- Яков Васильевич Рубинштейн здесь живет?
- Я вам русским языком объяснил: картины не продаются. Не продаются ни за какую цену. Это значит, что их никто ни за какие деньги не продает, - еще раз повторил информацию насчет картин простуженный голос, и тут же, не ожидая ответа, шаркающие шаги стали удаляться вглубь квартирного пространства.
- Я из Мологи! - закричал в отчаянии Анатолий, одновременно стуча кулаком по мягкой дерматиновой обивке двери. - Я к Вам от Тимофея Кирилловича Летягина!
Шаги стихли. Потом, возвращаясь, зашаркали снова. Звякнула цепочка, щелкнул флажок замка, и перед друзьями предстал высокий стройный мужчина довольно преклонного возраста, с длинными седыми волосами до плеч, облеченный в бархатный долгополый халат.
Оглядев с ног до головы стоявших за порогом молодых людей, он молча посторонился в дверях, пропуская их в прихожую и, запирая дверь, пояснил:
- Извините за конфуз. Я одно время бедствовал и вынужден был продать часть своих картин. Так теперь каждую неделю какие-то мерзкие типы звонят по утрам в двери и требуют, чтобы я распродал им всю коллекцию. Но картины ведь для художника как дети. Разве можно детей отдавать в плохие руки? Впрочем, неожиданно прекратил он свои рассуждения, - прошу вас в комнату, - и широким жестом руки пригласил гостей проходить вперед.
В последовавшей затем продолжительной беседе за чашкой чая, с брусничным вареньем и московской карамелью, выяснилось, что Яков Васильевич в середине сентября получил письмо от Летягина, но в то время он сам был болен и не знал, как сложится его судьба, поэтому задержался с ответом - не хотел давать необоснованных надежд. На днях он выписался из больницы и смог заняться поисками вариантов для организации большой представительной выставки мологских художников. Такой, чтобы можно было рассчитывать на резонанс в средствах массовой информации, на внимание партийных деятелей и самого товарища Сталина.
Кое-что в этом плане ему удалось сделать. Один из высокопоставленных чиновников Наркомата Внутренних дел, тонкий, чрезвычайно чувствительный ценитель живописи, благосклонно относящийся к Якову Васильевичу, согласился посмотреть на картины мологжан и, если они действительно прекрасны, в короткие сроки решить все организационные вопросы по устройству выставки. Разумеется, о том, что мологские художники замыслили покорить сердце Великого Сталина и тем самым спасти Мологу, чиновнику из НКВД ничего не известно. Но, учитывая круг его общения, можно быть уверенными, что он не преминет поделиться своими впечатлениями от выставки с высокопоставленными партийными чиновниками. А через них информация должна дойти до вождя. Безусловно, надо будет еще продумать, какие принять дополнительные меры, чтобы вождь захотел посмотреть картины, но это заботы второго этапа, а сегодня главное - устройство "смотрин", чтобы картины произвели благоприятное впечатление на чекиста.
Для проведения "смотрин" Яков Васильевич любезно предложил свою квартиру, пойдя для этого на беспрецедентный шаг, - убрал временно со стен украшавшие их полотна именитых московских художников и свои собственные, чтобы на освободившихся местах развесить полотна мологжан.
Через пару дней "тонкий ценитель живописи", а им оказался Леонид Дормидонтович Блинов (почти полный тезка знаменитого мологского художника Леонида Демьяновича Блинова28)), уже осматривал представленные на его суд картины. Он не торопясь переходил от одного полотна к другому, иногда возвращался к уже просмотренным, надолго застывал в неподвижности, как бы погружаясь мысленно в глубь изображения, периодически, по ходу осмотра делал какие-то лишь ему ведомые пометки в блокноте. Наконец, когда по кругу были пройдены все три комнаты, Леонид Демьянович повернулся лицом к почтительно наблюдавшим за его манипуляциями художникам и произнес резюме:
- Красиво. Гениально. Некоторые картины по мощи воздействия на сердце человека не имеют равных в современной живописи. Но для выставки не годятся. Не годятся потому, что носят скрытный вредительский характер, опасны для массового зрителя.
- То есть, как это? - изумился хозяин квартиры. - Разве красивое может приносить вред?! Разве...
- Ах, милый Яков Васильевич, - остановил его Блинов. - Я знаю наизусть Вашу теорию красоты, возносящую это понятие на пьедестал абсолютной ценности. Знаю наперед все, что Вы собираетесь сказать о глубинном единстве любви, свободы и прочих идеалистических понятий...
- Не понимаю...
- Молодой человек, - обратился Блинов к удрученно стоявшему рядом с Рубинштейном Сутырину. - Вы зря вешаете нос. Я именно о Ваших картинах сказал, что они гениальны. Ваш талант должен служить народу. Да, сегодня Вам еще не хватает политической грамотности, революционной идейности, но это поправимо. Я помогу Вам стать великим советским художником, подскажу, направлю. Вас ждет блестящее будущее!
Анатолий подавленно молчал.
Блинов подошел к нему вплотную, взял за локоть и, заглядывая в глаза, вдруг спросил:
- А может, Вы тоже верите в Бога и в красоту как в подтверждение Божественного бытия?
Анатолий не отвечал.
- Не стесняйтесь, говорите - здесь все свои. Вон, Яков Васильевич, идеалист до мозга костей, а я его уважаю, потому что знаю - он свои взгляды за пределы квартиры не вынесет, при надобности и плакат атеистический нарисует. Правильно я говорю? - повернулся чекист к Рубинштейну.
- Когда это я против Бога плакаты рисовал? - возмутился старый художник.
Блинов отошел от Анатолия, облокотился на подоконник, повернувшись спиной к широкому арочному окну и, как бы не замечая раскрасневшегося от обиды лица хозяина квартиры, предложил:
- Давайте немного порассуждаем, чтобы лучше понять друг друга: я - вас, вы - меня.
Художники, переглянувшись, промолчали.
Леонид Дормидонтович, выждав паузу, пояснил:
- Признаться, Яков Васильевич, я полагал, что приглашая меня взглянуть на картины мологских художников и заранее утверждая, будто они достойны самых лучших выставочных залов, Вы покажете нечто созвучное духу времени, идее построения коммунистического общества, идее становления нового человека. Ибо ничто другое выставочных залов не достойно.
- Но разве эти картины не прекрасны? - возразил Рубинштейн.
- Прекрасны, - согласился чекист. - И я помню, с каким пафосом Вы говорили о том, что красота - это отблеск Божественного единства в материальном мире. Пристегивали в качестве аргумента к своим взглядам то ли Платона, то ли Плотина. Я их вечно путаю...
- У Платона идея Добра есть причина всего истинного и прекрасного, а у Плотина - Единое есть источник и первооснова прекрасного.
- Да, да. "Всякое существо имеет в себе весь мир и созерцает его целиком во всяком другом существе так, что повсюду находится все, и все есть все, и каждое есть все и беспределен блеск этого мира" "Всякая часть исходит из целого, причем целое и часть совпадают. Кажется частью, а для острого глаза, как у мифического Линкея, который видел внутренность Земли, открывается как целое"29).
- У Вас хорошая память, - пробурчал Рубинштейн.
- Профессиональная. Общаясь с Вашим братом иначе нельзя. А Вы, молодой человек, - обратился Блинов к Анатолию, - тоже согласны с Плотиным?
Анатолию было неудобно признаться, что он не читал Плотина, поэтому в ответ он лишь неопределенно пожал плечами.
- А может Вам ближе идея христианского царства любви или бердяевской свободы? - саркастически улыбаясь не отставал чекист.
- Молодой человек не изучал трудов философов и богословов, - вступился за Анатолия старик Рубинштейн. - Но у него чистое, взыскующее истины сердце, а значит, он лучше, чем кто бы то ни было из нас, может интуитивно постигать мир. Он находит внешний мир внутри самого себя и открывает его нам через красоту своих полотен. Истинное познание только так и возможно. Посредством рассудка, посредством изобретенных людьми жалких символов - слов, жестов, формул - можно узреть лишь мертвые копии, а не живой подлинник.
- Не совсем так, - подал, наконец, голос Анатолий. - Я действительно не читал трудов Плотина, но меня тоже интересуют "вечные вопросы". Я тоже много размышлял и о смысле собственного бытия, и об устройстве мироздания, и о том, что происходит сейчас в нашей стране. Я согласен, что царство Божие внутри нас самих, поэтому смысл жизни можно найти лишь внутри самого себя. В материальном мире, мире рождений и смертей, существуют лишь преходящие цели. Сам для себя материальный мир бессмыслен, ибо не имеет вечной живой души. Его назначение может быть понято лишь через соотношение с вечными понятиями - Богом или душой человека. В бесконечности глубин человеческого "Я" эти понятия сливаются, оставаясь раздельными. Как правильнее, с философской точки зрения, назвать находящееся внутри каждого из нас Божье царство - нематериальной основой мира, Единством всего сущего, царством Свободы или Любви - я не знаю, но я знаю, что человек приближается к познанию этого царства через красоту материального мира. Для Материи красота сама по себе ничто, для Бога - оправдание творения, а для Человека - путь от разобщенности внешнего мира к единству внутреннего. Соприкасаясь с прекрасным, Человек дотрагивается до Бога.
- Ишь, куда Вас занесло! - искренне удивился взглядам молодого художника Блинов. - И кто ж засорил Вашу голову подобными мыслями?
Анатолий, осмелев, уже хотел рассказать чекисту о Летягине, о Сосуле, о беседах с монахами Югской пустыни, но, почувствовав, как носок мягкой домашней тапочки Рубинштейна коснулся и настойчиво надавил на носок его ботинка, понял, что в данной ситуации ни имен, ни фамилий называть не рекомендуется.
Леонид Дормидонтович тоже заметил уловку старого художника и рассмеялся:
- Ну, друзья, вы уж совсем из меня изверга делаете! Я предложил вам заняться поисками истины, а вы друг другу рты затыкаете!
Яков Васильевич, смутившись, хотел что-то сказать в свое оправдание, но Блинов остановил его жестом руки:
- Не надо. Мой вопрос действительно не имел никакого отношения к делу. Так на чем мы остановились?
- На том, что соприкасаясь с прекрасным, человек соприкасается с Богом, - подал голос молчавший до того Паша Деволантов и тут же, испугавшись сказанного, добавил: - Но я лично в Бога не верю.
- И правильно, - одобрил Пашу Блинов. - Хотя Бог, каким он предстает в рассуждениях Вашего друга, несколько отличен от сидящего на облаках церковного Бога, но Его спина все равно заслоняет от товарища Сутырина подлинно научную, ленинско-сталинскую картину мироздания. Но, впрочем, у его Бога имеется небольшой плюс. Ведь само по себе понятие Единства не чуждо и нашей, материалистической, философии. А значит, у нас с Вашим другом есть почва для взаимопонимания. Так ведь?
- Так, - согласился Паша и почему-то покраснел.
- Ему глубоко чужда мелкобуржуазная психология несознательного крестьянства и кулаков. Так?
- Так.
- Если бы это было не так, он бы с его мускулами и головой денно и нощно вкалывал, как крот, где-нибудь на более доходном поприще, заботясь о личном обогащении, а не сидел бы в позе роденовского "Мыслителя" у мольберта. Так ведь?
- Так, - снова кивнул головой Паша.
- А раз так, - подвел итог Блинов, - значит, в нем вызревают зачатки коммунистического мировоззрения. В его доисторическом понятии Единства присутствуют и равенство, и братство всех людей, а его понятие любви, по большому счету, никак не совместимо с буржуазной моралью, построенной на эксплуатации человека человеком. Или я не прав? - неожиданно обратился он с вопросом к Анатолию.
- Я не понимаю, к чему Вы клоните, - настороженно заметил Сутырин.
- К тому, что и Вы, и он, и он, - чекист показал пальцем на Якова Васильевича, на Деволантова, затем, нарисовав в воздухе круг, ткнул себе в грудь, - и я - мы все хотим, чтобы не было эксплуататоров, чтобы каждый сознательный гражданин чувствовал себя частью единого советского общества, отдавал ему все свои мысли, все силы. Единство человечества в едином порыве к коммунизму - эта идея не может быть не созвучной идее Вашего Единства. Только мы, коммунисты, добиваемся Единства не в потустороннем мире, а здесь, на Земле! У Вас, как у, Блока: "Позади голодный пес. Впереди Иисус Христос"30), а у нас вместо мифического Христа впереди живой реальный человек, вождь мирового пролетариата, Иосиф Сталин.
- Но почему тогда красота его картин, - старик Рубинштейн ткнул ладонью в плечо Анатолия, - красота, которая будучи воспринимаемой человеком, трогающая его за сердце, для нас является свидетельством Единства внутреннего (Я художника) и внешнего (Я зрителя), красота, которая позволяет человеку прикоснуться к Богу, для Вас не представляет никакой ценности и даже может быть вредной?
- Вот здесь, - чекист поднял вверх указательный палец правой руки, - и сказывается идеалистичность, отрыв Вашей теории от реальной жизни. Ваше Единство - продукт Вашего воображения. Кроме того, по-вашему, оно достижимо только через Вас самих. Следовательно, ценность Вашей идеи не выше ценности Вашей головы. Наше Единство - спаянное общей борьбой, общими идеалами Единство людей-труженников - реальность ближайшего будущего, а не выверт больного сознания. Ради достижения нашего Единства мы готовы принести любые жертвы, даже самих себя, своих детей и внуков. Оно выше каждого отдельного человека.
- Но каким образом красота может навредить идее Единства людей-тружеников? Каким образом красивое может быть вредным? - повторил свой вопрос Яков Васильевич.
- А Вы полагаете, что бесчисленные купола церквей, монастырские стены, увитые плющом дома помещичьих усадьб, зажиточные крестьяне-единоличники, добродушно улыбающиеся покупателям купцы - все то, что с изумительной легкостью и изяществом изображено на картинах защищаемого Вами Сутырина, будет пробуждать в человеке желание бороться с врагами социализма, трудиться по-стахановски, желание положить жизнь свою на алтарь Отечества?
- Да, полагаю. Ибо его картины пробуждают в людях любовь к Отечеству.
- К какому Отечеству? - раздражаясь на непонятливость старого художника, повысил голос чекист. - Отечеству купцов, попов, кулаков, помещиков и монахов?
- Но это же наша Русь!
- Нет, это не наша Русь. Наша Русь новая, социалистическая. И наше социалистическое искусство должно быть ориентировано на потребности наших социалистических зрителей. У потенциальных посетителей выставки изображенные на картинах церкви и монастыри будут ассоциироваться с ложью жиреющих на народных харчах попов, невоздержанных в питии, прелюбодействующих монахов. Сознательные рабочие и крестьяне только-только начинают воспринимать идеи атеизма, а вы хотите их затянуть назад, в болото слащавых поповских сказок. Политика партии направлена на то, чтобы крестьяне умом и сердцем поняли преимущества колхозного единения, а тут, - Блинов ткнул пальцем в висевшую слева от него картину, - в пику колхозам показано цветущее кулацкое хозяйство. Почти все картины Сутырина и его мологских товарищей - это плевок в лицо нашей идеологии. Они цепляют зрителей за штаны и тянут назад в дореволюционное прошлое, где каждый сам за себя, у каждого своя корова и заботы о потустороннем рае заслоняют заботы о государстве. Вам понятна моя критика?
Не готовые к такому повороту событий художники молчали.
- Ну вот что, друзья, - Блинов отошел от окна и направился к дверям. Меня ждет работа, поэтому я вынужден вас покинуть. Обсудите между собой все, что я сказал и сделайте выводы.
Он взялся за дверную ручку, потом обернулся и добавил:
- А Вас, товарищ Сутырин, я прошу позвонить мне на следующей неделе во вторник, чтобы договориться о встрече. Я полагаю, что темы Ваших картин выбраны Вами не осознанно, что Вам просто не хватает философских знаний и политической зрелости. Я обещался Вам помочь, подсказать кое-какие идеи...
Анатолий поднял голову.
Чекист ободряюще улыбнулся молодому художнику и вышел.
Может и вправду еще не все потеряно?
Примечания.
28. Леонид Демьянович Блинов - художник-маринист, родился в 4 января 1867 году в Подмонастырской слободе в полутора верстах от Мологи в крестьянской семье. С разрешения родителей и деревенского общества в 1885 году поступил работать маляром (грунтовщиком) в Санкт-Петербургскую Императорскую Академию художеств. В 1886 году принят в Академию вольнослушателем на отделении живописи. От Академии и Главного Морского Штаба назначен в кругосветную экспедицию под руководством вице-адмирала И. А. Шестакова. К моменту окончания Академии в 1894 году совершил три кругосветных плаванья, участвовал в многочисленных походах русских коммерческих и военных кораблей по Черному и Балтийским морям, ходил с русской эскадрой к берегам Америки на празднование 400-летия открытия американского континента Христофором Колумбом. За целый ряд работ, выполненных по заказу Николая II, получил в подарок от императора имение в Крыму. Скончался 14 июля 1903 года в Алупке. После смерти художника состоялось пять крупных выставок его картин. Последняя из которых в Центральном военно-морском музее Санкт-Петербурга в 1997 году (по материалам музея и Государственного архива Военно-Морского флота).
29. Плотин "Энеиды", V, 8, 4.
30. А. Блок "Двенадцать": "Так идут державным шагом, Позади - голодный пес, Впереди - с кровавым флагом, И за вьюгой невидим, И от пули невредим, Нежной поступью надвьюжной, Снежной россыпью жемчужной, В белом венчике из роз - Впереди - Исус Христос".
Глава одиннадцатая
Леонид Дормидонтович Блинов был тем счастливым человеком, у которого личные интересы почти не выходят за рамки профессиональных. Он жил, он дышал своей работой. Она была оправданием и смыслом его жизни. Соприкасаясь по долгу службы с художниками, он научился великолепно ориентироваться в многообразии разных школ и направлений живописи. Мог по манере письма определить, кому из признанных метров живописи принадлежит та или иная картина, набросок или эскиз. Он был лично хорошо знаком со многими художественными критиками и, в частности, с Абрамом Марковичем Эфросом. Хотя сам Леонид Дормидонтович не писал рецензий или статей по поводу творчества отдельных художников или устраиваемых в зале "Всекохудожника" выставок, но его мысли, его мнения неизменно учитывались художественными критиками, о чем можно судить по большинству посвященных темам искусства публикаций на страницах газет, журналов и специальных академических изданий. Можно без преувеличения сказать, что роль Леонида Дормидонтовича Блинова в развитии советской живописи огромна. Основную свою задачу неутомимый чекист видел в том, чтобы поставить искусство на службу обществу. Любое художественное полотно, любое скульптурное изображение, по мнению Леонида Дормидонтовича, только тогда может служить интересам общества, когда оно пронизано идеей. Самой великой идеей всех времен и народов является идея построения коммунизма. Одна из ее составных частей - воспитание человека свободного от частнособственнических, своекорыстных интересов, работающего на благо общества не по принуждению, не из-за денег, а исходя из своих внутренних устремлений. Мысли и чувства такого человека должны быть подчинены идее общественного служения. Смысл своей жизни он должен видеть в том, чтобы внести возможно больший вклад в развитие социалистического, а в перспективе - коммунистического общества.
Октябрьская революция, приведшая к беспрецедентной в истории человечества ломке экономических отношений; экспроприация земли, банков, промышленных предприятий, драгоценностей, движимого и недвижимого имущества, денежных вкладов и т.д.; поэтапная ликвидация всех видов частного предпринимательства; объединение единоличных крестьянских хозяйств в колхозы - создали благодатную почву для воспитания нового человека. Все вдруг разом лишились тех материальных фетишей, борьба за обладание которыми была смыслом и целью жизней сотен поколений людей.
Решительная расправа большевиков под руководством Ленина-Сталина с конкурирующими партиями, изгнание из страны философов и мыслителей немарксистского толка, почти полный разгром цитадели идеализма православной церкви, а затем не менее решительные действия по борьбе с различного рода ревизионистами, уклонистами, троцкистами, зиновьевцами и иже с ними удалили из этой почвы большинство сорняков, способных исказить процесс воспитания.
Но благодатная почва и регулярные прополки сами по себе еще не являются гарантией хорошего урожая. Чтобы нива радовала глаз литыми спелыми колосьями, надо позаботиться о качестве семян: что посеешь, то и пожнешь. Семена будущего урожая - это люди сегодняшнего дня. Подарить им крылья мечты о коммунистическом будущем, пробудить чувство ненависти к тем, кто эту мечту хочет отнять или исказить - в этом состоит назначение подлинного искусства.
Леонид Дормидонтович верил, что в деле воспитания нового человека одна пронизанная идеей картина работает эффективнее, чем рота политработников. Главное, чтобы идея была правильной, талантливо воплощенной в художественном образе (в противном случае может проявиться обратный эффект - карикатура на идею) и чтобы сам этот образ был близок и понятен советскому зрителю, а не представлял из себя какую-нибудь заумную абстракцию, типа "Черного квадрата" Филонова или картин Малевича.
Следуя трем вышеизложенным принципам (идейность, талантливое воплощение и доступность для понимания), Леонид Дормидонтович с сотоварищами еще в конце двадцатых годов объявил беспощадную войну всем школам и художественным течениям, которые по тем или иным параметрам этим принципам не отвечали. Для начала он настоял на том, чтобы снять со стен выставочных залов и перенести в запасники музеев всю абстрактную живопись. Затем туда же перекочевали картины художников-реалистов, не отвечающие принципам коммунистической идейности, и немногие, уцелевшие от костров ретивых богоборцев, иконы. К середине тридцатых годов при активном участии товарища Блинова из художественных институтов и училищ были уволены преподаватели, сохранившие верность непонятным для простого народа течениям - различного рода художники-кубисты, футуристы, имажинисты, авангардисты, и прочие "...исты". Право творить и выставлять картины на обозрение широкой публики, право преподавать художественное мастерство отныне стали иметь только приверженцы нового художественного жанра, названного социалистическим реализмом. Казалось - все, полный триумф! Однако после такой чистки, с третьим принципом отбора - талантливостью исполнения - возникли большие проблемы. Не то, чтобы в фаворе остались одни бесталанные, но художников, способных понятно и зримо, так, чтобы за душу хватало, отобразить действительность, в лагере соцреалистов действительно оказалось крайне мало. А советских микеланджело, мастеров кисти, сравнимых по величине с титанами Возрождения, не было вовсе.
Поэтому, когда на квартире старика Рубинштейна, осматривая картины никому неизвестного мологского художника, Леонид Дормидонтович понял, что по силе эмоционального воздействия на зрителей ничего более совершенного в современной живописи ему видеть не приходилось, он почувствовал себя Колумбом, увидевшим после долгого странствия с борта корабля очертания огромного желанного, но никому неведомого континента. Эти непонятные сочетания красок, делающие изображение объемным; зримые мазки кисти, уводящие взгляд внутрь картины... Откуда эти приемы? Что за школа? Оригинальная, непонятная, доведенная до совершенства техника рисования действовала гипнотически. В какой-то момент, закаленный в борьбе за социалистическое искусство, чекист до спазмов в горле захотел перенестись от всех своих дел и забот в оживающий на полотнах мир белоснежных монастырей, широких заливных лугов, тенистых парков, чистых улиц с невысокими деревянными домами, зажиточных купцов с благородными лицами, улыбчивых горожан... Он ощутил, как в заколотившемся быстрее обычного сердце рождается непривычное чувство острой тоски по не виденным им раньше местам и тут же, перерастая тоску, - чувство раскаяния за не содеянное им лично зло. Оно готово выплеснуться наружу очищающим потоком слез... Потребовалось усилие воли, чтобы взять себя в руки и посмотреть на картины глазами коммуниста. Потом, стремясь уравновесить предательскую слабость, он даже немного погорячился, назвав почти все картины вредительскими, хотя, начиная ругать художника, уже твердо знал, что ни реквизировать, ни уничтожать гениальные полотна в ближайшем будущем не станет. Любой гений, как правило, существо обидчивое, легкоранимое - стукни посильнее, и все таланты вылетят. Но разве это по-коммунистически? Страна не настолько богата, чтобы походя убивать гениев, даже если кто-то из них, в силу гипертрофированно одностороннего развития, временно подпал под влияние вражеской идеологии. Прежде, чем прибегать к крайним мерам, надо попытаться сделать все возможное, чтобы данные природой таланты послужили на пользу социалистического отечества. У гения должен быть наставник. Умный, идейно-стойкий, который постоянно, целенаправленно направлял бы гения по нужному стране пути, помогал бы ему сосредоточиться на процессе созидательного творчества.
Для того, чтобы на небосклоне социалистического реализма засияла звезда гения, звезда советского Микеланджело, ей нужно помочь туда подняться.
Вот с этой целью и пригласил старый чекист на Лубянку Сутырина.
- Я вам русским языком объяснил: картины не продаются. Не продаются ни за какую цену. Это значит, что их никто ни за какие деньги не продает, - еще раз повторил информацию насчет картин простуженный голос, и тут же, не ожидая ответа, шаркающие шаги стали удаляться вглубь квартирного пространства.
- Я из Мологи! - закричал в отчаянии Анатолий, одновременно стуча кулаком по мягкой дерматиновой обивке двери. - Я к Вам от Тимофея Кирилловича Летягина!
Шаги стихли. Потом, возвращаясь, зашаркали снова. Звякнула цепочка, щелкнул флажок замка, и перед друзьями предстал высокий стройный мужчина довольно преклонного возраста, с длинными седыми волосами до плеч, облеченный в бархатный долгополый халат.
Оглядев с ног до головы стоявших за порогом молодых людей, он молча посторонился в дверях, пропуская их в прихожую и, запирая дверь, пояснил:
- Извините за конфуз. Я одно время бедствовал и вынужден был продать часть своих картин. Так теперь каждую неделю какие-то мерзкие типы звонят по утрам в двери и требуют, чтобы я распродал им всю коллекцию. Но картины ведь для художника как дети. Разве можно детей отдавать в плохие руки? Впрочем, неожиданно прекратил он свои рассуждения, - прошу вас в комнату, - и широким жестом руки пригласил гостей проходить вперед.
В последовавшей затем продолжительной беседе за чашкой чая, с брусничным вареньем и московской карамелью, выяснилось, что Яков Васильевич в середине сентября получил письмо от Летягина, но в то время он сам был болен и не знал, как сложится его судьба, поэтому задержался с ответом - не хотел давать необоснованных надежд. На днях он выписался из больницы и смог заняться поисками вариантов для организации большой представительной выставки мологских художников. Такой, чтобы можно было рассчитывать на резонанс в средствах массовой информации, на внимание партийных деятелей и самого товарища Сталина.
Кое-что в этом плане ему удалось сделать. Один из высокопоставленных чиновников Наркомата Внутренних дел, тонкий, чрезвычайно чувствительный ценитель живописи, благосклонно относящийся к Якову Васильевичу, согласился посмотреть на картины мологжан и, если они действительно прекрасны, в короткие сроки решить все организационные вопросы по устройству выставки. Разумеется, о том, что мологские художники замыслили покорить сердце Великого Сталина и тем самым спасти Мологу, чиновнику из НКВД ничего не известно. Но, учитывая круг его общения, можно быть уверенными, что он не преминет поделиться своими впечатлениями от выставки с высокопоставленными партийными чиновниками. А через них информация должна дойти до вождя. Безусловно, надо будет еще продумать, какие принять дополнительные меры, чтобы вождь захотел посмотреть картины, но это заботы второго этапа, а сегодня главное - устройство "смотрин", чтобы картины произвели благоприятное впечатление на чекиста.
Для проведения "смотрин" Яков Васильевич любезно предложил свою квартиру, пойдя для этого на беспрецедентный шаг, - убрал временно со стен украшавшие их полотна именитых московских художников и свои собственные, чтобы на освободившихся местах развесить полотна мологжан.
Через пару дней "тонкий ценитель живописи", а им оказался Леонид Дормидонтович Блинов (почти полный тезка знаменитого мологского художника Леонида Демьяновича Блинова28)), уже осматривал представленные на его суд картины. Он не торопясь переходил от одного полотна к другому, иногда возвращался к уже просмотренным, надолго застывал в неподвижности, как бы погружаясь мысленно в глубь изображения, периодически, по ходу осмотра делал какие-то лишь ему ведомые пометки в блокноте. Наконец, когда по кругу были пройдены все три комнаты, Леонид Демьянович повернулся лицом к почтительно наблюдавшим за его манипуляциями художникам и произнес резюме:
- Красиво. Гениально. Некоторые картины по мощи воздействия на сердце человека не имеют равных в современной живописи. Но для выставки не годятся. Не годятся потому, что носят скрытный вредительский характер, опасны для массового зрителя.
- То есть, как это? - изумился хозяин квартиры. - Разве красивое может приносить вред?! Разве...
- Ах, милый Яков Васильевич, - остановил его Блинов. - Я знаю наизусть Вашу теорию красоты, возносящую это понятие на пьедестал абсолютной ценности. Знаю наперед все, что Вы собираетесь сказать о глубинном единстве любви, свободы и прочих идеалистических понятий...
- Не понимаю...
- Молодой человек, - обратился Блинов к удрученно стоявшему рядом с Рубинштейном Сутырину. - Вы зря вешаете нос. Я именно о Ваших картинах сказал, что они гениальны. Ваш талант должен служить народу. Да, сегодня Вам еще не хватает политической грамотности, революционной идейности, но это поправимо. Я помогу Вам стать великим советским художником, подскажу, направлю. Вас ждет блестящее будущее!
Анатолий подавленно молчал.
Блинов подошел к нему вплотную, взял за локоть и, заглядывая в глаза, вдруг спросил:
- А может, Вы тоже верите в Бога и в красоту как в подтверждение Божественного бытия?
Анатолий не отвечал.
- Не стесняйтесь, говорите - здесь все свои. Вон, Яков Васильевич, идеалист до мозга костей, а я его уважаю, потому что знаю - он свои взгляды за пределы квартиры не вынесет, при надобности и плакат атеистический нарисует. Правильно я говорю? - повернулся чекист к Рубинштейну.
- Когда это я против Бога плакаты рисовал? - возмутился старый художник.
Блинов отошел от Анатолия, облокотился на подоконник, повернувшись спиной к широкому арочному окну и, как бы не замечая раскрасневшегося от обиды лица хозяина квартиры, предложил:
- Давайте немного порассуждаем, чтобы лучше понять друг друга: я - вас, вы - меня.
Художники, переглянувшись, промолчали.
Леонид Дормидонтович, выждав паузу, пояснил:
- Признаться, Яков Васильевич, я полагал, что приглашая меня взглянуть на картины мологских художников и заранее утверждая, будто они достойны самых лучших выставочных залов, Вы покажете нечто созвучное духу времени, идее построения коммунистического общества, идее становления нового человека. Ибо ничто другое выставочных залов не достойно.
- Но разве эти картины не прекрасны? - возразил Рубинштейн.
- Прекрасны, - согласился чекист. - И я помню, с каким пафосом Вы говорили о том, что красота - это отблеск Божественного единства в материальном мире. Пристегивали в качестве аргумента к своим взглядам то ли Платона, то ли Плотина. Я их вечно путаю...
- У Платона идея Добра есть причина всего истинного и прекрасного, а у Плотина - Единое есть источник и первооснова прекрасного.
- Да, да. "Всякое существо имеет в себе весь мир и созерцает его целиком во всяком другом существе так, что повсюду находится все, и все есть все, и каждое есть все и беспределен блеск этого мира" "Всякая часть исходит из целого, причем целое и часть совпадают. Кажется частью, а для острого глаза, как у мифического Линкея, который видел внутренность Земли, открывается как целое"29).
- У Вас хорошая память, - пробурчал Рубинштейн.
- Профессиональная. Общаясь с Вашим братом иначе нельзя. А Вы, молодой человек, - обратился Блинов к Анатолию, - тоже согласны с Плотиным?
Анатолию было неудобно признаться, что он не читал Плотина, поэтому в ответ он лишь неопределенно пожал плечами.
- А может Вам ближе идея христианского царства любви или бердяевской свободы? - саркастически улыбаясь не отставал чекист.
- Молодой человек не изучал трудов философов и богословов, - вступился за Анатолия старик Рубинштейн. - Но у него чистое, взыскующее истины сердце, а значит, он лучше, чем кто бы то ни было из нас, может интуитивно постигать мир. Он находит внешний мир внутри самого себя и открывает его нам через красоту своих полотен. Истинное познание только так и возможно. Посредством рассудка, посредством изобретенных людьми жалких символов - слов, жестов, формул - можно узреть лишь мертвые копии, а не живой подлинник.
- Не совсем так, - подал, наконец, голос Анатолий. - Я действительно не читал трудов Плотина, но меня тоже интересуют "вечные вопросы". Я тоже много размышлял и о смысле собственного бытия, и об устройстве мироздания, и о том, что происходит сейчас в нашей стране. Я согласен, что царство Божие внутри нас самих, поэтому смысл жизни можно найти лишь внутри самого себя. В материальном мире, мире рождений и смертей, существуют лишь преходящие цели. Сам для себя материальный мир бессмыслен, ибо не имеет вечной живой души. Его назначение может быть понято лишь через соотношение с вечными понятиями - Богом или душой человека. В бесконечности глубин человеческого "Я" эти понятия сливаются, оставаясь раздельными. Как правильнее, с философской точки зрения, назвать находящееся внутри каждого из нас Божье царство - нематериальной основой мира, Единством всего сущего, царством Свободы или Любви - я не знаю, но я знаю, что человек приближается к познанию этого царства через красоту материального мира. Для Материи красота сама по себе ничто, для Бога - оправдание творения, а для Человека - путь от разобщенности внешнего мира к единству внутреннего. Соприкасаясь с прекрасным, Человек дотрагивается до Бога.
- Ишь, куда Вас занесло! - искренне удивился взглядам молодого художника Блинов. - И кто ж засорил Вашу голову подобными мыслями?
Анатолий, осмелев, уже хотел рассказать чекисту о Летягине, о Сосуле, о беседах с монахами Югской пустыни, но, почувствовав, как носок мягкой домашней тапочки Рубинштейна коснулся и настойчиво надавил на носок его ботинка, понял, что в данной ситуации ни имен, ни фамилий называть не рекомендуется.
Леонид Дормидонтович тоже заметил уловку старого художника и рассмеялся:
- Ну, друзья, вы уж совсем из меня изверга делаете! Я предложил вам заняться поисками истины, а вы друг другу рты затыкаете!
Яков Васильевич, смутившись, хотел что-то сказать в свое оправдание, но Блинов остановил его жестом руки:
- Не надо. Мой вопрос действительно не имел никакого отношения к делу. Так на чем мы остановились?
- На том, что соприкасаясь с прекрасным, человек соприкасается с Богом, - подал голос молчавший до того Паша Деволантов и тут же, испугавшись сказанного, добавил: - Но я лично в Бога не верю.
- И правильно, - одобрил Пашу Блинов. - Хотя Бог, каким он предстает в рассуждениях Вашего друга, несколько отличен от сидящего на облаках церковного Бога, но Его спина все равно заслоняет от товарища Сутырина подлинно научную, ленинско-сталинскую картину мироздания. Но, впрочем, у его Бога имеется небольшой плюс. Ведь само по себе понятие Единства не чуждо и нашей, материалистической, философии. А значит, у нас с Вашим другом есть почва для взаимопонимания. Так ведь?
- Так, - согласился Паша и почему-то покраснел.
- Ему глубоко чужда мелкобуржуазная психология несознательного крестьянства и кулаков. Так?
- Так.
- Если бы это было не так, он бы с его мускулами и головой денно и нощно вкалывал, как крот, где-нибудь на более доходном поприще, заботясь о личном обогащении, а не сидел бы в позе роденовского "Мыслителя" у мольберта. Так ведь?
- Так, - снова кивнул головой Паша.
- А раз так, - подвел итог Блинов, - значит, в нем вызревают зачатки коммунистического мировоззрения. В его доисторическом понятии Единства присутствуют и равенство, и братство всех людей, а его понятие любви, по большому счету, никак не совместимо с буржуазной моралью, построенной на эксплуатации человека человеком. Или я не прав? - неожиданно обратился он с вопросом к Анатолию.
- Я не понимаю, к чему Вы клоните, - настороженно заметил Сутырин.
- К тому, что и Вы, и он, и он, - чекист показал пальцем на Якова Васильевича, на Деволантова, затем, нарисовав в воздухе круг, ткнул себе в грудь, - и я - мы все хотим, чтобы не было эксплуататоров, чтобы каждый сознательный гражданин чувствовал себя частью единого советского общества, отдавал ему все свои мысли, все силы. Единство человечества в едином порыве к коммунизму - эта идея не может быть не созвучной идее Вашего Единства. Только мы, коммунисты, добиваемся Единства не в потустороннем мире, а здесь, на Земле! У Вас, как у, Блока: "Позади голодный пес. Впереди Иисус Христос"30), а у нас вместо мифического Христа впереди живой реальный человек, вождь мирового пролетариата, Иосиф Сталин.
- Но почему тогда красота его картин, - старик Рубинштейн ткнул ладонью в плечо Анатолия, - красота, которая будучи воспринимаемой человеком, трогающая его за сердце, для нас является свидетельством Единства внутреннего (Я художника) и внешнего (Я зрителя), красота, которая позволяет человеку прикоснуться к Богу, для Вас не представляет никакой ценности и даже может быть вредной?
- Вот здесь, - чекист поднял вверх указательный палец правой руки, - и сказывается идеалистичность, отрыв Вашей теории от реальной жизни. Ваше Единство - продукт Вашего воображения. Кроме того, по-вашему, оно достижимо только через Вас самих. Следовательно, ценность Вашей идеи не выше ценности Вашей головы. Наше Единство - спаянное общей борьбой, общими идеалами Единство людей-труженников - реальность ближайшего будущего, а не выверт больного сознания. Ради достижения нашего Единства мы готовы принести любые жертвы, даже самих себя, своих детей и внуков. Оно выше каждого отдельного человека.
- Но каким образом красота может навредить идее Единства людей-тружеников? Каким образом красивое может быть вредным? - повторил свой вопрос Яков Васильевич.
- А Вы полагаете, что бесчисленные купола церквей, монастырские стены, увитые плющом дома помещичьих усадьб, зажиточные крестьяне-единоличники, добродушно улыбающиеся покупателям купцы - все то, что с изумительной легкостью и изяществом изображено на картинах защищаемого Вами Сутырина, будет пробуждать в человеке желание бороться с врагами социализма, трудиться по-стахановски, желание положить жизнь свою на алтарь Отечества?
- Да, полагаю. Ибо его картины пробуждают в людях любовь к Отечеству.
- К какому Отечеству? - раздражаясь на непонятливость старого художника, повысил голос чекист. - Отечеству купцов, попов, кулаков, помещиков и монахов?
- Но это же наша Русь!
- Нет, это не наша Русь. Наша Русь новая, социалистическая. И наше социалистическое искусство должно быть ориентировано на потребности наших социалистических зрителей. У потенциальных посетителей выставки изображенные на картинах церкви и монастыри будут ассоциироваться с ложью жиреющих на народных харчах попов, невоздержанных в питии, прелюбодействующих монахов. Сознательные рабочие и крестьяне только-только начинают воспринимать идеи атеизма, а вы хотите их затянуть назад, в болото слащавых поповских сказок. Политика партии направлена на то, чтобы крестьяне умом и сердцем поняли преимущества колхозного единения, а тут, - Блинов ткнул пальцем в висевшую слева от него картину, - в пику колхозам показано цветущее кулацкое хозяйство. Почти все картины Сутырина и его мологских товарищей - это плевок в лицо нашей идеологии. Они цепляют зрителей за штаны и тянут назад в дореволюционное прошлое, где каждый сам за себя, у каждого своя корова и заботы о потустороннем рае заслоняют заботы о государстве. Вам понятна моя критика?
Не готовые к такому повороту событий художники молчали.
- Ну вот что, друзья, - Блинов отошел от окна и направился к дверям. Меня ждет работа, поэтому я вынужден вас покинуть. Обсудите между собой все, что я сказал и сделайте выводы.
Он взялся за дверную ручку, потом обернулся и добавил:
- А Вас, товарищ Сутырин, я прошу позвонить мне на следующей неделе во вторник, чтобы договориться о встрече. Я полагаю, что темы Ваших картин выбраны Вами не осознанно, что Вам просто не хватает философских знаний и политической зрелости. Я обещался Вам помочь, подсказать кое-какие идеи...
Анатолий поднял голову.
Чекист ободряюще улыбнулся молодому художнику и вышел.
Может и вправду еще не все потеряно?
Примечания.
28. Леонид Демьянович Блинов - художник-маринист, родился в 4 января 1867 году в Подмонастырской слободе в полутора верстах от Мологи в крестьянской семье. С разрешения родителей и деревенского общества в 1885 году поступил работать маляром (грунтовщиком) в Санкт-Петербургскую Императорскую Академию художеств. В 1886 году принят в Академию вольнослушателем на отделении живописи. От Академии и Главного Морского Штаба назначен в кругосветную экспедицию под руководством вице-адмирала И. А. Шестакова. К моменту окончания Академии в 1894 году совершил три кругосветных плаванья, участвовал в многочисленных походах русских коммерческих и военных кораблей по Черному и Балтийским морям, ходил с русской эскадрой к берегам Америки на празднование 400-летия открытия американского континента Христофором Колумбом. За целый ряд работ, выполненных по заказу Николая II, получил в подарок от императора имение в Крыму. Скончался 14 июля 1903 года в Алупке. После смерти художника состоялось пять крупных выставок его картин. Последняя из которых в Центральном военно-морском музее Санкт-Петербурга в 1997 году (по материалам музея и Государственного архива Военно-Морского флота).
29. Плотин "Энеиды", V, 8, 4.
30. А. Блок "Двенадцать": "Так идут державным шагом, Позади - голодный пес, Впереди - с кровавым флагом, И за вьюгой невидим, И от пули невредим, Нежной поступью надвьюжной, Снежной россыпью жемчужной, В белом венчике из роз - Впереди - Исус Христос".
Глава одиннадцатая
Леонид Дормидонтович Блинов был тем счастливым человеком, у которого личные интересы почти не выходят за рамки профессиональных. Он жил, он дышал своей работой. Она была оправданием и смыслом его жизни. Соприкасаясь по долгу службы с художниками, он научился великолепно ориентироваться в многообразии разных школ и направлений живописи. Мог по манере письма определить, кому из признанных метров живописи принадлежит та или иная картина, набросок или эскиз. Он был лично хорошо знаком со многими художественными критиками и, в частности, с Абрамом Марковичем Эфросом. Хотя сам Леонид Дормидонтович не писал рецензий или статей по поводу творчества отдельных художников или устраиваемых в зале "Всекохудожника" выставок, но его мысли, его мнения неизменно учитывались художественными критиками, о чем можно судить по большинству посвященных темам искусства публикаций на страницах газет, журналов и специальных академических изданий. Можно без преувеличения сказать, что роль Леонида Дормидонтовича Блинова в развитии советской живописи огромна. Основную свою задачу неутомимый чекист видел в том, чтобы поставить искусство на службу обществу. Любое художественное полотно, любое скульптурное изображение, по мнению Леонида Дормидонтовича, только тогда может служить интересам общества, когда оно пронизано идеей. Самой великой идеей всех времен и народов является идея построения коммунизма. Одна из ее составных частей - воспитание человека свободного от частнособственнических, своекорыстных интересов, работающего на благо общества не по принуждению, не из-за денег, а исходя из своих внутренних устремлений. Мысли и чувства такого человека должны быть подчинены идее общественного служения. Смысл своей жизни он должен видеть в том, чтобы внести возможно больший вклад в развитие социалистического, а в перспективе - коммунистического общества.
Октябрьская революция, приведшая к беспрецедентной в истории человечества ломке экономических отношений; экспроприация земли, банков, промышленных предприятий, драгоценностей, движимого и недвижимого имущества, денежных вкладов и т.д.; поэтапная ликвидация всех видов частного предпринимательства; объединение единоличных крестьянских хозяйств в колхозы - создали благодатную почву для воспитания нового человека. Все вдруг разом лишились тех материальных фетишей, борьба за обладание которыми была смыслом и целью жизней сотен поколений людей.
Решительная расправа большевиков под руководством Ленина-Сталина с конкурирующими партиями, изгнание из страны философов и мыслителей немарксистского толка, почти полный разгром цитадели идеализма православной церкви, а затем не менее решительные действия по борьбе с различного рода ревизионистами, уклонистами, троцкистами, зиновьевцами и иже с ними удалили из этой почвы большинство сорняков, способных исказить процесс воспитания.
Но благодатная почва и регулярные прополки сами по себе еще не являются гарантией хорошего урожая. Чтобы нива радовала глаз литыми спелыми колосьями, надо позаботиться о качестве семян: что посеешь, то и пожнешь. Семена будущего урожая - это люди сегодняшнего дня. Подарить им крылья мечты о коммунистическом будущем, пробудить чувство ненависти к тем, кто эту мечту хочет отнять или исказить - в этом состоит назначение подлинного искусства.
Леонид Дормидонтович верил, что в деле воспитания нового человека одна пронизанная идеей картина работает эффективнее, чем рота политработников. Главное, чтобы идея была правильной, талантливо воплощенной в художественном образе (в противном случае может проявиться обратный эффект - карикатура на идею) и чтобы сам этот образ был близок и понятен советскому зрителю, а не представлял из себя какую-нибудь заумную абстракцию, типа "Черного квадрата" Филонова или картин Малевича.
Следуя трем вышеизложенным принципам (идейность, талантливое воплощение и доступность для понимания), Леонид Дормидонтович с сотоварищами еще в конце двадцатых годов объявил беспощадную войну всем школам и художественным течениям, которые по тем или иным параметрам этим принципам не отвечали. Для начала он настоял на том, чтобы снять со стен выставочных залов и перенести в запасники музеев всю абстрактную живопись. Затем туда же перекочевали картины художников-реалистов, не отвечающие принципам коммунистической идейности, и немногие, уцелевшие от костров ретивых богоборцев, иконы. К середине тридцатых годов при активном участии товарища Блинова из художественных институтов и училищ были уволены преподаватели, сохранившие верность непонятным для простого народа течениям - различного рода художники-кубисты, футуристы, имажинисты, авангардисты, и прочие "...исты". Право творить и выставлять картины на обозрение широкой публики, право преподавать художественное мастерство отныне стали иметь только приверженцы нового художественного жанра, названного социалистическим реализмом. Казалось - все, полный триумф! Однако после такой чистки, с третьим принципом отбора - талантливостью исполнения - возникли большие проблемы. Не то, чтобы в фаворе остались одни бесталанные, но художников, способных понятно и зримо, так, чтобы за душу хватало, отобразить действительность, в лагере соцреалистов действительно оказалось крайне мало. А советских микеланджело, мастеров кисти, сравнимых по величине с титанами Возрождения, не было вовсе.
Поэтому, когда на квартире старика Рубинштейна, осматривая картины никому неизвестного мологского художника, Леонид Дормидонтович понял, что по силе эмоционального воздействия на зрителей ничего более совершенного в современной живописи ему видеть не приходилось, он почувствовал себя Колумбом, увидевшим после долгого странствия с борта корабля очертания огромного желанного, но никому неведомого континента. Эти непонятные сочетания красок, делающие изображение объемным; зримые мазки кисти, уводящие взгляд внутрь картины... Откуда эти приемы? Что за школа? Оригинальная, непонятная, доведенная до совершенства техника рисования действовала гипнотически. В какой-то момент, закаленный в борьбе за социалистическое искусство, чекист до спазмов в горле захотел перенестись от всех своих дел и забот в оживающий на полотнах мир белоснежных монастырей, широких заливных лугов, тенистых парков, чистых улиц с невысокими деревянными домами, зажиточных купцов с благородными лицами, улыбчивых горожан... Он ощутил, как в заколотившемся быстрее обычного сердце рождается непривычное чувство острой тоски по не виденным им раньше местам и тут же, перерастая тоску, - чувство раскаяния за не содеянное им лично зло. Оно готово выплеснуться наружу очищающим потоком слез... Потребовалось усилие воли, чтобы взять себя в руки и посмотреть на картины глазами коммуниста. Потом, стремясь уравновесить предательскую слабость, он даже немного погорячился, назвав почти все картины вредительскими, хотя, начиная ругать художника, уже твердо знал, что ни реквизировать, ни уничтожать гениальные полотна в ближайшем будущем не станет. Любой гений, как правило, существо обидчивое, легкоранимое - стукни посильнее, и все таланты вылетят. Но разве это по-коммунистически? Страна не настолько богата, чтобы походя убивать гениев, даже если кто-то из них, в силу гипертрофированно одностороннего развития, временно подпал под влияние вражеской идеологии. Прежде, чем прибегать к крайним мерам, надо попытаться сделать все возможное, чтобы данные природой таланты послужили на пользу социалистического отечества. У гения должен быть наставник. Умный, идейно-стойкий, который постоянно, целенаправленно направлял бы гения по нужному стране пути, помогал бы ему сосредоточиться на процессе созидательного творчества.
Для того, чтобы на небосклоне социалистического реализма засияла звезда гения, звезда советского Микеланджело, ей нужно помочь туда подняться.
Вот с этой целью и пригласил старый чекист на Лубянку Сутырина.