Крэнц Джудит. Я покорю Манхэттен

   – Нет, меня никто не посылал. Я сама так решила. И от своего решения не откажусь, – твердо отрезала Мэкси.
   – Не понимаю. Ведь у Эмбервиллов столько других изданий, кроме жалкого «Би-би». Я бы на твоем месте выбрала «Стиль».
   – Давай поговорим о модах в одежде, – предложила Мэкси. Джулия ей нравилась, но обнажать перед ней свою душу и удовлетворять ее любопытство она тем не менее не собиралась. Слишком много чувств тут сплелось, слишком сильна была ее любовь к отцу, чтобы объяснить это в нескольких словах.
   – Итальянских? Немецких? Или американских? – Глаза Джулии засверкали в предвкушении интересного разговора.
   – Ты покупаешь кофе, так что выбирай сама! – щедро предложила Мэкси.
   …В течение нескольких часов кряду Мэкси просидела в бывшем художественном отделе журнала, где на облезлом грязном линолеуме не осталось ничего, кроме трех поломанных стульев и двух больших столов в форме буквы «L», на которых раньше составлялись макеты. Ей было слышно, как в приемной Джулия отвечает время от времени на телефонные звонки и ведет переговоры с не слишком соблазнившимся пятьюдесятью долларами мусорщиком.
   Вооружившись фирменным блоктоном из желтой бумаги и целой коробкой шариковых ручек, Мэкси решила первым делом набросать проект совершенно нового журнала, большего и по объему и по воздействию на читателя, каким уготовано было стать ее «Бижутерии и бантам». Она намеревалась составить списки всего, что нуждалось в обновлении, и набросать несколько предварительных эскизов. Мэкси то мерила шагами кабинет, то выглядывала в окно, то снова садилась и подолгу смотрела на блокнот, то опять вставала и начинала свое хождение взад-вперед. Вдохновение явно куда-то улетучилось. Может, из-за убогого убранства, а может, из-за того, что в кафе, куда они с Джулией спустились, не оказалось ее любимого салата с тунцом и им пришлось довольствоваться сандвичами с ветчиной и сыром. Впрочем, в отсутствии вдохновения могли быть виноваты козни полнолуния или дьявольское влияние Сатурна. Скорей всего, это был не ее день. Но виной тут могли быть и Лукас со Шпилбергом: уж лучше бы Джулия ничего ей не рассказывала. Как только в голову ей приходила какая-нибудь мысль, она тут же отбрасывала ее прочь, стоило только взглянуть на нее их глазами, ведь они как бы составляли ядро тех читателей, кто остался верен журналу. И если ей суждено возродить его из пепла, то ее «Би-Би» должен завоевать сердца тысяч и тысяч новых Лукасов и Шпилбергов, где бы они ни находились. Сотни тысяч! Миллионы!
   – Господи Иисусе! – вслух воскликнула Мэкси.
   – Ты что-то сказала? – спросила появившаяся в дверях Джулия.
   – Мы ведь не наберем миллионы Лукасов и Шпилбергов, как ты считаешь?
   – Миллионы – нет. А вот по одному, по крайней мере среди твоих подписчиков, наскребем.
   – Пойду прошвырнусь, Джулия. Когда ходишь, лучше думается.
   – Погода сейчас отличная, – отреагировала Джулия, со значением поглядев на девственно чистый блокнот. – Кислород стимулирует мозг.
   – Тогда до завтра, – проговорила Мэкси, вставая.
   Лимузин с Эли поджидал ее внизу.
   – В центр вселенной, Эли! – бросила Мэкси, и Эли, по своему обыкновению нарушая правила, помчался к углу Бродвея и Пятьдесят седьмой улицы.
   – Когда я вам сегодня нужен, мисс Эмбервилл? – осведомился он затормозив и распахивая перед ней дверь машины.
   – Не знаю. Приезжайте где-нибудь к шести.
   Мэкси быстро зашагала по Пятой авеню, глубоко и с наслаждением вдыхая бодрящий сентябрьский воздух вечно делового Манхэттена. Ее снова, в который уж раз, охватило ощущение канатоходца, идущего по натянутой между крышами небоскребов проволоке. Она любила ни с чем не сравнимую напряженность жизни в этой островной метрополии, расположенной, казалось, на вершине активного вулкана.
   – «Я покорю Манхэттен, и Бронкс, и остров Стэтен», – напевала Мэкси, хотя давным-давно узнала, что песня, которой обучил ее отец, была переделана им, чтобы полнее выразить его решимость во что бы то ни стало преуспеть в этой жизни, а на самом деле начальные слова звучат по-иному: «И будет наш Манхэттен…»
   Еще никогда Пятая авеню не казалась ей столь широкой и яркой, как теперь – после кошмарных часов, проведенных в новом офисе; никогда еще бурлящая вокруг людская толчея не представлялась столь восхитительной и не поражала своим разнообразием, которое так контрастировало с бесплодным сидением – один на один с опостылевшим желтым блокнотом. Здесь каждый стремится к какой-нибудь цели, у каждого была своя причина находиться именно здесь, в этом месте, на этой улице и в этот час.
   Чего, напряженно думала Мэкси, все они хотят? Хотение – основная черта нью-йоркца. Она, например, твердо знает, чего хочет. Превратить «Би-Би» в журнал, успех которого должен стать оглушающим. Должен… С неожиданной для самой себя ясностью Мэкси поняла, что этого нельзя добиться. Из «Бижутерии и бантов» ничего путного не получится. Это уж точно. Без всяких «поживем-увидим». На него просто нет спроса. И это в городе, где спрос есть на все. Но не на журнал, составленный в основном из статей, пусть отлично написанных, но посвященных всего лишь тайнам ручной вышивки на роскошных, по три тысячи долларов за штуку, платьях от Джулно, оборкам на блузках от Принца или описанию блесток Линды Эванс. Наверняка в Манхэттене найдется рынок для журналов, рассчитанных на тех, кто пользуется контактными линзами, или на левшей, даже на коллекционеров бус, если на то пошло. Правда, это были бы всего лишь небольшие журналы. А тратить свою энергию на небольшие издания Мэкси не собиралась.
   Значит, про отделку надо забыть, подумала она. Необходимо найти для своего журнала другое лицо, изменить его, как бы это сказать, концепцию. Да, ей нужна именно новая концепция, решила Мэкси, почти вальсируя в толпе, заполнявшей Пятую авеню. В своем красном мини, с улыбкой, играющей на губах безупречной формы, она не могла не обращать на себя восхищенных взглядов прохожих. Новая концепция. Свежая, оригинальная идея – вот ее спасение! И больше ничего не надо…
   Когда Эли позвонит ей вечером, она скажет ему, что завтра утром он должен объехать все газетные киоски Манхэттена и купить по одному экземпляру всех журналов. Прежде чем изобретать свой журнал, первым делом надо узнать продукцию журнального рынка.
 
   – Ма, – с мягким укором произнесла Анжелика, – ну когда ты перестанешь себя мучить? Я больше уже не могу.
   – Такое уж мне дерьмо досталось, детка.
   – Ма, по-моему, неприлично употреблять такие выражения в разговоре с маленькой девочкой.
   – Для приличий у меня сейчас нет времени. Хочешь, чтоб с тобой сюсюкали, поищи себе кого-нибудь другого. Я работаю.
   – Послушай, ма, зачем ты все время это мне говоришь?
   – Затем. И хватит хныкать… У других девочек матери работают – и ничего страшного.
   – Матери работают! – взорвалась Анжелика. – Да ты же стала ненормальной, прямо робот какой-то сумасшедший!
   – Иди поиграй в «Счастливый случай».
   – Я серьезно, ма. Ты уже три дня сидишь взаперти с этими журналами, ничего не ешь, читаешь до упаду, а во сне скрежещешь зубами…
   – А ты откуда знаешь?
   – Да вчера вечером ты свалилась прямо на кипу своих журналов. И я сама слышала скрежет.
   – Ничего, небольшой стресс, Анжелика, это нормальное явление.
   – Но ты же всегда избегала стрессов, ты их ненавидишь. Кончай, ма!
   – Стрессы – это часть человеческой жизни, детка, разве тебе это неизвестно? Может, ты еще слишком молода, но если верить тому, что я читала, все наши женщины живут в условиях невыносимого стресса. И он становится все сильнее и сильнее с каждой минутой, даже пока мы сидим здесь и тратим время на разговоры. А сейчас уходи и не мешай мне работать.
   – Учти, ма, я позвоню Тоби, и мы определим тебя в психиатрическую больницу.
   – Для этого нужно заключение трех врачей, а врачи, чтобы ты знала, заняты тем, что строчат в журналы статьи про стресс, поэтому вы никого не найдете, кто бы стал тратить на меня время. Но попытка – не пытка…
   С трудом сложив по частям свое долговязое тело, Анжелика наконец присела на пол рядом с Мэкси, как бы прикрывая ее собой. Три дня назад, когда Эли появился в квартире с первой пачкой журналов, ее мать бросилась к ним, как ребенок, горящий желанием поскорей узнать, какие подарки ему подарили на Рождество. Она устроилась у себя в новой библиотеке со светло-серыми зеркальными стенами, вдоль которых тянулись бесконечные ряды заставленных книгами полок, и большими креслами, обтянутыми мягкой белой кожей. Мэкси открывала каждый из номеров с предвкушением чего-то необыкновенного, жадно листая страницу за страницей – от корки до корки. Покончив с очередным журналом, она подкладывала его к соответствующей стопке, которые начинали расти вокруг нее. Эли между тем все приносил и приносил новые пачки – и стопки все росли и росли.
   Постепенно первые радостные ожидания сменились подавленностью. К обеду она выглядела несколько отчаявшейся, а к концу дня ее охватила уже настоящая ярость – и теперь ярость эта достигла, кажется, новых высот. Журналы все еще продолжали поступать, и рассыпавшиеся стопки заполнили помещение библиотеки, кроме пространства у дальней стены под окном. При этом часть журналов тут же отправлялась обратно с изрядно уставшим Эли: журналы для мужчин, спортивные, специализированные издания – по компьютерной технике, для автолюбителей, меломанов, а также еженедельники, посвященные политике, кино, «мыльной опере», гомосексуализму, аэронавтике и бизнесу.
   На третий день Мэкси расчистила для себя место на красно-белом ковре ручной работы и сидела там, скрестив ноги, в окружении журнальных стен.
   – Пока что мне еще не попадался журнал для лесбиянок, – задумчиво произнесла она совершенно выпотрошенным голосом.
   – Ма, ты что, хочешь сама такой издавать?
   – Может, только для него и остался рынок у нас на Манхэттене.
   – Ты думаешь, лесбиянки станут покупать его в киосках? – удивилась Анжелика.
   В этот момент она услышала, как открылась входная дверь. Наверняка, подумала Мэкси, опять Эли с новой партией этих треклятых журналов: судя по походке, вошедший был мужчина.
   – В стране, где пятьдесят девять миллионов одиноких и такой журнал, как «Невеста», по словам редактора, читают больше трех миллионов человек, лесбиянок должно набраться достаточно, чтобы обеспечить нам тираж, – ответила Мэкси, стараясь говорить как можно рассудительнее и мягче.
   Обе они, сидя на ковре, были так погружены в изучение журнальных дел, что не заметили, как в дверях библиотеки выросла фигура мужчины, остановившегося в небрежной позе, опершись о косяк. Насмешливый наклон головы, выдававшийся вперед подбородок, скептическое выражение глаз, определенно воинственный вид светло-пепельных волос, которые стояли на голове ежиком, – все это выдавало в пришельце человека, глядевшего на окружающий мир с известной долей презрения. Одет он был во все кожаное, такое потертое и ветхое, что, казалось, оно вот-вот рассыплется на куски; с шеи свешивались три дорогих фотоаппарата фирмы «Никон». С улыбкой, одновременно понимающей и нежной, взирал он на сидевших внизу Мэкси и Анжелику: обе казались ему явно забавными, и к обеим он, кажется, испытывает расположение (чувство, которое в его душе вызывали явно весьма немногие люди).
   – Могу ли я, леди, предложить вам подписаться на «Жизнь подростка»? – тихо произнес он.
   – Джастин! – воскликнула Мэкси, вскакивая с ковра и устремляясь навстречу объятиям брата, не обращая ни малейшего внимания на рассыпавшиеся журнальные стопки. – Негодяй, где ты, хрен тебя дери, болтался целый год, говнюк ты чертов, дорогуля мой милый?
   – Ну-ка, дай мне самой с ним разобраться! – завопила Анжелика и, крепко обхватив дядю, попыталась взобраться по нему, как это делают обезьяны: именно так она поступала в детстве, но теперь попытка чуть не закончилась падением Джастина под тяжестью повзрослевшей племянницы. К счастью, он все же сумел вовремя высвободиться из цепких рук и сам обнял за плечи оба что-то лопотавших существа, пребывавших в радостном возбуждении.
   – Дайте мне вас как следует рассмотреть! – скомандовал он, и они тут же притихли, повинуясь его голосу. – Что ж, по-прежнему самые лучшие в королевстве, – произнес он после нескольких секунд молчания, внимательно изучив сестру и племянницу.
   Его темно-серые глаза не упустили при этом ничего, а что касается мыслей, то их он по обыкновению держал при себе.
 
   Вскоре после неожиданной и страшной кончины Зэкари Джастин снялся с места, не сказав никому из семьи ни слова, куда и зачем он идет. Подобные исчезновения, впрочем, случались с ним и прежде. Он пропадал по целым месяцам, и первый раз это произошло, когда ему исполнилось пятнадцать, так что Эмбервиллы имели достаточно времени, чтобы привыкнуть к его уходам и приходам. Исчезая, он никогда не писал писем и не звонил, но время от времени в печати веером появлялись фотографии с подписью «Джастин». Фотографии, присланные с малюсеньких островков, столь удаленных, что об их существовании не имел понятия ни один из агентов бюро путешествий; с горных вершин, столь неисследованных, что у них даже не было названия; из джунглей, которые не значились на большинстве географических карт. Среди них были фото серфистов у берегов Австралии, бразильских трансвеститов в Булонском лесу, зрителей на королевской трибуне на скачках в Аскоте. Словом, самые разные. Их не связывало ничто, кроме разве что неожиданного ракурса съемки. Ракурса, за которым скрывался парадоксальный ум фотографа, запечатлевший то, мимо чего потом не в состоянии был пройти ни один из читателей, несмотря на то что, казалось, все необычное, что можно сфотографировать, давным-давно сфотографировано.
   Последнее его «путешествие», как называли в семье джастинские отлучки, было, однако, более длительным, чем предыдущие, а фотографий в прессе почти не появлялось, но никто особенно не беспокоился, считая Джастина как всегда неуязвимым.
   Подростком Джастин был застенчив и вечно чувствовал себя не в своей тарелке – нервный, неуклюжий, он всячески стремился избегать людского внимания. В двенадцать лет он неожиданно увлекся военным искусством и борьбой, изнуряя себя безжалостными тренировками, напоминавшими Лили собственную одержимость балетом. Мало-помалу в самой выправке Джастина, даже когда он просто стоял на месте, стало появляться что-то угрожающее. Все то, что прежде казалось в нем расплывчатым и чужим, как бы собралось в единый тугой узел, свидетельствовавший о силе и скорости, доступных теперь его телу. Он невольно заставлял окружающих считаться с собой: его ловкость и сила были исполнены неизъяснимой грации, и в свои двадцать четыре года при среднем росте Джастин выглядел куда старше и мощнее, чем его сверстники.
   В нем чувствовалось одновременно и мужество, и непредсказуемость поступков, хотя он и презирал всякое внешнее проявление силы. И даже его привычное кожаное одеяние вовсе не ставило целью устрашать кого-либо своими молниями и заклепками. Это была не «броня», а просто удобная поношенная одежда, в которой ему легко путешествовать. Одежда, которая не имела ничего общего с его образом. Когда в Саутгемптоне домашним удавалось уговорить Джастина сыграть партию в крокет, он и в белых полотняных брюках и фирменном свитере пастельных тонов производил то же впечатление отчаянной смелости. Все дело было в упругости его мускулов и неспособности расслабиться, словно он в любую секунду готовился отразить чье-то нападение.
   Мэкси ни разу не видела, чтобы Джастин прикасался к кому-нибудь иначе, чем с нежностью, но вместе с тем отдавала себе отчет, что крайне мало знает о своем младшем брате, хотя они горячо любили друг друга. Мэкси за всю свою жизнь ни разу не встречала никого, кто был бы столь же скрытен, как ее брат; узнать, какие мысли таятся за высоким выпуклым лбом, или понять, что заставляет его то и дело покидать дом, исчезая неизвестно куда, казалось выше ее сил. Даже Тоби, с его обостренностью органов чувств и умением читать чужие мысли, терялся в догадках, едва речь заходила о мотивах поведения Джастина. Оба они полагали, что их брат, подобно охотничьей собаке, выслеживает какую-то лишь одному ему ведомую дичь: именно она неудержимо влечет его за собой все дальше и дальше.
   – Что это вы здесь делаете? – широко улыбаясь, спросил Джастин. – Объясните-ка! Тоби говорил, что вы обе дома, но не предупредил, в каком виде я вас застану. Просто сказал, что вы сами мне все расскажете.
   – Ма ищет какую-то новую концепцию журнала, – тут же сообщила Анжелика, пожимая плечами. – А я пытаюсь присматривать за ней, чтобы она не умерла тут с голоду. Новая повариха вчера уволилась.
   – Мэкси, в чем дело? – удивился Джастин. – Кому нужен новый журнал?
   – Пока не знаю. В этом-то все и дело. Но в конечном счете вопрос упирается в Каттера. Я не желаю выглядеть из-за него круглой дурой.
   – Тогда можешь рассчитывать на меня целиком! – В голосе Джастина прозвучала явная угроза, что случалось довольно редко.
   В отличие от Мэкси и Тоби, которые смогли бы четко объяснить, что именно заставляет их не доверять своему Дяде и не любить его, Джастин всегда испытывал к Каттеру ненависть, но не мог бы толком сказать почему. Она была чисто инстинктивной, и корни ее уходили слишком глубоко, чтобы выразить словами то, что их питало, – взаимная антипатия казалась непреодолимой. Как и все в их семье, Джастин поначалу недоумевал, отчего брат их отца ни разу не покинул своего Сан-Франциско. Когда Джастину вот-вот должно было исполниться одиннадцать, Каттер и Кэндис Эмбервилл наконец-то на несколько дней осчастливили Нью-Йорк своим присутствием по пути в Европу. Первая встреча с Каттером привела к тому, что любопытство Джастина сразу же сменилось отвращением, объяснить которое он даже не пытался. Оно оставалось постоянным, как неподвижный валун, его не надо было ни оспаривать, ни оправдывать. Это чувство просто существовало, столь же очевидное, как и привязанность Джастина к Мэкси и Тоби, и столь же глубокое, как его любовь к Зэкари.
   – Предложение принято! – в восторге воскликнула Мэкси.
   Все эти три дня Анжелика оставалась ее единственным слушателем. Джулия безвылазно торчала в редакции, занимаясь завершением дел, связанных с переводом «Бижутерии и бантов» в преисподнюю, где все еще обитают души всех покойных журналов, жалобно оплакиваемые жертвами ностальгии, вспоминающими о милых их сердцу пустяках. Мэкси не призвала на подмогу никого из профессионалов «Эмбервилл пабликейшнс», которые с радостью протянули бы ей руку помощи. Ей мешала гордость. Гордость и непреодолимое желание во что бы то ни стало сделать все самой от начала до конца, а потом, если из затеи ничего в результате не получится, признать собственное поражение. В любом случае Мэкси не желала прибегать к советам Пэвки, Нины, Линды Лэфферти или кого-либо еще из признанных авторитетов, обладавших несомненным опытом. В свои двадцать девять, думала она, ей еще ни разу не удалось ничего сделать самостоятельно, если не считать рождения Анжелики. Но помощь Джастина – это совсем другое дело. Он часть ее семьи.
   – С чего начнем? – спросил Джастин, сбрасывая несколько слоев мягкой кожи и расчищая для себя место на ковре рядом с Мэкси и Анжеликой.
   – Тебя не интересует, зачем мне вообще понадобилась новая концепция? – поинтересовалась она.
   – Раз речь идет о том, чтобы прижать Каттера, это не имеет значения. Итак, насколько ты уже продвинулась? Уже хотя бы видно, что ничего не видно? – пошутил он.
   – Я знаю, что я не смогу выпускать: все эти «Воги», «Дома и сады» и другие мне не нужны. Во-первых, они слишком дорогие с их глянцевой бумагой и прочими причиндалами. Во-вторых, у «Эмбервилл пабликейшнс» уже есть свой «Стиль» и «В домашнем кругу», и мне не хотелось бы с ними конкурировать. И потом, все издания меня просто злят.
   – Злят? С каких это пор? Мне казалось, они тебе нравились.
   – Да, когда-то. Я привыкла каждый месяц держать в руках глянцевые обложки. Но чем больше я на них смотрела, тем больше злилась. Ты понимаешь, Джастин, они заставляют читателей чувствовать себя полным дерьмом! Ведь почти никто не может так выглядеть, носить такие одежды, черт бы их побрал, пользоваться такой новой косметикой, которая к лицу только психам, жить в таких домах или гулять в таких садах… Да, можно, конечно, стремиться иметь все это, провести остаток жизни так, чтобы и тебя в один прекрасный день сфотографировали на таком вот фоне, – это единственное, что в таких журналах демонстрируют. Но все равно в реальной жизни этого не достигнешь никогда. Ты думаешь, они продают мечты? Нет, унижение! Они продают сердечную боль, разочарование в том, что у тебя есть, и, главное, зависть.
   – Спокойней, Мэкси. Они продают одежду, мебель, косметику… Их статьи – всего лишь способ заставить людей читать рекламу. Они просто заставляют вертеться колеса американской машины, называемой бизнесом. И ты это знаешь не хуже меня.
   – Но из-за одного этого я не стану их любить, – упрямо возразила Мэкси.
   – Но ты их читаешь! Именно ты. Потому что прекрасно знаешь, что можешь купить все, что увидишь на журнальных страницах. Ну вот хоть эта квартира… Четыре миллиона долларов или, может, ты платила пять? Или загляни в свои битком набитые платяные шкафы, в шкатулку с драгоценностями, а потом подойди к зеркалу и посмотри себе в глаза и спроси: «Чего мне не хватает?» И оно ответит тебе: «Разве что четвертого мужа!»
   – Я думаю не о себе, а о своих читателях, – нетерпеливо перебила Мэкси.
   – А, у тебя уже есть читатели? Я и не знал, что все так серьезно.
   – Их пока нет, но я рассчитываю их заполучить, Джастин, и мне не хотелось бы, в свою очередь, перекармливать их россказнями о жизни богатых.
   – Браво! Какие же еще журналы ты решила не издавать? – спросил Джастин, явно раззадоренный горячностью сестры.
   – Да все эти чертовы женские издания: «Хороший дом», «В семейном кругу», «День женщины», «Красная книга», «Макколл» и другие, которые только и делают, что копаются и копаются в женском сердце, разжигая в каждом из них чувство вины. Ты только посмотри на рекламу в этом номере «Лейдис хоум джорнел»… Они опросили восемьдесят семь тысяч женщин – и восемьдесят семь процентов опрошенных считают, что женщина может сделать все.
   – А что, разве не так? Ты, по крайней мере, всегда именно так и поступала!
   – Это еще не все. Тут говорится: «Мы поможем ей добиться физического совершенства. Предложим разумную диету, систему упражнений и курсы красоты… Мы поможем ей и во всем остальном, что она стремится в себе улучшить. Дома. На работе. Среди соседей… Она станет стремиться к этому так же, как стремятся семнадцать с половиной миллионов наших читательниц – с нашей помощью!» Да это… это не просто дерьмо хреновое, это – заговор! Самая неприкрытая поганая тирания! Пойми, Джастин, они же хотят заставить любую из несчастных быть идеальной – всегда, в любой ситуации. Стремиться, все время стремиться… А если не сможешь дорасти до идеала и свалишься замертво, им-то плевать. Ведь ты уже подписалась на их издание, черт возьми!
   – Анжелика, сбегай принеси матери успокоительное.
   – Не волнуйся, Джастин. Я только что ей давала. Не помогает. А это не смертельно, когда изо рта идет пена?
   – Сомневаюсь, милочка. У твоей матери просто стресс.
   – Ой, – встревожилась Анжелика, – пожалуйста, не произноси этого слова, Джастин.
   – Черт бы их всех побрал, – пробурчала между тем Мэкси, кидая на ковер свежий номер «Семейного круга». – Еще сентябрь, а они уже выносят в заголовки: «Как сделать 101-й рождественский подарок» и «Лучшее в мире печенье по нашим рецептам». Плюс к этому сообщают о книге доктора Арта Улена «Как покончить с семейными проблемами до того, как они дадут о себе знать»… Ну а если ты не умеешь печь, не делаешь подарков сама, а предпочитаешь покупать их в магазине? Если не хочешь на Рождество узнать о своих семейных проблемах больше, чем тебе уже известно? Посмотришь на такую обложку – и сразу ведь начнешь испытывать чувство вины. Подумать только, и это самый большой в мире по тиражу женский журнал, если верить их данным на первой странице. А этот журнал, нет, ты только взгляни сюда! Одно название чего стоит – «В женском кругу». Веселенькое чтиво. Одна статья о неудачной полостной операции, другая – о подростке с редчайшей неизлечимой болезнью печени, третья – опять насчет стресса и тест, чтоб женщина сама могла определить, угрожает ли ей инфаркт, ну а на закуску – советы по вышиванию праздничной скатерти. Что, вышивка – противоядие от стресса или, наоборот, добавка к нему?
   – Мэкси, зачем тебе вообще смотреть специализированные журналы? – удивился Джастин. – Это же не твоя область. В жизни не видел, чтоб ты сама делала что-нибудь более сложное, чем коктейль «гимлет», да еще при этом бесилась, что в лимоне попадаются косточки.
   – Мне надо знать, что люди покупают, что читают женщины. Иначе я никогда не пойму, какое новое чтиво должна им преподнести, – язвительно заметила Мэкси. – Это ж так очевидно.
   – Но разве ты всерьез можешь мечтать о том, чтобы конкурировать, скажем, с «Хорошим домом»? Где у тебя экспериментальные кухни для опробования новых рецептов, Мэкси? Где гарантии, что ты, по крайней мере, вернешь затраченные деньги? Где доверие читателей, которого ты не заслужила? Есть ли у тебя репутация знатока журнального дела? И наконец, сможет ли твое издание сделаться не просто новым журналом, а настоящим другом?