Кравцова Наталья. От заката до рассвета (фрагменты)

   - Прожектор! - распорядилась она.
   И сразу посадочная полоса залилась мягким, рассеянным светом.
   Самолет снижался неуверенно. Далеко от посадочных знаков. Слишком далеко. В свете луча был отчетливо виден белый номер на хвосте. "Тройка". ?Это вернулась Дуся Носаль", - подумала я.
   Командир полка вынула папиросу и стала машинально чиркать зажигалкой, продолжая смотреть на самолет. Папироса в руке смялась, но Бершанская не замечала этого. С тревогой она следила за приземлением самолета.
   Почти у самого края аэродрома он тяжело стукнулся колесами о землю, пробежал немного и остановился. Видимо, летчик не собирался рулить к старту.
   - "Санитарка"! Быстро! - хрипловатым голосом крикнула Бершанская.
   Машина с красным крестом уже ехала через аэродром. Все бросились на посадочную полосу.
   Когда я подбежала к самолету, Дусю вынимали из кабины. Ее положили на носилки. Сняли шлем с головы. Неподвижно, неестественно согнувшись, лежала она на носилках, поставленных прямо на землю. Свет прожектора падал на безжизненное лицо. На виске темнело пятно.
   "Зачем ее так положили? Ей же очень неудобно... - подумала я. - Зачем ее так положили?" Эта мысль не давала мне покоя. Я не хотела, я отказывалась понимать, что теперь это не имеет значения.
   Подошла Бершанская. Штурман Глаша Каширина шагнула ей навстречу.
   - Товарищ командир... задание выполнено. - Она глотнула воздух и шепотом добавила: - Летчик... Дуся... убита.
   Я смотрела на Дусю. Казалось странным, что она никогда не поднимется, даже не пошевельнется...
   Прожектор погас, и только луна освещала голубоватым светом ее лицо. Белела цигейка отвернутого борта комбинезона. Светлели пятнистые унты из собачьего меха. Трехцветные - из рыжих, белых и черных пятен. В полку только у Дуси были такие, и она хвасталась, что поэтому ей всегда везет...
   Рядом стоял Дусин самолет. Прозрачный козырек в передней кабине был пробит. Снаряд прошел через плексиглас, оставив в нем круглое отверстие, и разорвался в кабине.
   На следующий день Глаша рассказала, как это случилось.
   Они уже взяли обратный курс, чтобы лететь домой, когда справа, чуть выше, на фоне луны мелькнула тень. Глаша успела различить двухфюзеляжный немецкий самолет. Он пролетел и тут же исчез. Сказав об этом Дусе, она стала еще внимательней смотреть по сторонам. Дуся тоже вертела головой.
   Справа под крылом поблескивала Цемесская бухта. На берегу, раскинувшись большим полукругом, светлел Новороссийск. Время от времени над Малой землей, плавным уступом вдающейся в море, желтоватым светом вспыхивали "фонари" и, оставаясь висеть в воздухе, освещали позиции наших войск. Вражеские самолеты бомбили прямо по траншеям...
   И все-таки немецкий летчик увидел их раньше Он атаковал "ПО-2" спереди, спикировав на освещенный луной самолет. На мгновение яркая вспышка ослепила Глашу, и в тот же момент темная громада, закрыв собой небо, с шумом промчалась над ними.
   Глаша сразу поняла, что означала эта вспышка Она окликнула Дусю. Раз, второй, третий.
   Дуся не отвечала Голова ее была опущена на правый борт, как будто она разглядывала что-то внизу, на земле Но так странно опущена... Лбом она упиралась в борт.
   Поднявшись с кресла в своей кабине, Глаша протянула руку вперед, к Дусе, тронула ее за плечо, затормошила, затрясла. Дусина голова беспомощно закачалась и ткнулась в приборную доску.
   Глаша почувствовала, как от ужаса холодеет сердце. Неужели- неужели убита?!
   Тем временем самолет, опустив нос, разворачивался, набирая скорость. Когда Глаша взялась за ручку управления, оказалось, что двигать ею почти невозможно: тело Дуси осело вниз, надавив на ручку.
   Глаша встала во весь рост, перегнулась через козырек кабины подальше вперед и, захватив руками меховой воротник Дусиного комбинезона, с силой потянула его кверху, приподняв отяжелевшее тело. Руки стали липкими... Совершенно спокойно она вытерла их о свой комбинезон. С этого момента чувства ее притупились Она знала, что нужно делать и как поступать Все же остальное ее как будто не касалось...
   Перед самой войной Глаша училась летать в аэроклубе. Теперь это ей пригодилось.
   Она с трудом вела самолет. Тело Дуси сползало вниз, и время от времени Глаша вставала и подтягивала его кверху, чтобы высвободить управление Она летела, как во сне. Ей казалось, что все это происходит не с ней, а с кем-то другим.
   Точно такое же чувство она испытывала, когда вместе с Соней Озерковой, инженером полка, выбиралась из окружения. В то время она была механиком самолета. Прошло восемь месяцев, и многое изменилось: Глаша стала штурманом. С Дусей она полетела на задание впервые. И вот теперь возвращалась с ней, с мертвой.
   Дусю убили... Неужели убили?! Дуся- Лучший летчик в полку. Своенравная и резкая, веселая, остроумная, жизнерадостная. Таких или любят, или нет, но равнодушными к таким не остаются.
   Время тянулось медленно. Рядом с самолетом бежала луна. Та самая луна, которая провожала их до самой цели и потом так предательски осветила самолет. Но теперь она немного отставала и держалась на некотором расстоянии, поглядывая на самолет издали, как будто боялась к нему приблизиться.
   Увидев знакомые огоньки аэродрома, Глаша словно очнулась от сна. Волнуясь, дрожащими руками она зарядила ракетницу. Ракету- Красную ракетуПредстояло самое трудное - посадить самолет. Сможет ли она?.. Двинуть ручку управления на себя было невозможно
   Убрав газ, Глаша планировала на посадочную полосу, освещенную прожектором...
   Утром после трагической ночи, когда кончились полеты, Бершанская сказала Ире:
   - Себрова, перегоните самолет Носаль на основную точку.
   Ирин самолет требовал небольшого ремонта, и его решили оставить здесь, на аэродроме "подскока", куда мы прилетали ежедневно для боевой работы.
   - Есть! - ответила Ира, и мы пошли туда, где отдельно от других стоял Дусин самолет.
   Провожая Иру, я задержалась на крыле, и мне бросилась в глаза забрызганная кровью фотография на приборной доске. На меня смотрел чубатый парень с орлиным носом и решительным ртом. В форме летчика, с петлицами. Это был Грыцько, Дусин муж.
   И я вспомнила, как попала сюда эта фотография. После того как однажды в полете из отверстия на приборной доске вылез мышонок и страшно напугал Дусю, она решила заклеить отверстие. Потом ей пришла в голову мысль закрыть его фотографией.
   Прикрепляя фото своего Грыця, она в шутливом тоне приговаривала:
   - Вот. Пусть! Пусть попробует, что такое война. А то сидит себе там, в тылу. А жена должна воевать.
   Грыць был инструктором в летной школе на Урале. Он готовил летчиков-истребителей, и его не пускали на фронт. Дуся часто вспоминала его. Они собирались воевать вместе. У них было горе. Большое общее горе.
   Только один раз Дуся рассказала нам об этом. Слишком тяжело было вспоминать.
   За несколько дней до начала войны у нее родился сын. В то время они с Грыцем жили в пограничном городе в Белоруссии. Дуся еще лежала в роддоме, когда рано утром началась бомбежка. Рухнули стены, развалилось здание. Дуся чудом осталась жива. Но она не могла уйти с того места, где еще недавно стоял большой, светлый дом. Там, под обломками, лежал ее сын... Ее оттаскивали силой, а она скребла ногтями землю, цеплялась за камни...
   Дуся старалась забыть все это. Она летала, летала и каждую ночь успевала сделать больше боевых вылетов, чем другие. Никто не мог угнаться за ней. Она всегда была первой.
   ...Через день мы хоронили ее. Она лежала в гробу строгая, с перебинтованной головой. Трудно было сказать, что белее - ее лицо или бинт...
   Прозвучал салют. Три залпа из винтовок. Низко-низко пролетели парой краснозвездные истребители. Они покачали крыльями, посылая прощальный привет.
   Свежий холмик вырос на окраине станицы. С деревянного памятника смотрела Дуся: темные крылья бровей, внимательный взгляд, упрямый подбородок.
   Через несколько дней мы узнали из газет, что Дусе присвоено звание Героя Советского Союза. И кто-то нацарапал на свежей краске памятника: "Евдокия Носаль - летчик-герой".
   ГВАРДЕЙСКОЕ ЗНАМЯ
   Солнечный летний день. С утра весь полк взбудоражен. Большое событие нам вручают гвардейское знамя. Уже четыре месяца, как мы гвардейцы, - и наконец торжественная церемония вручения. В штабе мне объявили, что приказом меня назначили знаменосцем полка. Значит, я должна буду нести гвардейское знамя. Как я справлюсь?
   Наглаживаемся и причесываемся самым тщательным образом. И, конечно, надеваем юбки. Хочется хоть на один денек снова приобрести свой естественный вид. Правда, на ногах - сапоги. Туфель ни у кого нет, но не беда!
   К нам на праздник приехали девушки из "сестринского" полка. Они летают днем на пикирующих бомбардировщиках. Здесь же, на Кубани. Теперь их полк носит имя Марины Расковой. Все мы радуемся вместе и, конечно, вспоминаем ее, Раскову. Вспоминаем, как ей хотелось видеть нас гвардейцами...
   Церемония вручения знамени происходит на большой поляне возле пруда. Весь личный состав полка стоит в строю, по эскадрильям. Наступает торжественный момент. Командующий 4-й Воздушной армией Вершинин читает Указ Президиума Верховного Совета СССР.
   Хором мы повторяем клятву гвардейцев.
   - Клянемся! - разносится далеко за пределы поляны.
   И где-то в овраге гулко отдается эхо: "...немся!"
   Наш командир Бершанская принимает знамя. Она становится на колено и целует край знамени, опушенный золотой бахромой. Затем она передает гвардейское знамя мне, знаменосцу. Вместе со мной два ассистента: штурман Глаша Каширина и техник Катя Титова.
   Знамя большое, ветер колышет тяжелое полотнище, и меня качает вместе со знаменем. Я еще не знаю, как с ним обращаться, но крепко держу древко. Это знамя мне теперь нести до конца войны.
   Играет духовой оркестр. Радостное волнение охватывает меня, и я поглядываю на девчат: у всех настроение приподнятое, они чувствуют то же, что и я.
   Проносим знамя вдоль строя. Впереди широким шагом идет Бершанская, за ней еле успеваем мы. Я чуть наклоняю древко вперед. Алый шелк с портретом Ленина развевается на ветру...
   ТАЛИСМАН
   Сквозь плотно занавешенные окна прорвался узкий солнечный луч. Как живой, заиграл тысячами светлых пылинок. Медленно пополз по одеялу. Это Галина койка.
   А Галя не вернулась...
   Слышно было, как ворочались на соломенных матрацах девушки. Никто не спал. Полеты были тяжелые.
   Солнечный луч двигался дальше. Осветив кусочек стенки, он стал подкрадываться к кукле. Кукла - Галин талисман. Подарок знакомого летчика, который летал на "бостонах".
   У куклы было семьдесят три боевых вылета. Она сидела, прислонясь к подушке, растерянно глядя в пространство. Вдруг неподвижное лицо ее оживилось, засветилось, как будто она вспомнила что-то хорошее. Но луч скользнул дальше - и оно погасло.
   Я закрыла глаза. Спать, спать... Вечером снова на полеты.
   Ты мой белый, шелковистый,
   Не скучай, друг, без меня...
   До войны Галя увлекалась прыжками. Это ее стихи о парашюте. Белый, шелковистый...
   А Галя сгорела. У нее не было парашюта. Вместо парашютов мы брали дополнительный груз бомб.
   Хорошо бы уснуть.
   Это случилось вчера. Был обыкновенный вечер, такой, как другие. Поднимая пыль, рулили к центру поля самолет. Приземистые, похожие на стрекоз "ПО-2" раскачивались на ухабах. Ровный рокочущий гул стоял над аэродромом.
   Но вот последний самолет пристроился сбоку к остальным. Мотор фыркнул и умолк. И сразу наступила тишина, Такая густая и липкая, что стало больно ушам и захотелось крикнуть: "А-аа-а!" Казалось, голос твой растает в тишине.
   Я громко позвала:
   - Галя!
   - Чего, Нат?
   Галя сидела сзади, в штурманской кабине. Зашелестела бумага.
   - Мне показалось, что я оглохла. Но теперь слышу: квакают лягушки, ругаются механики...
   - Машина развозит бомбы, кричит дежурный по полетам, - продолжила Галя.
   - Ты пишешь? Письмо?
   - Нет. Так просто. Пришло кое-что в голову.
   - А-аа. Ну, пиши, - сказала я и подумала: "Стихи, наверное".
   Она опять зашуршала бумагой - спрятала в планшет.
   Я уселась в кабине поудобнее. Запрокинула голову - теперь я видела только небо и кусочек крыла. Можно было отдохнуть, даже вздремнуть: самолет, улетевший в дивизию за боевой задачей, еще не вернулся.
   На землю спускались теплые летние сумерки. Очертания самолетов стали нечеткими, расплывчатыми. На небе выступили первые звездочки. Словно испугавшись, что появились слишком рано, они слабо мерцали в вышине. Их трудно было увидеть сразу. Но если выбрать небольшой участок неба и долго всматриваться в него, то обязательно найдешь две, три и даже пять неярких серебряных точек.
   - На-ат, - сказала Галя, - почему-то мне все еще не верится, что мы полетим вместе. Странно...
   Сердце у меня сжалось, словно кто-то сдавил его и не отпускал.
   - Почему? - спросила я. Спросила очень тихо. Я знала почему.
   - Никак не могу привыкнуть к тому, что ты летчик. Всегда мы были штурманами, и вот теперь... ты- - Голос ее становился все тише, и она умолкла совсем.
   Мне стало жарко, на лбу выступили капельки пота. Я медленно, стараясь, чтобы Галя не заметила моего волнения, стянула с головы шлем, расстегнула воротник комбинезона.
   Уже не в первый раз я испытывала это тягостное чувство. Мне было жаль Галю, до слез обидно за нее. И в то же время я чувствовала себя виноватой, словно отняла у нее самое дорогое, близкое сердцу. Мечту? Может быть.
   Нас было пятеро. Пять девушек - штурманов, которые умели управлять самолетом. Все мы хотели стать летчиками. И Галя мечтала об этом. Может быть, больше всех. Но именно ей одной это не удалось.
   Несчастный случай. Нелепость. Это произошло ночью между вылетами. Пока механики ставили заплаты на пробоины в крыле, Галя прилегла отдохнуть. Она уснула в траве у самолета... Когда ее вынули из-под колес бензозаправщика, никто не надеялся, что она будет жить.
   Потом госпиталь. Сломанный позвоночник долго не срастался. Спустя полгода Галя, не долечившись, вернулась в полк. И снова летала. Только о мечте своей больше не говорила.
   Некоторое время мы молчали. Я не умела и не пыталась утешать Галю.
   От земли, щедро нагретой за день солнцем, поднимался теплый воздух. Неслышными, легкими прикосновениями он успокаивал, и казалось, что погружаешься в мягкую, ласковую волну. Хотелось забыть обо всем, ни о чем не думать. Только сидеть так, не двигаясь, и ничего не видеть, кроме темного крыла на фоне неба и голубоватого мерцания звезд, чистых, только что родившихся.
   Галя заговорила первая:
   - Когда я вот так смотрю на звезды, мне кажется, что все уже было раньше. И я жила уже однажды, давным-давно. И вечер был точь-в-точь такой же.
   Помолчав немного, она вдруг сказала совсем другим, глуховатым голосом:
   - Знаешь, прошел ровно год с тех пор...
   - Да. Июль.
   - А мне кажется, что все это случилось только вчера.
   - Не думай об этом.
   - Если бы не ужасная боль по временам. Она мне постоянно напоминает. И так мешает.
   - Ты слишком устаешь, Галка. Много летаешь. Так нельзя!
   - Нет, я не о том. Я не могу не летать. И не могу простить себе, никак не могу!
   - Но ты же не виновата!
   - Виновата. Ранение в бою - это одно. А искалечиться просто так, ни за что ни про что - это совсем другое.
   - Ты могла бы работать в штабе, - сказала я. - Но сначала все равно нужно вылечиться.
   - А война? Я бы презирала себя всю жизнь. Другие умирают, а мне ведь только больно.
   - Не все умирают. И потом, не обязательно, чтобы летала именно ты...
   Я чувствовала, что говорю не то.
   - Не надо, Нат, - попросила она.
   Да, да, не надо. Все равно она будет летать. Будет, несмотря ни на что.
   Описав дугу в полнеба, упала яркая звезда. Еще одна... еще.
   - На-ат!
   - Да?
   - Ты задумала?
   - Нет. Не хочется.
   - А я задумала.
   Спрашивать, какое желание, не полагалось. И мы сидели в своих кабинах, глядя, как темнеет вечернее небо.
   Все чаще чья-то невидимая рука чертила по небу в разных направлениях четкие серебряные линии. Они появлялись неожиданно и тут же бесследно исчезали, внося что-то тревожное в неподвижную тишину вечера.
   Я думала о Гале. Она всегда казалась мне сильной, целеустремленной.
   Впервые я увидела ее в Москве, еще до войны. Прыгали парашютистки студентки авиационного института. С неба на зеленый ковер аэродрома опустилась девушка. Высокая, гибкая, она ловко "погасила" парашют, и белый шелк купола упал к ее ногам. Галю окликнули, и она обернулась. Темные, узкого разреза глаза, смуглое красивое лицо. Еще тогда я заметила в ее глазах какое-то особенное выражение радости. Словно ей было известно что-то очень хорошее, от чего растут крылья и удесятеряются силы, и словно радость эту она хочет отдать всем.
   Да, Галя была удивительной девушкой. А могла бы я вот так же, как она? Переносить эту боль, жить с ней и летать, летать...
   Не раз ей предлагали уйти с летной работы. Но она упорно не соглашалась. Однажды, когда командир полка осторожно заговорила с ней на эту тему, Галя пошла на отчаянный шаг.
   - Вы думаете, что я не могу летать? Что мне трудно?
   Глаза ее лихорадочно заблестели, она неестественно громко засмеялась и воскликнула:
   - Смотрите!
   Быстро запрокинув руки назад, она согнула колени и сделала "мостик". В первое мгновение все окаменели от неожиданности.
   Выпрямившись, Галя стояла бледная как мел и улыбалась. Подбежавшая к ней командир полка смотрела на нее серьезно, нахмурив брови.
   - Зачем же ты... так? - тихо сказала она. - Разве я не понимаю?..
   Галю отправили в санаторий, но летать разрешили.
   Приехала она оттуда счастливая. Привезла с собой куклу - подарок. В Галиной жизни появился Ефимыч, от которого стали приходить письма.
   Когда над нашим аэродромом пролетала на запад девятка "бостонов", все знали: это Ефимыч повел свою эскадрилью.
   ...Стемнело. Самолета с боевой задачей все еще не было. "ПО-2" стояли в шахматном порядке, готовые к вылету. Мелькал свет карманных фонариков механики проверяли заправку горючим.
   - В детстве, совсем еще девчонкой, я мечтала о подвигах. И почему-то была уверена, что погибну как-нибудь трагически... Ты слушаешь меня, Нат?
   - Да. А теперь?
   - Потом все прошло. А сейчас... - Галя помедлила.
   - Что сейчас?
   - Я иногда опять чувствую себя девчонкой.
   - Все это вздор. Через десять лет мы с тобой будем вместе вспоминать этот вечер.
   - Не могу себе представить. Странно, почему? Я ведь так легко воображаю себе все, о чем думаю.
   - Просто это еще очень не скоро.
   - Странно... - повторила Галя.
   - А талисман твой? - пошутила я.
   - Я не верю в это.
   - Кукла с тобой?
   - Да. Но я беру ее просто потому, что она от Ефимыча.
   - Сегодня пролетали "бостоны". Ты видела?
   - Они вернулись без потерь. Всей девяткой.
   Мне хотелось поговорить с Галей о рассказе, который она написала в наш полковой литературный журнал. Но что-то останавливало меня. Рассказ назывался "Кукла". О девушке-летчице, погибшей за Родину,
   После нее осталась только обгорелая кукла-талисман. Ясно, что Галя написала о себе. Зачем она это сделала? Нарочно, чтобы испытать судьбу?
   Но я только спросила:
   - А он в самом деле такой... хороший, твой Ефимыч? Я прочла рассказ.
   Она ответила не сразу.
   - Не знаю. Может быть. Но я хочу, чтобы он был таким. Другим я его не представляю.
   - А если он все-таки другой?
   - Тогда... Нет, это невозможно. Я бы почувствовала.
   ...Послышался знакомый рокот - это возвращался самолет. Над стартом взмыла ракета. На несколько секунд из темноты вырвались силуэты самолетов, машин, людей. По земле пробежали длинные косые тени и быстро слились вместе. Ракета, рассыпавшись, погасла, оставив в воздухе светлый дымок.
   Вскоре мы получили боевую задачу. Сразу на старте все ожило, задвигалось. Заработали моторы, забегали зайчики фонариков.
   Я приготовилась включить мотор, как вдруг кто-то громко позвал:
   - Докутович! Галя!
   - Здесь! - отозвалась Галя.
   К самолету подошла Женя Руднева, штурман полка.
   - Минуточку!
   Она взобралась на крыло и обратилась сразу к нам обеим:
   - Девочки, как вы посмотрите на то, чтобы вас разъединить на сегодня?
   - Почему?
   - Видишь ли, Галя, летчик Аня Высоцкая из второй эскадрильи просит дать ей более опытного штурмана.
   - А у них разве своих нет? - спросила я.
   Мне не хотелось отдавать Галю. Да еще в другую эскадрилью.
   - Мы уже все прикинули: по-другому менять состав экипажей нельзя. Цель сложная, а у Высоцкой всего два боевых вылета.
   - Ну что ж, если так... - сказала Галя и неохотно начала вылезать из кабины.
   Женя спрыгнула с крыла и ждала ее у самолета.
   - Я знаю, Галочка, что не обрадовала тебя. Но это нужно. Прошу тебя, будь внимательна. Мне кажется, что Аня чувствует себя не совсем уверенно.
   - Хорошо. Не волнуйся.
   - Я почему-то боюсь за тебя, - вырвалось у Жени. - Как ты себя чувствуешь сегодня?
   Она смотрела на Галю глазами, полными тревоги. Женя относилась к Гале с большой нежностью и уважением. Она знала, как ей бывает трудно, и все-таки верила в ее необыкновенную силу воли. Пожалуй, в полку она любила ее больше всех.
   - Что ты, Женя! Все будет в порядке! - Галя тронула Женю за плечо и улыбнулась. Она уже повернулась, чтобы идти, когда Женя воскликнула:
   - Постой, постой, я совсем забыла! Я и обрадовать тебя могу! - И протянула конверт.
   Галя взглянула на письмо и спрятала его в планшет.
   - Прочту, когда вернусь! - радостно сказала она и на прощание махнула рукой.
   Усаживаясь в задней кабине, мой новый штурман удивленно воскликнула:
   - Кукла! Какая чудесная! Чья она?
   - Галя забыла. Беги скорей, отдай ей!
   - Сейчас. - И она, взяв куклу, поспешила к старту, где стоял готовый к взлету самолет.
   Через минуту она возвратилась.
   - Опоздала! Уже улетела!
   Приближалась наша очередь взлетать. Дежурный подал мне знак выруливать. В это время по взлетной дорожке, рассыпая снопы искр, бежал самолет. Там была Галя.
   Самолет долго не хотел отрываться от земли. Но вот он, тяжело рыча, поднялся в воздух. Еще некоторое время были видны голубоватые огоньки выхлопов мотора. Потом ночная тьма поглотила его. Самолет улетел на запад. Туда, где стреляли зенитки, где в небо врезались ослепительно белые лучи прожекторов. Улетел, чтобы никогда больше не вернуться...
   ...Солнечный луч куда-то исчез. По-прежнему никто не спал. И кукла удивленно смотрела перед собой.
   Хорошо бы уснуть...
   Ты мой белый, шелковистый,
   Не скучай, друг, без меня...
   ВЫНУЖДЕННАЯ ПОСАДКА
   В одну из боевых ночей не вернулась из полета Ира, которая улетела на задание со штурманом Ниной Реуцкой. Я дежурила по части и узнала об этом только утром. Никто ничего не мог сказать о них толком, потому что их самолет вылетел последним.
   Я ходила сама не своя, не зная, что думать. И вдруг они вернулись, приехав на попутной машине, живые и невредимые, с бледными, осунувшимися лицами.
   Потом Ира рассказала подробно, как все произошло. В то время наши войска уже захватили плацдарм на побережье Керченского полуострова, и это спасло девушек.
   ...На востоке чуть рассеивалась ночная мгла, когда Ира, возвращаясь с очередного задания, подлетала к аэродрому. Близился рассвет.
   Зарулив на линию старта, она собиралась выйти из самолета, но увидела, что к ней спешит Бершанская.
   - Себрова, может быть, успеете до рассвета слетать еще раз?
   Ира думала, что больше не придется. Восемь раз она уже бомбила цель в эту ночь и порядком устала. К тому же в последнем полете ей показалось, что временами мотор работал со стуком. Не мешало бы проверить. Но сказать об этом Бершанской сейчас, когда она стояла и ждала ответа, глядя на нее, Ира не смогла. Командир полка знала, что скоро будет светло, но все же спрашивала. Значит, надо было. Скажи ей Ира о моторе, и она бы немедленно запретила лететь. Но для проверки работы мотора потребовалось бы время, а каждая минута была дорога...
   - Хорошо, - ответила она, чувствуя себя неловко, будто в чем-то провинилась. Ей показалось, что она даже покраснела.
   - Как работал мотор? Нормально? - спросила техник Люба Пономарева, заливая в бак горючее.
   Бензин широкой струей лился в горловину из шланга, тихонько шумел бензозаправщик, работая на малом газу, и, немного поколебавшись, Ира решила не отвечать Любе, сделав вид, что не расслышала вопроса.
   - Бомбы подвешены! - крикнула девушка из небольшой группы вооруженцев, которые теперь уже не спеша отходили от самолета: они кончили свою работу.
   - К запуску!
   Проворная Люба уже стояла у винта. Прокрутив его, она крикнула, отбегая в сторону:
   - Контакт!
   Через минуту самолет бежал по полю навстречу занимавшейся заре.
   Ирины опасения относительно мотора оправдались. Снова появился стук, но мотор тянул, и она решила идти к цели. На востоке, там, откуда должно было появиться солнце, светились розовые полоски над темным, в тучах горизонтом, а на западе еще оставалась ночь. От смешения тьмы и света в воздухе висела туманная мгла. Но с каждой минутой становилось все светлее...
   Зенитки открыли огонь с запозданием. Видимо, не ждали такого позднего посещения. Они стреляли точно: разрывы окружили самолет. После каждой вспышки в небе оставался висеть темный дымок...
   Отбомбившись, Ира взяла курс на восток. Наконец обстрел прекратился. Стало тихо-тихо. Совсем тихо, потому что мотор молчал. И неизвестно было, сам ли он остановился или же в него попал осколок. Громко затикали часы в кабине. Потом Ира почувствовала резкий запах бензина - вытекало горючее. Значит, все-таки осколок.