Страница:
2
– Все в порядке, мсье, – сообщила Габриэль д’Анжель Жаку Некеру. Разговор происходил в его кабинете в парижской штаб-квартире «ГН».
– Проблем не возникло?
– Никаких, мсье. Мисс Лоринг было почти нечего сказать, и она, разумеется, согласилась.
– Ну а условия договора? Она их обговаривала?
– Нет. Она была просто потрясена. Как я и полагала, все было для нее полной неожиданностью. Отвечала она односложно и вопросов не задавала никаких. Я позвоню ей завтра, когда она придет в себя, и договорюсь окончательно. Тогда мы и пошлем им контракт.
– Перед тем как будет готов пресс-релиз, сообщите мне о том, как прошел разговор. Да, и с самим релизом я хотел бы ознакомиться.
– А мсье Ломбарди, ему-то можно сказать? Он каждый день спрашивает у меня, к какому решению вы пришли.
– Ломбарди потерпит, – сказал Жак Некер и кивком дал понять, что разговор закончен.
«Что ж, потерплю и я», – думала Габриэль д’Анжель, покидая кабинет шефа. Но она все равно узнает, почему, просмотрев километры пленки и ее собственные заметки о нескольких десятках моделей из лучших агентств Нью-Йорка, Жак Некер так быстро остановил свой выбор на троих из них. Три модели, и все из одного агентства. Да, эти девушки – лучшее, что могло предложить агентство «Лоринг», отличные модели, но – ничего выдающегося. Отчего же его выбор был так поспешен, почему он отказался рассмотреть другие предложенные ей кандидатуры?
Задача не из легких – узнать, зачем ее послали в Нью-Йорк, если все, что желал Некер, она могла исполнить, просто-напросто отправив в агентство «Лоринг» факс с просьбой прислать фотографии. И почему эта малоприятная женщина, Джастин Лоринг, не выказала ни малейшей радости по поводу свалившейся на нее удачи? Ей выпадает миллионный выигрыш, а она только раздраженно хмыкает в ответ, вот и вся благодарность. Да, тут много непонятного, но Некеру об этом рассказывать не следует, пусть думает, что она, как всегда, держит ситуацию под контролем.
Но самое удивительное – почему Жак Некер проявляет столь непосредственный интерес к тому, кто именно примет участие в показе весенней коллекции Ломбарды? Идея использовать никому не известных манекенщиц принадлежит именно ему. А теперь он еще и требует держать его в курсе того, как идут переговоры.
И в Нью-Йорк послали именно ее, Габриэль д’Анжель, лицо в «ГН» значительное, хотя ее миссию мог с успехом выполнить любой стилист.
За двадцать лет работы в «ГН» Габриэль д’Анжель прошла путь от машинистки до помощницы самого Некера, решающей все административные вопросы, и добилась она этого благодаря своему уму, проницательности и трудолюбию. К сорока годам она достигла прекрасной формы, выглядела безупречно как и должна выглядеть женщина, на которой не лежит бремя семейных забот и которая преуспела в карьере. Она получила доступ в круг самых известных модельеров Парижа и принадлежала к самым высокооплачиваемым сотрудникам «ГН». Неуверенность не покидала ее. Габриэль так до конца и не могла представить себе, что же будет показывать Ломбарди. Но одно неизменное убеждение успокаивало Габриэль: она знала, что и на этот раз ее знания и опыт помогут ей сделать правильный выбор. Но, взглянув на себя в зеркало, поправив прядь своих блестящих идеально постриженных волос, мысленно одобрив безукоризненные линии нового серого костюма, она не почувствовала удовлетворения от своего почти совершенного вида.
Слева виднелся окруженный деревьями Рон-Руан и Елисейские поля, справа, совсем неподалеку, бежала Сена, и в ее быстрых водах отражалась радостная голубизна неба. Прямо напротив сверкали купола Гран Пале и Пти Пале, за ними расстилались сады Тюильри, а дальше – Лувр.
Но красоты Парижа не могли унять его волнения. Надо прогуляться, отвлечься. Жак Некер сказал через интерком секретарше, что сегодня уже не вернется, сел в свой личный лифт и спустился вниз.
Минут пятнадцать он шел куда-то наугад и думал только об одном: Джастин приезжает! Он все еще не мог в это поверить, не мог себе представить, что это правда. Слова, это всего лишь слова. В голову лезли только идиотские мысли, например, о том, что все может сорваться. Самолет Джастин разобьется, или он сам попадет в автокатастрофу, так и не дождавшись ее приезда, или, в конце концов, настанет конец света. Огненная колесница, Судный день…
Но здравый смысл все-таки победил, и Некер решил, что, если он купит дочери какой-то подарок, сейчас же, немедленно купит нечто реальное и весомое, то, что можно потрогать руками, это поможет ему самому осознать происходящее, убедить себя в том, что через три дня она приедет.
Да, она никогда не отвечала на его письма, даже не читала их, но теперь-то она понимает, что они увидят друг друга, будут друг с другом говорить. И судьба не вправе отказать ему в этом. Едва узнав о ее существовании, а было это всего несколько месяцев назад, он с нетерпением ждал встречи с ней.
Он просто обязан сказать Джастин, что считает самым постыдным поступком своей жизни то, как он обошелся с ее матерью. Все тридцать четыре долгих года он проклинал себя за то, что бросил Хелену Лоринг. Им было тогда по девятнадцать лет, Нью-Йорк, студенческая жизнь, и вдруг она поняла, что беременна. Он в панике бежал, бежал в Швейцарию, оставил Хелену одну-одинешеньку. И трусость его непростительна. Наказание было тяжким, но он заслуживал и большего. В самые мрачные моменты он думал о том, что его жена, бедняжка Николь, не могла родить именно потому, что ее, женщину, которой он был верен до самой ее смерти, не миновала кара, уготованная ему.
Жак Некер никогда не был человеком религиозным и полагался лишь на то, в чем сам мог убедиться. Но теперь он взывал к тому самому господу, в которого не верил. «Прошу тебя, – молился он, – сделай так, чтобы дочь моя была снисходительна ко мне. О прощении не прошу – я недостоин его. Хочу я лишь одного – узнать ее. Она – единственное дитя, которое мне было суждено иметь. Так позволь же мне быть с ней рядом, видеть ее лицо, слышать ее смех».
У него были фотографии Джастин, множество альбомов, которые он рассматривал каждый вечер, но он не знал о ней ничего, кроме того, что она выросла, преуспела в бизнесе и никогда не была замужем. Он даже не знал, была ли Джастин счастлива, но почему-то именно на этот вопрос он больше всего хотел получить ответ.
Он шел, не замечая ничего вокруг, и женщины с любопытством оборачивались на высокого блондина с седеющими висками и задумчивыми голубыми глазами. И каждая думала: не француз, это точно. Судя по покрою костюма и ботинкам – англичанин. А может, норвежец или швед? Или богатый американец? Вряд ли. Слишком уж уверенно он себя чувствует в толкотне парижских улиц, здесь ему все знакомо – даже на витрины не смотрит. Но наверняка это человек значительный, о знакомстве с таким можно только мечтать, или даже знаменитый, лицо у него как будто знакомое.
Некер огляделся и понял, что дошел до рю де Монсо, почти до самого парка Монсо. «Отлично», – подумал он и направился к роскошному особняку с зашторенными окнами, у дверей которого висела скромная медная табличка: «Кремер и сыновья».
– Мсье Филипп дома? – спросил он у слуги, открывшего дверь.
– Разумеется, мсье Некер. Мсье Лоран и мсье Оливье тоже здесь.
– Прекрасно.
И отец, и оба сына были торговцами французской мебелью, их фирма была известна в мире. И все, что они выставляли у себя, было только высшего качества.
Занимались они антиквариатом, и предлагаемый ими товар был не только подлинным и в отменном состоянии, нет, это были истинные произведения искусства той степени безупречности, какая встречается лишь в бриллиантах чистой воды. Но неужто кто-то может предпочесть горстку камешков паре шкафчиков работы самого Буля за двадцать миллионов долларов, которые принадлежали когда-то королям Франции?
– Рад вас видеть, Жак, – сказал, входя в приемную, Филипп Кремер, быстроглазый, круглолицый человечек с обворожительной улыбкой и кустистыми бровями. Его дед, Люсьен Кремер, открыл свое дело в 1875 году. – Позвольте мне предложить вам что-нибудь выпить.
– Нет-нет, Филипп, благодарю вас. Вы же знаете, я никогда не отказываюсь. Но сегодня у меня к вам серьезное дело, а поболтаем как-нибудь в другой раз.
– В другой раз? Ну что ж, в другой так в другой. Постараюсь вам помочь, Жак, хотя, признаюсь, мне будет нелегко. Сами знаете – для нас беседа с клиентом – это самая приятная часть работы. А дело действительно серьезное?
– Подарок даме.
– Вот как! – Он на мгновение задумался. – Это действительно серьезно. Начнем осмотр?
– Да, пожалуй. – И Некер быстрым шагом направился в один из залов. Ориентировался он здесь отлично, потому что давно собирал антикварную мебель. Оба поколения Кремеров и работали, и жили в этом особняке. Они занимали четыре квартиры с двумя лифтами и бассейном, а их изумительный товар был выставлен в девяти огромных залах.
– Вас интересует семнадцатый век или восемнадцатый, друг мой? – осведомился Филипп.
– Еще не знаю. Пойму, когда увижу, – рассеянно отозвался Некер, протискиваясь между инкрустированным секретером времен Людовика XV и позолоченным креслом из Версаля, чтобы получше рассмотреть часы, вставленные в отделанную бронзой вазу зеленого китайского фарфора.
– Может быть, что-нибудь небольшое? – предложил Кремер. – Для подарка лучше подходит какая-нибудь безделица. Мебель требует соответствующего места. Или вы можете предположить, куда ее поставят?
– Да-да, вы правы, – рассеянно согласился Некер, продолжая осматривать подсвечники, чернильные приборы, вазы, шкатулки, табакерки. Но нет, того, что ему было нужно, он не находил. На минуту он остановился около лиможского сервиза для шоколада, окинул взглядом картины, гравюры и бра, висевшие по стенам. Он шел по залам, где каждая вещь была сделана не позже 1799 года, находил многое из того, чем соблазнился бы сам, но ничего подходящего для Джастин найти не мог.
Кремер, с трудом сдерживая любопытство, следовал за ним в почтительном молчании. Неужели это тот самый Жак Некер, который мог возвращаться раз пять-шесть, часами осматривая тот или иной предмет, сосредоточенно и внимательно, как это делает истинный знаток и коллекционер, прежде чем решался его приобрести. Сегодня он походил на ребенка, который бродит по магазину игрушек не в силах решить, на чем остановить выбор. Он уже отверг штук сто разных редкостей, которые была бы счастлива иметь любая женщина.
– Ага! – воскликнул наконец Некер и остановился. – Вот оно! Я знал, что найду у вас то, что надо. – И он указал на небольшой письменный столик, который, казалось, влетел сюда по воздуху. Он был невообразимо изящен и столь же невообразимо живописен, украшенный везде, где только возможно, так что почти не видно было его богатой резьбы. Столешница и передние панели выдвижных ящичков были отделаны медальонами севрского фарфора, расписанными букетами и гирляндами цветов в пастельных розово-голубовато-зеленых тонах. – Он ей подойдет, это ее цвета.
Кремер задумчиво смотрел на столик, который был куплен им совсем недавно на женевском аукционе. Это был bonheur-du-jour, письменный столик середины восемнадцатого века, сделанный незадолго до смерти его первой владелицы, мадам де Помпадур, и являвший собой отменный образчик мебели, созданный в то время, когда лучшие краснодеревщики Франции старались угодить изысканному вкусу маркизы, которая столь долго владела сердцем Людовика XV.
– Да! – восторженно воскликнул Некер, любовно оглаживая столик. – И как раз нужного размера. Он так невелик, что поместится где угодно. Филипп, не могли бы вы доставить его немедленно? Я сейчас запишу имя и адрес. Он должен быть отправлен самолетом в Нью-Йорк, разумеется, с курьером. Сумеете организовать? Отлично. У вас найдется чистая карточка? Отлично, благодарю вас. – Он на мгновение задумался, потом написал несколько слов и положил карточку в средний ящик. – А теперь прошу меня извинить, но мне надо вернуться в офис. – Некер поспешно пожал Кремеру руку и поспешил удалиться.
Услышав, как хлопнула за ним входная дверь, Кремер вдруг понял, что его старый приятель даже не поинтересовался ценой своего приобретения. А этот столик мог доставить ему много приятных минут – Филипп тут же представил себе, как рассказывал бы его историю своим постоянным клиентам, которые наверняка бы им восторгались, но по здравом размышлении, пожалуй, решили бы, что вещь столь небольшая, хоть и изысканная, не стоит тех миллионов, которые за нее просят. Эта жемчужина появилась в его салоне только пару дней назад, никто в Париже ее еще не видел, а она уже продана! Да еще в Нью-Йорк! Конечно, он всегда говорил, что, покупая лучшее, вкладываешь деньги удачно, сколько бы это лучшее ни стоило, но – увы! – в необходимости этим торговать есть свои неудобства. Он чувствовал себя так, будто у него увели из-под носа красавицу, с которой он только что познакомился.
Зато как приятно видеть своего старого друга безумно влюбленным!
– Проблем не возникло?
– Никаких, мсье. Мисс Лоринг было почти нечего сказать, и она, разумеется, согласилась.
– Ну а условия договора? Она их обговаривала?
– Нет. Она была просто потрясена. Как я и полагала, все было для нее полной неожиданностью. Отвечала она односложно и вопросов не задавала никаких. Я позвоню ей завтра, когда она придет в себя, и договорюсь окончательно. Тогда мы и пошлем им контракт.
– Перед тем как будет готов пресс-релиз, сообщите мне о том, как прошел разговор. Да, и с самим релизом я хотел бы ознакомиться.
– А мсье Ломбарди, ему-то можно сказать? Он каждый день спрашивает у меня, к какому решению вы пришли.
– Ломбарди потерпит, – сказал Жак Некер и кивком дал понять, что разговор закончен.
«Что ж, потерплю и я», – думала Габриэль д’Анжель, покидая кабинет шефа. Но она все равно узнает, почему, просмотрев километры пленки и ее собственные заметки о нескольких десятках моделей из лучших агентств Нью-Йорка, Жак Некер так быстро остановил свой выбор на троих из них. Три модели, и все из одного агентства. Да, эти девушки – лучшее, что могло предложить агентство «Лоринг», отличные модели, но – ничего выдающегося. Отчего же его выбор был так поспешен, почему он отказался рассмотреть другие предложенные ей кандидатуры?
Задача не из легких – узнать, зачем ее послали в Нью-Йорк, если все, что желал Некер, она могла исполнить, просто-напросто отправив в агентство «Лоринг» факс с просьбой прислать фотографии. И почему эта малоприятная женщина, Джастин Лоринг, не выказала ни малейшей радости по поводу свалившейся на нее удачи? Ей выпадает миллионный выигрыш, а она только раздраженно хмыкает в ответ, вот и вся благодарность. Да, тут много непонятного, но Некеру об этом рассказывать не следует, пусть думает, что она, как всегда, держит ситуацию под контролем.
Но самое удивительное – почему Жак Некер проявляет столь непосредственный интерес к тому, кто именно примет участие в показе весенней коллекции Ломбарды? Идея использовать никому не известных манекенщиц принадлежит именно ему. А теперь он еще и требует держать его в курсе того, как идут переговоры.
И в Нью-Йорк послали именно ее, Габриэль д’Анжель, лицо в «ГН» значительное, хотя ее миссию мог с успехом выполнить любой стилист.
За двадцать лет работы в «ГН» Габриэль д’Анжель прошла путь от машинистки до помощницы самого Некера, решающей все административные вопросы, и добилась она этого благодаря своему уму, проницательности и трудолюбию. К сорока годам она достигла прекрасной формы, выглядела безупречно как и должна выглядеть женщина, на которой не лежит бремя семейных забот и которая преуспела в карьере. Она получила доступ в круг самых известных модельеров Парижа и принадлежала к самым высокооплачиваемым сотрудникам «ГН». Неуверенность не покидала ее. Габриэль так до конца и не могла представить себе, что же будет показывать Ломбарди. Но одно неизменное убеждение успокаивало Габриэль: она знала, что и на этот раз ее знания и опыт помогут ей сделать правильный выбор. Но, взглянув на себя в зеркало, поправив прядь своих блестящих идеально постриженных волос, мысленно одобрив безукоризненные линии нового серого костюма, она не почувствовала удовлетворения от своего почти совершенного вида.
* * *
Оставшись один, Некер встал и подошел к огромным окнам своего кабинета, расположенного на верхнем этаже здания «ГН» на авеню Монтень. Он смотрел на голубое январское небо и думал о том, что… Почему не трубят фанфары? Почему не реют праздничные флаги? Почему не цветут каштаны? В Париже должна быть весна!Слева виднелся окруженный деревьями Рон-Руан и Елисейские поля, справа, совсем неподалеку, бежала Сена, и в ее быстрых водах отражалась радостная голубизна неба. Прямо напротив сверкали купола Гран Пале и Пти Пале, за ними расстилались сады Тюильри, а дальше – Лувр.
Но красоты Парижа не могли унять его волнения. Надо прогуляться, отвлечься. Жак Некер сказал через интерком секретарше, что сегодня уже не вернется, сел в свой личный лифт и спустился вниз.
Минут пятнадцать он шел куда-то наугад и думал только об одном: Джастин приезжает! Он все еще не мог в это поверить, не мог себе представить, что это правда. Слова, это всего лишь слова. В голову лезли только идиотские мысли, например, о том, что все может сорваться. Самолет Джастин разобьется, или он сам попадет в автокатастрофу, так и не дождавшись ее приезда, или, в конце концов, настанет конец света. Огненная колесница, Судный день…
Но здравый смысл все-таки победил, и Некер решил, что, если он купит дочери какой-то подарок, сейчас же, немедленно купит нечто реальное и весомое, то, что можно потрогать руками, это поможет ему самому осознать происходящее, убедить себя в том, что через три дня она приедет.
Да, она никогда не отвечала на его письма, даже не читала их, но теперь-то она понимает, что они увидят друг друга, будут друг с другом говорить. И судьба не вправе отказать ему в этом. Едва узнав о ее существовании, а было это всего несколько месяцев назад, он с нетерпением ждал встречи с ней.
Он просто обязан сказать Джастин, что считает самым постыдным поступком своей жизни то, как он обошелся с ее матерью. Все тридцать четыре долгих года он проклинал себя за то, что бросил Хелену Лоринг. Им было тогда по девятнадцать лет, Нью-Йорк, студенческая жизнь, и вдруг она поняла, что беременна. Он в панике бежал, бежал в Швейцарию, оставил Хелену одну-одинешеньку. И трусость его непростительна. Наказание было тяжким, но он заслуживал и большего. В самые мрачные моменты он думал о том, что его жена, бедняжка Николь, не могла родить именно потому, что ее, женщину, которой он был верен до самой ее смерти, не миновала кара, уготованная ему.
Жак Некер никогда не был человеком религиозным и полагался лишь на то, в чем сам мог убедиться. Но теперь он взывал к тому самому господу, в которого не верил. «Прошу тебя, – молился он, – сделай так, чтобы дочь моя была снисходительна ко мне. О прощении не прошу – я недостоин его. Хочу я лишь одного – узнать ее. Она – единственное дитя, которое мне было суждено иметь. Так позволь же мне быть с ней рядом, видеть ее лицо, слышать ее смех».
У него были фотографии Джастин, множество альбомов, которые он рассматривал каждый вечер, но он не знал о ней ничего, кроме того, что она выросла, преуспела в бизнесе и никогда не была замужем. Он даже не знал, была ли Джастин счастлива, но почему-то именно на этот вопрос он больше всего хотел получить ответ.
Он шел, не замечая ничего вокруг, и женщины с любопытством оборачивались на высокого блондина с седеющими висками и задумчивыми голубыми глазами. И каждая думала: не француз, это точно. Судя по покрою костюма и ботинкам – англичанин. А может, норвежец или швед? Или богатый американец? Вряд ли. Слишком уж уверенно он себя чувствует в толкотне парижских улиц, здесь ему все знакомо – даже на витрины не смотрит. Но наверняка это человек значительный, о знакомстве с таким можно только мечтать, или даже знаменитый, лицо у него как будто знакомое.
Некер огляделся и понял, что дошел до рю де Монсо, почти до самого парка Монсо. «Отлично», – подумал он и направился к роскошному особняку с зашторенными окнами, у дверей которого висела скромная медная табличка: «Кремер и сыновья».
– Мсье Филипп дома? – спросил он у слуги, открывшего дверь.
– Разумеется, мсье Некер. Мсье Лоран и мсье Оливье тоже здесь.
– Прекрасно.
И отец, и оба сына были торговцами французской мебелью, их фирма была известна в мире. И все, что они выставляли у себя, было только высшего качества.
Занимались они антиквариатом, и предлагаемый ими товар был не только подлинным и в отменном состоянии, нет, это были истинные произведения искусства той степени безупречности, какая встречается лишь в бриллиантах чистой воды. Но неужто кто-то может предпочесть горстку камешков паре шкафчиков работы самого Буля за двадцать миллионов долларов, которые принадлежали когда-то королям Франции?
– Рад вас видеть, Жак, – сказал, входя в приемную, Филипп Кремер, быстроглазый, круглолицый человечек с обворожительной улыбкой и кустистыми бровями. Его дед, Люсьен Кремер, открыл свое дело в 1875 году. – Позвольте мне предложить вам что-нибудь выпить.
– Нет-нет, Филипп, благодарю вас. Вы же знаете, я никогда не отказываюсь. Но сегодня у меня к вам серьезное дело, а поболтаем как-нибудь в другой раз.
– В другой раз? Ну что ж, в другой так в другой. Постараюсь вам помочь, Жак, хотя, признаюсь, мне будет нелегко. Сами знаете – для нас беседа с клиентом – это самая приятная часть работы. А дело действительно серьезное?
– Подарок даме.
– Вот как! – Он на мгновение задумался. – Это действительно серьезно. Начнем осмотр?
– Да, пожалуй. – И Некер быстрым шагом направился в один из залов. Ориентировался он здесь отлично, потому что давно собирал антикварную мебель. Оба поколения Кремеров и работали, и жили в этом особняке. Они занимали четыре квартиры с двумя лифтами и бассейном, а их изумительный товар был выставлен в девяти огромных залах.
– Вас интересует семнадцатый век или восемнадцатый, друг мой? – осведомился Филипп.
– Еще не знаю. Пойму, когда увижу, – рассеянно отозвался Некер, протискиваясь между инкрустированным секретером времен Людовика XV и позолоченным креслом из Версаля, чтобы получше рассмотреть часы, вставленные в отделанную бронзой вазу зеленого китайского фарфора.
– Может быть, что-нибудь небольшое? – предложил Кремер. – Для подарка лучше подходит какая-нибудь безделица. Мебель требует соответствующего места. Или вы можете предположить, куда ее поставят?
– Да-да, вы правы, – рассеянно согласился Некер, продолжая осматривать подсвечники, чернильные приборы, вазы, шкатулки, табакерки. Но нет, того, что ему было нужно, он не находил. На минуту он остановился около лиможского сервиза для шоколада, окинул взглядом картины, гравюры и бра, висевшие по стенам. Он шел по залам, где каждая вещь была сделана не позже 1799 года, находил многое из того, чем соблазнился бы сам, но ничего подходящего для Джастин найти не мог.
Кремер, с трудом сдерживая любопытство, следовал за ним в почтительном молчании. Неужели это тот самый Жак Некер, который мог возвращаться раз пять-шесть, часами осматривая тот или иной предмет, сосредоточенно и внимательно, как это делает истинный знаток и коллекционер, прежде чем решался его приобрести. Сегодня он походил на ребенка, который бродит по магазину игрушек не в силах решить, на чем остановить выбор. Он уже отверг штук сто разных редкостей, которые была бы счастлива иметь любая женщина.
– Ага! – воскликнул наконец Некер и остановился. – Вот оно! Я знал, что найду у вас то, что надо. – И он указал на небольшой письменный столик, который, казалось, влетел сюда по воздуху. Он был невообразимо изящен и столь же невообразимо живописен, украшенный везде, где только возможно, так что почти не видно было его богатой резьбы. Столешница и передние панели выдвижных ящичков были отделаны медальонами севрского фарфора, расписанными букетами и гирляндами цветов в пастельных розово-голубовато-зеленых тонах. – Он ей подойдет, это ее цвета.
Кремер задумчиво смотрел на столик, который был куплен им совсем недавно на женевском аукционе. Это был bonheur-du-jour, письменный столик середины восемнадцатого века, сделанный незадолго до смерти его первой владелицы, мадам де Помпадур, и являвший собой отменный образчик мебели, созданный в то время, когда лучшие краснодеревщики Франции старались угодить изысканному вкусу маркизы, которая столь долго владела сердцем Людовика XV.
– Да! – восторженно воскликнул Некер, любовно оглаживая столик. – И как раз нужного размера. Он так невелик, что поместится где угодно. Филипп, не могли бы вы доставить его немедленно? Я сейчас запишу имя и адрес. Он должен быть отправлен самолетом в Нью-Йорк, разумеется, с курьером. Сумеете организовать? Отлично. У вас найдется чистая карточка? Отлично, благодарю вас. – Он на мгновение задумался, потом написал несколько слов и положил карточку в средний ящик. – А теперь прошу меня извинить, но мне надо вернуться в офис. – Некер поспешно пожал Кремеру руку и поспешил удалиться.
Услышав, как хлопнула за ним входная дверь, Кремер вдруг понял, что его старый приятель даже не поинтересовался ценой своего приобретения. А этот столик мог доставить ему много приятных минут – Филипп тут же представил себе, как рассказывал бы его историю своим постоянным клиентам, которые наверняка бы им восторгались, но по здравом размышлении, пожалуй, решили бы, что вещь столь небольшая, хоть и изысканная, не стоит тех миллионов, которые за нее просят. Эта жемчужина появилась в его салоне только пару дней назад, никто в Париже ее еще не видел, а она уже продана! Да еще в Нью-Йорк! Конечно, он всегда говорил, что, покупая лучшее, вкладываешь деньги удачно, сколько бы это лучшее ни стоило, но – увы! – в необходимости этим торговать есть свои неудобства. Он чувствовал себя так, будто у него увели из-под носа красавицу, с которой он только что познакомился.
Зато как приятно видеть своего старого друга безумно влюбленным!
3
Джастин поручила мне собрать всех трех девушек, чтобы мы могли сообщить им сногсшибательную новость, но я еще минут десять не могла двинуться с места и так и стояла посреди своего кабинета, ловила ртом воздух и словно молитву повторяла «Карамба!», пытаясь прийти в себя. Да, преподнесла мне Джастин сюрпризик! В конце концов я взяла себя в руки и дала указания диспетчерам, которые к тому времени уже сидели у своих компьютеров.
Как только Эйприл, Тинкер и Джордан освободятся, немедленно доставить их в офис, послать за ними такси, велела я, стараясь говорить обычным деловым тоном, так что никому и в голову не пришло спрашивать меня, к чему такая спешка. А мне самой казалось, что я наблюдаю за происходящим словно через кисейную занавеску, что я смотрю пьесу и агентство со всеми служащими – на сцене, а я сижу одна-одинешенька в зрительном зале.
Да, я пыталась усвоить, что Джастин – дочь Некера, до меня таки дошло, что раз она сама об этом сказала, то это правда, но осознать это я не могла никак. Я не испытывала ни удивления, ни обычного любопытства касательно того, давно ли и как она об этом узнала. Новость меня так ошеломила, что для других эмоций в моей душе просто не было места.
Я на автопилоте просуществовала до того момента, когда все три девушки собрались наконец в кабинете Джастин. Вид у них был озадаченный, потому что то, что их забрали после работы и доставили обратно в агентство, было случаем беспрецедентным. Увидев, что мы обе их поджидаем, они стали судорожно соображать, что же они такого натворили. Но Джастин не стала держать их в неведении.
– Тинкер, Эйприл и Джордан! Вас троих отобрали для участия в показе парижской коллекции Ломбарди, – сообщила она, изобразив на своем лице широченную улыбку. – Примите наши поздравления! Мы все гордимся вами.
Они исполнили все, что полагается при получении титула «Мисс Америка» или, к примеру, «Мисс Тяжеловес», – стали друг друга обнимать, целовать, визжать и прыгать, непрерывно крича при этом: «Не могу поверить!» и так далее. А Джастин сидела и безучастно ждала, пока я приведу их в чувство.
– Дамы! Прошу вас сесть и выслушать меня! – заорала я. Обычно моделей называют девочками, но я при каждом удобном случае называю их дамами, чтобы напомнить им, что есть еще и огромный мир вокруг. – Итак, дамы, мы не будем сейчас утомлять вас подробностями, но беспокоиться вам не о чем – Джастин будет в Париже с вами. Вы улетаете через три дня, так что у вас будет две недели на знакомство с городом и с работой у Ломбарди. Известите своих домашних и не забудьте взять с собой теплые вещи. С настоящего момента вам запрещается покидать Нью-Йорк и даже ходить на свидания. Учтите, я говорю совершенно серьезно!
Я пристально смотрела на них, ожидая, что кто-то из них начнет сокрушаться и умолять дать возможность проститься с мамочкой или с возлюбленным, но – улыбки не погасли, слезки на глаза не навернулись. «Какими бы резонами Некер ни руководствовался, но выбрал он на редкость честолюбивых девушек», – подумала я, стараясь не встретиться взглядом с мрачно и холодно наблюдавшей за происходящим Джастин.
– Вещи собрала? – осведомилась я. – Завтра ведь улетаешь. – Эти несколько дней она меня избегала, хоть и могла бы уж догадаться, что я не стану у нее ничего выпытывать. И я с трепетом ждала, когда же она отправится в Париж и развяжется с этим делом. Не может же она вечно прятаться от Некера, тем более, вполне вероятно, что он вовсе не такое чудовище, каким она его себе представляет. Честно говоря, в глубине души я надеялась, что она переменит свое отношение к старику папашке. Неужто человек, который затеял многомиллионное предприятие только для того, чтобы взглянуть на свою дочурку, может оказаться полным негодяем?
Войдя в ее кабинет и почувствовав, что атмосфера немного разрядилась, я решила, что Джастин действительно угомонилась. «Подружка моя приходит в норму», – подумала я, взглянув на нее.
– У меня для тебя сюрприз! – сообщила Джастин и расплылась в улыбке, какой я у нее не видела с тех пор, как позвонила Габриэль.
– Ой, Джастин, только не это! Я получила достаточно сюрпризов на весь 1994 год, а ведь идет только первая его неделя.
– Ты улетаешь в Париж, Фрэнки. Завтра.
– Ты же прекрасно знаешь, что я не могу лететь с тобой и держать тебя за руку. Кому-то надо и за агентством присматривать.
– Можешь не волноваться, я здесь отлично со всем справлюсь, – ответила она с мерзкой улыбочкой.
– Ты не можешь не ехать!
– Это кто так решил?
Я стала приводить всевозможные доводы, и приводила их до тех пор, пока не поняла, что мне ее не переубедить. Действительно, в том, что касалось самой Джастин, она и вправду была обманута, причем низко, так что Некеру она не должна ровным счетом ничего. К чести ее должна отметить, что она одарила меня двумя чемоданами, набитыми туалетами от Донны Каран, выбранными ею лично специально для меня и необходимыми, по ее мнению, в путешествии, во время которого мне предстоит быть дуэньей наших девочек. Видно, мои наряды отставной балерины, которые так долго терпела Джастин, никак не подходили представителю солидного агентства, были недостаточно, как она тактично выразилась, «взрослыми». Будто я никогда не догадывалась, что мой стиль ее не устраивает!
«Так что тебе остается только собрать дома свою косметичку», – радостно сообщила она. А как мне объяснить все Некеру? Очень просто. Когда мы уже вылетим, она пошлет д’Анжель факс, в котором известит о постигшей ее тяжелой болезни, из-за которой она оказалась вынужденной заменить себя мной. Всем известно, что при воспалении среднего уха летать категорически запрещается, в этом ее уверил ее личный врач, с которым она проконсультировалась.
И что я могла на это ответить? Начнем с того, что Джастин – моя начальница и я не могу ослушаться ее приказа. Кроме того, поняв, что ничего поделать нельзя, можно легко убедить себя в том, что поездка в Париж может оказаться повеселее рутинной работы в Нью-Йорке. Так что прошу меня понять, но я почти простила Джастин еще до того, как она закончила свои объяснения. Да еще эти чемоданы… С той секунды, как я о них узнала, меня стало разбирать любопытство. А вдруг одежда от Донны Каран даст мне новый стимул, которого у меня давно уже не было в моих вечных леггинсах и шерстяных рейтузах? Наверное, только скупость мешала мне самой обзавестись новым гардеробом. А теперь я вроде как и ни при чем.
И почему это меня бесит именно Пол Митчелл, который всего-то хочет зашибить деньгу, продавая всякие салонные примочки, которые, к примеру, якобы облегчают расчесывание волос (слушай, Пол, ты о гребенках вообще слыхал?), а отнюдь не невинные этюды Хельмута Ньютона, где перевозбужденные доберманы наскакивают на девушек в «Шанели», которые вызывают у меня лишь понимающую улыбку?
Раз в месяц я чувствую себя обязанной просмотреть все свежие журналы, наши и иностранные (поверите ли, итальянский «Вог», добравшись до Нью-Йорка, стоит уже тридцать три доллара!), и выискиваю все фото наших девушек, работающих в Европе. С этим справилась бы любая из диспетчеров, но я предпочитаю делать это сама – так я всегда в курсе того, что нового у европейских стилистов-визажистов, а они посмелее наших нью-йоркских.
Но это был день борьбы с Полом Митчеллом.
По причинам, которые я изложу позже, ни одна из моделей не будит во мне комплекса неполноценности, но одна реклама Митчелла – и я как с цепи срываюсь. Не могу удержаться – мчусь домой и проверяю, может ли моя грива хоть отдаленно напоминать струящуюся волну. А волосы у меня длинные, по пояс. Каштановые, совсем немного в рыжину, но никакого сходства с бриллиантами, не мерцают, и все тут, правда, выполняют возложенную на них функцию – укрывают голову и, кроме того, служат мне утешением с тех пор, как я перестала танцевать. Ухаживаю я за ними, не призывая на помощь «элементы Земли», мне годится обычный детский шампунь.
Убедившись, что волосы у меня не «от Пола Митчелла», я не задерживаюсь у зеркала. Мне и без зеркала известно, что нос у меня в папочку – итальянский, являющийся самой заметной частью моего лица, тонкий, длинный, с горбинкой, – одним словом, аристократический в европейском понимании этого слова. Нос, перед богом и людьми, почти а-ля Софи Лорен, текстовик Пола Митчелла вынужден был бы признать хотя бы это. А глаза у меня карие, в маму, вот они-то как раз мерцающие, не в пример волосам.
Но на главном вопросе Пола Митчелла, живет ли мое лицо «в Гармонии со светом» (Пол, детка, мы обычно пишем «гармонию» с маленькой буквы), я прокалываюсь. Откуда, черт подери, мне это знать? Я обычно смотрю в зеркало при искусственном освещении, а не при солнечном свете, а «гармония» – слово само по себе нейтральное. Я никогда его не слышала применительно к себе. «Обрати внимание на Фрэнки, парень: на редкость гармоничная штучка!» Нет, ничего подобного и близко не было.
Женщины не из мира моделей часто спрашивают у меня, не действует ли на меня «удручающе» то, что я столько времени провожу среди признанных красоток. Они не имеют в виду ничего оскорбительного, просто пытаются поставить себя на мое место. Дело все в том, что с шести до двадцати лет, то есть тогда, когда формируется личность, я танцевала, и за эти годы поняла манекенщиц так, как их не может понять практически ни одна женщина. Будучи танцовщицей, я, как и любая состоявшаяся модель, с ходу проходила все испытания на «ура». Я тоже была рождена «созданной, чтобы стать совершенством». Господи, я ведь прекрасно помню, что это значит – достигать всего, что нужно, без малейших усилий.
Когда мне было семнадцать и я была в последнем классе, меня приняли на танцевальное отделение в Джуллиард. Нас было меньше ста, отобранных из тысяч претендентов. И тогда я узнала, что у меня идеальная для современной танцовщицы фигура: отменно длинные руки-ноги, природная выворотность, удивительно сильная спина и потрясающая гибкость. Кроме того, у меня на редкость подходящие глаза – огромные и широко поставленные. Можете считать меня нескромной, но три года в Джуллиарде меня просто распирало от незаслуженной гордости.
Так что – нет, если меня спрашивают, что я испытываю, общаясь с моделями, могу сказать, что я всеми клеточками своего дивного тела чувствую, что, если девушка родилась именно с тем, что необходимо ей для работы, значит, ей просто улыбнулась удача, вот и все. Мне ведь отлично известно, что модели не сами создали то сочетание всех необходимых и волшебных качеств, при помощи которых они могут заворожить весь мир.
Я придерживаюсь той теории, по которой, когда дитя рождается, к его колыбели слетаются феи, те, кто отвечает за безупречную кожу и длинные ноги, те, кто распределяет пухлые губки и точеные носики, феи огромных глаз и нежных овалов, красивых рук и тонких талий. Очень-очень редко, примерно один раз на десять миллионов, все до одной, за частым исключением феи ровных зубов, решают одарить своими дарами одну и ту же девочку, часть из этих благословенных созданий растет в благополучном западном мире, и некоторые из них решают стать моделями. В этом нет ничего сверхъестественного, просто именно так, наугад, работают природа и феи.
Как только Эйприл, Тинкер и Джордан освободятся, немедленно доставить их в офис, послать за ними такси, велела я, стараясь говорить обычным деловым тоном, так что никому и в голову не пришло спрашивать меня, к чему такая спешка. А мне самой казалось, что я наблюдаю за происходящим словно через кисейную занавеску, что я смотрю пьесу и агентство со всеми служащими – на сцене, а я сижу одна-одинешенька в зрительном зале.
Да, я пыталась усвоить, что Джастин – дочь Некера, до меня таки дошло, что раз она сама об этом сказала, то это правда, но осознать это я не могла никак. Я не испытывала ни удивления, ни обычного любопытства касательно того, давно ли и как она об этом узнала. Новость меня так ошеломила, что для других эмоций в моей душе просто не было места.
Я на автопилоте просуществовала до того момента, когда все три девушки собрались наконец в кабинете Джастин. Вид у них был озадаченный, потому что то, что их забрали после работы и доставили обратно в агентство, было случаем беспрецедентным. Увидев, что мы обе их поджидаем, они стали судорожно соображать, что же они такого натворили. Но Джастин не стала держать их в неведении.
– Тинкер, Эйприл и Джордан! Вас троих отобрали для участия в показе парижской коллекции Ломбарди, – сообщила она, изобразив на своем лице широченную улыбку. – Примите наши поздравления! Мы все гордимся вами.
Они исполнили все, что полагается при получении титула «Мисс Америка» или, к примеру, «Мисс Тяжеловес», – стали друг друга обнимать, целовать, визжать и прыгать, непрерывно крича при этом: «Не могу поверить!» и так далее. А Джастин сидела и безучастно ждала, пока я приведу их в чувство.
– Дамы! Прошу вас сесть и выслушать меня! – заорала я. Обычно моделей называют девочками, но я при каждом удобном случае называю их дамами, чтобы напомнить им, что есть еще и огромный мир вокруг. – Итак, дамы, мы не будем сейчас утомлять вас подробностями, но беспокоиться вам не о чем – Джастин будет в Париже с вами. Вы улетаете через три дня, так что у вас будет две недели на знакомство с городом и с работой у Ломбарди. Известите своих домашних и не забудьте взять с собой теплые вещи. С настоящего момента вам запрещается покидать Нью-Йорк и даже ходить на свидания. Учтите, я говорю совершенно серьезно!
Я пристально смотрела на них, ожидая, что кто-то из них начнет сокрушаться и умолять дать возможность проститься с мамочкой или с возлюбленным, но – улыбки не погасли, слезки на глаза не навернулись. «Какими бы резонами Некер ни руководствовался, но выбрал он на редкость честолюбивых девушек», – подумала я, стараясь не встретиться взглядом с мрачно и холодно наблюдавшей за происходящим Джастин.
* * *
Прошлым вечером Джастин вызвала меня к себе.– Вещи собрала? – осведомилась я. – Завтра ведь улетаешь. – Эти несколько дней она меня избегала, хоть и могла бы уж догадаться, что я не стану у нее ничего выпытывать. И я с трепетом ждала, когда же она отправится в Париж и развяжется с этим делом. Не может же она вечно прятаться от Некера, тем более, вполне вероятно, что он вовсе не такое чудовище, каким она его себе представляет. Честно говоря, в глубине души я надеялась, что она переменит свое отношение к старику папашке. Неужто человек, который затеял многомиллионное предприятие только для того, чтобы взглянуть на свою дочурку, может оказаться полным негодяем?
Войдя в ее кабинет и почувствовав, что атмосфера немного разрядилась, я решила, что Джастин действительно угомонилась. «Подружка моя приходит в норму», – подумала я, взглянув на нее.
– У меня для тебя сюрприз! – сообщила Джастин и расплылась в улыбке, какой я у нее не видела с тех пор, как позвонила Габриэль.
– Ой, Джастин, только не это! Я получила достаточно сюрпризов на весь 1994 год, а ведь идет только первая его неделя.
– Ты улетаешь в Париж, Фрэнки. Завтра.
– Ты же прекрасно знаешь, что я не могу лететь с тобой и держать тебя за руку. Кому-то надо и за агентством присматривать.
– Можешь не волноваться, я здесь отлично со всем справлюсь, – ответила она с мерзкой улыбочкой.
– Ты не можешь не ехать!
– Это кто так решил?
Я стала приводить всевозможные доводы, и приводила их до тех пор, пока не поняла, что мне ее не переубедить. Действительно, в том, что касалось самой Джастин, она и вправду была обманута, причем низко, так что Некеру она не должна ровным счетом ничего. К чести ее должна отметить, что она одарила меня двумя чемоданами, набитыми туалетами от Донны Каран, выбранными ею лично специально для меня и необходимыми, по ее мнению, в путешествии, во время которого мне предстоит быть дуэньей наших девочек. Видно, мои наряды отставной балерины, которые так долго терпела Джастин, никак не подходили представителю солидного агентства, были недостаточно, как она тактично выразилась, «взрослыми». Будто я никогда не догадывалась, что мой стиль ее не устраивает!
«Так что тебе остается только собрать дома свою косметичку», – радостно сообщила она. А как мне объяснить все Некеру? Очень просто. Когда мы уже вылетим, она пошлет д’Анжель факс, в котором известит о постигшей ее тяжелой болезни, из-за которой она оказалась вынужденной заменить себя мной. Всем известно, что при воспалении среднего уха летать категорически запрещается, в этом ее уверил ее личный врач, с которым она проконсультировалась.
И что я могла на это ответить? Начнем с того, что Джастин – моя начальница и я не могу ослушаться ее приказа. Кроме того, поняв, что ничего поделать нельзя, можно легко убедить себя в том, что поездка в Париж может оказаться повеселее рутинной работы в Нью-Йорке. Так что прошу меня понять, но я почти простила Джастин еще до того, как она закончила свои объяснения. Да еще эти чемоданы… С той секунды, как я о них узнала, меня стало разбирать любопытство. А вдруг одежда от Донны Каран даст мне новый стимул, которого у меня давно уже не было в моих вечных леггинсах и шерстяных рейтузах? Наверное, только скупость мешала мне самой обзавестись новым гардеробом. А теперь я вроде как и ни при чем.
* * *
Штурман сообщил, что мы набрали высоту, я отложила в сторону номер «Аллюра», который листала до этого, откинулась в кресле, прикрыла глаза и стала размышлять о том, как же сильно я ненавижу Пола Митчелла. Не знаю, существует ли человек по имени Джон Пол Митчелл на самом деле, но если да, то я уж как-нибудь его повстречаю и засвечу ему между глаз. Знаете эти рекламные фотографии его продукции, где волосы у девушки развеваются так, как они просто физически не могут развеваться? Волосы, которые хочется съесть как конфетку или намотать на руку и вырвать с корнем. А текст! Ну кто такие тексты пишет? «Волосы, струящиеся волной… Живущие в Гармонии со светом, мерцающие во тьме… Волосы, напоенные силами Земли… Только Пол Митчелл поможет вам в этом…» Слушайте, а ваши волосы мерцают во тьме? Они что, могут фосфоресцировать? И чем это они «напоены»?И почему это меня бесит именно Пол Митчелл, который всего-то хочет зашибить деньгу, продавая всякие салонные примочки, которые, к примеру, якобы облегчают расчесывание волос (слушай, Пол, ты о гребенках вообще слыхал?), а отнюдь не невинные этюды Хельмута Ньютона, где перевозбужденные доберманы наскакивают на девушек в «Шанели», которые вызывают у меня лишь понимающую улыбку?
Раз в месяц я чувствую себя обязанной просмотреть все свежие журналы, наши и иностранные (поверите ли, итальянский «Вог», добравшись до Нью-Йорка, стоит уже тридцать три доллара!), и выискиваю все фото наших девушек, работающих в Европе. С этим справилась бы любая из диспетчеров, но я предпочитаю делать это сама – так я всегда в курсе того, что нового у европейских стилистов-визажистов, а они посмелее наших нью-йоркских.
Но это был день борьбы с Полом Митчеллом.
По причинам, которые я изложу позже, ни одна из моделей не будит во мне комплекса неполноценности, но одна реклама Митчелла – и я как с цепи срываюсь. Не могу удержаться – мчусь домой и проверяю, может ли моя грива хоть отдаленно напоминать струящуюся волну. А волосы у меня длинные, по пояс. Каштановые, совсем немного в рыжину, но никакого сходства с бриллиантами, не мерцают, и все тут, правда, выполняют возложенную на них функцию – укрывают голову и, кроме того, служат мне утешением с тех пор, как я перестала танцевать. Ухаживаю я за ними, не призывая на помощь «элементы Земли», мне годится обычный детский шампунь.
Убедившись, что волосы у меня не «от Пола Митчелла», я не задерживаюсь у зеркала. Мне и без зеркала известно, что нос у меня в папочку – итальянский, являющийся самой заметной частью моего лица, тонкий, длинный, с горбинкой, – одним словом, аристократический в европейском понимании этого слова. Нос, перед богом и людьми, почти а-ля Софи Лорен, текстовик Пола Митчелла вынужден был бы признать хотя бы это. А глаза у меня карие, в маму, вот они-то как раз мерцающие, не в пример волосам.
Но на главном вопросе Пола Митчелла, живет ли мое лицо «в Гармонии со светом» (Пол, детка, мы обычно пишем «гармонию» с маленькой буквы), я прокалываюсь. Откуда, черт подери, мне это знать? Я обычно смотрю в зеркало при искусственном освещении, а не при солнечном свете, а «гармония» – слово само по себе нейтральное. Я никогда его не слышала применительно к себе. «Обрати внимание на Фрэнки, парень: на редкость гармоничная штучка!» Нет, ничего подобного и близко не было.
Женщины не из мира моделей часто спрашивают у меня, не действует ли на меня «удручающе» то, что я столько времени провожу среди признанных красоток. Они не имеют в виду ничего оскорбительного, просто пытаются поставить себя на мое место. Дело все в том, что с шести до двадцати лет, то есть тогда, когда формируется личность, я танцевала, и за эти годы поняла манекенщиц так, как их не может понять практически ни одна женщина. Будучи танцовщицей, я, как и любая состоявшаяся модель, с ходу проходила все испытания на «ура». Я тоже была рождена «созданной, чтобы стать совершенством». Господи, я ведь прекрасно помню, что это значит – достигать всего, что нужно, без малейших усилий.
Когда мне было семнадцать и я была в последнем классе, меня приняли на танцевальное отделение в Джуллиард. Нас было меньше ста, отобранных из тысяч претендентов. И тогда я узнала, что у меня идеальная для современной танцовщицы фигура: отменно длинные руки-ноги, природная выворотность, удивительно сильная спина и потрясающая гибкость. Кроме того, у меня на редкость подходящие глаза – огромные и широко поставленные. Можете считать меня нескромной, но три года в Джуллиарде меня просто распирало от незаслуженной гордости.
Так что – нет, если меня спрашивают, что я испытываю, общаясь с моделями, могу сказать, что я всеми клеточками своего дивного тела чувствую, что, если девушка родилась именно с тем, что необходимо ей для работы, значит, ей просто улыбнулась удача, вот и все. Мне ведь отлично известно, что модели не сами создали то сочетание всех необходимых и волшебных качеств, при помощи которых они могут заворожить весь мир.
Я придерживаюсь той теории, по которой, когда дитя рождается, к его колыбели слетаются феи, те, кто отвечает за безупречную кожу и длинные ноги, те, кто распределяет пухлые губки и точеные носики, феи огромных глаз и нежных овалов, красивых рук и тонких талий. Очень-очень редко, примерно один раз на десять миллионов, все до одной, за частым исключением феи ровных зубов, решают одарить своими дарами одну и ту же девочку, часть из этих благословенных созданий растет в благополучном западном мире, и некоторые из них решают стать моделями. В этом нет ничего сверхъестественного, просто именно так, наугад, работают природа и феи.