Кравцова Наталья. От заката до рассвета (фрагменты)

   - Сарьян, спички есть?
   Глаша испуганно посмотрела на нее.
   - Есть, - ответил техник.
   - Давай... поджигай...
   - Ясно! - сказал тот как ни в чем не бывало и нырнул под самолет.
   Соня отошла. Отвернулась и стала смотреть на дорогу. Правильно ли она поступила? А вдруг можно было придумать что-нибудь другое...
   Она смотрела на дорогу. Смотрела, но ничего не видела. Не слышала ни криков ездовых, расчищавших затор у въезда на мостик, ни ржания лошадей, ни гудков машин.
   Сзади вспыхнуло пламя. Соня обернулась: огонь быстро охватил самолет. Стало нестерпимо жарко. Отошли подальше.
   Самолет жалобно потрескивал. Трудно было оторвать глаза от этого торжествующего огня, которому дали полную волю - гуляй!
   Глаша стояла ближе всех, смотрела, как огонь пожирает самолет. Это ее самолет. Она ухаживала за ним, как за ребенком. Мыла, чистила, берегла. Встречала и провожала. Следила за тем, чтобы мотор был исправен, здоров. Кормила бензином и маслом...
   Облизнув сухие губы, Глаша пошевелила загрубевшими от работы пальцами, потрогала ими шершавые ладони. Он погибал, ее самолет, и она не могла спасти его...
   Подождав, когда на земле остался только небольшой костер, все четверо сели в машину.
   Ехали медленно. Подолгу стояли у перекрестков, мостов из-за скопления машин. Проселочная дорога, забитая войсками, вскоре вывела на основную магистраль. Здесь ехать было еще трудней. Шофер попытался двинуться в объезд, по грунтовым дорогам, через канавы. В свете фар стояла густая пыль.
   Внезапно в стороне от главной дороги машина остановилась. Волков, шофер, полез в мотор, потом под машину. И обнаружил поломку: сломался промежуточный валик. В запчастях замены не оказалось. С рассветом Волков пошел в ближайшую МТС, но вернулся с пустыми руками.
   К утру дорога была свободна: основная масса отступавших прошла на восток. Только изредка проезжали последние повозки, проходили люди. Оставаться у машины не было никакого смысла. Решили идти пешком.
   - Что делать с машиной?
   - Давай ее в стог, - предложил Сарьян.
   Рядом стоял большой стог сена. Полуторку подтолкнули, и она по уклону скатилась прямо к нему. Волков вынул из мотора какие-то части, забросил их подальше, а машину завалили сеном и подожгли.
   Дальше двинулись пешком. Иногда останавливались передохнуть. Жгло солнце. Страшно хотелось пить. В небольших селениях, попадавшихся на пути, с жадностью набрасывались на воду. После одного привала встретили людей, которые говорили, что впереди есть хутора, куда уже вошли немцы. Другие утверждали, что немцев еще нет.
   - Как бы там ни было, а нужна осторожность, - сказала Соня. - Прежде чем входить в деревню, будем узнавать у местных жителей, есть ли там немцы.
   Так и решили.
   По дорогам уже давно не проезжала ни одна машина. Не видно было людей. И это угнетало. Стояла тишина, которая давила, заставляла напряженно ждать, что вот-вот с минуты на минуту случится то, чего они так боялись...
   Шли молча. И вдруг среди гнетущей тишины Сарьян, бесшабашный на вид парень с иссиня-черной шевелюрой и глазами навыкате, запел:
   - Э-эх, расскажи-расскажи, бродяга...
   Пел он неприятным, громким голосом. Глаша попросила:
   - Перестань, не надо.
   Но он продолжал, запрокинув голову:
   - Ч-чей ты ро-о-одом, а-атку-да ты!..
   - Слушай, тебя просят - замолчи!
   Но он, захлебываясь, скорее кричал, чем пел:
   - Э-эх, да я не по-о-омню...
   - Сарьян, прекрати орать.
   Соня сказала это спокойно, не повышая голоса.
   Он замолчал. Потом опустил голову и медленно, раскачиваясь как пьяный и болтая руками как плетьми, поплелся к обочине дороги. Сел на траву, уткнувшись головой в колени. И неожиданно для всех расхохотался. Смеялся он, закатываясь, сотрясаясь всем телом. А круглые глаза его чуть не выскакивали из орбит.
   - Что это он? Что с ним? - испугалась Глаша.
   Волков подошел к нему, положил руку на плечо:
   - Слушай, парень, ты брось эти свои истерики! Надо держать себя в руках. Чего раскис? Жара, что ли, на тебя действует?
   Он говорил негромко, даже ласково, как бы уговаривая Сарьяна. И тот постепенно успокоился.
   Вечером, когда на небе выступили звезды, свернули на восток. Проселочная дорога пересекала поле и дальше терялась в кустарнике. В ближайшей деревне собирались заночевать.
   Где-то вдалеке послышался ровный, однообразный гул. Он становился громче, и скоро все услышали впереди шум моторов и лязг гусениц. Остановились, тревожно прислушиваясь.
   - Танки... - прошептала Глаша.
   - А может, это наши?.. - неуверенно произнес Сарьян.
   - Надо узнать, - сказала Соня. - Я пойду на разведку. Вы ждите меня здесь. Может быть, еще кто-нибудь пойдет со мной?..
   Она помедлила некоторое время, ожидая. Но никто не вызвался: у Глаши были стерты ноги, она с трудом двигалась; Волкову, видно, не хотелось идти он сразу же лег на траву и занялся свертыванием самокрутки, вероятно, нисколько не сомневаясь, что это немецкие танки; Сарьян же не хотел идти, так как побаивался Сони. Строгая, неумолимая, она часто одергивала разболтанного парня, а большей частью вообще не замечала его.
   И Соня пошла одна. В темноте, еще не очень густой, она подошла к дороге, присела и раздвинула кусты. По шоссе один за другим грохотали танки. Они были совсем рядом, в нескольких шагах. На танках чернели кресты. Недалеко, на развилке дороги, стоял регулировщик. Он размахивал фонариком и время от времени выкрикивал что-то по-немецки.
   Соня понимала, что это немецкие танки, что они двигаются на восток, что, значит, теперь придется идти по территории, занятой немцами. Но почему-то это никак не укладывалось в голове, не доходило до ее сознания. На все происходящее она смотрела как будто со стороны, как будто ее это не касалось. Так бывает, когда смотришь фильм: на экране страдают люди, происходят волнующие события, но ты знаешь, что это все-таки где-то там, что это ненастоящее. А ты - отдельно...
   Она вернулась к своим и рассказала о том, что видела. В деревню решили не заходить. Переждав, когда танки проехали, отошли от перекрестка подальше и поодиночке перебежали дорогу. Потом, пройдя еще немного в сторону от шоссе, остановились в поле. Спали прямо в стогах.
   Утром Соня открыла глаза, чувствуя на себе чей-то взгляд. У стога стояла женщина, разглядывая спящих.
   - Вы, бабоньки, военные? И чего ж вы не скинете ту форму? Разве ж можно так?..
   Женщина сказала, что в хуторе немцев нет, они проехали дальше, так что бояться нечего. Повела их к себе, накормила, дала простую деревенскую одежду.
   - Если станут спрашивать, говорите, что с окопов идете, - наставляла она их. - Копали, значит, окопы. Так и отвечайте: с окопов домой, на хутор.
   Два селения, которые они прошли, были пусты. В третьем, довольно большом, неожиданно наткнулись на немцев.
   Войдя в станицу, сразу за поворотом, у школы, увидели группу людей в военной форме. Поворачивать назад было поздно: это могло вызвать подозрения. И они продолжали идти вперед. У всех было оружие, у Сони и Глаши - в узелках с едой, которые сунула им на дорогу женщина.
   Стараясь держаться спокойно, они не спеша прошли мимо немцев. Те посмотрели на них, разговаривая между собой. А они шли, делая вид, что местные. Никто их не остановил. У Глаши дрожали руки, а Соня шла как каменная. Им казалось, немцы непременно догадаются, что одежда на них чужая и что настоящая их одежда - это военная форма...
   День за днем они продвигались все дальше на восток. Ночевали в селениях у хозяек. Соня и Глаша в одном доме, а мужчины в другом, где-нибудь неподалеку. Чтобы не слишком беспокоить хозяев. Потом встречались в условленном месте и отправлялись вместе в путь.
   Однажды Соня и Глаша не дождались своих попутчиков. Они почему-то не явились. А где их искать, девушки не знали. Долго ждали, но ходить по домам и спрашивать не решились.
   Идти приходилось по жаре, под палящими лучами солнца. Мучила жажда. Вода считалась роскошью в этом степном краю, ее можно было найти только в селениях. А селения, большей частью хутора, где стояли немногочисленные постройки, находились на значительном отдалении друг от друга.
   Глаша сильно уставала. Болели ноги, кружилась голова. Иногда она готова была сесть посреди дороги и заплакать. Соня не давала ей отдыхать, все тянула и тянула за собой. Она шла впереди, изредка оглядываясь, не отстала ли Глаша. Глашина фигурка маячила сзади на некотором расстоянии.
   Соня чувствовала себя более выносливой. Занятия спортом еще до войны, в военной школе, где она работала преподавателем, закалили ее. Но этот бесконечный путь босиком по горячей, пыльной дороге трудно было вынести даже ей. Ноги казались деревянными колодами, она переставляла их механически. Обернуться, сделать лишнее движение стоило большого труда. Казалось, остановишься - свалишься и не хватит сил, чтобы подняться... Так они шли обе в платочках, в длинных черных юбках, босиком. Невысокая, крепкая Соня впереди. За ней немного подальше тоненькая Глаша.
   Однажды у железнодорожного полотна их окликнул часовой. В это время они переходили полотно. Обе продолжали идти, будто их это не касалось. Часовой еще раз крикнул и вскинул автомат. К счастью, к переезду приближались подводы, крестьяне вели лошадей. Соня и Глаша затесались между ними и, сбежав со склона, скрылись среди деревьев.
   В другой раз на дороге они встретили двух немцев-мотоциклистов. Один сидел на корточках, чинил мотоцикл, а другой ждал его. Увидев девушек, немец пошел им навстречу. Стал что-то говорить, показывая на узелки: вероятно, был голоден и хотел поесть. Он тыкал пальцем в узелок и смотрел на Глашу. Она растерялась: в узелке, кроме хлеба, лежал пистолет, завернутый в тряпку. Немец настойчиво тыкал в узелок - и она медленно стала развязывать концы платка.
   Кроме двух мотоциклистов, на дороге не видно было никого, причем один из них был целиком занят своим мотоциклом и не смотрел в их сторону. Соня чуть подвинулась - так, чтобы оказаться за спиной немца, вынула пистолет и, пока Глаша развязывала узел, выстрелила ему прямо в спину. Потом подбежала ко второму, который ничего еще не успел сообразить, и сделала два выстрела в упор.
   - Глаша, сюда, в кусты! - крикнула она.
   Они бросились в сторону с дороги и побежали по кустарнику. Бежали долго, пока хватило сил..
   Потом остановились. Тяжело дыша, Глаша молча уставилась на Соню, которая все еще держала пистолет в руке. Она так и бежала с ним и теперь растерянно смотрела на него, не зная, что с ним делать. Ей казалось, что она все еще слышит короткий хрип осевшего на землю немца - того, что возился с мотоциклом, и видит большие черные точки в его круглых испуганных глазах...
   Как-то раз к вечеру девушки, как всегда, попросились на ночлег. Хозяйка вышла на крыльцо, посмотрела на них и уже собралась было отказать, но почему-то передумала.
   - Погодите, - сказала она и вошла в хату. Вскоре возвратилась и впустила их в комнату
   Неожиданно они увидели за столом человека, одетого в форму советского командира, с тремя кубиками в петлицах. Старший лейтенант. Свой!
   Они обрадовались. Разговорились. Но осторожность все же заставила их быть не до конца откровенными Соня сказала, что они медицинские сестры, отстали от своей части и пробираются к фронту. Ее удивляло, что в обстановке, когда кругом немцы, старший лейтенант не снял военной формы...
   Однако он был проницательным, этот энергичный человек с прямым взглядом темных колючих глаз. Он почувствовал, что Соня не полностью доверяет ему. Тогда он вынул и показал свой партийный билет. Соня и Глаша показали свои.
   Оказалось, что он не один. С ним было еще десять бойцов с оружием и гранатами. В сарае стояли две повозки с пулеметами, запряженные лошадьми. Бойцы продвигались к линии фронта по ночам, в темноте, иногда прорываясь вперед с боем.
   Старший лейтенант вел себя так, будто он был хозяином положения и не он должен был бояться немцев, а они его. Казалось, он знал все: что нужно делать, куда ехать. Ни он, ни бойцы не сняли военной формы - об этом не могло быть и речи, и если бы пришлось, они бы наверняка, не задумываясь, вступили в бой с целой дивизией немцев...
   Глаша и Соня присоединились к ним. После трех недель скитаний они уже не шли пешком, а ехали на повозках, ночью. В темноте на дороге встречались вражеские мотоциклисты, машины, патрули. Оружие всегда было наготове на тот случай, если им не удастся проскочить.
   Однажды, когда повозки уже въехали в деревню, навстречу вышли немцы. Их было довольно много. Немецкие солдаты что-то закричали, забегали. Послышался треск автоматов. Но ездовые, повернув назад лошадей, уже неслись прочь. С последней повозки строчил пулемет...
   На следующий день в станице под Моздоком увидели красноармейцев. Здесь стояла наша стрелковая часть. В самом Моздоке царила неразбериха. Город эвакуировался. Время от времени прилетали немецкие самолеты и бомбили отходившие войска. Здесь Соня и Глаша расстались со старшим лейтенантом.
   Еще в дороге заболела Глаша. Оказалось - тиф. Соня нашла коменданта города и сдала ее, совсем больную, в госпиталь. Коменданту ничего не было известно о местонахождении женского полка, и он направил Соню к представителю ВВС, который приблизительно знал, где базируется полк.
   В тот же день на попутной машине она ехала по дороге, которая вела на юг. Смеркалось. Слева тянулись поросшие кустарником холмы, впереди высился горный кряж. Машина подпрыгивала на ухабах. Соня, стоявшая в кузове, смотрела по сторонам, надеясь увидеть где-нибудь самолеты.
   И вдруг увидела. В стороне от дороги, на ровном поле, мелькали огоньки. На площадку садились самолеты. Очевидно, это был, вспомогательный аэродром, откуда самолеты летали на боевое задание.
   Соня не верила своим глазам: все было как в сказке. Сердце бешено заколотилось, и она что было сил забарабанила по кабине кулаками, крича:
   - Стойте! Остановите машину! Это они! Они!
   Выдержка и спокойствие изменили ей. Здесь был ее полк, ее работа, ее дом- Она нашла его, нашла... Она побежала напрямик к самолетам. Спотыкаясь и падая, бежала Соня по полю, словно могла не успеть, опоздать, и огоньки зеленые, белые, красные - расплывались пятнами в ее глазах...
   ГОРИТ ВСЮ НОЧЬ
   Отступая, мы дошли до предгорий Кавказа. Полк расположился в зеленой станице Ассиновская. Это в долине, неподалеку от Грозного.
   Мы прячем самолеты в большом яблоневом саду, прямо под деревьями. Сад окружен арыком, и нам приходится рулить самолеты по узким деревянным мостикам, перекинутым через арык. Тяжелые ветви, усеянные яблоками, клонятся к земле. Пока дорулишь до стоянки, в кабине полно яблок.
   Сразу за станицей шумит быстрая Асса. Видны высокие горы. Близко Казбек. Дарьяльское ущелье. Места, воспетые поэтами. Война пришла и сюда. Линия фронта - по Тереку.
   Летаю с Ириной Себровой. Она славная девушка, скромная, искренняя и отличный летчик. Характер у нее мягкий, деликатный. Мы с ней подружились.
   ...Бомбим вражеские позиции под Малгобеком. Горный район, сразу за хребтом.
   Небо в звездах. Погода хорошая.
   Над целью я бросаю вниз светящуюся авиабомбу. Она, как фонарь, повисает в воздухе. Становится светло, и я внимательно разглядываю землю. Увидев цистерны, расположенные параллельным рядом, я заволновалась.
   - Иринка, вижу склад с горючим!
   Ира высовывается из кабины, смотрит вниз.
   - Вон, справа! Подверни правее, еще... Довольно.
   Я спешу, я так хорошо вижу цистерны! Нажимаю рычаг - и бомбы несутся к земле. Четыре огненных снопа вспыхивают и тут же исчезают, рассыпавшись искрами. Мимо! Я чуть не плачу от досады. Остались четыре дымка на земле, а цистерны светлеют целехонькие...
   В следующем вылете я не тороплюсь. Мне очень хочется попасть в цистерны. Изо всех сил я стараюсь прицелиться получше. Ставили же мне пятерки по бомбометанию! У меня даже лоб вспотел.
   Ира выдерживает прямую, которая называется "боевой курс".
   Я чуть-чуть подправляю курс. Еще раз. Цель отличная. Самолет летит как по ниточке. Нет, я должна попасть во что бы то ни стало!
   Снизу застрочил зенитный пулемет. Прошлый раз он молчал. Они там еще спали, наверное. А я промахнулась!.. Огненные трассы приближаются к нам слева Вот-вот они полоснут по самолету. Но сворачивать нельзя.
   Пулемет крупнокалиберный, спаренный - пули летят широким пучком. Я вижу, что Ира вертится в кабине, нервничает. Но курс держит. Поглядывая на трассы, я прицеливаюсь. Бросаю бомбы.
   Ира сразу пикирует, успевая нырнуть под длинную трассу пуль.
   На земле сильные взрывы. И вспыхивает пламя: пожар. Настроение у меня поднимается. Мы летим домой, а я все оглядываюсь: горит!
   Черный дым стелется над землей, постепенно заволакивает небо. Склад горит всю ночь.
   ЮЛЬКА
   Она пришла к нам в полк неожиданно, девчонка с осиной талией и независимой походкой.
   Осень ярким ковром лежала на склонах гор Под ногами шуршали листья. И снежная вершина Эльбруса белой волной светлела на фоне синего неба.
   В то время мы уже несколько месяцев воевали. И первые, совсем новенькие ордена сверкали на наших гимнастерках. Мы прочно закрепились у предгорий Кавказа и не сомневались в том, что теперь путь наш лежит только вперед.
   Ее звали Юлей. Нет, Юлькой. Потому что все в ней говорило о том, что она - Юлька. Лихой, отчаянный летчик. Орел! И то, что ей только девятнадцать, - пустяк. Дело совсем не в этом.
   Ходила она, гордо подняв голову, будто всем своим видом хотела сказать. "Вы меня ждали - вот я и пришла. И теперь мое место здесь!" Возможно, она боялась, что ей не сразу разрешат летать на боевые задания А ей очень хотелось воевать.
   Юлька. Черная кожанка, туго затянутая ремнем, аккуратные хромовые сапожки, шлем набекрень. Из-под шлема солнечный ореол светлых волос.
   Вначале Юлька больше молчала Присматривалась, поводя темной бровью. Щурила глаза, улыбалась краешком рта, не разжимая губ - не то презрительно, не то удивленно. И непонятно было, нравится ей у нас в полку или нет.
   А когда начала летать, сразу все увидели - нравится. Уж очень отчаянно летала Юлька. И ничего не боялась: ни зениток, ни выговора за лихачество Летного опыта у нее явно недоставало. Зато было с излишком бесшабашной смелости.
   Мы полюбили Юльку. И уже не могли себе представить, как же мы раньше жили и не знали, что есть на свете веселая девчонка с чуть вздернутым носом, еле заметными веснушками на нежной коже и брызгами радости в глазах.
   Без Юльки? Можно ли без нее? Соберутся девушки - Юлька запевает песню. Станут в круг - она уже в центре, отбивает чечетку или плывет, подбоченясь, так легко, словно ноги ее не касаются земли.
   В Юльке нам нравилось все. И то, как она по-мальчишески рисовалась под бывалого летчика, и даже то, как относилась к жизни - с нарочитым пренебрежением.
   Я помню Юльку всегда жизнерадостной, веселой.
   И только однажды я видела ее совсем другой - притихшей, задумчивой.
   Это было под вечер, когда мы собирались на полеты. В ту ночь мы должны были бомбить немецкий штаб и боевую технику в одной из кубанских станиц под Краснодаром. Юлька молча натянула на себя комбинезон, надела шлем, перекинула через плечо планшет, села на деревянные нары и безвольно опустила руки. Потом вдруг резко откинулась назад, легла на спину. Так она лежала некоторое время, глядя в потолок. О чем она думала? Мы ждали,
   Наконец она с усилием сказала:
   - В этой станице я выросла. Там моя мама...
   Никто не произнес ни слова. Трудно было что-нибудь сказать.
   Юлька решительно поднялась и куда-то ушла.
   Через полчаса командир эскадрильи ставила нам боевую задачу. Задание было несколько изменено: нам предстояло бомбить боевую технику на окраине станицы, а Юлька со своим штурманом должна была на рассвете уничтожить штаб в самой станице.
   - Я там знаю каждый дом, - объясняла она всем со странной торопливостью.
   Мы понимали: она волнуется.
   Штаб Юлька действительно разбомбила. Утром прилетела назад довольная, возбужденная. Размахивая шлемом, рассказывала:
   - Понимаете, я видела свой дом! Спустилась и низко-низко над ним пролетела!..
   Усталые, мы медленно шли по ровному полю аэродрома. Героем дня была Юлька. И все это признавали.
   - А немцы не ждали бомбежки, - продолжала она. - Я спланировала совсем неслышно. Они только потом спохватились. Начали стрелять, когда услышали взрывы.
   Ветер трепал светлые Юлькины волосы, лицо ее горело. Такой она запомнилась мне на всю жизнь - на фоне ветреного неба, гордая и счастливая.
   Вскоре наши войска освободили Юлькину родную станицу. Но ей самой уже не пришлось там побывать. В одну из черных мартовских ночей Юлька была смертельно ранена.
   Всего несколько месяцев летала с нами Юля Пашкова. Наша Юлька. А казалось - годы...
   А РЕЧКА МАЛЕНЬКАЯ...
   Сразу за станицей пруд, поросший камышом. Каждый вечер мы слушаем лягушечьи концерты. Кваканье разносится по всей станице. Даже на аэродроме слышно звонкое пение лягушек, и только шум мотора, работающего на полной мощности, заглушает его.
   В стройном хоре без труда различаешь отдельные голоса. Почти ни одна из лягушек не квакает в буквальном смысле слова. Они что-то выкрикивают, каждая свое.
   "Пи-ва! Пи-ва!"
   "Курро-Сиво! Курро-Сиво!"
   "Те-ть! Те-ть! Те-ть!"
   Уже стемнело. Скоро одиннадцать. Но кажется, что еще рано, потому что небо светлое. Луна плывет высоко-высоко. На ней отчетливо видны темноватые пятна, похожие на земные материки.
   Сегодня я впервые поведу самолет на цель как летчик. И Жека Жигуленко тоже. Мы с ней вместе шли на аэродром, но об этом никто из нас не обмолвился ни словом. Пусть будет все, как всегда... Как раньше.
   На старте, как обычно, все заняты своими делами. Получив боевую задачу, летчики расходятся по самолетам.
   Я иду к своей "шестерке", и девушки на прощание желают мне удачи - кто улыбкой, кто кивком головы или приветственным взмахом руки.
   - Распадается, распадается благородное штурманское сословие, - говорит штурман полка Женя Руднева. Она сегодня "вывозит" меня.
   - Ничего. Новые, свежие силы вольются в славную штурманскую семью, отвечаю я в том же тоне.
   Действительно, с прибытием в полк группы летчиц, так называемого "пополнения", стала остро чувствоваться нехватка штурманов. После того как в феврале нам присвоили гвардейское звание, в полку стало четыре эскадрильи вместо двух. И если к нам присылали женщин-летчиц, работавших инструкторами в аэроклубах, и даже техников, то штурманов взять было неоткуда: их просто не было. Тогда Женя Руднева организовала внутриполковой "университет": девушки из вооруженцев и кое-кто из техников стали изучать штурманское дело. Преподавала сама Женя и лучшие штурманы полка. Девушки, которых обучала Женя, души в ней не чаяли. Занимались с энтузиазмом, ходили за ней по пятам...
   Еще некоторое время орут, перебивая друг друга, лягушки. Потом кваканье сменяется фырканьем и рычанием моторов.
   Я взлетаю. Мы с Женей летим бомбить немецкую технику в населенном пункте. И Женя, как штурман, говорит мне все то, что я всегда говорила своему летчику. И я слушаю ее так, будто все это мне неизвестно...
   Вот и цель впереди. Обыкновенная. Ничего особенного. Я уже бомбила ее раньше, она мне хорошо знакома. И все же сегодня она выглядит по-другому. Населенный пункт разросся, небольшая речушка со светлым песчаным руслом кажется огромной рекой, а лесок за ней вдруг стал больше и темнее.
   Я знаю, сейчас зажгутся прожекторы. Их здесь четыре. И пулеметы начнут стрелять. Но мы уже почти над целью, а они молчат. И я начинаю нервничать...
   Наконец зажглись. Застрочили пулеметы - все так, как и должно быть. Женя спокойно направляет самолет на цель, бомбит, уводит меня от пулеметных трасс. Мы даже выходим из лучей. Сами.
   Я оглядываюсь: нет, все-таки речка совсем маленькая, а лесок такой же, как и был...
   - Ну, теперь ты летчик обстрелянный, настоящий летчик, - громко смеется Женя.
   ...В следующую ночь мы бомбили переправу. Сплошная облачность заставила нас лететь на высоте ниже восьмисот метров. В небе - ни звездочки. Внизу темнела Кубань. Неподалеку от линии фронта горели пожары, и в воздухе стояла дымка. Красноватые отблески лежали на темных клубах туч.
   Когда прожекторы поймали самолет, зенитные пулеметы обрушили на него весь свой огонь. Женя спокойным голосом говорила что-то, а мне казалось, что нам уже не выбраться... В самый неподходящий момент мне вдруг страшно захотелось узнать, что будет через пять минут. Будет ли мой "ПО-2" лететь с курсом домой или...
   Мы вернулись домой. И еще два раза слетали на цель.
   А у гром после боевой ночи я никак не могла уснуть. Тогда я взяла карандаш...
   ...Не скоро кончится война,
   не скоро смолкнет гром зениток.
   Над переправой - тишина,
   и небо тучами закрыто.
   Зовет мотор: вперед, скорей,
   лети, врезаясь в темень ночи!
   Огонь немецких батарей
   как никогда предельно точен.
   Еще минута - и тогда
   взорвется тьма слепящим светом.
   Но, может быть, спустя года
   во сне увижу я все это.
   Войну и ночь. И свой полет.
   Внизу - пожаров свет кровавый.
   И одинокий самолет
   среди огня над переправой.
   УБИТА НАД ЦЕЛЬЮ
   Доложив командиру полка о выполнении задания, я уже хотела уходить, но задержалась на старте. В воздухе вспыхнула и медленно погасла красная ракета. Сигнал бедствия.
   На посадку заходил самолет. Не зажигая навигационных огней, без обычного круга над аэродромом.
   Бершанская нахмурила брови: что-то случилось.