Кравцова Наталья. От заката до рассвета (фрагменты)

   К счастью, линия фронта была близко.
   - Будем садиться, - сказала Ира как можно спокойнее. Ей не хотелось пугать Нину, которой еще ни разу не приходилось садиться на вынужденную,
   - А куда... садиться? - упавшим голосом спросила Нина.
   Действительно, здесь, на небольшом клочке земли, который удерживали под Керчью наши войска, невозможно было найти площадку для безопасного приземления. Изрытая земля, вся в ямах и воронках, в колючей проволоке и надолбах, насквозь простреленная, израненная...
   Самолет снижался в серую мглу, в неизвестность. Девушки внимательно разглядывали землю, но так и не смогли выбрать места для посадки. Высота падала, на горизонте и по сторонам вырастали горы, и обеим казалось, что они опускаются в глубокий темный колодец.
   Последние метры. Впереди Ира увидела черную массу, надвигавшуюся прямо на самолет. Пронеслась мысль: "Сейчас врежемся..." И колеса коснулись земли. Короткая пробежка - и самолет, круто развернувшись, уткнулся носом в землю. Правое колесо попало в воронку. Это было спасением: до крутого холма впереди оставались считанные метры.
   Откуда-то появилась машина, из нее выскочили два солдата, спросили у девушек, не ранены ли, указали направление к пристани и уехали. На ходу крикнули:
   - Не задерживайтесь: катер уйдет! Скоро начнется бомбежка!
   Уже совсем рассвело. Осмотревшись, девушки молча переглянулись, пораженные тем, что увидели. Нет, им просто повезло. Рядом с самолетом лежал на боку танк со свастикой. С другой стороны были танковые заграждения, сзади - телеграфные столбы, за ними - разбитый истребитель.
   Захватив с собой спасательные жилеты, которые выдавались на случай падения в море, Ира и Нина пошли к берегу. Там комендант пристани пристроил их на переполненный катер, который готовился к отплытию на Большую землю. Усталый, небритый, с воспаленными глазами, он нервничал, то и дело поглядывая на часы и торопя капитана катера: надо было успеть переплыть пролив до начала бомбежки. Авиация противника ежедневно по нескольку раз методично бомбила наш плацдарм на полуострове и пролив, не давая возможности подвозить подкрепления высадившимся в Крыму десантникам.
   Наконец катер в море. Он до отказа забит ранеными. Под брезентом убитые, умершие от ран. И снова Ира почувствовала себя неловко: ведь только они вдвоем тут здоровые.
   Один из раненых слабым голосом обратился к Ире:
   - Девчата... из полка... Бершанской?
   - Да.
   - А... что?.. - Он чуть повел глазами в сторону Крыма. Ему трудно было говорить.
   Ира догадалась.
   - Да вот пришлось сесть там, в Крыму. Подбили нас. Теперь возвращаемся в полк.
   - А-а-а... Пономареву... Любу знаете?.. Механиком она...
   - Любу? Конечно, знаем! А кем она вам приходится?
   - Сестренка... родная- Привет- скажите: видели
   Он задергал верхней губой, хотел улыбнуться. Губы у него были сухие, запекшиеся.
   - Она к вам обязательно приедет. Куда вас положат, в госпиталь? Тут есть близко, в Фонталовской.
   - Да- в живот- Не успею я...
   Он устало закрыл глаза. Одними губами попросил:
   - Пить...
   Но воды не оказалось. Раненых было много. Они сидели, лежали, тихо стонали. Два санитара, измотавшись при погрузке, дремали, изредка поглядывая в сторону Крыма. Капитан тоже посматривал на небо, ожидая налета.
   Большой участок пролива был заминирован, и катер плыл не напрямик, а по кривой. До причала оставалось уже несколько десятков метров, когда послышался нарастающий гул бомбардировщиков Через минуту весь пролив покрылся водяными столбами. Бомбы рвались и на берегу.
   Под грохот взрывов катер причалил, и все, кто в состоянии был двигаться, бежали, шли и даже ползли на берег, укрываясь в воронках.
   Только тяжелораненые остались на катере... Остался и Любин брат.
   Ира и Нина пересидели бомбежку в глубокой яме. Бомбы рвались совсем близко, оглушая свистом и грохотом. Осколки и песок сыпались сверху в яму. Когда самолеты улетели, они выбрались, отряхиваясь, наверх и сразу увидели, что на том месте, где еще недавно покачивался на воде катер, было пусто, только обломки плавали да какие-то непонятные предметы. На берегу кто-то истерически кричал и лез в воду.
   Спустя час девушки ехали в полк на попутной машине. Ира никак не могла забыть Любиного брата, его усталого, серого лица и тихо покачивающиеся на море обломки... Как сказать Любе? Эта мысль не выходила из головы.
   Она рассказала ей сразу же. Люба не заплакала, только ушла к морю и долго сидела там одна на берегу.
   А вечером Ира снова полетела на задание На резервном самолете. И Люба провожала ее в полет.
   ЦЕЛЬ - БАГЕРОВО
   Багерово - небольшая железнодорожная станция к западу от Керчи. Сюда приходили немецкие эшелоны. Они подвозили к фронту оружие, снаряды, подкрепления.
   Мы уже не раз летали на эту цель и знали, что бомбить ее не просто. Стоило только нашему "ПО-2" приблизиться к станции, как сразу же включались прожекторы и зловещие длинные лучи устремлялись навстречу самолету. С высот, окружавших станцию, били зенитки.
   В прошлый раз погода была отличная: чистое, звездное небо, ни облачка. В такую погоду можно подойти к цели неслышно: лезь себе вверх, сколько понравится, а потом планируй, приглушив мотор, и, осветив цель, бросай бомбы. Ну, а там уж как повезет. Во всяком случае, штурман успевает прицелиться и отбомбиться до того, как прожекторы схватят самолет.
   А сегодня... Нет, неподходящая погода, чтобы бомбить Багерово!
   Усаживаясь в кабине, мой штурман Нина Реуцкая сказала хриплым, простуженным голосом:
   - Наташа, смотри, какая луна! Мы отлично увидим все на земле!
   - И нас тоже с земли отлично увидят, - добавила я. - Видишь, как низко нависла облачность?
   Нина - совсем молодой штурман. У нее пока еще не хватает опыта, чтобы распознать опасность там, где ее не ждешь. Да и вообще все на свете представляется ей в розовых тонах, так что мне часто приходится разочаровывать ее.
   На мгновение задумавшись после моих слов, она осторожно спросила:
   - Ты думаешь, что и над целью такая же погода?
   Тонкие облака, освещенные луной, сливались вместе, образуя светлую пелену. Заволакивая все небо, она медленно плыла на высоте не более шестисот метров.
   - Значит, придется бомбить ниже облаков? - допытывалась Ниночка.
   - Ничего другого не остается!
   Бомбить с малой высоты на фоне светлых облаков означало, что с земли самолет будет виден, как на экране. Нина, конечно, понимала это не хуже меня. Она еще раз изучающим взглядом скользнула по небу и потом некоторое время сидела молча.
   Однако мрачные мысли редко приходили в голову моему штурману. А если и приходили, то очень ненадолго. Уже спустя минуту она как ни в чем не бывало мурлыкала себе под нос веселую песенку, забыв о луне, облаках и зенитках.
   Скорее всего, она была права: зачем волноваться раньше времени?
   Нина пришла к нам в полк в сорок третьем, когда мы воевали уже полтора года. До этого она работала связисткой, тоже на фронте. Ей не было еще и девятнадцати, хотя ростом, она, пожалуй, перегнала всех наших девушек. Очень юная и очень непосредственная, с добродушно-доверчивым выражением светлых глаз и ямочками на щеках, она вызывала к себе чувство умиления, какое обычно испытывают к детям.
   Она никогда не унывала, не сердилась. Ни трудностей, ни страха она не испытывала.
   Первое время мне казалось, что Нина просто не понимает, что на свете существует зло, опасность, несчастье. Потом, когда я узнала ее лучше и привыкла к ней, я поняла, что у нее просто счастливый характер: любая сложная задача казалась ей легкой, за всякое дело она бралась с охотой и радостью.
   Штурманом Нина стала уже в полку, занимаясь вместе с другими девушками в специальной группе. Летала она с удовольствием и почему-то очень верила в меня, в мои летные способности. Сама я далеко не так была уверена в своих силах, хотя, впрочем, не разубеждала своего штурмана.
   Дождавшись своей очереди взлетать, я запустила мотор, и через каких-нибудь три-четыре минуты мы взяли курс в сторону Керченского пролива.
   Вскоре впереди заблестело море, затем показались темные очертания берега. За проливом начинался Керченский полуостров.
   Линию фронта мы пересекли, набрав предварительно "солидную" высоту, метров восемьсот, чтобы лететь выше облаков.
   - Запас высоты не помешает, - сказала я Нине, - а спуститься ниже мы всегда успеем.
   Отсюда, "свысока", мы посмеивались над немецкими прожектористами. Ползающие по облачности светлые пятна говорили о том, что они пробовали достать наш самолет.
   Но вот настало время спуститься ниже. Я спланировала до пятисот метров, и мы очутились под нижней кромкой облаков. Перед нами как на ладони лежала станция. Поблескивая под луной, плавно изгибалась линия железной дороги. Светлели здания, от которых расходились ленты проселочных дорог.
   До цели оставалось лететь две минуты Чтобы сохранить высоту, я плавно увеличила газ. Самолет летел, разрезая носом рыхлые сырые клочья, то входя в облака, то выныривая из них.
   Мы летели низко. Наш "ПО-2" выделялся на фоне освещенных луной облаков, и у меня было такое ощущение, будто я иду по улице без платья. Мне снился когда-то такой сон. Просто забыла надеть платье. Все смотрят, а спрятаться некуда.
   Вероятно, Нина чувствовала то же самое, потому что она сказала:
   - Давай пройдем еще чуть-чуть в облаках.
   А станция все ближе Сейчас нас обнаружат. Впрочем, там, внизу, уже, конечно, слышат самолет. Только выжидают. Это самый неприятный момент, когда ты знаешь, что наверняка будут стрелять, но пока еще не стреляют, молчат. И ты ждешь: вот сейчас... еще секунда... нет, две... Ну, что же они медлят?!
   Вокруг все тихо. Так тихо, что даже привычный звук мотора куда-то исчезает. Но уже в следующее мгновение все может измениться.
   В такие моменты у меня в желудке появляется ощущение холода. Как будто я проглотила лягушку, и она там шевелится, скользкая и холодная. Я знаю, что лягушка - это страх. Обыкновенный противный страх перед тем, что сейчас начнется. И злюсь сама на себя, потому что все равно я пройду через все то, что меня ждет.
   Как всегда, прожекторы включились внезапно, хотя к этому я приготовилась заранее. Они схватили наш самолет сразу, им не пришлось даже искать его.
   Нина бросила осветительную бомбу. Еще одну. Они повисли в воздухе, и стало очень светло. Мы отчетливо увидели эшелоны на путях. Не обращая внимания на прожекторы, Нина занялась прицеливанием. Я выдерживала боевой курс, стараясь не смотреть по сторонам и на землю, где ослепительно горели зеркала прожекторов.
   Наш "ПО-2" - в перекрестье лучей, а мне нельзя даже немного свернуть с курса. Иначе - промахнешься. И я вдруг почти физически ощутила, как кто-то цепкими пальцами медленно сдавливает мне горло. А сопротивляться нельзя...
   Рявкнула первая зенитка. За ней - еще одна. И еще. Разрывы ложились где-то выше. Но зенитчики быстро исправили ошибку. Яркие вспышки приблизились к самолету. Снаряд разорвался прямо впереди, и мне инстинктивно захотелось свернуть, бороться, вырываться из лучей!.. Как трудно удержаться! Секунды... секунды... Иногда они кажутся часами.
   Наконец цель под нами. Самолет качнуло. Это оторвались бомбы.
   - Готово, - сообщила Нина и, как всегда, наполовину высунулась из кабины, глядя на землю. Каждый раз я боялась, как бы она не выпала оттуда вслед за бомбами.
   Заложив глубокий крен, я увидела взрывы на станции. Вспыхнуло пламя.
   - Попали! - закричала Нина хриплым голосом.
   Но я не успела рассмотреть, что именно горело: мне было не до цели. Рядом с самолетом раскатисто, с сухим треском рвались снаряды. Сразу со всех сторон. Пахло порохом, гарью.
   Мысли вертелись вокруг одной, главной: быстрее уйти, выйти из-под обстрела. Бросая самолет из стороны в сторону, я стремилась избежать прямого попадания снаряда, угадывая, где разорвется следующий. Изо всех сил выжимала скорость. Ветер свистел в ушах, дрожал самолет, но мне казалось, что он висит на месте,
   Сначала Нина срывающимся голосом пробовала подсказывать мне, как маневрировать. Потом замолчала - бесполезно.
   Мы уходили на север, в море. Сюда было ближе, чем до линии фронта, да и ветер не был встречным.
   От каждого залпа зениток самолет вздрагивал. Хотелось сжаться в комок, спрятаться поглубже в кабину. Я невольно пригибала голову.
   А сзади сидела Нина и молчала. Мне некогда было сказать ей даже слово.
   И вдруг мне показалось, что она молчит потому, что с ней что-то случилось. Испуганно я заорала в переговорную трубку:
   - Нина! Нина!
   - Что такое? Наташа, что с тобой? - встревоженно спросила она сиплым шепотом.
   - Ничего, ничего, - ответила я, сообразив наконец, что она, видимо, сорвала голос. Поэтому ее и не слышно.
   Самолет быстро снижался: маневрировать можно было только за счет потери высоты. Прибор показывал 400 метров, потом 300... 200... Впереди совсем близко отливало сталью море. Мы медленно приближались к нему. Прожекторы не выпускали нас, пока мы не оказались низко над водой. Уже перестали стрелять зенитки, уже замелькали под крылом белые барашки волн, а лучи все продолжали держать наш самолет, опускаясь вместе с ним все ниже, ниже. Они почти легли на землю, освещая холмы, редкие деревья на берегу. Вероятно, немцы ждали, что мы упадем в воду.
   Когда наконец лучи погасли и до нас с Ниной дошло, что "наша взяла", я спросила ее:
   - Ну, как самочувствие?
   - Нормально, - прохрипела она. - Посмотри на плоскости!
   Я увидела две большие дыры, в нижнем крыле. Насквозь просвечивало верхнее. Лонжерон был перебит. Словно флаги, болтались куски перкали.
   - Ничего, долетим, - сказала я преувеличенно бодрым голосом, а сама еще раз подвигала рулями. Нет, управление не перебито, все в порядке.
   Я подвернула самолет ближе к берегу, и вскоре под нами стала проплывать крымская земля, пересеченная оврагами, изрытая траншеями. Где-то здесь проходила линия фронта.
   Внезапно я почувствовала слабость во всем теле, ноги мои затряслись, запрыгали, стуча о пол кабины. Я сняла их с педалей, попробовала прижать колени руками. Потом вытянула, расслабила - ничего не помогало. Ноги продолжали танцевать и совершенно не слушались меня.
   Я приуныла. Все страхи остались позади, мы летим домой. Что же это со мной? Мне было не по себе. Однако Нине я ничего не сказала.
   В это время раздался ее сиплый голос:
   - Наташа, давай покричим.
   "Покричим" значило, что мы должны убрать газ и на малой высоте поприветствовать наземные войска (крикнуть "Привет, пехота!" или что-нибудь в этом роде). Многие верили, что пехота их хорошо слышит, и честно "кричали", снижаясь над передовой. И мы с Ниночкой при удобном случае проделывали то же самое.
   Но в этот раз мне совсем не хотелось "кричать". Да и не было желания выяснять, шутит Нина или нет. И я сердито ответила ей, что кричи, мол, сама: твой голос услышат лучше.
   Как бы там ни было, а ее предложение вывело меня из угнетенного состояния. Ноги мои постепенно успокоились.
   Над проливом облаков уже не было. На море сверкала лунная дорожка. До самого аэродрома мы летели в ясном небе. Тихо и мирно светили звезды.
   Еще издали я увидела стартовые огни. Несколько неярких огоньков на земле. Там нас ждали. Там был наш дом.
   ЖЕНЯ РУДНЕВА
   Впервые я увидела ее в Москве, в здании ЦК комсомола, где заседала отборочная комиссия. Она пришла вместе с другими студентками Московского университета. В то время Женя Руднева уже перешла на четвертый курс. Меня поразили ее глаза - большие, серо-голубые, умные. Светлая коса вокруг головы, нежное лицо с легким пушком на коже, мягкие медлительные движения.
   Мы потом вместе учились в штурманской группе. На занятиях она всегда задавала вопросы: ей хотелось знать все до мелочей. И пожалуй, в полку не было штурмана лучше Жени, хотя до войны она не имела никакого отношения к авиации.
   Сначала на фронте она была рядовым штурманом. Но уже через год ее назначили штурманом полка. Знания ее были бесспорны, однако на должность эту назначили ее с опаской: а вдруг не сумеет? Не отличалась Женя ни бравым видом, ни военной выправкой. Не умела ни бойко говорить, ни даже быть строгой.
   Среднего роста, немного сутуловатая, с неторопливой походкой, она совершенно не была приспособлена к армейской жизни. Военная форма сидела на ней нескладно, мешковато, носки сапог загибались кверху. Да она как-то и не обращала внимания на все это. Занятая своими мыслями, что-то решая, сосредоточенно обдумывая, она, казалось, жила в другом мире...
   Был апрель 1944 года. Под Керчью готовилось большое наступление наших войск. Мы летали каждую ночь. Враг упорно сопротивлялся. Вдоль короткого отрезка линии фронта, которая протянулась от Керчи к северу до Азовского моря, было сосредоточено много зениток и зенитных пулеметов, прожекторов, автоматических пушек "Эрликон".
   Когда стреляет "Эрликон", издали похоже, будто кто-то швыряет вверх горсть песку. Каждая песчинка - снаряд. Все они в воздухе взрываются, вспыхивая бенгальскими огнями. Получается облако из рвущихся снарядов. И если самолет попадет в такое облако, то едва ли выберется из него целым: "ПО-2" горят как порох.
   Однажды Бершанская поставила нам задачу: бомбить укрепленный район немецкой обороны севернее Керчи. Перед вылетом Женя Руднева предупредила нас:
   - В районе цели - сильная ПВО. Остерегайтесь прожекторов. Штурманы, проверьте, пожалуйста, еще раз расположение зенитных точек.
   Она собрала штурманов отдельно и что-то объясняла им. Или, может быть, давала задание. Женя никогда не приказывала. Она просто не умела командовать. Распоряжения она давала не по-военному, а тихим, доверительным, совсем домашним голосом. И не было случая, чтобы кто-нибудь не выполнил ее приказа-просьбы.
   ...Мы с Ниной уже возвращались с боевого задания, когда сзади зажглись прожекторы. Сначала я подумала, что это нас они ловят. Но лучи потянулись в другую сторону и, пошарив в небе, замерли, скрестившись. В перекрестье светлел самолет.
   И сразу же снизу, прямо по самолету, швырнул горсть снарядов "Эрликон". "ПО-2" оказался в центре огненного облака. Спустя несколько секунд он вспыхнул и ярко запылал. Некоторое время горящий самолет продолжал лететь на запад: видимо, штурман еще не отбомбился по цели. Вскоре на земле появились вспышки - взрывы бомб. А самолет стал падать, разваливаясь на части.
   Мы смотрели, как, кружась в воздухе, несутся вниз пылающие куски самолета, как вспыхивают цветные ракеты.
   Это был экипаж, вылетевший на цель вслед за нами.
   Мы не знали, кто из девушек вылетел за нами следом.
   Я старалась не думать о том, что происходит сейчас там, в горящем самолете. Но не думать об этом я не могла. Мне казалось, что я слышу крики... Они кричат... Конечно же, кричат! Разве можно не кричать, когда горишь заживо!..
   Весь обратный путь мы молчали. Я летела, как во сне. Иногда приходили сомнения: а может быть, и в самом деле ничего не было? Только страшный сон?.. Я уже видела его однажды. Уже видела...
   Как только я села, к нам подбежали:
   - Кто прилетел?
   На земле уже знали, что сгорел "ПО-2". Это видели и другие экипажи. Оставалось неизвестным - кто сгорел. К каждому самолету, который садился, бежали:
   - Кто прилетел?
   Все возвращались в свое время. Не было только одного самолета. И тогда стало ясно: сгорели летчик Прокофьева и штурман полка Женя Руднева.
   Прокофьева прибыла в полк недавно. Она делала свои первые боевые вылеты. А Женя, как всегда, полетела на задание с малоопытным летчиком. Она считала своим долгом "вывозить" молодых, еще "необстрелянных". С Женей, штурманом полка, они чувствовали себя уверенней.
   В следующем полете меня не покидала мысль о Жене. Казалось просто невероятным, что ее больше нет. Без нее, без Жени, трудно было представить наш полк. Шестьсот сорок четыре раза летала она через линию фронта на боевые задания. И всегда возвращалась.
   Мой самолет летел по тому же маршруту, что и час назад. И кругом все оставалось таким же, как и тогда, ничего не изменилось - извилистая черта берега, светлые полоски дорог на земле. Из того же места, где и раньше, из небольшого поселка, стрелял миномет, и красные шары летели на запад, в ту же точку, что и раньше. Ничего не изменилось. Только Жени больше не было... Вероятно, на том месте, где упал самолет, еще остался еле заметный костер. А может быть, он уже догорел...
   Женя верила в то, что она "везучая" и с ней ничего не может случиться. Еще вчера как-то между делом она продекламировала стихи Суркова:
   Под старость на закате темном,
   Когда сгустится будней тень,
   Мы с нежностью особой вспомним
   Наш нынешний солдатский день...
   Мне вспомнилось отступление. Ненастный, дождливый день. Мы собрались в каком-то сарае и ждали, когда кончится дождь, чтобы идти на полеты. Женя сидела прямо на соломе, поджав под себя ноги, прислонившись к стенке сарая и слегка откинув голову.
   - ...Когда Тристану сказали, что приплыл корабль с черными парусами, он тяжело вздохнул, в последний раз прошептал имя Изольды и умер...
   У Жени был нежный и певучий голос. Она могла говорить часами, не уставая. Негромко, неторопливо, иногда умолкая, чтобы мы могли прочувствовать то, о чем она рассказывала.
   Шумел дождь, стучал о доски сарая. Протекала дырявая крыша. Веселые струйки воды, танцуя, падали вниз и исчезали в соломе. Тесно прижавшись друг к другу, мы сидели, полулежали на сырой соломе, в промокших комбинезонах, не замечая дождя и холода, забыв о войне и отступлении. Перед нами поблескивало море и вдали на волнах качался корабль...
   - Женя, расскажи еще что-нибудь!
   - О Нарциссе.
   - Нет, лучше сказку...
   Женя любила рассказывать. Она знала множество сказок, мифов. Но с особенным удовольствием говорила она о звездах, о таинственной Вселенной, у которой нет ни начала, ни конца. Иногда в полете в свободную минуту она неожиданно обращалась к летчику:
   - Посмотри, видишь - справа яркая звезда? Это Бетельгейзе...
   И рассказывала об этой звезде, вспоминая древний миф об Орионе.
   Женя не сомневалась в том, что после войны снова вернется в университет, чтобы заниматься астрономией, любимой наукой, которой решила посвятить свою жизнь. Войну она считала временным перерывом. На войну она просто не могла не пойти: это был ее долг.
   - Наташа, вон костер - видишь? - сказала Нина, когда мы приблизились к цели.
   Я и сама увидела его. Я искала глазами это место уже давно. Но был ли это тот самый костер? В стороне, чуть левее, еще один и еще... А где же тот? Или тот уже погас?
   Через день началось большое наступление в Крыму. Был апрель. Мы двигались вперед, на запад, пролетая над местами боев, над искромсанной, насквозь простреленной землей. И где-то на этой земле, недалеко от Керчи, среди разбитых танков, машин, среди обломков самолетов, воронок и траншей осталась неизвестная могила наших девушек.
   ПЫЛАЕТ ВРАЖЕСКИЙ САМОЛЕТ
   Третью неделю у меня кружится голова. Вероятно, от переутомления. На земле это не страшно. А в воздухе приходится постоянно держать себя в напряжении. Только ослабишь напряжение - как звезды моментально начинают вращаться вокруг самолета и кажется, будто это сам самолет разворачивается.
   Иногда я засыпаю в полете. Это случается, конечно, в спокойной обстановке. Засыпаю на несколько секунд, и в течение этих коротких секунд мне снятся длинные сны... Просыпаюсь всегда от шума мотора: вдруг начинаю его слышать, вздрагиваю и, открыв глаза, озираюсь, пытаясь как можно быстрее сообразить, что к чему и где я...
   Полковой врач Оля Жуковская выдает нам специальный шоколад "Кола", чтобы мы бодрствовали всю ночь. Мы съедаем его пачками, однако спать все равно хочется.
   Но сегодня не поспишь: в Севастополе работает около тридцати прожекторов...
   Густая, черная ночь нависла над Крымом. Мой самолет медленно летит во тьме, забираясь все выше, выше. Время от времени далеко впереди зажигаются прожектора. Там - Севастополь. Ползают по небу светлые лучи, а между ними вспыхивают искорки. Это бьют зенитки. Наконец лучи перестают качаться, скрестившись в одной точке.
   - Кто-то из наших попался, - замечает Нина сдержанно и надолго замолкает. Возможно, она думает о том, что и нас ждет та же участь: отступая, враг сосредоточил на небольшом участке, в районе Севастополя, массу прожекторов и зениток.
   Наша цель - действующий аэродром под Севастополем. Он работает днем и ночью. Немецкие самолеты совершают рейсы в Румынию и обратно.
   К цели подходим на высоте двух тысяч метров. В первом полете нас держали прожектора. Их было много, Нина насчитала больше двадцати. Мы это учли.
   Я заранее убираю газ. Снижаемся. Видим: на аэродроме включены посадочные знаки, рулят самолеты с зажженными навигационными огнями. У нас разгорелись глаза: сейчас мы их накроем! Только бы нас не обнаружили раньше времени.
   Меня охватывает азарт.
   - Целься получше, Нина! Такой случай еще не скоро подвернется!
   Тихо. Кругом непроглядная тьма, а внизу огни самолетов и посадочное "Т" из электролампочек. Такое ровненькое, аккуратненькое "Т". Видимо, там ожидают самолет Из Румынии.
   Мы продолжаем планировать. Посадочные знаки становятся все крупнее, ярче. Я забываю обо всем на свете. Ничего в мире мне сейчас не нужно; единственное мое желание - разбомбить вражеский самолет.
   Нина вертится в кабине, нервничает. Но вот она замирает на некоторое время, прицеливается. Я чувствую, как самолет качнуло: оторвались бомбы. Грохот. Взрыв с пламенем. И сразу ослепительный свет: включились прожектора. Шаря по небу, они ловят нас где-то гораздо выше.