– Тебе ли, маленький человеческий разум судить разум Вселенной и пытаться постичь его? Постигни хотя бы то, что не всякая беда – беда; не каждую боль надо отталкивать – может она исцеляет, и ты бежишь от спасения; что порой смиренное ожидание куда действеннее бури гнева, негодования и непримиримости с "бессмысленным".
Сейчас оружием Адони должна стать выдержка. Лиента в этом мире, она это чувствовала каким-то "шестым" чувством, хотя ТИСС безмолвствовал. Лиента здесь. Если он по-прежнему друг, значит, они найдут друг друга. Если враг – тем более встречи не избежать. Надо подождать, не суетиться, впустить в себя этот мир, вслушаться в него, почувствовать и разобраться в своих ощущениях. Она владеет мощным оружием, но лишь слабый без нужды хватается за меч.
День Адоня провела в хранилище. Она то неподвижно сидела за столом, уронив на него руки, забыв о времени, то ходила вдоль стеллажей, благоговейно прикасалась кончиками пальцев к корешкам книг, к свиткам рукописей. Она обнаружила в себе новый дар, который поначалу удивлял: кончики пальцев сделались, как глаза – она дотрагивалась до книги и видела, или понимала, или вспоминала, о чем в ней говорится. Вспоминала, как читала ее вместе с Учителем, как он разъяснял непонятное, а другие книги она постигала уже сама, Учителя уже не было с ней – все это возникало в памяти.
Адоня больше не силилась понять – чью жизнь вспоминает, как свою. Теперь это не представлялось таким уж важным. Сама она едва ли ответит, а если придет пора узнать, так это случится вне зависимости, терзается она непониманием или нет.
Не было в душе Адони смятения, но не было и покоя. Разве могла она спокойно думать, на что обрекла Лиенту? Щемило сердце при мысли об Андрее… И все ее существо было проникнуто напряженным ожиданием чего-то.
Пришла ночь. Адоня не заснула – забылась чутким сном в полглаза, готовым отлететь каждое мгновение. На рассвете вскинулась как от толчка, но вокруг было тихо. Адоня вслушалась в эту черную могильную тишину и почувствовала, как сквозь нее тянет сквознячком тревоги. Нащупав эту ниточку неблагополучия, Адоня скользнула вдоль нее, к источнику и в ее сознание ворвался оглушающий, дикий человеческий страх.
Адоня бежала легко, перепрыгивала через валежины, не боясь в рассветном сумраке напороться на острый сучок или поранить босые ноги – лес давно признал ее первой среди равных и теперь стлался под ноги мягкой травой, ровной влажной почвой, и исчезали с ее пути сучки и коряги.
Сердце ее трепетало от смертельного ужаса, и хоть он был не Адонин – ей то ничто не грозило – она осталась в нем, в этом страхе, который гнался по пятам жертвы оголтелым лаем собак, целеустремленностью стрелков.
Мальчик бежал, не разбирая дороги, все равно куда. Он задыхался и бежал уже из последних сил. Они почти столкнулись, когда он чуть ни на четвереньках вскарабкался на взгорок, куда взбегал лес. Увидев Адоню, он судорожно всхлипнул и шарахнулся в сторону.
– Не бойся, – рассмеялась она. – Теперь ничего не бойся, я тебе помогу.
Ее спокойный голос и смех были так ни к месту посреди страха и отчаяния, что мальчик растерянно остановился.
– Да не бойся, – улыбнулась Адоня. – Иди сюда, и посмотрим на них, что будет.
– То и будет… – задыхаясь, едва выговорил мальчонка. – Прятаться надо…
– Нет, не надо, они и так нас не увидят.
Лай собак становился все громче. Вот уж видны стали серые и черные звери. Они стремительно неслись по следу, чувствуя запах близкой добычи. Неожиданно их размашистый бег нарушился, они сбились, закружились, хрипы и лай сменились растерянным, беспомощным визгом. Сбившись в стаю, псы скулили, тыкались в разные стороны в поисках пропавшего следа. Но меж деревьев замелькали люди, послышались сердитые оклики, ругань, и мальчик снова испуганно глянул на Адоню. Она сжала его руку, кивнула вниз – смотри!
Зловещие охотники подошли так близко, что различимы стали их лица. Неожиданно раздалось одновременно несколько возгласов – они увидели кого-то. Конечно их, кого же еще! Услыхав, как стрелки уськают собак, указывая им цель, паренек ринулся в сторону, выдергивая свою ладонь из руки сумасшедшей девчонки.
– Эй, посмотри, они уходят! – услышал он ее голос и заставил себя обернуться.
Погоня ринулась вправо за кем-то худеньким и быстрым, стремительно мелькающим меж стволами деревьев.
– За кем это они? – мальчик еще дрожал от страха.
– Ни за кем. Они его не поймают.
Мальчик настороженно и молча смотрел на Адоню.
– Ну, – улыбнулась она, – мало тебе страхов? Чего ты на меня так уставился?
– Ты кто? Откуда тут взялась?
– Да ведь ты и сам уже догадался.
– Так это ты в лесу живешь?
– Я. А что?
– Ведовки все старые. Я думал ты старуха, встретиться с тобой боялся…
Ладно, пошел я… А узелок с едой я потерял где-то.
– Это ничего. Ты погоди. Отдышись хоть.
– Уж лучше пойду, пока эти не вернулись.
Мальчику было страшно рядом с ней. Отойдя на несколько шагов, он все же обернулся:
– А этим… не я нужен был, а ты. Остерегайся.
– Но это ведь не королевские стрелки?
– Это люди барона.
– Барона Гондвика? – удивилась Адоня.
До сих пор хозяин Рекинхольмского замка был настроен к ним довольно миролюбиво. Впрочем, нет – равнодушно, будет точнее.
– Зачем я понадобилась барону?
– Почем я знаю? Только, видать, сильно ты ему нужна, люди его три дня по деревням крутились, про тебя выспрашивали. Но им никто ничего не сказал, так они ни с чем и уехали третьего дня. Мать говорит, – еды бы унести надо. Мы день еще выждали на всякий случай, вроде все тихо было, никто больше не видел чужих. А они никуда не ушли, на краю леса засаду устроили, я в нее и угодил, как последний осел. Вот… И это… спасибо тебе. Собак я крепко испугался, еще в деревне на этих зверюг смотрел. Теперь думал – совсем конец пришел. Если бы их так не боялся, давно бы уж свалился. Пошел я.
– Не заблудишься?
– Не-е.
– Ну, иди. Не бойся никого. В этом лесу у тебя больше нет врагов. Кроме людей.
Как хранительница, которая не имеет права распоряжаться собственной жизнью, она должна была сейчас вернуться в подземелье, затаиться там и не выходить по крайней мере несколько дней. Запасов достаточно, чтобы жить там ни один месяц…
Но она не только хранительница. Вернее – она совсем не хранительница, она заняла чье-то место; ей же предстоит какое-то другое дело. Пусть она пока не знает, зачем все это затеяно, но одно знает точно: сейчас – Лиента ее забота. Его присутствие здесь должно как-то проявиться. С какой стати длительное безразличие лояльного к ним барона Гондвика неожиданно сменилось столь пристальным вниманием? Это непременно надо выяснить.
Адоня подумала о том, что оставляет позади: вход в пещеры закрыт и недоступен простому смертному. Хранилище в безопасности. А впереди что предстоит? Встреча с людьми барона. Она присела в траву в ожидании их. Фантом мальчика, созданный ею, уже вел их назад, через несколько минут они найдут то, что так упорно ищут.
Возможно, барон Гондвик просто выполняет приказ из столицы. Официальная власть преследует ведовство, – гонение на них идет массированное по всей стране. Сжигали древние ведовские книги, сжигали ведающих.
Адоня вздохнула, вспомнив близких ей людей, которых она потеряла, видимо навсегда (ах, не она, а та, другая в Адоне, но воспоминание о них было так горько Адоне, такой реальной была эта утрата: "Как и… Андрей", – с болью подумала она. И это было неправильно, нельзя, но так было.) В этих чужих, но таких дорогих ее сердцу воспоминаниях она принадлежала клану, владевшему скрытыми знаниями. В клане рождались дети, одаренные особыми талантами. Известность его шла из глубины веков, он был слишком известен, чтобы теперь стать незаметным. Обладавшие даром проскопии – видящие во времени – проникли в судьбу его – он должен был разделить суровую участь многих. Тогда было принято решение попытаться сохранить главные сокровища клана – библиотеку и детей. Так появился этот схрон в гористых лесах Пограничья. При нем остались две большие семьи, остальные пошли дальше, уводя за собой преследователей.
Почти два года они жили спокойно. Работы было много и унынию предаваться времени не оставалось. Необходимо было выбрать наиболее удобные, теплые и сухие пещеры, приспособить их для длительного проживания в них. Особой заботой был архив – о нем, прежде всего, и думали: выбрали помещение под библиотеку, рассчитали и пробили систему вентиляционных ходов и отверстий, чтобы создать в хранилище необходимые условия.
Спокойная жизнь, видимо, сделала их беспечными, кто-то был неосторожен и пришлось за это жестоко поплатиться. Тайна их перестала быть тайной. Полбеды, если бы только для окрестных жителей – здесь, вдали от столицы, люди против них ничего не имели. Опасаться надо было королевских стрелков, а именно они и нагрянули однажды на рассвете.
Сначала из леса на ночной дозор выскочил парень из ближней деревни, предупредить торопился. Но уже поздно было. Старшие только и успели схватить оружие и выбежать наружу. В пещерах остались дети двух семей и Адоня. Ее заботой стал вход. Ей дали время закрыть его, пока другие умирали, не выпуская оружия из рук.
После отчаянного, но короткого боя солдаты тогда все обшарили вокруг, искали какое-нибудь жилье, укрытие, но вход в пещеры так и не увидели, хоть был прямо перед ними. Страшно раздосадованные, солдаты рубили заросли, отваливали камни, но так и ушли, удовольствовавшись в качестве добычи телами убитых.
Адоня была в отчаянии. Что ей делать? Как уберечь детей? Как сохранить древний архив? Через несколько дней пришли люди клана и забрали детей, а на нее возложили миссию хранителя. Теперь – на нее одну. "Будь осторожна, – сказали ей. – Береги свою жизнь, она больше не принадлежит тебе".
Она была осторожна. Сначала думала, что о ней никому не известно. Потом недалеко от опушки на сучке приметного дерева обнаружила суму с продуктами. Разумеется, это могло быть провокацией, приманкой с целью выведать, ни остался ли кто в лесу, но Адоня продукты взяла – человеческая хитрость не могла соперничать с ведовской силой, которой владела Адоня к тому времени. Она без труда распознала, что дар этот от сострадательного сердца пришел и не содержит тайного умысла. После так и повелось – крестьяне знали, что кто-то остался жив, и приносили хлеб, муку, масло, крупы, и место для этого как-то само собой определилось. Они даже не пытались подсмотреть, кто приходит забрать приношение, но как-то раз Адоня обнаружила, что ее поджидают и, помедлив, вышла из зарослей. Женщина торопливо поднялась ей навстречу, смотрела широко открытыми, испуганными глазами, потом, запинаясь, выговорила:
– Не поможешь ли?.. Муж очень хворает, помрет, боюсь…
И с тех пор Адоня стала тайно бывать в деревнях. Теперь, о ней знали жители всех окрестных деревень, и могли при необходимости ее найти, но все делали вид, что ничего такого знать не знают, ведать не ведают, даже между собой избегали говорить о лесной девушке. А приветливость ее, отзывчивость, умение, которым она щедро делилась с людьми, сделали свое дело – вишь ведь, как ни выспрашивали о ней посланцы барона, наверняка и деньги сулили, а не нашлось ни одного желающего ответить.
* * *
* * *
Сейчас оружием Адони должна стать выдержка. Лиента в этом мире, она это чувствовала каким-то "шестым" чувством, хотя ТИСС безмолвствовал. Лиента здесь. Если он по-прежнему друг, значит, они найдут друг друга. Если враг – тем более встречи не избежать. Надо подождать, не суетиться, впустить в себя этот мир, вслушаться в него, почувствовать и разобраться в своих ощущениях. Она владеет мощным оружием, но лишь слабый без нужды хватается за меч.
День Адоня провела в хранилище. Она то неподвижно сидела за столом, уронив на него руки, забыв о времени, то ходила вдоль стеллажей, благоговейно прикасалась кончиками пальцев к корешкам книг, к свиткам рукописей. Она обнаружила в себе новый дар, который поначалу удивлял: кончики пальцев сделались, как глаза – она дотрагивалась до книги и видела, или понимала, или вспоминала, о чем в ней говорится. Вспоминала, как читала ее вместе с Учителем, как он разъяснял непонятное, а другие книги она постигала уже сама, Учителя уже не было с ней – все это возникало в памяти.
Адоня больше не силилась понять – чью жизнь вспоминает, как свою. Теперь это не представлялось таким уж важным. Сама она едва ли ответит, а если придет пора узнать, так это случится вне зависимости, терзается она непониманием или нет.
Не было в душе Адони смятения, но не было и покоя. Разве могла она спокойно думать, на что обрекла Лиенту? Щемило сердце при мысли об Андрее… И все ее существо было проникнуто напряженным ожиданием чего-то.
Пришла ночь. Адоня не заснула – забылась чутким сном в полглаза, готовым отлететь каждое мгновение. На рассвете вскинулась как от толчка, но вокруг было тихо. Адоня вслушалась в эту черную могильную тишину и почувствовала, как сквозь нее тянет сквознячком тревоги. Нащупав эту ниточку неблагополучия, Адоня скользнула вдоль нее, к источнику и в ее сознание ворвался оглушающий, дикий человеческий страх.
Адоня бежала легко, перепрыгивала через валежины, не боясь в рассветном сумраке напороться на острый сучок или поранить босые ноги – лес давно признал ее первой среди равных и теперь стлался под ноги мягкой травой, ровной влажной почвой, и исчезали с ее пути сучки и коряги.
Сердце ее трепетало от смертельного ужаса, и хоть он был не Адонин – ей то ничто не грозило – она осталась в нем, в этом страхе, который гнался по пятам жертвы оголтелым лаем собак, целеустремленностью стрелков.
Мальчик бежал, не разбирая дороги, все равно куда. Он задыхался и бежал уже из последних сил. Они почти столкнулись, когда он чуть ни на четвереньках вскарабкался на взгорок, куда взбегал лес. Увидев Адоню, он судорожно всхлипнул и шарахнулся в сторону.
– Не бойся, – рассмеялась она. – Теперь ничего не бойся, я тебе помогу.
Ее спокойный голос и смех были так ни к месту посреди страха и отчаяния, что мальчик растерянно остановился.
– Да не бойся, – улыбнулась Адоня. – Иди сюда, и посмотрим на них, что будет.
– То и будет… – задыхаясь, едва выговорил мальчонка. – Прятаться надо…
– Нет, не надо, они и так нас не увидят.
Лай собак становился все громче. Вот уж видны стали серые и черные звери. Они стремительно неслись по следу, чувствуя запах близкой добычи. Неожиданно их размашистый бег нарушился, они сбились, закружились, хрипы и лай сменились растерянным, беспомощным визгом. Сбившись в стаю, псы скулили, тыкались в разные стороны в поисках пропавшего следа. Но меж деревьев замелькали люди, послышались сердитые оклики, ругань, и мальчик снова испуганно глянул на Адоню. Она сжала его руку, кивнула вниз – смотри!
Зловещие охотники подошли так близко, что различимы стали их лица. Неожиданно раздалось одновременно несколько возгласов – они увидели кого-то. Конечно их, кого же еще! Услыхав, как стрелки уськают собак, указывая им цель, паренек ринулся в сторону, выдергивая свою ладонь из руки сумасшедшей девчонки.
– Эй, посмотри, они уходят! – услышал он ее голос и заставил себя обернуться.
Погоня ринулась вправо за кем-то худеньким и быстрым, стремительно мелькающим меж стволами деревьев.
– За кем это они? – мальчик еще дрожал от страха.
– Ни за кем. Они его не поймают.
Мальчик настороженно и молча смотрел на Адоню.
– Ну, – улыбнулась она, – мало тебе страхов? Чего ты на меня так уставился?
– Ты кто? Откуда тут взялась?
– Да ведь ты и сам уже догадался.
– Так это ты в лесу живешь?
– Я. А что?
– Ведовки все старые. Я думал ты старуха, встретиться с тобой боялся…
Ладно, пошел я… А узелок с едой я потерял где-то.
– Это ничего. Ты погоди. Отдышись хоть.
– Уж лучше пойду, пока эти не вернулись.
Мальчику было страшно рядом с ней. Отойдя на несколько шагов, он все же обернулся:
– А этим… не я нужен был, а ты. Остерегайся.
– Но это ведь не королевские стрелки?
– Это люди барона.
– Барона Гондвика? – удивилась Адоня.
До сих пор хозяин Рекинхольмского замка был настроен к ним довольно миролюбиво. Впрочем, нет – равнодушно, будет точнее.
– Зачем я понадобилась барону?
– Почем я знаю? Только, видать, сильно ты ему нужна, люди его три дня по деревням крутились, про тебя выспрашивали. Но им никто ничего не сказал, так они ни с чем и уехали третьего дня. Мать говорит, – еды бы унести надо. Мы день еще выждали на всякий случай, вроде все тихо было, никто больше не видел чужих. А они никуда не ушли, на краю леса засаду устроили, я в нее и угодил, как последний осел. Вот… И это… спасибо тебе. Собак я крепко испугался, еще в деревне на этих зверюг смотрел. Теперь думал – совсем конец пришел. Если бы их так не боялся, давно бы уж свалился. Пошел я.
– Не заблудишься?
– Не-е.
– Ну, иди. Не бойся никого. В этом лесу у тебя больше нет врагов. Кроме людей.
Как хранительница, которая не имеет права распоряжаться собственной жизнью, она должна была сейчас вернуться в подземелье, затаиться там и не выходить по крайней мере несколько дней. Запасов достаточно, чтобы жить там ни один месяц…
Но она не только хранительница. Вернее – она совсем не хранительница, она заняла чье-то место; ей же предстоит какое-то другое дело. Пусть она пока не знает, зачем все это затеяно, но одно знает точно: сейчас – Лиента ее забота. Его присутствие здесь должно как-то проявиться. С какой стати длительное безразличие лояльного к ним барона Гондвика неожиданно сменилось столь пристальным вниманием? Это непременно надо выяснить.
Адоня подумала о том, что оставляет позади: вход в пещеры закрыт и недоступен простому смертному. Хранилище в безопасности. А впереди что предстоит? Встреча с людьми барона. Она присела в траву в ожидании их. Фантом мальчика, созданный ею, уже вел их назад, через несколько минут они найдут то, что так упорно ищут.
Возможно, барон Гондвик просто выполняет приказ из столицы. Официальная власть преследует ведовство, – гонение на них идет массированное по всей стране. Сжигали древние ведовские книги, сжигали ведающих.
Адоня вздохнула, вспомнив близких ей людей, которых она потеряла, видимо навсегда (ах, не она, а та, другая в Адоне, но воспоминание о них было так горько Адоне, такой реальной была эта утрата: "Как и… Андрей", – с болью подумала она. И это было неправильно, нельзя, но так было.) В этих чужих, но таких дорогих ее сердцу воспоминаниях она принадлежала клану, владевшему скрытыми знаниями. В клане рождались дети, одаренные особыми талантами. Известность его шла из глубины веков, он был слишком известен, чтобы теперь стать незаметным. Обладавшие даром проскопии – видящие во времени – проникли в судьбу его – он должен был разделить суровую участь многих. Тогда было принято решение попытаться сохранить главные сокровища клана – библиотеку и детей. Так появился этот схрон в гористых лесах Пограничья. При нем остались две большие семьи, остальные пошли дальше, уводя за собой преследователей.
Почти два года они жили спокойно. Работы было много и унынию предаваться времени не оставалось. Необходимо было выбрать наиболее удобные, теплые и сухие пещеры, приспособить их для длительного проживания в них. Особой заботой был архив – о нем, прежде всего, и думали: выбрали помещение под библиотеку, рассчитали и пробили систему вентиляционных ходов и отверстий, чтобы создать в хранилище необходимые условия.
Спокойная жизнь, видимо, сделала их беспечными, кто-то был неосторожен и пришлось за это жестоко поплатиться. Тайна их перестала быть тайной. Полбеды, если бы только для окрестных жителей – здесь, вдали от столицы, люди против них ничего не имели. Опасаться надо было королевских стрелков, а именно они и нагрянули однажды на рассвете.
Сначала из леса на ночной дозор выскочил парень из ближней деревни, предупредить торопился. Но уже поздно было. Старшие только и успели схватить оружие и выбежать наружу. В пещерах остались дети двух семей и Адоня. Ее заботой стал вход. Ей дали время закрыть его, пока другие умирали, не выпуская оружия из рук.
После отчаянного, но короткого боя солдаты тогда все обшарили вокруг, искали какое-нибудь жилье, укрытие, но вход в пещеры так и не увидели, хоть был прямо перед ними. Страшно раздосадованные, солдаты рубили заросли, отваливали камни, но так и ушли, удовольствовавшись в качестве добычи телами убитых.
Адоня была в отчаянии. Что ей делать? Как уберечь детей? Как сохранить древний архив? Через несколько дней пришли люди клана и забрали детей, а на нее возложили миссию хранителя. Теперь – на нее одну. "Будь осторожна, – сказали ей. – Береги свою жизнь, она больше не принадлежит тебе".
Она была осторожна. Сначала думала, что о ней никому не известно. Потом недалеко от опушки на сучке приметного дерева обнаружила суму с продуктами. Разумеется, это могло быть провокацией, приманкой с целью выведать, ни остался ли кто в лесу, но Адоня продукты взяла – человеческая хитрость не могла соперничать с ведовской силой, которой владела Адоня к тому времени. Она без труда распознала, что дар этот от сострадательного сердца пришел и не содержит тайного умысла. После так и повелось – крестьяне знали, что кто-то остался жив, и приносили хлеб, муку, масло, крупы, и место для этого как-то само собой определилось. Они даже не пытались подсмотреть, кто приходит забрать приношение, но как-то раз Адоня обнаружила, что ее поджидают и, помедлив, вышла из зарослей. Женщина торопливо поднялась ей навстречу, смотрела широко открытыми, испуганными глазами, потом, запинаясь, выговорила:
– Не поможешь ли?.. Муж очень хворает, помрет, боюсь…
И с тех пор Адоня стала тайно бывать в деревнях. Теперь, о ней знали жители всех окрестных деревень, и могли при необходимости ее найти, но все делали вид, что ничего такого знать не знают, ведать не ведают, даже между собой избегали говорить о лесной девушке. А приветливость ее, отзывчивость, умение, которым она щедро делилась с людьми, сделали свое дело – вишь ведь, как ни выспрашивали о ней посланцы барона, наверняка и деньги сулили, а не нашлось ни одного желающего ответить.
* * *
– Рустер! – услышала Адоня брезгливый голос. – Вашему радению нет предела.
– Мой господин, она вынудила нас! Я по-доброму хотел, но не приведи Господь увидеть, что с нею сталось – волосья у нее встали дыбом, из глаз молнии заблистали… Я сам, клянусь, я сам это видел! Можете мне не верить, но вместо ногтей на ее пальцах начали вырастать когти, как у дикой кошки!
– Рустер, умоляю, избавьте меня от ваших фантазий. Ступайте рассказывать их на заднем дворе, там вы найдете более благодарных слушателей. Вот только прежде приведите ее в порядок.
– Осмелюсь предупредить моего господина – будьте осмотрительны. Я думаю, что не стоит…
– Дождитесь, когда я попрошу ваших советов, мой заботливый друг. Или вам и теперь видятся кошачьи когти? Исполните, о чем вас попросили, и ступайте.
Рустер не утруждал себя особой деликатностью, когда распутывал веревку на руках Адони. Потом с глаз сдернули повязку. Но она не заметила грубости фанфарона Рустера, не отводя глаз, рассматривала владельца Рекинхольма, которого доселе ни разу не видела.
В большом зале стоял полумрак. Света от пламени камина и нескольких свечей было вовсе недостаточно для такого большого пространства.
Около низкого, инкрустированного серебром столика стоял высокий человек. В тусклом свете ярко белела его свободная рубашка с большим распахнутым воротом, с широкими рукавами, которые ниспадали на манжеты глубокими мягкими складками. Манжеты были украшены узкой полоской тончайших суэльских кружев.
Адоня замерла, ожидая его первых слов, потому что эти слова скажут о том, кто перед ней – друг или враг. А он не спешил. Стоя в пол-оборота к ней, барон Яссон наливал темное вино из высокого серебряного кувшина. Текучий пурпур и пламя близкой свечи играли на хрустальных гранях бокала. В коротких взглядах, которые он бросал на Адоню, читалось нескрываемое пренебрежение…
– Когда тебя пригласили отправиться в замок, ты могла бы переменить это рванье на более приличное платье. Так было бы гораздо лучше, чем выпускать когти и портить физиономии моим людям, – с бокалом в руке направляясь к камину, бросил барон Гондвик.
– Лиента! – все еще с надеждой негромко позвала Адоня.
– Что ты сказала? – Яссон Гондвик чуть приподнял бровь.
– Господин барон, не знакомо ли вам это имя – Лиента?
– Разве есть такое имя? – уголки губ брезгливо скривились. – И какое отношение это имеет к тому, что я сказал?
Адоня не сдержала прерывистого вздоха.
– Простите, господин барон, разумеется, никакого. Что касается… – она сглотнула. – У вашего Рустера слишком богатое воображение. А пока они искали меня, оно разыгралось не на шутку. Видимо, он слишком себя напугал, вот и решил принять меры безопасности. В результате мое платье оказалось порванным. А физиономию он расцарапал о ветки, когда гонялся по лесу за ребенком, мальчик нес еду, а они начали травить его собаками. Кстати, так и не поймали.
– Но ты вовсе не так спокойна, как хочешь казаться. Тебя они тоже напугали? Не волнуйся, здесь тебя никто не тронет.
Лицо Лиенты, такое родное среди чужого, непонятного мира, было холодным и высокомерным. Он небрежно снял с каминной полки колокольчик и коротко позвонил.
– Сейчас тебя проводят в приготовленную комнату. Там есть все необходимое.
– Необходимое – для чего, мой господин?
– Чтобы жить здесь некоторое время, – рассеяно обронил барон Гондвик. – Тебе не сказали?
– Вы ничего не хотите мне объяснить?
– Узнаешь в свое время. Ступай.
Кто-то легко тронул Адоню за локоть, она обернулась. Высокий худой старик молча повернулся к ней спиной и пошел к двери.
Он вел ее по узким галереям мимо высоких стрельчатых окон с витражами, которые сейчас вычернила ночь. Они спускались и поднимались по легким винтовым лестницам и старик заботливо светил Адоне под ноги на крутых ступенях.
Протяженность длинных коридоров делили декоративные арки, зрительно укорачивая их. Металлические шандалы со свечами казались рожденными не на наковальне, а произведением искусных кружевниц. Стены были убраны нежными драпировками, воздушными батиками и роскошными гобеленами. Всюду радовала взгляд буйная зелень. Внутреннее убранство помещений свидетельствовало о роскоши. Но грань, за которой начиналась вычурность, была соблюдена очень точно и нигде не нарушена, что заявляло – вкусу и чувству меры неприветливого хозяина Рекинхольма надо отдать должное.
Впрочем, все это Адоня рассмотрела гораздо позже. Сейчас она чувствовала только удушливый комок в горле и жгучую горечь в сердце. Лиента – не друг ей в этом мире. Только теперь она дала себе отчет в том, что недавно, размышляя о Лиенте и допуская любую возможность, она все же не верила в худшее. И вот теперь с этим надо согласиться. Более того, надо признаться, что в его высокомерии и снобизме сквозила откровенная враждебность. Это страшно. Адоня слишком хорошо знала Лиенту, чтобы понимать – такого врага надо бояться.
Пламя свечей трепетало на сквозняках, и сухая ладонь старика прикрывала его. Теперь они были уже в другом крыле замка. Здесь отсутствовало изящество хозяйской половины, зато все подчеркивало простоту и добротность. Здесь жила прислуга.
Старик толкнул низкую дверь, и они вошли в маленькую темную комнату. Он поставил на стол подсвечник, молча поклонился Адоне и вышел. За все время он не промолвил ни слова.
Она осталась в одиночестве и тишине – толстые стены гасили все звуки. Адоня подошла к маленькому оконцу, толкнула створки. В лицо нежно и ароматно дохнула ночь. Отсюда была видна только часть широкой замковой стены, по которой прохаживались часовые. Закрепленные на стене факелы своим светом образовывали колеблющиеся сферы. Время от времени часовые проходили сквозь них. Справа можно было рассмотреть остроконечную крышу угловой сторожевой башни – ее силуэт чернел на фоне неба.
Оцепенев, Адоня смотрела в ночь. Сознание Лиенты трансформировалось, он не помнит прошлого. Где искать этому причину? Новое, что успел он продемонстрировать ей, – от него это идет? "Нет", – ответила себе Адоня. Если принять, что этот мир вскрывает подсознание и здесь проявляется "внутренний" человек, так не было в Лиенте этой черной изнанки, не его это, ей ли не знать. Значит, как ей "навязано" ведовство, так ему – иное сознание? Чье сознание, чья воля с такой легкостью манипулирует ею и Лиентой? Какими силами? С какой целью? На нее и Лиенту воздействие идет разное. Лиента был совершенно незащищен и оказался измененным в гораздо большей степени: изменилась личность, сущность его, имя. Она сохранила себя гораздо больше и в какой-то мере может сопротивляться. Адоня была почти уверена, что может уйти отсюда, если захочет. Трижды ее отчаянное желание вернуться совпадало с возвращением. Значит, когда она всеми чувствами, всеми силами души начинала рваться из этого мира, он не мог удержать ее. Разумеется, это могло быть совпадением. Но… в последний раз она оказалась здесь по своей воле – в ту минуту, когда решила, что должна пойти за Лиентой.
Адоня вздрогнула от мертвящей тишины и одиночества. Она почувствовала себя так, будто ее заперли в склепе. Недоуменно обвела глазами маленькую комнатку и почувствовала холод, он шел от стен. Но это был не физический холод – что-то другое. Она заставила себя выйти из оцепенения, вернуться к действительности. С лица ее ушла отрешенность. Нет, ей не показалось… Камни Рекинхольма были мертвыми, от них пахло нежитью. Замок не имел души.
Камни, с которыми Адоня прежде имела дело, всегда были полны жизни. Они могли хранить энергию Солнца и около них отогревались сердца. Камни, напоенные Луной или силой текучей воды, наоборот, приносили облегчение в жаркий день или в горячечном бреду. У камней был поразительно разный характер: Адоня знала добрые камни, им нравилось приносить людям удачу, хранить от невзгод; знала капризные – они были очень переменчивы, и их чуть ли не всякий раз приходилось открывать заново; знала магические камни, они тщательно хранили свою тайну, доверяясь только посвященным, и при любых обстоятельствах оставались независимыми и загадочными. В Рекинхольме жили камни-вампиры.
Адоня напитала ладони теплом трепетного огонька свечи.
– Силы Огня живого! Призываю вас не жаром буйным, не чадом дымным – теплом благодатным в каменья сырые дохните. Великие Духи огня, спалите алчь и злобу, гоните прочь нежить черную, сер-камня душу очарованную будите… – уроненные в живое тепло ладоней, ожили слова, окрепли силой необоримой, стали заклятием.
Повела Адоня округ себя – и каменные стены задышали теплом, почудилось, будто только что узкая комнатка была залита жарким летним солнцем.
– Мой господин, она вынудила нас! Я по-доброму хотел, но не приведи Господь увидеть, что с нею сталось – волосья у нее встали дыбом, из глаз молнии заблистали… Я сам, клянусь, я сам это видел! Можете мне не верить, но вместо ногтей на ее пальцах начали вырастать когти, как у дикой кошки!
– Рустер, умоляю, избавьте меня от ваших фантазий. Ступайте рассказывать их на заднем дворе, там вы найдете более благодарных слушателей. Вот только прежде приведите ее в порядок.
– Осмелюсь предупредить моего господина – будьте осмотрительны. Я думаю, что не стоит…
– Дождитесь, когда я попрошу ваших советов, мой заботливый друг. Или вам и теперь видятся кошачьи когти? Исполните, о чем вас попросили, и ступайте.
Рустер не утруждал себя особой деликатностью, когда распутывал веревку на руках Адони. Потом с глаз сдернули повязку. Но она не заметила грубости фанфарона Рустера, не отводя глаз, рассматривала владельца Рекинхольма, которого доселе ни разу не видела.
В большом зале стоял полумрак. Света от пламени камина и нескольких свечей было вовсе недостаточно для такого большого пространства.
Около низкого, инкрустированного серебром столика стоял высокий человек. В тусклом свете ярко белела его свободная рубашка с большим распахнутым воротом, с широкими рукавами, которые ниспадали на манжеты глубокими мягкими складками. Манжеты были украшены узкой полоской тончайших суэльских кружев.
Адоня замерла, ожидая его первых слов, потому что эти слова скажут о том, кто перед ней – друг или враг. А он не спешил. Стоя в пол-оборота к ней, барон Яссон наливал темное вино из высокого серебряного кувшина. Текучий пурпур и пламя близкой свечи играли на хрустальных гранях бокала. В коротких взглядах, которые он бросал на Адоню, читалось нескрываемое пренебрежение…
– Когда тебя пригласили отправиться в замок, ты могла бы переменить это рванье на более приличное платье. Так было бы гораздо лучше, чем выпускать когти и портить физиономии моим людям, – с бокалом в руке направляясь к камину, бросил барон Гондвик.
– Лиента! – все еще с надеждой негромко позвала Адоня.
– Что ты сказала? – Яссон Гондвик чуть приподнял бровь.
– Господин барон, не знакомо ли вам это имя – Лиента?
– Разве есть такое имя? – уголки губ брезгливо скривились. – И какое отношение это имеет к тому, что я сказал?
Адоня не сдержала прерывистого вздоха.
– Простите, господин барон, разумеется, никакого. Что касается… – она сглотнула. – У вашего Рустера слишком богатое воображение. А пока они искали меня, оно разыгралось не на шутку. Видимо, он слишком себя напугал, вот и решил принять меры безопасности. В результате мое платье оказалось порванным. А физиономию он расцарапал о ветки, когда гонялся по лесу за ребенком, мальчик нес еду, а они начали травить его собаками. Кстати, так и не поймали.
– Но ты вовсе не так спокойна, как хочешь казаться. Тебя они тоже напугали? Не волнуйся, здесь тебя никто не тронет.
Лицо Лиенты, такое родное среди чужого, непонятного мира, было холодным и высокомерным. Он небрежно снял с каминной полки колокольчик и коротко позвонил.
– Сейчас тебя проводят в приготовленную комнату. Там есть все необходимое.
– Необходимое – для чего, мой господин?
– Чтобы жить здесь некоторое время, – рассеяно обронил барон Гондвик. – Тебе не сказали?
– Вы ничего не хотите мне объяснить?
– Узнаешь в свое время. Ступай.
Кто-то легко тронул Адоню за локоть, она обернулась. Высокий худой старик молча повернулся к ней спиной и пошел к двери.
Он вел ее по узким галереям мимо высоких стрельчатых окон с витражами, которые сейчас вычернила ночь. Они спускались и поднимались по легким винтовым лестницам и старик заботливо светил Адоне под ноги на крутых ступенях.
Протяженность длинных коридоров делили декоративные арки, зрительно укорачивая их. Металлические шандалы со свечами казались рожденными не на наковальне, а произведением искусных кружевниц. Стены были убраны нежными драпировками, воздушными батиками и роскошными гобеленами. Всюду радовала взгляд буйная зелень. Внутреннее убранство помещений свидетельствовало о роскоши. Но грань, за которой начиналась вычурность, была соблюдена очень точно и нигде не нарушена, что заявляло – вкусу и чувству меры неприветливого хозяина Рекинхольма надо отдать должное.
Впрочем, все это Адоня рассмотрела гораздо позже. Сейчас она чувствовала только удушливый комок в горле и жгучую горечь в сердце. Лиента – не друг ей в этом мире. Только теперь она дала себе отчет в том, что недавно, размышляя о Лиенте и допуская любую возможность, она все же не верила в худшее. И вот теперь с этим надо согласиться. Более того, надо признаться, что в его высокомерии и снобизме сквозила откровенная враждебность. Это страшно. Адоня слишком хорошо знала Лиенту, чтобы понимать – такого врага надо бояться.
Пламя свечей трепетало на сквозняках, и сухая ладонь старика прикрывала его. Теперь они были уже в другом крыле замка. Здесь отсутствовало изящество хозяйской половины, зато все подчеркивало простоту и добротность. Здесь жила прислуга.
Старик толкнул низкую дверь, и они вошли в маленькую темную комнату. Он поставил на стол подсвечник, молча поклонился Адоне и вышел. За все время он не промолвил ни слова.
Она осталась в одиночестве и тишине – толстые стены гасили все звуки. Адоня подошла к маленькому оконцу, толкнула створки. В лицо нежно и ароматно дохнула ночь. Отсюда была видна только часть широкой замковой стены, по которой прохаживались часовые. Закрепленные на стене факелы своим светом образовывали колеблющиеся сферы. Время от времени часовые проходили сквозь них. Справа можно было рассмотреть остроконечную крышу угловой сторожевой башни – ее силуэт чернел на фоне неба.
Оцепенев, Адоня смотрела в ночь. Сознание Лиенты трансформировалось, он не помнит прошлого. Где искать этому причину? Новое, что успел он продемонстрировать ей, – от него это идет? "Нет", – ответила себе Адоня. Если принять, что этот мир вскрывает подсознание и здесь проявляется "внутренний" человек, так не было в Лиенте этой черной изнанки, не его это, ей ли не знать. Значит, как ей "навязано" ведовство, так ему – иное сознание? Чье сознание, чья воля с такой легкостью манипулирует ею и Лиентой? Какими силами? С какой целью? На нее и Лиенту воздействие идет разное. Лиента был совершенно незащищен и оказался измененным в гораздо большей степени: изменилась личность, сущность его, имя. Она сохранила себя гораздо больше и в какой-то мере может сопротивляться. Адоня была почти уверена, что может уйти отсюда, если захочет. Трижды ее отчаянное желание вернуться совпадало с возвращением. Значит, когда она всеми чувствами, всеми силами души начинала рваться из этого мира, он не мог удержать ее. Разумеется, это могло быть совпадением. Но… в последний раз она оказалась здесь по своей воле – в ту минуту, когда решила, что должна пойти за Лиентой.
Адоня вздрогнула от мертвящей тишины и одиночества. Она почувствовала себя так, будто ее заперли в склепе. Недоуменно обвела глазами маленькую комнатку и почувствовала холод, он шел от стен. Но это был не физический холод – что-то другое. Она заставила себя выйти из оцепенения, вернуться к действительности. С лица ее ушла отрешенность. Нет, ей не показалось… Камни Рекинхольма были мертвыми, от них пахло нежитью. Замок не имел души.
Камни, с которыми Адоня прежде имела дело, всегда были полны жизни. Они могли хранить энергию Солнца и около них отогревались сердца. Камни, напоенные Луной или силой текучей воды, наоборот, приносили облегчение в жаркий день или в горячечном бреду. У камней был поразительно разный характер: Адоня знала добрые камни, им нравилось приносить людям удачу, хранить от невзгод; знала капризные – они были очень переменчивы, и их чуть ли не всякий раз приходилось открывать заново; знала магические камни, они тщательно хранили свою тайну, доверяясь только посвященным, и при любых обстоятельствах оставались независимыми и загадочными. В Рекинхольме жили камни-вампиры.
Адоня напитала ладони теплом трепетного огонька свечи.
– Силы Огня живого! Призываю вас не жаром буйным, не чадом дымным – теплом благодатным в каменья сырые дохните. Великие Духи огня, спалите алчь и злобу, гоните прочь нежить черную, сер-камня душу очарованную будите… – уроненные в живое тепло ладоней, ожили слова, окрепли силой необоримой, стали заклятием.
Повела Адоня округ себя – и каменные стены задышали теплом, почудилось, будто только что узкая комнатка была залита жарким летним солнцем.
* * *
Прошел день, и другой, и третий. Ей исправно приносили еду три раза в день, воду для умывания, забирали порожние чашки и миски, зажигали свечи по вечерам… Но этим и ограничивалось общение Адони с обитателями замка. С ней никто не спешил встретиться, что-либо объяснить ей о причине, по которой ее столь бесцеремонно доставили в замок, ни у кого не возникало в ней надобности. Странно было такое отношение к вынужденной гостье, которая вроде бы и не нужна никому. Но Адоня чувствовала – в тишине вокруг нее не было покоя. Тишина была подобна тому затишью, полному напряженного ожидания, которое бывает накануне События. Но чего ожидали в замке? Задавая себе этот вопрос, Адоня ничего не предпринимала, чтобы проникнуть в суть происходящего вокруг нее. Она подождет. Лиента сказал: "Узнаешь в свое время". Разумеется, так и будет, ведь зачем-то она нужна здесь. А события торопить никогда не надо, все приходит в свой черед, и нетерпение – не признак большого ума. Надо дать время, чтобы событие сформировалось. Незрелый плод чаще всего приносит разочарование и хорошо еще, если не ядовит.
Адоня была благодарна Лиенте за то, что при явном недоброжелательстве он не ограничил ее свободы, и она имела возможность беспрепятственно гулять по всему замку за исключением половины хозяина и близких ему людей. Вход в те помещения охранялся круглосуточно.
С Лиентой после той первой встречи она тоже не виделась, хотя он очень нужен был ей. Адоня просто хотела увидеть его. И пусть он будет холоден с ней – не его это вина, она знает. Просто увидеть лицо, глаза, голос его услышать. В этом, чуждом и враждебном им обоим мире, Адоня почувствовала, как ей дорог Лиента, почувствовала близость, которой никогда не ощущала к нему прежде. И если даже в каком-то самом далеком уголке ее души недавно еще оставалась обида на него или просто горечью отдавали воспоминания о прошлом, то теперь это ушло безвозвратно. Теперь ей было жаль его, сильного, бесстрастного, невозмутимого и такого ранимого. И она ведь тоже больно ранила его, тоже заставляла страдать. Как хотела бы она ласково провести ладонью по его лбу и сказать: "Не вспоминай ни о чем, не было ничего. Забудь, как забыла я." Любовь и сострадание испытывала она сейчас к Лиенте, и они становились еще острее оттого, что встретиться они должны были как враги. Впрочем, до сих пор враждебность Лиенты никак не проявилась, Адоня не ощущала с его стороны никакого интереса к себе, как будто он забыл о ее существовании. Поэтому ее желание встретиться с Лиентой ограничилось тем, что она дважды увидела его издали. В первый раз он, видимо, вернулся с конной прогулки, был в хорошем настроении и что-то со смехом говорил своему спутнику. Во второй раз Адоня его увидела, когда он озабоченно и быстро пересек двор и вошел в какую-то дверь.
Родовой замок Яссона Гондвика по-прежнему был Адоне не по душе. Какая из двух жизней порождала сейчас в ней ощущение задавленности толстыми стенами? Из какой жизни шла тоска по солнечному лесу, звенящему от птичьего щебета, по привольному, медовому запаху полей, по вольному ветру, на пути которого не встают каменные стены? Две жизни сошлись в одной точке, и Адоня уже не пыталась, да и не могла их разделить.
И какая разница, каким чутьем она понимает, что замок недобрый, что не любит он людей, живущих в нем? Но ведь он не обладает свободной волей, значит, не сам по себе он стал таким. В таком случае, чья недобрая воля над ним? Адоня чувствовала, что источник многих загадок где-то близко. Об этом говорил вампиризм камней, недоброжелательство и тревожное ожидание, разлитые в атмосфере и то, что кто-то в замке все же нуждался в ней.
Про замок она многое поняла благодаря интересной способности, которую она в себе обнаружила: теперь при самой первой встрече с чем бы то ни было, будь то человек, или дом, или лес, Адоня узнавала их каким-то внутренним чутьем.
Может быть, она ощущала их душу, их скрытую сущность и это выливалось в мыслеобраз, отражающий самую суть явления.
Так старого слугу Консэля она увидела седым псом, умным и добрым, до последней кровинки преданным любимому хозяину, но при этом очень печальным.
Рекинхольмский замок неизменно виделся Адоне оплетенным сетью черной паутины. Но самого паука она не видела. Впрочем, присутствие свое он все же обнаружил.
Однажды она забрела в оружейную залу. На огромных гобеленах, закрывающих стены от пола до потолка, изображались сцены охоты и сражений. Здесь же размещалась богатейшая коллекция всевозможного оружия. Клинки кинжалов, мечей, метательных ножей мерцали холодными бликами. Тускло отсвечивали стволы пистолей и мушкетов. Стрелы целили в потолок тщательно отточенными остриями. Тетивы арбалетов вздрагивали, как чуткие нервы. В грациозной лености изогнув свои изящные тела, покоились луки в налучьях. Оружие разных времен и многих народов окружало Адоню. Оно было даже красивым: приклады, эфесы, гарды, выполненные первоклассными мастерами-оружейниками, блистали тонкой резьбой, гравировкой и инкрустациями. Драгоценные камни испускали колкое разноцветье лучей.
Адоня была благодарна Лиенте за то, что при явном недоброжелательстве он не ограничил ее свободы, и она имела возможность беспрепятственно гулять по всему замку за исключением половины хозяина и близких ему людей. Вход в те помещения охранялся круглосуточно.
С Лиентой после той первой встречи она тоже не виделась, хотя он очень нужен был ей. Адоня просто хотела увидеть его. И пусть он будет холоден с ней – не его это вина, она знает. Просто увидеть лицо, глаза, голос его услышать. В этом, чуждом и враждебном им обоим мире, Адоня почувствовала, как ей дорог Лиента, почувствовала близость, которой никогда не ощущала к нему прежде. И если даже в каком-то самом далеком уголке ее души недавно еще оставалась обида на него или просто горечью отдавали воспоминания о прошлом, то теперь это ушло безвозвратно. Теперь ей было жаль его, сильного, бесстрастного, невозмутимого и такого ранимого. И она ведь тоже больно ранила его, тоже заставляла страдать. Как хотела бы она ласково провести ладонью по его лбу и сказать: "Не вспоминай ни о чем, не было ничего. Забудь, как забыла я." Любовь и сострадание испытывала она сейчас к Лиенте, и они становились еще острее оттого, что встретиться они должны были как враги. Впрочем, до сих пор враждебность Лиенты никак не проявилась, Адоня не ощущала с его стороны никакого интереса к себе, как будто он забыл о ее существовании. Поэтому ее желание встретиться с Лиентой ограничилось тем, что она дважды увидела его издали. В первый раз он, видимо, вернулся с конной прогулки, был в хорошем настроении и что-то со смехом говорил своему спутнику. Во второй раз Адоня его увидела, когда он озабоченно и быстро пересек двор и вошел в какую-то дверь.
Родовой замок Яссона Гондвика по-прежнему был Адоне не по душе. Какая из двух жизней порождала сейчас в ней ощущение задавленности толстыми стенами? Из какой жизни шла тоска по солнечному лесу, звенящему от птичьего щебета, по привольному, медовому запаху полей, по вольному ветру, на пути которого не встают каменные стены? Две жизни сошлись в одной точке, и Адоня уже не пыталась, да и не могла их разделить.
И какая разница, каким чутьем она понимает, что замок недобрый, что не любит он людей, живущих в нем? Но ведь он не обладает свободной волей, значит, не сам по себе он стал таким. В таком случае, чья недобрая воля над ним? Адоня чувствовала, что источник многих загадок где-то близко. Об этом говорил вампиризм камней, недоброжелательство и тревожное ожидание, разлитые в атмосфере и то, что кто-то в замке все же нуждался в ней.
Про замок она многое поняла благодаря интересной способности, которую она в себе обнаружила: теперь при самой первой встрече с чем бы то ни было, будь то человек, или дом, или лес, Адоня узнавала их каким-то внутренним чутьем.
Может быть, она ощущала их душу, их скрытую сущность и это выливалось в мыслеобраз, отражающий самую суть явления.
Так старого слугу Консэля она увидела седым псом, умным и добрым, до последней кровинки преданным любимому хозяину, но при этом очень печальным.
Рекинхольмский замок неизменно виделся Адоне оплетенным сетью черной паутины. Но самого паука она не видела. Впрочем, присутствие свое он все же обнаружил.
Однажды она забрела в оружейную залу. На огромных гобеленах, закрывающих стены от пола до потолка, изображались сцены охоты и сражений. Здесь же размещалась богатейшая коллекция всевозможного оружия. Клинки кинжалов, мечей, метательных ножей мерцали холодными бликами. Тускло отсвечивали стволы пистолей и мушкетов. Стрелы целили в потолок тщательно отточенными остриями. Тетивы арбалетов вздрагивали, как чуткие нервы. В грациозной лености изогнув свои изящные тела, покоились луки в налучьях. Оружие разных времен и многих народов окружало Адоню. Оно было даже красивым: приклады, эфесы, гарды, выполненные первоклассными мастерами-оружейниками, блистали тонкой резьбой, гравировкой и инкрустациями. Драгоценные камни испускали колкое разноцветье лучей.