Новый специалист не мог сослаться на погоду, потому что стоял ясный солнечный день. Он повозился с антенной минут пять, вследствие чего пропали и те программы, которые уже показывали. Не помогло и то, что на этот раз я стоял как штык подле его стремянки и, как послушный подмастерье, подавал отвертки и болты.
Мастер сказал, что деревья мешают. Я спросил, какие именно, уже намереваясь вызвать кого-нибудь и потребовать их спилить. Он ответил: все!
– Так что же делать? – спросил я в отчаянье, переходящем в смирение.
– Нужно вкопать столб и на нем установить антенну, – деловито сообщил новый мастер, но сразу добавил, чтобы я себе ничего такого не подумал, что он этим не занимается.
– И где же должен быть этот столб? – убитым голосом спросил я.
– Сейчас я покажу, – обрадовался мастер, увидев, что я не лезу в драку.
Он со знанием дела и постоянно поглядывая на небо, отмерял несколько десятков шагов от дома и остановился посреди проезжей части дороги, ведущей к нам во двор.
– Вот здесь! – весело крикнул он мне.
– Но как же ездить? – закричал я в ответ.
– А вот тут можно объезжать, – показал мастер на канаву.
Я подумал, что схожу с ума. Мастер направился к своему автомобилю.
– Постойте! – закричал я вдогонку. – Ведь ничего же не работает! Я заплачу вам сколько хотите! Только сделайте что-нибудь. Как мне в глаза детям смотреть? Ведь все же работало пять лет, я захотел включить малоинтересующие их русские программы, и теперь ничего не работает! Они ведь не будут меня уважать! Уйдут в наркоманы или завербуются в армию и уедут воевать в Афганистан со скуки! Такие случаи уже бывали в семьях, не имеющих средств на покупку телевизора!
– Да не в деньгах дело, – сказал мастер и криво усмехнулся, словно говоря, мол, ведь вот какой вы меркантильный субъект... Не все, мол, на свете можно купить за деньги.
| – Но вы же сделали еще хуже! – завопил я.
Мастер немедленно вернулся, но меня напугал этот его порыв. Мне казалось, что ничего хорошего он не сулит. И правда, злобное лицо его исказилось, и он прошипел, что сейчас вообще вырвет все провода и напишет рапорт, что установка антенны по месту моего проживания невозможна.
Тут меня осенило.
– А что, если дополнительно привесить и старую антенну?
Предложение мастеру показалось интересным, и, к моему удивлению, он согласился, но при условии: я подпишу, что подтверждаю, что по месту моего проживания качественная установка антенны невозможна, и больше я не буду жаловаться.
Я ответил, что подпишу все, что угодно, если телевизор будет показывать.
Мастер прикрепил старую антенну параллельно с новой. Теперь по старой антенне теоретически шли старые каналы, а по новой – новые, только все они оказались недоступными. Мастер сказал, что это нормально, и мне надо звонить в компанию разбираться.
Тут он решительно поднялся и ушел, даже не взяв с меня никакой подписи.
Я позвонил в компанию, и в течение часа мне объясняли, что подсоединить, а что отсоединить, на какую кнопку нажать, а на какую не стоит. Результат? С двумя антеннами все заработало, и мы снова всей семьей сидим, тупо уставившись в экран телевизора, по которому решительно нечего смотреть...
Чем отличается индеец с одеялом от еврея с роялем?
Бесхитростное таинство деторождения
Мастер сказал, что деревья мешают. Я спросил, какие именно, уже намереваясь вызвать кого-нибудь и потребовать их спилить. Он ответил: все!
– Так что же делать? – спросил я в отчаянье, переходящем в смирение.
– Нужно вкопать столб и на нем установить антенну, – деловито сообщил новый мастер, но сразу добавил, чтобы я себе ничего такого не подумал, что он этим не занимается.
– И где же должен быть этот столб? – убитым голосом спросил я.
– Сейчас я покажу, – обрадовался мастер, увидев, что я не лезу в драку.
Он со знанием дела и постоянно поглядывая на небо, отмерял несколько десятков шагов от дома и остановился посреди проезжей части дороги, ведущей к нам во двор.
– Вот здесь! – весело крикнул он мне.
– Но как же ездить? – закричал я в ответ.
– А вот тут можно объезжать, – показал мастер на канаву.
Я подумал, что схожу с ума. Мастер направился к своему автомобилю.
– Постойте! – закричал я вдогонку. – Ведь ничего же не работает! Я заплачу вам сколько хотите! Только сделайте что-нибудь. Как мне в глаза детям смотреть? Ведь все же работало пять лет, я захотел включить малоинтересующие их русские программы, и теперь ничего не работает! Они ведь не будут меня уважать! Уйдут в наркоманы или завербуются в армию и уедут воевать в Афганистан со скуки! Такие случаи уже бывали в семьях, не имеющих средств на покупку телевизора!
– Да не в деньгах дело, – сказал мастер и криво усмехнулся, словно говоря, мол, ведь вот какой вы меркантильный субъект... Не все, мол, на свете можно купить за деньги.
| – Но вы же сделали еще хуже! – завопил я.
Мастер немедленно вернулся, но меня напугал этот его порыв. Мне казалось, что ничего хорошего он не сулит. И правда, злобное лицо его исказилось, и он прошипел, что сейчас вообще вырвет все провода и напишет рапорт, что установка антенны по месту моего проживания невозможна.
Тут меня осенило.
– А что, если дополнительно привесить и старую антенну?
Предложение мастеру показалось интересным, и, к моему удивлению, он согласился, но при условии: я подпишу, что подтверждаю, что по месту моего проживания качественная установка антенны невозможна, и больше я не буду жаловаться.
Я ответил, что подпишу все, что угодно, если телевизор будет показывать.
Мастер прикрепил старую антенну параллельно с новой. Теперь по старой антенне теоретически шли старые каналы, а по новой – новые, только все они оказались недоступными. Мастер сказал, что это нормально, и мне надо звонить в компанию разбираться.
Тут он решительно поднялся и ушел, даже не взяв с меня никакой подписи.
Я позвонил в компанию, и в течение часа мне объясняли, что подсоединить, а что отсоединить, на какую кнопку нажать, а на какую не стоит. Результат? С двумя антеннами все заработало, и мы снова всей семьей сидим, тупо уставившись в экран телевизора, по которому решительно нечего смотреть...
Чем отличается индеец с одеялом от еврея с роялем?
Как это ни удивительно, люди в последнее время совершенно не желают работать. Особенно у нас, в канадской глубинке, невозможно найти стоящего работника или хоть какого-никакого помощника. То ли все наше население готовилось к встрече робототехнической эры в двадцать первом веке, а она так и не соизволила наступить, и людишки потеряли вкус к труду и скуксились, то ли над заснеженными пространствами наших необъятных лесов враги человечества распылили некий секретный состав, вызывающий хроническую идиосинкразию к любому виду труда... Как знать, но так или иначе приходится все делать самому: и дрова грузить, и снег чистить... Ну, хорошо, хорошо... Вру. Не всё и не всегда. С грехом пополам удается каждый раз в самый последний момент отыскать какого-нибудь бедолагу, который снизойдет до моей мольбы и все же возьмет лопату в руки, но это вовсе не значит, что работа будет завершена. Иммигрантов, голодных до любой работы, у нас нет. Да и иммигранты тоже нынче вертят носом... Местные жители же все как один – потомки шотландских да ирландских
первопроходимцев...Мастера своего дела, благородство так и пышет, культура просто одурманивает. Если и пьянствуют, так в гордом одиночестве, а если и спиваются, так только пивом...
Вот, к примеру, один мастер подвязался делать мне камин, но не доделал его. Я дал задаток – половину суммы. Через полгода я настойчиво уже ему так говорю – доделай! А он обиделся и пропал навсегда. Я потом по дешевке камин все же доделал. Благо, немного оставалось...
Потом водопроводчик менял у нас душ. Всё разобрал и пропал. Мы прожили полгода без душа. Я его наконец отыскал – а он тоже почему-то обиделся. Пришел, душ доделал, но денег вообще не взял и ушел навсегда.
Паркетчик тоже, положив только половину паркета, растворился в туманной дымке.
Один живописный старикашка пришел снять размеры, чтобы вставить дверь; размеры снял, но больше не возвращался. А ведь это было четыре года назад. Может быть, он умер? Может быть, у них у всех какая-то неестественно высокая смертность?
Уборщиков снега у нас с трудом хватает на один сезон. Один долговязый товарищ по имени Джон все никак не приезжал убрать снег вовремя. А это неприятно, потому что ни въехать, ни выехать, дом-то у нас, слава богу, выдался на холме. Тогда я уговорил одного из соседей почистить разок снег за явно раздутую мзду. Просто очень кушать хотелось, а для добычи пропитания в магазин смотаться позарез требовалось... Так Джон узнал, обиделся, и вообще больше не приехал. Я звонил, просил, умолял, увещевал, говорил о культурных различиях, извинялся за мое незнание местных обычаев... Джон был непреклонен. Тогда я попробовал атаковать его железной логикой. Я спросил:
– Что ты делаешь в жизни?
– Чищу снег, – подумав, ответил Джон.
– Это твой бизнес?
– Да.
– Так у меня есть снег, а ты его чистишь, почему бы тебе не приехать и не почистить его, забыв, комуты его чистишь, простив меня по-христиански, наконец...
Джон согласился и явился с лопатой. Я спросил, отчего же он чистит снег лопатой? На что получил ответ, что, оказывается, он продал свой грузовичок со скребком, а с лопатой в руках чистить снег ему не хотелось. На вопрос, почему же он продал свой грузовичок, Джон только пожал плечами... Мне показалось, что он это сделал из-за обиды на меня... Во всяком случае, больше он не приезжал.
Обида местного рабочего класса коренится в каких-то неведомых стороннему человеку дебрях их загадочных душ. Как сюда попали эти люди? Чем они живут? Кто жил на этой земле до них? Кто будет жить после? Я вот, например, знаю одного коренного индейца с одеялом. Приятнейшая личность... Правда, он, как бы поточнее выразиться... неживой. Я вовсе не имею в виду этот отвратительный лозунг, что «хороший индеец – мертвый индеец». Просто на нашей дороге стоит большой неотесанный крест, и на нем так и написано: «Индеец с одеялом». Вот он – самый мой любимый сосед. Его похоронили лет сто назад, но ведет он себя очень смирно и не лезет к соседям с дурными просьбами.
Вот, например сосед, который справа, вместо «здрасьте» попросил одолжить ему двадцать тысяч долларов. Мы в дом-то въехать не успели, а он уже тут как тут. Я, грешным делом, отказал. Ну, банки для этого есть, да и откуда мне взять такую сумму наличными, особенно после того, как мы только что купили дом? Так бедолага со мной уже шесть лет не разговаривает. Хорошо, что дома наши стоят далеко друг от друга и о существовании соседей можно вообще не вспоминать.
Я тут приезжал к знакомым в Торонто, подхожу к их двери, а там рядышком незнакомый мужик сидит. Я приятелей спросил: «А это кто?». Они говорят: «Как кто? Сосед!»
«А чего он у вас на пороге сидит?», – спрашиваю, а они отвечают: «Так это он у себя на пороге сидит»... Входы-то рядышком, вот я и не сориентировался, привык к нашему простору, участкам по шесть акров девственного леса да могилам индейцев с одеялами...
Правда, леса у нас не очень хорошие. Дело в том, что примерно два, а может, три миллиарда лет назад тут все залило лавой, ну, она застыла и сформировала такие мощные скалы, а почва на них не держится, и деревья все время валятся сами по себе при малейшем дуновении ветерка... Может быть, и бедному индейцу с одеялом по макушке какой-нибудь сосной заехало, и одеяло не помогло? Как знать, тайна сия погребена в пыли потусторонних архивов... Померев, не забыть бы спросить, что же приключилось с соседом моим, с индейцем с одеялом? Хотя до того ли будет?
Высоцкий в последнем своем стихотворении, которое, мне кажется, сродни пушкинскому прощальному «Пора мой друг, пора, //Покоя сердце просит...», говорил, что ему, дескать, есть что спеть, представ перед Всевышним... А есть ли нам, что спеть перед Всевышним? Сделали ли мы что-нибудь стоящее в своей жизни, что-нибудь такое, о чем стоило бы вспомнить, когда последний час, говорят, столь же неизбежный, как и налоги, наложит на нас свой мрачный плащ прощанья?
Что предъявим мы своей совести тогда? Роскошный дом с почти выплаченной ипотечной ссудой? Два автомобиля? Моторную лодку, купленную в рассрочку и так и не воссоединившуюся с водной стихией из-за отсутствия свободного времени, затрачиваемого на подработку, чтобы расплатиться за эту же самую лодку?
Нет? Это не всё? В жизни было нечто еще, более важное, безусловно более ценное... Ну, я знаю, что вы скажете... Наше главное достижение – это дети! Дети, которые уже почти купили роскошный дом, правда, тоже на ипотечную ссуду, уже ездят сразу на двух автомобилях и подумывают, купить ли им свою моторную лодку, или лучше набраться терпения и унаследовать вашу...
Вот у нас в глубинке живут люди простые и суровые. Им вообще ничего не надо. Им не только есть, что спеть перед Всевышним, если такая надобность обуяет, но есть и что прокукарекать, и даже сплясать... Простой народ первопроходимцеввесьма духовен. Они бывают грубоваты, и я даже иногда начинаю подозревать, что индеец с одеялом умер не совсем своей смертью... Но все же нельзя отрицать, что человек, породнившийся с природой, гораздо более духовен, чем горожанин, отгородившийся от всего естества кабельным телевидением и билетом в Оперный театр, в который скоро даже самих певцов будут пускать только за очень большие деньги.
Хотя, в общем, что же наш простой человек покажет Всевышнему? Груду нелегально добытых оленьих рогов? Плантацию марихуаны, которая по всем законам, божеским и земным, не должна была расти в нашем суровом климате, но однако ж росла и радовала суровых рыцарей лесного обихода?
Итак, запутавшись в догадках, кто что споет, представ перед Всевышним, я поддался давней наклонности и решил приобрести рояль. Ведь будет гораздо легче спеть, вооружившись аккомпанементом. Я, конечно, понимал, что голыми мы вошли в этот мир, голыми и уйдем... Но иметь рояль все же хотелось, даже если и придется наяривать на нем исключительно в обнаженном виде.
Покупать новый инструмент минимум за десять кусков мне показалось диким, и я дал объявление в местной газете, что мне требуется рояль.После нескольких звонков от людей, утверждающих, что они королевских кровей (royal blood) и потомственные роялисты,которыми, разумеется, полнятся наши леса, мне наконец позвонили две престарелые сестрички, спекулирующие роялями, и я с блаженством удовлетворил свою страсть, приобретя инструмент канадского производства преклонного возраста. Роялю было около семидесяти пяти лет, и принадлежал он какому-то местному музыканту. Когда я открыл крышку и попытался чего-нибудь наиграть, крышка внезапно захлопнулась, и мне больно прижало пальцы... Короче, инструмент попался с норовом.
Поскольку я его не на шутку побаивался, то садился за него редко. В основном инструмент служил местом лежки котов. Но однажды мне пришлось перенести рояль в другую комнату, поскольку мы позволили себе купить обеденный стол большего размера, не столько с расчетом на многочисленных гостей, сколько с прицелом на значительное расширение места для закусок, ну, знаете, чтобы хлеб по праздникам не приходилось ставить на сервант из-за тесноты на обеденном столе.
Разумеется, взять рояль под мышку и перенести в другую комнату не представлялось возможным. Во-первых, он тяжелый, как скала, а во-вторых, никаким боком он в дверной проем не пролез бы, нужно было отвинчивать ножки. Я позвонил в компанию, специализирующуюся на перевозке роялей.
– Триста долларов! – отвадил меня недобрый голос.
– Но ведь это на том же этаже! Просто из комнаты в комнату!
– Триста долларов! – повторил голос и повесил трубку.
Ну, думаю, шиш вам с маслом. Пусть лучше я погибну под этим роялем и досрочно предстану перед Всевышним, чем заплачу этим дармоедам триста долларов за пять минут работы! Не то чтобы я жаден, но иногда вот не могу позволить себе несправедливо оплачивать труд...
Короче, дождавшись, когда у меня во дворе появились трое мужчин, которые устанавливали курятник, переделанный из старой собачьей будки, принадлежавшей безвременно усопшей сенбернарше Жужи, я соблазнил их восьмьюдесятью долларами и привел в дом.
Мы долго бегали вокруг рояля, но никто из нас не решался к нему притронуться. Я понял, что теряю инициативу, и бодро скомандовал:
– Давайте открутим ножки, потому что с ножками он все равно через дверной проем не пройдет, даже если поставить его на попа и пропихивать боком.
Специалисты по установке курятников нехотя стали откручивать болты. Я ждал, что рояль вот-вот рухнет, как подкошенный, и, пробив пол, провалится в подвальный этаж. Лихорадочно смекая, что же в точности находится на обреченном этаже в той точке, где мы пытались ампутировать ножки роялю, я предложил все же завалить его на бок и таким образом продолжить экзекуцию.
– Неси одеяло, – капитанским голосом попросил я жену. И с сожалением подумал об индейце с одеялом, у которого можно было бы по-соседски это самое одеяло одолжить... Вот теперь бы дружба с ним пригодилась, ведь он оказался единственным соседом в округе, с которым я к тому времени не успел поссориться.
Я почувствовал себя предводителем шайки доисторических охотников, не знающих, что делать с тушей укокошенного ими мамонта... Мы завалили рояль на одеяло и стали волочить его по полу. Одна ножка почему-то ни в какую не хотела отделяться от брюха инструмента, несмотря на то, что все болты были удалены. Видимо, за семь десятков лет с гаком ножка буквально пустила корни и теперь срослась с телом рояля намертво.
Каким-то чудом нам удалось протиснуть рояль сквозь дверной проем, и на миг мне показалось, что, может, пронесет, и все еще кончится хорошо... Но не тут-то было. Оказалось, что перевернуть рояль обратно и поставить его на ноги гораздо труднее, чем сковырнуть на бок. Рояль все время угрожал рухнуть, и в какой-то момент мы впятером (трое мужиков, моя жена и ваш покорный слуга) оказались в безвыходном положении, держа рояль буквально на весу. Опустить его на пол без смертоубийства кого-либо представлялось маловозможным. Тут на счастье в комнату вошла Марни, помогающая нам с уборкой дома. Маленькая субтильная женщина попыталась прошмыгнуть незаметно, но я окликнул ее и попросил помочь. Ее бегающие испуганные глаза отразили смертельную тоску.
– Марни, пододвинь диван! – вдруг закричал я из последних сил. Рискуя образовать обширную дыру в обшивке, я опустил одну из ножек рояля на упругую подушку дивана, которая провисла почти до самого пола! Это позволило мужикам перехватиться, но когда спасение было близко, одна из ножек, лишенная болтов, которая никак не желала отделяться, вдруг рухнула на пол.
Не помня себя и не имея возможности отпустить рояль ни на секунду, мы стали звать на помощь двенадцатилетнего сына Яшу, который, явившись, буквально на весу приделал ножку, и рояль, наконец, надежно расположился на своем новом месте.
Мужикам пришлось крепко доплатить, так что сэкономил я мало... Вид у специалистов по курятникам был такой, что я почувствовал: если сам не предложу доплату, то рядом с могилой с надписью «индеец с одеялом» появится свежая могилка с надписью «еврей с роялем»...
И почему в последнее время люди совершенно не желают заниматься физическим трудом?
Вот, к примеру, один мастер подвязался делать мне камин, но не доделал его. Я дал задаток – половину суммы. Через полгода я настойчиво уже ему так говорю – доделай! А он обиделся и пропал навсегда. Я потом по дешевке камин все же доделал. Благо, немного оставалось...
Потом водопроводчик менял у нас душ. Всё разобрал и пропал. Мы прожили полгода без душа. Я его наконец отыскал – а он тоже почему-то обиделся. Пришел, душ доделал, но денег вообще не взял и ушел навсегда.
Паркетчик тоже, положив только половину паркета, растворился в туманной дымке.
Один живописный старикашка пришел снять размеры, чтобы вставить дверь; размеры снял, но больше не возвращался. А ведь это было четыре года назад. Может быть, он умер? Может быть, у них у всех какая-то неестественно высокая смертность?
Уборщиков снега у нас с трудом хватает на один сезон. Один долговязый товарищ по имени Джон все никак не приезжал убрать снег вовремя. А это неприятно, потому что ни въехать, ни выехать, дом-то у нас, слава богу, выдался на холме. Тогда я уговорил одного из соседей почистить разок снег за явно раздутую мзду. Просто очень кушать хотелось, а для добычи пропитания в магазин смотаться позарез требовалось... Так Джон узнал, обиделся, и вообще больше не приехал. Я звонил, просил, умолял, увещевал, говорил о культурных различиях, извинялся за мое незнание местных обычаев... Джон был непреклонен. Тогда я попробовал атаковать его железной логикой. Я спросил:
– Что ты делаешь в жизни?
– Чищу снег, – подумав, ответил Джон.
– Это твой бизнес?
– Да.
– Так у меня есть снег, а ты его чистишь, почему бы тебе не приехать и не почистить его, забыв, комуты его чистишь, простив меня по-христиански, наконец...
Джон согласился и явился с лопатой. Я спросил, отчего же он чистит снег лопатой? На что получил ответ, что, оказывается, он продал свой грузовичок со скребком, а с лопатой в руках чистить снег ему не хотелось. На вопрос, почему же он продал свой грузовичок, Джон только пожал плечами... Мне показалось, что он это сделал из-за обиды на меня... Во всяком случае, больше он не приезжал.
Обида местного рабочего класса коренится в каких-то неведомых стороннему человеку дебрях их загадочных душ. Как сюда попали эти люди? Чем они живут? Кто жил на этой земле до них? Кто будет жить после? Я вот, например, знаю одного коренного индейца с одеялом. Приятнейшая личность... Правда, он, как бы поточнее выразиться... неживой. Я вовсе не имею в виду этот отвратительный лозунг, что «хороший индеец – мертвый индеец». Просто на нашей дороге стоит большой неотесанный крест, и на нем так и написано: «Индеец с одеялом». Вот он – самый мой любимый сосед. Его похоронили лет сто назад, но ведет он себя очень смирно и не лезет к соседям с дурными просьбами.
Вот, например сосед, который справа, вместо «здрасьте» попросил одолжить ему двадцать тысяч долларов. Мы в дом-то въехать не успели, а он уже тут как тут. Я, грешным делом, отказал. Ну, банки для этого есть, да и откуда мне взять такую сумму наличными, особенно после того, как мы только что купили дом? Так бедолага со мной уже шесть лет не разговаривает. Хорошо, что дома наши стоят далеко друг от друга и о существовании соседей можно вообще не вспоминать.
Я тут приезжал к знакомым в Торонто, подхожу к их двери, а там рядышком незнакомый мужик сидит. Я приятелей спросил: «А это кто?». Они говорят: «Как кто? Сосед!»
«А чего он у вас на пороге сидит?», – спрашиваю, а они отвечают: «Так это он у себя на пороге сидит»... Входы-то рядышком, вот я и не сориентировался, привык к нашему простору, участкам по шесть акров девственного леса да могилам индейцев с одеялами...
Правда, леса у нас не очень хорошие. Дело в том, что примерно два, а может, три миллиарда лет назад тут все залило лавой, ну, она застыла и сформировала такие мощные скалы, а почва на них не держится, и деревья все время валятся сами по себе при малейшем дуновении ветерка... Может быть, и бедному индейцу с одеялом по макушке какой-нибудь сосной заехало, и одеяло не помогло? Как знать, тайна сия погребена в пыли потусторонних архивов... Померев, не забыть бы спросить, что же приключилось с соседом моим, с индейцем с одеялом? Хотя до того ли будет?
Что предъявим мы своей совести тогда? Роскошный дом с почти выплаченной ипотечной ссудой? Два автомобиля? Моторную лодку, купленную в рассрочку и так и не воссоединившуюся с водной стихией из-за отсутствия свободного времени, затрачиваемого на подработку, чтобы расплатиться за эту же самую лодку?
Нет? Это не всё? В жизни было нечто еще, более важное, безусловно более ценное... Ну, я знаю, что вы скажете... Наше главное достижение – это дети! Дети, которые уже почти купили роскошный дом, правда, тоже на ипотечную ссуду, уже ездят сразу на двух автомобилях и подумывают, купить ли им свою моторную лодку, или лучше набраться терпения и унаследовать вашу...
Вот у нас в глубинке живут люди простые и суровые. Им вообще ничего не надо. Им не только есть, что спеть перед Всевышним, если такая надобность обуяет, но есть и что прокукарекать, и даже сплясать... Простой народ первопроходимцеввесьма духовен. Они бывают грубоваты, и я даже иногда начинаю подозревать, что индеец с одеялом умер не совсем своей смертью... Но все же нельзя отрицать, что человек, породнившийся с природой, гораздо более духовен, чем горожанин, отгородившийся от всего естества кабельным телевидением и билетом в Оперный театр, в который скоро даже самих певцов будут пускать только за очень большие деньги.
Хотя, в общем, что же наш простой человек покажет Всевышнему? Груду нелегально добытых оленьих рогов? Плантацию марихуаны, которая по всем законам, божеским и земным, не должна была расти в нашем суровом климате, но однако ж росла и радовала суровых рыцарей лесного обихода?
Итак, запутавшись в догадках, кто что споет, представ перед Всевышним, я поддался давней наклонности и решил приобрести рояль. Ведь будет гораздо легче спеть, вооружившись аккомпанементом. Я, конечно, понимал, что голыми мы вошли в этот мир, голыми и уйдем... Но иметь рояль все же хотелось, даже если и придется наяривать на нем исключительно в обнаженном виде.
Покупать новый инструмент минимум за десять кусков мне показалось диким, и я дал объявление в местной газете, что мне требуется рояль.После нескольких звонков от людей, утверждающих, что они королевских кровей (royal blood) и потомственные роялисты,которыми, разумеется, полнятся наши леса, мне наконец позвонили две престарелые сестрички, спекулирующие роялями, и я с блаженством удовлетворил свою страсть, приобретя инструмент канадского производства преклонного возраста. Роялю было около семидесяти пяти лет, и принадлежал он какому-то местному музыканту. Когда я открыл крышку и попытался чего-нибудь наиграть, крышка внезапно захлопнулась, и мне больно прижало пальцы... Короче, инструмент попался с норовом.
Поскольку я его не на шутку побаивался, то садился за него редко. В основном инструмент служил местом лежки котов. Но однажды мне пришлось перенести рояль в другую комнату, поскольку мы позволили себе купить обеденный стол большего размера, не столько с расчетом на многочисленных гостей, сколько с прицелом на значительное расширение места для закусок, ну, знаете, чтобы хлеб по праздникам не приходилось ставить на сервант из-за тесноты на обеденном столе.
Разумеется, взять рояль под мышку и перенести в другую комнату не представлялось возможным. Во-первых, он тяжелый, как скала, а во-вторых, никаким боком он в дверной проем не пролез бы, нужно было отвинчивать ножки. Я позвонил в компанию, специализирующуюся на перевозке роялей.
– Триста долларов! – отвадил меня недобрый голос.
– Но ведь это на том же этаже! Просто из комнаты в комнату!
– Триста долларов! – повторил голос и повесил трубку.
Ну, думаю, шиш вам с маслом. Пусть лучше я погибну под этим роялем и досрочно предстану перед Всевышним, чем заплачу этим дармоедам триста долларов за пять минут работы! Не то чтобы я жаден, но иногда вот не могу позволить себе несправедливо оплачивать труд...
Короче, дождавшись, когда у меня во дворе появились трое мужчин, которые устанавливали курятник, переделанный из старой собачьей будки, принадлежавшей безвременно усопшей сенбернарше Жужи, я соблазнил их восьмьюдесятью долларами и привел в дом.
Мы долго бегали вокруг рояля, но никто из нас не решался к нему притронуться. Я понял, что теряю инициативу, и бодро скомандовал:
– Давайте открутим ножки, потому что с ножками он все равно через дверной проем не пройдет, даже если поставить его на попа и пропихивать боком.
Специалисты по установке курятников нехотя стали откручивать болты. Я ждал, что рояль вот-вот рухнет, как подкошенный, и, пробив пол, провалится в подвальный этаж. Лихорадочно смекая, что же в точности находится на обреченном этаже в той точке, где мы пытались ампутировать ножки роялю, я предложил все же завалить его на бок и таким образом продолжить экзекуцию.
– Неси одеяло, – капитанским голосом попросил я жену. И с сожалением подумал об индейце с одеялом, у которого можно было бы по-соседски это самое одеяло одолжить... Вот теперь бы дружба с ним пригодилась, ведь он оказался единственным соседом в округе, с которым я к тому времени не успел поссориться.
Я почувствовал себя предводителем шайки доисторических охотников, не знающих, что делать с тушей укокошенного ими мамонта... Мы завалили рояль на одеяло и стали волочить его по полу. Одна ножка почему-то ни в какую не хотела отделяться от брюха инструмента, несмотря на то, что все болты были удалены. Видимо, за семь десятков лет с гаком ножка буквально пустила корни и теперь срослась с телом рояля намертво.
Каким-то чудом нам удалось протиснуть рояль сквозь дверной проем, и на миг мне показалось, что, может, пронесет, и все еще кончится хорошо... Но не тут-то было. Оказалось, что перевернуть рояль обратно и поставить его на ноги гораздо труднее, чем сковырнуть на бок. Рояль все время угрожал рухнуть, и в какой-то момент мы впятером (трое мужиков, моя жена и ваш покорный слуга) оказались в безвыходном положении, держа рояль буквально на весу. Опустить его на пол без смертоубийства кого-либо представлялось маловозможным. Тут на счастье в комнату вошла Марни, помогающая нам с уборкой дома. Маленькая субтильная женщина попыталась прошмыгнуть незаметно, но я окликнул ее и попросил помочь. Ее бегающие испуганные глаза отразили смертельную тоску.
– Марни, пододвинь диван! – вдруг закричал я из последних сил. Рискуя образовать обширную дыру в обшивке, я опустил одну из ножек рояля на упругую подушку дивана, которая провисла почти до самого пола! Это позволило мужикам перехватиться, но когда спасение было близко, одна из ножек, лишенная болтов, которая никак не желала отделяться, вдруг рухнула на пол.
Не помня себя и не имея возможности отпустить рояль ни на секунду, мы стали звать на помощь двенадцатилетнего сына Яшу, который, явившись, буквально на весу приделал ножку, и рояль, наконец, надежно расположился на своем новом месте.
Мужикам пришлось крепко доплатить, так что сэкономил я мало... Вид у специалистов по курятникам был такой, что я почувствовал: если сам не предложу доплату, то рядом с могилой с надписью «индеец с одеялом» появится свежая могилка с надписью «еврей с роялем»...
И почему в последнее время люди совершенно не желают заниматься физическим трудом?
Бесхитростное таинство деторождения
Современная семейная жизнь в канадской глубинке представляет собой некую гремучую смесь первобытно-общинных отношений и воинствующего мальтузианства. Томас Мальтус, сам по роду службы тянувший лямку английского священника и, похоже, страдавший от излишне многочисленной паствы или назойливых соседей, как это ни странно для священника, умудрился вывести одновременно и антирелигиозную, и антинаучную теорию, суть которой заключалась в том, что если мы срочно не перестанем размножаться, как кролики, то морковок на всех не хватит! Дело было двести лет назад, но до сих пор многие переживают, не пора ли устроить очередную бойню, чтобы привести народонаселение в разумные рамки!
Местные жители канадской глубинки добровольно стараются воздерживаться от излишнего размножения, видимо, дабы избежать принудительного истребления и при этом сэкономить ценный, столь богатый витаминами сельскохозяйственный продукт, которого всегда не хватает на всех... (Имеется в виду морковка.) Не иначе, эта морковная лихорадка – результат тлетворного влияния перенаселенных метрополий...
А как же быть с нездорово веселящим целомудренных подростков библейским лозунгом: «Плодитесь и размножайтесь!»?
Как еще иначе позволяет нам вечно насупленная мачеха-природа оставить след собственной неповторимости в вереницах грядущих поколений? Ни голосом своим, ни кистью, ни другой частью своего бренного тела мы не способны оставить сколь бы то ни было значительный оттиск в эпохальном барельефе человечества... Только прибегнув к бесхитростному таинству деторождения, можем мы снарядить своих собственных посланников в будущее, обладающих точно такой же, как у нас, ямочкой на подбородке, или такой же обворожительной улыбкой, или чем-нибудь еще, безусловно, не менее ценным в сверхгалактическом масштабе вечности...
Но люди рациональны до хитрости и хитры до нерациональности. Они предпочитают всё съесть и выпить сами, а потом окочуриться в одиночестве, хотя еще бедняжка Шекспир увещевал в одном из своих сонетов [11]:
Любовь, нежность, глубинное созерцание, привязанность к одному месту, домашний уют, нерасторопное течение жизни, игры на свежем воздухе, детский смех, полночный шепот, полуденный восторг – все это прах, все это больше не никому не нужно!
А вместо всего этого есть телевизор и компьютер, и, блуждая от одного экрана к другому, мы вполне можем найти для себя замену настоящей жизни, между тем неуклонно, как и прежде, проходящей мимо нас в никуда...
Неужели в этом и заключается моральное превосходство нашей цивилизации над отсталыми народами и странами? Мы ценим свободу собственного индивидуализма, который отчего-то делает нас одинаковыми до безликости! Что же это с нами происходит: обезличивание индивидуализма или индивидуализация безличия?
Затрудняясь различать понятия индивидуализма и эгоизма, современные мальтузианцы, пользуясь контрацептивами с дошкольной скамьи, даже в гроб ложатся, предварительно обезопасив себя соответствующим образом!
Трудно сказать, как население здешних мест ухитрилось не вымереть в результате низкой рождаемости, но в том было бы лишь только полбеды... Слава богу, выручают переселенцы из Торонто. Там демографического кризиса не наблюдается, спасибо иммигрантам из плодовитых стран. А я люблю их веселую живучесть. Я люблю смешных, деловитых китайцев, словно точно знающих, зачем они живут, люблю вечно сказочно фантазирующих индусов и только начинающих вырываться из купели исламизма пакистанцев. Я люблю их всех, их иероглифы, вязь санскрита и арабского, кажущуюся еще более декоративной, когда она несет в себе слова таинственного языка урду...
Однако всего этого разнообразия нет в канадской глубинке. Здесь англосаксы женятся на англосаксах, которых я тоже люблю, но пред которыми испытываю устойчивое чувство собственной неполноценности, ибо мне никогда не удается быть настолько же вежливым и обходительным, как даже последний из них... Не воспитали, упустили. Теперь уж не восполнишь! Как был я хамом, так хамом и останусь.
Попаду на тот свет, меня Господь спросит: «Ну, как вам сегодня погода? Облачность не беспокоит?», а я ему: «Да погоди Ты о погоде, скажи мне наконец, в чем смысл жизни?» А Он разочаровано шмыгнет своим божественным носом и продолжит светскую беседу в стиле местного «Small talk» – « как вам нравится проводить свою вечность?»...
В отличие от меня, у местного населения проблем в общении с Богом не наблюдается. Настоящая проблема заключается в том, что никто из них не считает проблемой, когда та или иная семейная пара, иной раз и после сорока лет отроду, все-таки сподобится завести единственного ребенка, и тут муж вдруг ни с того ни с сего бросает жену и уходит к другой женщине, впрочем, тоже в свою очередь, разведенной, у которой тоже имеются дети. Брошенная жена не теряет времени даром и находит себе нового мужа, который между тем продолжает платить алименты на своих детей от прежнего брака. Все кругом живут с чужими женами и воспитывают чужих детей, и такая вот фантасмагория считается нормой.
Все они кажутся мне такими одинаковыми, что я искренне не понимаю, почему Джон бросил Мэри и женился на Элизабет. Они все так похожи... Ах, знаю, знаю... Это оттого, что Мэри упрекала Джона в том, что он не относит свои грязные носки в стирку, а оставляет их на полу в спальне. Элизабет тоже обвиняла своего прежнего мужа в том же самом смертном грехе, но теперь, повстречав Джона и набравшись горького опыта, решила придержать язык за зубами, чтобы вовсе не сложить зубы на полку... Ведь, по совести говоря, ни Мэри, ни Элизабет в жизни ничего стоящего не зарабатывали и всецело зависели от нищенского гособеспечения и своих вздорных мужей... А домашний труд, к сожалению, никто трудом и не считает...
Да, конечно, и Джон во втором своем браке остепенился. Теперь самолично относит свои носки в стирку и даже иногда моет посуду. Он разумно рассудил, что это ему обойдется дешевле, чем вновь потерять половину своих трудовых сбережений, как это случилось в результате бракоразводного процесса с Мэри, которую он, в общем-то, по совести говоря, до сих пор любит и ревнует к ее новому мужу Фрэду... А если спросишь Джона, зачем он развелся, то получишь бесхитростный ответ: «Из-за носков...»
Вообще носки становятся настоящими разрушителями семей! Может быть, лучше вовсе ходить без носков, в конце концов, или изобрести, наконец, одноразовые носки! Сколько семей будет спасено!
А не проще ли совсем упразднить институт семьи и жить всем со всеми вперемешку, как в первобытной пещере? Таким образом бедным деткам, оставленным своими страдающими избыточным индивидуализмом родителями, удавалось бы чаще с ними видеться, сидя по вечерам вокруг общего костра. А по утрам все гуртом выбегали бы на мороз охотиться на мамонта или на какого-нибудь саблезубого зайца... (Следуя теории Дарвина, при нынешнем дефиците морковок зайцы вполне могут проэволюционировать в саблезубых.) Чем не счастливая семейная жизнь?
Самое интересное, что, поменявшись женами и мужьями, разведенные граждане продолжают друг друга остро ревновать и пытаются отравлять жизнь своим бывшим супругам. Они и через десять лет после развода устраивают друг другу сцены ревности и иной раз вовсе перестаешь что-либо понимать в устройстве современного человеческого общества.
Причем вся эта свистопляска с обменом мужьями и женами повторяется по три-четыре раза за жизнь индивида, значительно продлившуюся в связи с введением в действие всеобщей санитарии (ощутимый удар по мальтузианству).
Обществу все это очень нравится, и оно уже даже не скрывает своей удовлетворенности. Восседая на троне из свидетельств о разводе, общество довольно ухмыляется... Вы спросите, почему? Дело в том, что при таких семейных отношениях человек так или иначе остается совершенно одиноким, ибо ни новые жены, ни брошенные дети не считают семейные узы чем-то стоящим и относятся к ним, скорее, как к отношениям с сослуживцами. Зарплату не повысили – хлопнул дверью и вышел вон...
Это когда-то обществу были нужны крепкие крестьянские семьи, чтобы всем гуртом волочить за собой плуг... А теперь наоборот: нужно, чтобы люди были одинокие, подвижные, как солдаты. Собрался за сорок секунд и в полной выкладке поехал, куда тебя послали... А крепкие семьи так это окаянное общество сами пошлют, что оно долго будет идти, спотыкаясь... Вот и затаило общество злобу на крепкие семьи, где один за всех и все за одного. Мы и лозунг-то этот позабыли, последний раз услышав его лет двадцать назад в советском фильме про трех мушкетеров.
Местные жители канадской глубинки добровольно стараются воздерживаться от излишнего размножения, видимо, дабы избежать принудительного истребления и при этом сэкономить ценный, столь богатый витаминами сельскохозяйственный продукт, которого всегда не хватает на всех... (Имеется в виду морковка.) Не иначе, эта морковная лихорадка – результат тлетворного влияния перенаселенных метрополий...
А как же быть с нездорово веселящим целомудренных подростков библейским лозунгом: «Плодитесь и размножайтесь!»?
Как еще иначе позволяет нам вечно насупленная мачеха-природа оставить след собственной неповторимости в вереницах грядущих поколений? Ни голосом своим, ни кистью, ни другой частью своего бренного тела мы не способны оставить сколь бы то ни было значительный оттиск в эпохальном барельефе человечества... Только прибегнув к бесхитростному таинству деторождения, можем мы снарядить своих собственных посланников в будущее, обладающих точно такой же, как у нас, ямочкой на подбородке, или такой же обворожительной улыбкой, или чем-нибудь еще, безусловно, не менее ценным в сверхгалактическом масштабе вечности...
Но люди рациональны до хитрости и хитры до нерациональности. Они предпочитают всё съесть и выпить сами, а потом окочуриться в одиночестве, хотя еще бедняжка Шекспир увещевал в одном из своих сонетов [11]:
Но куда великому драматургу было понять наш современный индивидуализм? Ведь именно в нем и заключается основное достижение человеческой свободы – иди куда хочешь, спи с кем попало, только плати налоги и не нарушай закон, а все остальное не имеет значения, все остальное – прах...
Бездетный плут, зачем не передал
Дар жизни детям, сам упившись сладко,
Его проел, пропил, процеловал,
И сумму сумм растратил без остатка?
Ведя со смертью торг, один, как перст,
Ты сам себе не мил и не доходен,
И, оставляя солнце здешних мест,
Что ты предъявишь у полночных сходен?
Любовь, нежность, глубинное созерцание, привязанность к одному месту, домашний уют, нерасторопное течение жизни, игры на свежем воздухе, детский смех, полночный шепот, полуденный восторг – все это прах, все это больше не никому не нужно!
А вместо всего этого есть телевизор и компьютер, и, блуждая от одного экрана к другому, мы вполне можем найти для себя замену настоящей жизни, между тем неуклонно, как и прежде, проходящей мимо нас в никуда...
Неужели в этом и заключается моральное превосходство нашей цивилизации над отсталыми народами и странами? Мы ценим свободу собственного индивидуализма, который отчего-то делает нас одинаковыми до безликости! Что же это с нами происходит: обезличивание индивидуализма или индивидуализация безличия?
Затрудняясь различать понятия индивидуализма и эгоизма, современные мальтузианцы, пользуясь контрацептивами с дошкольной скамьи, даже в гроб ложатся, предварительно обезопасив себя соответствующим образом!
Трудно сказать, как население здешних мест ухитрилось не вымереть в результате низкой рождаемости, но в том было бы лишь только полбеды... Слава богу, выручают переселенцы из Торонто. Там демографического кризиса не наблюдается, спасибо иммигрантам из плодовитых стран. А я люблю их веселую живучесть. Я люблю смешных, деловитых китайцев, словно точно знающих, зачем они живут, люблю вечно сказочно фантазирующих индусов и только начинающих вырываться из купели исламизма пакистанцев. Я люблю их всех, их иероглифы, вязь санскрита и арабского, кажущуюся еще более декоративной, когда она несет в себе слова таинственного языка урду...
Однако всего этого разнообразия нет в канадской глубинке. Здесь англосаксы женятся на англосаксах, которых я тоже люблю, но пред которыми испытываю устойчивое чувство собственной неполноценности, ибо мне никогда не удается быть настолько же вежливым и обходительным, как даже последний из них... Не воспитали, упустили. Теперь уж не восполнишь! Как был я хамом, так хамом и останусь.
Попаду на тот свет, меня Господь спросит: «Ну, как вам сегодня погода? Облачность не беспокоит?», а я ему: «Да погоди Ты о погоде, скажи мне наконец, в чем смысл жизни?» А Он разочаровано шмыгнет своим божественным носом и продолжит светскую беседу в стиле местного «Small talk» – « как вам нравится проводить свою вечность?»...
В отличие от меня, у местного населения проблем в общении с Богом не наблюдается. Настоящая проблема заключается в том, что никто из них не считает проблемой, когда та или иная семейная пара, иной раз и после сорока лет отроду, все-таки сподобится завести единственного ребенка, и тут муж вдруг ни с того ни с сего бросает жену и уходит к другой женщине, впрочем, тоже в свою очередь, разведенной, у которой тоже имеются дети. Брошенная жена не теряет времени даром и находит себе нового мужа, который между тем продолжает платить алименты на своих детей от прежнего брака. Все кругом живут с чужими женами и воспитывают чужих детей, и такая вот фантасмагория считается нормой.
Все они кажутся мне такими одинаковыми, что я искренне не понимаю, почему Джон бросил Мэри и женился на Элизабет. Они все так похожи... Ах, знаю, знаю... Это оттого, что Мэри упрекала Джона в том, что он не относит свои грязные носки в стирку, а оставляет их на полу в спальне. Элизабет тоже обвиняла своего прежнего мужа в том же самом смертном грехе, но теперь, повстречав Джона и набравшись горького опыта, решила придержать язык за зубами, чтобы вовсе не сложить зубы на полку... Ведь, по совести говоря, ни Мэри, ни Элизабет в жизни ничего стоящего не зарабатывали и всецело зависели от нищенского гособеспечения и своих вздорных мужей... А домашний труд, к сожалению, никто трудом и не считает...
Да, конечно, и Джон во втором своем браке остепенился. Теперь самолично относит свои носки в стирку и даже иногда моет посуду. Он разумно рассудил, что это ему обойдется дешевле, чем вновь потерять половину своих трудовых сбережений, как это случилось в результате бракоразводного процесса с Мэри, которую он, в общем-то, по совести говоря, до сих пор любит и ревнует к ее новому мужу Фрэду... А если спросишь Джона, зачем он развелся, то получишь бесхитростный ответ: «Из-за носков...»
Вообще носки становятся настоящими разрушителями семей! Может быть, лучше вовсе ходить без носков, в конце концов, или изобрести, наконец, одноразовые носки! Сколько семей будет спасено!
А не проще ли совсем упразднить институт семьи и жить всем со всеми вперемешку, как в первобытной пещере? Таким образом бедным деткам, оставленным своими страдающими избыточным индивидуализмом родителями, удавалось бы чаще с ними видеться, сидя по вечерам вокруг общего костра. А по утрам все гуртом выбегали бы на мороз охотиться на мамонта или на какого-нибудь саблезубого зайца... (Следуя теории Дарвина, при нынешнем дефиците морковок зайцы вполне могут проэволюционировать в саблезубых.) Чем не счастливая семейная жизнь?
Самое интересное, что, поменявшись женами и мужьями, разведенные граждане продолжают друг друга остро ревновать и пытаются отравлять жизнь своим бывшим супругам. Они и через десять лет после развода устраивают друг другу сцены ревности и иной раз вовсе перестаешь что-либо понимать в устройстве современного человеческого общества.
Причем вся эта свистопляска с обменом мужьями и женами повторяется по три-четыре раза за жизнь индивида, значительно продлившуюся в связи с введением в действие всеобщей санитарии (ощутимый удар по мальтузианству).
Это когда-то обществу были нужны крепкие крестьянские семьи, чтобы всем гуртом волочить за собой плуг... А теперь наоборот: нужно, чтобы люди были одинокие, подвижные, как солдаты. Собрался за сорок секунд и в полной выкладке поехал, куда тебя послали... А крепкие семьи так это окаянное общество сами пошлют, что оно долго будет идти, спотыкаясь... Вот и затаило общество злобу на крепкие семьи, где один за всех и все за одного. Мы и лозунг-то этот позабыли, последний раз услышав его лет двадцать назад в советском фильме про трех мушкетеров.