Козинец Людмила. Полёты на метле

   Прийти в себя я не могла долго. Всего, чего угодно, я могла ожидать от Стаса, но такое!.. С-сукин кот, да как он мог!
   Это оказалось произведение, написанное на конкурс, объявленный МВД. Так называемый "милицейский роман" про доблестных сержантов, бравых лейтенантов и мудрых полковников. Ну что тут скажешь?
   Решил, что так проще. Легче напечататься. Деньжат заработать. Святое дело. А то и премию от МВД. Милицейский летописец... Ну, я тебе покажу.
   Когда я вернулась в комнату, Кешка только глянул на меня и все понял. Он разинул рот и застыл. Ирка осторожно потянулась за валерьянкой. Э нет, подруга, не это мне сейчас нужно.
   - Кешка, выйди, мне надо переодеться.
   Парня ветром сдуло, причем вылетел он не в кухню, как я подразумевала, а на лестницу.
   Я рывком распахнула шкаф и сняла с плечиков новенькую форму. Лейтенантскую - мы люди скромные. Ирка ахнула и повалилась на кушетку, зажимая рот, задавливая дикий хохот. А я, оправляя скрипучие ремни, поглядела в окно. Уже стемнело. Отлично. Темнота - друг оперативника.
   Распахнулась дверь, и на пороге появился Кешка. Феноменальный молодой человек ничуть не удивился, увидев меня в форме. Он только серьезно кивнул головой и протянул мне... новехонькую метлу. Ах ты... как говорят в Одессе, "с этого молодого человека таки будет толк".
   Я взяла метлу. Инструмент явно не предназначался для прозаического подметания двора. Древко покрыто черным лаком, а сама метла связана из веток омелы. Вполне ведьминский инструментарий. Ну, спасибо, Кешка, за подарочек. Ох, как он мне пригодится!
   Я встала на подоконник и распахнула окно.
   - Ждите тут, я скоро.
   Метла слушалась прекрасна. Я сразу набрала высоту, чтобы не привлечь внимания прохожих. По-моему, меня никто не видел. Нырнув в темную маленькую тучку, я благополучно добралась до нового микрорайона на выселках, где жил Стас. Скользнула вниз, зависла у десятого этажа и медленно двинулась вдоль окон.
   Ну, конечно. Сидит, пишет. Писатель...
   Я резко постучала в стекло. Стас поднял голову, но посмотрел в сторону входной двери. Прислушался, пожал плечами. И снова склонился над листом бумаги.
   Тогда я сильно толкнула раму. И в первом сполохе начинающейся грозы, в трепете рванувшихся тюлевых занавесей, в блеске и славе перед потрясенным Стасом предстала лейтенант милиции с метлой наперевес...
   В ту ночь похмельная Темная Звезда холодно сказала Санечке:
   - Ну, хватит. Надоели эти стишки, цветы, два притопа, три прихлопа. Поговорим, как серьезные люди: Пять тысяч на стол - и я твоя на сутки. А как ты думал, фраер?!
   В ту ночь Сабаневский сказал Темной Звезде, заехав за ней к Санечке:
   - А пошла ты...
   В ту ночь Женщина Рыжее Лето сказала:
   - Я больше так не могу...
   В ту ночь Дар написал завещание.
   В ту ночь утонул Матвей.
   ...Я разуваюсь на шоссе и босиком спускаюсь к морю. Теплая щебенка пыльным обвалом катится из-под ног. Идти по береговой гальке неприятно и колко. Я перепрыгиваю по ноздреватым глыбам ракушечника, добираясь к маленькой уютной бухточке, прикрытой от пляжа выветренным останцом. На побережье пустынно, лишь вдалеке меряет саженками лунную дорожку одинокий пловец. Судя по ритму движения, наладился он аж до Ялты, и мне помешать не должен.
   Я наклоняюсь к темной воде и зову тихонько:
   - Сестра!.. Сестра-а!
   Глубоко во мраке загорается зеленая фосфорическая звезда, дрожит, колеблется, растекается в светящуюся ленту, поднимаясь к поверхности. Стремительное тело свободно пронзает толщу воды, и вот тяжело плеснул мощный хвост, поднялись над недвижной гладью моря две блистающих прекрасных руки... Летят с пальцев брызги жидкого холодного огня - дело к осени, море горит...
   Нереида подплывает совсем близко, скользя розовым животом по укатанной прибоем гальке. Она ложится грудью на берег, подпирает руками голову, а тело ее, веретеном сужающееся к хвосту, чуть колышется в легком накате волны.
   - Звала меня? - спрашивает она, внимательно глядя мне в глаза.
   - Звала, сестра...
   - Нужно что иди просто, соскучилась?
   - Зачем Матвея взяла, сестра?
   Нереида молчит, поигрывая тяжелым хвостом, перебирая крупный жемчуг на точеной шее.
   - Отдай, сестра...
   - Взяла зачем? А нельзя, сестра, плыть в открытое море при шторме. А нельзя, сестра, пить красный портвейн, а после в воду лезть...
   - Да, господи... так ли уж велика вина? Отдай, сестра, отпусти... Ну зачем он тебе? Песни петь в "подводном царстве? Так гитара в воде не строит... Как подумаю, что лежит он там на песочке, волосы водорослями опутаны, в мертвые глаза рыбы заглядывают... а ты сидишь около, кудри его черепаховым гребнем чешешь, сказки сирен ему нашептываешь...
   Нереида совсем по-девичьи фыркает.
   - Ну вы там, в Лицее, совсем сбрендили. Романтики перекушали. Я понимаю - литература, Шиллер, Пушкин, Жуковский... Но химию-то ты в школе учила? Какой песочек, какие водоросли? Ты что, не знаешь? Кости в морской воде растворяются! И скоро растечется твой Матвей в мировом океане, и в каждой капле будет он... Не могу отдать тебе его, присматривать надо было лучше, сестра.
   Сзади захрустела галька, и чей-то молодой веселый голос спросил игриво:
   - Купаемся? Как вода, девочки? Не боитесь - водяной утащит? Эх, был бы я Нептуном, обязательно таких красавиц похитил...
   Он немного пьян, случайный ночной ловелас, но не настолько, чтобы не видеть, как презрительно смеряла его взглядом нереида, как развернулась от берега и, взбивая хвостом пену, канула в черную глубину.
   Он секунду смотрит ей вслед, распахнув рот, а потом шарахается, как заяц, и убегает прочь с тоненьким пронзительным верещанием.
   Присматривать лучше надо было... Ах, как ты права, моя зеленоокая сестра! Я повинна в этой смерти. Держать надо моцартов, спасать надо моцартов!
   Спасать... Вот я сейчас все брошу и начну вязать Дару носки, кипятить молочко с инжиром для Стаса - он вчера подкашливал, доставать дрова на зиму Санечке, чтоб ему хорошо творилось на его веранде. А что делать? Придется доставать. И уголь тоже...
   Женить бы их, стервецов! Да кто за них пойдет, неприкаянных моих горемык. Написать, что ли, служебную записку в ректорат Лицея? Так, мол, итак: требуется моцартам персональная опека. Даешь специальный факультет ковать кадры под девизом: "Каждому мастеру - персональную маргариту!" Во цирк начнется. Да и, честно говоря, маргарит жалко.
   Комсомольскому богу лет двадцать семь, у него синие глаза и ехидная улыбка. Он грызет карандаш и недоверчиво меня разглядывает. А я, скромно натянув юбку на колени и опустив глаза, читаю ему вполне академическую лекцию о современной поэзии, авангарде, андерграунде, метафоризме, подводя его к пониманию того очевидного факта, что все эти экзотические фрукты произрастают не только в столицах.
   Наконец инструктор обкома ЛКСМ бросает карандаш и говорит:
   - А ну ее, эту тягомотину. Пошли мороженое есть.
   Ни фига себе.
   Съев с явным удовольствием двойную порцию фруктового, инструктор заявил:
   - К делу. Семинар этот мы потянем. Союз писателей тоже какие-то деньжата даст. Да и сами можем заработать. Запросто. Смотри: семинар работает три дня. Потом делаем пять, скажем, бригад, и пусть себе выступают! Часовой концертик - на телевизорном заводе, на сельхозмаше, в совхозе... Так сказать, встречи молодых поэтов с трудящейся общественностью. Поняла?
   - Еще как... А по результатам семинара сборник выпустим!
   - Хм... а вот это ты сама договаривайся. У них там в издательстве нравы странные, я в эту Парфию не суюсь.
   - Но обком поддержит?
   - А что я могу? Ну напишу я тебе бумажку, напишу. Так, мол, и так, областной семинар и тэ дэ... Но!
   Инструктор поднял длинный изящный палец:
   - Все тексты мне на стол через неделю. Программу семинара - тоже. А ты как думала?! Список приглашенных. Сценарий выступления каждой бригады. Кандидатуры руководителей. И... хорошо бы кого-нибудь из Москвы. Сможешь?
   - И это все через неделю?
   - Что?! Да я за неделю... - комсомольский бог задохнулся так выразительно, что я поняла: господь непозволительно долго возился, создавая наш мир.
   Как ни странно, за неделю я все успела. Даже вырвать твердое обещание одного весьма известного московского критика. Правда, это было как раз не самое трудное - кто откажется съездить за казенный счет в сентябре в наши виноградные Палестины. Ну, конечно, пришлось просить помощи у Лицея. Там слегка встревожились - не резво ли начинаю? Выслушали мои доводы и поинтересовались, завтракала ли я сегодня. А действительно...
   Впрочем, мне скоро вообще пришлось отменить всякие завтраки, обеды и ужины. Вы никогда не пытались организовать литературный семинар на юге в конце бархатного сезона? Ну, то есть заказать жилье - я не говорю гостиницу, это нереально! - питание, автобусы, зал для дискуссий, культурную программу, обратные билеты участникам?
   Словом, встречая на вокзале первую компанию юных дарований, я слегка пошатывалась - и вовсе не от волнения. Прошлую ночь спать не пришлось, надо было срочно исправлять сценарий концерта на сельхозмаше. Завтрак мне отменил этот бешеный инструктор, примчавшись за сценарием в семь утра и вместе с машинописными экземплярами прихватив меня. В обкоме добрая секретарша угостила меня ирисками. Обеденное время было посвящено скандалу с директором мотеля, который почему-то соглашался разместить только тридцать четыре человека, а мне дозарезу нужно было поселить тридцать пять! А к ужину есть мне попросту расхотелось.
   Как всегда, в мотеле произошла какая-то накладка, и к ночи у меня в мансарде обретались пять поэтов, два драматурга, эссеист и критикесса. Одно спасение, что спать все равно никто не собирался (где бы это я их разместила, интересно?), а собирались они трепаться до утра под чай с пряниками. Кешка летал легкой ласточкой в магазин, к мамаше за стульями, за большим чайником, на угол за квасом, в обком, к Стасу, в мотель. Кажется, весь этот бедлам с умными разговорами ему здорово нравился. Без Кешки я бы просто зашилась. И, наконец, надо же было оставить кого-то на хозяйстве, когда мне пришлось ехать в аэропорт заполночь - встречать московское светило.
   Светило это еще то оказалось. Оно с отсутствующим видом вышло из тамбура аэровокзала, остановилось, кинув к ногам роскошный крокодиловый "дипломат", заложив руки в карманы белесых джинсов, и задумалось. Странненькое это было зрелище: посреди бурлящего южного аэропорта, в толпе злых от недосыпа и общего безобразия людей отрешенно стоит худой длинный человек с нездешним выражением на лице. Между прочим, стоял он так долго. Я не спешила подходить - мне было любопытно наблюдать за ним, хотя он просто встал и стоял. Как памятник неизвестному критику.
   Но московским гостем заинтересовался дежурный милиционер. Тот посмотрел на стража порядка, как на инопланетянина. Пришлось срочно вмешаться. Мило улыбаясь и щебеча, я вручила критику цветочки и повлекла его к стоянке такси. Реплика в сторону: когда к этому светилу отечественной литературы подошел старшина милиции, то столичный интеллигент с тонкими запястьями совершенно автоматически поставил ноги в позу "Т". Однако... Нет, и откуда это у нашей интеллигенции этакие шпанистые замашки?
   Он пожелал узнать, куда я его, собственно говоря, везу. Я назвала гостиницу, где под его известное имя все-таки удалось забронировать номер. Он сморщил горбатый аристократический нос и обронил:
   - Ах вот так вот...
   И более - ни слова, кроме сухого "до свидания" после того, как ключ от номера оказался у него в руках. Ну и подумаешь...
   Такси я отпустила, пешком идти было день, темно, пустынно... словом, я плюнула на осторожность и перенеслась в свою мансарду. Вернее, я хотела перенестись и даже начала осуществлять свое намерение. Но мой, так сказать, эшелон оказался занят. Я с размаху врезалась в чье-то астральное тело, которое прокомментировало это событие весьма энергично. Кувыркнувшись в вольном эфире, я только и нашлась ответить: "Сам дурак!"
   Но это был не дурак. Это был мой московский гость, которого я только что оставила в гостинице. Он потирал коленку и смотрел на меня с любопытством.
   - Ну до чего нахальная девчонка, - рассудительно сказал он. - Мало того, что она мини-юбку носит...
   Ах, та-ак! Мне сразу показалось, что ногти мои стали на два сантиметра длиннее. Но... позвольте, а он-то как оказался в моем эшелоне?! Неужели тоже наш, лицейский? Да не похоже, ему лет сорок, когда он учился, Лицея еще не существовало. Так какого черта он шляется в астрале? Проходной двор какой-то, уже ноги отдавливать начинают, на что это, право, похоже... Разворчаться я не успела - московский гость уютно разлегся на лунном луче и продолжил фразу:
   - ...мало того, что она мини-юбку носит, так она еще мне снится! В этой самой юбке, кстати...
   Ах, он спит! Ну-ну, бай-бай! Я тебе устрою хорошенький кошмарик... Я запустила в его сон дюжину развратных девиц, кикимору и вампирессу, после чего с достоинством удалилась к себе в мансарду.
   А там - дым коромыслом, посуда немытая горой, критикесса и драматург на грани дуэли, поэты пишут буриме, Кешка прикорнул в углу.
   - Па-адъем, золотая рота! Мыться, бриться, одеваться! И чтоб тихо мне, как зайчики!
   С утра "зайчиков" расселили в мотеле, приняли еще две делегации, назначили открытие семинара на пять часов.
   В мотеле и поймал меня комсомольский бог. Внимательно рассмотрел осунувшееся после второй бессонной ночи лицо и с этаким намеком поинтересовался:
   - А где же наш московский мэтр?
   - А я знаю? Скорее всего, дрыхнет в гостинице.
   - Да? Так ты пойди на бульвар, полюбопытствуй, как он дрыхнет. И вообще, можешь плюнуть на всю эту самодеятельность, но мэтра мне паси!
   Это прозвучало уже мне в спину. Я неслась на бульвар, который в нашем городе занимает ровно один погонный километр. Но если ты не можешь вызвонить человека или застукать его по месту службы - иди вечером на бульвар. За десять минут найдешь того, кто тебе нужен и гораздо больше тех, на кого б глаза не смотрели.
   Мэтр, естественно, оказался там. Он сменил свои линялые джинсы на белые шорты Сен-Тропез и нахальную маечку. Пестрый шейный платок хорошо гармонировал с льдистыми серыми глазами. Между прочим, у него оказались красивые ноги. И он до странности был похож на Кешку...
   За эту мысль я на себя разозлилась. А потом разозлилась на него. Потому что на скамейке возле томного мэтра сидели две знакомые мне журналисточки из местной молодежи и таяли, как мороженое парафе в их изящных пальчиках. Мэтр, как принято сейчас выражаться, "вешал лапшу" на уши девочкам из провинции. А девочек этих можно спокойно сбрасывать на захват Пентагона. Гарантия - через три дня блок НАТО развалится.
   Впрочем, девочек сдуло ветром по мановению моей руки. Они обе торопливо - подозрительно торопливо! - бросились ко мне с преувеличенно радостными лицами:
   - Ах, Олечка! Тебя нам и нужно! Мы сейчас быстренько интервью с организатором и руководителем первого в нашей области литературного семинара...
   - Слушайте, вы, гиены пера! Ты, Катерина... а, кстати, там Нодари в "Лакомке" кофе пьет...
   Катерина моментально исчезла, проложив синий вихрь воздушного следа своего движения в направлении кондитерского магазина "Лакомка". С юмором магазин, чтоб вы знали. Там на витрине написано: "Бананов нет навсегда. Зато есть пирожные. Вредно, но безумно вкусно!"
   - Так, теперь ты, Лилюшка... С ума, мать, сошла, никак? Ты кому глазки строишь? Ему сто лет в обед, женат вторым браком, четверо детей и радикулит! Оно тебе надо?
   Лилия решила, что не надо, и удалилась, независимо помахивая фотокамерой на тонком ремешке.
   Мэтр иронически наблюдал эту сцену. Слов он слышать не мог, а что он себе воображал - мне наплевать.
   Я подошла к нему, состроив самую любезную мину.
   - Три тысячи извинений, возможно, я нарушаю ваши планы...
   Он меня прервал, поглядев сверху вниз и произнеся высокомерно:
   - Это ты чепуху говоришь.
   Ну и тем лучше. Можно не изображать фигуры политеса.
   - ...нас ждут. Вперед, мэтр! А по дороге - маленькая экскурсия. Посмотрите налево, посмотрите направо...
   Московский гость снова сморщил нос и ровно сказал:
   - Я в этом городе родился и вырос.
   Ч-черт. Предупреждать же надо. Так что в конференц-зал обкома мы проследовали в полном молчании.
   Но инструктор обкома молчать не собирался. Он мило улыбнулся мэтру, доставленному в его кабинет, а меня вызвал на конфиденцию в коридор, где ядовито осведомился:
   - Ты ненормальная или кто?
   - А что такое?
   - Как он одет?!
   - Это ты на шорты намекаешь? Ну, знаете ли! Я еще должна за его гардеробом следить! И вообще! Иди к нему и объясняйся по этому поводу сам! А то, если я попрошу уважаемого мэтра снять шорты, он может меня правильно понять...
   Дальнейшее развитие конфликта я не наблюдала, но на открытие семинара московская знаменитость явилась именно в белых шортах. Живописная была пара: он - весь этакий вот, а рядом - инструктор обкома в душном костюме и при галстуке.
   Перед началом сверили списки участников семинара. Возле двух имен прочерки. Нет Санечки... Нет Санечки... Беспокойство укусило мое сердце.
   И нет еще одного человека. Инна Инина. Это еще кто? Я ее не знаю. Стоп. Фамилию я внесла в список с подачи Дара. Талантливый поэт, как он сказал. Адрес? Надо же, всего два квартала от здания обкома. Да я сейчас сбегаю!
   Бегом, бегом, по пятнистой тени от листвы платанов, по осыпавшимся оранжевым колокольцам неведомой мне лианы, заполонившей балконы домов на тихой улочке. Бегом, бегом, сквозь пахнущий кошками подъезд, бегом, бегом, на пятый этаж по темной лестнице, ступеньки которой давно нуждаются в услугах дантиста.
   Над дерматиновой дверью висит на проводах звонок, вырванный из бетонного гнезда. Я пытаюсь позвонить, потом просто стучу в косяк двери. Щелкают по линолеуму каблучки, распахивается дверь, и... Я слепо щурю глаза. Передо мной стоит Женщина Рыжее Лето...
   Я лепечу что-то. "Простите великодушно... Инна Инина... семинар... приглашение..." Она долго молчит.
   Затем, тщательно выговаривая слова, произносит совершенно непечатную фразу, из которой явствует, что поэты, по глубокому убеждению Женщины Рыжее Лето, стадами не ходят, что товар это штучный, и собирать их где бы то ни было в количестве трех есть абсурд, разве только если перед отправкой на лесоповал, а посему она лично в этих детских забавах не принимает никакого участия и в дальнейшем просит ее не беспокоить... И так далее, и тому подобное.
   Да холера ее возьми, пусть себе говорит, что угодно, но за ее спиной, на стене прихожей висит отличный портрет пастелью. Санечкин портрет.
   Когда дверь захлопнулась, до меня наконец дошло, что вот сию секунду из этого самого дома меня выставили.
   Я села на ступеньку возле квартиры Женщины Рыжее Лето и призадумалась. Но особо переживать было некогда: там семинар открывают...
   Я быстренько сотворила роскошный букет и положила его к двери негостеприимной квартиры.
   Семинар благополучно открыли и без меня. А Санечка так и не пришел. Зато Дар сегодня блистает. В кулуарах он занялся самым неблагодарным делом: объяснять "чайникам", что они именно чайники, бездарям, что они таковы и есть, спекулянтам и конъюнктурщикам - соответственно. Через час его уже ненавидел весь семинар, а какая-то юная рифмоплетка и вообще рыдала в туалете. Экий однако неудобный в обиходе характер...
   Я чего-то такое сквозь зубы Дару сказала. Он переменился в лице и ушел.
   В девятом часу заседание закрыли. Московский гость, окруженный небольшой толпой поклонников, отягощенных подозрительно булькающими сумками, отбыл в гостиницу. Остальные участники семинара разбрелись по своим делам. И, как ни странно, я осталась одна.
   Это бывает. Это мне знакомо: каждый из тех, кто хотел бы пригласить меня в свою компанию, почему-то думает, будто я уже обязательно приглашена другими. И со спокойным сердцем не приглашает к себе. Вот интересно: а если мне когда-нибудь понадобится помощь - финансовая, деловая, физическая, человеческая - они тоже будут думать, что я обойдусь без каждого из них?
   Что-то я устала. Я медленно спускаюсь по широким ступеням здания обкома. На последней меня останавливают двое робких людей.
   - Простите, пожалуйста... мы вот случайно узнали... Это здесь литературный семинар?
   Так. Эти еще откуда? Самотек, что ли? Так мне селить их некуда, пусть тогда ночуют на столе инструктора! В его кабинете! Я грозно смотрю на них.
   Ба! Знакомые все лица... Передо мною, тиская потными руками толстенькие папки, стоят двое немолодых свежеиспеченных поэтов, именно те, что пытались воспитывать Дара! Ну, братцы! Ну, я вам ща-ас... Старший уполномоченный делает вид, что мы незнакомы.
   - Да, да, вы не ошиблись, семинар здесь, но мы уже закончили, следующее занятие завтра в одиннадцать. Не нужно огорчаться, ведь помимо официальных заседаний есть еще и неофициальные. Понимаете меня? Зачем откладывать на завтра, поедем со мной, сейчас и посмотрим ваши произведения... ах нет, нет, нисколько не затруднительно, это моя работа... ну, что вы...
   И потащила я их, ничтоже сумняшеся, в гостиницу к московскому мэтру. Зачем? Может быть, мне просто нужен был повод, чтобы пойти туда.
   Когда мы пришли, в номере застали интересную картинку. Мэтр лежал на кровати, выложив свои красивые загорелые ноги в белых топсайдерах на спинку, курил и глядел в потолок. По стеночкам комнаты сидели слегка перепуганные семинаристы. Они сидели очень прямо, держа руки на коленях, смирные, тихие и трезвые, - хотя на столе помещались пустая бутылка из-под коньяка, початая поллитра водки, кусок черного хлеба и четыре тушки копченой ставриды. Мэтр глянул на нас сквозь длинные ресницы и спокойно приказал:
   - Читайте.
   Мои крестники сначала покраснели, потом побелели, потом устроили препирательства, кому первому начинать. Читали с полчаса. Мэтр слушал. Затем неохотно поднял с кровати длинное, неуклюжее, но удивительно грациозное тело, разлил водку в два стакана и предложил слегка охрипшим декламаторам выпить. Мне не предложил. Более того. Он вытянул в мою сторону длинный сухой палец и жестко сказал:
   - Пусть она уйдет.
   А чтоб ты скис. Я ушла. Но я ему этого не подарю... Да что я ему - на елке досталась?! Чего он надо мной измывается?
   И вот, изволите ли видеть, в городе происходит литературный съезд, событие пока что уникальное для областного центра. Наверняка сейчас в десятке местных кафе устраивают бенефисы молодых дарований, у московского мэтра в номере и вообще взаимное сердец лобызание, а я, устроитель сего фестиваля, бреду одна по ночной улице и мечтаю только о том, чтобы выспаться. Десятый час...
   И вдруг задергалась та ниточка моей души, что была привязана к Саньке. Тревога, дыша жаром, как больной пес, облизала мое лицо. Где ты, Санька? Что с тобою?
   И я увидела - что. И не дай мне Бог видеть такое еще раз.
   Санечка стоял, хоронясь за колонной старинного крыльца. Лицо его было до глаз укрыто шарфом, в рукаве брезентовой штормовки он прятал обрезок свинцовой трубы. За спиной Санечки светились большие окна центральной сберкассы, заканчивающей рабочий день. А в двадцати метрах от таящейся фигурки поэта (о, Господи! поэта!) только что тормознула машина Госбанка. Человек в штатских брюках, в форменной рубашке, прикрывающей кобуру - с пистолетом на бедре, прижав локтем пухлую черную папку - там удостоверение и доверенность на получение денег - покинул пыльный "газик" и скорым профессиональным шагом направляется в особнячок фальшивого ампира, где находится сберкасса, где на крыльце его поджидает Санька... Происходит обычная ежевечерняя инкассация выручки. Но поджидает Санька...
   Да что я такое на этой Земле, чтобы терпеть подобные вещи?
   И в следующее мгновение я - я! - выхожу из дверей сберкассы в штатской юбке и форменной рубашке, прикрывающей кобуру с пистолетом на бедре, прижав локтем пухлую папку - там удостоверение и доверенность на получение денег. Другой рукой я сжимаю зеленый мешок, завязанный веревочкой под пломбу. Я держу мешок чуть впереди себя - чтобы Санька увидел сначала его, чтобы не успел сообразить: вошел в сберкассу мужчина-инкассатор, а выходит...
   Не успел. И надо мною взмывает черная тень Санечкиной руки с занесенным обрезком свинцовой трубы.
   И он увидел мое лицо.
   Санечка обморочно закатывает глаза и заваливается к сырой, поросшей зеленой плесенью стене. Я хватаю мягкое, ватное тело обеими руками и уношусь по своему эшелону в астрал.
   Затаптывая в теплой пыли мои следы, проходит крыльцом инкассатор Госбанка, держа привычный путь от дверей сберкассы. Но нас уже нет на его дороге.
   Было невероятно трудно тащить тело Саньки сквозь тьму, расталкивая плечом мрак, продираться во мгле, от которой в глазах плясали кровавые искры... Я изрезала руки о звезды, отводя их с нашего пути. Я изрезала руки о звезды...
   Первое, что я делаю, оказавшись в мансарде, отвешиваю от полноты души несколько звонких пощечин Саньке:
   - Что ж ты, так тебя, перетак, разэтак!..
   Он только мотает головой. Он плачет, кашляет, давится словами и соплями, он катается по полу, он рычит и матерится. Он орет:
   - Вы!.. Ничего не понимаете, вы все! Что ты себе думаешь, я решил достать эти пять тысяч вот так, я не знал Уголовного кодекса?! Да наплевать мне - восемь лет, десять лет, в гробу видал! И не воображай, будто бы я ей эти тыщи в лицо кинул и гордо удалился! На! На коленях преподнес бы, с почтением, умолил бы принять... И взял бы ее, любил бы ее, а потом пусть вяжут! Ничего не понимаете...