Крапивин Владислав Петрович. Чоки-чок, или Рыцарь Прозрачного Кота

Владислав Крапивин
«Чоки-чок» или Рыцарь Прозрачного Кота
Повесть-сказка

Первая часть
ДОМ НА УЛИЦЕ КРАЙНЕЙ

Новость

   Кривую баньку в заброшенном саду не топили уже много лет. Тепла в ней совсем не осталось. Но запах березовых веников несмотря ни на что сохранился. Ыхало любило этот запах. Поэтому в летнее время оно проживало в баньке как на даче. Уютно здесь было и спокойно.
   Иногда Ыхало забиралось на верхнюю полку и впадало в сладкую спячку на несколько суток.
   В конце июня, после недельной спячки, Ыхало сидело на полке и беседовало с тенью кота Филарета. Тень упрекала Ыхало:
   – Дрыхнешь без задних ног, все новости проспало. А мне и поговорить не с кем…
   – Ну какие, Филаретушка, в нашей жизни могут быть новости, – почесываясь, кряхтело Ыхало.
   – Громадные, мур-мяф меня подери! Старуха уехала! Насовсем!
   – Насовсем?! – Ыхало подпрыгнуло и стукнулось макушкой о низкий потолок. – Не врешь?
   Тень Филарета поудобнее уселась на стенке холодной печки, полизала растопыренную лапу (точнее, тень лапы).
   – Зачем же мне врать? Не первое апреля… Уехала к брату в Калугу, решили вдвоем век доживать. По-моему, правильно…
   – А дом?
   – А дом продала. Почти со всем имуществом. Даже часы с Петрушей оставила. И Большую картину…
   – А кто новый хозяин? – осторожно спросило Ыхало. Потому что хуже, чем при старухе, не будет, но все-таки…
   – Хозяин – художник…
   – Да ну? Как Орест Маркович, значит!
   – Именно! Именно, дорогой Ых! Мало того. Они, можно сказать, родственники!.. Ну, не в полном смысле родственники, а, так сказать, духовные.
   – Ты выражайся попроще, я ведь необразованное.
   – Ладно, не притворяйся… А дело вот в чем. У первого-то нашего хозяина, у Ореста Марковича Редькина, было много учеников. И самый талантливый – Иванов Иван Климович. Тот, самый, у которого знаменитая картина «Необозримые просторы». А у этого Иванова, у Ивана Климыча, тоже были ученики. Как бы уже творческие внуки Ореста Марковича. Вот один-то из этих внуков, Пеночкин Евгений Павлович, и купил дом… Как прочитал объявление о продаже, сразу кинулся. «Это, – говорит, – колыбель моего вдохновения. Меня сюда однажды в детстве учитель приводил, когда Орест Маркович еще жив был, только седой весь. И я ему свои рисунки показывал, а он меня гладил по головке…»
   – Как трогательно, – сказало Ыхало. – Помню, как меня Орест Маркович тоже гладил по темечку.
   – Да и меня, мурр-мяу… – разнеженно заметила тень. – То есть не меня, конечно, а… ну, в общем, ясно…
   – Ясно, ясно, – вздохнуло Ыхало. – Орест Маркович душевный человек был. Не то что старуха… Она небось за дом-то несусветную цену заломила? А?
   – Да уж не без того…
   – А хозяин-то новый… Он, видать, человек не бедный?
   – Тут целая история, Ых. Поучительная и счастливая, – с удовольствием сообщила тень Филарета. – Он был совсем даже не богатый. Наоборот, еле на хлеб и краски хватало. Но на недавней, на весенней выставке заметили его и стали хвалить. Талант, он ведь себя все равно рано или поздно покажет…
   – От похвал до богатства далеко, – недоверчиво сказало Ыхало.
   – Ну, речь тут не о богатстве… Однако если художника хвалят, у него и картины покупают. Сперва одну, вторую, а там, глядишь, и очередь за ними стоит. Иностранцы стали интересоваться… А с одной картиной даже скандал вышел. С той, что называется «Вечерний вид на город Хребтовск с зеленого холма, на котором пасется желтая лошадь»…
   – А что за скандал-то?
   – Американец и француз заспорили, кому картину покупать, чуть не подрались. Француз вызвал американца на дуэль, еле их помирили… Евгений Павлович Пеночкин теперь знаменитый… Жена его не хотела только сперва в этот дом переезжать. Старая развалюха, говорит, и далеко от центра…
   – Ох, значит, он женат, – огорчилось Ыхало.
   – Естественно. Жена костюмером работает в оперном театре.
   – И дети небось есть?
   – Брат и сестра. Самого младшего школьного возраста.
   Ыхало заыхало и заворочалось на полке.
   – Теперь не будет покоя…
   – Да ладно тебе ворчать. Будто ты себе не найдешь в доме укромный уголок!
   – Да они до любого угла доберутся…
   – А ты уже заранее боишься!
   – Не за себя ведь, а за них. Перепугаются, когда увидят…
   – Нынешние дети? Ха! – сказала тень Филарета.
   – А ты, видать, доволен, – хмыкнуло Ыхало.
   – Мрр-да… Во-первых, старухи больше нет. Во-вторых, не исключено, что мальчишка собирает марки. Тогда я смогу пополнить свои фонды. – Тень погладила себя лапой по животу. К нему был пришит незаметный карман, в котором хранилась коллекция.
   Ыхало насмешливо запыхтело. Увлечение кота Филарета (то есть его тени) оно считало причудой. Однако дразнить Филарета не стало, только заметило:
   – Ну посуди, какие у ребенка могут быть редкости?
   – Всякое случается, – возразила тень. Потом, как настоящий кот, выгнула спину, потянулась и муркнула:
   – Ыхушко, сделай одолжение, а? Я лягу кверху лапами, а ты почеши мне пальчиком брюхо. Давно меня никто не ласкал, не баловал…
   – Бездельник. Ладно уж, иди сюда… – Ыхало с тень-Филаретом были давние приятели.
   Тень растянулась на доске, как тень кота, лежащего на спине. Предупредила:
   – Только карман не зацепи, а то оторвешь ненароком, и все марки разлетятся…
   – Будто можно по правде оторвать тень кармана, – проворчало Ыхало.
   – Всякое бывает… Мур-р…

Знакомство

   – Просыпайся, засоня!
   – Сам засоня… Леша – калоша…
   – Даша – простокваша.
   – Лешка – поварешка.
   – Дашка – промокашка…
   Это они не ссорились, а так просто. Вроде утренней разминки. Ссоры между сестрой и братом, конечно, тоже случались, но тогда дразнилки были другие, покрепче. Например:
   «Лешка —…»
   Нет, не стоит продолжать. Очень уж глупо.
   Или:
   «Дашка —…»
   Нет, и это не надо. Мало ли на свете Лешек и Дашек! И начнут их награждать такими прозвищами, а это несправедливо.
   Если Леша придумывал чересчур ехидную дразнилку, Даша обижалась и обещала:
   – А я маме скажу…
   – Ябеда, – говорил Леша. Но знал: маме Даша ничего не скажет. Она была не ябеда, а вполне нормальная сестренка. Правда, чересчур увлекалась куклами и ничего не понимала в технике, но что поделаешь, если уродилась девочкой. Зато книжки читать она любила не меньше Леши, хотя в школу еще не ходила. Брат был старше на год. Он уже закончил первый класс. Вернее, два первых класса: в обычной школе и в художественной.
   В художественной школе отметки у Леши были хорошие, а в обычной – троечки. Потому что учительница Леонковалла Меркурьевна заставляла его писать правой рукой, хотя он был левша. Мама ходила в школу заступаться за сына, папа тоже ходил. Убеждали: нельзя переучивать, раз мальчик от природы такой. Но Леонковалла Меркурьевна говорила:
   – Нет, мальчик должен быть такой, как все. И я своего добьюсь…
   Своего она не добилась, но троек Леше наставила целую кучу. И двойки бывали… Хорошо, что Леша с родителями и сестрой переехал в этот дом, здесь недалеко другая школа.
   И художественная школа теперь ближе, чем раньше. А то приходилось ездить через весь город. У мамы из-за этого было множество хлопот, потому что отпускать Лешу одного она боялась.
   Художественную школу Леша любил. Там разрешали рисовать хоть какой рукой. Хоть ногой. Лишь бы ученик проявлял фантазию. У Леши фантазия проявлялась.
   …Леша задумался про школу. А Даша про то, можно ли сказать: «Лешка – рыжая матрешка». Наверно, это будет неточно. Во-первых, матрешка – девочка, а Леша – мальчик. Во-вторых, он вовсе не рыжий, а только чуть-чуть золотистый. И у него всего три веснушки – на левой стороне лица. Эта сторона была похожа на папу. И нос был папин – торчал как сапожок. А глаза были мамины – светло-коричневые, с прямыми, будто спички, ресницами. И вся правая часть лица была мамина – без веснушек, с завитками волос над плотно прижатым к щеке ухом. (Левое ухо – папино – слегка оттопыривалось). Кроме того, на правой – маминой – щеке была симпатичная, заметная при улыбке ямочка.
   А рот у Леши был не папин и не мамин, а свой собственный. Большой и толстогубый. Иногда улыбчивый, а порой упрямый.
   Про Дашу же рассказывать много нечего. Она вся была в маму. Знакомые так и говорили: «Какая у вас славная девочка! Мамина копия…»
   Мамина копия нерешительно сказала:
   – Леша – старая лошадь… – Она и сама понимала, что это не очень удачно.
   Он рассеянно откликнулся:
   – Даша – манная каша… – И насторожился: – Тс-с…
   Он сел в своей кровати. А Даша, наоборот, ойкнула и вжалась в подушку. Натянула до глаз одеяло.
   Комната была просторная. Мебель в ней стояла разная – и знакомая, из прежней квартиры, и та, что осталась от старой хозяйки. У двери возвышался широкий платяной шкаф с львиными мордами на дверцах. А за дверцами кто-то шебуршал. Потом громким виноватым шепотом попросил:
   – Извините, пожалуйста, не могли бы вы меня выпустить?..
   – Мама… – пискнула Даша. Громко завопить она не могла, голос пропал от испуга.
   Леша сперва тоже хотел позвать маму и папу. Но пересилил страх. Такой был у Леши характер: если рядом кто-то боялся, сам он делался смелее. Наверно, из упрямства.
   – Кто там? – сказал он тонким, но достаточно мужественным голосом.
   – Видите ли… мне трудно так сразу объяснить. Я здешний житель…
   – А зачем вы туда забрались? Без спросу!
   – Простите, пожалуйста. Я из любопытства. Хотелось посмотреть на новых жильцов, а знакомиться я не умею… Можно, я выйду? Здесь ужасно пыльно…
   – Да кто вам не дает, – храбро сказал Леша. – Шкаф не заперт.
   – Не заперт, но вы же сами его ночью заколдовали…
   – А-а! – вспомнил Леша.
 
   Ночью было вот что. Лешу разбудила Даша, она сидела на его кровати и трясла его за плечо:
   – Лешка, я боюсь…
   Он открыл глаза. В окно светила бледная звезда. В комнате (большой и непривычной) стоял сумрак. Что-то потрескивало, шелестело, пошевеливалось по углам. Леше стало очень даже не по себе. Но от Дашиного страха он осмелел:
   – Чего ты боишься, глупая?
   – Кто-то возится… По-моему, в шкафу.
   – Ну и пусть возится, если охота.
   – А если вылезет…
   – Я вот ему вылезу!

 
Чоки-чок,
Двери на крючок.
Кто из шкафа сунется —
По башке щелчок! 
 

   Сразу стало тихо. Спокойно. Не страшно. Даша повздыхала и забралась в свою постель. Только попросила:
   – Ты не спи, пока я не усну, ладно?
   – Ладно, – пообещал брат. И почти сразу уснул.
 
   Значит, все это не приснилось! Ой-ей-ей… Кто же там, в этом шкафу музейного вида?
   Леша поднабрался еще побольше храбрости. К тому же при утреннем солнышке все не так страшно, как ночью.
   – Ладно, выходите…

 
Чоки-чок,
Отворись, крючок… 
 

   – Только вы не пугайтесь, пожалуйста, – попросили из-за двери.
   Леша даже рассердился слегка:
   – Вылезайте живо! Мы не нервные!
   Но на всякий случай он нащупал под подушкой свою рогатку и шарик из высохшей глины.
   Дверцы со скрипом (конечно же, с медленным таинственным скрипом!) растворились, и на свет выбралось… существо.
   Представьте себе метровой высоты пузатый самовар с футбольным мячом вместо чайника. А еще представьте, что самовар этот и мяч обмазали клеем и вываляли в клочьях пыльной шерсти, пакли, паутины и всякого мусора, затем украсили мяч-голову большущими круглыми глазами. Зелеными, как бутылочное стекло. Угадывался у мяча и широкий рот, но не было даже намека на нос.
   Подставки у мохнатого самовара не имелось, зато были тонкие черные ножки в облезлых, подвязанных веревочками калошах. Самоварных ручек-держалок и крана тоже не наблюдалось, но виднелись руки почти человечьи. Только мохнатые и с ладонями цвета старых картофелин…
   Леша вдруг сообразил, что Даша тихонько визжит, а сам он сидит с рогаткой на изготовку.
   – Руки вверх!
   Существо послушно подняло руки с растопыренными пальцами.
   – Не стреляйте, пожалуйста, я сдаюсь.
   Зеленые глаза были испуганные и, кажется, печальные.
   Леше стало неловко, и он опустил рогатку.
   – Это я так просто… Дашка, не пищи!.. Кто вы такой?
   – Видите ли… ых-пых… я… так сказать…
   – Вы, наверно, инопланетянин?
   – Ни в малейшей степени… Наоборот, я совершенно земное создание. Уроженец этого дома…
   – А, понимаю! Вы домовой!
   – М-м… если по должности, то, пожалуй, да… А если по происхождению, то не совсем… Вы позволите мне опустить руки?
   – Да, конечно… Не обижайтесь.
   – Видите ли, настоящие домовые – это порода домашних гномов. В свое время их предки из лесов перебрались в деревни и города и стали обитать рядом с людьми. А я… Мой папа был самовар, а мама – здешнее привидение. Они полюбили друг друга, и от их горячей любви родилось я…
   – А где теперь ваши родители? – вежливо осведомился Леша. По правде говоря, его интересовало лишь привидение, самовар он и без того видел множество раз.
   – Ых… увы… Папа состарился, его отправили в утиль, мама последовала за ним. Что с ними стало потом, я не знаю. Это было в давние времена… Меня зовут Ыхало…
   – Очень приятно, – тихонько сказала Даша. Во время беседы она перебралась к брату и теперь храбро прижималась к нему.
   – Я очень рад, что вам приятно! – обрадовалось Ыхало. – А то прежняя хозяйка меня терпеть не могла. Сперва боялась, а потом стала загонять шваброй в самые глухие закоулки. И совершенно не желала со мной разговаривать… Представьте себе, с той поры, как не стало Ореста Марковича, я впервые разговариваю с людьми.
   – Вы приходите к нам почаще, – сказал Леша.
   – Вы ужасно симпатичный, – сказала Даша.
   – Благодарю вас… Только, простите, с меня иногда мусор сыплется, я давно не чистилось.
   – Пустяки! – успокоила его Даша. – У нас новый замечательный пылесос. Фирмы «Филипс».
   В это время за дверью раздался мамин голос:
   – Эй, Лешки-Дашки, встать, как неваляшки! Я иду…
   – Ай… – сказало Ыхало. Хотело забраться обратно в шкаф, но Даша воскликнула:
   – Не бойтесь! Мама у нас хорошая!.. Садитесь вот в это кресло…
   – Я стесняюсь…
   Но деваться было некуда, потому что прикрывшиеся сами собой дверцы заело. Ыхало съежилось в старинном кресле, поджало ножки. Зажмурилось, потом приоткрыло один глаз.
   Мама вошла. Она была в халате и со шваброй.
   – Мамочка, ты только не волнуйся… – начал Леша.
   Мама уронила швабру, слегка присела, взяла себя за щеки. Глаза у нее сделались круглые.
   – Мамочка, ты только не пугайся… – опять заговорил Леша. – Это…
   Мама качнула головой и сказала нараспев:
   – Ка-ка-я прелесть…
   – Оно тебе нравится?! – подскочила Даша.
   – Я в полном восторге! – Мама сияла.
   Ыхало выбралось из кресла и засеменило к маме. Потупилось.
   – Позвольте представиться. Меня зовут Ыхало…
   – Очень, очень рада! – Мама протянула руку. Ыхало дало ей свою ладонь. Мама затрясла ее, да так сильно, что… рука Ыхала оторвалась! Осталась у мамы в пальцах и шевелилась сама по себе.
   – Ай! – ужасно испугалась мама. Уронила руку.
   – Ничего, ничего! – Ыхало левой рукой подхватило упавшую правую, приставило к месту. – Не беспокойтесь, пожалуйста, это бывает. Дело в том, что когда я радуюсь, то обязательно размягчаюсь. Делаюсь похожим на маму, которая состояла из тумана… А если огорчаюсь и сержусь – наоборот, становлюсь как металлический папа… А сейчас я просто таю…
   Мама отдышалась. Заулыбалась опять:
   – Я тоже таю от удовольствия…
   – Мама, Ыхало – здешний житель, – начал рассказывать Леша. – Его папа был самовар, а…
   – Не надо ничего мне объяснять! – воскликнула мама. – Я все понимаю! Вы, Ыхало, душа этого дома! Не так ли?
   – Гм… – Ыхало начало таять прямо на глазах. – Видите ли… я над этим, по правде говоря, не задумывалось. Но в какой-то степени…
   – Сейчас мы будем завтракать, – решительно сказала мама. И повернулась к двери. – Женя! Иди сюда! Познакомься, пожалуйста!
   Появился папа. С намыленным лицом. От удивления уронил бритвенный помазок…

История кота Филарета и его тени

   Леша и Даша умылись и почистили Ыхало пылесосом «Филипс».
   После этого все уселись завтракать. Ыхало сначала смущалось, отказывалось от угощения, но, когда появилась банка с малиновым джемом, устоять не смогло. Намазало себе большой кусок батона. Призналось, что любит сладкое.
   – А попробовать удается так редко… Старуха никогда не угощала. Иногда мне удавалось, правда, стащить у нее немного варенья. Конечно, это нехорошо, но я брало совсем чуть-чуть. А у старухи варенье все равно пропадало: наварит в громадном объеме, а потом выбрасывает, потому что съесть одна не в состоянии. И ни с кем не делилась. Весьма скупая была особа, прямо вам говорю…
   – Судя по всему, она дальняя родственница Ореста Марковича? – заметил папа.
   – Весьма дальняя. И ничуть на него не похожая… С Орестом Марковичем жили мы душа в душу. Он, бывало, работает над холстом, а я сижу в уголочке и наблюдаю. Случалось, он и совета у меня спрашивал… Вот помню, как он эту Большую картину писал…
   И все посмотрели на картину, которая висела над диваном.
   На картине были город и лес. Не город, окруженный лесом, а дома и большие деревья вперемешку – будто они вместе выросли из земли. Дома были старинные, красивые. Между ними – над ручьями, среди лесных зарослей – перекидывались горбатые мосты. А выше всех крыш и деревьев поднимался многобашенный замок – сам слегка похожий на громадное дерево.
   Была в картине какая-то зыбкость и загадочность. Порой не разберешь: где кровли, а где верхушки лесных великанов. Что там темнеет: крепостная островерхая башня или пирамидальная ель? И что светится в чаще? Два окошка или глаза какого-то хитрого зверя?
   Надо сказать, что перепутывались не только лес и город. С ними еще перемешивалось зеленоватое ночное небо. Просвеченные луной облака висели кое-где среди древесных стволов, цеплялись за высокие цветы и проплывали под мостами. А звезды дрожали на ветках и карнизах окон.
   И было ощущение, что от картины идет еле слышный звон и стрекот, словно там среди травы не умолкают ночные кузнечики.
   Это, наверно, вот почему! Казалось, что воздух вокруг леса-города хрустально затвердел, а потом раскололся на множество больших и маленьких кубиков и кубики эти кто-то слегка встряхнул, пошевелил. Теперь все виднелось как бы через множество стеклянных граней – немного запутанно и сбивчиво. Лунный диск, например, оказался надломленным в разных местах, а несколько кусочков от него откололись и светили отдельно… В общем, то ли сказка, то ли сон…
   – Удивительное полотно, – сказала мама.
   – Орест Маркович никому не хотел продавать эту картину, – объяснил папа. – А я, кстати, видел ее еще в детстве, когда приходил сюда…
   Ыхало сказало смущенно:
   – Евгений Павлович, а я вас помню. Я в щелку смотрело, когда вы Оресту Марковичу показывали свои рисунки… Только тогда вы были поменьше, в матросском костюмчике и без усов.
   – Да-а… – вздохнул папа. – Годы, годы… Тогда я был такой, как нынче наш Алексей.
   – Именно, – согласилось Ыхало. – Я вас и узнало, когда посмотрело на Лешу с левой стороны.
   – А с правой он похож на меня, – ревниво напомнила мама.
   – Совершенно верно, Елена Олеговна, – вежливо сказало Ыхало. – Это я заметило еще раньше.
   – Кушайте варенье, – с удовольствием сказала мама. – Не стесняйтесь.
   –А где вы живете? – спросила Даша. – Ну, понятно что в этом доме, а где именно?
   – Ых-ох… По правде говоря, при старухе я жил где придется. Закутков тут всяких немало. Заберешься поглубже, чтобы не заметила, и сидишь. А летом – в баньке. Старуха туда побаивалась заходить…
   – А где вы обитали при Оресте Марковиче? – спросил папа.
   – При Оресте Марковиче был у меня постоянный угол. В мансарде, рядом с мастерской, есть чуланчик, по нему проходит каменная труба от камина. От нее так тепло было… ых…
   – Полагаю, вам и теперь следует там поселиться, – решил Евгений Павлович. – Если не возражаете…
   – Я буду счастлив! Если не стесню вас…
   Мама всплеснула руками:
   – Не выдумывайте, ничуточки не стесните! Я даже не представляю этот дом без вас!
   – Я тоже! – сказали вместе Даша и Леша.
   А мама призналась:
   – По правде говоря, я не очень-то хотела переезжать сюда. Но теперь, когда познакомилась с вами, ужасно рада.
   В это время в больших, похожих на узкий шкаф часах скрипуче растворилось оконце. Высунулся гномик в оранжевом колпачке. В одной руке у него было бронзовое блюдце, в другой – молоточек. Он девять раз ударил по блюдцу. Потом повесил его на гвоздик, снял колпачок и кукольным голоском произнес:
   – Пр-риветствую вас.
   – Здравствуй, Петруша! – обрадовалось Ыхало. – Видишь, у нас новые хозяева. Познакомься.
   – Пр-риветствую вас, – опять сказал Петруша. И окошечко закрылось.
   – Ой… Он живой? – шепотом спросила Даша.
   – Ну, в определенном понимании… По правде говоря, ведь и весь дом в какой-то степени живой. Это он при старухе замер и закостенел весь. А сейчас, я надеюсь, опять оживет… Вы поэтому не бойтесь, если он иногда станет покряхтывать, бормотать и, может быть, даже разговаривать, – предупредило Ыхало.
   – Как интересно, – сказала мама.
   Леша облизал ложку с вареньем и спросил:
   – А скажите, пожалуйста, Ыхало, кто-нибудь живой еще в этом доме есть? Ну, вроде вас или Петруши?
   – Есть еще тень кота Филарета, – охотно откликнулось Ыхало. – Если хотите, я вас познакомлю. Наверняка она где-то здесь… Кис-кис. Иди, Филаретушка, не стесняйся.
   – М-рр… – послышалось из пустоты. А потом на освещенной солнцем клеенке, среди тарелок, возникла кошачья тень. Как бы от кота, лежащего на животе. И опять:
   – М-рр, мяу… – ласково так и вежливо.
   – Поразительно! – воскликнула мама. – Я только в сказках читала, что тени могут жить сами по себе!
   Ыхало вздохнуло:
   – У этой тени тоже почти сказочная история. Странная и грустная.
   – Расскажите! – подскочил Леша.
   – Расскажу, расскажу… Ты, Филарет, не возражаешь?.. Вот и хорошо… Значит, случилось это давным-давно. Орест Маркович тогда еще мальчиком был. И жил в ту пору в этом доме серый-полосатый кот Филарет. Однажды вечером сидел он на подоконнике и смотрел, как приближается гроза. Надо сказать, что многие коты любят грозу, в кошачьей шерсти от грозы электричество заводится, и это, видимо, приятно…
   – Мр-р… – подтвердила тень.
   – Ну, вот… Окно еще не успели закрыть, Филарет сидел и впитывал грозовую атмосферу. И тут над садом ка-ак сверкнет молния! Совсем рядом! Всю комнату осветила. А на стене тут же, конечно, отпечаталась Филаретова тень. И в этот же миг – гром! Трах-тарарах!.. Бедный Филарет кинулся с подоконника в сад, и с той поры его не видели. Потом уже Орест Маркович говорил, что, наверно, Филарет угодил в какое-то другое мировое измерение. Я в этом не разбираюсь…
   – А тень? – напомнил папа.
   – А тень осталась! Да-да! Филарет прыгнул так стремительно, что она за ним не успела! К тому же зацепилась хвостом за гвоздик, на котором висела фотография Орика. То есть маленького Ореста… Вы обратите внимание, хвост у тени так и остался оторванным наполовину…
   Тень на столе быстро подобрала под себя обрывок хвоста и муркнула недовольно.
   – Да ты не стесняйся, Филарет, – сказало Ыхало, – здесь все свои… Можно, я про твою коллекцию расскажу?
   – М-м? Мр… мя…
   – Все понимает, – с удовольствием сообщило Ыхало и погладило тень ладошкой. – Жаль только, что разговаривать по-человечески не научилась. Но по-своему мы с ней часто беседуем…
   – А что за коллекция-то? – нетерпеливо напомнил Леша.
   – Видите ли, когда тень стала жить сама по себе, жизнь эта показалась ей ужасно скучной. Раньше-то у нее те же интересы были, что у кота. Все вместе, вдвоем. А теперь что? Бесплотное, так сказать, существование… Вот от нечего делать и увлеклась она филателией. Может, потому, что «Филарет» и «филателия» похожие слова.
   – Никогда не слыхал, чтобы кот собирал марки! – удивился папа. – И тем более тень кота!
   – А между прочим, это весьма удобно, – объяснило Ыхало. – Тень – она совершенно плоская, может проникать в самые тонкие щели. И между листьями альбомов тоже… Она стала бродить по городу, узнавала адреса коллекционеров и… В общем, заберется в альбом и марку за маркой коготочком себе в кармашек… Теперь у тень-Филарета богатейшая коллекция!
   Наступило неловкое молчание, потом Даша нерешительно сказала:
   – Но ведь это нехорошо… чужие марки из альбома…
   Тень на столе возмущенно фыркнула и взъерошилась, а Ыхало воскликнуло:
   – Вы меня неправильно поняли! Тень вытаскивала не сами марки, а тени от них! Они-то ведь коллекционерам совершенно не нужны! Посудите, какая разница, есть в альбоме под маркой тень или нет!
   – Это совсем другое дело! – обрадовался папа. – Вы, Филарет, удивительно остроумный кот… э, виноват, тень кота. – И он тоже погладил тень на клеенке. Тень замурлыкала и растопырила лапы…
   – Почешите у него за ухом, – шепотом попросило Ыхало, – он это очень любит.
   Папа поскреб ногтем клеенку, где была тень уха. Мурлыканье стало громким и благодарным.
   – Знаете что, тень-Филарет, – сказал Леша, – у меня тоже есть марки. Если хотите, я вам все тени от них подарю.