Страница:
– Не надо, а?! Вот этого не надо! «Жениться»! Хватит с меня!
Сестра сбавила обороты, хотя она у меня напористая. Наверно, нечасто ей приходилось видеть у меня ТАКОЕ лицо, хотя я человек вспыльчивый и импульсивный, за словом в карман не полезу. Она молча отсчитала мне деньги на содержание Нинки, потому как прекрасно знала состояние моих финансов и еще то, какой у этих финансов песенный репертуар. Уходя, сказала напоследок:
– Мы приезжаем через две недели. За Ниной либо Валера заедет, либо я сама. Или вместе. Будешь с ней гулять, следи, чтобы она смотрела под ноги, а то еще не успело толком потеплеть, а у нее уже все коленки сбиты и трое колготок продрала. И, значит, не вздумай лакать свое пиво или че покрепче, как с ней на прогулку пойдешь. Враз сбежит, ей же все интересно, до всего дело есть…
Напоследок сестра выразительно погрозила мне пальцем и ретировалась.
Нинка в самом деле была девчонкой развитой и заводной. Родители и старшая сестра утверждают, что в детстве я был примерно таким же несносным ребенком, который всех доставал и от которого хотелось выть, лезть на стену и вешаться на люстре. Однажды мой дедушка, выпив, именно это и хотел сделать. Сгубило его то, что люстра не выдержала его веса и рухнула. На следующий день дедушке предстояло еще ХУДШЕЕ испытание, потому что я скопировал его суицидальные потуги и соорудил виселицу себе самому в своей собственной комнате. Интересно все-таки, зачем это дедушка совал голову в петельку и строил такие страшные гримасы!.. Бабушка сняла меня с люстры и, поняв, откуда ноги растут, провела с дедушкой профилактические занятия: долго охаживала горе-самоубийцу бельевой мешалкой и заперла в кладовке, где он просидел почти сутки.
Меня же наказали лишением сладкого.
Таким же изобретательным ребенком была и моя племянница. Природная живость усугублялась частым отсутствием родительского надзора: сестра и ее муж поздно приходили с работы, а бабушка Нинки, моя мать, была слаба здоровьем и за пылкой внучкой уж точно бы не уследила.
Меня племянница Нинка называла безо всяких там «дядей»: Илюшкой. Надо признаться, в кои-то веки я был рад, что мне отдали на пару недель эту несносную девчонку. Она уж точно не даст зациклиться на мрачных мыслях. Да и друзья побаивались ко мне заходить, когда это существо с двумя крысиными косичками носилось в моей квартире. Было отчего. Однажды Нинка придумала играть новым сотовым телефоном Шурика Артемова и утопила дорогущую модель в унитазе, а Макару Телятникову налила в рюмку стеклоочистителя, прицепившись к пьяной фразе Макарки, что он «трезв как стеклышко». Такие выходки Нинки имели место с регулярностью, достойной лучшего применения.
Едва дождавшись, пока уйдет ее мать, Нинка вцепилась в меня со словами:
– А давай поиграем в лошадки-и-и!
Я тяжело вздохнул и опустился на четвереньки. С радостным криком Нинка оседлала меня и заставила скакать галопом по периметру комнаты. Особого недомогания с похмелья я с утра не испытывал, но одно дело – лежать в своей постели, держась за лоб, а другое– скакать бодрым жеребчиком и по требованию этой затейливой девчонки!.. Очень скоро я позеленел и почувствовал тошноту. Неизвестно, что было бы дальше (может, к собственной радости, я откинул бы копыта, заморенная лошадь!), не явись ко мне Макарка. Этот последний имел вид умученный и несчастный. Оказалось, его родители в кои-то веки узнали и о его исключении из университета, и о доблестных подвигах на складских помещениях при работе грузчиком. Его папа, очень суровый и очень ученый мужчина, доктор исторических наук, прочитал отпрыску строгую, громоздкую, обильно украшенную внушительными терминами лекцию. Анатолий Павлович (так звали этого ученого мужа) апеллировал к сознанию сына, которое «еще не совсем угасло, но изнемогает под бременем разгильдяйства, безответственности и злоупотребления алкоголем»). По-человечески Анатолий Павлович выражаться просто не умел. Да и не за то ему докторскую степень давали. Это уж точно.
Напоследок доктор наук напутствовал своего опрохвостившегося сыночка фразой:
– Надеюсь, впредь ты избавишь меня от необходимости выслушивать новости о том, что мой сын был изгнан из альма-матер, опозорился, нанявшись в грузчики, да и оттуда был уволен за несоответствие. Подумай, и крепко подумай!
После этой лекции сын был выставлен из дома: восстанавливайся в университете, а папа тебе не помощник из принципа! В таком скорбном настроении Макарка пожаловал ко мне. Он вообще любил являться ко мне со стенаниями и сетованиями. Вот и сейчас…
– Ви-и-инни! – жалобно проблеял Телятников, вваливаясь в прихожку и приспуская на переносицу раздолбанные очки.
– Только не вздумай жаловаться, – предупредил я, и вид у меня при этом был самый страдальческий. Одну из причин моей немилосердной утомленности жизнью Макар узрел тотчас же: из-за моей спины вылетела неугомонная Нинка и закричала:
– О, толстый Макарка пришел! Макарка-бумбурбарка! Ты куда телят гонял? Те-лят, те-лят! – подпрыгивая, запела она, сопровождая немудреную свою песенку пинками. Пинки следовали точно в трясущиеся пухлые коленки Макарки. Телятников вздрагивал и пятился назад к входной двери.
– Так, – сказал я, – Нина, немедленно перестань колотить Макара.
– Он похож на покемона Пикачу! – громогласно заявила Нинка. Не знаю, кто такой этот покемон, но, по всей видимости, сходство с ним Макара давало моей племяннице право гвоздить беднягу Телятникова почем зря. С трудом ее удалось оттащить от Телятникова, и без того траченного жизнью, и увести в спальню, уложить спать. Хорошо еще, что Нинка не потребовала обедать. Ничего, это мучение мне еще предстояло: капризная девчонка ни за что не соглашалась принимать пищу без того, чтобы не устроить форменный торг. По принципу: «А что мне будет, если я съем эту противную кашу?» или «А ты мне купишь „киндер-сюрприз“ и мороженое, если я проглочу этот гадкий кисель?» На мою беду, развитая Нинка недавно сама прочитала «Приключения Незнайки и его друзей», и ей особенно запомнился тот момент, где лежавший в больнице и совершенно обнаглевший охотник Пулька, окончательно потеряв совесть, требовал от обессилевшего медперсонала: а) суп из конфет и кашу из мармелада; б) котлеты из земляники с грибным соусом…
…и тому подобные глупости, которые моя бойкая племянница запоминала с удивительной быстротой и точностью.
Перекрестившись (слава Иисусу, утихомирилась хотя бы часа на два!), я уволок Макарку на кухню, тщательно прикрыл дверь, чтобы никакие звуки не просочились и, упаси боже, не разбудили девчонку!.. Спросил:
– Ну?
Макарка вытащил из-за пазухи сакраментальную «полторашку» (полуторалитровую бутылку пива в пластике) и молча поставил на стол. Разлили. Я сказал с мятой гримасой:
– Я тут опять отличился, Макарка. В общем, с Леной в кафешке посидел, ну и так далее…
– А у меня папа…
Нещадно обменявшись дурными новостями, мы переглянулись и дружно пришли к выводу, что с нами требуется что-то делать. Жизнь пуста и бессмысленна, когда не является продвижением к какой-то четко обозначенной цели. Обнародовав этот постулат, дурно попахивающий семинарскими занятиями по философии, мы стали пить пиво. В конце концов, какие наши годы, а пиво является спасительным, хотя и кратковременным, уходом от действительности. Гм… Макарка долго вертел головой по сторонам и шмыгал носом, видно готовя какую-то неприглядную фразу. Выражение моего лица, верно, не внушало ему оптимизма, но он все-таки сказал:
– Тут вот что. Гм… меня дома сожрут. Я хотел было у тебя пожить пару недель, но тут… этот твой чертенок…
– Это не чертенок, – строго сказал я, с исчезновением похмельного синдрома ощутив в себе прилив семейственности, – это, между прочим, дочь моей старшей сестры. Так что выбирай выражения, толстый. Чертенок}… А пожить у меня… живи, конечно. Но только не жалуйся. Я же до возвращения сестры с моря никуда Нинку деть не могу. И посиделок у меня пока что устраивать не будем. Настроения к тому же нет совсем.
– У меня тоже, – пробурчал Телятников, – нужно писать заявление в деканат, чтобы, значит, восстановили на следующий год. Допустили к защите диплома. Хотел продолжить работу над дипломной работой у тебя…
– Потому и пиво приволок?
– А ты прямо так отказывался! К тому же я у тебя все равно диплом теперь писать не буду: Нинка уже одну главу на самолетики переделала, когда, помнишь, поджигала и в окно пускала…
– Да уж конечно помню, – отозвался я. – Я эту ее выходку еще не скоро забуду. Чуть соседей под нами не спалила. За ней вообще глаз да глаз нужен, а тут еще ты, да у меня самого проблемы… Ленка вот замуж за кого-то собралась, так и не сказала.
– Замуж собралась?.. – поднял голову Макарка. – Это… я уж тебе не хотел говорить… но раз ты сам поднял эту тему…
Я свирепо раздул ноздри и выговорил:
– Только не вздумай мне ляпнуть, что она ЗА ТЕБЯ замуж собралась!
– Да где уж нам… – уныло продолжал самобичевание Телятников, разливая остатки пива. – Я… это самое… как к тебе шел, видел… она, значит, идет, и… с ней…
– Что видел?! – почти заорал я, вскакивая с табуретки и с грохотом опрокидывая ее на пол, совершенно пренебрегая возможностью разбудить Нинку, еще недавно казавшейся дамокловым мечом, зависшим над нашими буйными головушками. – С кем ты ее видел?!
– Она шла с каким-то парнем, лет под тридцать ему, наверно, – сказал Макарка, и его круглое лицо поплыло у меня перед глазами в каких-то длинных, тоскливых серых полосах с мутно-молочным отливом; чахлыми льдинками растаяли очки. – Здоровый такой парень, в костюме строгом… Сели в машину, черная, кажется, «бэшка» пятой модели, что ли… Уехали. Ленка такая счастливая. Смеется.
Я молча допил пиво. Смеется. Смеется она… А чего ж ей не смеяться? Что, все морально-этические константы должны предписывать ей пост, воздержание и скорбь? Что ж ей, говоря нормальным языком, впадать в депресняк из-за какого-то долговязого оболтуса, который метнулся из подъезда, как заяц, завидев приближение грозного арьергарда – Лениной матушки?.. В конце концов, у того парня, с которым она сейчас… с которым она сейчас шла, – у него, конечно, устоявшаяся жизнь, прочная работа, достаток, хорошая квартира, перспективы на будущее. Он может предложить Елене многое. Да она, верно, и достойна спокойной жизни. А я? Покой нам только снится, как говорил Александр Александрович [1], тоже не самый уравновешенный и благополучный в быту человек! Неопределенная ситуация с образованием, с универом, неустроенность быта, да и деньги, черти б их!.. А скоро, наверняка, ко всему этому прибавится и расшатанная нервная система.
Стоять! Спокойно, гладиатор пивных бутылок! Такими темпами, конечно, прибавится. Если буду ныть и причитать на манер древнерусских плакальщиц, – сезонная депрессия и общая подавленность обеспечены. Я стиснул зубы. Наверно, стоит ожесточиться, нет?.. Или просто пожелать девчонке счастья, заочно, не доставая звонками, заведомо обреченными на короткие гудки в трубке?
– Ладно, больше не будем об этом, – быстро сказал я, – она мне сама вчера все сказала, так что все честно. Я, правда, вчера немного занудствовал.
На этом разговор о Лене завершился. Мы перешли к теме университета. Речь зашла о том, что нужно устраиваться на работу, поскольку до возможной (если допустят) защиты диплома оставалось еще больше года. Оба пришли к неутешительному выводу, что работу следует найти как можно скорее, поскольку я вообще жил один, а Макарку после его выходок едва ли сподобятся проспонсировать родители. Макарка попытался сузить спектр поиска работ. Заявил, что ни за что не пойдет в грузчики, а также – ни в коем случае! – репортером в газету, поскольку там такая же собачья работа, как у героев складских помещений, чьим коллегой еще недавно являлся гражданин Телятников.
Я еще не знал, что ближайшей неделе предстояло стать свидетельницей великих свершений. Первым таким свершением стало потчевание проснувшейся Нинки свежесваренной манной кашей. Она отбивалась так, как будто я кормил ее компостом, поджаренным на скипидаре. Впихивание в нее чая со сладкими плюшками прошло более гладко, но Макарка все равно получил по носу острым детским локтем, а я отделался порванным рукавом и прокушенной в районе запястья рукой. Впрочем, ничего страшного: моему тезке Илье Муромцу тоже пришлось несладко в спарринге с Соловьем-разбойником. Хотя этот свистящий негодяй, деклассированный элемент из былин, вероятно, и был просто-таки смиренной царевной Несмеяной на фоне моей боевой племяшки. И так каждый день, и так одной строкой.
Следующее свершение следует преподнести в более подробных деталях. Именно после него развернется цепь удивительных событий, которым суждено прерваться только на самой последней странице этого повествования, начавшегося в общем-то уныло и неспешно.
Час довольно поздний.
Мы с Телятниковым возвращались после одного из собеседований, на которые мы ходили с похвальной старательностью. Собственно, оказалось, что поиск работы не такой уж и многотрудный и изматывающий процесс, как мы себе нафантазировали. И что можно найти вполне приличное место – конечно, если являться вовремя и не злоупотреблять доверием работодателей. Вот об этом-то и говорили мы с Макаром в тот момент, когда возле 3-й городской больницы, специализирующейся вообще-то на хирургии и травматической ортопедии, встретили трех сумасшедших стариков.
– А ты что на меня уставил свои полуслепые зенки, думаешь, я тобой очаруюсь, шут гороховый?!
– Сам ты горрроховый… отравитель воздуха!..
– Молчи, подагрический козел!
Макарка Телятников толкнул меня локтем в бок и остановился у ограды больницы, за которой и происходила эта замечательная перепалка. Странно только, что никто из медперсонала или охраны больницы не спешил разнять драчунов, хотя батальное действо происходило прямо под окнами и не могло не тревожить госпитализированных больных.
Старики, одетые в какое-то странное подобие ночной рубашки, длинные, до колен, балахоны, тузили друг друга под рассеянным светом фонаря. Один из них вцепился в седую бороду своего визави, тот таскал его за волосы на голове, а третий, пожилой индивид, подобрав какую-то дубинку, усердно охаживал ею спины и плечи двух прочих буянов:
– Э-эх… вввот тебе! У-ух!.. А вот получи!!! А вот тебе, старый плешивый упырь!
– Да чтоб навечно согнуло в дугу твою дряхлую… вр-р-р… трясущуюся спину! Да поразит тебя маразм! Издохни, грешный варикозник!
– С твоим радикулитом я вообще не разгибался бы, старая ты колода! Вот и покойный отец…
– Да если бы он при твоем рождении н-не был так пьян после бражничанья… так перехватил бы он твою дохлую утиную шейку и удавил бы!.. Ы-ык!!! Гангррррена ты гнойная! Диспепсия дохлая!..
– А вот тебе, пожиратель диетических бобов! А вот еще – за вшивость! (Удар дубины, выбивший сноп пыли из спины старикана. ) А вот за косоглазие! (Два удара.)
– За артрит! (Треск кулака, влепившегося в челюсть.) За энцефалит, водянка ты безмозглая! (Сочный такой пинок!) 3-за…
– От педикулеза слышу!
Вопреки этим безапелляционным утверждениям, выявляющим изъяны в физическом здоровье старикашек, выглядели Они очень даже прилично. Думается, все эти «за артрит!», «за вшивость!» (так напоминающие мне детские «за маму, за папу, за дядю Илью», которыми я сам потчевал Нинку) были разновидностью воинственных кличей, которыми противоборствующие старики поднимали свой боевой дух. Телятников наблюдал сквозь прутья больничной решетки с явным интересом.
– Так, – злобно сказал я, – так и будем любоваться шоу этих старых маразматиков? Может, они возомнили себя титанами реслинга? Хотя, конечно, такое не лечится…
– Они, верно, нашли какие-то свои методики, – заявил Макарка, хладнокровно наблюдая за тем, как один из старикашек погружает свою охаянную (якобы варикозную) ногу прямехонько в пах соперника. Последний взвыл и ткнулся растрепанной бородой в бордюр. Сверху тотчас же уселся третий старик, самый длинный и самый тощий. Он оседлал своего соперника и принялся награждать его тумаками по затылку и шее. Костлявые руки, облепленные внушительными веснушками и покрытые редкими седыми волосами, так и замелькали в воздухе! При каждом тумаке он приговаривал:
– А вот тебе, скотина!.. А вот тебе, христопродавец!
– Н-да, – сказал я. – Лично мне этих… гм… разнимать как-то особо не хотелось бы. Хотя такое зрелище давно видеть не приходилось. Уже с тех пор, как наш престарелый дворник Кукин принял статую Ленина за своего собутыльника и объявил, что тот занял его место в очереди в винно-водочный.
– А вон санитары вышли из приемного покоя, там – круглосуточно, – объявил Макарка и, сложив руки рупором, крикнул:
– Товарищи санитары! Санитары, а? Это ваши пациенты сбежали и буянят, что ли? Они тут все ноги себе переломают. И головы тоже. Хотя с головой у них как-то и так не очень…
– У нас был один знакомый, Коля Морозов, – заметил я, глядя, как санитары оборачиваются, а потом направляются к ограде, – он лежал как раз у вас, в 3-й горбольнице. У него было смещение позвонка. Ему все вправили, он проходил реабилитационный период, на радостях, что его скоро выпишут на волю, напился. И что же? Упал с лестницы и сломал себе руку. А тут, видите ли, не с лестницы навернуться – тут целое побоище. Куликово поле, даже в условиях плохого освещения!
Санитары приблизились. Это были двое здоровенных малых с довольно свирепыми круглыми физиономиями и широченными плечищами. Их мощные очертания визуально усиливались зеленой больничной одеждой, просторного такого покроя. Характерно, что они прошли мимо старикашек, не поведя и ухом. Не говоря уже о прочих органах, которыми вообще-то полагается разнимать драчунов: руках, ногах и проч.
– Что надо? – спросил один из членов местного медперсонала.
– Так вот же, – кивнул я на продолжающих кувыркаться и осыпать друг друга проклятиями дедушек. – Обратите внимание.
Санитары как-то странно переглянулись. Потом второй посмотрел на своего напарника, на нас и сказал негромко, но чрезвычайно доброжелательно (показывая при этом дынеобразный кулак):
– Знаете что, пацаны. Идите-ка отсюда. Хотя вы не по нашему профилю, мы вас доставим куда следует.
По выражению его лица я понял, что дальнейшая полемика чревата осложнениями. В конце концов, что нам за дело до дерущихся стариканов, если санитары, обязанные приглядывать в том числе и за территорией больничного парка (пусть вполглаза), не считают своим долгом даже прикрикнуть на этих… бородатых спарринг-партнеров?.. Я пожал плечами. Санитары отправились к корпусу больницы, не обращая на нас никакого внимания. На стариканов – тоже. Макар Телятников протянул с легкой ноткой обиды:
– Да не очень-то и хотелось. Пусть себе дальше на асфальте валяются, если это им нравится. Идем, Илюха!
Мы тронулись вдоль ограды, и тут…
– Подождите, юноши!
Голос, дребезжащий, как струйка бог весть чего, льющаяся в жестяной таз. Конечно, несложно было догадаться, из чьей многострадальной среды вырвался этот старческий голосок. Я, не оборачиваясь, крикнул:
– Доброго здоровья и успехов в спорте, дедушки!
– Вы по греко-римской борьбе или классической? – поддержал Макарка. – А вот мы – домой!
– Стойте, отроки!!!
Во втором голосе слышалось столько требовательности и силы, что я невольно остановился. Качнулся лицом к прутьям решетки и спросил:
– Ну, и что пили, дедушки? Видать, крепко употребили, раз пух и перья летят. Даже и не зазывайте. Еще драться полезете. А мне челюсть моя дорога.
– Мы не задержим вас надолго, – пообещал третий старик, поднимаясь с асфальта и отряхивая с одежды грязь. – У нас одна просьба к вам. Подойдите сюда, не бойтесь.
– Еще не хватало пенсионеров бояться, – сказал я. – Вы, дедушки, лучше по домам идите, а то к вам вместо нас патруль ППС подъедет, а эти ребята совсем не такие отзывчивые.
– Я вижу, что вы тоже отзывчивые отроки, – безапелляционно заявил старик с подбитым глазом и с бородой, распушенной по всей груди, как обеденная салфетка. Он явно не вслушивался в смысл моей фразы и куковал то, что навеивали ему маразматические течения в голове. – Уверен я, что вы сможете нас рассудить.
– Вы, конечно, нашли удачное место для судебной тяжбы, или как там называются у вас эти петушиные бои, – сказал я довольно злобно и не особо выбирая выразительные средства для высказывания своих мыслей. – Санитары ваши знакомые, что ли? А то они на вас и не посмотрели.
Старики переглянулись. Тот, что пониже и потолще, с разбитым в кровь носом и рассаженным лбом (кажется, это его всадили головой в бордюр!), сказал гулким, словно из бочки, басом:
– Ступайте же сюда. Если поможете, мы вас наградим.
– А еще говорят, что у наших пенсионеров маленькие пенсии, – сказал я, заинтригованный таким поворотом беседы, и втиснулся между прутьями больничной решетки. Более упитанному Макарке пришлось пройти вдоль ограды и перелезть через калитку, в такой поздний час уже запертую. Когда наконец мы приблизились к воинственным старикам, те выглядели уже не такими взъерошенными и кровь с лиц стерли. Старик, старательно сморкавшийся в балахон своего недавнего соперника, приветливо помахал нам узловатой рукой (со ссаженными от удара костяшками пальцев) и сказал:
– Вы – молодые, у вас свежие мозги. Я так чувствую, что вам нет еще и трехсот лет. Вы нас рассудите.
Мы с Макаркой переглянулись. Нет и трехсот лет… гм… Неужели мы так плохо выглядим? Я всегда считал, что как раз внешность у меня приличная. А эти старикашки… Ну что ж! В конце концов, такие старческие силовые аттракционы с пикантными вопросами в финале подвертывались нам нечасто. Толстый басистый дед сказал, окинув нас внимательным взглядом:
– Сдается мне, братья, что этим молодцам нет и по двуста годов. Молоды, конечно, но, верно, зорки и сметливы. Слушайте же, юноши. Наш отец завещал нам три диковины, очень ценные вещи, а скончался он так скоропостижно, что не успел указать, какую диковину какой брат наследовать должен. И вот ходим мы по разным землям и пытаемся рассудить промеж себя, кто чем владеть должен. Занесло нас и сюда, и вижу я по твоему глазу, бойкому да пытливому, что сумеешь рассудить нас.
Он смотрел прямо на меня. Я подумал, что вся эта седобородая шлеп-компания со своей смехотворной семейной коллизией мне что-то упорно напоминает. Телятников только хмыкнул, а третий дедуля, тот, с писклявым дребезжащим голосом, заявил:
– А мне причится, что и по сту лет нет этим прохожим. Но уж больно досадно и впредь биться да ратиться.
– А что завещал вам отец, дедушки? – осведомился я. – Квартиру в центре города, счет в банке или виллу за городом? Или машину с подземным гаражом и…
– Не то ты говоришь, – перебили меня все трое, а самые толстый наклонился к земле и поднял какой-то сундук древнего вида, окованный по углам мутным желтоватым металлом. Телятников, который следил за руками старика, вытаращил глаза. Наверно, в этот момент он готов был поклясться, что до этого на асфальте не было никакого сундука и вообще ничего, что напоминало бы тот сундук. Впрочем, Телятникова легко удивить: даже от дурацких иллюзионистских штучек Дэвида Копперфилда, в просторечии Додика Коткина, он готов изумляться до частичной потери дара речи.
Сундук распахнули сразу три руки: ни один из дедушек, похоже, не желал уступать двум другим честь открыть эту рухлядь. Я осторожно заглянул внутрь и тут же принялся чихать: в нос ударил целый столб пыли. Басистый старикан, за которым, кажется, признавалось некоторое старшинство, отстранил руки своих собратьев и стал вынимать из сундука:
1) пыльную бутылку с искривленным горлышком, до такой степени перемазанную каким-то серым налетом, что невозможно разглядеть, пуста она или заполнена чем-то хотя бы частично (о том, что в ней, не приходится и гадать);
2) книгу, которую не приняли бы ни в одной библиотеке из-за ее непотребного вида: переплет с какими-то нечистоплотными разводами, желтые страницы, несколько листов торчат из обреза, корешок потрепан и несет на себе лишь остаточные следы какого-то тиснения;
3) нечто, что я сначала принял за огромный дырявый носок, позже оказавшееся головным убором; это какая же должна быть голова, чтобы не побрезговать надеть на нее этот головной убор!
– Так, – сказал я, стараясь говорить солидно и строго, – это, дедушки, и есть ваше наследство? Понятно. У моей бабушки был сундук, ключ от которого она не давала никому. Что я только не нафантазировал об этом сундуке!.. Мне даже казалось, что, если я залезу в этот сундук, тотчас же попаду в какую-нибудь сказку. Еще я думал, что там лежит машина времени или бластер, а бабушка казалась мне волшебницей. Когда она умерла, я все-таки открыл сундук. Там была какая-то рухлядь, разные платочки, старомодные платья невообразимой древности, и все это воняло нафталином.
– Верно, твоя бабушка была мудрая женщина, раз хранила при себе ключ от потаенного сундука. А как ее зовут? Возможно, мы передадим ей привет.
Телятников фыркнул. Неадекватность дедушек становилась утомительной. Я махнул рукой:
Сестра сбавила обороты, хотя она у меня напористая. Наверно, нечасто ей приходилось видеть у меня ТАКОЕ лицо, хотя я человек вспыльчивый и импульсивный, за словом в карман не полезу. Она молча отсчитала мне деньги на содержание Нинки, потому как прекрасно знала состояние моих финансов и еще то, какой у этих финансов песенный репертуар. Уходя, сказала напоследок:
– Мы приезжаем через две недели. За Ниной либо Валера заедет, либо я сама. Или вместе. Будешь с ней гулять, следи, чтобы она смотрела под ноги, а то еще не успело толком потеплеть, а у нее уже все коленки сбиты и трое колготок продрала. И, значит, не вздумай лакать свое пиво или че покрепче, как с ней на прогулку пойдешь. Враз сбежит, ей же все интересно, до всего дело есть…
Напоследок сестра выразительно погрозила мне пальцем и ретировалась.
Нинка в самом деле была девчонкой развитой и заводной. Родители и старшая сестра утверждают, что в детстве я был примерно таким же несносным ребенком, который всех доставал и от которого хотелось выть, лезть на стену и вешаться на люстре. Однажды мой дедушка, выпив, именно это и хотел сделать. Сгубило его то, что люстра не выдержала его веса и рухнула. На следующий день дедушке предстояло еще ХУДШЕЕ испытание, потому что я скопировал его суицидальные потуги и соорудил виселицу себе самому в своей собственной комнате. Интересно все-таки, зачем это дедушка совал голову в петельку и строил такие страшные гримасы!.. Бабушка сняла меня с люстры и, поняв, откуда ноги растут, провела с дедушкой профилактические занятия: долго охаживала горе-самоубийцу бельевой мешалкой и заперла в кладовке, где он просидел почти сутки.
Меня же наказали лишением сладкого.
Таким же изобретательным ребенком была и моя племянница. Природная живость усугублялась частым отсутствием родительского надзора: сестра и ее муж поздно приходили с работы, а бабушка Нинки, моя мать, была слаба здоровьем и за пылкой внучкой уж точно бы не уследила.
Меня племянница Нинка называла безо всяких там «дядей»: Илюшкой. Надо признаться, в кои-то веки я был рад, что мне отдали на пару недель эту несносную девчонку. Она уж точно не даст зациклиться на мрачных мыслях. Да и друзья побаивались ко мне заходить, когда это существо с двумя крысиными косичками носилось в моей квартире. Было отчего. Однажды Нинка придумала играть новым сотовым телефоном Шурика Артемова и утопила дорогущую модель в унитазе, а Макару Телятникову налила в рюмку стеклоочистителя, прицепившись к пьяной фразе Макарки, что он «трезв как стеклышко». Такие выходки Нинки имели место с регулярностью, достойной лучшего применения.
Едва дождавшись, пока уйдет ее мать, Нинка вцепилась в меня со словами:
– А давай поиграем в лошадки-и-и!
Я тяжело вздохнул и опустился на четвереньки. С радостным криком Нинка оседлала меня и заставила скакать галопом по периметру комнаты. Особого недомогания с похмелья я с утра не испытывал, но одно дело – лежать в своей постели, держась за лоб, а другое– скакать бодрым жеребчиком и по требованию этой затейливой девчонки!.. Очень скоро я позеленел и почувствовал тошноту. Неизвестно, что было бы дальше (может, к собственной радости, я откинул бы копыта, заморенная лошадь!), не явись ко мне Макарка. Этот последний имел вид умученный и несчастный. Оказалось, его родители в кои-то веки узнали и о его исключении из университета, и о доблестных подвигах на складских помещениях при работе грузчиком. Его папа, очень суровый и очень ученый мужчина, доктор исторических наук, прочитал отпрыску строгую, громоздкую, обильно украшенную внушительными терминами лекцию. Анатолий Павлович (так звали этого ученого мужа) апеллировал к сознанию сына, которое «еще не совсем угасло, но изнемогает под бременем разгильдяйства, безответственности и злоупотребления алкоголем»). По-человечески Анатолий Павлович выражаться просто не умел. Да и не за то ему докторскую степень давали. Это уж точно.
Напоследок доктор наук напутствовал своего опрохвостившегося сыночка фразой:
– Надеюсь, впредь ты избавишь меня от необходимости выслушивать новости о том, что мой сын был изгнан из альма-матер, опозорился, нанявшись в грузчики, да и оттуда был уволен за несоответствие. Подумай, и крепко подумай!
После этой лекции сын был выставлен из дома: восстанавливайся в университете, а папа тебе не помощник из принципа! В таком скорбном настроении Макарка пожаловал ко мне. Он вообще любил являться ко мне со стенаниями и сетованиями. Вот и сейчас…
– Ви-и-инни! – жалобно проблеял Телятников, вваливаясь в прихожку и приспуская на переносицу раздолбанные очки.
– Только не вздумай жаловаться, – предупредил я, и вид у меня при этом был самый страдальческий. Одну из причин моей немилосердной утомленности жизнью Макар узрел тотчас же: из-за моей спины вылетела неугомонная Нинка и закричала:
– О, толстый Макарка пришел! Макарка-бумбурбарка! Ты куда телят гонял? Те-лят, те-лят! – подпрыгивая, запела она, сопровождая немудреную свою песенку пинками. Пинки следовали точно в трясущиеся пухлые коленки Макарки. Телятников вздрагивал и пятился назад к входной двери.
– Так, – сказал я, – Нина, немедленно перестань колотить Макара.
– Он похож на покемона Пикачу! – громогласно заявила Нинка. Не знаю, кто такой этот покемон, но, по всей видимости, сходство с ним Макара давало моей племяннице право гвоздить беднягу Телятникова почем зря. С трудом ее удалось оттащить от Телятникова, и без того траченного жизнью, и увести в спальню, уложить спать. Хорошо еще, что Нинка не потребовала обедать. Ничего, это мучение мне еще предстояло: капризная девчонка ни за что не соглашалась принимать пищу без того, чтобы не устроить форменный торг. По принципу: «А что мне будет, если я съем эту противную кашу?» или «А ты мне купишь „киндер-сюрприз“ и мороженое, если я проглочу этот гадкий кисель?» На мою беду, развитая Нинка недавно сама прочитала «Приключения Незнайки и его друзей», и ей особенно запомнился тот момент, где лежавший в больнице и совершенно обнаглевший охотник Пулька, окончательно потеряв совесть, требовал от обессилевшего медперсонала: а) суп из конфет и кашу из мармелада; б) котлеты из земляники с грибным соусом…
…и тому подобные глупости, которые моя бойкая племянница запоминала с удивительной быстротой и точностью.
Перекрестившись (слава Иисусу, утихомирилась хотя бы часа на два!), я уволок Макарку на кухню, тщательно прикрыл дверь, чтобы никакие звуки не просочились и, упаси боже, не разбудили девчонку!.. Спросил:
– Ну?
Макарка вытащил из-за пазухи сакраментальную «полторашку» (полуторалитровую бутылку пива в пластике) и молча поставил на стол. Разлили. Я сказал с мятой гримасой:
– Я тут опять отличился, Макарка. В общем, с Леной в кафешке посидел, ну и так далее…
– А у меня папа…
Нещадно обменявшись дурными новостями, мы переглянулись и дружно пришли к выводу, что с нами требуется что-то делать. Жизнь пуста и бессмысленна, когда не является продвижением к какой-то четко обозначенной цели. Обнародовав этот постулат, дурно попахивающий семинарскими занятиями по философии, мы стали пить пиво. В конце концов, какие наши годы, а пиво является спасительным, хотя и кратковременным, уходом от действительности. Гм… Макарка долго вертел головой по сторонам и шмыгал носом, видно готовя какую-то неприглядную фразу. Выражение моего лица, верно, не внушало ему оптимизма, но он все-таки сказал:
– Тут вот что. Гм… меня дома сожрут. Я хотел было у тебя пожить пару недель, но тут… этот твой чертенок…
– Это не чертенок, – строго сказал я, с исчезновением похмельного синдрома ощутив в себе прилив семейственности, – это, между прочим, дочь моей старшей сестры. Так что выбирай выражения, толстый. Чертенок}… А пожить у меня… живи, конечно. Но только не жалуйся. Я же до возвращения сестры с моря никуда Нинку деть не могу. И посиделок у меня пока что устраивать не будем. Настроения к тому же нет совсем.
– У меня тоже, – пробурчал Телятников, – нужно писать заявление в деканат, чтобы, значит, восстановили на следующий год. Допустили к защите диплома. Хотел продолжить работу над дипломной работой у тебя…
– Потому и пиво приволок?
– А ты прямо так отказывался! К тому же я у тебя все равно диплом теперь писать не буду: Нинка уже одну главу на самолетики переделала, когда, помнишь, поджигала и в окно пускала…
– Да уж конечно помню, – отозвался я. – Я эту ее выходку еще не скоро забуду. Чуть соседей под нами не спалила. За ней вообще глаз да глаз нужен, а тут еще ты, да у меня самого проблемы… Ленка вот замуж за кого-то собралась, так и не сказала.
– Замуж собралась?.. – поднял голову Макарка. – Это… я уж тебе не хотел говорить… но раз ты сам поднял эту тему…
Я свирепо раздул ноздри и выговорил:
– Только не вздумай мне ляпнуть, что она ЗА ТЕБЯ замуж собралась!
– Да где уж нам… – уныло продолжал самобичевание Телятников, разливая остатки пива. – Я… это самое… как к тебе шел, видел… она, значит, идет, и… с ней…
– Что видел?! – почти заорал я, вскакивая с табуретки и с грохотом опрокидывая ее на пол, совершенно пренебрегая возможностью разбудить Нинку, еще недавно казавшейся дамокловым мечом, зависшим над нашими буйными головушками. – С кем ты ее видел?!
– Она шла с каким-то парнем, лет под тридцать ему, наверно, – сказал Макарка, и его круглое лицо поплыло у меня перед глазами в каких-то длинных, тоскливых серых полосах с мутно-молочным отливом; чахлыми льдинками растаяли очки. – Здоровый такой парень, в костюме строгом… Сели в машину, черная, кажется, «бэшка» пятой модели, что ли… Уехали. Ленка такая счастливая. Смеется.
Я молча допил пиво. Смеется. Смеется она… А чего ж ей не смеяться? Что, все морально-этические константы должны предписывать ей пост, воздержание и скорбь? Что ж ей, говоря нормальным языком, впадать в депресняк из-за какого-то долговязого оболтуса, который метнулся из подъезда, как заяц, завидев приближение грозного арьергарда – Лениной матушки?.. В конце концов, у того парня, с которым она сейчас… с которым она сейчас шла, – у него, конечно, устоявшаяся жизнь, прочная работа, достаток, хорошая квартира, перспективы на будущее. Он может предложить Елене многое. Да она, верно, и достойна спокойной жизни. А я? Покой нам только снится, как говорил Александр Александрович [1], тоже не самый уравновешенный и благополучный в быту человек! Неопределенная ситуация с образованием, с универом, неустроенность быта, да и деньги, черти б их!.. А скоро, наверняка, ко всему этому прибавится и расшатанная нервная система.
Стоять! Спокойно, гладиатор пивных бутылок! Такими темпами, конечно, прибавится. Если буду ныть и причитать на манер древнерусских плакальщиц, – сезонная депрессия и общая подавленность обеспечены. Я стиснул зубы. Наверно, стоит ожесточиться, нет?.. Или просто пожелать девчонке счастья, заочно, не доставая звонками, заведомо обреченными на короткие гудки в трубке?
– Ладно, больше не будем об этом, – быстро сказал я, – она мне сама вчера все сказала, так что все честно. Я, правда, вчера немного занудствовал.
На этом разговор о Лене завершился. Мы перешли к теме университета. Речь зашла о том, что нужно устраиваться на работу, поскольку до возможной (если допустят) защиты диплома оставалось еще больше года. Оба пришли к неутешительному выводу, что работу следует найти как можно скорее, поскольку я вообще жил один, а Макарку после его выходок едва ли сподобятся проспонсировать родители. Макарка попытался сузить спектр поиска работ. Заявил, что ни за что не пойдет в грузчики, а также – ни в коем случае! – репортером в газету, поскольку там такая же собачья работа, как у героев складских помещений, чьим коллегой еще недавно являлся гражданин Телятников.
Я еще не знал, что ближайшей неделе предстояло стать свидетельницей великих свершений. Первым таким свершением стало потчевание проснувшейся Нинки свежесваренной манной кашей. Она отбивалась так, как будто я кормил ее компостом, поджаренным на скипидаре. Впихивание в нее чая со сладкими плюшками прошло более гладко, но Макарка все равно получил по носу острым детским локтем, а я отделался порванным рукавом и прокушенной в районе запястья рукой. Впрочем, ничего страшного: моему тезке Илье Муромцу тоже пришлось несладко в спарринге с Соловьем-разбойником. Хотя этот свистящий негодяй, деклассированный элемент из былин, вероятно, и был просто-таки смиренной царевной Несмеяной на фоне моей боевой племяшки. И так каждый день, и так одной строкой.
Следующее свершение следует преподнести в более подробных деталях. Именно после него развернется цепь удивительных событий, которым суждено прерваться только на самой последней странице этого повествования, начавшегося в общем-то уныло и неспешно.
Час довольно поздний.
Мы с Телятниковым возвращались после одного из собеседований, на которые мы ходили с похвальной старательностью. Собственно, оказалось, что поиск работы не такой уж и многотрудный и изматывающий процесс, как мы себе нафантазировали. И что можно найти вполне приличное место – конечно, если являться вовремя и не злоупотреблять доверием работодателей. Вот об этом-то и говорили мы с Макаром в тот момент, когда возле 3-й городской больницы, специализирующейся вообще-то на хирургии и травматической ортопедии, встретили трех сумасшедших стариков.
3
– Отдай, старая скотина!– А ты что на меня уставил свои полуслепые зенки, думаешь, я тобой очаруюсь, шут гороховый?!
– Сам ты горрроховый… отравитель воздуха!..
– Молчи, подагрический козел!
Макарка Телятников толкнул меня локтем в бок и остановился у ограды больницы, за которой и происходила эта замечательная перепалка. Странно только, что никто из медперсонала или охраны больницы не спешил разнять драчунов, хотя батальное действо происходило прямо под окнами и не могло не тревожить госпитализированных больных.
Старики, одетые в какое-то странное подобие ночной рубашки, длинные, до колен, балахоны, тузили друг друга под рассеянным светом фонаря. Один из них вцепился в седую бороду своего визави, тот таскал его за волосы на голове, а третий, пожилой индивид, подобрав какую-то дубинку, усердно охаживал ею спины и плечи двух прочих буянов:
– Э-эх… вввот тебе! У-ух!.. А вот получи!!! А вот тебе, старый плешивый упырь!
– Да чтоб навечно согнуло в дугу твою дряхлую… вр-р-р… трясущуюся спину! Да поразит тебя маразм! Издохни, грешный варикозник!
– С твоим радикулитом я вообще не разгибался бы, старая ты колода! Вот и покойный отец…
– Да если бы он при твоем рождении н-не был так пьян после бражничанья… так перехватил бы он твою дохлую утиную шейку и удавил бы!.. Ы-ык!!! Гангррррена ты гнойная! Диспепсия дохлая!..
– А вот тебе, пожиратель диетических бобов! А вот еще – за вшивость! (Удар дубины, выбивший сноп пыли из спины старикана. ) А вот за косоглазие! (Два удара.)
– За артрит! (Треск кулака, влепившегося в челюсть.) За энцефалит, водянка ты безмозглая! (Сочный такой пинок!) 3-за…
– От педикулеза слышу!
Вопреки этим безапелляционным утверждениям, выявляющим изъяны в физическом здоровье старикашек, выглядели Они очень даже прилично. Думается, все эти «за артрит!», «за вшивость!» (так напоминающие мне детские «за маму, за папу, за дядю Илью», которыми я сам потчевал Нинку) были разновидностью воинственных кличей, которыми противоборствующие старики поднимали свой боевой дух. Телятников наблюдал сквозь прутья больничной решетки с явным интересом.
– Так, – злобно сказал я, – так и будем любоваться шоу этих старых маразматиков? Может, они возомнили себя титанами реслинга? Хотя, конечно, такое не лечится…
– Они, верно, нашли какие-то свои методики, – заявил Макарка, хладнокровно наблюдая за тем, как один из старикашек погружает свою охаянную (якобы варикозную) ногу прямехонько в пах соперника. Последний взвыл и ткнулся растрепанной бородой в бордюр. Сверху тотчас же уселся третий старик, самый длинный и самый тощий. Он оседлал своего соперника и принялся награждать его тумаками по затылку и шее. Костлявые руки, облепленные внушительными веснушками и покрытые редкими седыми волосами, так и замелькали в воздухе! При каждом тумаке он приговаривал:
– А вот тебе, скотина!.. А вот тебе, христопродавец!
– Н-да, – сказал я. – Лично мне этих… гм… разнимать как-то особо не хотелось бы. Хотя такое зрелище давно видеть не приходилось. Уже с тех пор, как наш престарелый дворник Кукин принял статую Ленина за своего собутыльника и объявил, что тот занял его место в очереди в винно-водочный.
– А вон санитары вышли из приемного покоя, там – круглосуточно, – объявил Макарка и, сложив руки рупором, крикнул:
– Товарищи санитары! Санитары, а? Это ваши пациенты сбежали и буянят, что ли? Они тут все ноги себе переломают. И головы тоже. Хотя с головой у них как-то и так не очень…
– У нас был один знакомый, Коля Морозов, – заметил я, глядя, как санитары оборачиваются, а потом направляются к ограде, – он лежал как раз у вас, в 3-й горбольнице. У него было смещение позвонка. Ему все вправили, он проходил реабилитационный период, на радостях, что его скоро выпишут на волю, напился. И что же? Упал с лестницы и сломал себе руку. А тут, видите ли, не с лестницы навернуться – тут целое побоище. Куликово поле, даже в условиях плохого освещения!
Санитары приблизились. Это были двое здоровенных малых с довольно свирепыми круглыми физиономиями и широченными плечищами. Их мощные очертания визуально усиливались зеленой больничной одеждой, просторного такого покроя. Характерно, что они прошли мимо старикашек, не поведя и ухом. Не говоря уже о прочих органах, которыми вообще-то полагается разнимать драчунов: руках, ногах и проч.
– Что надо? – спросил один из членов местного медперсонала.
– Так вот же, – кивнул я на продолжающих кувыркаться и осыпать друг друга проклятиями дедушек. – Обратите внимание.
Санитары как-то странно переглянулись. Потом второй посмотрел на своего напарника, на нас и сказал негромко, но чрезвычайно доброжелательно (показывая при этом дынеобразный кулак):
– Знаете что, пацаны. Идите-ка отсюда. Хотя вы не по нашему профилю, мы вас доставим куда следует.
По выражению его лица я понял, что дальнейшая полемика чревата осложнениями. В конце концов, что нам за дело до дерущихся стариканов, если санитары, обязанные приглядывать в том числе и за территорией больничного парка (пусть вполглаза), не считают своим долгом даже прикрикнуть на этих… бородатых спарринг-партнеров?.. Я пожал плечами. Санитары отправились к корпусу больницы, не обращая на нас никакого внимания. На стариканов – тоже. Макар Телятников протянул с легкой ноткой обиды:
– Да не очень-то и хотелось. Пусть себе дальше на асфальте валяются, если это им нравится. Идем, Илюха!
Мы тронулись вдоль ограды, и тут…
– Подождите, юноши!
Голос, дребезжащий, как струйка бог весть чего, льющаяся в жестяной таз. Конечно, несложно было догадаться, из чьей многострадальной среды вырвался этот старческий голосок. Я, не оборачиваясь, крикнул:
– Доброго здоровья и успехов в спорте, дедушки!
– Вы по греко-римской борьбе или классической? – поддержал Макарка. – А вот мы – домой!
– Стойте, отроки!!!
Во втором голосе слышалось столько требовательности и силы, что я невольно остановился. Качнулся лицом к прутьям решетки и спросил:
– Ну, и что пили, дедушки? Видать, крепко употребили, раз пух и перья летят. Даже и не зазывайте. Еще драться полезете. А мне челюсть моя дорога.
– Мы не задержим вас надолго, – пообещал третий старик, поднимаясь с асфальта и отряхивая с одежды грязь. – У нас одна просьба к вам. Подойдите сюда, не бойтесь.
– Еще не хватало пенсионеров бояться, – сказал я. – Вы, дедушки, лучше по домам идите, а то к вам вместо нас патруль ППС подъедет, а эти ребята совсем не такие отзывчивые.
– Я вижу, что вы тоже отзывчивые отроки, – безапелляционно заявил старик с подбитым глазом и с бородой, распушенной по всей груди, как обеденная салфетка. Он явно не вслушивался в смысл моей фразы и куковал то, что навеивали ему маразматические течения в голове. – Уверен я, что вы сможете нас рассудить.
– Вы, конечно, нашли удачное место для судебной тяжбы, или как там называются у вас эти петушиные бои, – сказал я довольно злобно и не особо выбирая выразительные средства для высказывания своих мыслей. – Санитары ваши знакомые, что ли? А то они на вас и не посмотрели.
Старики переглянулись. Тот, что пониже и потолще, с разбитым в кровь носом и рассаженным лбом (кажется, это его всадили головой в бордюр!), сказал гулким, словно из бочки, басом:
– Ступайте же сюда. Если поможете, мы вас наградим.
– А еще говорят, что у наших пенсионеров маленькие пенсии, – сказал я, заинтригованный таким поворотом беседы, и втиснулся между прутьями больничной решетки. Более упитанному Макарке пришлось пройти вдоль ограды и перелезть через калитку, в такой поздний час уже запертую. Когда наконец мы приблизились к воинственным старикам, те выглядели уже не такими взъерошенными и кровь с лиц стерли. Старик, старательно сморкавшийся в балахон своего недавнего соперника, приветливо помахал нам узловатой рукой (со ссаженными от удара костяшками пальцев) и сказал:
– Вы – молодые, у вас свежие мозги. Я так чувствую, что вам нет еще и трехсот лет. Вы нас рассудите.
Мы с Макаркой переглянулись. Нет и трехсот лет… гм… Неужели мы так плохо выглядим? Я всегда считал, что как раз внешность у меня приличная. А эти старикашки… Ну что ж! В конце концов, такие старческие силовые аттракционы с пикантными вопросами в финале подвертывались нам нечасто. Толстый басистый дед сказал, окинув нас внимательным взглядом:
– Сдается мне, братья, что этим молодцам нет и по двуста годов. Молоды, конечно, но, верно, зорки и сметливы. Слушайте же, юноши. Наш отец завещал нам три диковины, очень ценные вещи, а скончался он так скоропостижно, что не успел указать, какую диковину какой брат наследовать должен. И вот ходим мы по разным землям и пытаемся рассудить промеж себя, кто чем владеть должен. Занесло нас и сюда, и вижу я по твоему глазу, бойкому да пытливому, что сумеешь рассудить нас.
Он смотрел прямо на меня. Я подумал, что вся эта седобородая шлеп-компания со своей смехотворной семейной коллизией мне что-то упорно напоминает. Телятников только хмыкнул, а третий дедуля, тот, с писклявым дребезжащим голосом, заявил:
– А мне причится, что и по сту лет нет этим прохожим. Но уж больно досадно и впредь биться да ратиться.
– А что завещал вам отец, дедушки? – осведомился я. – Квартиру в центре города, счет в банке или виллу за городом? Или машину с подземным гаражом и…
– Не то ты говоришь, – перебили меня все трое, а самые толстый наклонился к земле и поднял какой-то сундук древнего вида, окованный по углам мутным желтоватым металлом. Телятников, который следил за руками старика, вытаращил глаза. Наверно, в этот момент он готов был поклясться, что до этого на асфальте не было никакого сундука и вообще ничего, что напоминало бы тот сундук. Впрочем, Телятникова легко удивить: даже от дурацких иллюзионистских штучек Дэвида Копперфилда, в просторечии Додика Коткина, он готов изумляться до частичной потери дара речи.
Сундук распахнули сразу три руки: ни один из дедушек, похоже, не желал уступать двум другим честь открыть эту рухлядь. Я осторожно заглянул внутрь и тут же принялся чихать: в нос ударил целый столб пыли. Басистый старикан, за которым, кажется, признавалось некоторое старшинство, отстранил руки своих собратьев и стал вынимать из сундука:
1) пыльную бутылку с искривленным горлышком, до такой степени перемазанную каким-то серым налетом, что невозможно разглядеть, пуста она или заполнена чем-то хотя бы частично (о том, что в ней, не приходится и гадать);
2) книгу, которую не приняли бы ни в одной библиотеке из-за ее непотребного вида: переплет с какими-то нечистоплотными разводами, желтые страницы, несколько листов торчат из обреза, корешок потрепан и несет на себе лишь остаточные следы какого-то тиснения;
3) нечто, что я сначала принял за огромный дырявый носок, позже оказавшееся головным убором; это какая же должна быть голова, чтобы не побрезговать надеть на нее этот головной убор!
– Так, – сказал я, стараясь говорить солидно и строго, – это, дедушки, и есть ваше наследство? Понятно. У моей бабушки был сундук, ключ от которого она не давала никому. Что я только не нафантазировал об этом сундуке!.. Мне даже казалось, что, если я залезу в этот сундук, тотчас же попаду в какую-нибудь сказку. Еще я думал, что там лежит машина времени или бластер, а бабушка казалась мне волшебницей. Когда она умерла, я все-таки открыл сундук. Там была какая-то рухлядь, разные платочки, старомодные платья невообразимой древности, и все это воняло нафталином.
– Верно, твоя бабушка была мудрая женщина, раз хранила при себе ключ от потаенного сундука. А как ее зовут? Возможно, мы передадим ей привет.
Телятников фыркнул. Неадекватность дедушек становилась утомительной. Я махнул рукой: