стипендии. Пусть сидят по своим кельям и без тягостных забот о куске насущном ваяют нетленку. Пусть спокойно женятся и заводят детей. Пусть ездят, куда захотят. Ну невыносимо же видеть их существование! А ведь еще не вывелись умники, знающие точный рецепт: надобно всем этим поэтам идти работать на заводы к станкам. Смену отработал, а вечером и по выходным пиши себе на здоровье вирши про доблестный рабочий класс и героическое крестьянство.
   А, ладно. Так и мозги продумать недолго. Тем более, что от меня требуются не абстрактные размышления, а вполне конкретная помощь вполне конкретному человеку.
   - Знаешь что, Дар... Ты бы уехал на время а? Сезон еще не закончился, хочешь поработать спасателем где-нибудь на побережье? Представляешь, пляж, музыка, шашлыки, девочки... а?
   - Никуда я не поеду. Чего они ко мне привязались? Я в своем городе, в своем доме. Верни-ка ты мне рукописи. И вообще, парни, у кого есть что из моих вещей, тащите обратно. А то не ровен час, могут и вас тряхануть...
   - Но-но. Ты не увлекайся все-таки, не тридцать седьмой год. Я склонен думать, что это была, так сказать, демонстрация.
   Дар повернулся к Стасу:
   - Это как же?
   - Ну, понимаешь, скорее всего соседи накапали. Сам подумай - живет одинокий молодой человек, бабы к нему ходят... Ходят?
   - Само собой.
   - Ну вот. Дружки собираются, отнюдь не абстиненты. Не работает опять же нигде. А народ у нас хорошо дрессированный, бдительный. Четко усвоил, что нет такого звания - российский литератор, а есть - бездельник и тунеядец. Усек?
   - Да чего я им сделал?
   - Ну ты ж бумагу все-таки мараешь. А они - бойцы идеологического фронта, вечно на посту. Пугнули тебя, да и все. Это, скорее всего, за тот концерт, чтоб не выпендривался.
   - Это они-то будут дешевыми пугалками заниматься?
   - А ты уже терновый венец примериваешь? Пострадать захотелось, слава Бродского покоя не дает? Не суетись, Дар, далеко нам до Бродского. А эти... Лучше ж перебдить, чем недобдить. Вот они и стараются. Натура такая! Вернее - привычка...
   - Ну я им сделаю...
   - Тихо, тихо... рано расхрабрился. Или, может, уже начинать собирать подписи в твою защиту? Не цените вы своего счастья! Это ж только у нас автору гарантировано, что у него хоть какие читатели будут, хоть общественность поинтересуется...
   Матвей в разговоре не участвовал. Я знала, почему. Лет пять тому назад Матвея с треском выперли из института. Парень на одном знаменитом теперь рок-фестивале спел две песни - и привет. Общественность возмутилась. С тех пор кочевал по градам и весям то дворником, то грузчиком. Петь он не перестал, но на фестивали больше не ездил. Он вообще какой-то странный стал: не ел почти ничего, курил много, читал запоем - и все про Индию. Я было решила, что очередной рерихнутый, но вроде нет. Я надеялась разговорить его потихоньку, приручить исподволь. Хорошо уже то, что он начал приходить часто на наши посиделки.
   Последствия визита двух людей к Дару не замедлили проявиться по скучным провинциальным прописям. Все, как обычно. Для начала Дару намекнули, чтобы в дом к местной литературной знаменитости он больше не приходил. Из областной газеты ему вернули два стихотворения, уже было поставленных в номер, причем сказали, что стихов более приносить не нужно. Затем сняли с обсуждения в литературном объединении заявленную за три месяца рукопись. Руководитель объединения шепотом выматерил Дара в туалете и посоветовал думать, с кем ссориться. Дару отказали в приеме на работу машинистом сцены театра оперетты. И наконец, пополз по городу слушок, после чего особо впечатлительные знакомые поэта при встрече с ним стали переходить на другую сторону улицы.
   Хуже всего, что ничего не делалось в открытую. Стихи вернули? Так газета вообще стихов печатать не обязана, только к праздникам специальные "датские", места же нет, вы же знаете, как перегружены газетные площади! Рукописи не стали обсуждать? Так дрянь же рукопись, автор - явный Графоман. На работу не взяли? А товарищ по специальности, простите, кто? Актер драматического театра? Так вот пусть по специальности и работает, только не в нашей труппе, у нас комплект. Ах, ближайший театр в соседней республике? Так пусть уезжает! А за слухи вообще никто не отвечает. Мистика прямо. Сильна у нас "общественность"...
   Пусть уезжает... В самом деле, в маленьком городе Дару теперь деваться некуда. Путь один, нахоженный чуть ли не всем нашим поколением, нынешними "моцартами" - в сторожа и дворники. С глубоким мерси, что не в лагеря и тюрьмы.
   Я мстительно свела счеты с обоими гостями Дара: наделила каждого из них стихотворческим даром. Дар от Дара... Ну, небольшим таким талантишком, но назойливым, как болотный комар. Причем один из них должен был писать иронические поэзы в стиле Иртеньева, а второй - деревенские стихи гекзаметром. Посмотрим, как вы теперь покувыркаетесь!
   После описанных событий мы долго не виделись. Как-то не тянуло собираться по-прежнему, трепаться беззаботно, читать друг другу новые произведения и всласть их потом топтать. Тягостно было как-то и немного стыдно. Я потихоньку подбирала рукописи для сборника стихов, чтобы впоследствии предъявить его местному издательству как бесспорное доказательство существования в городе новой поэтической волны. По слухам, Дар засел дома, отключил телефон и перечитывает "Трех мушкетеров". Матвей опять исчез, подался на Южный Берег, где в бархатный сезон любая компания будет рада барду, стакан вина нальют, кусок хлеба отломят. Стас, как мне донес Кешка, работает над крупной вещью. Смотри-ка, семинар на пользу пошел...
   А Санька... поговаривали, что Санька пьет, куражится в городе, поимев уже мелкие стычки с милицией, таскается за Темной Звездой. Вскоре мне пришлось повидать Саньку, и встреча эта меня не обрадовала.
   Накануне позвонила Ирина и принялась ныть. Мол, де, она тут, в дыре провинциальной совсем закисла, и хорошо бы посидеть в приличном ресторане, упаси боже, ничего такого, а просто две молодые солидные женщины обедают с шампанским и чинно беседуют, и вообще у нее скоро день рождения. И что это с Иркой? Подобные эскапады отнюдь не в наших правилах. Какие рестораны, что вы! Наше место в дешевых кофейнях...
   Но Ирка была так взбудоражена, она принялась так орать в телефон, что чуть не сломала мембрану. Ну уж если ей так хочется... Я заказала столик.
   И вот сижу это я в "Астории" слева от эстрады, прямо за фонтаном, пью ледяную пепси-колу, вызывая кислое удивление официантов. Впрочем, время еще не самое горячее, часов пять, так что они надеются быстренько скормить мне какой-нибудь шницель и выставить за зеркальную дверь, освободив место более стоящему клиенту. Ирка изволит запаздывать, поэтому ужин мне пришлось заказывать на свой вкус. С каждой цитатой из меню лицо официанта менялось, приобретая задумчивое выражение. Он удалился, часто оглядываясь на меня. Ничего, ничего, тащи заказанное, а я посмотрю, как Ирка все это будет есть... Пусть не нарывается.
   В ресторане между тем появляется интересная компания. Сабаневский, Темная Звезда, тихий мальчик по имени Сэм - известная в городе личность, ходячий уголовный кодекс и до сих пор на свободе. Ну и еще пара-тройка незначительного народа. Все мрачные, скучные, а Темная Звезда в холодном бешенстве. Садятся они за столик и резво принимают с места в карьер. Через полчаса - буквально дрова. Даже Сабаневский. А Темная Звезда пьет лишь сладкий мускат, щеки ее пламенеют, она желает танцевать и развлекаться. Дудки, в этом городе нет самоубийцы, который отважится танцевать с нею на глазах глубоко нетрезвого Сабаневского. Мужчины за столиками старательно отводят глаза от требовательного взора Темной Звезды и усиленно ухаживают за своими дамами.
   Ирки все еще нет, а на стол уже начинают сгружать первую серию заказанного ужина. И, между прочим, у входа появляется бледный Санька, огрызаясь на швейцара. Темная Звезда делает ему ручкой, и швейцар тотчас же отпускает Санькину куртку. Санька, задевая стулья, подходит к столику. Сабаневский поднимает многодумную голову, смотрит на Саньку, потом наливает ему полный фужер водки. Круто...
   Темная Звезда и Санька танцуют на пятачке возле оркестра. Лабухи переглядываются юмористически. Да уж... зрелище. Стервозно-элегантная дама в вечернем туалете с малым количеством бриллиантов и худой мальчишка в жеваном джинсовом костюмчике последнего срока носки, с запущенными грязными ногтями, в драных кроссовках.
   А тут еще моя близорукая Ирка, пробираясь ко мне, натыкается на них, наступает на шлейф платья Темной Звезды, мило извиняется и плюхается на стул против меня, очень обижаясь, что я не желаю выслушать ее сию секунду. А Сабаневский, глядя на Саньку змеиными глазами, медленно наливает второй фужер водки. Мне вдруг срочно понадобилось выйти подкрасить губы. Я скольжу мимо столика Сабаневского, задеваю сумочкой фужер, разбиваю его, прошу пардона, исчезаю... Черта лысого... Сабаневский наливает следующий.
   Ирка задает мне слишком громкие вопросы. На ее пронзительный голосок реагируют гвардейцы Сабаневского, в результате чего мы оказываемся за их столиком. Официант смотрит на нас мудрыми глазами и усмехается - так он и знал, две шалые бабы пришли в кабак мужиков снимать. Санечка совершенно не рад меня видеть, и пусть это будет на его совести. Впрочем, он в таком состоянии, что совесть его уже лежит в обмороке. Сэм навешивает Ирке чугунные комплименты, Сабаневский, кажется, спит.
   Полночь. Нас очень вежливо просят покинуть зад. У входа Сабаневский выражает желание пройтись пешком и отпускает машину.
   Черт с тобой, Сабаневский! Я ненавижу тебя, Сабаневский! Я только сниму туфли, Сабаневский...
   Процессия растянулась на два квартала. Впереди - висящая на руке Санечки Темная Звезда. Санька вне себя от счастья, читает ей стихи, мечет бисер. Далее - Ирка в кураже и совершенно потерявшийся Сэм. Он явно в первый раз видит выпускницу Лицея Муз. Это зрелище... В хвосте процессии я и Сабаневский, элегантный и страшный. Я топаю босиком и разговариваю с ним весьма вольно. Он безропотно глотает все мои дерзости. Я бы на его месте давно меня убила.
   Каблуки туфель Темной Звезды подламываются, она не может дальше идти. Она совершенно пьяна. Санька, не раздумывая, подхватывает ее на руки и исчезает в ближайшем переулке. Но Сабаневский...
   Он против ожидания не устраивает погони. Провожает Саньку глазами и поворачивается ко мне. Он абсолютно трезв. Вынимает из кармана пачку дорогих сигарет, щелкает золотым "Ронсоном" и говорит:
   - Мне бы надо с тобой потолковать...
   Я вспоминаю давнишний разговор с Даром, и мне становится смешно: захотел-таки Сабаневский со мной толковать!
   - Идиотская ситуация, весь город смеется...
   - А ты женись на ней, Сабаневский. И тогда вполне официально можешь побить морду Санечке.
   - Морду - это не проблема. Не хочу я ему морду бить, не понятно?
   - Неужели? Брось, Сабаневский, не поверю я в то, что для тебя моральная победа значит больше, чем физическая.
   Сабаневский смотрит на меня с интересом, прищурив блестящие глаза.
   - А ты штучка...
   Я киваю головой, соглашаясь - еще бы! Конечно, штучка.
   И вот так мы мило беседуем, не подозревая, что в эту минуту пьяная Звезда жестоко измывается над Санькой. А тот сидит напротив нее в убогой кухне, молчит и жует собственное сердце.
   Я виновата - увлеклась беседой с Сабаневским, незачем мне не нужным, а Саньку проморгала...
   Ну какие они все-таки мальчишки. Здоровенный Санечка, всегда нервно-веселый Дар, даже этот инфернальный пижон Сабаневский - мальчишки. И отношения у них, счеты их - мальчишеские. Я чувствую себя гораздо старше их. И как бы ни старалась я понять их, как бы ни пыталась говорить с ними на их языке, жить их проблемами, не получится. Как сказал один мой знакомый фантаст: "Что вы мне все - марсианцы, марсианцы! Какие марсианцы, мы друг друга понять не можем!" Вот уж, воистину...
   Стоп, матушка. Рано ныть начала. Между прочим, а где Ирка? Если меня память не отшибает, она прикатила сюда, чтобы поговорить со мной о чем-то, весьма серьезном. А вместо того быстренько нахлебалась шампанского и теперь оттачивает остроумие на твердокаменных мозгах Сэма, который только хватает ртом воздух и беспомощно оглядывается на меня. Парня надо спасать. Ирка в кураже - это последний день Помпеи. Как говорит Кешка, вырванные годы.
   Я отклеила Ирку от Сэмова локтя, церемонно раскланялась с Сабаневским и повернула на Сиреневую. Ирка спотыкается о корни старого тутовника, ворчит и оглядывается. Сабаневский со своим телохранителем стоит на углу в странной нерешительности. Ну, этого мне только не хватало...
   Сабаневский тихо входит в Сиреневую улицу. Не-ет, ребята, это что-то уж совсем не то у нас получается. Я лично пас. Мы с Иркой взялись за руки и просто-напросто стали невидимыми, прислонившись к шершавой коре шелковицы. Сабаневский беззвучно - даже дыхание, кажется, придержал проходит мимо, возвращается, пристально оглядывая улицу.
   - Ведьма чертова... - сквозь зубы произносит он и решительно удаляется, сделав Сэму короткий ясный знак "К ноге!"
   Приятно, однако, когда ценят по достоинству.
   Невидимыми - на всякий случай - мы поднимаемся в мансарду. Ирка с облегчением стряхивает босоножки и буквально рушится на кушетку. Я вынимаю из холодильника две бутылки "Фанты".
   - Ну, рассказывай, подруга.
   - Чего?
   - Здрассьте. Ты примчалась из Коктебеля на попутном автокране только для того, чтобы не поужинать со мной в кабаке? Ты ж там и не ела ничего...
   - Ага. Сообрази мне бутербродик какой-нибудь.
   Глухая южная ночь... Я покорно мажу бутерброды, Ирка сидит на кушетке, поглощает мои изделия и рассказывает банальную до противности историю. Ну сколько можно?.. Ну опять какой-то старый хрыч, ба-альшой художник и лауреат, тонкая, непонятая душа, капризный гений, которому позарез понадобилась моя Ирка в качестве музы, кухарки, прислуги за все, жилетки для плаканья и вешалки для фамильных драгоценностей. Ирка, естественно, страдает: а вдруг гений помрет от неразделенной любви, тем более, что два инфаркта у него уже было. И тогда Ирка замучается совестью и виной перед человечеством. Видела я последнюю работу этого мэтра полнометражное полотно под названием "Уборка кокосов в африканском колхозе имени красного комдива Опанаса Коротыло".
   Скучно. Профессиональный риск, производственная рутина. Выпускницы нашего лицея девчонки, как правило, хорошенькие, любезные, веселые. Обхождению с нервными гениями нас специально учат. Поэтому и случается так, что наши взбалмошные клиенты принимают весь блеск профессиональной выучки за редкостные достоинства, уникальные душевные качества случайно встреченной девушки и очень легко обалдевают. В самом деде, ну где еще вы найдете молодую женщину, способную час внимательно слушать ваши жалобы: не печатают, не выставляют, затирают, ходу не дают, денег нет, жить негде, меня никто не любит... А далее - все по ритуалу: цветы, духи, смокинг, белые перчатки, марш Мендельсона... и очередная маргарита, йоко, гала потеряна как профессионал. Она становится очень узким специалистом по неврозам и радикулитам конкретного мастера. И толку от нее - дневники, которые вряд ли кому-нибудь понадобятся.
   Так что Иркина история не вызвала у меня никакого интереса, слушала я ее вполуха. И что-то погано мне было, тревожно. Ирка эта еще бухтит, а Санечка-то, между прочим, уволок Темную Звезду.
   И я незримо переношусь в старенький дом, ожидающий сноса, где Санька роскошно обитает на веранде с отдельным входом. В углу ситцевой занавеской выгорожена кухонька - двухконфорочная газовая плита, кастрюли, сковородка, ведро с водой. Удобства во дворе.
   Посреди веранды над тазиком корчится Темная Звезда. Ее мучительно рвет. Санька, одной рукой бережно придерживая женщину за плечи, другой гладит ее по голове и нежно шепчет:
   - Ну что ты, маленький, плохо нам и нехорошо? Ну, давай, постарайся еще, потом легче будет... вот, умница. Ну что ты, ну дрянь шампанское, несвежее попалось... ну, глупенький мой, не стесняйся...
   Звезда рычит и отталкивает Саньку вместе с тазиком:
   - К-козел... с-стесняться я его буду... на! Языком вылижешь!
   Она мотает головой, запрокидывает лицо - и я вижу, что эта женщина попросту безобразна. И дело не в размазанном гриме, не в распухших глазах, не в злом опьянении - она просто уродина. Черт ли их, мужиков, поймет!
   Она бесстыдно сидит перед Санькой в одних трусиках и чулках с подвязками, жадно пьет. Сверкающие капли катятся ей на грудь. Санечка провожает взглядом каждую каплю, оставляющую на смугловатой коже влажную дорожку.
   - Что, нравлюсь? - издевательски спрашивает Звезда.
   И глаза Санечки вспыхивают ненавистью. Но он кивает головой утвердительно. Вот еще...
   Я не могу удержаться и делаю шаг вперед, непроизвольно сжимая кулаки. Но под ногами оказывается тазик. И из него, наполненного обрывками платья Темной Звезды, кровью и всякой дрянью, вдруг взвивается треугольная голова змеи. Гадина смотрит прямо на меня холодными желтыми зрачками, стреляет языком и угрожающе шипит. И я вижу, что таз кишит змеями. Головы гадюк тянутся ко мне, разевают бледные пасти, яд цвета гноя течет по кривым клинкам смертоносных зубов...
   Холодная рука падает мне на шею, ногти впиваются в кожу, и разъяренная. Ирка втаскивает меня обратно в мансарду.
   - Ты что, мать, ошалела?!
   - С-спокойно... чего ты орешь...
   - Ну ты идиотка... - Ирка насильно вливает в меня валерьянку. Жидкость попадает не в то горло, я страшно кашляю и обливаюсь слезами. Ирка колотит меня по спине, я отбиваюсь, и мы валимся на кушетку, умываясь слезами уже от хохота.
   - Однако... - отдышавшись, говорит Ирка. - Дела тут у тебя веселые...
   - А ты думала. Это тебе не твой жених из Коктебеля. У нас тут с-стр-расти.
   - Да ладно, - отмахивается моя незадачливая гала, и я понимаю, что проблемы больше не существует. Не будет Ирка варить манную кашку лауреату.
   Уснули мы на рассвете и продрыхли почти до вечера. Разбудил нас Кешка, непривычно тихий и благонравный. Он вежливо шаркнул ножкой и поклонился Ирке, послушно сварил двум заспавшимся дамам кофе и скромненько сел в уголку. Что-то слишком много скромности и послушания...
   - Кешка, ты не заболел?
   - Нет... благодарю.
   - А что с тобой такое? Чего такой отмороженный - август вроде еще не кончился? Перекупался? Мороженого объелся?
   - Нет...
   Вот тут я и насторожилась. Села поближе, разглядела лукавых бесенят в глазах мальчишки и категорически потребовала объяснений.
   Кешка возвел очи горе - явно для того, чтобы раньше времени не расплескать затаенное веселье - и вредным голосом сказал:
   - Я у Стаса был...
   - И что же? С каких это пор визит к Стасу служит поводом для ехидства?
   - Стас новый роман пишет...
   - Слушай, ты, юный садист! Кончай испытывать мое терпение!
   - А я что? Я ничего. Просто Стас пишет новый роман.
   Ну, вредничать я тоже умею. Не хочет говорить - не надо. Вот назло не буду спрашивать, ведь сам взорвется от своих новостей. Я презрительно пожала плечами и выплыла на кухню, где в течение пяти минут и устроила себе прочтение трехсот страниц нового шедеврального произведения Стаса.