Страница:
– Ты, гнида! Смел! Языком молоть! – Голос у Петьки был злющим. – Она там вас спасала! Показывала, что одна! Что мужей нет! Чтоб они про все забыли! И под выстрелы вышли! И сама под болты шла! И сколько тех, не знала! И одного топором! Ты свой болт из поленницы выковыривал! А она даже бровью не дрогнула! А ты, гнида!..
Сколько еще продолжалось бы это избиение, неизвестно, но тут на полянку выехал Михайла в сопровождении Андрея.
– Десятник Петр! Что тут у вас происходит? – Похоже, ужаснувшая Аринку сцена избиения не сильно его удивила.
– Да вот, Минь, – Петька брезгливо пнул парня последний раз, – языком своим поганым треплет. Про то, как вы тогда татей постреляли, разговор зашел. Ну это-то ладно, но ведь он не столько про то поминал, сколько про тетку Арину. Ну как она тогда… – Петька зло сплюнул, точно попав прямо в лицо валявшегося на земле парня. – И надо же! Куда стрелять, так он не видел! Чуть ее же и не подстрелил, а что не надо, так все в подробностях разглядел, паскуда! А главное, понимаешь, сказал охальник, что с такой сестрой Гринька, коли с умом, в Турове за год серебра с охочих людей соберет поболе того, что имел. Насилу я его у братьев отнял, чтоб не убили, сам вот занялся.
– Это ты правильно, – начал было Мишка и потянулся к поясу, где у него висел боевой кнут, но неожиданно вмешался Андрей. Придержал его руку, соскочил с коня, не спеша подошел к резко, до синевы побледневшему отроку. Взял его за подбородок, сжал так, что у парня рот открылся, вытащил язык, сколько смог, и полоснул невесть как оказавшимся у него в руках ножом – только кровь брызнула ему на руку и на траву. Аринке на какой-то миг показалось, что сейчас и язык упадет, но нет, Андрей лишь слегка кровь пустил, для науки.
Хоть перед этим и вспыхнули у нее щеки от того, что услышала, и от обиды на глаза навернулись злые слезы, но от такого чуть в голос не охнула.
«Это ж он за меня… Но мальчишку? Страх-то какой…»
Тем временем Андрей обвел строй тяжелым взглядом – никто из отроков даже не шелохнулся, но видно было, как изменились лица у ребят – испугались-то не на шутку, видать, кое-кто и раньше говорил что-нибудь про нее. Похоже, теперь сами себе языки скорее откусят…
«Вот он каким, оказывается, может быть! То-то Гринька говорил, что его боятся. Не зря боятся, выходит».
И тут Андрей вздрогнул, как от удара, – с ней взглядом встретился. Напрягся, закаменел лицом, на миг в его глазах промелькнули растерянность и боль, почти оглушив тоской и безысходностью, но тут же они сменились непроглядной тьмой – будто полог упал, погружая все вокруг во мрак… И так он полоснул яростным взглядом, что у Аринки земля из-под ног уходить начала. Если бы не бабкина наука, она, наверное, тут же и сомлела бы, да вспомнила в последний момент, как учила когда-то старая ворожея видеть не то, что хотят показать, а то, что в душе на самом деле таится. Вот она и защитилась этим умением, пропустила тот ужас мимо себя, заглянула глубже, в самую суть, на донышко… Лучше бы уж удар на себя приняла – то, что увидела, принять было не легче…
За два с половиной года она отвыкла смотреть на мужей женским взглядом, никого рядом с собой после Фомы видеть не хотела, думала уже – навсегда это теперь. А тут вдруг глаза Андреевы. И такие нежность и боль, скрытые даже от него самого, там увиделись… Утонула, пропала в единый миг и поняла: не сможет уже его забыть.
«Господи! Да зачем же я вылезла тогда с этим опекунством?.. Ведь как брата старшего о помощи просила, а разве теперь смогу на него как на брата смотреть?»
Неожиданно рядом раздался топот копыт, и с высоты седла прозвучал голос Михайлы:
– Заплутала? Стан в той стороне. Тебя проводить?
Аринка в ответ мотнула головой, дескать, не надо, повернулась и побрела в ту сторону, в которую указал Михайла.
«Что это со мной? Совсем я ума лишилась, что ли? Андрей… не ко времени ведь совсем… но уже не изменить ничего, не в моей власти… Что же он за человек-то? Душа трепетная, а с мальчишкой так… Ну подумаешь, языком чесал. Да и со мной… То вроде бы вступился, а потом вдруг глянул-то как! Или осерчал, что я подглядывала? Воины… Не поймешь их, все у них по-своему».
Вечером Андрей был, как всегда, спокоен, осторожен с девчонками, вежлив с Ариной, как будто ничего не произошло, а она только о нем думала. Словно спасением и опорой после всех бед и потерь стала для нее эта нежданная нежность, растопившая заледеневшую когда-то душу, открывая ее для новой любви, давая надежду на будущее. И заглушая тот страх, который она ощутила, когда увидела, как Андрей заносит нож над лежащим отроком.
Впрочем, долго мучиться этими мыслями Арине не позволил старшина Михаил. В тот же вечер после ужина он подошел к их костру, вежливо попросил разрешения присесть, одарил Стешку и Феньку маленьким туеском с медом, вопросительно глянул на Андрея, а потом обратился к Арине:
– Ты сегодня случайно, – Михаил выделил голосом слово «случайно», – увидела то, что тебе не понравилось и даже напугало. Ну это и любого человека, незнакомого с нашими обычаями, напугало бы. Однако, если бы ты смотрела внимательно, многое бы тебе увиделось по-иному. – Михаил прервался так, что Арине стало понятно – он ждет от нее вопроса.
– Внимательно? А что я должна была увидеть?
– Ну во-первых, ты могла заметить, что Андрей этому трепачу по языку не боевым оружием чиркнул, а обыденным ножом. То, что порезал он ему язык совсем не глубоко, ты, конечно, издалека не разобрала бы, но уж хозяйственный нож от засапожника с такого расстояния отличить можно. Еще совершенно ясно видно было то, что наказуемый был в доспехе, а значит, Петькины пинки для него обидны, но не очень болезненны и уж совсем не опасны для здоровья. Ведь так? – Михаил почему-то задал этот вопрос Арине, а не Андрею, который мог бы подтвердить сказанное со знанием дела. Арина в ответ утвердительно склонила голову.
«Так-то оно так, но… После твоего объяснения я это ясно вижу, а вот чтобы самой заметить такие мелочи, надо в вашем воинском поселении вырасти. Или просто долго жить. Хотя для вас это вовсе и не мелочи».
– Ну и третье. Правда, чтоб это понять, надо помнить, что наказывали-то учеников, а воин Андрей у них наставником. Он единым махом прекратил наказание, но так, что все всем стало понятно и на будущее расхотелось злословием грешить.
Только сейчас почему-то подумалось, хоть и знала уже об этом со слов Гриньки:
«Андрей – наставник? Как же он их учит, безгласный-то? Да вот так и учит, на вид страшно, а на самом деле…»
Но в нее словно бес вселился – тот самый, что вечно баб за язык не ко времени дергает. Да и с отроком же разговаривала, не со взрослым воином, вот и не смогла удержаться, чтобы не проговорить вслух все сомнения, что душу точили.
– А если бы не рассчитал и резанул чуть сильнее, чем надо? Или рука дрогнула бы? Или у парня от испуга сердце зашлось – ведь отрок еще?
– Это у воина-то рука дрогнула? – Михаил глянул на Аринку так, будто она сморозила невесть какую глупость. – Ты, когда прядешь, мимо веретена рукой промахиваешься? А когда лук режешь, по пальцам себе ножом часто попадаешь? А ведь от твоей ловкости, что в прядении, что на кухне, жизнь твоя не зависит. У воина же от мгновения, от расстояния в толщину волоса зависит именно жизнь! Так что силу соизмерять… да об этом даже и задумываться странно. Если от кого-то из воинов услышишь, что он мухе на лету может ноги отрубить, то не думай, что хвастается. Скорее всего, так и делал. Искусство воина во всяких, порой самых неожиданных делах проявляется. Ну а насчет «сердце бы зашлось»… ты что, думаешь, мы здоровье учеников своих не проверяем? Хлипких в воинское учение не берут.
Михаил немного помолчал, а потом заговорил о другом, вроде бы к предыдущему разговору отношения не имеющем.
– Есть у франкских бояр такой обычай: время от времени собираются они в каком-либо месте для соревнования в воинском искусстве. Называется это у них «турнир», а самих бояр франки по-своему величают «шевалье». Сражаются на тупом оружии, хотя и в полную силу, так что бывают и убитые, и покалеченные. Но немного. А победителей в тех турнирах чествуют и награждают, и уважением они пользуются великим. Впрочем, это не только у франков в обычае. И у германцев риттеры так соревнуются, и у саксов – найты… не в том суть – в каждом языке для боярина, благородного воина, свое название. Но есть на этих турнирах одно интересное правило: перед началом все участники выставляют на длинной скамье свои шлемы. И если кто-то из них злоязычием своим оскорбил женщину боярских кровей, ей достаточно просто подойти и положить руку на шлем виновного. И тогда того бесчестят: сажают его вместо коня верхом на забор, а щит его надевают ему на руку вверх ногами, так что его знамя, на щите изображенное, оказывается перевернутым. Потом изгоняют с турнира с позором, и никто из бояр его уже ровней себе не посчитает, напротив, будут всячески поносить и презирать.
Мы, конечно, не франки, турниров у нас нет, однако обычаи благородных воинов в разных местах у людей разных языков и верований отличаются не сильно. Это не случайно: для воина его женщина – не просто жена, а если угодно – боевой товарищ, прикрывающий спину от опасностей. В обычное время женщина как женщина, но случись беда, наши женщины и топором махнуть сумеют, и многие из лука не промахнутся, а в последнее время с малых лет учатся из самострела стрелять. Главное же, если что с воином случится – все ведь под Богом ходим, – есть у нас уверенность, что наших женщин наши товарищи защитят и в обиду не дадут. А от франков мы отличаемся тем, что бережем всех своих женщин, и неважно, боярского они рода или нет. Вот этому наставник Андрей не одного этого болтуна, а всех отроков поучил, да так, что на всю жизнь запомнили. – Михаил еще немного помолчал, а потом уже другим, каким-то усталым голосом добавил: – Воинское учение порой бывает жестоко, непривычному глазу может показаться страшным, но оно очень точно, недвусмысленно и являет собой не выдумку наставников, а опыт многих и многих поколений воинов, добытый кровью. В воинском учении все важно и все имеет смысл.
То, что сказал Михайла, было Арине понятно, но вся ее женская суть не позволяла ей согласиться с ним сразу же, выискивая способы избежать излишней, как ей казалось, жестокости. Тем более что сама она того мальчишку уже пожалела и простила.
– Но вы же не воинов – купцов учите.
– А что, купцы только в лавках сидят? В походы не ходят, достояние свое от татей оружием не защищают?
– Но ведь отроки же, почти дети еще! Как же можно так с ними?
– Не можно, а нужно. И именно в отрочестве – потом поздно будет. Ну представь себе, чтобы ребенку лет до десяти не разрешали ходить – чтоб не упал и не расшибся. Дескать, подрастет, вот тогда… Каждому учению – свое время. Как учишь ребенка с малых лет держать ложку рукой, а не ногой, так и воинские обычаи ко времени зрелости должны в кровь впитаться, чтобы и помыслить себе иначе воин не мог.
Арина уже набрала в грудь воздуха для следующего возражения, но Михаил, выставив ладонь вперед, не дал ей ничего сказать.
– Понимаю, сразу с этим согласиться трудно. Кажется жестоко, непосильно для незрелого разума и неокрепшего тела. Тем более женщине свойственно детей жалеть. Однако, не жалея отроков сейчас, мы, возможно, спасаем им жизнь в будущем. Поживешь у нас, оглядишься, многое тебе ясно станет.
И снова, уже из чистого упрямства, Арина хотела что-то возразить, но тут шевельнулся Андрей, до того сидевший неподвижно. Сначала ей показалось, что этот жест напоминает попытку успокоить норовистую лошадь – Арина даже обиженно отшатнулась, но потом вдруг поняла, что Андрей просто хочет удержать ее от глупого и бесполезного препирательства. Михаил глянул на Аринку с Андреем, неожиданно улыбнулся и, уже поднимаясь на ноги, произнес:
– Я же сказал – мы защищаем СВОИХ женщин.
Повернулся и пошел куда-то, оставив после себя ощущение беседы с умудренным старцем, а не отроком. Арина некоторое время пораженно смотрела ему вслед, и только когда он скрылся в темноте, до нее дошел смысл его последних слов – «Своих женщин»! Растерянно обернулась к Андрею и тут же получила безмолвное подтверждение: «Да, ты своя!»
«Своя? Ну да, теперь свои мы… А я-то ТВОЕЙ стать хочу…»
Аринка едва сдержалась, чтобы вслух этого не сказать. Они с Андреем вообще про это больше не говорили, но появившаяся было между ними отстраненность пропала после разговора с Михайлой. Удивительный отрок – воистину удивительный! Ведь он нарочно такое время выбрал, когда и Андрей тут – он-то сам все это сказать ей не мог.
«Да ведь Михайла мне все это еще и для того рассказывал, чтобы я понимала, куда еду и с кем мне жить теперь предстоит… Ну да, то что они меня своей признать готовы – то полдела еще, даже меньше, мне своей еще только предстоит сделаться – принять их правду и стать одной из их женщин, тех, которые мужам своим – как он там сказал? Боевой товарищ… ух, слово-то какое… и не слышала я, чтобы про баб так сказывали. Ну да, он много чего наговорил удивительного. И про обычаи иноземные тоже… Дядька Путята про такое и не упоминал, хотя он много про дальние земли рассказывал… Но Михайла-то откуда про то знает? Так говорит уверенно… Ой, да не о том думаю! Мне бы самой такого отношения достойной стать, вот что главное! Если с Андреем быть хочу… Как, еще не знаю, но стану! Непременно стану!»
Ночами Аринке не спалось: и про Андрея непрестанно думала, и одолевали мысли о том, как устроится их будущее на новом месте. Она попробовала расспрашивать о жизни в воинском поселении братьев. Толку от них было мало – они все больше толковали об учебе, о том, какой умный Михайла, какой сильный наставник Андрей, какой строгий какой-то старший наставник Алексей. Единственной женщиной, о которой они охотно говорили, была мать Михайлы боярыня Анна Павловна, да и та в их рассказах представала чуть ли не святой.
В конце концов Аринка решила порасспрашивать обозного старшину Илью Фомича, благо поговорить он был большим любителем, а к ней относился вполне доброжелательно.
– Дядька Илья, а как вы у себя Ратном живете, сильно у вас там все от обычного села отличается?
– Да так и живем, Аринушка, как все: землю пашем, охотимся, бортничаем, детишек растим, ну еще службу ратную несем и за то податей не платим. Вот в том, наверное, главное отличие и есть.
– А женщины? Их жизнь у вас чем отлична от обыкновенной?
– Да как тебе сказать, Аринушка… О том тебе, конечно, лучше бы у баб поспрашивать. А я тебе скажу так: жены наши не просто жены, но супруги воинов, надежная их опора и прибежище в крайности. А еще страдалицы они. Сама посуди – чуть не каждый год мужей, сыновей, братьев в поход провожать и не знать, вернутся ли живыми. Ну и еще отличие есть. Уж не знаю, как ты там у себя в Дубравном или в Турове привыкла, а у нас бабе можно все, что и всем прочим бабам, пока это не идет во вред воинским надобностям и обычаям. А тут все – край. Ратниками у нас все начинается, ратниками же и заканчивается. Как им без Ратного не жить, так и Ратному без них. Так что хоть и есть у нас староста – Аристархом зовется, а последнее слово всегда за сотником Ратнинской сотни – Михайловым дедом Корнеем Агеичем Лисовином.
– Вот как? Это что же, – попробовала пошутить Аринка, – сотник у вас и над бабами начальствует?
– Над всем! – отрубил Илья. – Однако же и среди бабьего сословия начальные люди есть. Начальные бабы, хе-хе…
– Это как же?
– Ну перво-наперво, есть у нас старостиха Беляна. Баба знающая, разумная, опять же из-за спины мужа выглядывает, порой даже и грозно. Есть у нас и лекарка Настена. Она, чтоб ты знала, не только лекарскими делами ведает, а и многим другим, в бабьих интересах… и то сказать, знает обо всех столько, что люди порой и сами о себе не знают. Ну и… сама понимаешь. Была у нас еще старуха Добродея. Не то чтобы начальный человек над бабами, но за советом, утешением, справедливостью в бабьих делах ходили к ней. Мудра-а была… Жаль, в моровое поветрие померла.
Впрочем, ты-то ведь не в Ратном жить будешь, а в крепости, где Младшая стража. А там начальствует боярыня Анна Павловна. И скажу тебе, Аринушка, не только над бабами начальствует. Как уж у нее так выходит, не знаю, а только и мужи смысленные, даже и воинского звания, ей поперек стараются не идти. Строга, нет слов, строга, но и справедлива, и милосердна, отроки ее чуть не как святую почитают.
– Выходит, что почти все вятшие люди у вас – Михайловы родственники?
– Выходит, что так.
– А сам Михайла? Необычный он какой-то. Давеча про татей объяснял, как будто бы сам в разбойной ватаге обретался, да не один год.
– Хе-хе… это он может! Он тебе так же и про князей расскажет, и про старцев ученых… да хоть про девок гулящих, хотя сам, как ты понимаешь, ни в одном из сих достоинств не состоял. – Илья сделал строгое лицо и назидательно вздел к небесам указательный палец. – Наука книжная – великое дело! А Михайла ее насквозь превзошел!
– Так книжной науке учиться надо, – заинтересованно заметила Аринка. – Неужто в Ратном такие наставники есть?
– У-у-у, это у нас, как нигде! Один отец Михаил чего стоит! Святой, истинно святой! Постами и молитвенными бдениями себя изнуряет, порой и излишне, погани языческой, как истинный воин Христов, противостоит, детишек наукам учит. Да если б только он Михайлу учил! Есть у нас еще… – Илья неожиданно заткнулся, словно чуть не ляпнул то, о чем следовало молчать, но потом бодренько продолжил: – Вот, к примеру, Андрюха Немой Михайлу сызмальства воинскому делу учит.
– А почему он не женат?
– Кто, Михайла?
– Да нет, Андрей.
– Ну… как тебе сказать… тут дело такое… – Илья на некоторое время примолк. – Ты ведь и сама, Аринушка, не знаешь, как удачно опекуна выбрала. Ты не смотри, что Андрюха безгласен да увечен, сестренки-то твои враз к нему привыкли. Детишки – они такие, будь даже у нашего Бурея дети, и то бы батюшку самым красивым да ласковым считали.
– А кто такой Бурей?
– Хе-хе… да есть у нас один… красавец писаный, ни в сказке сказать ни пером описать. Горбун. Бабы от одного его взгляда столбенеют. Вот и от Андрюхи тоже шарахаются…
– Так что ж ты Андрея с каким-то уродом равняешь? – не удержалась Аринка, задетая тем, как Илья это сказал. – С чего бы от него-то шарахаться? Он же добрый. А увечья… Мало ли воинов шрамами изуродовано, у Михайлы и то уже есть…
Илья поглядел на нее внимательно, усмехнулся:
– Правда твоя, Аринушка! Только вот ты это увидела, а другие и замечать не желают. Ну да это я так, к слову просто пришлось.
Так вот, об Андрюхе. Он ведь тоже из рода Лисовинов будет. Родство, правда, дальнее, но живет он в доме сотника Корнея как свой, семейный. Вернее, жил, сейчас-то он в крепость перебрался, наставничать в Младшей страже. Но случись что – на защиту твою и всего твоего семейства поднимется самая страшная сила в Погорынье во главе с самим сотником Корнеем. А это имя не только в Ратном уважением пользуется, но и язычников по лесам трепетать заставляет…
Слушая все это, Аринка хоть виду и не подавала, но чувствовала – не договаривает что-то обозный старшина. Уж больно часто разговор в сторону уводит и от вопросов, совершенно невинных и естественных, уклоняется. Неспроста это. То ли не хотел рассказывать какие-то подробности чужому человеку, то ли просто боялся. И все больше и больше склонялась к мысли, что он именно боялся. Не то чтобы дрожал от страха, но так… опасался. Для проверки своей догадки спросила:
– А к старым богам, славянским, у вас как относятся?
– Ну ты, баба… – Илья оглянулся, будто опасался, что их подслушают. – Ты лучше кого другого об этом спрашивай, да поосторожнее, не первого попавшегося.
Так Аринка ничего толком и не узнала: ни про жизнь женщин в воинском поселении, ни про Андрея. Одно только стало понятно – есть у них там нечто такое… ну как у нее с бабкой было – посторонним знать незачем.
А мысли продолжали одолевать.
«Ну вот, сколько времени языком чесал, а ничего путного так и не сказал. Хотя… если вспомнить да подумать как следует, как батюшка и Фома учили, не так уж и мало я узнала. Перво-наперво, поосторожнее мне надо быть с расспросами. С Андреем тоже что-то не совсем понятное… Не зря Илья разговор в сторону увел, когда я его спросила. Но все равно – правильно я Андрею опекунством поклонилась, как толкнул меня кто. Ведь не ошиблась же! И воин он из лучших, и из рода самого видного… Ой, это что ж выходит-то: и мы теперь хоть каким-то боком к роду Лисовинов прилепимся? А если и он решит, что я из-за этого только… Конечно, Грине поддержка в делах-то какая будет! И за девчонок можно не беспокоиться – у них теперь дядька Андрей есть. Андрей… А может, он не только у девчонок есть, но и у меня будет… хоть когда-нибудь… Ведь и не рассчитывала я тогда ничего – даже и понять не успела, что творю. А если бы он женат оказался, что бы я теперь с собой делала? Господи, и о чем я тогда думала? Ой, да ни о чем… Больше двух лет помыслить не могла, что хоть кого-то вместо Фомы встречу, а тут, ничего о нем толком не зная, словно в прорубь рухнула. И уже ничего с этим поделать не могу… да и не хочу. Господи, Пресвятая Богородица… и все Светлые Боги, помогите нам с ним друг друга обрести».
Ворочаясь в ту ночь на телеге, Аринка снова и снова вспоминала все то немногое, что сказал про Андрея Илья, и решила, что непременно еще поговорит с обозным старшиной. Человек он вроде как болтливый, не злой, да и проговаривается, бывает. А еще прикидывала, что и как ей придется делать на новом месте, как станет она устраивать быт свой и своих родных, обдумывала предстоящие хозяйственные хлопоты. И пыталась прогнать внезапно появившуюся мысль о том, что судьба дает ей возможность как-то изменить свою жизнь. Казалось бы, все в бабьей доле предусмотрено, налажено, заповедано поколениями предков – какие там изменения, что менять-то? А ведь все два с половиной года, прошедшие после смерти Фомы, не покидало ее ощущение никчемности своего бытия, постоянно грызло и не давало опять выйти замуж и на этом успокоиться. Да и не думала Аринка, что сможет после Фомы кого-то еще полюбить, а без любви – не хотела. Терзалась из-за этого порой, сама себя убедить пыталась, что блажь это – живут же другие, ни о чем таком даже не помышляют, а дети пойдут – не до любви будет, не до раздумий о смысле своего бытия, но… легче было в полынью головой кинуться, чем против себя пойти! Уж такая уродилась, наверное… Спасибо, батюшка с матушкой не неволили, единого раза не попрекнули, хоть видела – переживают за то, что их дочь любимая себя словно заживо похоронила. Ведь бабий век-то короткий, и так уже не девочка – долго ли еще на нее глядеть будут? Вокруг девок молодых полно… Может, теперь, на новом месте, в окружении других, таких странных и непривычных людей, рядом с человеком, о котором она сейчас постоянно думала и который стал таким родным и близким, поймет она, в чем оно – ее жизненное предназначение.
И одновременно с этим на задворках сознания мелькало, что ее Андрей (она и боялась, и хотела назвать его своим, хотя бы в мыслях!), со всеми его странностями – не последний человек в таинственной пока крепости. Уважают его и побаиваются, к жене его относиться будут тоже с уважением, и за ним она будет воистину как за каменной стеной.
Аринка отгоняла от себя такие недостойные, как ей казалось, мысли, но ничего поделать не могла, а потом вдруг вспомнила то, что говорил ей как-то покойный муж: «Расчет чувствам не помеха. Расчет чувства подкрепляет, но чувства расчет направляют. И не дай бог начать какое-то дело, если чувства с расчетом не в ладах – добра не жди».
«Как про меня нынешнюю Фома тогда сказал! Непростая мне любовь досталась, но другой теперь и не надобно… И расчет, и чувства – все на Андрее сходится… И все равно боязно… за себя, за него… за нас… Да что же это я? Когда это бабе жизнь легко давалась? Глядишь, и поможет мне Пресвятая Богородица. Богородица?.. или… Лада? Кого мне за Андрея благодарить? Ой, да неважно. Главное – не дам я пропасть этому дару: приспособлюсь, себя переделаю, как надо будет, лишь бы с ним рядом остаться, а там… может, и пригодится бабкина наука да ее благословение».
Обоз тем временем шел и шел, переправился через Случь и миновал Княжий Погост. Наконец Илья, с которым Арина с тех пор частенько беседовала при каждом удобном случае, сообщил ей:
– Ну все, последняя ночевка. Завтра после полудня в Ратном будем.
Глава 2
Сколько еще продолжалось бы это избиение, неизвестно, но тут на полянку выехал Михайла в сопровождении Андрея.
– Десятник Петр! Что тут у вас происходит? – Похоже, ужаснувшая Аринку сцена избиения не сильно его удивила.
– Да вот, Минь, – Петька брезгливо пнул парня последний раз, – языком своим поганым треплет. Про то, как вы тогда татей постреляли, разговор зашел. Ну это-то ладно, но ведь он не столько про то поминал, сколько про тетку Арину. Ну как она тогда… – Петька зло сплюнул, точно попав прямо в лицо валявшегося на земле парня. – И надо же! Куда стрелять, так он не видел! Чуть ее же и не подстрелил, а что не надо, так все в подробностях разглядел, паскуда! А главное, понимаешь, сказал охальник, что с такой сестрой Гринька, коли с умом, в Турове за год серебра с охочих людей соберет поболе того, что имел. Насилу я его у братьев отнял, чтоб не убили, сам вот занялся.
– Это ты правильно, – начал было Мишка и потянулся к поясу, где у него висел боевой кнут, но неожиданно вмешался Андрей. Придержал его руку, соскочил с коня, не спеша подошел к резко, до синевы побледневшему отроку. Взял его за подбородок, сжал так, что у парня рот открылся, вытащил язык, сколько смог, и полоснул невесть как оказавшимся у него в руках ножом – только кровь брызнула ему на руку и на траву. Аринке на какой-то миг показалось, что сейчас и язык упадет, но нет, Андрей лишь слегка кровь пустил, для науки.
Хоть перед этим и вспыхнули у нее щеки от того, что услышала, и от обиды на глаза навернулись злые слезы, но от такого чуть в голос не охнула.
«Это ж он за меня… Но мальчишку? Страх-то какой…»
Тем временем Андрей обвел строй тяжелым взглядом – никто из отроков даже не шелохнулся, но видно было, как изменились лица у ребят – испугались-то не на шутку, видать, кое-кто и раньше говорил что-нибудь про нее. Похоже, теперь сами себе языки скорее откусят…
«Вот он каким, оказывается, может быть! То-то Гринька говорил, что его боятся. Не зря боятся, выходит».
И тут Андрей вздрогнул, как от удара, – с ней взглядом встретился. Напрягся, закаменел лицом, на миг в его глазах промелькнули растерянность и боль, почти оглушив тоской и безысходностью, но тут же они сменились непроглядной тьмой – будто полог упал, погружая все вокруг во мрак… И так он полоснул яростным взглядом, что у Аринки земля из-под ног уходить начала. Если бы не бабкина наука, она, наверное, тут же и сомлела бы, да вспомнила в последний момент, как учила когда-то старая ворожея видеть не то, что хотят показать, а то, что в душе на самом деле таится. Вот она и защитилась этим умением, пропустила тот ужас мимо себя, заглянула глубже, в самую суть, на донышко… Лучше бы уж удар на себя приняла – то, что увидела, принять было не легче…
За два с половиной года она отвыкла смотреть на мужей женским взглядом, никого рядом с собой после Фомы видеть не хотела, думала уже – навсегда это теперь. А тут вдруг глаза Андреевы. И такие нежность и боль, скрытые даже от него самого, там увиделись… Утонула, пропала в единый миг и поняла: не сможет уже его забыть.
«Господи! Да зачем же я вылезла тогда с этим опекунством?.. Ведь как брата старшего о помощи просила, а разве теперь смогу на него как на брата смотреть?»
Неожиданно рядом раздался топот копыт, и с высоты седла прозвучал голос Михайлы:
– Заплутала? Стан в той стороне. Тебя проводить?
Аринка в ответ мотнула головой, дескать, не надо, повернулась и побрела в ту сторону, в которую указал Михайла.
«Что это со мной? Совсем я ума лишилась, что ли? Андрей… не ко времени ведь совсем… но уже не изменить ничего, не в моей власти… Что же он за человек-то? Душа трепетная, а с мальчишкой так… Ну подумаешь, языком чесал. Да и со мной… То вроде бы вступился, а потом вдруг глянул-то как! Или осерчал, что я подглядывала? Воины… Не поймешь их, все у них по-своему».
Вечером Андрей был, как всегда, спокоен, осторожен с девчонками, вежлив с Ариной, как будто ничего не произошло, а она только о нем думала. Словно спасением и опорой после всех бед и потерь стала для нее эта нежданная нежность, растопившая заледеневшую когда-то душу, открывая ее для новой любви, давая надежду на будущее. И заглушая тот страх, который она ощутила, когда увидела, как Андрей заносит нож над лежащим отроком.
Впрочем, долго мучиться этими мыслями Арине не позволил старшина Михаил. В тот же вечер после ужина он подошел к их костру, вежливо попросил разрешения присесть, одарил Стешку и Феньку маленьким туеском с медом, вопросительно глянул на Андрея, а потом обратился к Арине:
– Ты сегодня случайно, – Михаил выделил голосом слово «случайно», – увидела то, что тебе не понравилось и даже напугало. Ну это и любого человека, незнакомого с нашими обычаями, напугало бы. Однако, если бы ты смотрела внимательно, многое бы тебе увиделось по-иному. – Михаил прервался так, что Арине стало понятно – он ждет от нее вопроса.
– Внимательно? А что я должна была увидеть?
– Ну во-первых, ты могла заметить, что Андрей этому трепачу по языку не боевым оружием чиркнул, а обыденным ножом. То, что порезал он ему язык совсем не глубоко, ты, конечно, издалека не разобрала бы, но уж хозяйственный нож от засапожника с такого расстояния отличить можно. Еще совершенно ясно видно было то, что наказуемый был в доспехе, а значит, Петькины пинки для него обидны, но не очень болезненны и уж совсем не опасны для здоровья. Ведь так? – Михаил почему-то задал этот вопрос Арине, а не Андрею, который мог бы подтвердить сказанное со знанием дела. Арина в ответ утвердительно склонила голову.
«Так-то оно так, но… После твоего объяснения я это ясно вижу, а вот чтобы самой заметить такие мелочи, надо в вашем воинском поселении вырасти. Или просто долго жить. Хотя для вас это вовсе и не мелочи».
– Ну и третье. Правда, чтоб это понять, надо помнить, что наказывали-то учеников, а воин Андрей у них наставником. Он единым махом прекратил наказание, но так, что все всем стало понятно и на будущее расхотелось злословием грешить.
Только сейчас почему-то подумалось, хоть и знала уже об этом со слов Гриньки:
«Андрей – наставник? Как же он их учит, безгласный-то? Да вот так и учит, на вид страшно, а на самом деле…»
Но в нее словно бес вселился – тот самый, что вечно баб за язык не ко времени дергает. Да и с отроком же разговаривала, не со взрослым воином, вот и не смогла удержаться, чтобы не проговорить вслух все сомнения, что душу точили.
– А если бы не рассчитал и резанул чуть сильнее, чем надо? Или рука дрогнула бы? Или у парня от испуга сердце зашлось – ведь отрок еще?
– Это у воина-то рука дрогнула? – Михаил глянул на Аринку так, будто она сморозила невесть какую глупость. – Ты, когда прядешь, мимо веретена рукой промахиваешься? А когда лук режешь, по пальцам себе ножом часто попадаешь? А ведь от твоей ловкости, что в прядении, что на кухне, жизнь твоя не зависит. У воина же от мгновения, от расстояния в толщину волоса зависит именно жизнь! Так что силу соизмерять… да об этом даже и задумываться странно. Если от кого-то из воинов услышишь, что он мухе на лету может ноги отрубить, то не думай, что хвастается. Скорее всего, так и делал. Искусство воина во всяких, порой самых неожиданных делах проявляется. Ну а насчет «сердце бы зашлось»… ты что, думаешь, мы здоровье учеников своих не проверяем? Хлипких в воинское учение не берут.
Михаил немного помолчал, а потом заговорил о другом, вроде бы к предыдущему разговору отношения не имеющем.
– Есть у франкских бояр такой обычай: время от времени собираются они в каком-либо месте для соревнования в воинском искусстве. Называется это у них «турнир», а самих бояр франки по-своему величают «шевалье». Сражаются на тупом оружии, хотя и в полную силу, так что бывают и убитые, и покалеченные. Но немного. А победителей в тех турнирах чествуют и награждают, и уважением они пользуются великим. Впрочем, это не только у франков в обычае. И у германцев риттеры так соревнуются, и у саксов – найты… не в том суть – в каждом языке для боярина, благородного воина, свое название. Но есть на этих турнирах одно интересное правило: перед началом все участники выставляют на длинной скамье свои шлемы. И если кто-то из них злоязычием своим оскорбил женщину боярских кровей, ей достаточно просто подойти и положить руку на шлем виновного. И тогда того бесчестят: сажают его вместо коня верхом на забор, а щит его надевают ему на руку вверх ногами, так что его знамя, на щите изображенное, оказывается перевернутым. Потом изгоняют с турнира с позором, и никто из бояр его уже ровней себе не посчитает, напротив, будут всячески поносить и презирать.
Мы, конечно, не франки, турниров у нас нет, однако обычаи благородных воинов в разных местах у людей разных языков и верований отличаются не сильно. Это не случайно: для воина его женщина – не просто жена, а если угодно – боевой товарищ, прикрывающий спину от опасностей. В обычное время женщина как женщина, но случись беда, наши женщины и топором махнуть сумеют, и многие из лука не промахнутся, а в последнее время с малых лет учатся из самострела стрелять. Главное же, если что с воином случится – все ведь под Богом ходим, – есть у нас уверенность, что наших женщин наши товарищи защитят и в обиду не дадут. А от франков мы отличаемся тем, что бережем всех своих женщин, и неважно, боярского они рода или нет. Вот этому наставник Андрей не одного этого болтуна, а всех отроков поучил, да так, что на всю жизнь запомнили. – Михаил еще немного помолчал, а потом уже другим, каким-то усталым голосом добавил: – Воинское учение порой бывает жестоко, непривычному глазу может показаться страшным, но оно очень точно, недвусмысленно и являет собой не выдумку наставников, а опыт многих и многих поколений воинов, добытый кровью. В воинском учении все важно и все имеет смысл.
То, что сказал Михайла, было Арине понятно, но вся ее женская суть не позволяла ей согласиться с ним сразу же, выискивая способы избежать излишней, как ей казалось, жестокости. Тем более что сама она того мальчишку уже пожалела и простила.
– Но вы же не воинов – купцов учите.
– А что, купцы только в лавках сидят? В походы не ходят, достояние свое от татей оружием не защищают?
– Но ведь отроки же, почти дети еще! Как же можно так с ними?
– Не можно, а нужно. И именно в отрочестве – потом поздно будет. Ну представь себе, чтобы ребенку лет до десяти не разрешали ходить – чтоб не упал и не расшибся. Дескать, подрастет, вот тогда… Каждому учению – свое время. Как учишь ребенка с малых лет держать ложку рукой, а не ногой, так и воинские обычаи ко времени зрелости должны в кровь впитаться, чтобы и помыслить себе иначе воин не мог.
Арина уже набрала в грудь воздуха для следующего возражения, но Михаил, выставив ладонь вперед, не дал ей ничего сказать.
– Понимаю, сразу с этим согласиться трудно. Кажется жестоко, непосильно для незрелого разума и неокрепшего тела. Тем более женщине свойственно детей жалеть. Однако, не жалея отроков сейчас, мы, возможно, спасаем им жизнь в будущем. Поживешь у нас, оглядишься, многое тебе ясно станет.
И снова, уже из чистого упрямства, Арина хотела что-то возразить, но тут шевельнулся Андрей, до того сидевший неподвижно. Сначала ей показалось, что этот жест напоминает попытку успокоить норовистую лошадь – Арина даже обиженно отшатнулась, но потом вдруг поняла, что Андрей просто хочет удержать ее от глупого и бесполезного препирательства. Михаил глянул на Аринку с Андреем, неожиданно улыбнулся и, уже поднимаясь на ноги, произнес:
– Я же сказал – мы защищаем СВОИХ женщин.
Повернулся и пошел куда-то, оставив после себя ощущение беседы с умудренным старцем, а не отроком. Арина некоторое время пораженно смотрела ему вслед, и только когда он скрылся в темноте, до нее дошел смысл его последних слов – «Своих женщин»! Растерянно обернулась к Андрею и тут же получила безмолвное подтверждение: «Да, ты своя!»
«Своя? Ну да, теперь свои мы… А я-то ТВОЕЙ стать хочу…»
Аринка едва сдержалась, чтобы вслух этого не сказать. Они с Андреем вообще про это больше не говорили, но появившаяся было между ними отстраненность пропала после разговора с Михайлой. Удивительный отрок – воистину удивительный! Ведь он нарочно такое время выбрал, когда и Андрей тут – он-то сам все это сказать ей не мог.
«Да ведь Михайла мне все это еще и для того рассказывал, чтобы я понимала, куда еду и с кем мне жить теперь предстоит… Ну да, то что они меня своей признать готовы – то полдела еще, даже меньше, мне своей еще только предстоит сделаться – принять их правду и стать одной из их женщин, тех, которые мужам своим – как он там сказал? Боевой товарищ… ух, слово-то какое… и не слышала я, чтобы про баб так сказывали. Ну да, он много чего наговорил удивительного. И про обычаи иноземные тоже… Дядька Путята про такое и не упоминал, хотя он много про дальние земли рассказывал… Но Михайла-то откуда про то знает? Так говорит уверенно… Ой, да не о том думаю! Мне бы самой такого отношения достойной стать, вот что главное! Если с Андреем быть хочу… Как, еще не знаю, но стану! Непременно стану!»
Ночами Аринке не спалось: и про Андрея непрестанно думала, и одолевали мысли о том, как устроится их будущее на новом месте. Она попробовала расспрашивать о жизни в воинском поселении братьев. Толку от них было мало – они все больше толковали об учебе, о том, какой умный Михайла, какой сильный наставник Андрей, какой строгий какой-то старший наставник Алексей. Единственной женщиной, о которой они охотно говорили, была мать Михайлы боярыня Анна Павловна, да и та в их рассказах представала чуть ли не святой.
В конце концов Аринка решила порасспрашивать обозного старшину Илью Фомича, благо поговорить он был большим любителем, а к ней относился вполне доброжелательно.
– Дядька Илья, а как вы у себя Ратном живете, сильно у вас там все от обычного села отличается?
– Да так и живем, Аринушка, как все: землю пашем, охотимся, бортничаем, детишек растим, ну еще службу ратную несем и за то податей не платим. Вот в том, наверное, главное отличие и есть.
– А женщины? Их жизнь у вас чем отлична от обыкновенной?
– Да как тебе сказать, Аринушка… О том тебе, конечно, лучше бы у баб поспрашивать. А я тебе скажу так: жены наши не просто жены, но супруги воинов, надежная их опора и прибежище в крайности. А еще страдалицы они. Сама посуди – чуть не каждый год мужей, сыновей, братьев в поход провожать и не знать, вернутся ли живыми. Ну и еще отличие есть. Уж не знаю, как ты там у себя в Дубравном или в Турове привыкла, а у нас бабе можно все, что и всем прочим бабам, пока это не идет во вред воинским надобностям и обычаям. А тут все – край. Ратниками у нас все начинается, ратниками же и заканчивается. Как им без Ратного не жить, так и Ратному без них. Так что хоть и есть у нас староста – Аристархом зовется, а последнее слово всегда за сотником Ратнинской сотни – Михайловым дедом Корнеем Агеичем Лисовином.
– Вот как? Это что же, – попробовала пошутить Аринка, – сотник у вас и над бабами начальствует?
– Над всем! – отрубил Илья. – Однако же и среди бабьего сословия начальные люди есть. Начальные бабы, хе-хе…
– Это как же?
– Ну перво-наперво, есть у нас старостиха Беляна. Баба знающая, разумная, опять же из-за спины мужа выглядывает, порой даже и грозно. Есть у нас и лекарка Настена. Она, чтоб ты знала, не только лекарскими делами ведает, а и многим другим, в бабьих интересах… и то сказать, знает обо всех столько, что люди порой и сами о себе не знают. Ну и… сама понимаешь. Была у нас еще старуха Добродея. Не то чтобы начальный человек над бабами, но за советом, утешением, справедливостью в бабьих делах ходили к ней. Мудра-а была… Жаль, в моровое поветрие померла.
Впрочем, ты-то ведь не в Ратном жить будешь, а в крепости, где Младшая стража. А там начальствует боярыня Анна Павловна. И скажу тебе, Аринушка, не только над бабами начальствует. Как уж у нее так выходит, не знаю, а только и мужи смысленные, даже и воинского звания, ей поперек стараются не идти. Строга, нет слов, строга, но и справедлива, и милосердна, отроки ее чуть не как святую почитают.
– Выходит, что почти все вятшие люди у вас – Михайловы родственники?
– Выходит, что так.
– А сам Михайла? Необычный он какой-то. Давеча про татей объяснял, как будто бы сам в разбойной ватаге обретался, да не один год.
– Хе-хе… это он может! Он тебе так же и про князей расскажет, и про старцев ученых… да хоть про девок гулящих, хотя сам, как ты понимаешь, ни в одном из сих достоинств не состоял. – Илья сделал строгое лицо и назидательно вздел к небесам указательный палец. – Наука книжная – великое дело! А Михайла ее насквозь превзошел!
– Так книжной науке учиться надо, – заинтересованно заметила Аринка. – Неужто в Ратном такие наставники есть?
– У-у-у, это у нас, как нигде! Один отец Михаил чего стоит! Святой, истинно святой! Постами и молитвенными бдениями себя изнуряет, порой и излишне, погани языческой, как истинный воин Христов, противостоит, детишек наукам учит. Да если б только он Михайлу учил! Есть у нас еще… – Илья неожиданно заткнулся, словно чуть не ляпнул то, о чем следовало молчать, но потом бодренько продолжил: – Вот, к примеру, Андрюха Немой Михайлу сызмальства воинскому делу учит.
– А почему он не женат?
– Кто, Михайла?
– Да нет, Андрей.
– Ну… как тебе сказать… тут дело такое… – Илья на некоторое время примолк. – Ты ведь и сама, Аринушка, не знаешь, как удачно опекуна выбрала. Ты не смотри, что Андрюха безгласен да увечен, сестренки-то твои враз к нему привыкли. Детишки – они такие, будь даже у нашего Бурея дети, и то бы батюшку самым красивым да ласковым считали.
– А кто такой Бурей?
– Хе-хе… да есть у нас один… красавец писаный, ни в сказке сказать ни пером описать. Горбун. Бабы от одного его взгляда столбенеют. Вот и от Андрюхи тоже шарахаются…
– Так что ж ты Андрея с каким-то уродом равняешь? – не удержалась Аринка, задетая тем, как Илья это сказал. – С чего бы от него-то шарахаться? Он же добрый. А увечья… Мало ли воинов шрамами изуродовано, у Михайлы и то уже есть…
Илья поглядел на нее внимательно, усмехнулся:
– Правда твоя, Аринушка! Только вот ты это увидела, а другие и замечать не желают. Ну да это я так, к слову просто пришлось.
Так вот, об Андрюхе. Он ведь тоже из рода Лисовинов будет. Родство, правда, дальнее, но живет он в доме сотника Корнея как свой, семейный. Вернее, жил, сейчас-то он в крепость перебрался, наставничать в Младшей страже. Но случись что – на защиту твою и всего твоего семейства поднимется самая страшная сила в Погорынье во главе с самим сотником Корнеем. А это имя не только в Ратном уважением пользуется, но и язычников по лесам трепетать заставляет…
Слушая все это, Аринка хоть виду и не подавала, но чувствовала – не договаривает что-то обозный старшина. Уж больно часто разговор в сторону уводит и от вопросов, совершенно невинных и естественных, уклоняется. Неспроста это. То ли не хотел рассказывать какие-то подробности чужому человеку, то ли просто боялся. И все больше и больше склонялась к мысли, что он именно боялся. Не то чтобы дрожал от страха, но так… опасался. Для проверки своей догадки спросила:
– А к старым богам, славянским, у вас как относятся?
– Ну ты, баба… – Илья оглянулся, будто опасался, что их подслушают. – Ты лучше кого другого об этом спрашивай, да поосторожнее, не первого попавшегося.
Так Аринка ничего толком и не узнала: ни про жизнь женщин в воинском поселении, ни про Андрея. Одно только стало понятно – есть у них там нечто такое… ну как у нее с бабкой было – посторонним знать незачем.
А мысли продолжали одолевать.
«Ну вот, сколько времени языком чесал, а ничего путного так и не сказал. Хотя… если вспомнить да подумать как следует, как батюшка и Фома учили, не так уж и мало я узнала. Перво-наперво, поосторожнее мне надо быть с расспросами. С Андреем тоже что-то не совсем понятное… Не зря Илья разговор в сторону увел, когда я его спросила. Но все равно – правильно я Андрею опекунством поклонилась, как толкнул меня кто. Ведь не ошиблась же! И воин он из лучших, и из рода самого видного… Ой, это что ж выходит-то: и мы теперь хоть каким-то боком к роду Лисовинов прилепимся? А если и он решит, что я из-за этого только… Конечно, Грине поддержка в делах-то какая будет! И за девчонок можно не беспокоиться – у них теперь дядька Андрей есть. Андрей… А может, он не только у девчонок есть, но и у меня будет… хоть когда-нибудь… Ведь и не рассчитывала я тогда ничего – даже и понять не успела, что творю. А если бы он женат оказался, что бы я теперь с собой делала? Господи, и о чем я тогда думала? Ой, да ни о чем… Больше двух лет помыслить не могла, что хоть кого-то вместо Фомы встречу, а тут, ничего о нем толком не зная, словно в прорубь рухнула. И уже ничего с этим поделать не могу… да и не хочу. Господи, Пресвятая Богородица… и все Светлые Боги, помогите нам с ним друг друга обрести».
Ворочаясь в ту ночь на телеге, Аринка снова и снова вспоминала все то немногое, что сказал про Андрея Илья, и решила, что непременно еще поговорит с обозным старшиной. Человек он вроде как болтливый, не злой, да и проговаривается, бывает. А еще прикидывала, что и как ей придется делать на новом месте, как станет она устраивать быт свой и своих родных, обдумывала предстоящие хозяйственные хлопоты. И пыталась прогнать внезапно появившуюся мысль о том, что судьба дает ей возможность как-то изменить свою жизнь. Казалось бы, все в бабьей доле предусмотрено, налажено, заповедано поколениями предков – какие там изменения, что менять-то? А ведь все два с половиной года, прошедшие после смерти Фомы, не покидало ее ощущение никчемности своего бытия, постоянно грызло и не давало опять выйти замуж и на этом успокоиться. Да и не думала Аринка, что сможет после Фомы кого-то еще полюбить, а без любви – не хотела. Терзалась из-за этого порой, сама себя убедить пыталась, что блажь это – живут же другие, ни о чем таком даже не помышляют, а дети пойдут – не до любви будет, не до раздумий о смысле своего бытия, но… легче было в полынью головой кинуться, чем против себя пойти! Уж такая уродилась, наверное… Спасибо, батюшка с матушкой не неволили, единого раза не попрекнули, хоть видела – переживают за то, что их дочь любимая себя словно заживо похоронила. Ведь бабий век-то короткий, и так уже не девочка – долго ли еще на нее глядеть будут? Вокруг девок молодых полно… Может, теперь, на новом месте, в окружении других, таких странных и непривычных людей, рядом с человеком, о котором она сейчас постоянно думала и который стал таким родным и близким, поймет она, в чем оно – ее жизненное предназначение.
И одновременно с этим на задворках сознания мелькало, что ее Андрей (она и боялась, и хотела назвать его своим, хотя бы в мыслях!), со всеми его странностями – не последний человек в таинственной пока крепости. Уважают его и побаиваются, к жене его относиться будут тоже с уважением, и за ним она будет воистину как за каменной стеной.
Аринка отгоняла от себя такие недостойные, как ей казалось, мысли, но ничего поделать не могла, а потом вдруг вспомнила то, что говорил ей как-то покойный муж: «Расчет чувствам не помеха. Расчет чувства подкрепляет, но чувства расчет направляют. И не дай бог начать какое-то дело, если чувства с расчетом не в ладах – добра не жди».
«Как про меня нынешнюю Фома тогда сказал! Непростая мне любовь досталась, но другой теперь и не надобно… И расчет, и чувства – все на Андрее сходится… И все равно боязно… за себя, за него… за нас… Да что же это я? Когда это бабе жизнь легко давалась? Глядишь, и поможет мне Пресвятая Богородица. Богородица?.. или… Лада? Кого мне за Андрея благодарить? Ой, да неважно. Главное – не дам я пропасть этому дару: приспособлюсь, себя переделаю, как надо будет, лишь бы с ним рядом остаться, а там… может, и пригодится бабкина наука да ее благословение».
Обоз тем временем шел и шел, переправился через Случь и миновал Княжий Погост. Наконец Илья, с которым Арина с тех пор частенько беседовала при каждом удобном случае, сообщил ей:
– Ну все, последняя ночевка. Завтра после полудня в Ратном будем.
Глава 2
Июль 1125 года. Село Ратное
Утром Гринька, как обычно, подошел к сестре:
– Арин, Михайла сказал, сегодня на ночь мы в Ратном остановимся, в усадьбе Корнея Агеича. Утром в церковь сходим, а после обеда уже в крепость двинемся. Там и будем окончательно на житье устраиваться. Так что завтра, считай, на место прибудем.
Хоть и понимала Арина, уезжая из родного села, что прежняя жизнь ушла безвозвратно, но только сейчас осознала окончательно – все, пути назад нет. Новую начинать надобно… До этого она думала все больше об Андрее. Снова и снова возвращалась в мыслях к своей просьбе об опекунстве, переживала насчет правильности такого решения, а главное, терзалась вопросом: почему он согласился? То ли из одного чувства долга, то ли ухватился за возможность получить семью – хоть таким способом, то ли… Свои надежды она и про себя не решалась проговорить.
А вот теперь к ней пришли другие сомнения и переживания: каково им на новом месте будет? Как-то их в Ратном встретят, как на нее – чужачку, под влиянием мгновенного порыва напросившуюся в подопечные к члену рода Лисовинов, посмотрит глава этого рода – суровый и властный Корней Агеич? И дело даже не в его доброй или злой воле: к чужакам везде настороженно относятся, потому как непонятно – польза или вред от них будет роду. А ведь всяко еще обернуться-то может. Примут ли их в общину или прогонят прочь, а если примут, то кем, на каких условиях? Одиночке не выжить – это она знала твердо, так что хочешь – не хочешь, а приспосабливаться к новой жизни ей придется, если не ради себя, то ради своих близких. И… ради Андрея.
Утром Гринька, как обычно, подошел к сестре:
– Арин, Михайла сказал, сегодня на ночь мы в Ратном остановимся, в усадьбе Корнея Агеича. Утром в церковь сходим, а после обеда уже в крепость двинемся. Там и будем окончательно на житье устраиваться. Так что завтра, считай, на место прибудем.
Хоть и понимала Арина, уезжая из родного села, что прежняя жизнь ушла безвозвратно, но только сейчас осознала окончательно – все, пути назад нет. Новую начинать надобно… До этого она думала все больше об Андрее. Снова и снова возвращалась в мыслях к своей просьбе об опекунстве, переживала насчет правильности такого решения, а главное, терзалась вопросом: почему он согласился? То ли из одного чувства долга, то ли ухватился за возможность получить семью – хоть таким способом, то ли… Свои надежды она и про себя не решалась проговорить.
А вот теперь к ней пришли другие сомнения и переживания: каково им на новом месте будет? Как-то их в Ратном встретят, как на нее – чужачку, под влиянием мгновенного порыва напросившуюся в подопечные к члену рода Лисовинов, посмотрит глава этого рода – суровый и властный Корней Агеич? И дело даже не в его доброй или злой воле: к чужакам везде настороженно относятся, потому как непонятно – польза или вред от них будет роду. А ведь всяко еще обернуться-то может. Примут ли их в общину или прогонят прочь, а если примут, то кем, на каких условиях? Одиночке не выжить – это она знала твердо, так что хочешь – не хочешь, а приспосабливаться к новой жизни ей придется, если не ради себя, то ради своих близких. И… ради Андрея.