"Ничего ценного я не видел: все грязное, липкое... К тому же, запах..."
Не без труда отыскав шофера, который вывозил мусор, я выяснил у него примерное расположение того места на свалке, куда были свалены картины из подвала комиссионки. Затем организовал из промышлявших на свалке бомжей поисковую команду и приступил к раскопкам. Довольно быстро мы отрыли когда-то принадлежавшие Павлу Мироновичу Деволантову стулья, кресло, стол... Разумеется, все было поломано, местами обгоревшее. Но ни картин, ни их рамок найти не удалось. После двух дней безрезультатных поисков, я принял решение об их прекращении и, согласно ранее достигнутой договоренности, расплатился с бомжами пятидесятидолларовой купюрой. Удрученный, я уже собирался уходить восвояси, но тут их местный "пахан", нагло улыбаясь, потребовал от меня еще пятьдесят долларов в обмен на информацию о судьбе искомых мною картин. Заполучив требуемую сумму, он тут же, под утвердительные кивки своих товарищей, поведал историю о том, что картины будто бы лично им "отреставрированы" (помыты водой) и проданы в городе за все те же пятьдесят долларов одному американцу. Откуда он определил, что именно американцу, а не шведу и не немцу, "пахан" вразумительно объяснить не смог.
- Оно так было видно, что американец...
- А зачем мы впятером копались в этой куче мусора, если ты знал, что картин здесь нет?
- А вы сказали, что надо искать...
"Пахан" довольно точно описал, как выглядели сами картины, но ни фамилии, ни имени "американца" назвать не смог.
Возвратившись в город, я предпринял ряд шагов по поиску "американца" и пропавших картин: дал объявления в газетах, обратился за помощью к знакомым в таможенную службу и полицию. Все было бесполезно. Я уже полагал, что оборвана последняя нить, незримо связывавшая меня с художником из Мологи и его юной спутницей, но...
Весной этого года мне случилось, в качестве переводчика, отправиться с группой бизнесменов в Нью-Йорк. После завершения официальной части визита, хозяева организовали для нас ряд экскурсий по городу и, в том числе, на остров Эллис в Музей эмиграции.
Если монумент Свободы - символ Америки, то расположенный неподалеку от него на острове Эллис Музей эмиграции - ключ к пониманию ее сердца. Ибо американцы - это нация эмигрантов. За исключением коренных жителей Америки, индейцев, численность которых не превышает двух процентов от всего населения США, остальные американцы потомки тех, кто добровольно или вынужденно покинул свою историческую родину. Америка стала новой родиной для миллионов англичан, французов, немцев, жителей африканского континента, китайцев, русских, поляков, евреев... Здесь не сшибают топорами вывески с домов, даже если на них вместо латинских букв иероглифы. В Китайском квартале Нью-Йорка в телефонных будках спокойно лежат телефонные справочники на китайском языке. На Брайтоне бросается в глаза обилие русских надписей. Некоторые продавцы в магазинах с трудом изъясняются по-английски. Но никто, ни один государственный чиновник не может потребовать от владельца частного магазина, чтобы тот уволил своих продавцов за их плохой английский. Нет в Америке такого закона, и все тут! Для прибывших из Эстонии неэстонцев все это кажется сказкой.
Впрочем, я отвлекся. Вернемся на остров Эллис. Через расположенный когда-то на нем фильтрационный лагерь проходили сотни тысяч эмигрантов, бежавших со всех концов света от войн, погромов, диктаторских режимов в Америку. На огромной карте США, возле которой всегда толпятся экскурсанты, можно увидеть, в какие из сорока девяти штатов переселилось больше всего беженцев из той или иной страны. Для этого необходимо просто нажать кнопочку с соответствующим названием. Я нажал кнопку "Россия", и по всей карте рядом с названиями всех сорока девяти штатов загорелись пяти-шестизначные цифры...
Впрочем, я снова отвлекся. О музее можно рассказывать часами. Экскурсия уже подходила к завершению, когда гид обратил мое внимание на обычный компьютер, по которому любой желающий может узнать адреса и телефоны любого интересующего его человека, прибывшего в США через фильтрационный лагерь острова Эллис. Я набрал наугад на клавиатуре несколько знакомых фамилий: авось, у кого-то из моих друзей окажутся родственники в Америке? Потом вспомнил звучавшие в рассказах Павла Мироновича фамилии мологжан. После набора фамилии Насти, "oglinna", экран на секунду погас, а затем... на нем появилась небольшая табличка с фотографией пожилой миловидной женщины. Сбоку от фотографии было написано: "nastaasija Voglina, b., 1923, 02, 11, Russian." Далее шла информация о месте ее проживания в США, телефон...
Наверное, выражение моего лица было достаточно необычным. Как тогда, в комиссионке, в день моего знакомства с Павлом Мироновичем Деволантовым, я почувствовал, что нахожусь в центре всеобщего внимания. Бизнесмены вместе с гидом уже давно вышли из здания музея. Вокруг меня находились совершенно незнакомые люди, но по их взглядам, по их улыбкам, я видел, что они все всё понимают и желают мне добра...
- Can I help you?57) - обратился ко мне подошедший откуда-то сбоку невысокий плотный американец средних лет.
- Thanks. That's O.K.
- If you find some relatives or acquaintance you can connect with them from our office by telephone or send e-mail just now.58)
Нет, я не был готов разговаривать с ней прямо сейчас. Я должен был прийти в себя, собраться с мыслями.
- Thank you very much, - поблагодарил я доброжелательного господина. I am not ready... I call to her a little later...59)
Сквозь тонкую пелену морщинок с экрана дисплея на меня смотрело лицо той юной мологжанки, портрет которой когда-то висел в подвале таллиннской комиссионки. В памяти вновь оживали рассказы Павла Мироновича о Мологской трагедии, о художниках, замысливших силой своего искусства спасти город от гибели...
Вечером, отказавшись от похода в один из самых знаменитых бродвейских театров, я закрылся в номере гостиницы и, собравшись с духом, наконец позвонил Анастасии Воглиной. На другом конце провода долго никто не брал трубку. Я уже со страхом подумал, что в ее далеком калифорнийском доме сейчас никого нет, когда гудки наконец прекратились и немного надтреснутый женский голос произнес:
- Speaking...60)
Это был ее голос. Я никогда раньше его не слышал, но сразу проникся уверенностью, что это она. Ни какая-нибудь другая женщина: ни подруга, ни соседка, ни домработница, а именно она - Анастасия Воглина. Этот голос мог принадлежать только ей.
- Здравствуйте, - сказал я по-русски и замолчал.
- Who is it?61)
В ее голосе прозвучала встревоженность.
Стараясь по возможности говорить спокойно, я коротко представился ей, рассказал о моем знакомстве с Павлом Мироновичем, о нем самом.
Она слушала. В паузах моего рассказа между двумя телефонными трубками повисала тишина, в которой, мне казалось, я слышал биение ее сердца. Она не произносила ни слова, не переспрашивала, не кашляла, не дышала в трубку, но я знал, что она напряженно слушает.
Когда основная информация было передана, я сообщил ей после небольшой паузы, что утром через Копенгаген улетаю в Таллинн.
Она неожиданно расплакалась. Я понял это по тому, как дрожал ее голос, когда она произнесла первую фразу по-русски:
- Не уезжайте... Я приеду в Нью-Йорк...
Минуту спустя, с легким американским акцентом, она продолжила:
- Я позвоню Вам с аэропорта... Пожалуйста, дождитесь моего звонка... Мы должны обязательно встретиться...
Боже мой! Конечно, я до последней минуты буду ждать ее звонка. Если понадобится, буду всю ночь сидеть на стуле возле телефона!
Я ждал ее звонка, закрывшись в номере гостиницы, до семи часов утра. Я рисковал опоздать на самолет. Она не приехала. Не позвонила.
В аэропорту Кеннеди я набрал номер ее телефона, чтобы попрощаться. Безрезультатно: к телефону никто не подошел. Я подбежал к гейту62) на Копенгаген в то время, когда вся наша группа уже прошла в самолет. Возле стойки регистрации оставалось всего пять человек. Я встал в очередь, оглянулся по сторонам и вдруг увидел недалеко от себя пожилую худощавую американку в толстых роговых очках. Наши взгляды встретились. Она шагнула мне навстречу и полувопросительно произнесла:
- Андрей...?
- Вы...- растеряно ответил я и тоже шагнул к ней.
И уже оба не сомневаясь в реальности встречи, мы неожиданно обнялись.
Посадка на самолет должна была вот-вот закончиться, а нам так много нужно было сказать друг другу, так много услышать... От всего ее облика на меня повеяло полузабытым с детства домашним теплом. Мысли и чувства перемешались. Я уже не мог просто так от нее улететь.
Она по-матерински погладила мои волосы, затем легонько подтолкнула к регистрационной стойке:
- Иди. Я сейчас.
Тотчас отошла к стоявшим в глубине небольшого бара рядам пластмассовых кресел и вернулась, катя позади себя за кожаный ремешок вместительных размеров чемодан.
Я не мог понять, что все это значит. Анастасия Воглина, превратившись в обычную деловую американку, встала позади меня к стойке и подала служащему аэропорта паспорт с вложенным в него авиабилетом. До моего сознания дошло, что мы летим вместе. Поразительно, как быстро, за одну ночь, она успела собраться в такую дальнюю дорогу, долететь из Калифорнии до Нью-Йорка, оформить визу, приобрести билет до Копенгагена... Или до Таллинна?!
- Оказывается, граждане Америки могут ездить в Эстонию без виз, предупреждая мои вопросы пояснила она. - Я вчера навела справки, заказала билеты, но в спешке, уходя из дома, забыла на секретере записку с номером твоего телефона, поэтому не позвонила. Извини.
Мы вместе прошли в самолет. В салоне я попросил соседа-бизнесмена поменяться с ней местами. Мы сели рядом. Я что-то начал говорить о погоде, о своих нью-йоркских впечатлениях. Она рассеяно слушала, кивала головой... Но и ее, и мои мысли были очень далеко от тех машинальных, ничего не значащих фраз, которые мы произносили. Наконец, когда огни Восточного побережья остались далеко позади, я нарочито небрежно вытащил из внутреннего кармана пиджака плоскую коробочку с доставшимся мне в наследство от отца кольцом и протянул ее своей спутнице.
- Вот, посмотрите, пожалуйста. Вам не приходилось где-нибудь раньше его видеть?
Она взглянула на кольцо, провела пальцем по зеленым граням изумруда... На ее ресницах, в уголках глаз выступили две маленькие слезинки. Я дотронулся ладонью до ее локтя. Она положила свою ладонь поверх моей, подняла голову и, посмотрев мне в глаза, спросила:
- Он жив? Мы увидим его?
Я чуть сильнее сжал ее локоть, отвел взгляд в сторону, как будто в этом была моя вина, и отрицательно покачал головой:
- Нет. Папа умер.
Слезинки с ее ресниц упали на щеки. Не мигая, она продолжала смотреть на меня, ожидая, что вот сейчас я улыбнусь и скажу, что пошутил, что это все неправда, что мой отец, а ее сын, жив.
Я молчал, опустив вниз голову.
- Твое имя не Андрей Лийв. Твое имя - Андрей Владимирович Сутырин, тихо произнесла она спустя какое-то время.
Я ничего не ответил. Только поднял, наконец, голову, провел подушечками пальцев по влажной морщинистой щеке своей так неожиданно найденной бабушки и положил руку на подлокотник кресла.
Она попросила меня рассказать о моем отце, о том, как мы жили, как он умер, где похоронен...
Я рассказал.
Потом я попросил ее рассказать о том, что произошло с ней и моим дедом, Анатолием Сутыриным, после того, как они были арестованы эстонскими пограничниками.
Ее рассказ был длинным. Он больше касается нас двоих, поэтому нет смысла приводить его здесь целиком. Но чтобы у любопытствующего читателя не возникало законных вопросов: что? как? и почему? я конспективно изложу суть происшедших событий.
Тогда, в январе 1940 года, эстонские власти, спустя пару недель после ареста, передали Анатолия и Настю российским властям. Однако случай помог моим будущим дедушке и бабушке бежать с территории советского погранпункта. Дня три они скитались по лесам, потом добрались до той деревни на Псковщине, в которой жила мать Насти, моя прабабушка, и до декабря 1941 года жили у нее. Помогли построить дом, на огороде работали. Анатолий много рисовал. После того, как Эстония вошла в состав СССР, он ездил в Таллинн, хотел найти Пашу. Однако владелец дома на улице Харью, у которого они когда-то арендовали для жилья подвал, сказал ему, что Паша бежал в Америку и увез картины с собой.
- Владелец просто не хотел лишаться дешевой рабочей силы в лице Паши, поэтому солгал, - высказал я догадку.
- Да, - согласилась бабушка. - Наверно, так оно и было.
В феврале 1941 года Анатолий и Настя сыграли свадьбу. Представляешь, - оживилась в этом месте рассказа бабушка. - Тогда первый раз моя мама разрешила нам с Анатолием лечь вместе спать. Бедная мама, она и не догадывалась, что еще два года назад, в Москве, мы с ним спали вместе. Правда, в Москве он клал посередине кровати свое свернутое в рулон пальто и не поддавался ни на какие провокации. Все говорил, что я еще маленькая: повзрослею, найду себе помоложе, поинтереснее... А я потом плакала в одиночестве. Я уже давно его любила и знала, что любовь дается только один раз, и дает ее человеку Бог!
Уголки ее губ дрогнули, глаза потеплели, как будто она увидела в иллюминаторе несущегося над Атлантикой самолета далекую довоенную российскую деревню, свою маму и молодого красивого мужа, любовь к которому была ей подарена Богом. Потом снова все растворилось в голубых красках неба, уголки губ опустились. Сбиваясь и путаясь в очередности, то забегая вперед, то возвращаясь к уже рассказанному, она поведала о дальнейших событиях.
В декабре 1941 года их деревню сожгли фашисты: кто-то из местных жителей убил ночью немецкого солдата, вот они и решили отомстить. Выбегавших из горящих изб жителей, каратели расстреливали из автоматов. На глазах у Насти убили ее мать, убили соседку и ее кричащего от боли и ужаса годовалого сына. Анатолий с Настей сумели спрятаться в расположенном позади дома леднике и с наступлением сумерек бежать в лес. Со стороны деревни еще долго доносились выстрелы, брань и хохот немецких солдат. Маловероятно, чтобы кто-то из деревенских сумел выжить. Первую ночь они провели в лесу. Под утро рискнули развести небольшой костер, чтобы согреться. Перед тем как идти дальше Анатолий сказал, что теперь у них одна задача - добраться до моря и бежать в Америку.
Они долго шли по каким-то заснеженным дорогам. Неожиданно, почти на месяц раньше предполагаемого срока, у Насти начались схватки. 24 декабря 1941 года на заброшенном хуторе в Южной Эстонии она родила сына Владимира.
Две недели они прожили втроем вдали от всего мира, вдали от войны. Две недели маленького счастья. На большее судьба поскупилась. От избытка увиденных ранее смертей, крови, жестокости, пожаров у Насти начались приступы бессонницы. Она не могла уснуть более чем на десять-пятнадцать минут: едва закрыв глаза, внезапно вскрикивала, просыпалась, наклонялась к сыну и, убедившись, что он рядом, что ничего страшного с ним не произошло, опять засыпала на те же десять-пятнадцать минут. Лишенный качественного питания, сна, покоя, организм не выдержал. Вскоре у нее пропало молоко. Анатолий, наказав жене никуда из дома не выходить, решил разузнать, нет ли поблизости других хуторов или какого-нибудь населенного пункта, где можно купить молока.
Настя ждала его больше суток. Он не вернулся. Ребенок плакал, хватая пустую грудь. Одев оставленную бывшими хозяевами хутора фуфайку, взяв с собой ломоть хлеба, карманные часы Анатолия, подаренное ему Сосулей кольцо, завернув сына в одеяло, Настя ушла из дома. В кухне на столе она оставила записку для Анатолия, чтобы тот ждал ее возвращения.
Утопая в снегу, через час она добралась до большой накатанной машинами дороги, прошла по ней километра три-четыре и, наконец, увидела чуть в стороне небольшой дом.
Насте повезло. Дом оказался обитаемым. Хозяйка, женщина лет сорока по имени Хелли, пригласила ее в жарко протопленную комнату. Дала две стареньких, но чистых простыни для пеленок. Потом принесла козьего молока, обернула хлебный мякиш марлей и, макая эту импровизированную соску в молоко, накормила малыша. Малыш уснул. Хелли угостила Настю гороховым супом, пшенной кашей, земляничным чаем.
Из разговора за чаем Настя узнала, что мужа и сына хозяйки дома мобилизовали в Красную армию. Сами они новоземельцы63). Только-только устроились на новом месте - и тут война. Как оно все дальше обернется?
Анатолия Хелли не видела. Ее дом в сторону Пылва64) ближайший к тому хутору, на котором жили Настя и Анатолий. С дороги его хорошо видно. Мимо ее дома он никак пройти не мог. Может, пошел в противоположную Пылва сторону? Там два хутора сожженных, а потом долго никакого жилья нет. Полдня идти надо. Да, сейчас война, иные люди страшнее зверей стали, но нельзя сразу думать о плохом. Может, заплутал?
В доме Хелли было тепло, уютно. Согревшись, отдохнув, Настя оставила сына на попечение хозяйки дома, и налегке пошла назад, за Анатолием.
Однако в ее отсутствие на заброшенный хутор никто не приходил. Она оставила новую записку с обещанием вернуться еще раз, на следующий день, и нарисовала схему, как Анатолию добраться от хутора до дома Хелли.
Но следующий день ей уже не принадлежал. По дороге назад, когда из-за пригорка уже показался дом Хелли, Настю нагнала колонна машин. В открытых кузовах грузовиков, с бортами наращенными досками до полутораметровой высоты, стояли вплотную друг к другу сотни людей: мужчины, женщины, дети, старики... Позади грузовиков ехал крытый фургон. Когда Настя, пропустив колонну, вновь шагнула с обочины на проезжую часть, фургон внезапно остановился. Из кабины выпрыгнул коренастый мужчина в шерстяном свитере, с автоматом наперевес. Он повернулся к Насте и что-то громко спросил. Настя крикнула в ответ, что, к сожалению, не понимает по-эстонски. Мужчина зло рассмеялся. Произнес еще несколько фраз, в которых несколько раз прозвучало уже знакомое Насте от Хелли слово: "usmajjasaaja"65). Насте показалось, что ее с кем-то путают. Быть может, с Хелли? Мужчина тем временем, не сходя с места, скинул с плеча автомат и, подкрепляя слова движениями ствола, приказал Насте забираться в кабину.
До хутора Хелли было рукой подать. Можно было сказать, что "usmajjasaaja" не она, а Хелли. Но на хуторе вместе с Хелли оставался сын Насти. Как обращаются немецкие каратели с детьми, Настя видела в псковской деревне. Знала она и о том, каковы нравы у советских карающих органов. Ожидать от эстонских карателей милосердия? Она побоялась и поэтому, отводя беду от сына, молча выполнила приказ.
Спустя полчаса или чуть больше колонна прибыла на огороженную дощатым забором территорию каких-то складов. Всех арестованных построили в шеренгу по одному. Из общей массы, руководствуясь "национальным" чутьем, выделили евреев и, погрузив снова на один из грузовиков, увезли. Остальных людей рассортировали по складским ангарам.
В течение недели на территорию складов прибыло еще три партии арестованных. В одном из грузовиков Настя увидела Анатолия. Она крикнула ему, он тоже увидел ее. Встретиться им удалось на следующий день во время построения, но всего лишь на полчаса.
Анатолий рассказал, что его схватили и связали хозяева первого же хутора, у которых он пришел просить помощи. Ночью он бежал. Вернулся на заброшенный хутор, прочитал записку и по нарисованной Настей схеме пошел искать дом Хелли. Нашел, но дверь в дом ему открыли "лесные братья". По их разговорам он понял, что они ждали хозяйку, чтобы арестовать ее. Вероятно, она сумела заранее узнать об их планах и бежать из дома.
"Эстонцы, начиная с сорокового года, бегут в Америку. Они знают пути. Жить в охваченной безумием Европе могут только безумцы. Нас с тобой сейчас разлучат. Говорят, что женщин угонят в Германию, а с мужчинами будут разбираться: нет ли переодетых красноармейцев или бойцов истребительных батальонов66). С этого лагеря мы убежать вдвоем не сможем. Но ты должна знать, что я люблю тебя, люблю нашего маленького сына. Я обязательно сбегу от эстонских нацистов, найду сына и попытаюсь увезти его в Америку, если этого еще не сделала Хелли. Там он будет в безопасности. Там живет Паша Деволантов. Там я буду ждать тебя. Беги, беги в Америку при первой же возможности!" - наказал Насте Анатолий.
Через неделю Настю и более сотни других женщин, погрузив в вагон-теплушку, отправили в Германию. Не было ни суда, ни следствия, ни обвинения, ни приговора, ни срока. Соблюдение всех этих формальностей в отношении людей неарийской расы считалось излишеством.
В Германии Настю ждали нищенское существование, четырнадцатичасовой рабочий день, унижения, постоянный страх физического уничтожения за любую провинность, включая болезнь или легкое недомогание.
Потом пришли войска союзников, пришла Победа. По договору со Сталиным, угнанные в Германию советские граждане подлежали возвращению в Советский Союз. Настя не хотела возвращаться. Улучшив момент, она бежала и после долгих скитаний добралась до вожделенных берегов Америки.
За иллюминатором самолета простираются заснеженные барханы облаков. Местами они вздымаются вверх, образуя причудливые воздушные замки, местами разбегаются друг от друга в стороны, и тогда в обрамлении их рваных краев открывается Атлантика. Атлантика, которую однажды в трюме крохотного суденышка моя бабушка, тогда еще совсем молодая Настя Воглина, пересекла в надежде встретиться на другом берегу с сыном, с мужем, с Хелли, с Пашей Деволантовым... Теперь в салоне комфортабельного авиалайнера она пересекает ее второй раз. Пересекает, чтобы встретиться с памятью о них, с памятью о Мологе...
Примечания.
57. - Могу ли я чем-нибудь помочь? (англ.)
58. - Благодарю. Со мной все в порядке. - Если Вы нашли родственников или знакомых, Вы можете прямо сейчас установить с ними контакт из нашего офиса по телефону или при помощи электронной почты. (англ.)
59. - Благодарю. - Я не готов... Я позвоню ей позже. (англ.)
60. - Слушаю. (англ.)
61. - Кто это? (англ.)
62. Гейт . (англ. - gate) - В аэропорту, имеющий порядковый номер выход на посадку.
63. Новоземельцы - лица, получившие наделы земли в результате проведенной в Эстонии реформы земельной собственности. Декларация об объявлении земли всенародным достоянием была принята Государственной думой Эстонии 23 июля 1940 года. В ходе земельной реформы (1940 -1941) размеры площадей крестьянских хозяйств были ограничены до 30 га. Почти 50 тысячам безземельным и малоземельным крестьян было передано в пользование более 340 тысяч гектаров земли. В соответствии с теорией и практикой социализма, чтобы дать землю одним, надо было отобрать ее у других Завершающим аккордом передела собственности стало принудительное переселение в Сибирь 14 июня 1941 года около 10 тысяч человек. Прямым результатом этой акции явилось массовое бегство людей в лес. Одни бежали, чтобы укрыться от репрессий, другие, названные впоследствии лесными братьями, - чтобы мстить. Новоземельцы оказались в числе первых жертв лесных братьев. Зимой 1941 1942 отряды "мстителей" были разоружены немцами. Большинство братьев вступило добровольцами в войска Вермахта или пошло на службу в полицию. Всего в период немецкой оккупации на территории Эстонии было уничтожено более 61 тысячи мирных граждан (в том числе граждан иностранных государств) и 64 тысячи советских военнопленных. ("Советская Эстония" энциклопедический справочник, Таллинн, "Варгус", 1979, стр. 82) По свидетельствам очевидцев, проведение карательных акций против мирного населения фашисты в основном доверяли своим эстонским помощникам.
64. Пылва - поселок городского типа в Южной Эстонии.
65. Uusmaasaaja - новоземелец (эст.)
66. Истребительные батальоны - военизированные добровольческие формирования, создаваемые в начале войны для борьбы с лесными братьями. Участвовали также совместно с частями Красной армии в боях против наступающих фашистских войск.
Глава двадцать первая
Что такое красота? Если это свойство объектов и явлений материального мира, то почему один человек ее замечает, а другой нет? И вообще - нужна ли она человеку? Красотой не будешь сыт, она не укроет от ветра, не защитит от опасности...
Может, ее вовсе не существует? Так, придумали люди какое-то непонятно что обозначающее слово. Каждый по-своему его толкует, а никакого конкретного содержания у него и нет? Ведь красоту нельзя потрогать, увидеть, услышать, обонять, попробовать на вкус. Она нематериальна. Значит, ее действительно не существует как объекта, как конкретного свойства чего-либо. Если кто-то и говорит: "Ах, какая прекрасная картина!", то это отнюдь не означает, что рядом стоящие такого же мнения. Спросите двух поклонников живописи: "Где или в чем вы увидели на этой картине красоту?", и Вы услышите два разных ответа. В одном доме на одной лестничной клетке живут два человека, работают в одной организации, по вечерам смотрят одни и те же телепередачи, женаты на близняшках(!) - для одного весь мир прекрасен, для другого - переполнен мерзостью.
И тем не менее, красота существует. Существует вопреки всякой логике. Более того, только вне логики она и может рождаться - что может быть более несопоставимым, чем красота и голый расчет? Красота постигается на основе непосредственного усмотрения: "Это красиво". Всё. Cлова помогают понять лишь косвенные причины. Словами не объяснишь, почему именно сейчас, именно при восприятии этого объекта, явления, человеческого поступка, именно у этого человека сердце пронзило ощущением красоты происходящего, видимого, слышимого, осязаемого. Потому что главная причина этого ощущения находится за пределами материальных явлений. Она неосязаема органами чувств. (Коровам глубоко безразличны и нежная голубизна поднимающегося от реки тумана, и пение соловья, и полные неизъяснимого очарования встречи с местами своей юности, и ощущение исторической связи с жившими здесь до тебя людьми). Она существует в мире идей и открывается лишь тому, кто жаждет ее увидеть, кто еще способен хоть на миг очистить свое сердце от злых или суетных помыслов, способен погрузиться сознанием в глубины идеального мира. Ибо восприятие красоты возникает в сознании из глубин человеческого "Я" как интуитивное видение человеком во внешнем мире результатов действия той единой для всего мироздания силы любви, которая переполняет его самого.
Не без труда отыскав шофера, который вывозил мусор, я выяснил у него примерное расположение того места на свалке, куда были свалены картины из подвала комиссионки. Затем организовал из промышлявших на свалке бомжей поисковую команду и приступил к раскопкам. Довольно быстро мы отрыли когда-то принадлежавшие Павлу Мироновичу Деволантову стулья, кресло, стол... Разумеется, все было поломано, местами обгоревшее. Но ни картин, ни их рамок найти не удалось. После двух дней безрезультатных поисков, я принял решение об их прекращении и, согласно ранее достигнутой договоренности, расплатился с бомжами пятидесятидолларовой купюрой. Удрученный, я уже собирался уходить восвояси, но тут их местный "пахан", нагло улыбаясь, потребовал от меня еще пятьдесят долларов в обмен на информацию о судьбе искомых мною картин. Заполучив требуемую сумму, он тут же, под утвердительные кивки своих товарищей, поведал историю о том, что картины будто бы лично им "отреставрированы" (помыты водой) и проданы в городе за все те же пятьдесят долларов одному американцу. Откуда он определил, что именно американцу, а не шведу и не немцу, "пахан" вразумительно объяснить не смог.
- Оно так было видно, что американец...
- А зачем мы впятером копались в этой куче мусора, если ты знал, что картин здесь нет?
- А вы сказали, что надо искать...
"Пахан" довольно точно описал, как выглядели сами картины, но ни фамилии, ни имени "американца" назвать не смог.
Возвратившись в город, я предпринял ряд шагов по поиску "американца" и пропавших картин: дал объявления в газетах, обратился за помощью к знакомым в таможенную службу и полицию. Все было бесполезно. Я уже полагал, что оборвана последняя нить, незримо связывавшая меня с художником из Мологи и его юной спутницей, но...
Весной этого года мне случилось, в качестве переводчика, отправиться с группой бизнесменов в Нью-Йорк. После завершения официальной части визита, хозяева организовали для нас ряд экскурсий по городу и, в том числе, на остров Эллис в Музей эмиграции.
Если монумент Свободы - символ Америки, то расположенный неподалеку от него на острове Эллис Музей эмиграции - ключ к пониманию ее сердца. Ибо американцы - это нация эмигрантов. За исключением коренных жителей Америки, индейцев, численность которых не превышает двух процентов от всего населения США, остальные американцы потомки тех, кто добровольно или вынужденно покинул свою историческую родину. Америка стала новой родиной для миллионов англичан, французов, немцев, жителей африканского континента, китайцев, русских, поляков, евреев... Здесь не сшибают топорами вывески с домов, даже если на них вместо латинских букв иероглифы. В Китайском квартале Нью-Йорка в телефонных будках спокойно лежат телефонные справочники на китайском языке. На Брайтоне бросается в глаза обилие русских надписей. Некоторые продавцы в магазинах с трудом изъясняются по-английски. Но никто, ни один государственный чиновник не может потребовать от владельца частного магазина, чтобы тот уволил своих продавцов за их плохой английский. Нет в Америке такого закона, и все тут! Для прибывших из Эстонии неэстонцев все это кажется сказкой.
Впрочем, я отвлекся. Вернемся на остров Эллис. Через расположенный когда-то на нем фильтрационный лагерь проходили сотни тысяч эмигрантов, бежавших со всех концов света от войн, погромов, диктаторских режимов в Америку. На огромной карте США, возле которой всегда толпятся экскурсанты, можно увидеть, в какие из сорока девяти штатов переселилось больше всего беженцев из той или иной страны. Для этого необходимо просто нажать кнопочку с соответствующим названием. Я нажал кнопку "Россия", и по всей карте рядом с названиями всех сорока девяти штатов загорелись пяти-шестизначные цифры...
Впрочем, я снова отвлекся. О музее можно рассказывать часами. Экскурсия уже подходила к завершению, когда гид обратил мое внимание на обычный компьютер, по которому любой желающий может узнать адреса и телефоны любого интересующего его человека, прибывшего в США через фильтрационный лагерь острова Эллис. Я набрал наугад на клавиатуре несколько знакомых фамилий: авось, у кого-то из моих друзей окажутся родственники в Америке? Потом вспомнил звучавшие в рассказах Павла Мироновича фамилии мологжан. После набора фамилии Насти, "oglinna", экран на секунду погас, а затем... на нем появилась небольшая табличка с фотографией пожилой миловидной женщины. Сбоку от фотографии было написано: "nastaasija Voglina, b., 1923, 02, 11, Russian." Далее шла информация о месте ее проживания в США, телефон...
Наверное, выражение моего лица было достаточно необычным. Как тогда, в комиссионке, в день моего знакомства с Павлом Мироновичем Деволантовым, я почувствовал, что нахожусь в центре всеобщего внимания. Бизнесмены вместе с гидом уже давно вышли из здания музея. Вокруг меня находились совершенно незнакомые люди, но по их взглядам, по их улыбкам, я видел, что они все всё понимают и желают мне добра...
- Can I help you?57) - обратился ко мне подошедший откуда-то сбоку невысокий плотный американец средних лет.
- Thanks. That's O.K.
- If you find some relatives or acquaintance you can connect with them from our office by telephone or send e-mail just now.58)
Нет, я не был готов разговаривать с ней прямо сейчас. Я должен был прийти в себя, собраться с мыслями.
- Thank you very much, - поблагодарил я доброжелательного господина. I am not ready... I call to her a little later...59)
Сквозь тонкую пелену морщинок с экрана дисплея на меня смотрело лицо той юной мологжанки, портрет которой когда-то висел в подвале таллиннской комиссионки. В памяти вновь оживали рассказы Павла Мироновича о Мологской трагедии, о художниках, замысливших силой своего искусства спасти город от гибели...
Вечером, отказавшись от похода в один из самых знаменитых бродвейских театров, я закрылся в номере гостиницы и, собравшись с духом, наконец позвонил Анастасии Воглиной. На другом конце провода долго никто не брал трубку. Я уже со страхом подумал, что в ее далеком калифорнийском доме сейчас никого нет, когда гудки наконец прекратились и немного надтреснутый женский голос произнес:
- Speaking...60)
Это был ее голос. Я никогда раньше его не слышал, но сразу проникся уверенностью, что это она. Ни какая-нибудь другая женщина: ни подруга, ни соседка, ни домработница, а именно она - Анастасия Воглина. Этот голос мог принадлежать только ей.
- Здравствуйте, - сказал я по-русски и замолчал.
- Who is it?61)
В ее голосе прозвучала встревоженность.
Стараясь по возможности говорить спокойно, я коротко представился ей, рассказал о моем знакомстве с Павлом Мироновичем, о нем самом.
Она слушала. В паузах моего рассказа между двумя телефонными трубками повисала тишина, в которой, мне казалось, я слышал биение ее сердца. Она не произносила ни слова, не переспрашивала, не кашляла, не дышала в трубку, но я знал, что она напряженно слушает.
Когда основная информация было передана, я сообщил ей после небольшой паузы, что утром через Копенгаген улетаю в Таллинн.
Она неожиданно расплакалась. Я понял это по тому, как дрожал ее голос, когда она произнесла первую фразу по-русски:
- Не уезжайте... Я приеду в Нью-Йорк...
Минуту спустя, с легким американским акцентом, она продолжила:
- Я позвоню Вам с аэропорта... Пожалуйста, дождитесь моего звонка... Мы должны обязательно встретиться...
Боже мой! Конечно, я до последней минуты буду ждать ее звонка. Если понадобится, буду всю ночь сидеть на стуле возле телефона!
Я ждал ее звонка, закрывшись в номере гостиницы, до семи часов утра. Я рисковал опоздать на самолет. Она не приехала. Не позвонила.
В аэропорту Кеннеди я набрал номер ее телефона, чтобы попрощаться. Безрезультатно: к телефону никто не подошел. Я подбежал к гейту62) на Копенгаген в то время, когда вся наша группа уже прошла в самолет. Возле стойки регистрации оставалось всего пять человек. Я встал в очередь, оглянулся по сторонам и вдруг увидел недалеко от себя пожилую худощавую американку в толстых роговых очках. Наши взгляды встретились. Она шагнула мне навстречу и полувопросительно произнесла:
- Андрей...?
- Вы...- растеряно ответил я и тоже шагнул к ней.
И уже оба не сомневаясь в реальности встречи, мы неожиданно обнялись.
Посадка на самолет должна была вот-вот закончиться, а нам так много нужно было сказать друг другу, так много услышать... От всего ее облика на меня повеяло полузабытым с детства домашним теплом. Мысли и чувства перемешались. Я уже не мог просто так от нее улететь.
Она по-матерински погладила мои волосы, затем легонько подтолкнула к регистрационной стойке:
- Иди. Я сейчас.
Тотчас отошла к стоявшим в глубине небольшого бара рядам пластмассовых кресел и вернулась, катя позади себя за кожаный ремешок вместительных размеров чемодан.
Я не мог понять, что все это значит. Анастасия Воглина, превратившись в обычную деловую американку, встала позади меня к стойке и подала служащему аэропорта паспорт с вложенным в него авиабилетом. До моего сознания дошло, что мы летим вместе. Поразительно, как быстро, за одну ночь, она успела собраться в такую дальнюю дорогу, долететь из Калифорнии до Нью-Йорка, оформить визу, приобрести билет до Копенгагена... Или до Таллинна?!
- Оказывается, граждане Америки могут ездить в Эстонию без виз, предупреждая мои вопросы пояснила она. - Я вчера навела справки, заказала билеты, но в спешке, уходя из дома, забыла на секретере записку с номером твоего телефона, поэтому не позвонила. Извини.
Мы вместе прошли в самолет. В салоне я попросил соседа-бизнесмена поменяться с ней местами. Мы сели рядом. Я что-то начал говорить о погоде, о своих нью-йоркских впечатлениях. Она рассеяно слушала, кивала головой... Но и ее, и мои мысли были очень далеко от тех машинальных, ничего не значащих фраз, которые мы произносили. Наконец, когда огни Восточного побережья остались далеко позади, я нарочито небрежно вытащил из внутреннего кармана пиджака плоскую коробочку с доставшимся мне в наследство от отца кольцом и протянул ее своей спутнице.
- Вот, посмотрите, пожалуйста. Вам не приходилось где-нибудь раньше его видеть?
Она взглянула на кольцо, провела пальцем по зеленым граням изумруда... На ее ресницах, в уголках глаз выступили две маленькие слезинки. Я дотронулся ладонью до ее локтя. Она положила свою ладонь поверх моей, подняла голову и, посмотрев мне в глаза, спросила:
- Он жив? Мы увидим его?
Я чуть сильнее сжал ее локоть, отвел взгляд в сторону, как будто в этом была моя вина, и отрицательно покачал головой:
- Нет. Папа умер.
Слезинки с ее ресниц упали на щеки. Не мигая, она продолжала смотреть на меня, ожидая, что вот сейчас я улыбнусь и скажу, что пошутил, что это все неправда, что мой отец, а ее сын, жив.
Я молчал, опустив вниз голову.
- Твое имя не Андрей Лийв. Твое имя - Андрей Владимирович Сутырин, тихо произнесла она спустя какое-то время.
Я ничего не ответил. Только поднял, наконец, голову, провел подушечками пальцев по влажной морщинистой щеке своей так неожиданно найденной бабушки и положил руку на подлокотник кресла.
Она попросила меня рассказать о моем отце, о том, как мы жили, как он умер, где похоронен...
Я рассказал.
Потом я попросил ее рассказать о том, что произошло с ней и моим дедом, Анатолием Сутыриным, после того, как они были арестованы эстонскими пограничниками.
Ее рассказ был длинным. Он больше касается нас двоих, поэтому нет смысла приводить его здесь целиком. Но чтобы у любопытствующего читателя не возникало законных вопросов: что? как? и почему? я конспективно изложу суть происшедших событий.
Тогда, в январе 1940 года, эстонские власти, спустя пару недель после ареста, передали Анатолия и Настю российским властям. Однако случай помог моим будущим дедушке и бабушке бежать с территории советского погранпункта. Дня три они скитались по лесам, потом добрались до той деревни на Псковщине, в которой жила мать Насти, моя прабабушка, и до декабря 1941 года жили у нее. Помогли построить дом, на огороде работали. Анатолий много рисовал. После того, как Эстония вошла в состав СССР, он ездил в Таллинн, хотел найти Пашу. Однако владелец дома на улице Харью, у которого они когда-то арендовали для жилья подвал, сказал ему, что Паша бежал в Америку и увез картины с собой.
- Владелец просто не хотел лишаться дешевой рабочей силы в лице Паши, поэтому солгал, - высказал я догадку.
- Да, - согласилась бабушка. - Наверно, так оно и было.
В феврале 1941 года Анатолий и Настя сыграли свадьбу. Представляешь, - оживилась в этом месте рассказа бабушка. - Тогда первый раз моя мама разрешила нам с Анатолием лечь вместе спать. Бедная мама, она и не догадывалась, что еще два года назад, в Москве, мы с ним спали вместе. Правда, в Москве он клал посередине кровати свое свернутое в рулон пальто и не поддавался ни на какие провокации. Все говорил, что я еще маленькая: повзрослею, найду себе помоложе, поинтереснее... А я потом плакала в одиночестве. Я уже давно его любила и знала, что любовь дается только один раз, и дает ее человеку Бог!
Уголки ее губ дрогнули, глаза потеплели, как будто она увидела в иллюминаторе несущегося над Атлантикой самолета далекую довоенную российскую деревню, свою маму и молодого красивого мужа, любовь к которому была ей подарена Богом. Потом снова все растворилось в голубых красках неба, уголки губ опустились. Сбиваясь и путаясь в очередности, то забегая вперед, то возвращаясь к уже рассказанному, она поведала о дальнейших событиях.
В декабре 1941 года их деревню сожгли фашисты: кто-то из местных жителей убил ночью немецкого солдата, вот они и решили отомстить. Выбегавших из горящих изб жителей, каратели расстреливали из автоматов. На глазах у Насти убили ее мать, убили соседку и ее кричащего от боли и ужаса годовалого сына. Анатолий с Настей сумели спрятаться в расположенном позади дома леднике и с наступлением сумерек бежать в лес. Со стороны деревни еще долго доносились выстрелы, брань и хохот немецких солдат. Маловероятно, чтобы кто-то из деревенских сумел выжить. Первую ночь они провели в лесу. Под утро рискнули развести небольшой костер, чтобы согреться. Перед тем как идти дальше Анатолий сказал, что теперь у них одна задача - добраться до моря и бежать в Америку.
Они долго шли по каким-то заснеженным дорогам. Неожиданно, почти на месяц раньше предполагаемого срока, у Насти начались схватки. 24 декабря 1941 года на заброшенном хуторе в Южной Эстонии она родила сына Владимира.
Две недели они прожили втроем вдали от всего мира, вдали от войны. Две недели маленького счастья. На большее судьба поскупилась. От избытка увиденных ранее смертей, крови, жестокости, пожаров у Насти начались приступы бессонницы. Она не могла уснуть более чем на десять-пятнадцать минут: едва закрыв глаза, внезапно вскрикивала, просыпалась, наклонялась к сыну и, убедившись, что он рядом, что ничего страшного с ним не произошло, опять засыпала на те же десять-пятнадцать минут. Лишенный качественного питания, сна, покоя, организм не выдержал. Вскоре у нее пропало молоко. Анатолий, наказав жене никуда из дома не выходить, решил разузнать, нет ли поблизости других хуторов или какого-нибудь населенного пункта, где можно купить молока.
Настя ждала его больше суток. Он не вернулся. Ребенок плакал, хватая пустую грудь. Одев оставленную бывшими хозяевами хутора фуфайку, взяв с собой ломоть хлеба, карманные часы Анатолия, подаренное ему Сосулей кольцо, завернув сына в одеяло, Настя ушла из дома. В кухне на столе она оставила записку для Анатолия, чтобы тот ждал ее возвращения.
Утопая в снегу, через час она добралась до большой накатанной машинами дороги, прошла по ней километра три-четыре и, наконец, увидела чуть в стороне небольшой дом.
Насте повезло. Дом оказался обитаемым. Хозяйка, женщина лет сорока по имени Хелли, пригласила ее в жарко протопленную комнату. Дала две стареньких, но чистых простыни для пеленок. Потом принесла козьего молока, обернула хлебный мякиш марлей и, макая эту импровизированную соску в молоко, накормила малыша. Малыш уснул. Хелли угостила Настю гороховым супом, пшенной кашей, земляничным чаем.
Из разговора за чаем Настя узнала, что мужа и сына хозяйки дома мобилизовали в Красную армию. Сами они новоземельцы63). Только-только устроились на новом месте - и тут война. Как оно все дальше обернется?
Анатолия Хелли не видела. Ее дом в сторону Пылва64) ближайший к тому хутору, на котором жили Настя и Анатолий. С дороги его хорошо видно. Мимо ее дома он никак пройти не мог. Может, пошел в противоположную Пылва сторону? Там два хутора сожженных, а потом долго никакого жилья нет. Полдня идти надо. Да, сейчас война, иные люди страшнее зверей стали, но нельзя сразу думать о плохом. Может, заплутал?
В доме Хелли было тепло, уютно. Согревшись, отдохнув, Настя оставила сына на попечение хозяйки дома, и налегке пошла назад, за Анатолием.
Однако в ее отсутствие на заброшенный хутор никто не приходил. Она оставила новую записку с обещанием вернуться еще раз, на следующий день, и нарисовала схему, как Анатолию добраться от хутора до дома Хелли.
Но следующий день ей уже не принадлежал. По дороге назад, когда из-за пригорка уже показался дом Хелли, Настю нагнала колонна машин. В открытых кузовах грузовиков, с бортами наращенными досками до полутораметровой высоты, стояли вплотную друг к другу сотни людей: мужчины, женщины, дети, старики... Позади грузовиков ехал крытый фургон. Когда Настя, пропустив колонну, вновь шагнула с обочины на проезжую часть, фургон внезапно остановился. Из кабины выпрыгнул коренастый мужчина в шерстяном свитере, с автоматом наперевес. Он повернулся к Насте и что-то громко спросил. Настя крикнула в ответ, что, к сожалению, не понимает по-эстонски. Мужчина зло рассмеялся. Произнес еще несколько фраз, в которых несколько раз прозвучало уже знакомое Насте от Хелли слово: "usmajjasaaja"65). Насте показалось, что ее с кем-то путают. Быть может, с Хелли? Мужчина тем временем, не сходя с места, скинул с плеча автомат и, подкрепляя слова движениями ствола, приказал Насте забираться в кабину.
До хутора Хелли было рукой подать. Можно было сказать, что "usmajjasaaja" не она, а Хелли. Но на хуторе вместе с Хелли оставался сын Насти. Как обращаются немецкие каратели с детьми, Настя видела в псковской деревне. Знала она и о том, каковы нравы у советских карающих органов. Ожидать от эстонских карателей милосердия? Она побоялась и поэтому, отводя беду от сына, молча выполнила приказ.
Спустя полчаса или чуть больше колонна прибыла на огороженную дощатым забором территорию каких-то складов. Всех арестованных построили в шеренгу по одному. Из общей массы, руководствуясь "национальным" чутьем, выделили евреев и, погрузив снова на один из грузовиков, увезли. Остальных людей рассортировали по складским ангарам.
В течение недели на территорию складов прибыло еще три партии арестованных. В одном из грузовиков Настя увидела Анатолия. Она крикнула ему, он тоже увидел ее. Встретиться им удалось на следующий день во время построения, но всего лишь на полчаса.
Анатолий рассказал, что его схватили и связали хозяева первого же хутора, у которых он пришел просить помощи. Ночью он бежал. Вернулся на заброшенный хутор, прочитал записку и по нарисованной Настей схеме пошел искать дом Хелли. Нашел, но дверь в дом ему открыли "лесные братья". По их разговорам он понял, что они ждали хозяйку, чтобы арестовать ее. Вероятно, она сумела заранее узнать об их планах и бежать из дома.
"Эстонцы, начиная с сорокового года, бегут в Америку. Они знают пути. Жить в охваченной безумием Европе могут только безумцы. Нас с тобой сейчас разлучат. Говорят, что женщин угонят в Германию, а с мужчинами будут разбираться: нет ли переодетых красноармейцев или бойцов истребительных батальонов66). С этого лагеря мы убежать вдвоем не сможем. Но ты должна знать, что я люблю тебя, люблю нашего маленького сына. Я обязательно сбегу от эстонских нацистов, найду сына и попытаюсь увезти его в Америку, если этого еще не сделала Хелли. Там он будет в безопасности. Там живет Паша Деволантов. Там я буду ждать тебя. Беги, беги в Америку при первой же возможности!" - наказал Насте Анатолий.
Через неделю Настю и более сотни других женщин, погрузив в вагон-теплушку, отправили в Германию. Не было ни суда, ни следствия, ни обвинения, ни приговора, ни срока. Соблюдение всех этих формальностей в отношении людей неарийской расы считалось излишеством.
В Германии Настю ждали нищенское существование, четырнадцатичасовой рабочий день, унижения, постоянный страх физического уничтожения за любую провинность, включая болезнь или легкое недомогание.
Потом пришли войска союзников, пришла Победа. По договору со Сталиным, угнанные в Германию советские граждане подлежали возвращению в Советский Союз. Настя не хотела возвращаться. Улучшив момент, она бежала и после долгих скитаний добралась до вожделенных берегов Америки.
За иллюминатором самолета простираются заснеженные барханы облаков. Местами они вздымаются вверх, образуя причудливые воздушные замки, местами разбегаются друг от друга в стороны, и тогда в обрамлении их рваных краев открывается Атлантика. Атлантика, которую однажды в трюме крохотного суденышка моя бабушка, тогда еще совсем молодая Настя Воглина, пересекла в надежде встретиться на другом берегу с сыном, с мужем, с Хелли, с Пашей Деволантовым... Теперь в салоне комфортабельного авиалайнера она пересекает ее второй раз. Пересекает, чтобы встретиться с памятью о них, с памятью о Мологе...
Примечания.
57. - Могу ли я чем-нибудь помочь? (англ.)
58. - Благодарю. Со мной все в порядке. - Если Вы нашли родственников или знакомых, Вы можете прямо сейчас установить с ними контакт из нашего офиса по телефону или при помощи электронной почты. (англ.)
59. - Благодарю. - Я не готов... Я позвоню ей позже. (англ.)
60. - Слушаю. (англ.)
61. - Кто это? (англ.)
62. Гейт . (англ. - gate) - В аэропорту, имеющий порядковый номер выход на посадку.
63. Новоземельцы - лица, получившие наделы земли в результате проведенной в Эстонии реформы земельной собственности. Декларация об объявлении земли всенародным достоянием была принята Государственной думой Эстонии 23 июля 1940 года. В ходе земельной реформы (1940 -1941) размеры площадей крестьянских хозяйств были ограничены до 30 га. Почти 50 тысячам безземельным и малоземельным крестьян было передано в пользование более 340 тысяч гектаров земли. В соответствии с теорией и практикой социализма, чтобы дать землю одним, надо было отобрать ее у других Завершающим аккордом передела собственности стало принудительное переселение в Сибирь 14 июня 1941 года около 10 тысяч человек. Прямым результатом этой акции явилось массовое бегство людей в лес. Одни бежали, чтобы укрыться от репрессий, другие, названные впоследствии лесными братьями, - чтобы мстить. Новоземельцы оказались в числе первых жертв лесных братьев. Зимой 1941 1942 отряды "мстителей" были разоружены немцами. Большинство братьев вступило добровольцами в войска Вермахта или пошло на службу в полицию. Всего в период немецкой оккупации на территории Эстонии было уничтожено более 61 тысячи мирных граждан (в том числе граждан иностранных государств) и 64 тысячи советских военнопленных. ("Советская Эстония" энциклопедический справочник, Таллинн, "Варгус", 1979, стр. 82) По свидетельствам очевидцев, проведение карательных акций против мирного населения фашисты в основном доверяли своим эстонским помощникам.
64. Пылва - поселок городского типа в Южной Эстонии.
65. Uusmaasaaja - новоземелец (эст.)
66. Истребительные батальоны - военизированные добровольческие формирования, создаваемые в начале войны для борьбы с лесными братьями. Участвовали также совместно с частями Красной армии в боях против наступающих фашистских войск.
Глава двадцать первая
Что такое красота? Если это свойство объектов и явлений материального мира, то почему один человек ее замечает, а другой нет? И вообще - нужна ли она человеку? Красотой не будешь сыт, она не укроет от ветра, не защитит от опасности...
Может, ее вовсе не существует? Так, придумали люди какое-то непонятно что обозначающее слово. Каждый по-своему его толкует, а никакого конкретного содержания у него и нет? Ведь красоту нельзя потрогать, увидеть, услышать, обонять, попробовать на вкус. Она нематериальна. Значит, ее действительно не существует как объекта, как конкретного свойства чего-либо. Если кто-то и говорит: "Ах, какая прекрасная картина!", то это отнюдь не означает, что рядом стоящие такого же мнения. Спросите двух поклонников живописи: "Где или в чем вы увидели на этой картине красоту?", и Вы услышите два разных ответа. В одном доме на одной лестничной клетке живут два человека, работают в одной организации, по вечерам смотрят одни и те же телепередачи, женаты на близняшках(!) - для одного весь мир прекрасен, для другого - переполнен мерзостью.
И тем не менее, красота существует. Существует вопреки всякой логике. Более того, только вне логики она и может рождаться - что может быть более несопоставимым, чем красота и голый расчет? Красота постигается на основе непосредственного усмотрения: "Это красиво". Всё. Cлова помогают понять лишь косвенные причины. Словами не объяснишь, почему именно сейчас, именно при восприятии этого объекта, явления, человеческого поступка, именно у этого человека сердце пронзило ощущением красоты происходящего, видимого, слышимого, осязаемого. Потому что главная причина этого ощущения находится за пределами материальных явлений. Она неосязаема органами чувств. (Коровам глубоко безразличны и нежная голубизна поднимающегося от реки тумана, и пение соловья, и полные неизъяснимого очарования встречи с местами своей юности, и ощущение исторической связи с жившими здесь до тебя людьми). Она существует в мире идей и открывается лишь тому, кто жаждет ее увидеть, кто еще способен хоть на миг очистить свое сердце от злых или суетных помыслов, способен погрузиться сознанием в глубины идеального мира. Ибо восприятие красоты возникает в сознании из глубин человеческого "Я" как интуитивное видение человеком во внешнем мире результатов действия той единой для всего мироздания силы любви, которая переполняет его самого.