Кранин Андрей. Дочки-матери

   - Да, уж, воспоминаний на роман, - охотно откликнулся Макс.
   - Нет, я просто не верю, что все это с нами случилось. У тебя есть сигарета? - бессвязно обратилась Ника к Максу.
   - Я не заложник никотинового яда. Курю только фимиам любви.
   Ника рассеянно постукивала пальцами по подоконнику, как будто наигрывая подзабытую мелодию.
   - Слушай, Ника. Я тут сгораю от любопытства, куда подевалась наша мистическая Соня? Растаяла как весенние снега. Вы её с "картошки" привезли, как я догадываюсь. Так что же она лекции манкирует, на семинарах её не видно?
   - Она болеет, - отстраненно сказала Ника.
   - Да? И чем же? Болезнь Альцгеймера? Рак Капоши? Сколько можно притворяться? Я догадываюсь, чем она болеет. Ей надо кодироваться, пока не поздно.
   Потом, помолчав немного, Макс добавил:
   - А ты звонила ей?
   Ника не отвечала. Макс взял её за руку.
   - Ника, hello, проснись.
   Ника медленно повернула к нему свое лицо. Ее глаза были холодны, как поверхность алюминиевого бидона.
   - Макс, мой отец её в клинику отвез. Специальную. Просили никому не говорить, где она, чтоб тот, кто приносит ей наркотики, не нашел её.
   - А что, их личности уже установлены? - с интересом отозвался Макс.
   - Нет, конечно. Но это может быть кто угодно...Даже ты, - неожиданно сказала Ника и впилась глазами в Макса.
   Макс слегка отпрянул, но взгляд удержал.
   - Ника, ты мне напоминаешь ведьму в Halloween. У тебя глаза светятся нехорошим светом, - полушутя сказал Макс. - Ясно, значит Соня в дурдоме, Леха на коллоквиуме по русской литературе, Леля у врача выписывается, а где же Лапушка?
   - Если ты имеешь в виду Шурупчика, то после того, как ты её трахнул, она больше с нами не водится. У неё теперь другие интересы - взрослые, ей с нами неинтересно. Мой отец с матерью её отвозили домой после "картошки", потому что её мамаша по выходным на рынке пасется - у неё там точка, так она даже спасибо не сказала. Отец потом спросил меня, что мы там с ней сделали. Я сказала, что ты её немножко трахнул, вот и все. Он не поверил, сказал, что у меня плохое чувство юмора, а я даже и не шутила. - Ника опять начала сверлить глазами Макса.
   - Ника, не надо буравить меня взглядом, я очень хрупкий, - Макс сделал вид, что пытается закрыть рукой лицо. На Нику это не произвело никакого впечатления. Она отвернулась и опять уставилась вдаль.
   В конце коридора раздался могучий крик, выражавший смешанные чувства радость, победу над врагами и предвкушение счастливого конца. Это Леха неожиданно для себя сдал коллоквиум. Теперь его интеллект на короткий период обогатился знанием творчества Щедрина. Он подошел к Максу и Нике, стиснул девушку своей мечты в тугих объятиях, и бесцеремонно хлопнув Макса по затылку, сказал:
   - Сегодня гуляем, я Щедрина скинул. Вчера читал его сказки - такой маразм, надо же было такую фигню написать!
   Макс иронически свел губы и не удержался от реплики:
   - А тебе, конечно, лучше бы Камасутру сдавать...
   - Макс, ну какой же ты балабол, - вступилась за Леху Ника. - Ты идешь с нами или нет?
   - Не могу, я обещал с Лелей на выставку кубизма в ЦДХ сходить. В другой раз...
   - Каждый тащится как может, - рассудительно заметил Леха. - Ника, может тебе тоже на кубизм хочется?
   - У меня и без кубизма голова квадратная. Завтра контрольная по французскому.
   Макс слез с подоконника, подхватил свой рюкзак и, не оглядываясь на друзей, побрел в сторону выхода.
   - А может он педик? - неожиданно спросил Леха.
   - С чего бы это? - удивилась Ника.
   - Задница мне его не нравится. Слишком круглая, - ухмыльнулся Леха.
   - Тебе видней, - задумчиво сказала Ника.
   Телефон надрывался уже несколько минут. С кухни шаркающей беспомощной походкой торопливо семенила уродливая старуха, напоминающая пожилую русалку в ночь на Ивана Купала. Она в попытке ускорить ход цеплялась за стены, но больные ноги тяжелыми веригами мешали ей двигаться. Наконец она дотянулась до аппарата, схватила трубку и проскрипела:
   - Алле, вас слушают?
   - Позовите Соню, - услышала она мужской голос.
   - Нету Сони, - ответила она.
   - А где она? - настаивали на другом конце.
   - И не знаю, и знать не хочу. - Бабка раздраженно бросила трубку на рычаг и только наладилась обратно на кухню, как опять раздался звонок. Она сняла трубку.
   - Старая макака, забыла меня?! - голос приобрел угрожающие нотки. - Ну, говори, где Соня, а то башку расшибу.
   Бабка плаксиво заголосила.
   - Не знаю я, где она. С неделю уж дома не была. За ней какие-то ребята приехали, забрали её. Я ихних имен даже не спросила. Не очень-то они общительные.
   - Какие ребята, старая кикимора, как они выглядели?
   - Да я уж запамятовала, - бабка уже почти рыдала. - Бугай какой-то, с тебя ростом будет, а с ним девица, тоже высоченная с волосьями распущенными. Я больше ничего не помню. Я старая уже, у меня ноги болят.
   - Заткнись, развылась...Если Соня позвонит, узнай, где она кантуется. Скажи Леля звонила, хотела узнать. Поняла, морда петушиная?
   - Все поняла, голубок. Только не звони мне, не пугай старуху.
   - Я тебя пугать не буду, я приду и мозги тебе выпотрошу.
   Телефон засигналил мелкими гудками отбоя.
   10
   Макс с Лелей выходили из здания Дома художника. Леля, порозовевшая от духоты многолюдной выставки, делилась с Максом своими впечатлениями. Она ощущала свежее чувство радости оттого, что пошла с ним. Он много знал, был бездонно начитан и хорошо выглядел. Леля, нечуткая к внешнему вниманию, все-таки ощущала щекочущее удовлетворение от того, какой красивой парой они смотрелись вместе. Макс был элегантен, как концертный рояль. Он был модно одет, стильно причесан и обладал располагающей легкостью. Леля - невысокого роста, с хрупкой и наивной внешностью, одетая неброско, но заметно дорого, проецировала для него респектабельный образ золотой московской молодежи.
   В последние четыре недели с тех пор, как Макс привез её к родителям и самоотверженно ухаживал за ней потом неделю, навещая её каждый день и принося смешные подарки - то апельсин, то мохнатого зайчика, Леля чувствовала, что ранее сдерживаемое чувство прорывается наружу. Макс вел себя очень нежно, лелея её чувство, заставляя его увеличиваться в размерах и становиться тесным для того, чтобы его прятать.
   Евгения Викторовна с интересом наблюдала за ними. Макс ей понравился при первой же встрече, а ещё до этого она заметила, что стеснительная Леля неловко пытается рассказать ей про "одного мальчика, который чудо, как хорош". Она опытным женским чувством угадала, что Леля по-настоящему влюбилась. Ей было трудно отслеживать развитие романа, она даже не знала, был ли между ними роман - при всех вопросах о Максе Леля только предательски краснела. Сделать для дочери в этом смысле Евгения Викторовна ничего не могла, оставалось только наблюдать и в трудную минуту прийти на помощь. И вот, трудная минута пришла, когда на пороге её дома поздно вечером возник Макс с подобающим для такой минуты слегка скорбным и опечаленным лицом. Попросив не волноваться, он сообщил, что он привез Лелю, которая неожиданно расквасилась. Он просидел с дочерью целую ночь, откликаясь на её стоны, принося ей теплого чая. Тем самым он ужасно растрогал Евгению Викторовну. Ей показалось, что Леля ему небезразлична. Под утро он задремал в кресле около кровати. Потом целую неделю Максим прибегал то по утрам, то к обеду, проводил с ними часы - развлекал их страшно. Он все время их смешил, и юмор у него всегда был такой тонкий, изящный. Частенько, сидя в полюбившемся кресле возле Лелиной кровати, он читал ей вслух Сашу Черного, стараясь развеселить её. Когда его не было, Евгения Викторовна замечала, что Леля становилась рассеянной и молчаливой, отстраненно задумчивой и на лице её бегала между уголков губ светлая и нежная улыбка. Без сомнения, она думала о Максе. За неделю он сумел привязать этих двух женщин к себе настолько, что они готовы были поделиться с ним всей своей нерастраченной нежностью и любовью. Евгения Викторовна поила Макса чаем на кухне, когда Леля, устав, дремала, крепко сжав мехового зайчика.
   Лелина мать вдруг поняла, что они в сущности ничего не знают о нем, но того, что она заметила в нем, что поняла и оценила, ей было вполне достаточно. Лишь изредка она задавала ему вопросы о его семье, родителях, о том, в какой школе он учился, и где так хорошо выучил португальский язык. Из его рассказа она узнала, что происхождения Макс вполне приличного - его родители литературоведы находились в длительной командировке в Португалии, где преподавали в Лиссабонском университете и занимались исследованиями творчества Камоэнса. Она узнала, что Макс уже несколько лет живет один, и что до поступления в МГУ он отучился несколько лет в Инязе, но ушел оттуда, потому что техническая профессия переводчика его не удовлетворяла - он хотел "глубже и более творчески вникнуть в слово", что позволительно было только на филологическом факультете. Однажды, когда Макс давал ей домашний телефон, подписав на клочке бумажки свою фамилию, она, взглянув на номер, быстро спросила:
   - Максим, а у Вас нет родственника по имени Генрих Иванович?
   - Не припоминаю, если только в пятнадцатом колене...
   - У Вас очень редкая фамилия , у меня был один знакомый - Шнуровский, только очень давно.
   - У меня есть разнообразный набор родственников с такой же фамилией, но Вашего друга, к сожалению, среди них нет. К тому же, там, в основном, дамы.
   - Он мне не друг, - скороговоркой ответила Лелина мать, давая понять, что обсуждение этой темы она уже закончила.
   Когда Леля поправилась, она ощутила, что привыкла к постоянному присутствию Макса в их доме, как к чему-то неотъемлемому в быту. Когда, он, ссылаясь на срочный перевод, не мог зайти к ней после занятий пообедать, она чувствовала себя разочарованной. Остаток вечера она слонялась по дому, томясь скукой и бездельем. Силой заставляла себя сесть за занятия, но буквы в учебнике немедленно пускались в пляс, перемешивались и складывались только в одну фразу - "Макс, я тебя люблю!!!". С тех пор, как она поняла, что Макс перестал быть ей приятелем, а неминуемо становится близким, любимым человеком, она стала испытывать по отношению к нему некоторую неловкость и неуклюжесть, обычно возникающую на первой фазе любой влюбленности. Она, неискушенная в одежде и макияже, стала вдруг придирчиво относиться к своим вещам, выводя из себя Евгению Викторовну, которая исторически всегда одевала Лелю сама. Начитанная Леля в присутствие Макса вдруг стала чувствовать себя как книжный Митрофанушка и часто с трудом поддерживала разговор, стесняясь высказаться. Она стала больше молчать, но видела, что тем самым невольно доставляет Максу удовольствие - он больше любил говорить, чем слушать. Однажды Леля, помня, что Макс слыл знатоком и любителем театра, попросила папу купить билеты на премьеру в Ленком. Леля долго собиралась в тот день - не знала, что надеть, подвела карандашом глаза, но решила, что выглядит вульгарно и пошла умываться. Она немного опоздала - Макс встречал её возле театра. Когда Леля подавала билеты стоящей на входе страрушенции, та, взглянув на них, поправила очки, взглянула ещё раз, и, наконец, сказала: "Это у вас, молодые люди, на вчерашнее представление билеты...". Леля готова была превратиться в пыль, только чтобы про неё все забыли. Она перепутала день! Дома подсказать было некому родители уехали на дачу. Она вдруг вспомнила, что мама, когда уезжала, говорила, оставляя деньги на комоде в Лелиной спальне: "После театра идите куда-нибудь покутите - на другой день выспишься". Ну конечно, потому что вчера была суббота, а сегодня воскресенье. Какая же она дура, так оконфузиться! Леля не хотела глядеть на Макса, она боялась расплакаться. Но Макс повел себя странно - он подошел к телефону, висевшему в опустевшем вестибюле, кому-то позвонил, и через пару минут, которые показались Леле неделей, из театрального холла вышел молодой человек в ковбойке и кожаной жилетке. Увидев Макса, он очень обрадовался, церемонно поздоровался с Лелей и сказал:
   - Ну, ребята, бегом, а то спектакль уже начался.
   По дороге в зал Макс шепнул Леле:
   - Это мой друг, он здесь осветителем работает. Правительственную ложу не обещает - это к твоему папе, но на балкон нас сейчас пристроит.
   Все чаще и чаще Леля, думая о Максе, смело фантазировала, придумывая невероятные сценки их встреч, но, увидев его цепенела, и потупив взгляд, невпопад отвечала на его вопросы. Она хотела быть с ним рядом каждую минуту, но всегда боялась этих минут. Леля ругала себя страшно, её все удивляло, куда же ушла та легкость в общении с Максом, которая была в самом начале, когда они с Юлей заливались смехом он его шуток...Юля...Леля часто вспоминала и о ней. С тех пор, как они вернулись в Университет на занятия, они едва ли сказали друг другу пару слов. Юля перевелась в другую группу, и теперь они виделись только на общих курсовых лекциях - тогда бывшая подруга всегда старалась сесть подальше. Так как Леля всегда держалась вместе с Никой, Лехой и Максом, то Юля избегала встреч и с ними. Ребята никак не комментировали разрыв с ней, они просто не замечали, или делали вид, что не замечали её. Один раз Ника бросила, увидев Юлю, одиноко сидящую в столовой со стаканом морса: "И отряд не заметил потери бойца", но больше к этой теме никто не возвращался. Щепетильная Леля испытывала смутное чувство вины перед Юлей, но не могла для себя сформулировать, в чем же эта вина заключалась. Тривиальная история десятиклассниц с незатейливой фабулой "отбила у подружки её парня" была слишком примитивна, чтобы объяснить образовавшийся пролом в их отношениях. Все было глубже и непонятней. Леля даже не пыталась говорить с Максом на эту тему. Тут ей руководила малая толика стервозности, заложенная в каждой женщине в разных пропорциях - она выиграла Макса у Юли, даже не принимая участия в турнире. Она боялась об этом говорить - а вдруг судьи опомнятся и пересмотрят результаты, и тогда у неё отнимут победу. Леля вспоминала обрывки фраз, услышанных ею, когда её больную, в горячке везли в Москву с "картошки". Она не следила за логикой разговора между Лехой и Максом - была слишком слаба для этого, но запомнила фразу о том, что Макс ищет любовь. Ищет, хорошо, можно считать, что уже нашел. Леля, как и все слабые люди была упряма. Упрямство Лели выражалось в том, что она никогда не сдавала завоеванных рубежей - уж очень редко случались завоевания.
   После выставки они по обыкновению пошли к Леле. Она всегда старалась привести Макса домой, чтобы избежать расходов в кафе. Как-то, читая шуточное стихотворение Саши Черного, в котором описывался человек, бессмысленно пытающийся работать над переводом в условия коммунальной квартиры, где его отвлекают все, кому не лень, Макс с нежной грустью заметил, что видит в этом герое себя. Его тоже постоянно что-то отвлекает, главным образом, занятия в Университете. Леля начала его расспрашивать, зачем он так много работает, на что Макс сказал, что трудится с семнадцати лет, полностью себя обеспечивает, и не просит никакого вспомоществования от своих временно покинувших родину родителей, потому что у них все равно, кроме Камоэнса ничего в голове нет. А такие категории, как деньги, уровень жизни, материальные ценности им знакомы только из курса политэкономии, который они, выпускники филологического факультета, конечно же слушали в юности. "Так, что, милая Леля, я один в семье добытчик, - засмеялся Макс, - хотя, больших сокровищ на такой халтуре не скопишь. Так что приходиться иногда скупиться на развлечения". Леля с тех пор осторожно начала подкладывать Максу под разными предлогами маленькие, но изящные и дорогие подарки - перчатки из хорошей кожи, портмоне, в которое, якобы из суеверных соображений, что пустой кошелек приносит неудачу, она вкладывала пару сотенных купюр зеленого цвета. Разработанная ею стратегия избавления Макса от ненужных расходов также подразумевала домашние обеды и ужины вместо дорогих изделий общепита. Ее матери очень импонировали ежедневные визиты Макса; во-первых, она с уважением относилась к мужчинам, собственным упорством и трудом пробивающим дорогу в жизни, во-вторых, глупо конечно, но ей было приятно пококетничать с ним, его старомодная галантность и манеры средневекового кавалера будили в ней настоящую женщину. Третьим преимуществом того, что Макс захаживал к ним в дом, вместо того, чтобы слоняться с Лелей где-то в сомнительных местах, было то, что дети всегда были под присмотром. Евгения Викторовна с любопытством местечковой сводни наблюдала за эволюцией их романа.
   Когда Макс и Леля вошли в квартиру, они увидели Евгению Викторовну, стоящую одной ногой в тапке; другая нога была занесена над сапогом. Из такой неловкой позы, Ленина мать начала быстро объяснять свои действия:
   - Лелек, ну где вы ходите? Я опаздываю. Звонила тебе по сотовому, что же ты не отвечаешь?
   Леля механическим движением полезла в сумку, потом, озарившись догадкой сказала
   - Мы в метро ехали, там сигнала нет.
   Евгению Викторовну по существу не волновало Лелино объяснение, её волновал её сапог, в котором заело молнию. Дернув за крючок рывком и справившись с механизмом, она, отдувая челку со лба, распрямилась.
   - Лелек, тетя Лида из Женевы приехала, привезла обалденный костюм. Я поеду, посмотрю. Приду поздно. Папа, к слову сказать, придет ещё позднее. У него совещание. Это чиновничий новояз - посовещаться означает выпить.
   Уже в дверях, застегивая на ходу пальто, она сказала:
   - Да, чуть не забыла. Тебя ваша Ника разыскивала, говорила что-то срочное.
   - Что срочное? - удивилась Леля.
   - Не помню, что-то с Соней случилось. Какие-то у неё проблемы. Впрочем, более уникальной мне представляется ситуация, когда у Сони нет проблем. На столике перед зеркалом Никин сотовый номер. Так, записала на всякий случай.
   Как только за матерью закрылась дверь, Леля схватила телефон и начала судорожно набирать номер. Она не заметила, как Макс наблюдал за ней сузившимися в щелку глазами.
   Наконец, она услышала Никин голос:
   - Лелька, это ты? Все отбой, можешь дальше любоваться кубизмом.
   - Да что случилось? - томясь от непонимания выкрикнула Леля.
   - Ничего особенного. Соня опять соскочила. Сбежала из клиники, набухалась наркоты и теперь торчит дома. Мы с Лехой в пробке стоим, нам нужно было, чтоб кто-нибудь туда поехал, встретил врача. Но я тебе не дозвонилась, поэтому снарядила туда Шурупчика.
   - Юлю? И она что, поехала?
   - Конечно, ведь это я попросила, - с ударением произнесла Ника.
   Тут связь оборвалась, но Леля не стала перезванивать. Итак все было ясно. Она коротко пересказала Максу все, что узнала от Ники, и начала неторопливо раздеваться. Макс выслушал все до конца и, нахмурившись заметил:
   - Столько возни с Соней. Почему Ника носится с ней, как с сокровищами Агры? Ей что воспитывать некого? Читала бы Лехе книжки, глядишь, научился бы Гоголя от Дюма отличать.
   - Макс, ты сейчас несправедлив. Мы же дружим, надо помогать друг другу. Она же несчастный человек. Ей лечиться надо.
   - Интересная аксиома. Мы дружим, значит мы должны. Давайте все пройдем через катарсис - очищение через страдание, в этом нам окажет посильную помощь наша слабая на голову подруга Соня, - Макс разошелся так, что жестикулируя руками, задел на стене бра.
   - Почему ты её так не любишь? - с легким раздражением от его непонимания спросила Леля.
   - А за что, Лелечка? За какие заслуги перед обществом. Она же блоха, муха навозная, от таких как она наш социум становится неполноценным, ущербным. Что из неё выйдет, зачем она живет? Бессмысленное существование. Ее завтра не станет, и никто, кроме её наркодилера, о ней не вспомнит.
   Леля замерла пораженная жестокостью Макса. Таким она его ещё не видела. Она не замечала, что он был воинствующе настроен против Сони. Он не был с ней особенно приветлив, это действительно так, он никогда не обращался к ней непосредственно, может быть, они никогда не оставались наедине - вполне естественно, но вот такого, почти физического отвращения к Соне, Леля на замечала. Или, может быть, не пыталась заметить.
   Нависла неуютная пауза. Каждый считал себя правым, но отстаивать свою правоту считал бесполезным. Первый раз они почувствовали разногласия и из-за отсутствия опыта не знали, как их преодолеть. Бесконфликтная Леля решила первой сделать шаг к примирению, навсегда обозначив стиль их отношений. С этой минуты именно она будет обречена улаживать конфликты, принимая точку зрения Макса в ущерб своему собственному мнению.
   11
   Ника вытащила Юлю уже из постели. Лапушка недомогала. Московский климат не назовешь оздоравливающим, да тут ещё и ноябрь на носу со студеными дождями, переходящими временами в мокрый слякотный снег. Дни стоят темные, мрачные, небо с утра окрашивается в грязно-серый с землистыми полосами цвет, тучи нависают над городом и давят на людей, выдавливая радость и счастье, а оставляя тоску и апатию. Все проблемы на Руси - от загубленных урожаев до наследственного пьянства - из-за погоды. Как тут не хандрить, когда зима вопреки календарю длится полгода, правда лето хоть и холодное, но малоснежное. Юля, лежа в теплых шерстяных носках с насыпанной под пятки горчицей, уже собиралась вздремнуть, как раздался звонок Ники. Юлин брат-шестиклассник, сидевший под настольной лампой и раскрашивающий карту материков, не шелохнулся, услышав звонок.
   - Ты, жир-треск, - крикнула ему Юля из своей комнаты, - не слышишь телефон звОнит?
   - Мама сказала, что надо говорить не звОнит, а звонИт, - меланхолично откликнулось дитя века информации.
   - Трубку сними, дурак, может это мать с отцом, - не снижая голоса, продолжала Юля, уже вставая с постели. Поскольку брат продолжал сидеть без движений, как восковая фигура мадам Тюссо, Юля, дав ему на ходу подзатыльник, тяжело ступая, пошла к телефону, чтоб ответить на разрывающий тишину звонок.
   - Ну? - без приветствия ответила она.
   - Баранки гну, - раздался рифмованный ответ.
   - Кто это?! - растерявшись произнесла Юля.
   - Леха, знаешь такого? - спросил Леха. - Чего делаешь?
   - Ничего, - быстро нашлась Юля.
   - Юль, тут дело такое. Только тебе можем доверить. Тут Соне малость нехорошо стало. Она дома лежит, болеет, блин. Так надо быстренько к ней на хаус сгонять и подождать, пока участковый терапевт придет, а то у неё там дома только бабка в маразме.
   Юля слегка ошарашенная такой просьбой не знала, что и ответить.
   - Я, наверное, не могу - у меня горло болит, - неуверенно начала она. Потом она услышала Никин голоса, доносившийся эхом из трубки: "Дай я с ней сама поговорю". Видимо телефон перешел во владение Ники, потому что через мгновение трубка заговорила чеканным голосом:
   - Шурупчик, миленький, выручай. Дуй к Соньке, надо врача встретить, а мы с Лехой, как из пробки выберемся, так и приедем.
   - Но я не могу! - запаниковала Юля. В ней росло бессмысленное, на всякий случай сопротивление. Она уже поняла, как только услышала ведьминский Никин голос, что сейчас же сбросит носки с горчицей, оденется и поедет, куда скажет Ника.
   - Это ещё почему? - не скрывая угрозу, медленно проговорила Ника.
   - Я боюсь Соню... - шепотом произнесла Юля.
   - Ах, поэтому, - казалось, с облегчением донеслось из трубки. - Так ты не бойся, она не кусается. Она просто лежит себе, и никого не трогает...Все, у меня больше нет времени. Бери тачку и езжай к ней. От тебя до неё десять минут езды. Пиши адрес: улица Каховка, дом....
   Юля вышла из дому. Ее бил озноб, может быть, от недомогания, но скорей всего от тошнотворного страха. Она понятия не имела, что надо делать, чтобы помочь наркоману. "Только бы дотянуть, пока Ника приедет", - вертелось у неё в голове. Потом она вспомнила, что должен прийти врач, и страх начал отступать.
   Она доехала на такси до Сониного дома. Вошла в сумрачный подъезд, обдавший её привычным ароматом московских парадных - смесь продуктов жизнедеятельности кошек, бомжей и зашедших поцеловаться влюбленных пар. Поднялась в лифте с ободранными пластиковыми панелями на нужный этаж и остановилась перед дверью, которая предположительно имела нужный ей номер - табличка с цифрой отсутствовала. Вдруг от стены напротив отделилась какая-то фигура и сделала шаг на встречу Юле. Сил забытой хулиганами лампочки хватало только на то, чтоб осветить окружность радиусом в прикроватный коврик. Когда отделившаяся фигура попала в этот столп сумрачного света, Юля поняла, что это был врач-нарколог, о котором предупреждала Ника. Юлино сердце умерило свой бешенный ритм, и она уже спокойно обратилась к нему:
   - Вы не меня ждете?
   - Вас, наверное, если Вы Леля, Юля или Макс. Я понимаю, что Вы не Макс, значит что-то из оставшегося.
   - Я - Юля, - представилась Юля.
   - А я, по иронии, Макс. Максим Петрович, - поправился врач, - нарколог. Мне Ника сказала дождаться кого-нибудь из вас.
   Юля, кивая головой, нажала кнопку звонка. Ответа не было. Она позвонила ещё раз.
   - Ника велела быть настойчивыми, там пожилая женщина с больными ногами, бегает уже не так резво. Может пройти время, пока она дойдет до двери, пояснил врач.
   - Да, да, - рассеяно проговорила Юля, налегая на кнопку звонка. Прошло минуты три беспрерывной трели, когда из-за двери раздался скрипучий фальцет:
   - Кто там?
   - Зинаида Ивановна, откройте. Это Юля, подруга Сони, мы вместе с ней в Университете учимся, - пустилась в длинные объяснения Юля. - Я приехала с врачом, меня Ника просила.
   За дверью оборвались все звуки. На минуту стало тихо. Нервное томление прервал лязгнувший звук отпираемого замка. Дверь приоткрылась только на щель, равную длине цепочки. Старушечье безобразное лицо показалось в светлой полоске проема. Она цепко окинула Юлю взглядом. Та, в свою очередь, натянула на лицо улыбку, призванную улучшить впечатление. Старуха, видимо, успокоившись увиденным, поскрежетала за дверью ещё немного, и впустила ночных визитеров в квартиру. Врач, не утомляя себя светскими формальностями, без приглашения, не раздеваясь, проследовал в комнату. Юля автоматически отметила про себя, что он хорошо ориентировался в квартире. Посмотрев на Зинаиду Ивановну, она прочла на её лице легкий знак узнаваемости - очевидно врача она тоже когда-то видела.