Страница:
– Бегом сквозь кусты! – опять скомандовал Мишка: Ратников еще в прежней жизни знал, что от пчел и ос надо спасаться, убегая, чтобы хлестали ветки. Отроки рванули так, как никогда не бегали на занятиях. То ли это средство подействовало, то ли ос больше интересовало их разоренное жилище, но рой довольно быстро отстал.
Потом они сидели возле избушки, и Арина пыталась снять у своих «спасителей» отеки от укусов примочками из подорожника и стеблей одуванчиков, собранных меньшими сестренками на поляне: велела мальчишкам разжевать их и прикладывать к пострадавшим местам. Мишке с Немым досталось больше всех: Мишка словил укус в самое веко, и одним глазом он практически ничего не видел, а с Андреем было и вовсе неладно – первая атака роя почти целиком пришлась ему в лицо. Сейчас у Немого явно начался сильный жар, и Мишка настороженно прислушивался, не сделается ли затрудненным дыхание – средств от аллергической реакции на яд ос он не знал. Арина, судя по всему, тоже прекрасно понимала опасность:
– Стешка, разбери постель и посмотри, чем нам воина укутать, согреть его надо. Фенька, возьми плоские камни, знаешь где, надо их нагреть на огне – к ступням ему приложим. А потом зверобоя и ромашки наберите побольше, пока не стемнело, а липовый цвет сушеный у меня есть где-то немного – отвар сделаем… Ребята, помогите мне его в избушку завести!
Здесь все было как будто в порядке – за Немым присмотрят, надо было подумать о другом.
– Трифон, тебе меньше других досталось, вернись к остальным, – начал распоряжаться Мишка, – скажешь уряднику Петру, чтобы подыскал полянку для ночлега с конями: мы все в избушку не поместимся, заночуют там. Дозор пусть Петр выставит, здесь, сам видишь, все покусанные, им ночь спокойно поспать надо. Два дозора: один будет избушку охранять, а второй – их стан. Да прежде воды из колодца натаскайте – коней напоить. И поите с бережением – в колодце, поди, вода ледяная…
– Миш, да чего там искать-то… Стешка покажет, как коней можно провести на нижний лужок, – неожиданно подала голос Арина и пояснила, не отрываясь от своих забот о лежащем почти в беспамятстве Андрее: – Там конному по тропке в обход можно пройти, завалы-то на ней не сложно растащить – это со стороны кажется, что вся чаща одинаково непролазная. А прямо за избушкой есть озерцо под пригорком и полянка, там коней и напоить, и выпасти можно – мы всегда так и делали. Чужой эту дорогу не найдет в буреломе, вы только потом за собой опять хворост натаскайте, как было – вот и след заметете.
Ночью Мишка то и дело просыпался, и каждый раз видел, как Арина хлопотала над метавшимся в жару Немым. Обычно в таком состоянии человек стонет, ругается или что-то бессвязно бормочет, а Немой не издавал ни звука, и выглядело это как-то особенно жутко.
В какой-то момент Арина, менявшая мокрую тряпицу на лбу у Андрея, увидела, что Мишка проснулся, и шепотом посочувствовала:
– Ребятам-то намного меньше досталось, и то они исстонались, а ему, бедному, все молча терпеть приходится: ни воды попросить, ни душу отвести не может.
На рассвете Мишку разбудил отрок Капитон – один из дозорных. Он тихо поскребся в заднее окошко избушки и позвал:
– Господин старшина! В лесу есть кто-то… Затаились пока…
– Что значит – кто-то? Где? Сколько? Ты их видел?
– Только слышал. Они тоже, как и мы давеча, через бурелом ломились, видно, по нашим следам. А сейчас сидят там со стороны входа за кустами, переговариваются тихо, но в обход пока вроде не пошли. Мужи. И много их. Не двое-трое, точно. Панкрат к нашим на лужок побег, а я – тебя будить.
– Придурки… Побег он! А приказ от меня получить? Что он уряднику скажет?
«Петька же как услышит, так и попрется сломя голову всем десятком, что у него остался. А что они сделают против взрослых мужей, да еще ратников? Дети, блин, ну дети же! Разве что из-за угла самострелами поддержат в случае чего… Нам же только напролом пробиваться – в избушке они нас перебьют, впрочем, если напролом рванем – тоже перебьют… И окошко махонькое, даже мы не протиснемся. Разве что девчонки…»
– Так… – Мишка высунулся в окно, насколько позволяли его размеры, и зашептал Капитону чуть не на ухо: – Дуй к уряднику Петру, скажешь, чтобы шли сюда бесшумно, себя не обнаруживали и в дело не встревали, пока я не свистну. Повтори!
– Передать уряднику Петру: себя не обнаруживать и в дело не встревать до свиста.
– Исполнять!
Отпустив Капитона, Мишка обернулся и поймал на себе вопросительный взгляд Арины.
– Арина… – Хоть она и была взрослой женщиной, вдовой, уважительно обратиться к ней «тетка Арина» у Мишки не повернулся язык: больно уж молодо она выглядела. – Поднимай тихонько ребят, но не давай им за доспех и оружие хвататься, шуметь нельзя. Не знают тати, что мы здесь, вот и пусть не знают. Андрея будить не надо.
Мишка подобрался к двери и попытался хоть что-нибудь разглядеть в узкую щелочку.
«Да сколько же их… И из избы-то не высунешься – все как на ладони. Хотя… Сколько там было конных? Одиннадцать, кажется? Двоих в селе положили, значит, не больше девяти. Тоже не подарок, но справиться можно, только бы ребята дурака не сваляли. Как бы их на открытое место выманить?»
Отвернувшись от двери, Мишка обвел взглядом отроков и, по-прежнему шепотом, распорядился:
– Не шуметь, громко не разговаривать, доспех не трогать, самострелы к бою. Первые выстрелы: мой, Никодима и Григория, остальные прикрывают. Без команды не стрелять.
– В кого стрелять-то? Их же не видно, – неожиданно подсунулась к ним Арина. Мишка, отвыкший от такой вольности со стороны женщин, поморщился и отмахнулся от нее:
– Ты куда лезешь-то? Иди лучше девчонок в заднее окошко подсади, пусть в лесу спрячутся.
– Тебя дожидалась! – неожиданно дерзко ответила она. – Давно уже в схроне за домом сидят – если что, чужие не сыщут. Ты лучше не сердись, а послушай. Они ж не знают, что вы здесь? Ночью конский след могли и не разглядеть, если с другой стороны вышли, да он и не сюда ведет, вы же пешими к избушке прошли. А они сейчас сами беглые, прячутся, им поесть, отдохнуть да раненых перевязать надо. И сколько тут человек и кто они, не знают.
– Ну и что? – спросил Мишка. – Они не знают про нас, мы не знаем про них… если б они на полянку вышли, показались…
– Так и я о том же, – сказала Арина. – Выведу я их тебе. Побьешь?
– Как это выведешь? – удивился Мишка.
– Не волнуйся! Все хорошо будет. Вы только не подведите меня, ребятки, когда стрелять начнете… И сами тут не ослепните! – добавила она, непонятно чему усмехнувшись. – Сильно-то не пяльтесь…
Быстро развязала завязки на юбке, так что она упала к ее ногам, скинула одним движением верхнюю рубаху и повой с головы и – ребята и ахнуть не успели – в одной нательной рубашке, с упавшими на плечи тяжелыми косами выскользнула за дверь, едва прикрыв ее за собой. Как раз так, чтоб можно было смотреть, не высовываясь.
А посмотреть было на что. Нижняя рубашка тонкого полотна обрисовывала гибкую и весьма эффектную фигуру молодой красивой женщины при каждом ее движении. Арина, словно кошка, не спеша потянулась на пороге, будто со сна, перекинула себе на плечо вышитую ширинку[1], прихваченную в последний момент, и, легко ступая, пошла по мокрой от утренней росы траве к колодцу, словно и не было вокруг никого в целом свете – ни настороженно смотрящих на нее из кустов татей, ни ошалевших от такого зрелища мальчишек с самострелами в избушке у нее за спиной…
– Товсь! – прошипел Мишка отрокам, догадавшись, что хочет сделать эта безумная баба. – Стреляем снаружи, сразу от двери, первым выхожу я; Леонид и Афанасий не стреляют – подают заряженные.
Тем временем Арина остановилась возле колодца, не спеша распустила лежавшие на высокой груди косы, тряхнула головой, повела плечами, перекидывая волосы на спину, потом поставила ногу на колодезный сруб, подтянула рубаху выше бедра и стала что-то там рассматривать с самым отрешенным видом.
Зрелище было еще то! Даже Мишку проняло, а уж отроков-то… Кто-то шумно сглотнул, кто-то громко засопел…
«Как они стрелять-то будут? Самострелы в руках гуляют, как у пьяных. Ну дает баба! Клюнут, блин, не могут не клюнуть!»
Неожиданно Мишка спиной почувствовал, что над ним кто-то навис. Оглянулся – Немой. Встрепанный, с отекшим лицом, с налитыми кровью глазами, в руке меч… А Арина наклонилась к сложенной рядом с колодцем поленнице, да так умудрилась, что обтянула рубашкой круглый зад.
И не выдержали такого издевательства тати, ну не могли выдержать! Не таясь в предчувствии скорой забавы, на поляну из кустов с гиканьем и уханьем вывалились семеро. Один – с перевязанной рукой, другой прихрамывает – и туда же! Правда, все при оружии и в доспехах, но на дверь в избушку и не обернулись – обступили Арину полукольцом, а она даже не вздрогнула, не оглянулась, как будто не слышала ничего, так и стояла, наклонившись, и что-то в поленнице искала или вид делала, что ищет.
– Вперед! – Мишка выскочил за дверь, послал болт в одного из татей, не глядя отбросил разряженный самострел в сторону, выхватил ножи, метнул один за другим. Сзади защелкали самострелы отроков. Четверо татей повалились на землю, трое же, так и не дойдя до Арины, резко развернулись, хватаясь за оружие, сразу позабыв про соблазнительницу.
Мимо Мишки, чуть не сшибив его, пролетел Немой, в несколько прыжков оказался возле татей, и тут же один из них скрючился с распоротым животом, а второй, безуспешно попытавшийся парировать удар, рухнул с рассеченной шеей. Андрей дернулся в сторону третьего, но тот уже валился на землю от Арининого удара топором в спину. Видно, в дровах у нее колун лежал, его и искала там…
«Да, сэр Майкл, сражение было коротким и победоносным, как в идеологически правильном кино про войну. Позвольте вас поздравить, враги повержены добрыми молодцами без потерь в живой силе и технике! Добро торжествует над злом! Ох, а дама-то наша…»
Бледная до синевы Арина оседала на землю, не отрывая застывшего взгляда от колуна, которым она перешибла позвоночник татю. Немой, оказавшийся ближе всех, подался вперед и не дал ей упасть, подхватил на руки и понес к порогу избушки…
«Ну вот: «Я злодея зарубил, я тебя освободил, а теперь, душа-девица, на тебе хочу жениться». А чего? Вполне красивая лав стори могла бы получиться… Это кабы на месте Андрюхи кто другой оказался – его-то не проймешь такими глупостями. А жаль – даром пропадает… Будет вам, сэр, еще двое бандюков где-то болтаются, как там Петька с пацанами? Да, я же свистнуть обещал».
Мишка высвистал сигнал «вперед», прислушался, услышал ответ и скомандовал:
– Григорий, позаботься о сестре и наставнике Андрее, остальные – надеть доспех, вокруг осмотреться надо.
Идти осматриваться не пришлось: на поляне появились отроки под командой Петра. Тот, как и опасался Мишка, вел их в атаку очертя голову, предварительно не поинтересовавшись, что творится около избушки и почему-то совсем не с той стороны, откуда должен был.
– Отбой! Все закончилось! Выставить дозоры! Урядник Петр, ко мне!
Петька быстренько отдал несколько команд, повинуясь которым отроки двинулись в разные стороны, оглядываясь на валяющиеся возле колодца трупы татей.
– Мы тоже двоих убили, – обрадовал Мишку братец. – Я с ребятами в обход хотел, а они там в кустах в сторонке… Оба раненые были, сюда не дошли. Как ты свистнул, так мы их сразу…
– Приказ у тебя был в обход идти, козлодуй? – сразу вызверился Мишка. – Я чего велел? Или у Капитона на бегу все из головы вылетело?!
– Ну так хорошо же получилось, – сразу сник Петька. – Я думал…
– И о чем ты думал, стратег хренов? Раненые? А что, хоть одного взять живым не могли? Кого теперь допрашивать? Покойников? А сюда как перли? Как быки на случку – глаза в кучу, рога вперед и на все наплевать! А если б вас тут встретили не мы, а тати? Ты кто – урядник или кухарка? Полководец, туды тебя… Пришел, увидел, застрелил.
Петька было обиженно надулся, но все же пересилил себя:
– Виноват, господин старшина!
– Ладно, Петь, научишься еще, – остывая, Мишка махнул рукой, не в силах больше сердиться на брата – уж слишком сильно накатило на него облегчение от того, что никто из ребят не погиб. – Пока все живы – и слава богу!
Часть первая
Глава 1
Потом они сидели возле избушки, и Арина пыталась снять у своих «спасителей» отеки от укусов примочками из подорожника и стеблей одуванчиков, собранных меньшими сестренками на поляне: велела мальчишкам разжевать их и прикладывать к пострадавшим местам. Мишке с Немым досталось больше всех: Мишка словил укус в самое веко, и одним глазом он практически ничего не видел, а с Андреем было и вовсе неладно – первая атака роя почти целиком пришлась ему в лицо. Сейчас у Немого явно начался сильный жар, и Мишка настороженно прислушивался, не сделается ли затрудненным дыхание – средств от аллергической реакции на яд ос он не знал. Арина, судя по всему, тоже прекрасно понимала опасность:
– Стешка, разбери постель и посмотри, чем нам воина укутать, согреть его надо. Фенька, возьми плоские камни, знаешь где, надо их нагреть на огне – к ступням ему приложим. А потом зверобоя и ромашки наберите побольше, пока не стемнело, а липовый цвет сушеный у меня есть где-то немного – отвар сделаем… Ребята, помогите мне его в избушку завести!
Здесь все было как будто в порядке – за Немым присмотрят, надо было подумать о другом.
– Трифон, тебе меньше других досталось, вернись к остальным, – начал распоряжаться Мишка, – скажешь уряднику Петру, чтобы подыскал полянку для ночлега с конями: мы все в избушку не поместимся, заночуют там. Дозор пусть Петр выставит, здесь, сам видишь, все покусанные, им ночь спокойно поспать надо. Два дозора: один будет избушку охранять, а второй – их стан. Да прежде воды из колодца натаскайте – коней напоить. И поите с бережением – в колодце, поди, вода ледяная…
– Миш, да чего там искать-то… Стешка покажет, как коней можно провести на нижний лужок, – неожиданно подала голос Арина и пояснила, не отрываясь от своих забот о лежащем почти в беспамятстве Андрее: – Там конному по тропке в обход можно пройти, завалы-то на ней не сложно растащить – это со стороны кажется, что вся чаща одинаково непролазная. А прямо за избушкой есть озерцо под пригорком и полянка, там коней и напоить, и выпасти можно – мы всегда так и делали. Чужой эту дорогу не найдет в буреломе, вы только потом за собой опять хворост натаскайте, как было – вот и след заметете.
Ночью Мишка то и дело просыпался, и каждый раз видел, как Арина хлопотала над метавшимся в жару Немым. Обычно в таком состоянии человек стонет, ругается или что-то бессвязно бормочет, а Немой не издавал ни звука, и выглядело это как-то особенно жутко.
В какой-то момент Арина, менявшая мокрую тряпицу на лбу у Андрея, увидела, что Мишка проснулся, и шепотом посочувствовала:
– Ребятам-то намного меньше досталось, и то они исстонались, а ему, бедному, все молча терпеть приходится: ни воды попросить, ни душу отвести не может.
На рассвете Мишку разбудил отрок Капитон – один из дозорных. Он тихо поскребся в заднее окошко избушки и позвал:
– Господин старшина! В лесу есть кто-то… Затаились пока…
– Что значит – кто-то? Где? Сколько? Ты их видел?
– Только слышал. Они тоже, как и мы давеча, через бурелом ломились, видно, по нашим следам. А сейчас сидят там со стороны входа за кустами, переговариваются тихо, но в обход пока вроде не пошли. Мужи. И много их. Не двое-трое, точно. Панкрат к нашим на лужок побег, а я – тебя будить.
– Придурки… Побег он! А приказ от меня получить? Что он уряднику скажет?
«Петька же как услышит, так и попрется сломя голову всем десятком, что у него остался. А что они сделают против взрослых мужей, да еще ратников? Дети, блин, ну дети же! Разве что из-за угла самострелами поддержат в случае чего… Нам же только напролом пробиваться – в избушке они нас перебьют, впрочем, если напролом рванем – тоже перебьют… И окошко махонькое, даже мы не протиснемся. Разве что девчонки…»
– Так… – Мишка высунулся в окно, насколько позволяли его размеры, и зашептал Капитону чуть не на ухо: – Дуй к уряднику Петру, скажешь, чтобы шли сюда бесшумно, себя не обнаруживали и в дело не встревали, пока я не свистну. Повтори!
– Передать уряднику Петру: себя не обнаруживать и в дело не встревать до свиста.
– Исполнять!
Отпустив Капитона, Мишка обернулся и поймал на себе вопросительный взгляд Арины.
– Арина… – Хоть она и была взрослой женщиной, вдовой, уважительно обратиться к ней «тетка Арина» у Мишки не повернулся язык: больно уж молодо она выглядела. – Поднимай тихонько ребят, но не давай им за доспех и оружие хвататься, шуметь нельзя. Не знают тати, что мы здесь, вот и пусть не знают. Андрея будить не надо.
Мишка подобрался к двери и попытался хоть что-нибудь разглядеть в узкую щелочку.
«Да сколько же их… И из избы-то не высунешься – все как на ладони. Хотя… Сколько там было конных? Одиннадцать, кажется? Двоих в селе положили, значит, не больше девяти. Тоже не подарок, но справиться можно, только бы ребята дурака не сваляли. Как бы их на открытое место выманить?»
Отвернувшись от двери, Мишка обвел взглядом отроков и, по-прежнему шепотом, распорядился:
– Не шуметь, громко не разговаривать, доспех не трогать, самострелы к бою. Первые выстрелы: мой, Никодима и Григория, остальные прикрывают. Без команды не стрелять.
– В кого стрелять-то? Их же не видно, – неожиданно подсунулась к ним Арина. Мишка, отвыкший от такой вольности со стороны женщин, поморщился и отмахнулся от нее:
– Ты куда лезешь-то? Иди лучше девчонок в заднее окошко подсади, пусть в лесу спрячутся.
– Тебя дожидалась! – неожиданно дерзко ответила она. – Давно уже в схроне за домом сидят – если что, чужие не сыщут. Ты лучше не сердись, а послушай. Они ж не знают, что вы здесь? Ночью конский след могли и не разглядеть, если с другой стороны вышли, да он и не сюда ведет, вы же пешими к избушке прошли. А они сейчас сами беглые, прячутся, им поесть, отдохнуть да раненых перевязать надо. И сколько тут человек и кто они, не знают.
– Ну и что? – спросил Мишка. – Они не знают про нас, мы не знаем про них… если б они на полянку вышли, показались…
– Так и я о том же, – сказала Арина. – Выведу я их тебе. Побьешь?
– Как это выведешь? – удивился Мишка.
– Не волнуйся! Все хорошо будет. Вы только не подведите меня, ребятки, когда стрелять начнете… И сами тут не ослепните! – добавила она, непонятно чему усмехнувшись. – Сильно-то не пяльтесь…
Быстро развязала завязки на юбке, так что она упала к ее ногам, скинула одним движением верхнюю рубаху и повой с головы и – ребята и ахнуть не успели – в одной нательной рубашке, с упавшими на плечи тяжелыми косами выскользнула за дверь, едва прикрыв ее за собой. Как раз так, чтоб можно было смотреть, не высовываясь.
А посмотреть было на что. Нижняя рубашка тонкого полотна обрисовывала гибкую и весьма эффектную фигуру молодой красивой женщины при каждом ее движении. Арина, словно кошка, не спеша потянулась на пороге, будто со сна, перекинула себе на плечо вышитую ширинку[1], прихваченную в последний момент, и, легко ступая, пошла по мокрой от утренней росы траве к колодцу, словно и не было вокруг никого в целом свете – ни настороженно смотрящих на нее из кустов татей, ни ошалевших от такого зрелища мальчишек с самострелами в избушке у нее за спиной…
– Товсь! – прошипел Мишка отрокам, догадавшись, что хочет сделать эта безумная баба. – Стреляем снаружи, сразу от двери, первым выхожу я; Леонид и Афанасий не стреляют – подают заряженные.
Тем временем Арина остановилась возле колодца, не спеша распустила лежавшие на высокой груди косы, тряхнула головой, повела плечами, перекидывая волосы на спину, потом поставила ногу на колодезный сруб, подтянула рубаху выше бедра и стала что-то там рассматривать с самым отрешенным видом.
Зрелище было еще то! Даже Мишку проняло, а уж отроков-то… Кто-то шумно сглотнул, кто-то громко засопел…
«Как они стрелять-то будут? Самострелы в руках гуляют, как у пьяных. Ну дает баба! Клюнут, блин, не могут не клюнуть!»
Неожиданно Мишка спиной почувствовал, что над ним кто-то навис. Оглянулся – Немой. Встрепанный, с отекшим лицом, с налитыми кровью глазами, в руке меч… А Арина наклонилась к сложенной рядом с колодцем поленнице, да так умудрилась, что обтянула рубашкой круглый зад.
И не выдержали такого издевательства тати, ну не могли выдержать! Не таясь в предчувствии скорой забавы, на поляну из кустов с гиканьем и уханьем вывалились семеро. Один – с перевязанной рукой, другой прихрамывает – и туда же! Правда, все при оружии и в доспехах, но на дверь в избушку и не обернулись – обступили Арину полукольцом, а она даже не вздрогнула, не оглянулась, как будто не слышала ничего, так и стояла, наклонившись, и что-то в поленнице искала или вид делала, что ищет.
– Вперед! – Мишка выскочил за дверь, послал болт в одного из татей, не глядя отбросил разряженный самострел в сторону, выхватил ножи, метнул один за другим. Сзади защелкали самострелы отроков. Четверо татей повалились на землю, трое же, так и не дойдя до Арины, резко развернулись, хватаясь за оружие, сразу позабыв про соблазнительницу.
Мимо Мишки, чуть не сшибив его, пролетел Немой, в несколько прыжков оказался возле татей, и тут же один из них скрючился с распоротым животом, а второй, безуспешно попытавшийся парировать удар, рухнул с рассеченной шеей. Андрей дернулся в сторону третьего, но тот уже валился на землю от Арининого удара топором в спину. Видно, в дровах у нее колун лежал, его и искала там…
«Да, сэр Майкл, сражение было коротким и победоносным, как в идеологически правильном кино про войну. Позвольте вас поздравить, враги повержены добрыми молодцами без потерь в живой силе и технике! Добро торжествует над злом! Ох, а дама-то наша…»
Бледная до синевы Арина оседала на землю, не отрывая застывшего взгляда от колуна, которым она перешибла позвоночник татю. Немой, оказавшийся ближе всех, подался вперед и не дал ей упасть, подхватил на руки и понес к порогу избушки…
«Ну вот: «Я злодея зарубил, я тебя освободил, а теперь, душа-девица, на тебе хочу жениться». А чего? Вполне красивая лав стори могла бы получиться… Это кабы на месте Андрюхи кто другой оказался – его-то не проймешь такими глупостями. А жаль – даром пропадает… Будет вам, сэр, еще двое бандюков где-то болтаются, как там Петька с пацанами? Да, я же свистнуть обещал».
Мишка высвистал сигнал «вперед», прислушался, услышал ответ и скомандовал:
– Григорий, позаботься о сестре и наставнике Андрее, остальные – надеть доспех, вокруг осмотреться надо.
Идти осматриваться не пришлось: на поляне появились отроки под командой Петра. Тот, как и опасался Мишка, вел их в атаку очертя голову, предварительно не поинтересовавшись, что творится около избушки и почему-то совсем не с той стороны, откуда должен был.
– Отбой! Все закончилось! Выставить дозоры! Урядник Петр, ко мне!
Петька быстренько отдал несколько команд, повинуясь которым отроки двинулись в разные стороны, оглядываясь на валяющиеся возле колодца трупы татей.
– Мы тоже двоих убили, – обрадовал Мишку братец. – Я с ребятами в обход хотел, а они там в кустах в сторонке… Оба раненые были, сюда не дошли. Как ты свистнул, так мы их сразу…
– Приказ у тебя был в обход идти, козлодуй? – сразу вызверился Мишка. – Я чего велел? Или у Капитона на бегу все из головы вылетело?!
– Ну так хорошо же получилось, – сразу сник Петька. – Я думал…
– И о чем ты думал, стратег хренов? Раненые? А что, хоть одного взять живым не могли? Кого теперь допрашивать? Покойников? А сюда как перли? Как быки на случку – глаза в кучу, рога вперед и на все наплевать! А если б вас тут встретили не мы, а тати? Ты кто – урядник или кухарка? Полководец, туды тебя… Пришел, увидел, застрелил.
Петька было обиженно надулся, но все же пересилил себя:
– Виноват, господин старшина!
– Ладно, Петь, научишься еще, – остывая, Мишка махнул рукой, не в силах больше сердиться на брата – уж слишком сильно накатило на него облегчение от того, что никто из ребят не погиб. – Пока все живы – и слава богу!
Часть первая
Глава 1
Июль 1125 года. Село Дубравное
Столы для поминок пришлось накрывать во дворе – хозяйский дом развален, постоялый двор сгорел, крышу амбара обрушили, а других подходящих строений в усадьбе Арининого отца не нашлось. Погода, к счастью, стояла спокойная, а со столами и скамьями помогли соседи. Хорошо хоть с угощением затруднения не было – содержание постоялого двора требовало больших запасов еды и напитков, а хранить все это уже не для кого…
День не был постным, и сельский священник отец Геронтий, строго следивший, чтобы поминки, не дай бог, не превратились в языческую тризну, благословил скоромные блюда, да и вообще проявлял меньшую, чем всегда, въедливость, потому что устал. И неудивительно: отпевать сначала в церкви, потом на кладбище пришлось не один десяток «убиенных рабов божьих», и на скамью за поминальным столом он опустился с явным облегчением.
Арина озабоченно поглядывала на брата – Григорию, впервые в жизни оказавшемуся в роли старшего мужчины в семье, пришлось нелегко. Работников осталось мало, и надо было нанять землекопов, отцу Геронтию заплатить за службу (а торговаться поп умел не хуже купца и не стеснялся этого), да и разоренную усадьбу следовало привести в пристойный вид. Ленька хоть и держался все время поблизости, подсоблял, чем мог, но ведь и у него нужного опыта мало, сам еще такой же отрок. Но и тут их выручили ратнинцы. В делах хозяйственных немало помог Осьма, быстро договорившийся о рытье могил с соседями, а переговоры с попом совершенно неожиданно облегчил Михаил, так смотревший на «батюшку» во время разговора, что тот даже утратил часть своего красноречия. И ведь ни слова не сказал, но Арине, наблюдавшей за ними со стороны, показалось, что у отца Геронтия аж руки чесались, чтобы перекрестить непонятного отрока или даже окропить того святой водой. На всякий случай.
Сейчас Гринька сидел на отцовском месте во главе стола, но вот привычного, безмолвного – одними глазами или наклоном головы – хозяйского руководства трапезой Аринин брат не только не мог повторить, но даже, похоже, и не задумывался над этим.
Сама же Аринка вполне уверенно распоряжалась обслуживающими трапезу бабами, не перекладывая эту заботу на плечи помощницы погибшей ключницы, которую покойница готовила себе на замену. Не потому что не доверяла той – просто суета позволяла хоть на время забыться и не задумываться о свалившейся беде. При всей своей занятости она тем не менее время от времени поглядывала и туда, где в стороне от остальных ратников, как будто возглавляя отроков, сидел Андрей Немой. После всего что довелось им испытать накануне, именно к нему из всех ратнинских мужей Аринка испытывала наибольшее доверие. Несмотря на его внешнюю угрюмость и то, что он совершенно не замечал ее после возвращения в село, что-то привлекало ее в этом суровом воине. Что именно, пока еще и сама сказать не могла бы.
Ухаживая за Андреем в охотничьей избушке, Арина заметила на его горле страшный шрам, а сейчас обратила внимание, что еду он пережевывал медленно и тщательно, а перед этим мелко крошил ножом.
«Ему же, наверно, глотать трудно – горло-то как поранено!»
Она перехватила одну из помогавших ей девок и, указав на Андрея, велела всю пищу подавать ему мелко нарезанной. Питье же подносила сама как самому дорогому гостю, но ни благодарственного кивка, ни какого другого знака внимания почему-то так и не дождалась. Хорошо, еще в детстве бабка-ворожея, принятая в род отцом Игната и взявшая на себя труды по воспитанию и обучению старшей внучки в семье, научила ее видеть то, что от большинства ускользает, подмечать и по едва заметным движениям понимать истинные, а не показные чувства и желания. Сейчас, глядя на сидящего за столом Андрея, Аринка уловила – каждый раз, когда она подходила, тот подбирался, будто опасность чувствовал. Это было странно и совершенно непонятно, тем более после всего, что довелось им вместе пережить.
А в конце поминок, когда гости уже начали потихоньку расходиться, к Арине неожиданно привязался отец Геронтий.
– Достойно ведешь себя, вдовица. И трапеза поминальная у тебя христианская вышла, никакой языческой мерзости не допустила. Хвалю!
– Благодарствую на добром слове, отче.
Аринка, хоть и подосадовала в глубине души на настырного батюшку – не мог для нравоучений найти другого времени, будто ей сейчас делать нечего, как с ним разговоры разговаривать, но надлежащим образом скромно потупилась. Бабка и матушка попов не любили, но вести себя так, чтобы не вызывать их нареканий, приучили, да и жизнь со строгой свекровью в православном Турове даром не прошла.
– А скажи-ка мне, вдовица, что ты про этих людей знаешь? Вроде бы и воины, и, несомненно, село наше от великой беды спасли, но… странные какие-то. Опять же отроки с оружием… и прочее…
Ну еще бы они не показались отцу Геронтию странными! Отроками безмолвно командовал немой мрачный воин с неподвижным лицом – ну вылитый скорбный лик на иконе. Старший из отроков (подумать только – подростка старшиной величают!) своим пронзительным взглядом буквально оторопь на священника нагонял. А уж воевода их… мало того, что обликом сущий язычник-нурман, так оказался еще и говорливее самого отца Геронтия! В иное время, может быть, и Аринка бы на эти странности подивилась, но сейчас могла испытывать только благодарность и облегчение от самого их присутствия, тем более что, в отличие от священника, кое-что об этих воинах она уже слышала раньше. Когда покойный батюшка решался по совету брата отправить Гриньку на обучение, он все, что мог про тех людей, кому сына доверять собирался, вызнал, а потом и им с матушкой рассказал, где и у кого отроки будут обучаться купеческому делу. И про дальнее воинское поселение, где все – ратники прирожденные не первого колена, и тем живут, и про Михайлу, внука ратнинского сотника, многое сказывал: как тот нынешней весной удивил своим умением весь Туров и даже самого князя с княгиней – молод, но разумен не по годам. Вот уж действительно – необычный отрок! И чувствуется – воин уже, мальчишкой назвать язык не поворачивается, а в глазах… в глазах вообще ей почудилось что-то такое, что мурашки по спине пробежали. А ведь кабы не этот Михайла с отроками и наставник Андрей – не жить ей с девчонками! Страшно подумать, что было бы, появись тати в избушке, когда они там с сестренками втроем обретались, без всякой защиты… Прочие же странности ее и вовсе мало волновали – если уж батюшка этим людям обучение Гриньки доверил, то на кого же еще ей теперь положиться? А что там отец Геронтий думает – ее не касается, он-то о своем печется.
Во время беседы священника и ратнинского десятника Аринка несколько раз как бы случайно прошла мимо. Сначала-то разговор вроде был понятен: батюшка деликатно намекал на десятину с захваченной добычи, но потом… Нет, видно, не зря Лука носил прозвище Говорун! Он все говорил, говорил, говорил, отцу Геронтию все реже удавалось вставлять в разговор хоть словечко, а сама беседа отклонялась в разные, порой совершенно неожиданные стороны – Лука даже что-то чертил прутиком на земле. В конце концов лицо священника начало приобретать какое-то туповато-сонное выражение, и удалялся он после окончания беседы походкой несколько нетвердой. Хоть и трезв был совершенно.
– И скаредность у них, увы, удручающая, – продолжал между тем вздыхать отец Геронтий. – Я понимаю, десятина… у них свой приход есть, свой храм, свой пастырь, но молебен-то благодарственный за одоление супостата могли бы и заказать. Ты бы, вдовица, намекнула их начальным людям.
– Намекну, отче. Не знаю, прислушаются ли, но намекну.
«Ага, делать мне боле нечего, как о твоем прибытке печься. Нешто у меня совсем ума нет, в таком деле мужам в глаза лезть? Только шуганут – и правы будут. Сам уж старайся, отче, ты это хорошо умеешь…»
– А с хозяйством что думаешь делать? Братец-то твой молод еще, управится ли? Или сама вознамерилась?
– Да уж и не знаю, отче. Тягота-то какая… С братом надо переговорить, у знающих людей совета спросить…
– Истинно, истинно, вдовица. У знающих людей, да не просто знающих, а к тебе и к твоему семейству душевно благорасположенных, кто дурного не посоветует.
«У тебя, что ли? Ты советовать любишь…»
А святой отец явно клонил к чему-то:
– Однако же не забывай, батюшка твой, Царствие ему Небесное, пожелал, чтобы братец твой выучился, а воля покойного священна. Учебу Григорию бросать не след. А тебе самой такое хозяйство из разрухи поднимать… Мыслимо ли?
«Ой, отче, что-то ты сам себе перечишь… то люди они странные и подозрительные, а то – учебу брату бросать не след… Учится-то он как раз у этих «странных и подозрительных»… Не желаешь, чтобы Гринька тут оставался? Почему, интересно? И к чему ты меня подводишь-то? Хочешь, чтобы я сама спросила? Спрошу…»
– Ой, батюшка, за хлопотами-то и подумать о том еще не успела. Гриша-то молод совсем, неопытен. Может, ты мне что подскажешь?
И сразу поняла – отец Геронтий только того и ждал. Ради этого и весь разговор затеял, похоже:
– А не продать ли вам и усадьбу, и дело купеческое? Выучится Григорий, будет с чем свою торговлю начать. Ты подумай, желающие откупить найдутся. А я прослежу, чтобы вас не обидели.
«Это что же за желающие такие? У нас в селе никто не сможет. Со стороны кто-то? Неужто сторонние люди про нашу беду уже проведать успели?»
– С решением не тороплю, но ты подумай, подумай…
Ближе к вечеру, когда вымотанная тяжелым днем Аринка мечтала только добраться до постели и не знала еще, где ту постель для себя и сестренок пристроить, к ней подошел Ленька.
– Арин, ты как, на ногах еще держишься?
– Вроде стою пока. А в чем дело? Стряслось еще что?
– Да нет, ничего не случилось. Поговорить тебя зовут.
– Кто?
– Свои все: мы с Гришкой, наш урядник Петр и Михайла. Он тебя позвать и велел.
Незадолго до этого Аринка видела, как Михайла долго и серьезно обсуждал что-то с десятником Лукой, Осьмой и Андреем Немым. Видимо, они что-то решили, и теперь старшина Младшей стражи собирался рассказать об этом семейству Григория. Удивительно только было, что и ее, бабу, на совет пригласили. Хотя отроки все-таки, не взрослые мужи, и опыт Гриньки не шел ни в какое сравнение со знанием жизни Арины, успевшей побывать замужем за туровским купцом, да и разница в возрасте в шесть с лишним лет – тоже не пустяк.
– Значит, так, други любезные, – начал Михайла, дождавшись, пока Арина скромно пристроится с краешку, – не простые тати на вас напали. На вас, на вас, не удивляйтесь. Целью их было не село, а именно ваша усадьба, а остальным так, заодно уж досталось. Почему? А скажи-ка, Петя, с чего это батюшка твой послал тебя учиться водить обозы по суше, хотя главная торговля у нас всегда по рекам идет?
– Ну так по рекам-то все торгуют, иной раз на воде толкотня бывает, как на торжище. А всякому желательно торговать так, чтобы других купцов рядом не было. Оно и выгоднее, и спокойнее. Вот батюшка и измыслил ставить в конце водного пути острожек, запасать там товар и вести торговлю вдаль от воды из этого острожка. А для этого надо обозы по суше водить.
– А теперь ты, Гриша. Не тем ли самым занимался батюшка твой через свой постоялый двор?
– Ну не точно так, но похоже. Тут ведь какая хитрость была. – Григорий немного поколебался, но все-таки решился рассказать. – Примерно в неделе пути от нас, а может, днях в десяти кончаются Туровские земли и начинаются Киевские. Удобного водного пути к ним нет, и киевские купцы туда не добираются – далеко, да и не выгодно.
– Ага, а если нет купцов, то нет и княжеских мытников! – Михайла понимающе усмехнулся и неожиданно вперился взглядом в лицо Арины. – Так?
Она от неожиданности сначала кивнула головой в ответ, а потом уже подумала, что, может быть, признаваться в этом и не стоило. Михайла же, пробормотав непонятное слово «контрабанда», заговорил вроде бы совсем о другом:
– Мы с десятником Лукой и наставником Андреем коней и доспех татей внимательно рассмотрели. Очень интересная вещь получается: большая их часть – те, что на телегах приехали, – обычные разбойники, а вот те, что верхами заявились, больно уж ухожены, не на татей, а на дружинников похожи, либо княжьих, либо боярских. Вот и заинтересовались мы: чьи же это дружинники тут у вас разбоем занимались? Кто и для чего их на такое дело послал? Ну кто что по этому поводу думает?
Аринка вежливо подождала, пока выскажутся отроки, но мужская часть совета молчала, и она тихо спросила:
– Выходит, в сговоре они были?
– Верно. А в чем смысл этого сговора?
– Ну не знаю… неужто мы кому дорогу перешли? Не верится что-то.
– Понимаю. – Михайла согласно покивал головой. – В плохое всегда с трудом верится. Ну что ж, придется мне кое-что вам объяснить. Для вас тати – воплощение зла; какое б зверство они ни совершили, вас это может испугать, разозлить, возмутить, но не удивить. Тати – они тати и есть, и добра от них ждать нельзя. Для самих же злодеев все это выглядит совсем иначе. Для них грабеж – это работа. Работа лихая, но трудная и опасная, требующая умения и храбрости. Один удачный налет может ватагу долгое время кормить, а потому работу эту надо делать дружно, со тщанием и не отвлекаясь. Так что если грабить – то только грабить, молодых баб да девок помять – уже лишнее, и ватага на это смотрит недобро, ну разве что уж совсем изголодались, давно женщин не видали. Убивают же только тех, кто сопротивляется. Среди татей любителей кровь проливать мало, да и те долго не живут. А уж поджигать – все равно что резать курицу, которая золотые яйца несет, в другой раз сюда уже не придешь. Так что убивают и жгут только тогда, когда хотят, чтобы место то было пусто. Это более войне, а не грабежу пристало.
Столы для поминок пришлось накрывать во дворе – хозяйский дом развален, постоялый двор сгорел, крышу амбара обрушили, а других подходящих строений в усадьбе Арининого отца не нашлось. Погода, к счастью, стояла спокойная, а со столами и скамьями помогли соседи. Хорошо хоть с угощением затруднения не было – содержание постоялого двора требовало больших запасов еды и напитков, а хранить все это уже не для кого…
День не был постным, и сельский священник отец Геронтий, строго следивший, чтобы поминки, не дай бог, не превратились в языческую тризну, благословил скоромные блюда, да и вообще проявлял меньшую, чем всегда, въедливость, потому что устал. И неудивительно: отпевать сначала в церкви, потом на кладбище пришлось не один десяток «убиенных рабов божьих», и на скамью за поминальным столом он опустился с явным облегчением.
Арина озабоченно поглядывала на брата – Григорию, впервые в жизни оказавшемуся в роли старшего мужчины в семье, пришлось нелегко. Работников осталось мало, и надо было нанять землекопов, отцу Геронтию заплатить за службу (а торговаться поп умел не хуже купца и не стеснялся этого), да и разоренную усадьбу следовало привести в пристойный вид. Ленька хоть и держался все время поблизости, подсоблял, чем мог, но ведь и у него нужного опыта мало, сам еще такой же отрок. Но и тут их выручили ратнинцы. В делах хозяйственных немало помог Осьма, быстро договорившийся о рытье могил с соседями, а переговоры с попом совершенно неожиданно облегчил Михаил, так смотревший на «батюшку» во время разговора, что тот даже утратил часть своего красноречия. И ведь ни слова не сказал, но Арине, наблюдавшей за ними со стороны, показалось, что у отца Геронтия аж руки чесались, чтобы перекрестить непонятного отрока или даже окропить того святой водой. На всякий случай.
Сейчас Гринька сидел на отцовском месте во главе стола, но вот привычного, безмолвного – одними глазами или наклоном головы – хозяйского руководства трапезой Аринин брат не только не мог повторить, но даже, похоже, и не задумывался над этим.
Сама же Аринка вполне уверенно распоряжалась обслуживающими трапезу бабами, не перекладывая эту заботу на плечи помощницы погибшей ключницы, которую покойница готовила себе на замену. Не потому что не доверяла той – просто суета позволяла хоть на время забыться и не задумываться о свалившейся беде. При всей своей занятости она тем не менее время от времени поглядывала и туда, где в стороне от остальных ратников, как будто возглавляя отроков, сидел Андрей Немой. После всего что довелось им испытать накануне, именно к нему из всех ратнинских мужей Аринка испытывала наибольшее доверие. Несмотря на его внешнюю угрюмость и то, что он совершенно не замечал ее после возвращения в село, что-то привлекало ее в этом суровом воине. Что именно, пока еще и сама сказать не могла бы.
Ухаживая за Андреем в охотничьей избушке, Арина заметила на его горле страшный шрам, а сейчас обратила внимание, что еду он пережевывал медленно и тщательно, а перед этим мелко крошил ножом.
«Ему же, наверно, глотать трудно – горло-то как поранено!»
Она перехватила одну из помогавших ей девок и, указав на Андрея, велела всю пищу подавать ему мелко нарезанной. Питье же подносила сама как самому дорогому гостю, но ни благодарственного кивка, ни какого другого знака внимания почему-то так и не дождалась. Хорошо, еще в детстве бабка-ворожея, принятая в род отцом Игната и взявшая на себя труды по воспитанию и обучению старшей внучки в семье, научила ее видеть то, что от большинства ускользает, подмечать и по едва заметным движениям понимать истинные, а не показные чувства и желания. Сейчас, глядя на сидящего за столом Андрея, Аринка уловила – каждый раз, когда она подходила, тот подбирался, будто опасность чувствовал. Это было странно и совершенно непонятно, тем более после всего, что довелось им вместе пережить.
А в конце поминок, когда гости уже начали потихоньку расходиться, к Арине неожиданно привязался отец Геронтий.
– Достойно ведешь себя, вдовица. И трапеза поминальная у тебя христианская вышла, никакой языческой мерзости не допустила. Хвалю!
– Благодарствую на добром слове, отче.
Аринка, хоть и подосадовала в глубине души на настырного батюшку – не мог для нравоучений найти другого времени, будто ей сейчас делать нечего, как с ним разговоры разговаривать, но надлежащим образом скромно потупилась. Бабка и матушка попов не любили, но вести себя так, чтобы не вызывать их нареканий, приучили, да и жизнь со строгой свекровью в православном Турове даром не прошла.
– А скажи-ка мне, вдовица, что ты про этих людей знаешь? Вроде бы и воины, и, несомненно, село наше от великой беды спасли, но… странные какие-то. Опять же отроки с оружием… и прочее…
Ну еще бы они не показались отцу Геронтию странными! Отроками безмолвно командовал немой мрачный воин с неподвижным лицом – ну вылитый скорбный лик на иконе. Старший из отроков (подумать только – подростка старшиной величают!) своим пронзительным взглядом буквально оторопь на священника нагонял. А уж воевода их… мало того, что обликом сущий язычник-нурман, так оказался еще и говорливее самого отца Геронтия! В иное время, может быть, и Аринка бы на эти странности подивилась, но сейчас могла испытывать только благодарность и облегчение от самого их присутствия, тем более что, в отличие от священника, кое-что об этих воинах она уже слышала раньше. Когда покойный батюшка решался по совету брата отправить Гриньку на обучение, он все, что мог про тех людей, кому сына доверять собирался, вызнал, а потом и им с матушкой рассказал, где и у кого отроки будут обучаться купеческому делу. И про дальнее воинское поселение, где все – ратники прирожденные не первого колена, и тем живут, и про Михайлу, внука ратнинского сотника, многое сказывал: как тот нынешней весной удивил своим умением весь Туров и даже самого князя с княгиней – молод, но разумен не по годам. Вот уж действительно – необычный отрок! И чувствуется – воин уже, мальчишкой назвать язык не поворачивается, а в глазах… в глазах вообще ей почудилось что-то такое, что мурашки по спине пробежали. А ведь кабы не этот Михайла с отроками и наставник Андрей – не жить ей с девчонками! Страшно подумать, что было бы, появись тати в избушке, когда они там с сестренками втроем обретались, без всякой защиты… Прочие же странности ее и вовсе мало волновали – если уж батюшка этим людям обучение Гриньки доверил, то на кого же еще ей теперь положиться? А что там отец Геронтий думает – ее не касается, он-то о своем печется.
Во время беседы священника и ратнинского десятника Аринка несколько раз как бы случайно прошла мимо. Сначала-то разговор вроде был понятен: батюшка деликатно намекал на десятину с захваченной добычи, но потом… Нет, видно, не зря Лука носил прозвище Говорун! Он все говорил, говорил, говорил, отцу Геронтию все реже удавалось вставлять в разговор хоть словечко, а сама беседа отклонялась в разные, порой совершенно неожиданные стороны – Лука даже что-то чертил прутиком на земле. В конце концов лицо священника начало приобретать какое-то туповато-сонное выражение, и удалялся он после окончания беседы походкой несколько нетвердой. Хоть и трезв был совершенно.
– И скаредность у них, увы, удручающая, – продолжал между тем вздыхать отец Геронтий. – Я понимаю, десятина… у них свой приход есть, свой храм, свой пастырь, но молебен-то благодарственный за одоление супостата могли бы и заказать. Ты бы, вдовица, намекнула их начальным людям.
– Намекну, отче. Не знаю, прислушаются ли, но намекну.
«Ага, делать мне боле нечего, как о твоем прибытке печься. Нешто у меня совсем ума нет, в таком деле мужам в глаза лезть? Только шуганут – и правы будут. Сам уж старайся, отче, ты это хорошо умеешь…»
– А с хозяйством что думаешь делать? Братец-то твой молод еще, управится ли? Или сама вознамерилась?
– Да уж и не знаю, отче. Тягота-то какая… С братом надо переговорить, у знающих людей совета спросить…
– Истинно, истинно, вдовица. У знающих людей, да не просто знающих, а к тебе и к твоему семейству душевно благорасположенных, кто дурного не посоветует.
«У тебя, что ли? Ты советовать любишь…»
А святой отец явно клонил к чему-то:
– Однако же не забывай, батюшка твой, Царствие ему Небесное, пожелал, чтобы братец твой выучился, а воля покойного священна. Учебу Григорию бросать не след. А тебе самой такое хозяйство из разрухи поднимать… Мыслимо ли?
«Ой, отче, что-то ты сам себе перечишь… то люди они странные и подозрительные, а то – учебу брату бросать не след… Учится-то он как раз у этих «странных и подозрительных»… Не желаешь, чтобы Гринька тут оставался? Почему, интересно? И к чему ты меня подводишь-то? Хочешь, чтобы я сама спросила? Спрошу…»
– Ой, батюшка, за хлопотами-то и подумать о том еще не успела. Гриша-то молод совсем, неопытен. Может, ты мне что подскажешь?
И сразу поняла – отец Геронтий только того и ждал. Ради этого и весь разговор затеял, похоже:
– А не продать ли вам и усадьбу, и дело купеческое? Выучится Григорий, будет с чем свою торговлю начать. Ты подумай, желающие откупить найдутся. А я прослежу, чтобы вас не обидели.
«Это что же за желающие такие? У нас в селе никто не сможет. Со стороны кто-то? Неужто сторонние люди про нашу беду уже проведать успели?»
– С решением не тороплю, но ты подумай, подумай…
Ближе к вечеру, когда вымотанная тяжелым днем Аринка мечтала только добраться до постели и не знала еще, где ту постель для себя и сестренок пристроить, к ней подошел Ленька.
– Арин, ты как, на ногах еще держишься?
– Вроде стою пока. А в чем дело? Стряслось еще что?
– Да нет, ничего не случилось. Поговорить тебя зовут.
– Кто?
– Свои все: мы с Гришкой, наш урядник Петр и Михайла. Он тебя позвать и велел.
Незадолго до этого Аринка видела, как Михайла долго и серьезно обсуждал что-то с десятником Лукой, Осьмой и Андреем Немым. Видимо, они что-то решили, и теперь старшина Младшей стражи собирался рассказать об этом семейству Григория. Удивительно только было, что и ее, бабу, на совет пригласили. Хотя отроки все-таки, не взрослые мужи, и опыт Гриньки не шел ни в какое сравнение со знанием жизни Арины, успевшей побывать замужем за туровским купцом, да и разница в возрасте в шесть с лишним лет – тоже не пустяк.
– Значит, так, други любезные, – начал Михайла, дождавшись, пока Арина скромно пристроится с краешку, – не простые тати на вас напали. На вас, на вас, не удивляйтесь. Целью их было не село, а именно ваша усадьба, а остальным так, заодно уж досталось. Почему? А скажи-ка, Петя, с чего это батюшка твой послал тебя учиться водить обозы по суше, хотя главная торговля у нас всегда по рекам идет?
– Ну так по рекам-то все торгуют, иной раз на воде толкотня бывает, как на торжище. А всякому желательно торговать так, чтобы других купцов рядом не было. Оно и выгоднее, и спокойнее. Вот батюшка и измыслил ставить в конце водного пути острожек, запасать там товар и вести торговлю вдаль от воды из этого острожка. А для этого надо обозы по суше водить.
– А теперь ты, Гриша. Не тем ли самым занимался батюшка твой через свой постоялый двор?
– Ну не точно так, но похоже. Тут ведь какая хитрость была. – Григорий немного поколебался, но все-таки решился рассказать. – Примерно в неделе пути от нас, а может, днях в десяти кончаются Туровские земли и начинаются Киевские. Удобного водного пути к ним нет, и киевские купцы туда не добираются – далеко, да и не выгодно.
– Ага, а если нет купцов, то нет и княжеских мытников! – Михайла понимающе усмехнулся и неожиданно вперился взглядом в лицо Арины. – Так?
Она от неожиданности сначала кивнула головой в ответ, а потом уже подумала, что, может быть, признаваться в этом и не стоило. Михайла же, пробормотав непонятное слово «контрабанда», заговорил вроде бы совсем о другом:
– Мы с десятником Лукой и наставником Андреем коней и доспех татей внимательно рассмотрели. Очень интересная вещь получается: большая их часть – те, что на телегах приехали, – обычные разбойники, а вот те, что верхами заявились, больно уж ухожены, не на татей, а на дружинников похожи, либо княжьих, либо боярских. Вот и заинтересовались мы: чьи же это дружинники тут у вас разбоем занимались? Кто и для чего их на такое дело послал? Ну кто что по этому поводу думает?
Аринка вежливо подождала, пока выскажутся отроки, но мужская часть совета молчала, и она тихо спросила:
– Выходит, в сговоре они были?
– Верно. А в чем смысл этого сговора?
– Ну не знаю… неужто мы кому дорогу перешли? Не верится что-то.
– Понимаю. – Михайла согласно покивал головой. – В плохое всегда с трудом верится. Ну что ж, придется мне кое-что вам объяснить. Для вас тати – воплощение зла; какое б зверство они ни совершили, вас это может испугать, разозлить, возмутить, но не удивить. Тати – они тати и есть, и добра от них ждать нельзя. Для самих же злодеев все это выглядит совсем иначе. Для них грабеж – это работа. Работа лихая, но трудная и опасная, требующая умения и храбрости. Один удачный налет может ватагу долгое время кормить, а потому работу эту надо делать дружно, со тщанием и не отвлекаясь. Так что если грабить – то только грабить, молодых баб да девок помять – уже лишнее, и ватага на это смотрит недобро, ну разве что уж совсем изголодались, давно женщин не видали. Убивают же только тех, кто сопротивляется. Среди татей любителей кровь проливать мало, да и те долго не живут. А уж поджигать – все равно что резать курицу, которая золотые яйца несет, в другой раз сюда уже не придешь. Так что убивают и жгут только тогда, когда хотят, чтобы место то было пусто. Это более войне, а не грабежу пристало.