Страница:
С утра брат стал собираться на охоту. Валерка занимался своими делами, но Геньку не выпускал из виду. Как только тот выбрался на огород и, перепрыгивая через капустные грядки, двинулся к болоту, он, прихватив доску, зашагал сзади.
Брат, покосившись на Валерку, дошел до последней гряды и стал таскать молодую морковь. Пополоскал ее в маленьком болотном колодце и направился к дому.
— Да не на охоту я, чудак! — на ходу бросил он. — Ружье в мастерскую оттащу… Прошлый раз пять осечек дало.
Валерка проводил брата подозрительным взглядом, но тот и вправду вышел на улицу и отправился в сторону города. Тогда Валерка одним махом взлетел по шаткой лестнице на чердак, ящерицей проскользнул через круглое окошко на крышу и, отодвинув кленовую ветку, огляделся…
А Генька, сделав большой крюк, снова вышел к болоту. Уверенный, что и на этот раз удалось провести младшего брата, он остановился, достал из карманчика патронташа папиросу и закурил. Позади кто-то шмыгнул носом. Генька торопливо бросил папиросу в ржавую воду, выступившую под ногой, и оглянулся. Здесь, в деревне, бабушка не разрешала ему курить. На высокой кочке стоял Валерка и равнодушно смотрел куда-то в сторону. На его плече покачивалась длинная доска.
— Только тебя здесь и не хватало, — сказал Генька. — А ну, поворачивай обратно!
Валерка со скучающим видом почесал грязной пяткой ногу.
— Тебе что говорят?
Валерка подкинул на плече свою ношу и буркнул:
— Задаром, что ли, я тащил эту доску?
Генька шагнул к брату. Валерка на шаг отступил. Генька решил переменить тактику. Он сел на кочку, но тут же вскочил: кочка ушла под воду, а на Генькиных штанах расплылось ржавое пятно. Валерка хихикнул.
— Видал, что делается? — нахмурился Генька. — Это на краю болота. А дальше что будет? Там змеи, крокодилы…
— Врешь! — перебил Валерка. — Крокодилов нету… Они все в Африке.
Генька улыбнулся и махнул рукой.
— Ну, черт с тобой! Но учти: провалишься — ни за что не вытащу.
— А это у меня на что? — кивнул Валерка на свою доску.
Кочки под Генькиными ногами с бульканьем уходили в трясину. Валерка старательно ступал за братом след в след. Его загорелые ноги в коротких штанах уже давно до самых колен были измазаны в черной противной жиже. Острая шершавая осока царапала икры, оставляя на коже белые полосы. Видя, как уверенно шагает брат в высоких болотных сапогах, Валерка уже не раз пожалел, что в спешке не надел сандалии. Один раз он чуть было не наступил на большую ящерицу, а может быть, даже и на змею — толком не успел рассмотреть, кто же это так стремительно метнулся под кочку.
Пок! — прозвучал вдалеке выстрел. Будто пробка вылетела из бутылки. Над самой головой, вытянув длинные шеи, пронеслись три чирка.
— Ну чего же ты? — спросил Валерка. — Надо было палить.
— Забыл тебя спросить, — буркнул Генька.
Но одностволку взял на изготовку. Надоедливо гудели комары. Где-то, спрятавшись в кустах, противным голосом кричала птица.
Трах!!!
Кулик камнем упал на землю. Валерка завизжал, бросил доску и пулей кинулся к птице. Он угодил ногой в трясину, но успел вовремя выдернуть, и вот теплый комочек в его руках! Рассмотрев поближе птицу, Валерка расстроился. Ему стало жалко кулика.
— Маленький-то какой, — сказал он. — Зачем ты его?
Генька положил первый охотничий трофей в сумку и ничего не ответил. И только позже — так, между прочим — заметил:
— Думаешь, мне охота в куликов стрелять? Нет дичи…
Когда они сделали привал, в охотничьей сумке лежали два кулика и три бекаса.
— Эх, ни одной утки, — вздохнул Генька. — Хоть бы чирка какого-нибудь паршивого подстрелить. Тогда и домой не стыдно возвращаться.
Солнце, огромное, красное, подпираемое с боков узкими, будто обугленными тучами, казалось, вот-вот плюхнется прямо в болото. Подул ветерок, и кочки затрепетали, ожили. Волна за волной перекатывались через них травяные валы. Зашуршали высокие камыши, окружившие плотным кольцом небольшое, затерявшееся в болоте озеро, заскрипели длинные осочьи ножи.
Генька достал из кармана патронташа еще одну папиросу и, развалившись на траве, стал пускать дым в небо. Валерка, стараясь не привлечь внимания брата, осторожно прихватил с кочки заряженное ружье и тихонько двинулся к озерку.
— Ты куда это? — окликнул его Генька. — Давай назад!
Но Валерка был уже далеко.
— Я до кустов доскачу-у-у… — крикнул он и даже не оглянулся.
Осторожно раздвигая осоку, крадется Валерка к ослепительно блестевшему сквозь камыши озеру. Чем ближе к нему, тем глубже уходят кочки под воду. Трясина все слабее пружинит под ногами. У Валерки такое ощущение, что она вот-вот прорвется и проглотит его, как крокодил. Он останавливается: не вернуться ли назад?
— Лерка! — зовет Генька. — Поворачивай назад, слышишь?
— Что это?! — шепчет Валерка и, забыв все на свете, прислушивается.
И снова с озера явственно слышится всплеск. Еще три осторожных шага — и Валерка видит в просвете высоких камышей большую серо-коричневую утку. Вот она встряхивает головкой с черными точечками глаз и ныряет, только белоперый хвост мелькнул под водой и пропал. Из-за черной камышовой метелки важно выплывает еще одна утка, поменьше.
Валерка, стараясь не дышать, медленно поднимает ружье к плечу. Что-то холодное подбирается к голым коленям. Кочка под ногами пищит и шевелится, все глубже и глубже опускаясь под воду.
— Лерка! Да где ты? — доносится до него тревожный голос брата.
«Только бы не вспугнуть!» — думает Валерка и ловит утку на мушку. А вода все выше! Вот сейчас он плавно нажмет спусковой крючок, как учил Генька, и…
Трах!!!
Утки оглушительно захлопали крыльями и взмыли в воздух. Нет! Одна осталась на месте. Валерка видел, как ее перепончатые лапы еще судорожно сучили, а голова на длинной белой шее безвольно качалась на взбудораженной воде. Он рванулся вперед и ткнулся носом в кочку. Трясина крепко держала ноги. Валерку резанул страх, он на миг оцепенел, в глазах все закрутилось, замелькало.
— Мама, — тихонько прошептал Валерка и, напрягая все свои силенки, стал выдергивать ноги, но с ужасом почувствовал, что погрузился еще глубже. Тогда Валерка выпустил ружье из рук и попытался дотянуться до соседней кочки, с которой свисали длинные стебли осоки. Это ему удалось, но острая как бритва трава больно врезалась в ладони. Совсем рядом что-то громко чмокнуло. Валерка скосил глаза: там, где только что лежало ружье, крутилась маленькая воронка. Черные вонючие пузырьки выскакивали один за другим и лопались у самого лица.
Чвак… чвак… чвак… — ощущает Валерка чьи-то непривычно гулкие шаги. Именно ощущает: в такт этим страшным шагам вместе с трясиной он дрожит и погружается в вонючую жижу. Вдруг свет над его головой померк и перед самым носом, залепив ряской глаза, звонко шлепнулась доска, та самая, которую он тащил всю дорогу.
— Держись… охотник! — незнакомым, охрипшим голосом гаркнул старший брат.
…Генька сидит на кочке и смывает с лица грязь. Густые светлые волосы мотаются перед его злыми глазами. Губы крепко сжаты. Всегда добродушное лицо брата неузнаваемо: крупный нос раздувается, на щеках играют желваки, на лбу вздулась жила. Он искоса смотрит на младшего брата. Валерка сидит на кочке, как мокрая курица на насесте. Отмытые от грязи, такие же светлые, как у старшего брата, волосы слиплись и смешно топорщатся на круглой голове. Посиневшие губы дрожат то ли от холода, то ли от пережитого страха. Валерка тоненько шмыгает носом, но не плачет. На его лбу наливается кровью комар. Генька видит, как на глазах толстеет, раздувается комар, и вдруг щелкает Валерку по лбу.
Валерка ошалело смотрит на брата, его потрескавшиеся губы складываются в виноватую улыбку.
— Жалко утку, — говорит он и поспешно добавляет: — И ружье тоже…
Генька все еще хмурится, но зло уже прошло.
— Ладно… — ворчит он. — Ружьишко-то старенькое было… На, надень! — Снимает с плеча куртку и бросает брату.
БЕЛКА
Брат, покосившись на Валерку, дошел до последней гряды и стал таскать молодую морковь. Пополоскал ее в маленьком болотном колодце и направился к дому.
— Да не на охоту я, чудак! — на ходу бросил он. — Ружье в мастерскую оттащу… Прошлый раз пять осечек дало.
Валерка проводил брата подозрительным взглядом, но тот и вправду вышел на улицу и отправился в сторону города. Тогда Валерка одним махом взлетел по шаткой лестнице на чердак, ящерицей проскользнул через круглое окошко на крышу и, отодвинув кленовую ветку, огляделся…
А Генька, сделав большой крюк, снова вышел к болоту. Уверенный, что и на этот раз удалось провести младшего брата, он остановился, достал из карманчика патронташа папиросу и закурил. Позади кто-то шмыгнул носом. Генька торопливо бросил папиросу в ржавую воду, выступившую под ногой, и оглянулся. Здесь, в деревне, бабушка не разрешала ему курить. На высокой кочке стоял Валерка и равнодушно смотрел куда-то в сторону. На его плече покачивалась длинная доска.
— Только тебя здесь и не хватало, — сказал Генька. — А ну, поворачивай обратно!
Валерка со скучающим видом почесал грязной пяткой ногу.
— Тебе что говорят?
Валерка подкинул на плече свою ношу и буркнул:
— Задаром, что ли, я тащил эту доску?
Генька шагнул к брату. Валерка на шаг отступил. Генька решил переменить тактику. Он сел на кочку, но тут же вскочил: кочка ушла под воду, а на Генькиных штанах расплылось ржавое пятно. Валерка хихикнул.
— Видал, что делается? — нахмурился Генька. — Это на краю болота. А дальше что будет? Там змеи, крокодилы…
— Врешь! — перебил Валерка. — Крокодилов нету… Они все в Африке.
Генька улыбнулся и махнул рукой.
— Ну, черт с тобой! Но учти: провалишься — ни за что не вытащу.
— А это у меня на что? — кивнул Валерка на свою доску.
Кочки под Генькиными ногами с бульканьем уходили в трясину. Валерка старательно ступал за братом след в след. Его загорелые ноги в коротких штанах уже давно до самых колен были измазаны в черной противной жиже. Острая шершавая осока царапала икры, оставляя на коже белые полосы. Видя, как уверенно шагает брат в высоких болотных сапогах, Валерка уже не раз пожалел, что в спешке не надел сандалии. Один раз он чуть было не наступил на большую ящерицу, а может быть, даже и на змею — толком не успел рассмотреть, кто же это так стремительно метнулся под кочку.
Пок! — прозвучал вдалеке выстрел. Будто пробка вылетела из бутылки. Над самой головой, вытянув длинные шеи, пронеслись три чирка.
— Ну чего же ты? — спросил Валерка. — Надо было палить.
— Забыл тебя спросить, — буркнул Генька.
Но одностволку взял на изготовку. Надоедливо гудели комары. Где-то, спрятавшись в кустах, противным голосом кричала птица.
Трах!!!
Кулик камнем упал на землю. Валерка завизжал, бросил доску и пулей кинулся к птице. Он угодил ногой в трясину, но успел вовремя выдернуть, и вот теплый комочек в его руках! Рассмотрев поближе птицу, Валерка расстроился. Ему стало жалко кулика.
— Маленький-то какой, — сказал он. — Зачем ты его?
Генька положил первый охотничий трофей в сумку и ничего не ответил. И только позже — так, между прочим — заметил:
— Думаешь, мне охота в куликов стрелять? Нет дичи…
Когда они сделали привал, в охотничьей сумке лежали два кулика и три бекаса.
— Эх, ни одной утки, — вздохнул Генька. — Хоть бы чирка какого-нибудь паршивого подстрелить. Тогда и домой не стыдно возвращаться.
Солнце, огромное, красное, подпираемое с боков узкими, будто обугленными тучами, казалось, вот-вот плюхнется прямо в болото. Подул ветерок, и кочки затрепетали, ожили. Волна за волной перекатывались через них травяные валы. Зашуршали высокие камыши, окружившие плотным кольцом небольшое, затерявшееся в болоте озеро, заскрипели длинные осочьи ножи.
Генька достал из кармана патронташа еще одну папиросу и, развалившись на траве, стал пускать дым в небо. Валерка, стараясь не привлечь внимания брата, осторожно прихватил с кочки заряженное ружье и тихонько двинулся к озерку.
— Ты куда это? — окликнул его Генька. — Давай назад!
Но Валерка был уже далеко.
— Я до кустов доскачу-у-у… — крикнул он и даже не оглянулся.
Осторожно раздвигая осоку, крадется Валерка к ослепительно блестевшему сквозь камыши озеру. Чем ближе к нему, тем глубже уходят кочки под воду. Трясина все слабее пружинит под ногами. У Валерки такое ощущение, что она вот-вот прорвется и проглотит его, как крокодил. Он останавливается: не вернуться ли назад?
— Лерка! — зовет Генька. — Поворачивай назад, слышишь?
— Что это?! — шепчет Валерка и, забыв все на свете, прислушивается.
И снова с озера явственно слышится всплеск. Еще три осторожных шага — и Валерка видит в просвете высоких камышей большую серо-коричневую утку. Вот она встряхивает головкой с черными точечками глаз и ныряет, только белоперый хвост мелькнул под водой и пропал. Из-за черной камышовой метелки важно выплывает еще одна утка, поменьше.
Валерка, стараясь не дышать, медленно поднимает ружье к плечу. Что-то холодное подбирается к голым коленям. Кочка под ногами пищит и шевелится, все глубже и глубже опускаясь под воду.
— Лерка! Да где ты? — доносится до него тревожный голос брата.
«Только бы не вспугнуть!» — думает Валерка и ловит утку на мушку. А вода все выше! Вот сейчас он плавно нажмет спусковой крючок, как учил Генька, и…
Трах!!!
Утки оглушительно захлопали крыльями и взмыли в воздух. Нет! Одна осталась на месте. Валерка видел, как ее перепончатые лапы еще судорожно сучили, а голова на длинной белой шее безвольно качалась на взбудораженной воде. Он рванулся вперед и ткнулся носом в кочку. Трясина крепко держала ноги. Валерку резанул страх, он на миг оцепенел, в глазах все закрутилось, замелькало.
— Мама, — тихонько прошептал Валерка и, напрягая все свои силенки, стал выдергивать ноги, но с ужасом почувствовал, что погрузился еще глубже. Тогда Валерка выпустил ружье из рук и попытался дотянуться до соседней кочки, с которой свисали длинные стебли осоки. Это ему удалось, но острая как бритва трава больно врезалась в ладони. Совсем рядом что-то громко чмокнуло. Валерка скосил глаза: там, где только что лежало ружье, крутилась маленькая воронка. Черные вонючие пузырьки выскакивали один за другим и лопались у самого лица.
Чвак… чвак… чвак… — ощущает Валерка чьи-то непривычно гулкие шаги. Именно ощущает: в такт этим страшным шагам вместе с трясиной он дрожит и погружается в вонючую жижу. Вдруг свет над его головой померк и перед самым носом, залепив ряской глаза, звонко шлепнулась доска, та самая, которую он тащил всю дорогу.
— Держись… охотник! — незнакомым, охрипшим голосом гаркнул старший брат.
…Генька сидит на кочке и смывает с лица грязь. Густые светлые волосы мотаются перед его злыми глазами. Губы крепко сжаты. Всегда добродушное лицо брата неузнаваемо: крупный нос раздувается, на щеках играют желваки, на лбу вздулась жила. Он искоса смотрит на младшего брата. Валерка сидит на кочке, как мокрая курица на насесте. Отмытые от грязи, такие же светлые, как у старшего брата, волосы слиплись и смешно топорщатся на круглой голове. Посиневшие губы дрожат то ли от холода, то ли от пережитого страха. Валерка тоненько шмыгает носом, но не плачет. На его лбу наливается кровью комар. Генька видит, как на глазах толстеет, раздувается комар, и вдруг щелкает Валерку по лбу.
Валерка ошалело смотрит на брата, его потрескавшиеся губы складываются в виноватую улыбку.
— Жалко утку, — говорит он и поспешно добавляет: — И ружье тоже…
Генька все еще хмурится, но зло уже прошло.
— Ладно… — ворчит он. — Ружьишко-то старенькое было… На, надень! — Снимает с плеча куртку и бросает брату.
БЕЛКА
Валерка, обдирая колени, с трудом продвигается по коньку крыши. Одной рукой он цепляется за хрупкую мшелую дранку, а другой сжимает продуктовую сетку и старый бабушкин зонтик. «Упадеш-шь, — шепчет над головой клен, — сорвеш-шь-ся!» За пазухой, мяукая и царапая живот, ворочается большая белая кошка. Как только ее злая голова с прижатыми ушами показывается в воротнике или выглядывает из рукава, Валерка, рискуя съехать вниз по крутому склону крыши, запихивает кошку обратно.
Вот и конец крыши. В просвете кленовых ветвей сверкнуло в глаза, будто кто-то зеркальный луч навел. Там Куликово болото. Над ним, как всегда, кружит ястреб, что-то высматривая. С лужайки слышится говор ребят. Задрав головы, они смотрят на Валерку. Вытащив за шиворот из-за пазухи Белку, он старается затолкать ее в сетку. Белка упрямится, мяукает на весь двор, рвется из рук.
— Ой! Что делает, — шипит Валерка — Не царапайся! А то как дам…
Ребята на лужайке притихли. Сейчас этот приезжий городской мальчишка покажет им парашютные соревнования. Скорей бы уж! А то выйдет бабка да прогонит всех.
Валерка наконец прицепил сетку к ручке раскрытого зонтика и… столкнул Белку с крыши Зонтик, раскачиваясь, пошел к земле. Над самой лужайкой кошка все-таки ухитрилась выскочить из сетки и, перевернувшись два раза в воздухе, благополучно приземлилась на все четыре лапы. Очумело завертела головой и белой молнией перемахнула через забор. А зонтик косо ударился о камень. Об один-единственный камень, который лежал у крыльца. Громко треснуло, и загнутая, как у трости, ручка отлетела в сторону.
Валерка погрозил кулаком забившейся в лопухи Белке и сердито крикнул ребятам:
— Чего стоите? Кончились парашютные соревнования… Не могли зонтик поймать.
Зонтик был испорчен. Как Валерка ни сращивал сломанные концы, ничего не получалось.
— Вот… сломался, — положил он перед бабушкой зонтик.
— Батюшки! — ахнула та. — Где тебя угораздило, озорник?
— Ну, на крыше.
— Зачем ты лазил на крышу? — всполошилась бабушка. — Что мне с тобой делать? Ой, гляди, Валерка, отправлю домой, в город.
— Ну и отправляй, — пробубнил Валерка, хмуря свои белые, выгоревшие брови, чуть заметные на его круглой расстроенной физиономии. — А зонтик и так был с дыркой…
Бабушке не понравилось поведение внука. Она не расслышала, что он пробурчал под нос, так как была туга на ухо, но по большим серым Валеркиным глазам видела, что он упрямится. А тут еще Валерка взял да и пнул ногой прошмыгнувшую мимо Белку. Бабушка прищемила желтыми сморщенными пальцами мальчишкино ухо.
— Зонтик сломал? Сломал! Кошку ни за что ни про что пихнул. Да еще бабке перечит! Посиди-ка, озорник, в чулане.
Щелкнула задвижка, и бабушка ушла. В чулане было темно и пахло старыми вещами. В отдушину, прорубленную в бревенчатой стене, пробрался солнечный луч. В ярком столбике заплясала пыль. В углу засияла паутина, будто крутящаяся патефонная пластинка. Большому мохнатому пауку это не понравилось. Сердито задергавшись в паутине, он уполз по тонкому канату за полку. Валерка прислонился к большому хлебному ларю, от которого пахло мукой и сухими дрожжами, но тут же отшатнулся: в ларе, где-то внизу, что-то заскреблось. «Мыши», — сообразил Валерка и вдруг всхлипнул. Из глаза на щеку медленно скатилась горючая слеза.
Он слизнул ее и подумал: «Сиди тут как дурак из-за какого-то паршивого зонтика. Хоть бы новый был, а то с дыркой… Возьму и убегу совсем из дому! К Геньке, в Сибирь. Пускай поищут».
Не от хорошей жизни полез Валерка на эту крышу. Разве стал бы он связываться с кошкой и зонтиком, если бы тут был Генька? Они бы на охоту пошли или на рыбалку. Скучно без Геньки. Уехал Генька в свою Сибирь. На завод, который сам строил. И бабушка какая-то странная. В гости в город приедет: «Валерушка, Валерушка, съешь ватрушечку…» А тут раз — и в чулан с мышами. Да еще и закрыла! Попробуй убеги.
В ларе снова завозились, раздался тонкий писк. Валерка еще дальше отодвинулся. Захотелось встать на что-нибудь повыше.
Луч погас, и в чулане стало совсем темно. Что-то мохнатое закрыло отдушину. В пыльном сумраке засветились чьи-то круглые зеленые глаза. Белка! Ее усы топорщились, вздрагивали.
— Кыс-кыс! — позвал Валерка. — Иди сюда, Белка.
Мохнатая голова исчезла, а в луче снова заплясала пыль.
В сенях зашлепали бабушкины туфли. Отворилась дверь.
— Будешь, мазурик, шалопутничать? — спросила бабушка. — Ишь надулся-то, как индюк. Ну полно, полно. Собирайся в лес по грибы.
Валерка, уткнувшись носом в стену, просиял:
— А куда пойдем, бабушка? За Черную речку?
— Можно и за речку, — сказала бабушка. — Вчерась весь день дождь трусил. Грибной. Белые должны проклюнуться.
Солнце плыло над колючими вершинами елей. Далеко над лесом снежным сугробом маячило облако. Парило. Бабушка, маленькая, сухая, подоткнув за веревочный пояс подол, ходко шла по пыльной дороге. Плетеный кузов закрыл ее спину, и только чуть выглядывал серый выгоревший платок.
В кузове катались крутые яйца и подпрыгивал круглый, испеченный на поду домашний хлебец.
Валерка приотстал. Он подбирал с дороги сухие еловые шишки и швырял в кошку, которая зачем-то увязалась за ними. Услышав шипящий свист шишки, Белка прижималась к земле и, сузив глаза, следила за ее полетом. Шишка зарывалась в пыль, а Белка, фыркнув, отпрыгивала в сторону, но назад поворачивать не собиралась.
— И что ты такой за баловень! — остановилась бабушка. — Отвяжись, говорю, от кошки… Пущай себе идет! — Старушка домиком натянула платок на глаза, чтобы не слепило солнце, расправила на плечах скрутившиеся в жгут лямки кузова и двинулась дальше.
— Бабушка, а почему Белка ходит за тобой? — спросил Валерка, забегая сбоку. — Ведь она не собака.
— Кто ж ее знает. Стало быть, любит меня. Принесли-то мне ее махонькой, еще молоко сама не лакала. Мальчишки, такие же, как ты, озорники, матку-то ее, кошку, взяли да в колодец шасть! Ну, а котята остались. Выкормила я одного. Хороший, пушистый вырос, а уж привязался ко мне! Блудить ни-ни. Останется на столе молоко — не притронется. Прошлой весной перед пасхой собралась я в Синёво, к Абрамовым, за медом… Хороший у них медок! Смотрю, Белка бежит за мной. Думаю, притомится, повернет домой. Куда там! Так восемь верст до Синёва и отмахала со мной… Переночевала я, а утром ранехонько домой. Кошка-то у меня из головы вон. Знать, думаю, осталась на печке. Прошла уж, почитай, версты с четыре. Присела отдохнуть, глядь: Белка! Легла у ног, бока так и ходят ходуном, а сама мурлычет и мордой трется о руки…
Валерка оглянулся. Белка деловито бежала по обочине дороги. Вот круто свернула в сторону и исчезла в придорожных кустах. Выпорхнула стайка лесных воробьев. А Белки нет. Показалась она совсем в другом месте. И в зубах — маленькая полевая мышь.
Валерка разжал ладонь — и в мягкую пыль беззвучно упала шишка.
Из густых зарослей ивняка, прыгая по мшистым валунам, разбежался прыткий ручеек, который почему-то называли Черной речкой. Вода в ручейке была совсем не черной, а прозрачной, с зеленым отливом. И в ней вверх ногами дрожал, ломался сосновый бор. Он начинался сразу за жиденьким мостом из тонких березовых жердей, связанных лыком. Повеяло прохладой. Запахло смолой, прелыми листьями, мохом и грибами. Высокие макушки деревьев тихо покачивались, поскрипывали.
Свернули в сторону с дороги, прямо на солнечные блики, разбросанные на усыпанном желтыми иголками мохе. Чем дальше в бор, тем сумрачнее, бликов меньше. Седой, хрупкий мох, хрустевший под ногами, становился все мягче и принимал зеленоватый оттенок. К сухим сосновым иголкам прибавились прошлогодние порыжевшие листья, а над головой рядом с тихими соснами шумно зашелестели осины и березы.
Белка идет не позади, а рядом. Ступает лапами осторожно и часто оглядывается на бабушку, которая уверенно ведет в глубь бора, туда, откуда остро тянет болотной гнилью. На пути попадаются пышные шапки перевернутого грибниками моха. В черном перегное белеют свежим срезом толстые корни.
Валерка чувствует знакомое волнение. Где-то тут в лесу стоит первый белый гриб! Валеркин гриб! Но найти первый белый гриб не так-то просто! Вон желтеют под толстой осиной лисички. Их много. Прижавшись плотно друг к другу, они выстроились на крошечной полянке в два ряда, точно солдаты в строю. На открытой тропинке, на обочине, сереют две пыльногрязные шляпки. Чего только не налипло на них! И листья, и иголки, и сучки. Это маслята. Валерка не любит их. Пока сорвешь, все руки перепачкаешь в липком клею. Чуть подальше, рядом с черничным кустом, краснеет большая шляпка. «Белый!» Подбежал… и с досады так поддел ногой сочную горянку, что она разлетелась на тысячу кусков.
— А-а-у-у-у! Валера-а-а! — слышит он бабушкин голос.
— А-ау-у! — откликается он и, прослушав, как лесное эхо передразнило его, догоняет бабушку. Она стоит и чистит ножом гриб. Валерка даже крякнул от зависти: в руках у бабушки белый крепыш с запотевшей темно-коричневой шляпкой. Деревья неожиданно расступаются, открывая небольшую поляну. Валерка бросается вперед с криком:
— Чур, мой!
Разрыв мох и листья, вытаскивает белый гриб. Глаза так и шарят вокруг: нет ли рядом еще?
Бабушка качает головой, усмехается.
— Да не рой ты землю, чисто козел! Нет тут больше, — говорит она. — Пошли вон в ту делянку.
Валерка не трогается с места. На этой поляне он нашел уже три гриба. Значит, есть и еще! Белые растут семьями.
— А-ау-у-у! — зовет бабушка.
— Иду-у-у! — отвечает Валерка, взбираясь на крутой пригорок. И тут он забывает про бабушку и про все на свете: весь на виду под огромной седой сосной, лихо свесив коричневую шляпу на глаза, стоит во весь рост, красуется гриб боровик. А рядом удивленно выглядывают из моха три маленьких брата-толстяка.
Что это белое мелькнуло под сосной? Валерка спускается в лощину, где любуются друг другом два высоких веснушчатых мухомора, и видит Белку, притаившуюся за кочкой. Значит, бабушка рядом! Валерка, прячась за деревом, следит за кошкой. Что она задумала? Хищно прижав уши и собравшись в тугой белый комок, она, развернувшись, будто пружина, прыгает. И тут из-под кустов, разросшихся вокруг молодых березок, ломая ветки, взвивается огромный с белыми подпалинами заяц. Тонко заверещав, он серым мячом скачет по лесу. Перепуганная Белка, выпустив из когтей пойманного мышонка, дико мяукает и карабкается на ближайшую березу. По дрожанию ветвей Валерка видит, что кошка притаилась где-то высоко, возле самой макушки.
— Белка, Белочка, — зовет он, — кс-с-с… кс-с…
Белка не шелохнется, скрытая густой листвой. Валерка ждет. Наконец слышится жалобное мяуканье — и Белка, царапая кору и роняя сучки, боком спускается вниз.
— Белочка, — гладит ее Валерка, — испугалась косого? А где же наша бабушка?
Он роняет корзину с грибами и орет:
— Бабушка-а-а! Ау-у-у…
«Ушка-а! У-у-у…» — дразнится эхо.
Лес притих, притаился.
У Валерки тревожно колотится сердце. Он кричит до звона в ушах, до хрипоты. И только громкое эхо насмешливо отвечает ему. Валерка стоит один в сумрачном лесу и озирается. Над головой сердито шумят, качаются деревья. «Почему-то птицы молчат?» Валерка садится на мягкий мох. В горле щиплет, и все кругом колышется, прячется за мутную пелену.
Мальчик грязным липким кулаком, от которого пахнет грибами, сердито вытирает слезы и, постукивая себя по лбу костяшками пальцев, задумывается. Рядом кто-то ворчит, хрустит костями. Это Белка уплетает мышонка, того самого, что с перепугу выпустила из когтей, когда от зайца шарахнулась. Валерка встает и бредет куда глаза глядят.
«Мяу-у-у…» — тоненько мяучит Белка. Валерке слышится: «А как же я-я!»
Возвращается к дереву и берет кошку на руки.
Долго пробирался Валерка с кошкой на руках по глухому бору. Облако закрыло солнце, и в лесу стало сразу прохладно и темно. На соснах затрещала, защелкала отставшая от стволов и свернувшаяся в трубки красноватая кора. Попалось несколько белых. Равнодушно сорвал их и бросил в корзину. Белка вдруг забеспокоилась и стала вырываться. «Без нее совсем станет страшно», — подумал Валерка и еще крепче прижал кошку к себе. Но Белка выпустила когти и, больно оцарапав шею, вырвалась. Приподнявшись на задних лапах, стала принюхиваться. Зевнула во весь рот и, оттачивая когти, заскребла по коре сосны, затем махнула Валерке пушистым хвостом и потрусила в противоположную сторону. Вот она нырнула под большой куст, обсыпанный черными волчьими ягодами, и исчезла из глаз. Валерка заволновался. Снова мелькнул белый хвост в зарослях пламенеющей костянки, уже там, у самой опушки бора. Сейчас Белка скроется за толстыми стволами деревьев! И прощай! Валерка бросился за ней, оглашая бор отчаянным криком:
— Белка! Белочка-а… подожди меня!
Ничего не видя перед собой, кроме Белкиного хвоста, с размаху налетает на большую муравьиную кучу. Корзинка выскальзывает из рук, грибы рассыпаются. Отплевываясь от пахучих муравьев, успевших забраться даже в рот, Валерка вскакивает на ноги и, чувствуя, как муравьи щекочут грудь и живот, снова бросается за Белкой.
Сердце бухает на весь лес. Стучит в висках, в кончиках пальцев. Валерка задыхается, а Белка, легко перепрыгивая через мелкий бурелом, бежит себе и бежит далеко впереди. Догнать ее нет больше сил, и Валерка сдается. Зацепившись ногой за корягу, падает на жесткий седой мох. Над ним, раскачиваясь, все сильнее шумят деревья. Тук! Тук! Тук! — где-то совсем рядом долбит кору дятел. Валерка открывает глаза и, словно из колодца, видит в голубом небе хлопья быстро бегущих облаков. Глухо рокочет гром, и сразу же по вершинам деревьев проносится сильный порыв ветра. Голубое окошко над головой затягивает плотная серая занавеска. Еще больше темнеет вокруг, еще сильнее раскачиваются деревья. И вдруг они начинают стонать протяжно и жутко. Умолкает, забившись в сухое дупло, дятел. С жалобным писком мелькает и тут же теряется в листве стайка длиннохвостых синиц. Мимо Валеркиного носа, таща на спине большущего комара, торопливо ползет одинокий красный муравей. Еще немного — и он скроется в своей хвоистой муравьиной куче. Вся живность лесная притаилась в своих домиках, молчит. Только Валерке негде укрыться. Совсем один он в этом большом страшном лесу.
К тягучему стону деревьев присоединяется нарастающий вой ветра. И вот деревья, как по команде, нагибают макушки в одну сторону и замирают, напряженно дрожа. Ярко-голубая вспышка, короткое тягостное затишье — и ужасающий грохот подбрасывает, дробит небо над головой. Тревожно шелестят первые капли. Они барабанят по листьям где-то сверху, пока не падают на землю. Наконец, пробившись сквозь ветви, гулко шлепается Валерке на лоб большая теплая капля, вторая клюет в голову… И вдруг что-то мокрое, мохнатое суется прямо в лицо. Валерка вскакивает на ноги и орет дурным голосом:
— Ма-а!
Но что это? Перед ним стоит Белка, смотрит своими умными глазами, словно спрашивает: «Страшно одному?» Дождь местами прибил ее шерсть, и Белка вроде стала меньше. Валерка шепчет какие-то ласковые слова, прижимает кошку к себе, нежно гладит. Снова полыхает молния, грохочет гром. Хлынул ливень. Прикрыв Белку грудью, Валерка уткнулся лицом в мох. Дождь хлещет в спину, вода, стекая с волос, попадает в нос, глаза, но на сердце легче: Белка, теплая, живая, тут, рядом!
— Белка, — говорит Валерка, — давай дружить?
«Давай», — мурлычет Белка.
Ливень умолк, но долго еще с деревьев, перезваниваясь с листвой, брызгает звонкая капель. Валерка, промокший до нитки, идет по блестящему, обновленному бору за взъерошенной Белкой.
По макушкам деревьев унеслась вдаль мрачная грозовая туча, и первый несмелый луч, выглянувший из косматого клубящегося облака, осветил бор розоватым светом.
«Ку-ку! Ку-ку!» — закуковала рядом кукушка.
— Кукушка, кукушка, сколько мне лет жить? — спросил Валерка.
Кукушка оказалась на редкость щедрой. Накуковала Валерке двести пять лет, а Белке — сорок.
Белка осторожно шагает впереди. Иногда с кружевных листьев папоротника на нее брызжет вода. Белка дрыгает лапой и недовольно фыркает. Увидев закрасневшуюся в мокрой зелени бруснику, Валерка плюхается на колени и горстями запихивает сладко-кислые ягоды в рот. На маленьких глянцевых листьях брусники дрожат, сверкают капли. Валерка ест вкусную ягоду, а Белка, чутко поводя ушами на слышные только ей ласковые шорохи, сидит рядом и терпеливо ждет.
Вот и Черная речка! Узкий ручеек вздулся и, обрушиваясь на валуны, сердито ворчит. Помутневшая вода пенится, кружит в водовороте кору, листья, хвою.
Белка по камням подбирается к воде и, наклонив набок голову, смешно жмуря глаза, лакает. Валерке хочется схватить ее и зарыться лицом в белую мокрую шерсть, но… Белка моется. Лапой приглаживает длинные редкие усы, чистит маленький розовый нос, чешет за ушами.
Валерка терпеливо ждет.
Пусть умоется, причешется. Неудобно ведь растрепой возвращаться домой!
Вот и конец крыши. В просвете кленовых ветвей сверкнуло в глаза, будто кто-то зеркальный луч навел. Там Куликово болото. Над ним, как всегда, кружит ястреб, что-то высматривая. С лужайки слышится говор ребят. Задрав головы, они смотрят на Валерку. Вытащив за шиворот из-за пазухи Белку, он старается затолкать ее в сетку. Белка упрямится, мяукает на весь двор, рвется из рук.
— Ой! Что делает, — шипит Валерка — Не царапайся! А то как дам…
Ребята на лужайке притихли. Сейчас этот приезжий городской мальчишка покажет им парашютные соревнования. Скорей бы уж! А то выйдет бабка да прогонит всех.
Валерка наконец прицепил сетку к ручке раскрытого зонтика и… столкнул Белку с крыши Зонтик, раскачиваясь, пошел к земле. Над самой лужайкой кошка все-таки ухитрилась выскочить из сетки и, перевернувшись два раза в воздухе, благополучно приземлилась на все четыре лапы. Очумело завертела головой и белой молнией перемахнула через забор. А зонтик косо ударился о камень. Об один-единственный камень, который лежал у крыльца. Громко треснуло, и загнутая, как у трости, ручка отлетела в сторону.
Валерка погрозил кулаком забившейся в лопухи Белке и сердито крикнул ребятам:
— Чего стоите? Кончились парашютные соревнования… Не могли зонтик поймать.
Зонтик был испорчен. Как Валерка ни сращивал сломанные концы, ничего не получалось.
— Вот… сломался, — положил он перед бабушкой зонтик.
— Батюшки! — ахнула та. — Где тебя угораздило, озорник?
— Ну, на крыше.
— Зачем ты лазил на крышу? — всполошилась бабушка. — Что мне с тобой делать? Ой, гляди, Валерка, отправлю домой, в город.
— Ну и отправляй, — пробубнил Валерка, хмуря свои белые, выгоревшие брови, чуть заметные на его круглой расстроенной физиономии. — А зонтик и так был с дыркой…
Бабушке не понравилось поведение внука. Она не расслышала, что он пробурчал под нос, так как была туга на ухо, но по большим серым Валеркиным глазам видела, что он упрямится. А тут еще Валерка взял да и пнул ногой прошмыгнувшую мимо Белку. Бабушка прищемила желтыми сморщенными пальцами мальчишкино ухо.
— Зонтик сломал? Сломал! Кошку ни за что ни про что пихнул. Да еще бабке перечит! Посиди-ка, озорник, в чулане.
Щелкнула задвижка, и бабушка ушла. В чулане было темно и пахло старыми вещами. В отдушину, прорубленную в бревенчатой стене, пробрался солнечный луч. В ярком столбике заплясала пыль. В углу засияла паутина, будто крутящаяся патефонная пластинка. Большому мохнатому пауку это не понравилось. Сердито задергавшись в паутине, он уполз по тонкому канату за полку. Валерка прислонился к большому хлебному ларю, от которого пахло мукой и сухими дрожжами, но тут же отшатнулся: в ларе, где-то внизу, что-то заскреблось. «Мыши», — сообразил Валерка и вдруг всхлипнул. Из глаза на щеку медленно скатилась горючая слеза.
Он слизнул ее и подумал: «Сиди тут как дурак из-за какого-то паршивого зонтика. Хоть бы новый был, а то с дыркой… Возьму и убегу совсем из дому! К Геньке, в Сибирь. Пускай поищут».
Не от хорошей жизни полез Валерка на эту крышу. Разве стал бы он связываться с кошкой и зонтиком, если бы тут был Генька? Они бы на охоту пошли или на рыбалку. Скучно без Геньки. Уехал Генька в свою Сибирь. На завод, который сам строил. И бабушка какая-то странная. В гости в город приедет: «Валерушка, Валерушка, съешь ватрушечку…» А тут раз — и в чулан с мышами. Да еще и закрыла! Попробуй убеги.
В ларе снова завозились, раздался тонкий писк. Валерка еще дальше отодвинулся. Захотелось встать на что-нибудь повыше.
Луч погас, и в чулане стало совсем темно. Что-то мохнатое закрыло отдушину. В пыльном сумраке засветились чьи-то круглые зеленые глаза. Белка! Ее усы топорщились, вздрагивали.
— Кыс-кыс! — позвал Валерка. — Иди сюда, Белка.
Мохнатая голова исчезла, а в луче снова заплясала пыль.
В сенях зашлепали бабушкины туфли. Отворилась дверь.
— Будешь, мазурик, шалопутничать? — спросила бабушка. — Ишь надулся-то, как индюк. Ну полно, полно. Собирайся в лес по грибы.
Валерка, уткнувшись носом в стену, просиял:
— А куда пойдем, бабушка? За Черную речку?
— Можно и за речку, — сказала бабушка. — Вчерась весь день дождь трусил. Грибной. Белые должны проклюнуться.
Солнце плыло над колючими вершинами елей. Далеко над лесом снежным сугробом маячило облако. Парило. Бабушка, маленькая, сухая, подоткнув за веревочный пояс подол, ходко шла по пыльной дороге. Плетеный кузов закрыл ее спину, и только чуть выглядывал серый выгоревший платок.
В кузове катались крутые яйца и подпрыгивал круглый, испеченный на поду домашний хлебец.
Валерка приотстал. Он подбирал с дороги сухие еловые шишки и швырял в кошку, которая зачем-то увязалась за ними. Услышав шипящий свист шишки, Белка прижималась к земле и, сузив глаза, следила за ее полетом. Шишка зарывалась в пыль, а Белка, фыркнув, отпрыгивала в сторону, но назад поворачивать не собиралась.
— И что ты такой за баловень! — остановилась бабушка. — Отвяжись, говорю, от кошки… Пущай себе идет! — Старушка домиком натянула платок на глаза, чтобы не слепило солнце, расправила на плечах скрутившиеся в жгут лямки кузова и двинулась дальше.
— Бабушка, а почему Белка ходит за тобой? — спросил Валерка, забегая сбоку. — Ведь она не собака.
— Кто ж ее знает. Стало быть, любит меня. Принесли-то мне ее махонькой, еще молоко сама не лакала. Мальчишки, такие же, как ты, озорники, матку-то ее, кошку, взяли да в колодец шасть! Ну, а котята остались. Выкормила я одного. Хороший, пушистый вырос, а уж привязался ко мне! Блудить ни-ни. Останется на столе молоко — не притронется. Прошлой весной перед пасхой собралась я в Синёво, к Абрамовым, за медом… Хороший у них медок! Смотрю, Белка бежит за мной. Думаю, притомится, повернет домой. Куда там! Так восемь верст до Синёва и отмахала со мной… Переночевала я, а утром ранехонько домой. Кошка-то у меня из головы вон. Знать, думаю, осталась на печке. Прошла уж, почитай, версты с четыре. Присела отдохнуть, глядь: Белка! Легла у ног, бока так и ходят ходуном, а сама мурлычет и мордой трется о руки…
Валерка оглянулся. Белка деловито бежала по обочине дороги. Вот круто свернула в сторону и исчезла в придорожных кустах. Выпорхнула стайка лесных воробьев. А Белки нет. Показалась она совсем в другом месте. И в зубах — маленькая полевая мышь.
Валерка разжал ладонь — и в мягкую пыль беззвучно упала шишка.
Из густых зарослей ивняка, прыгая по мшистым валунам, разбежался прыткий ручеек, который почему-то называли Черной речкой. Вода в ручейке была совсем не черной, а прозрачной, с зеленым отливом. И в ней вверх ногами дрожал, ломался сосновый бор. Он начинался сразу за жиденьким мостом из тонких березовых жердей, связанных лыком. Повеяло прохладой. Запахло смолой, прелыми листьями, мохом и грибами. Высокие макушки деревьев тихо покачивались, поскрипывали.
Свернули в сторону с дороги, прямо на солнечные блики, разбросанные на усыпанном желтыми иголками мохе. Чем дальше в бор, тем сумрачнее, бликов меньше. Седой, хрупкий мох, хрустевший под ногами, становился все мягче и принимал зеленоватый оттенок. К сухим сосновым иголкам прибавились прошлогодние порыжевшие листья, а над головой рядом с тихими соснами шумно зашелестели осины и березы.
Белка идет не позади, а рядом. Ступает лапами осторожно и часто оглядывается на бабушку, которая уверенно ведет в глубь бора, туда, откуда остро тянет болотной гнилью. На пути попадаются пышные шапки перевернутого грибниками моха. В черном перегное белеют свежим срезом толстые корни.
Валерка чувствует знакомое волнение. Где-то тут в лесу стоит первый белый гриб! Валеркин гриб! Но найти первый белый гриб не так-то просто! Вон желтеют под толстой осиной лисички. Их много. Прижавшись плотно друг к другу, они выстроились на крошечной полянке в два ряда, точно солдаты в строю. На открытой тропинке, на обочине, сереют две пыльногрязные шляпки. Чего только не налипло на них! И листья, и иголки, и сучки. Это маслята. Валерка не любит их. Пока сорвешь, все руки перепачкаешь в липком клею. Чуть подальше, рядом с черничным кустом, краснеет большая шляпка. «Белый!» Подбежал… и с досады так поддел ногой сочную горянку, что она разлетелась на тысячу кусков.
— А-а-у-у-у! Валера-а-а! — слышит он бабушкин голос.
— А-ау-у! — откликается он и, прослушав, как лесное эхо передразнило его, догоняет бабушку. Она стоит и чистит ножом гриб. Валерка даже крякнул от зависти: в руках у бабушки белый крепыш с запотевшей темно-коричневой шляпкой. Деревья неожиданно расступаются, открывая небольшую поляну. Валерка бросается вперед с криком:
— Чур, мой!
Разрыв мох и листья, вытаскивает белый гриб. Глаза так и шарят вокруг: нет ли рядом еще?
Бабушка качает головой, усмехается.
— Да не рой ты землю, чисто козел! Нет тут больше, — говорит она. — Пошли вон в ту делянку.
Валерка не трогается с места. На этой поляне он нашел уже три гриба. Значит, есть и еще! Белые растут семьями.
— А-ау-у-у! — зовет бабушка.
— Иду-у-у! — отвечает Валерка, взбираясь на крутой пригорок. И тут он забывает про бабушку и про все на свете: весь на виду под огромной седой сосной, лихо свесив коричневую шляпу на глаза, стоит во весь рост, красуется гриб боровик. А рядом удивленно выглядывают из моха три маленьких брата-толстяка.
Что это белое мелькнуло под сосной? Валерка спускается в лощину, где любуются друг другом два высоких веснушчатых мухомора, и видит Белку, притаившуюся за кочкой. Значит, бабушка рядом! Валерка, прячась за деревом, следит за кошкой. Что она задумала? Хищно прижав уши и собравшись в тугой белый комок, она, развернувшись, будто пружина, прыгает. И тут из-под кустов, разросшихся вокруг молодых березок, ломая ветки, взвивается огромный с белыми подпалинами заяц. Тонко заверещав, он серым мячом скачет по лесу. Перепуганная Белка, выпустив из когтей пойманного мышонка, дико мяукает и карабкается на ближайшую березу. По дрожанию ветвей Валерка видит, что кошка притаилась где-то высоко, возле самой макушки.
— Белка, Белочка, — зовет он, — кс-с-с… кс-с…
Белка не шелохнется, скрытая густой листвой. Валерка ждет. Наконец слышится жалобное мяуканье — и Белка, царапая кору и роняя сучки, боком спускается вниз.
— Белочка, — гладит ее Валерка, — испугалась косого? А где же наша бабушка?
Он роняет корзину с грибами и орет:
— Бабушка-а-а! Ау-у-у…
«Ушка-а! У-у-у…» — дразнится эхо.
Лес притих, притаился.
У Валерки тревожно колотится сердце. Он кричит до звона в ушах, до хрипоты. И только громкое эхо насмешливо отвечает ему. Валерка стоит один в сумрачном лесу и озирается. Над головой сердито шумят, качаются деревья. «Почему-то птицы молчат?» Валерка садится на мягкий мох. В горле щиплет, и все кругом колышется, прячется за мутную пелену.
Мальчик грязным липким кулаком, от которого пахнет грибами, сердито вытирает слезы и, постукивая себя по лбу костяшками пальцев, задумывается. Рядом кто-то ворчит, хрустит костями. Это Белка уплетает мышонка, того самого, что с перепугу выпустила из когтей, когда от зайца шарахнулась. Валерка встает и бредет куда глаза глядят.
«Мяу-у-у…» — тоненько мяучит Белка. Валерке слышится: «А как же я-я!»
Возвращается к дереву и берет кошку на руки.
Долго пробирался Валерка с кошкой на руках по глухому бору. Облако закрыло солнце, и в лесу стало сразу прохладно и темно. На соснах затрещала, защелкала отставшая от стволов и свернувшаяся в трубки красноватая кора. Попалось несколько белых. Равнодушно сорвал их и бросил в корзину. Белка вдруг забеспокоилась и стала вырываться. «Без нее совсем станет страшно», — подумал Валерка и еще крепче прижал кошку к себе. Но Белка выпустила когти и, больно оцарапав шею, вырвалась. Приподнявшись на задних лапах, стала принюхиваться. Зевнула во весь рот и, оттачивая когти, заскребла по коре сосны, затем махнула Валерке пушистым хвостом и потрусила в противоположную сторону. Вот она нырнула под большой куст, обсыпанный черными волчьими ягодами, и исчезла из глаз. Валерка заволновался. Снова мелькнул белый хвост в зарослях пламенеющей костянки, уже там, у самой опушки бора. Сейчас Белка скроется за толстыми стволами деревьев! И прощай! Валерка бросился за ней, оглашая бор отчаянным криком:
— Белка! Белочка-а… подожди меня!
Ничего не видя перед собой, кроме Белкиного хвоста, с размаху налетает на большую муравьиную кучу. Корзинка выскальзывает из рук, грибы рассыпаются. Отплевываясь от пахучих муравьев, успевших забраться даже в рот, Валерка вскакивает на ноги и, чувствуя, как муравьи щекочут грудь и живот, снова бросается за Белкой.
Сердце бухает на весь лес. Стучит в висках, в кончиках пальцев. Валерка задыхается, а Белка, легко перепрыгивая через мелкий бурелом, бежит себе и бежит далеко впереди. Догнать ее нет больше сил, и Валерка сдается. Зацепившись ногой за корягу, падает на жесткий седой мох. Над ним, раскачиваясь, все сильнее шумят деревья. Тук! Тук! Тук! — где-то совсем рядом долбит кору дятел. Валерка открывает глаза и, словно из колодца, видит в голубом небе хлопья быстро бегущих облаков. Глухо рокочет гром, и сразу же по вершинам деревьев проносится сильный порыв ветра. Голубое окошко над головой затягивает плотная серая занавеска. Еще больше темнеет вокруг, еще сильнее раскачиваются деревья. И вдруг они начинают стонать протяжно и жутко. Умолкает, забившись в сухое дупло, дятел. С жалобным писком мелькает и тут же теряется в листве стайка длиннохвостых синиц. Мимо Валеркиного носа, таща на спине большущего комара, торопливо ползет одинокий красный муравей. Еще немного — и он скроется в своей хвоистой муравьиной куче. Вся живность лесная притаилась в своих домиках, молчит. Только Валерке негде укрыться. Совсем один он в этом большом страшном лесу.
К тягучему стону деревьев присоединяется нарастающий вой ветра. И вот деревья, как по команде, нагибают макушки в одну сторону и замирают, напряженно дрожа. Ярко-голубая вспышка, короткое тягостное затишье — и ужасающий грохот подбрасывает, дробит небо над головой. Тревожно шелестят первые капли. Они барабанят по листьям где-то сверху, пока не падают на землю. Наконец, пробившись сквозь ветви, гулко шлепается Валерке на лоб большая теплая капля, вторая клюет в голову… И вдруг что-то мокрое, мохнатое суется прямо в лицо. Валерка вскакивает на ноги и орет дурным голосом:
— Ма-а!
Но что это? Перед ним стоит Белка, смотрит своими умными глазами, словно спрашивает: «Страшно одному?» Дождь местами прибил ее шерсть, и Белка вроде стала меньше. Валерка шепчет какие-то ласковые слова, прижимает кошку к себе, нежно гладит. Снова полыхает молния, грохочет гром. Хлынул ливень. Прикрыв Белку грудью, Валерка уткнулся лицом в мох. Дождь хлещет в спину, вода, стекая с волос, попадает в нос, глаза, но на сердце легче: Белка, теплая, живая, тут, рядом!
— Белка, — говорит Валерка, — давай дружить?
«Давай», — мурлычет Белка.
Ливень умолк, но долго еще с деревьев, перезваниваясь с листвой, брызгает звонкая капель. Валерка, промокший до нитки, идет по блестящему, обновленному бору за взъерошенной Белкой.
По макушкам деревьев унеслась вдаль мрачная грозовая туча, и первый несмелый луч, выглянувший из косматого клубящегося облака, осветил бор розоватым светом.
«Ку-ку! Ку-ку!» — закуковала рядом кукушка.
— Кукушка, кукушка, сколько мне лет жить? — спросил Валерка.
Кукушка оказалась на редкость щедрой. Накуковала Валерке двести пять лет, а Белке — сорок.
Белка осторожно шагает впереди. Иногда с кружевных листьев папоротника на нее брызжет вода. Белка дрыгает лапой и недовольно фыркает. Увидев закрасневшуюся в мокрой зелени бруснику, Валерка плюхается на колени и горстями запихивает сладко-кислые ягоды в рот. На маленьких глянцевых листьях брусники дрожат, сверкают капли. Валерка ест вкусную ягоду, а Белка, чутко поводя ушами на слышные только ей ласковые шорохи, сидит рядом и терпеливо ждет.
Вот и Черная речка! Узкий ручеек вздулся и, обрушиваясь на валуны, сердито ворчит. Помутневшая вода пенится, кружит в водовороте кору, листья, хвою.
Белка по камням подбирается к воде и, наклонив набок голову, смешно жмуря глаза, лакает. Валерке хочется схватить ее и зарыться лицом в белую мокрую шерсть, но… Белка моется. Лапой приглаживает длинные редкие усы, чистит маленький розовый нос, чешет за ушами.
Валерка терпеливо ждет.
Пусть умоется, причешется. Неудобно ведь растрепой возвращаться домой!