– Проходите! – Неожиданное появление Луизы Саншайн заставило ее вздрогнуть.
   Владелец «Башни» Дональд Трамп, блестящий, честолюбивый и удачливый молодой торговец недвижимостью, чью обезоруживающую искренность признавали даже его противники, немедленно поднялся при ее появлении.
   – Ну, моя красавица, какие у вас проблемы?
   – Мне нужны наличные – и немедленно.
   – Такое бывает и в самых лучших семействах, – осклабился он.
   – Вы можете продать мою квартиру, Дональд? Но на этой неделе?
   – Погодите, Мэкси. Вы действительно убеждены, что хотите этого? – Теперь он выглядел уж совсем по-иному – абсолютно серьезным. – У меня ведь целый список желающих ее заполучить. Не считая моей, это самая большая и самая лучшая квартира во всей «Башне». И если вы сейчас с ней разделаетесь, то уже навсегда. Второй такой больше не будет.
   В его озабоченности не было совершенно ничего напускного.
   Часть квартир в доме поменяла своих хозяев, но в основном это касалось тех, для кого покупка квартиры с самого начала была формой вложения капитала. Мэкси же, любившая свою квартиру так же, как он свою, считала ее как бы частью самой себя, продолжением собственной жизни, так что для нее продажа – последняя жертва, которая могла вызываться лишь чревычайными обстоятельствами.
   – И вы гарантируете, что я получу деньги на этой неделе?
   – Мэкси, сколько денег вам надо? Может, есть другой способ…
   – Точно не знаю. Но по крайней мере шесть миллионов долларов. Возможно, и больше.
   – Ого! И так срочно? – Он помолчал и добавил: – Да, тогда другого выхода действительно нет. Но учтите, мне понадобится некоторое время, чтобы гарантировать вам наилучшие условия сделки. Впрочем, если вы согласны передать квартиру мне, я тут же выпишу вам чек на шесть миллионов. А потом, если я выручу за нее больше, думаю, так оно и будет, то по завершении сделки вы получите остальное.
   – Где мне расписаться? – спросила Мэкси.
   – Надеюсь, что жертва, на которую вы идете, стоит того, ради чего вы это делаете, – отозвался он, покачивая головой и доставая чековую книжку из ящика стола.
   – Стоит, чтобы попытаться выиграть, Дональд. Даже если все сорвется. Дайте мне вашу ручку. Черт побери! И еще этого дерьмового «Клинекса»…

Глава 25

   Когда после нескольких часов тщательного осмотра картин в Лувре, этой самой длинной картинной галереи в мире, Мэкси очутилась в самом дальнем конце огромного второго этажа, ею овладело мучительное чувство полной пресыщенности зрительными образами. Она знала, что стоит ей увидеть хотя бы еще один очередной шедевр – и ни в какой музей ее больше не выманишь. Однако до выхода ей еще предстояло не менее трехсот пятидесяти ярдов. Проблему она разрешила следующим образом: обратный путь она почти пробежала, насколько позволяли ей уставшие от долгого хождения ноги, пригнув голову так, что могла видеть разве только паркет. В поле ее бокового зрения не попадали даже рамы, не говоря уже о самих картинах. Таким вот образом она добралась до крылатой богини победы и спустилась по мраморным ступеням к входным дверям.
   Примерно так же двигалась она сегодня по своей собственной – вернее, уже бывшей – квартире, направляясь прямо к телефону, стоявшему на тумбочке возле кровати (все еще ее кровати), чтобы договориться с агентами «Сотбис», которые должны были прийти как можно быстрее для описи всех тех ценных предметов, которые можно будет выставить на ближайшем же аукционе, включая и те, что находились на хранении.
   Теперь, подумала Мэкси, кладя трубку на место, она сидит уже на своей бывшей кровати: наверняка эта резная и позолоченная кровать в польском стиле восемнадцатого века с коронообразным пологом из расшитого шелка пойдет за приличную цену. А матрац? Она что, сидит тоже на бывшем матраце? Скорей всего, да, решила Мэкси, если матрацы, правда, выставляются на аукционах вместе с кроватями. Но уж лучше об этом не думать.
   – Мэкси, – услышала она чей-то голос, – где ты?
   – Здесь, в… спальне, – ответила Мэкси, неожиданно поймав себя на том, что не может произнести слово «своей».
   На пороге выросла фигура Анжелики, разгоряченной после приключений очередного дня «загула».
   – Ты еще не обнимала сегодня мамочку, по-моему, – слабым голосом проговорила Мэкси.
   – Что-то непохоже, чтобы тебе были особенно нужны мои объятия, – заметила Анжелика, с опаской приближаясь к матери. – Похоже, тебе больше подойдет реанимационная палата. Может, надо сделать переливание крови. Ты слишком заработалась.
   – Все же попробуй обнять меня, – посоветовала Мэкси, и Анжелика заключила ее в свои мощные, поистине атлетические объятия, сперва приподняв и несколько раз подкинув вверх, а затем повалившись вместе с матерью на кровать.
   – Ну как, помогло? – спросила она, глядя на Мэкси в упор своими правдиво-беззащитными глазами.
   – И очень. Спасибо, дорогая. У меня есть что тебе сказать. Не слишком, правда, приятное.
   – Ты больна! – воскликнула Анжелика, присев на кровати.
   – Нет, черт побери. Совсем нет. Я в отличной форме. Но мне только что пришлось продать квартиру. Так что жить здесь мы уже не сможем.
   – Нет, ты все-таки больна!
   – Клянусь, что нет. Чем угодно!
   – Моей головой.
   – Хорошо, клянусь твоей головой, что я, твоя мать, полностью здорова. Ты удовлетворена?
   – Н-да. А зачем тогда продаешь квартиру? – с явным облегчением в голосе осведомилась Анжелика.
   – Это длинная и запутанная история. Но в общем-то из-за того, что мне срочно нужны деньги.
   Лицо Анжелики сморщилось: она никак не могла взять в толк слова, которых до сих пор от матери ей не приходилось слышать ни разу в жизни.
   – Ты, значит, хочешь что-то купить? – наконец сообразила она.
   – И да… и нет.
   – Ма, – терпеливо, насколько она могла, попросила Анжелика, – я правда думаю, что будет лучше, если ты расскажешь мне все по порядку. Пусть это длинная история, но я постараюсь в ней разобраться. Я ведь уже не маленькая.
   Когда Мэкси кончила говорить, Анжелика некоторое время сидела молча, оценивая ситуацию. Наконец она изрекла:
   – Мне кажется, ты сделала то, что должена была сделать. Так оно в настоящей жизни и происходит. Сама эта история и есть настоящая жизнь. К тому же интересная. Может, и не очень приятная, но зато дает пищу для размышлений. Теперь решим практический вопрос: где мы будем жить? Я бы предпочла Колумбус-авеню, потому что это клевое место. Но ты, я знаю, не согласишься. И потом, мы ведь сейчас должны постараться жить бесплатно, правильно? Почему бы нам не напроситься тогда пожить у дяди Тоби? Это ничего не будет нам стоить, лишняя комната у него есть, а кормежка – сама знаешь! И ему, наверное, будет веселее. И еще, после школы я смогу заходить к тебе в «Би-Би» и делать там все, что тебе надо. Доставлять пакеты, отсылать письма или помогать в художественном отделе.
   – Чтоб близко не подходила к этому отделу!
   – А что, там змеи водятся? Хорошо-хорошо, не подойду, но почему я не могу заглянуть туда и чем-нибудь помочь.
   – Нечего там никому помогать.
   Мэкси оглянулась в поисках носового платка, которым она разжилась у Дональда Трампа, потому что такой обычной вещи, как «Клинекс», он при себе не имел, и, найдя его, постаралась вытереть увлажнившиеся глаза.
   – И последнее, – заключила Анжелика. – Пусть ты считаешь, что я засоряю свой язык, но по моему глубокому убеждению, ма, Каттер – просто говнюк!
 
   Мэкси обвела глазами комнату, ища то, что ей здесь знакомо. Брат принял ее и Анжелику весьма радушно, разместив их в двух небольших комнатах на четвертом, верхнем этаже своего длинного, но узкого кирпичного дома. Первый этаж был целиком отведен плавательному бассейну и кухне, второй занимала одна большая гостиная, третий – личные апартаменты самого Тоби. Вообще-то, Мэкси казалось, что Тоби предоставит им с Анжеликой большую запасную спальню рядом со спальней Тоби, но было это еще до того, как она обнаружила, что Тоби давно уже живет с Инди, которая прилетает к нему чуть ли не на каждый уик-энд. Все встроенные шкафы в спальне буквально ломились от вещей Инди и даже (о Господи, она и сюда его навезла) ее постельного белья. Ни за что на свете Мэкси не согласилась бы находиться на одном этаже с парочкой, пытавшейся создать для себя нечто вроде уютного гнездышка. Да и вообще, знай она раньше, что Инди проводит теперь столько времени на Манхэттене, она не стала бы набиваться к Тоби в гости, хотя он и настаивал, чтобы сестра с Анжеликой перебирались к нему.
   Неужели, думала Мэкси сейчас, она считает себя, живя у Тоби, как бы ответственной за их поведение? Вряд ли. Скорей она ощущала себя воспитательницей в летнем лагере. Вот именно, летний лагерь. И она и Анжелика живут в таком месте, где обе они оказались вырванными из привычного окружения, спят на чужих койках. Единственное, что перекочевало сюда из их прежней жизни, – это несколько любимых чучел птиц, на чем настояла Анжелика, стопка ее учебников и две-три фотографии самой Мэкси в рамке. Что касается ее одежды, то она висела на громоздких металлических вешалках, поскольку встроенные шкафы оказались слишком узкими. Больше всего их нынешнее жилище напоминало Мэкси некий гибрид палатки в летнем лагере и тесной мастерской дизайнера.
   Слава тебе, Господи, что она загодя успела купить весеннюю и летнюю одежду, пока еще могла себе это позволить, подумала она, глядя на развешанные вокруг костюмы и платья, занимавшие чуть не всю комнату. Как они сейчас ей кстати: ведь хорошая одежда так помогает во время деловых ленчей, где она должна перед лицом своих собеседников выглядеть и уверенной в себе, и небрежно спокойной, чтобы обхаживать своих потенциальных рекламодателей. К счастью для женщин – редакторов журналов мод, большинство фирмачей, как правило, посылают через своих представителей по связям с общественностью в виде «личного одолжения» многочисленные образцы одежды, из которых редактор всегда может выбрать подходящий – конечно же, по оптовой цене.
   Впрочем, сегодня вечером, прикидывает Мэкси, ей можно особенно не беспокоиться: кашемировые галифе цвета слоновой кости от «Зорана» и его же шерстяной с шелком, в тон, пуловер до талии с рельефной резинкой и воротом «лодочкой». Ансамбль этот стоил безумно дорого, и его следовало носить на три размера больше. Мягкий кашемир нежен, как материнское молоко, да и достать его куда легче, подумалось Мэкси, пока она шнуровала тенниски. Ей не слишком хотелось, чтобы дождливая апрельская погода сменилась весенним теплом. Если бы она могла, то носила хоть по шесть кашемировых свитеров одновременно – пока не сумеет добиться победы над Каттером.
   При мысли об этом Мэкси печально вздохнула: ведь и самая дорогая шерсть не в состоянии своим теплом растопить холод той тревоги, в которой она живет все последнее время. Сердце ее переполнилось невыразимой печалью, когда она подумала о дяде Нате и тете Минни. С ними бы она, как ни с кем другим, могла поделиться своими бедами, но после того, как дядя Нат скончался от инфаркта всего в пятьдесят с небольшим, Минни перебралась в Палм-Бич, где находилось фамильное поместье Лендауэров. Тревожить ее сейчас в этом прекрасном далеке запутанными делами, связанными с новым журналом, было бы сейчас неэтично, но, Господи, как не хватало ей сейчас их обоих.
   Спустившись по лестнице, Мэкси остановилась у двери в кухню, одновременно служившую Тоби и столовой. Тоби как раз занимался готовкой, и оттуда доносился его голос:
   – Это мясной рулет. Считай, что тебе повезло, если такое сооружение достанется тебе за столом самого шеф-повара.
   Неужели он разговаривает сам с собой? Мэкси даже забеспокоилась: вроде бы он для этого еще не так стар. Предполагалось, что сегодня они будут ужинать вдвоем, посколько Анжелика была у Рокко, а Инди – в Голливуде. Мэкси не без любопытства заглянула в большую комнату, где орудовал Тоби. Несколько разбросанных там и сям изрядно потертых кожаных предметов одежды сразу подсказали ей, к кому обращается Тоби. Джастин!
   Мэкси налетела на него как вихрь: все последние дни они вместе с Монти с утра до ночи занимались сметой очередных номеров «Би-Би» и не имела ни одной свободной минуты, чтобы пообщаться с Джастином.
   – Я хотел преподнести тебе сюрприз, – признался Тоби, радуясь, что затея с приглашением брата удалась на славу!
   – У тебя что, припасены и другие сюрпризы? – поинтересовалась Мэкси.
   – Нет. Сегодня никого больше я не жду. Будем мы трое. Сдается мне, что в таком составе мы встречались за ужином, только когда были детьми, – ответил Тоби. – Потом я уехал учиться в колледж, ты вышла замуж… Всегда, если мы бывали вместе, вокруг нас находились другие люди – главным образом кто-нибудь из твоих мужей. Так что считай, что мы вспоминаем свое детство, поскольку все мы обожаем мясной рулет. И к тому же у нас есть еще кое-какие общие интересы.
   – Как например? – тут же поспешила уточнить Мэкси.
   – Будущее «Эмбервилл пабликейшнс», – выпалил Джастин. – Ты ведь не считаешь себя единственной, кого оно заботит?
   – Конечно, нет.
   – Но ты и не подумала обратиться к нам за помощью, Златокудрая, – упрекнул ее Тоби. – А тебе не кажется, что ты должна была бы это сделать, вместо того чтобы взять и продать свою квартиру, а теперь еще и спускать на аукцион все свои ценности?
   – Нет, не кажется, – возразила Мэкси. – Это борьба, на которую решилась я – и только я. Более того, у меня отнюдь нет уверенности, что, одержи я победу, вы не будете разочарованы. Может, вам даже лучше получить каждому свою долю наличными, если сделка все же состоится. Вот об этом-то, мне кажется, я должна была с вами посоветоваться.
   Как бы там ни было, но ты к нам не обращалась. И нас обоих это, мягко говоря, здорово разозлило. Так что сегодняшний ужин, если ты еще не поняла, это ловушка, в которую мы тебя заманили, – с улыбкой произнес Тоби, поливая рулет соусом из свежих помидоров с добавлением базилика.
   – Да, я уже начала догадываться, что дело тут нечисто. Так что, вы не возражаете, если мама продаст компанию? Значит, вы за то, чтобы я подняла лапки кверху, закрыла «Би-Би» и, кончив шуметь по пустямкам, сделала вид, что все прекрасно?!
   – Тоби, ты заметил, что у нее явная тенденция неадекватно на все реагировать? – обратился к брату Джастин.
   – Раз уж ты сам об этом заговорил, то я бы сказал, ее главная беда в том, что она чересчур склонна делать поспешные выводы, – ответил Тоби.
   – Я бы даже сказал, что она поспешно прыгает в воду, не поинтересовавшись, есть ли на борту судна спасательный круг, – уточнил Джастин.
   – Не совсем так. Ее беда, что она путает себя с генералом де Голлем. Ну, знаешь, он вроде говорил: «L'Etat c'est moi»[53]. В общем, «Эмбервилл» – «c'est elle»[54] или что-то в этом духе.
   – Это не де Голль, а Людовик IV говорил, – поправил брата Джастин. – Он тоже страдал манией величия, но это было так задолго до Революции, что его можно извинить, а Мэкси – никогда.
   – Мне не кажется, что ваши сравнения так уж смешны, хотя вы оба очень собою довольны, – с раздражением заметила она.
   – А главная беда Мэкси в том, что она даже не чувствует, когда люди хотят одолжить ей денег, – торжествующе произнес Тоби.
   – Ах вот оно что. Да чтоб я к вам за деньгами обращалась – не бывать этому! У вас своя жизнь, свои дела, и с чего это вдруг мне ожидать, что вы станете одалживать свои деньги на что-то, что касается только одного моего решения? Я хочу дать моему журналу шанс продержаться на плаву, пока он сам не научится плавать. Это моя проблема, и деньги на нее должны быть потрачены тоже мои.
   – Но я работаю для «Би-Би». Что ж, у меня нет права голоса? – спросил Джастин.
   – Послушай, Джастин, я ведь прекрасно знаю, что тебе претит работа в журнале и ты туда пошел только ради меня. Большей жертвы от тебя я ожидать не вправе, мне слишком хорошо известно, как она тебя связывает, – еще больше посерьезнев, ответила Мэкси. – Так что не жди, что я еще взвалю на тебя и денежное бремя.
   – Ну а я, Златокудрая? Я же все-таки твой старший брат, и можно было попробовать ко мне обратиться? – не отступал Тоби.
   – Перестань, Летучая Мышь! Ты, по-моему, никогда не проявлял к журналам никакого интереса. И не убеждай меня в обратном. Нет, Тоби. Это не твой, а мой ребенок. И занимаюсь им я. И не годится впутывать вас обоих в это дело. Знаю, уверена, вы меня любите и, конечно, поймете, что хоть раз в жизни чего-то я должна добиться сама, собственными силами. До сих пор я все время выезжала за чужой счет – и мне было все равно. Но сейчас с этим покончено.
   – Слушайте! Слушайте![55] – воскликнул Джастин, искоса поглядывая на сестру любящим, насмешливо-недоверчивым взглядом.
   – Настоящая беда Мэкси в том, – продолжала она, – что эта особа постоянно голодна, буквально умирает от голода, ей обязательно надо что-то жевать. Такой вот уродилась. И когда она голодна, но нрав у нее тут же портится. Так что хватит совать нос в мои дела, ребята! Прочь с дороги, вы, лоботрясы! Лучше скажите, где этот ваш хваленый рулет? Наверное, мясо уже давно переварилось?..
 
   – Пожалуй, Мэкси, тебе все же следовало взять у них деньги, – упрямо заявил Монти, уже в третий раз, глядя, как она подписывает чеки. – Или уж, во всяком случае, узнать, о каких суммах идет речь.
   Мэкси отрицательно покачала головой. Не могла же она открывать Монти, что Лили намерена продать компанию целиком. А следовательно, она не могла поделиться с ним ни теми надеждами, которые возлагала на выживание «Би-Би», ни вероятностью, что Лили все-таки переменит свое решение. Пусть вероятность эта и представлялась весьма сомнительной, но ничего другого у нее в запасе не было. Если сейчас она станет предаваться сомнениям, тогда пиши пропало. Это уж точно. Чтобы увести Монти от темы денег, которые, по его мнению, ей надо было взять у братьев, она перевела разговор в другое русло.
   – В прошлом месяце наш тираж был где-то на уровне четырех миллионов, ведь так, Монти? Если «Би-Би» и дальше продержится на том же уровне, то как, по-твоему: после полугода сумеем мы в новом контракте с рекламщиками потребовать резкого увеличения расценок?
   – Н-да… Если все наши рекламодатели не будут возражать против размеров предполагаемого увеличения, что вовсе не обязательно, поэтому лучше на такой вариант не рассчитывать. В конце концов, ты же до сих пор точно не знаешь, кто эти твои четыре миллиона читательниц, каков их возраст, доход… Демография, Мэкси, демография. На Мэдисон-авеню привыкли иметь дело с определенной аудиторией, рассчитывать на определенные интересы. Но если рекламщики все же согласятся на новые расценки, то с седьмого номера ты сможешь начать видеть свет в конце тоннеля, то только начать. Сейчас каждый номер, который идет за доллар с полтиной, обходится нам самим в два доллара пять центов, и это не считая тех денег, которые тратит Барни Шор, чтобы журналы попадали на самые престижные места. «Би-Би» имеет такой бешеный успех, что ты теряешь на номере пятьдесят пять центов. Помножь эту цифру на четыре миллиона – и ты получишь чистый ежемесячный убыток в два миллиона двести тысяч долларов.
   Мэкси удивленно подняла брови, так что они почти исчезли под спутавшейся челкой:
   – До выхода седьмого номера осталось еще три. Получается около семи миллионов… правда, лучше, чем у министерства обороны, но все равно на аукционе надо будет постараться и сорвать приличный куш.
   – Только не гонись за тиражом, – предупредил Монти. – Успех убивает журнал в два счета.
   – Не волнуйся. Кое в чем я все же разбираюсь. Это что, единственный бизнес в мире, где само изделие стоит дороже, чем можно за него выручить?
   – Про кино ты слыхала? – печально спросил Монти. – Или про театр? Балет, оперу, концерты? А также теле-программы, которые никто не смотрит?
   – Так, выходит, мы относимся к шоу-бизнесу? – подытожила Мэкси.
   – Это так, черт побери! – мрачно согласился Монти.
   – Если б у тебя водились деньги, ты бы вложил их в шоу-бизнес?
   – Нет уж, – убежденно заявил Монти. – Шоу-бизнес – грязный бизнес.
   – Если ты не кончишь хандрить, я сейчас кое-что тебе вставлю, – пригрозила Мэкси, в ответ на что Монти попытался изобразить на лице нечто, отдаленно напоминавшее улыбку. – Что ж, будем молиться, чтобы цены на бумагу, печать и распространение не подскочили, – заметила Мэкси в задумчивости.
   – И чтоб Барни Шор не помер, – добавил Монти.
   Мэкси так и подпрыгнула:
   – Негодяй! – И она стала надвигаться на него с выставленным вперед средним пальцем. – Беги, если не хочешь лишиться жизни. И посмотрим, кто окажется проворнее!
 
   – Если откровенно, Мэкси, то, по-моему, ты просто спятила, заклинилась и скапустилась, – заметила Инди, распаковывая очередной из девяти чемоданов, привезенных ею на ту неделю, что она собиралась провести у Тоби. – Если бы кто-нибудь захотел купить мое семейное дело и это принесло бы мне больше денег, чем я когда-нибудь могла себе представить, я бы уж своего шанса не упустила. Не знаю, может, и отец твой согласился бы на условия, которые предложила вам эта «ЮБК».
   – Ему был всего шестьдесят один, когда он умер. Ручаюсь, он ни за что бы не продал «Эмбервилл», чтобы уйти на покой. Что он стал бы потом делать? Он ведь жил ради своих журналов. Это был его якорь спасения. А для меня таким якорем был он сам. Неужели ты не понимаешь?
   – И ты, значит, отождествляешь себя с ним. Своего рода подмена?
   – Таким, как ты, все надо разложить по полочкам, где для каждой вещи свой ярлычок. Похоже, ты уже обсуждала это со своим доктором Флоренс Флоршайм.
   – Естественно, – с достоинством парировала Инди. – Вообще-то я стараюсь о тебе не говорить, но это становится все труднее с тех пор, как я встретила Тоби.
   – Ну и что говорит твоя докторша?
   – Что ты, наверно, не хочешь ста миллионов.
   – Ого, значит, она теперь стала высказывать свое мнение?
   – О других людях – сколько угодно. Она ведь тоже человек, в конце концов. У нее нет своего мнения, когда дело касается меня. По крайней мере, она мне его не высказывала, позволяя мне самой делать выводы о том, что у нее на уме.
   – Слушай, Инди, а тебя не удивляет, что она права? Я действительно не хочу этих ста миллионов долларов.
   – А, собственно, почему?
   – С тех пор как ты сделалась кинозвездой, ты не перестаешь жаловаться, что постоянно демонстрировать свою красоту на публике – тяжелая обуза. Сколько женщин, по-твоему, будут в состоянии понять эту проблему? Я уж не говорю о том, чтобы они сочувственно к ней отнеслись. Ты вот все стонешь, что какая-то там перестановка твоих генов привела к отклонению от общей нормы. Миллионы совершенно незнакомых людей начинают воображать бог знает что при одном только взгляде на твои высокие скулы. Или сходят с ума от твоих глаз – какой разрез, какой цвет! А сколько несбыточных мечтаний порождает один твой подбородок или нос – именно этой, а не другой длины, – цвет волос и бог знает что еще. И весь этот груз ты должна, подумать только, тащить на своих хрупких плечах! Ты говоришь, что никто не знает тебя по-настоящему, кроме такого старого друга, как я, или Тоби, который почти слепой, или твоего психоаналитика, которому это все безразлично. Ты жалуешься, что люди трепещут перед тобой просто потому, что ты случайно такой уродилась. В то же самое время ты смущаешься, так как знаешь, о чем они думают. Послушать тебя, так ты не можешь дружить ни с кем из женщин, поскольку все они тебе завидуют. А что касается мужчин, то почему-то тебе попадаются одни психи, как этот, который звонит тебе по нескольку раз в день и пишет чудовищные письма. Кстати, ты по-прежнему их получаешь?
   – К несчастью, да. Только пожалуйста, не говори о них в присутствии Тоби. Мой «поклонник» уже звонил сегодня сюда – совсем спятил. Но не будем о нем. Да и вообще, какой отношение имеют подобные странные субъекты к проблеме денег?
   – Самое прямое. Деньги вызывают те же самые несбыточные мечтания. Даже хуже. Неужели ты не понимаешь этого, Инди? Я была о тебе раньше лучшего мнения. Вот люди читают в газетах, что состоится та или иная сделка: ну, продается какая-нибудь частная компания, например. В разделе «Финансы» сразу же появляются всякие пикантные подробности, которые тут же проникают в масс-медиа. После мне никогда уже не стать вновь простой смертной. Я автоматически перехожу в разряд сказочно богатых женщин, и размер моего состояния отныне включается в списки, которые регулярно печатаются в журналах. Какая же личная жизнь может у меня быть после этого? И сейчас уже дела в этом смысле не слишком хороши. При первой встрече со мной у людей глаза потихонечку вылезают на лоб, как будто в темноте они увидели вокруг меня свечение или нимб, как у святой. И без него они меня уже не в состоянии воспринимать. Я чувствую это в каждом слове, которое они произносят, в том, как тут же умолкают, стоит мне только открыть рот, чтобы сделать даже самое банальное замечание. Да, деньги – великое дело, но они же главное препятствие, мешающее богатым жить, как все, – вздохнула Мэкси, закончив свою тираду и целиком намотав всю светлую прядь на палец как на бигуди.