Страница:
Подземный ход вдруг нырнул под уклон так круто, что я едва не покатился вниз. И еще мне показалось, что температура воздуха в норе, по которой мы ползли, начала падать. Существенно падать. С каждым преодоленным метром я кожей чувствовал, что еще недавно мягкий, довольно теплый воздух холодеет, становится колючим, начинает продирать по коже, а потом вцепляется в нее пучком острых колючек… Первыми начали неметь ноги, согнутые в коленях, и пальцы рук. Разбитая о дверь подземелья рука и без того болезненно ныла, а теперь она и вовсе начала терять чувствительность. Сзади кто-то пробурчал, что пора бы включить отопление. По всей видимости, это был Макарка, а у этого индивида под отоплением понималось сугубо одно и то же. То, что булькало у него за пазухой. Я вывернул шею и спросил у Нинки, которая время от времени задевала меня за ноги:
– Ну, ты как там? Холодно, Ниночка?
– Бр-р-р… Илюшка, а мы еще долго?.. А то я кушать хочу и вообще… И холодно. Я же могу простудиться, а мама всегда ругается, когда она забирает меня от тебя простуженной.
Что-то болезненно, с глухим стоном перевернулось во мне и неловко сдавило внутренности. Девочка говорит о маме и о том, что нехорошо показываться ей простуженной, с хлюпающим носом и больным горлом. Она еще надеется на то, что мы когда-нибудь сможем увидеть се маму. Колючая злость на самого себя вдруг подтолкнула меня под уклон, заставила двигаться быстрее и решительнее. За что я себя ненавижу, так это за все!.. Упасть духом, напиться, упасть на брюхо (такая незамысловатая рифма) и бессмысленно валяться как свинья – вот оно, прекрасное избавление от проблем!.. Я стиснул зубы, и тут ход пошел вниз совсем круто. Я вынужден был развернуться и спускаться задом, пятясь как рак. При этом я придерживал Нинку, а потом еще остановил падение Макарки Телятникова, который – ну конечно, как же без этого! – оступился, повалился сверху, дрыгая всеми имеющимися в наличии конечностями, и больно придавил мне обе руки. Один дед Волох, насколько мне позволяла разглядеть шапка Пилигрима, держался молодцом. Он чему-то блаженно улыбался и, в общем-то, продолжал походить на престарелого деревенского дурачка, но не это главное…
Ход закончился внезапно. Над нами распахнулся свод какой-то пещеры, а прямо под ногами оказался лед – наверно, обледеневшее русло подземной реки. Нас выбросило прямо на берег, по инерции швырнуло на лед… Погасить эту инерцию оказалось невозможно, и все мы– кто с криками, кто с сопением, кто с воплями «Ой, мама, роди меня пингвином!» – покатились под уклон. Стены пещеры распахивались все шире, свод вздымался все выше, скорость все увеличивалась, только гудел в ушах тугой морозный воздух…
Наконец мне удалось затормозить. Уклон стал куда более пологим, и к тому моменту, как я сумел остановиться, мы очутились на ровном, почти зеркальном льду, на котором не постыдились бы выступить мастера фигурного катания мирового класса. Но холод, холод!.. Мороз здесь был градусов двадцать, не меньше. Даже странно, что же могло до такой степени понизить температуру. Перепад был тем более чувствителен, что наверху цвело и благоухало лето, да и в свинцовой комнате было вполне тепло.
Я поднял голову. Если бы мурашки на моей спине и без того не занимались бегом наперегонки, то я сказал бы, что мороз продрал меня до костей. Но, с другой стороны, представшее моим глазам зрелище не было лишено того, что именуют эстетической наполненностью. Но одно дело – сидеть в теплом кабинете и греть зад в уютном кресле, размышляя над эстетическим идеалом прекрасного, и совсем другое – задрав голову и выбивая зубами длинную незамысловатую дробь, втягивая голову в плечи и ежась, смотреть, смотреть…
…как в пятидесяти метрах над твоей головой нависают гигантские гирлянды ледяных сталактитов. Вообще-то сталактиты – это известковые образования, кто-то холодно продиктовал мне со стороны, но сейчас над нами висели изваянные из чистейшего льда произведения искусства. Гирлянды, великолепные друзы сосулек, размеры которых затрудняюсь оценить. На моих глазах с краешка огромной ледяной гирлянды сорвалась ма-аленькая такая сосулька, устремилась вниз… Она росла на глазах и, вонзившись в лед в нескольких метрах от меня, обернулась огромной ледяной глыбой метра в четыре высотой. Лед глухо содрогнулся под ногами. Глыба застряла в нем, из змеевидно разбежавшихся от пролома трещин вдруг просочились несколько струек пара. Вроде тех, какие образуются на морозе при выдохе.
– Странно, – услышал я голос Макарки, а потом отчаянный стук его зубов, – из-подо льда валит пар. Ерунда какая-то…
– А что такое? – спросил я, протягивая руку Нинке и ставя ее на ноги.
– Тут, наверно, подо льдом вода. Вроде как подземное озеро. Ну так вот… Пар может идти из-подо льда только при условии, если температура воды значительно превышает температуру льда. А если по-другому, вот так, как сейчас, то это противоречит закону термодинамики… какому-то там, то ли первому, то ли второму. Это я еще со школы запомнил… когда меня с лабораторной по физике выгнали.
Неизвестно, какие еще соображения пришли бы в голову моему всесторонне образованному другу, но только в этот момент сверху – откуда только что скатились мы сами – раздался пронзительный визг, потом прогремели два выстрела!.. И на лед рядом с нами со скоростью олимпийского гоночного боба выкатилась сначала царевна Лантаноида, размахивающая дымящимся пистолетом, а потом и пара веселых сыщиц – Чертова и Дюжина. Эти две ехали в тесном симбиозе, проще говоря, прижавшись друг к другу и вопя так, что уши закладывало. Оказалось, что чинная Елпидофория Федотовна умеет визжать и выкатывать от страха глаза ничуть не хуже взбалмошной кикиморы Параськи Дюжиной. По прибытии сыщиц на лед подземного озера выяснилось, что на клетчатых штанах Чертовой образовалась неприличная дыра на заднем месте. Собственно, такая же беда постигла всех нас, за исключением меня и Нинки. На штанах Макарки и деда Волоха тоже красовалось по живописному отверстию. Если бы спуск был чуть подлиннее, боюсь, у всех нас известное место стало бы красным, как у бабуинов.
Если бы можно было охладиться сильнее, чем в тот момент, я бы сказал, что похолодел от бессмысленного, спазматического страха. Страх этот сжал своей ледяной пятерней пугливо подпрыгивающее сердце. А что, если эта милейшая дама, царевна Лантаноида, примется палить дальше? С умом у нее, видно, не срослось: безбашенная какая-то, хоть и отпрыск царствующего дома. Впрочем, милая девушка удачно выронила пистолет на лед, когда пыталась с него подняться. Я подскочил и откинул оружие таким пинком, что сильно ушиб ногу (она у меня всего лишь в шлепанце, не забывайте). Пистолет отлетел метров на пятьдесят, и только после этого я протянул царевне руку и проговорил:
– Позвольте помочь вам подняться, мисс.
– Not at all, – подергивая выбор англоязычного обращения «мисс», свирепо отозвалась она и, все еще сидя на льду, попыталась пнуть меня в лодыжку. Я ловко отскочил. Она подняла на меня взгляд, и вдруг это хорошенькое, раскрасневшееся лицо дрогнуло, и выражение его изменилось. Рот чуть приоткрылся, а в глазах появилось изумление, смешанное с тревогой. Она смотрела… на меня? Нет, не на меня. Куда-то мимо меня.
Так. За моей спиной…
Я услышал испуганное восклицание Дюжиной и мрачное бормотание Макарки:
– Так. Кажется, приплыли…
Я обернулся.
…Передо мной прямо ИЗО ЛЬДА медленно вырастала фигура человека. Когда я обернулся, он обозначился на поверхности обледеневшего озера по пояс и был окутан вишневым туманом, вызвавшим у меня бессознательную ассоциацию с кровью. Еще через несколько секунд я мог лицезреть его в полный рост. Рост, надо признаться, у него приличный – не ниже меня, к тому же он казался выше по той причине, что теперь его ноги не касались льда. Удивило и то (если меня к тому моменту вообще можно было чем-то удивить), что он был одет в современный серый костюм-двойку. Широкополая шляпа, галстук и модные туфли с узкими носами придавали ему определенное сходство с гангстером из второсортных американских боевичков. Светлая рубашка небрежно расстегнута на две пуговицы. В углу рта торчала сигара, которую он пожевывал.
А за спиной этого человека (человека ли?) из того же вишневого тумана выкристаллизовались наши старые знакомые – кролокроты, их было особей семь или восемь, не до того, чтобы точно их пересчитывать! Кроме этих уже известных нам тварей появились еще какие-то мерзости, похожие на летучих мышей-переростков, размером этак с кондора!.. У этих чудищ были громадные перепончатые крылья, достигавшие в размахе ну никак не меньше четырех или даже пяти метров, а также внушительные пасти, полные зубов, и длиннющие хвосты величиной с хорошенького удава! По всей видимости, это было еще одно творение милейшего колдуна Гаппонка. Юный мичуринец!.. Да чтоб ему неудачно скрестить таракана с гиппопотамом!
Кстати, о Гаппонке. Нисколько не сомневаюсь, что это он и есть – собственной персоной. Хватит подсылать к нам разных тварей, пора б и честь знать, познакомиться с нами лично. Индивид в сером костюме-двойке улыбнулся, показывая здоровенные лошадиные зубы, и произнес ровным, хорошо поставленным баритоном:
– Здравствуйте. Не холодновато? А то, я смотрю, одеты вы как-то не по погоде. Макар Анатольевич вон вообще в тапочках.
– А вы кто т-такой? – выдохнул оторопевший Телятников.
– Стыдно, любезный, стыдно быть таким недогадливым. Вон ваш друг уже догадался. Сообразил, кто я. Верно, Илья?
И он щелкнул пальцами, и воздух над нами тотчас же рассекли громадные перепончатые крылья, и я, вскинув голову, увидел оскаленную зубастую рожу. Я содрогнулся…
Тварь планировала прямо на меня.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ, В ОТСУТСТВИЕ ГЛАВНЫХ ГЕРОЕВ
К тридцати годам его поиски, кажется, увенчались успехом: он нашел для себя особу женского пола, которая вполне бы его устроила в роли супруги. С Леной он познакомился в ночном клубе, куда та пришла с подругой. Вадим сам не был любителем ночных развлечений, но на этот раз сделал исключение: его пригласил друг, купивший себе новую машину и теперь ее обмывавший. Отказываться от дружеского приглашения немного расслабиться и выпить было дурным тоном: Вадим согласился. Его друг, толстый Леша, владелец двух компьютерных салонов, был человек веселый. Он в два счета напился и стал приглашать подряд всех девчонок на танец. Дошла очередь и до Лены с ее подругой Аней, сидевших за крайним столиком на возвышении, обнесенном фигурными перилами. Толстый Леша вскарабкался прямо на перила и, болтаясь на них, как обезьяна, в такой позиции принялся ангажировать девчонок на медленный танец. Причем обеих сразу – точнее, ту, кто первая согласится. Первой согласилась Лена. Через несколько минут Вадим и толстый Леша перекочевали за столик к новым знакомым, и владелец компьютерных салонов, размахивая руками, уже заказывал на столик шампанского, фруктов, вина белого и красного (по бутылочке того и другого), а еще отдельно мартини девушкам, а мужчинам – водочки… Намешали. Вадим настроился на легкое знакомство и потому долго удивлялся, почему это девчонки не пришли в дикий восторг от Лешиной щедрости, а потом не стали напрашиваться на продолжение приятно начавшегося общения на другой, более уединенной, территории. Кстати, уже тогда Вадим поймал себя на мысли, что толстый Леша кого-то напомнил Лене, потому она и пошла с ним танцевать.
На следующий день он заехал к ней на работу. Хотя она не оставила никаких координат и даже номера мобильного. Кто ищет – тот найдет, вот и Вадим Светлов нашел Лену Лескову. Она, похоже, не удивилась, когда он вошел в офис, где та работала, и, вызвав наружу, поинтересовался, что она делает сегодня вечером. Лена сказала, что сегодня никак: она занята. Назавтра у нее, как выяснилось, тоже какие-то дела, и согласилась она на встречу лишь тогда, когда они в другой раз зашли вместе с толстым Лешей. Светлов это отметил, да и Леша, при всей его разухабистости, был довольно наблюдательным человеком и потому возомнил, что Лена ему серьезно симпатизирует.
– Ты ей просто напоминаешь кого-то, – сказал своему другу Вадим, – быть может, ее прежнего парня. Ее подружка сказала, что она с кем-то там рассталась… с каким-то редким раздолбаем, но у них там типа любовь была…
О любви Вадим Андреевич говорил не без презрения, с этаким модным скепсисом. Нет, любовь – это неплохо, однако всему свое время, и серьезно рассуждать о любви дозволительно разве что восемнадцатилетним, ну, двадцатилетним. Но не ему, состоявшемуся тридцатилетнему мужчине с определенным взглядом на жизнь. Всему свое время. Любовь в тридцать лет – это пережиток и инфантильность, сравнимые разве что с уровнем сознания шестнадцатилетних верзил, которые еще играют в солдатики и пускают кораблики в ручьях. Так рассуждал Вадим Андреевич, и нельзя сказать, что в его словах не было здравого смысла.
Любовь не любовь, но определенный интерес у Вадима Лена вызвала, отрицать нельзя. Интерес весьма серьезный. Вадима вообще привлекали непростые девушки, а Лена, вне всяких сомнений, попадала в эту категорию. Непростые – не в том смысле, что понты, самомнение и тотальная недоступность (типа «а что ты можешь предложить, э?»). Нет. Совсем другое. Вадиму еще не попадались такие девушки, как она. Многих представительниц прекрасного пола он вообще воспринимал с налетом этакого спортивного интереса: мол, с какого раза уступит?.. Лену он сначала занес в категорию «с третьего», но, когда все предположительные сроки минули, Вадим неожиданно увлекся. Ну и сколько это будет продолжаться?.. Неужели в наше время возможно такое, чтобы модный и состоятельный мужчина и вполне современная девушка были знакомы вот уже больше месяца, и знакомы с да-а-альним таким прицелом, мужчина плотно ухаживает за девушкой – а между ними ничего не происходит, не считая поцелуев, которые можно отнести к разновидности «утешительного приза»? Не может такого быть! Вот и Вадим так считал. Лена отнюдь не отфутболивала его, он определенно ей нравился, и сам это прекрасно сознавал и чувствовал… но было что-то такое, что не позволяло ей переступить последнюю грань. Ну конечно! Этот ее… Леша, Саша… Илюша. Ленкин бывший, с которым она даже жила некоторое время в одной квартире, а потом сбежала. Неужели из-за него? Но ведь между ними все кончено, они даже не видятся? Или?.. Вадим не утерпел и однажды спросил об этом у Лены напрямую.
Она отвернулась, некоторое время молчала и только после довольно длительной паузы ответила:
– Вот что, Вадик. Не задавай мне больше таких вопросов. У меня с ним все, и больше на эту тему не надо. Хорошо?
– Ну ладно, – ответил он. – Не буду. Значит, все?
– Я же сказала.
– Хорошо, договорились.
«Дружеские» отношения наконец утомили Вадима, и он решил форсировать ситуацию весьма экстремальным способом: купил букет роз, пришел с ними к Лене и по всей форме предложил ей выйти за него замуж. За дверью подслушивала Ленкина матушка, у которой, как говорится в басне, в зобу дыханье сперло от того, что она «ненароком» услышала. Вадим бы не удивился, если бы Лена отказала, от нее можно было ожидать и этого. Однако она согласилась. А чего ей не согласиться, думала стоящая за дверью Людмила Венедиктовна? Вон какой видный мужчина, при деле, при деньгах, кроме того, он расширяет дело и переезжает в Москву, уже и деньги на столичную квартиру отложены, чего ж еще надо? Дочь просто обязана согласиться. Подумать о матери, наконец, сообразить, что она хочет внуков (еще, ибо одна внучка у Людмилы Венедиктовны была, ребенок старшей дочери, которая вовремя сбежала от милой мамочки в Нижний Новгород и осталась там на ПМЖ). Людмила Венедиктовна хотела породниться с Вадимом еще и потому, что он ей нравился как мужчина. Лескова-старшая, правда, была не самого высокого мнения о мужчинах как о категории двуногих особей, среди которых попадаются такие отвратные экземпляры, как этот Илюша Винниченко, бывший Ленкин ухажер. Какое счастье, что она с ним рассталась! Людмила Венедиктовна смутно подозревала, что дочка продолжает испытывать к этому пьянице и бездельнику какие-то чувства, и отнюдь не самые сдержанные, и всерьез опасалась, что Лена сорвется и сделает чудовищную глупость, а именно вернется к этому… этому… чудовищу, монстру, скотине! И что она в нем нашла, кроме смазливой внешности и хорошо подвешенного болтливого языка? Он же пустышка, его выгнали из университета, а теперь он косит от армии и более ничем в жизни не занимается! В самом деле, хорошо бы его забрали в армию, тогда Лена на два года гарантирована от общения с этим болваном и подлецом. С появлением же Вадима Светлова Людмила Венедиктовна милостиво согласилась, чтобы Винниченко оставался на «гражданке», но не на той гражданке, которая прописана в одной квартире с Людмилой Венедиктовной! И чтобы ноги его не было, не говоря уж о прочих органах, вроде языка без костей и длинного носа, который он сует не в свои дела!
Итак, Лена согласилась, и уже на следующий день они подали заявление, с тем чтобы через месяц сыграть свадьбу. Вадим мог устроить, чтобы в ЗАГСе все сделали побыстрее, но Лена сказала, что им некуда торопиться и пусть все идет своим чередом. Свадьбу назначили на 27 апреля, и Вадим, у которого на эту дату приходился еще и день рождения (юбилей, 30 лет!), счел такое совпадение хорошей приметой, счастливым предзнаменованием. Людмиле Венедиктовне решительно нравилось такое положение вещей. Дочка определится в жизни, Вадим устроит ее на приличную работу, а то и вовсе позволит не работать, а вести домашнее хозяйство и воспитывать детей, которых нужно заводить сразу же!.. Лесковой-старшей нравилось и то, что дочка не подпускает к себе Вадима до свадьбы (это она тоже узнала, ловко подслушав обрывок разговора и сделав неизбежные выводы), не то что этого урода Винниченко. Этот Винниченко!.. Однажды Людмила Венедиктовна влезла в стол дочери и обнаружила там пачку фотографий, просмотрев которые она нашла свои волосы стоящими дыбом. Лена на этих фотках была в чем мать (то есть она, Людмила Венедиктовна!) родила. Боже!.. Поди напоил ее и фотографировал голой, чтобы потом показывать фотографии своим мерзким друзьям, таким же бездельникам и алкашам, как он сам. Мол, вон какая у меня телка!.. Или как там говорит нынешняя молодежь?.. Эх, молодежь! Как там заявил однажды этот наглец Винниченко, когда Людмила Венедиктовна заметила при нем, что раньше, в ее время, молодые люди были совсем другие – и покультурнее, и поприличнее… А этот тип даже недослушал, перебил ее на полуслове возмутительной фразой: «Ну конечно, Людмила Венедиктовна раньше и голуби были крупнее, и летали ниже, и гадили меньше». Каков негодяй, а!
Планы на будущее строили в основном будущий счастливый супруг и его без пяти минут теща. Лена моделированием своих жизненных перспектив как-то не занималась. Лескова-старшая все решила за будущих молодоженов: она спланировала им двоих детей, мальчика и девочку, жить молодые будут в Москве в центре, непременно в центре, а не на окраине или вообще в каком-нибудь Подмосковье, Мытищах там или Королеве. Мытищи нам не подойдут!.. А если не в пределах Садового кольца, тогда уж ладно, скрепя сердце согласимся на спальный район типа Крылатского. Там рядом, на улице Осенней, живет Борис Николаевич Ельцин, и, как поговаривают, очень даже ничего себе живет. Вот что решила Людмила Венедиктовна, и вот кого отвела в соседи к молодой чете.
Слушая будущую тещу, Вадим то весело хмыкал, то улыбался таинственно и торжественно.
Один из таких разговоров продлился дольше обычного, и уезжал Вадим от Лены и ее матушки в двенадцатом часу ночи. Людмила Венедиктовна сегодня была особенно говорлива, а поведать такое громадье планов – это же сколько времени надо! Так что ехать Вадиму пришлось уже по темноте. Собственно, он особо и не протестовал: все-таки не пешком идти и не в пробке стоять, в такое позднее время движения на улицах почти нет. Он сел в свой черный БМВ, приобретенный им на волне популярности фильма «Бумер» (правда, пятой серии, на седьмую, такую, как в фильме, не наскреб), и поехал домой. Правда, немного отъехав от дома Елены, он едва не сшиб двух каких-то болванов, определенно крепко выпивших, потому как их трясло и перетряхивало, а ноги упорно заплетались. Вадим едва успел затормозить и все-таки слегка приложил одного из них, длинного и пьянющего, бампером. Парень растянулся на асфальте. Вот сволочь!.. Светлов выскочил из машины и дал понять молодым людям, какого он низкого о них мнения, и был тотчас же отослан в известном направлении, сначала на три буквы, а потом на все пять. В любом ином случае Вадим задал бы этим двум уродам хорошую взбучку, тем более существенную, что Светлов был КМС по боксу. Но сейчас у него было слишком хорошее настроение, чтобы влезать в какие-то полуночные разборки с пьяными забулдыгами лет этак на восемь-десять моложе себя. Вадим махнул рукой, сел обратно в машину и поехал домой [14] †у48%6†б"ъ
Вот с этого момента началось ТО, что упорно не желало укладываться в голове. Совершенно не желало. Въехав во двор, Вадим увидел, что на его кухне ГОРИТ СВЕТ. Неужели он забыл его выключить?.. Да нет, ерунда, не может такого быть. Значит, кто-то пришел? Еще большая глупость, потому что Вадим жил один, а ключей от его квартиры не было даже у его родителей.
Откуда же в таком случае свет? Вадим поставил машину на сигнализацию и, встревоженный, взбежал на свой третий этаж. На всякий случай он держал в руке монтировку. Открыл дверь, осмотрел замок. Никаких следов взлома. Да и кто сумеет взломать фирменный немецкий замок? Не разуваясь, он вошел в кухню и увидел… спину какого-то человека, который сидел на корточках возле холодильника и преспокойно ковырялся пальцем в йогурте. При этом, кажется, нагло жевал его, Светлова, ветчину. Вор?.. Если вор, то какого черта он включает свет? Совсем обнаглели, сволочи! Вадим широко шагнул к незваному гостю, размахнулся монтировкой, но тот повернул к хозяину квартиры лицо и улыбнулся широкой лошадиной улыбкой, показывая крупные зубы – передние торчат, как у кролика. Гость был совершенно незнаком Светлову, поэтому его присутствие в этой квартире выглядело абсолютно неуместным. Вадим судорожно сжал монтировку, и то ли от напряжения, то ли еще отчего, но уж очень некстати! – у него свело руку. Ту, в которой он держал железку. Человек произнес:
– Добрый вечер, Вадим Андреевич. Изволите задерживаться. А я вот уже минут десять вас поджидаю.
– Вы кто? Как сюда попали? – выговорил Вадим и упустил монтировку, она с грохотом упала на пол и разбила одну из кафельных плиток, которыми был выложен пол. – И вообще…
– А я вас умоляю, не надо этих глупых вопросов, – бесцеремонно перебил его наглый гость. – Дверь у вас, конечно, солидная, но я же не вор, чтоб ее взламывать, а? – Он заговорщицки подмигнул Вадиму, который чувствовал себя полным идиотом. – В конце концов, чтобы попасть в помещение, вовсе не обязательно пользоваться дверью, ага? Вы, надеюсь, на меня не в претензии, Вадим Андреевич, что я тут некоторым образом поедаю вашу ветчину и добрался до йогурта? Там, откуда я к вам сюда прибыл, йогурта не делают. Технологии еще не наладили, не то что у вас, в Истинном мире.
Вадим рассматривал бесцеремонного незнакомца. На вора тот не походил, это правда. Модные туфли, стильный серый костюм и аккуратная прическа делали его похожим на этакого менеджера среднего звена или чиновника, впрочем, не очень крупного. У него были беспокойные глаза, они перебегали с одного предмета на другой, ни на мгновение не фиксируясь в одной точке. Вид у него был не опасный, а даже напротив – вполне добродушный и незлобивый, но проглядывало в этих крупных чертах, в этих глазах с легким хитрым прищуром, в широкой лошадиной улыбке нечто такое, что заставляло насторожиться и ни на секунду не выпускать этого человека из поля зрения. Светлов сел на табуретку, нагнулся, подобрал с пола монтировку и выговорил:
– Ну, ты как там? Холодно, Ниночка?
– Бр-р-р… Илюшка, а мы еще долго?.. А то я кушать хочу и вообще… И холодно. Я же могу простудиться, а мама всегда ругается, когда она забирает меня от тебя простуженной.
Что-то болезненно, с глухим стоном перевернулось во мне и неловко сдавило внутренности. Девочка говорит о маме и о том, что нехорошо показываться ей простуженной, с хлюпающим носом и больным горлом. Она еще надеется на то, что мы когда-нибудь сможем увидеть се маму. Колючая злость на самого себя вдруг подтолкнула меня под уклон, заставила двигаться быстрее и решительнее. За что я себя ненавижу, так это за все!.. Упасть духом, напиться, упасть на брюхо (такая незамысловатая рифма) и бессмысленно валяться как свинья – вот оно, прекрасное избавление от проблем!.. Я стиснул зубы, и тут ход пошел вниз совсем круто. Я вынужден был развернуться и спускаться задом, пятясь как рак. При этом я придерживал Нинку, а потом еще остановил падение Макарки Телятникова, который – ну конечно, как же без этого! – оступился, повалился сверху, дрыгая всеми имеющимися в наличии конечностями, и больно придавил мне обе руки. Один дед Волох, насколько мне позволяла разглядеть шапка Пилигрима, держался молодцом. Он чему-то блаженно улыбался и, в общем-то, продолжал походить на престарелого деревенского дурачка, но не это главное…
Ход закончился внезапно. Над нами распахнулся свод какой-то пещеры, а прямо под ногами оказался лед – наверно, обледеневшее русло подземной реки. Нас выбросило прямо на берег, по инерции швырнуло на лед… Погасить эту инерцию оказалось невозможно, и все мы– кто с криками, кто с сопением, кто с воплями «Ой, мама, роди меня пингвином!» – покатились под уклон. Стены пещеры распахивались все шире, свод вздымался все выше, скорость все увеличивалась, только гудел в ушах тугой морозный воздух…
Наконец мне удалось затормозить. Уклон стал куда более пологим, и к тому моменту, как я сумел остановиться, мы очутились на ровном, почти зеркальном льду, на котором не постыдились бы выступить мастера фигурного катания мирового класса. Но холод, холод!.. Мороз здесь был градусов двадцать, не меньше. Даже странно, что же могло до такой степени понизить температуру. Перепад был тем более чувствителен, что наверху цвело и благоухало лето, да и в свинцовой комнате было вполне тепло.
Я поднял голову. Если бы мурашки на моей спине и без того не занимались бегом наперегонки, то я сказал бы, что мороз продрал меня до костей. Но, с другой стороны, представшее моим глазам зрелище не было лишено того, что именуют эстетической наполненностью. Но одно дело – сидеть в теплом кабинете и греть зад в уютном кресле, размышляя над эстетическим идеалом прекрасного, и совсем другое – задрав голову и выбивая зубами длинную незамысловатую дробь, втягивая голову в плечи и ежась, смотреть, смотреть…
…как в пятидесяти метрах над твоей головой нависают гигантские гирлянды ледяных сталактитов. Вообще-то сталактиты – это известковые образования, кто-то холодно продиктовал мне со стороны, но сейчас над нами висели изваянные из чистейшего льда произведения искусства. Гирлянды, великолепные друзы сосулек, размеры которых затрудняюсь оценить. На моих глазах с краешка огромной ледяной гирлянды сорвалась ма-аленькая такая сосулька, устремилась вниз… Она росла на глазах и, вонзившись в лед в нескольких метрах от меня, обернулась огромной ледяной глыбой метра в четыре высотой. Лед глухо содрогнулся под ногами. Глыба застряла в нем, из змеевидно разбежавшихся от пролома трещин вдруг просочились несколько струек пара. Вроде тех, какие образуются на морозе при выдохе.
– Странно, – услышал я голос Макарки, а потом отчаянный стук его зубов, – из-подо льда валит пар. Ерунда какая-то…
– А что такое? – спросил я, протягивая руку Нинке и ставя ее на ноги.
– Тут, наверно, подо льдом вода. Вроде как подземное озеро. Ну так вот… Пар может идти из-подо льда только при условии, если температура воды значительно превышает температуру льда. А если по-другому, вот так, как сейчас, то это противоречит закону термодинамики… какому-то там, то ли первому, то ли второму. Это я еще со школы запомнил… когда меня с лабораторной по физике выгнали.
Неизвестно, какие еще соображения пришли бы в голову моему всесторонне образованному другу, но только в этот момент сверху – откуда только что скатились мы сами – раздался пронзительный визг, потом прогремели два выстрела!.. И на лед рядом с нами со скоростью олимпийского гоночного боба выкатилась сначала царевна Лантаноида, размахивающая дымящимся пистолетом, а потом и пара веселых сыщиц – Чертова и Дюжина. Эти две ехали в тесном симбиозе, проще говоря, прижавшись друг к другу и вопя так, что уши закладывало. Оказалось, что чинная Елпидофория Федотовна умеет визжать и выкатывать от страха глаза ничуть не хуже взбалмошной кикиморы Параськи Дюжиной. По прибытии сыщиц на лед подземного озера выяснилось, что на клетчатых штанах Чертовой образовалась неприличная дыра на заднем месте. Собственно, такая же беда постигла всех нас, за исключением меня и Нинки. На штанах Макарки и деда Волоха тоже красовалось по живописному отверстию. Если бы спуск был чуть подлиннее, боюсь, у всех нас известное место стало бы красным, как у бабуинов.
Если бы можно было охладиться сильнее, чем в тот момент, я бы сказал, что похолодел от бессмысленного, спазматического страха. Страх этот сжал своей ледяной пятерней пугливо подпрыгивающее сердце. А что, если эта милейшая дама, царевна Лантаноида, примется палить дальше? С умом у нее, видно, не срослось: безбашенная какая-то, хоть и отпрыск царствующего дома. Впрочем, милая девушка удачно выронила пистолет на лед, когда пыталась с него подняться. Я подскочил и откинул оружие таким пинком, что сильно ушиб ногу (она у меня всего лишь в шлепанце, не забывайте). Пистолет отлетел метров на пятьдесят, и только после этого я протянул царевне руку и проговорил:
– Позвольте помочь вам подняться, мисс.
– Not at all, – подергивая выбор англоязычного обращения «мисс», свирепо отозвалась она и, все еще сидя на льду, попыталась пнуть меня в лодыжку. Я ловко отскочил. Она подняла на меня взгляд, и вдруг это хорошенькое, раскрасневшееся лицо дрогнуло, и выражение его изменилось. Рот чуть приоткрылся, а в глазах появилось изумление, смешанное с тревогой. Она смотрела… на меня? Нет, не на меня. Куда-то мимо меня.
Так. За моей спиной…
Я услышал испуганное восклицание Дюжиной и мрачное бормотание Макарки:
– Так. Кажется, приплыли…
Я обернулся.
…Передо мной прямо ИЗО ЛЬДА медленно вырастала фигура человека. Когда я обернулся, он обозначился на поверхности обледеневшего озера по пояс и был окутан вишневым туманом, вызвавшим у меня бессознательную ассоциацию с кровью. Еще через несколько секунд я мог лицезреть его в полный рост. Рост, надо признаться, у него приличный – не ниже меня, к тому же он казался выше по той причине, что теперь его ноги не касались льда. Удивило и то (если меня к тому моменту вообще можно было чем-то удивить), что он был одет в современный серый костюм-двойку. Широкополая шляпа, галстук и модные туфли с узкими носами придавали ему определенное сходство с гангстером из второсортных американских боевичков. Светлая рубашка небрежно расстегнута на две пуговицы. В углу рта торчала сигара, которую он пожевывал.
А за спиной этого человека (человека ли?) из того же вишневого тумана выкристаллизовались наши старые знакомые – кролокроты, их было особей семь или восемь, не до того, чтобы точно их пересчитывать! Кроме этих уже известных нам тварей появились еще какие-то мерзости, похожие на летучих мышей-переростков, размером этак с кондора!.. У этих чудищ были громадные перепончатые крылья, достигавшие в размахе ну никак не меньше четырех или даже пяти метров, а также внушительные пасти, полные зубов, и длиннющие хвосты величиной с хорошенького удава! По всей видимости, это было еще одно творение милейшего колдуна Гаппонка. Юный мичуринец!.. Да чтоб ему неудачно скрестить таракана с гиппопотамом!
Кстати, о Гаппонке. Нисколько не сомневаюсь, что это он и есть – собственной персоной. Хватит подсылать к нам разных тварей, пора б и честь знать, познакомиться с нами лично. Индивид в сером костюме-двойке улыбнулся, показывая здоровенные лошадиные зубы, и произнес ровным, хорошо поставленным баритоном:
– Здравствуйте. Не холодновато? А то, я смотрю, одеты вы как-то не по погоде. Макар Анатольевич вон вообще в тапочках.
– А вы кто т-такой? – выдохнул оторопевший Телятников.
– Стыдно, любезный, стыдно быть таким недогадливым. Вон ваш друг уже догадался. Сообразил, кто я. Верно, Илья?
И он щелкнул пальцами, и воздух над нами тотчас же рассекли громадные перепончатые крылья, и я, вскинув голову, увидел оскаленную зубастую рожу. Я содрогнулся…
Тварь планировала прямо на меня.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ, В ОТСУТСТВИЕ ГЛАВНЫХ ГЕРОЕВ
Несколько странных визитов
1
Вадим Андреевич Светлов был очень хорошим человеком. Из тех, кого околоподъездные бабушки и воспитанные на сериалах домохозяйки именуют положительным. В самом деле, почему бы не называть человека положительным, если он к своим неполным тридцати годам успел положить на личный счет в банке солидную сумму в евро и долларах, обзавестись (на паях с компаньоном) собственной консалтинговой фирмой. А также купил собственную квартиру в центре города в элитном доме и регулярно, как гардероб, менял машины. В отношении прекрасного пола Вадим Андреевич, впрочем, придерживался несколько иных принципов. Вдосталь нагулявшись (в свое время, как любят говорить ханжи), Светлов искал себе то, что именуется спутницей жизни. Этакий микст высоколобого и чистого идеала с кухонным комбайном и станком для продолжения рода. Вадим Андреевич был довольно низкого мнения обо всем женском сословии и потому считал, что в этом вопросе нужно быть особенно осторожным. Ведь даже на заборе, окружающем стройку, написано: «Береги голову – надень каску» или что-то наподобие. А ведь женщина опаснее любого кирпича. Поэтому Вадим Андреевич старательно берег свою голову от женщин, не давая ее вскружить, в чем, следует отметить, и преуспел.К тридцати годам его поиски, кажется, увенчались успехом: он нашел для себя особу женского пола, которая вполне бы его устроила в роли супруги. С Леной он познакомился в ночном клубе, куда та пришла с подругой. Вадим сам не был любителем ночных развлечений, но на этот раз сделал исключение: его пригласил друг, купивший себе новую машину и теперь ее обмывавший. Отказываться от дружеского приглашения немного расслабиться и выпить было дурным тоном: Вадим согласился. Его друг, толстый Леша, владелец двух компьютерных салонов, был человек веселый. Он в два счета напился и стал приглашать подряд всех девчонок на танец. Дошла очередь и до Лены с ее подругой Аней, сидевших за крайним столиком на возвышении, обнесенном фигурными перилами. Толстый Леша вскарабкался прямо на перила и, болтаясь на них, как обезьяна, в такой позиции принялся ангажировать девчонок на медленный танец. Причем обеих сразу – точнее, ту, кто первая согласится. Первой согласилась Лена. Через несколько минут Вадим и толстый Леша перекочевали за столик к новым знакомым, и владелец компьютерных салонов, размахивая руками, уже заказывал на столик шампанского, фруктов, вина белого и красного (по бутылочке того и другого), а еще отдельно мартини девушкам, а мужчинам – водочки… Намешали. Вадим настроился на легкое знакомство и потому долго удивлялся, почему это девчонки не пришли в дикий восторг от Лешиной щедрости, а потом не стали напрашиваться на продолжение приятно начавшегося общения на другой, более уединенной, территории. Кстати, уже тогда Вадим поймал себя на мысли, что толстый Леша кого-то напомнил Лене, потому она и пошла с ним танцевать.
На следующий день он заехал к ней на работу. Хотя она не оставила никаких координат и даже номера мобильного. Кто ищет – тот найдет, вот и Вадим Светлов нашел Лену Лескову. Она, похоже, не удивилась, когда он вошел в офис, где та работала, и, вызвав наружу, поинтересовался, что она делает сегодня вечером. Лена сказала, что сегодня никак: она занята. Назавтра у нее, как выяснилось, тоже какие-то дела, и согласилась она на встречу лишь тогда, когда они в другой раз зашли вместе с толстым Лешей. Светлов это отметил, да и Леша, при всей его разухабистости, был довольно наблюдательным человеком и потому возомнил, что Лена ему серьезно симпатизирует.
– Ты ей просто напоминаешь кого-то, – сказал своему другу Вадим, – быть может, ее прежнего парня. Ее подружка сказала, что она с кем-то там рассталась… с каким-то редким раздолбаем, но у них там типа любовь была…
О любви Вадим Андреевич говорил не без презрения, с этаким модным скепсисом. Нет, любовь – это неплохо, однако всему свое время, и серьезно рассуждать о любви дозволительно разве что восемнадцатилетним, ну, двадцатилетним. Но не ему, состоявшемуся тридцатилетнему мужчине с определенным взглядом на жизнь. Всему свое время. Любовь в тридцать лет – это пережиток и инфантильность, сравнимые разве что с уровнем сознания шестнадцатилетних верзил, которые еще играют в солдатики и пускают кораблики в ручьях. Так рассуждал Вадим Андреевич, и нельзя сказать, что в его словах не было здравого смысла.
Любовь не любовь, но определенный интерес у Вадима Лена вызвала, отрицать нельзя. Интерес весьма серьезный. Вадима вообще привлекали непростые девушки, а Лена, вне всяких сомнений, попадала в эту категорию. Непростые – не в том смысле, что понты, самомнение и тотальная недоступность (типа «а что ты можешь предложить, э?»). Нет. Совсем другое. Вадиму еще не попадались такие девушки, как она. Многих представительниц прекрасного пола он вообще воспринимал с налетом этакого спортивного интереса: мол, с какого раза уступит?.. Лену он сначала занес в категорию «с третьего», но, когда все предположительные сроки минули, Вадим неожиданно увлекся. Ну и сколько это будет продолжаться?.. Неужели в наше время возможно такое, чтобы модный и состоятельный мужчина и вполне современная девушка были знакомы вот уже больше месяца, и знакомы с да-а-альним таким прицелом, мужчина плотно ухаживает за девушкой – а между ними ничего не происходит, не считая поцелуев, которые можно отнести к разновидности «утешительного приза»? Не может такого быть! Вот и Вадим так считал. Лена отнюдь не отфутболивала его, он определенно ей нравился, и сам это прекрасно сознавал и чувствовал… но было что-то такое, что не позволяло ей переступить последнюю грань. Ну конечно! Этот ее… Леша, Саша… Илюша. Ленкин бывший, с которым она даже жила некоторое время в одной квартире, а потом сбежала. Неужели из-за него? Но ведь между ними все кончено, они даже не видятся? Или?.. Вадим не утерпел и однажды спросил об этом у Лены напрямую.
Она отвернулась, некоторое время молчала и только после довольно длительной паузы ответила:
– Вот что, Вадик. Не задавай мне больше таких вопросов. У меня с ним все, и больше на эту тему не надо. Хорошо?
– Ну ладно, – ответил он. – Не буду. Значит, все?
– Я же сказала.
– Хорошо, договорились.
«Дружеские» отношения наконец утомили Вадима, и он решил форсировать ситуацию весьма экстремальным способом: купил букет роз, пришел с ними к Лене и по всей форме предложил ей выйти за него замуж. За дверью подслушивала Ленкина матушка, у которой, как говорится в басне, в зобу дыханье сперло от того, что она «ненароком» услышала. Вадим бы не удивился, если бы Лена отказала, от нее можно было ожидать и этого. Однако она согласилась. А чего ей не согласиться, думала стоящая за дверью Людмила Венедиктовна? Вон какой видный мужчина, при деле, при деньгах, кроме того, он расширяет дело и переезжает в Москву, уже и деньги на столичную квартиру отложены, чего ж еще надо? Дочь просто обязана согласиться. Подумать о матери, наконец, сообразить, что она хочет внуков (еще, ибо одна внучка у Людмилы Венедиктовны была, ребенок старшей дочери, которая вовремя сбежала от милой мамочки в Нижний Новгород и осталась там на ПМЖ). Людмила Венедиктовна хотела породниться с Вадимом еще и потому, что он ей нравился как мужчина. Лескова-старшая, правда, была не самого высокого мнения о мужчинах как о категории двуногих особей, среди которых попадаются такие отвратные экземпляры, как этот Илюша Винниченко, бывший Ленкин ухажер. Какое счастье, что она с ним рассталась! Людмила Венедиктовна смутно подозревала, что дочка продолжает испытывать к этому пьянице и бездельнику какие-то чувства, и отнюдь не самые сдержанные, и всерьез опасалась, что Лена сорвется и сделает чудовищную глупость, а именно вернется к этому… этому… чудовищу, монстру, скотине! И что она в нем нашла, кроме смазливой внешности и хорошо подвешенного болтливого языка? Он же пустышка, его выгнали из университета, а теперь он косит от армии и более ничем в жизни не занимается! В самом деле, хорошо бы его забрали в армию, тогда Лена на два года гарантирована от общения с этим болваном и подлецом. С появлением же Вадима Светлова Людмила Венедиктовна милостиво согласилась, чтобы Винниченко оставался на «гражданке», но не на той гражданке, которая прописана в одной квартире с Людмилой Венедиктовной! И чтобы ноги его не было, не говоря уж о прочих органах, вроде языка без костей и длинного носа, который он сует не в свои дела!
Итак, Лена согласилась, и уже на следующий день они подали заявление, с тем чтобы через месяц сыграть свадьбу. Вадим мог устроить, чтобы в ЗАГСе все сделали побыстрее, но Лена сказала, что им некуда торопиться и пусть все идет своим чередом. Свадьбу назначили на 27 апреля, и Вадим, у которого на эту дату приходился еще и день рождения (юбилей, 30 лет!), счел такое совпадение хорошей приметой, счастливым предзнаменованием. Людмиле Венедиктовне решительно нравилось такое положение вещей. Дочка определится в жизни, Вадим устроит ее на приличную работу, а то и вовсе позволит не работать, а вести домашнее хозяйство и воспитывать детей, которых нужно заводить сразу же!.. Лесковой-старшей нравилось и то, что дочка не подпускает к себе Вадима до свадьбы (это она тоже узнала, ловко подслушав обрывок разговора и сделав неизбежные выводы), не то что этого урода Винниченко. Этот Винниченко!.. Однажды Людмила Венедиктовна влезла в стол дочери и обнаружила там пачку фотографий, просмотрев которые она нашла свои волосы стоящими дыбом. Лена на этих фотках была в чем мать (то есть она, Людмила Венедиктовна!) родила. Боже!.. Поди напоил ее и фотографировал голой, чтобы потом показывать фотографии своим мерзким друзьям, таким же бездельникам и алкашам, как он сам. Мол, вон какая у меня телка!.. Или как там говорит нынешняя молодежь?.. Эх, молодежь! Как там заявил однажды этот наглец Винниченко, когда Людмила Венедиктовна заметила при нем, что раньше, в ее время, молодые люди были совсем другие – и покультурнее, и поприличнее… А этот тип даже недослушал, перебил ее на полуслове возмутительной фразой: «Ну конечно, Людмила Венедиктовна раньше и голуби были крупнее, и летали ниже, и гадили меньше». Каков негодяй, а!
Планы на будущее строили в основном будущий счастливый супруг и его без пяти минут теща. Лена моделированием своих жизненных перспектив как-то не занималась. Лескова-старшая все решила за будущих молодоженов: она спланировала им двоих детей, мальчика и девочку, жить молодые будут в Москве в центре, непременно в центре, а не на окраине или вообще в каком-нибудь Подмосковье, Мытищах там или Королеве. Мытищи нам не подойдут!.. А если не в пределах Садового кольца, тогда уж ладно, скрепя сердце согласимся на спальный район типа Крылатского. Там рядом, на улице Осенней, живет Борис Николаевич Ельцин, и, как поговаривают, очень даже ничего себе живет. Вот что решила Людмила Венедиктовна, и вот кого отвела в соседи к молодой чете.
Слушая будущую тещу, Вадим то весело хмыкал, то улыбался таинственно и торжественно.
Один из таких разговоров продлился дольше обычного, и уезжал Вадим от Лены и ее матушки в двенадцатом часу ночи. Людмила Венедиктовна сегодня была особенно говорлива, а поведать такое громадье планов – это же сколько времени надо! Так что ехать Вадиму пришлось уже по темноте. Собственно, он особо и не протестовал: все-таки не пешком идти и не в пробке стоять, в такое позднее время движения на улицах почти нет. Он сел в свой черный БМВ, приобретенный им на волне популярности фильма «Бумер» (правда, пятой серии, на седьмую, такую, как в фильме, не наскреб), и поехал домой. Правда, немного отъехав от дома Елены, он едва не сшиб двух каких-то болванов, определенно крепко выпивших, потому как их трясло и перетряхивало, а ноги упорно заплетались. Вадим едва успел затормозить и все-таки слегка приложил одного из них, длинного и пьянющего, бампером. Парень растянулся на асфальте. Вот сволочь!.. Светлов выскочил из машины и дал понять молодым людям, какого он низкого о них мнения, и был тотчас же отослан в известном направлении, сначала на три буквы, а потом на все пять. В любом ином случае Вадим задал бы этим двум уродам хорошую взбучку, тем более существенную, что Светлов был КМС по боксу. Но сейчас у него было слишком хорошее настроение, чтобы влезать в какие-то полуночные разборки с пьяными забулдыгами лет этак на восемь-десять моложе себя. Вадим махнул рукой, сел обратно в машину и поехал домой [14] †у48%6†б"ъ
Вот с этого момента началось ТО, что упорно не желало укладываться в голове. Совершенно не желало. Въехав во двор, Вадим увидел, что на его кухне ГОРИТ СВЕТ. Неужели он забыл его выключить?.. Да нет, ерунда, не может такого быть. Значит, кто-то пришел? Еще большая глупость, потому что Вадим жил один, а ключей от его квартиры не было даже у его родителей.
Откуда же в таком случае свет? Вадим поставил машину на сигнализацию и, встревоженный, взбежал на свой третий этаж. На всякий случай он держал в руке монтировку. Открыл дверь, осмотрел замок. Никаких следов взлома. Да и кто сумеет взломать фирменный немецкий замок? Не разуваясь, он вошел в кухню и увидел… спину какого-то человека, который сидел на корточках возле холодильника и преспокойно ковырялся пальцем в йогурте. При этом, кажется, нагло жевал его, Светлова, ветчину. Вор?.. Если вор, то какого черта он включает свет? Совсем обнаглели, сволочи! Вадим широко шагнул к незваному гостю, размахнулся монтировкой, но тот повернул к хозяину квартиры лицо и улыбнулся широкой лошадиной улыбкой, показывая крупные зубы – передние торчат, как у кролика. Гость был совершенно незнаком Светлову, поэтому его присутствие в этой квартире выглядело абсолютно неуместным. Вадим судорожно сжал монтировку, и то ли от напряжения, то ли еще отчего, но уж очень некстати! – у него свело руку. Ту, в которой он держал железку. Человек произнес:
– Добрый вечер, Вадим Андреевич. Изволите задерживаться. А я вот уже минут десять вас поджидаю.
– Вы кто? Как сюда попали? – выговорил Вадим и упустил монтировку, она с грохотом упала на пол и разбила одну из кафельных плиток, которыми был выложен пол. – И вообще…
– А я вас умоляю, не надо этих глупых вопросов, – бесцеремонно перебил его наглый гость. – Дверь у вас, конечно, солидная, но я же не вор, чтоб ее взламывать, а? – Он заговорщицки подмигнул Вадиму, который чувствовал себя полным идиотом. – В конце концов, чтобы попасть в помещение, вовсе не обязательно пользоваться дверью, ага? Вы, надеюсь, на меня не в претензии, Вадим Андреевич, что я тут некоторым образом поедаю вашу ветчину и добрался до йогурта? Там, откуда я к вам сюда прибыл, йогурта не делают. Технологии еще не наладили, не то что у вас, в Истинном мире.
Вадим рассматривал бесцеремонного незнакомца. На вора тот не походил, это правда. Модные туфли, стильный серый костюм и аккуратная прическа делали его похожим на этакого менеджера среднего звена или чиновника, впрочем, не очень крупного. У него были беспокойные глаза, они перебегали с одного предмета на другой, ни на мгновение не фиксируясь в одной точке. Вид у него был не опасный, а даже напротив – вполне добродушный и незлобивый, но проглядывало в этих крупных чертах, в этих глазах с легким хитрым прищуром, в широкой лошадиной улыбке нечто такое, что заставляло насторожиться и ни на секунду не выпускать этого человека из поля зрения. Светлов сел на табуретку, нагнулся, подобрал с пола монтировку и выговорил: