Страница:
Агата Кристи
Почему не Эванс?
Глава 1
НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ
Бобби Джонс положил свой мяч на метку для первого удара, слегка подался назад, неторопливо отвел клюшку и с молниеносной быстротой нанес удар. Вы думаете, мяч полетел прямо, подскочил над специально сделанной песчаной канавкой и приземлился там, откуда его можно было загнать ударом клюшки на зеленую лужайку вокруг четырнадцатой лунки? Не тут-то было! Клюшка царапнула по верху мяча, он медленно покатился по земле и застрял в песчаной канавке.
Не было и пылкой толпы, которая ахнула бы от страха. Единственный свидетель этого промаха ничуть не удивился, и это вполне объяснимо: удар-то нанес не родившийся в Штатах мастер этой игры, а всего лишь четвертый сын викария из Марчболта, небольшого городка на побережье Уэльса.
Бобби издал откровенно неприличное восклицание. Это был добродушный с виду молодой человек лет двадцати восьми. Даже лучший друг вряд ли назвал бы его симпатичным, но лицо у него было очень располагающим, а карие глаза смотрели преданно, будто глаза честной собаки.
– День ото дня я играю все хуже и хуже, – удрученно пробормотал он.
– Вы торопитесь, – заметил его партнер.
Доктор Томас был мужчиной средних лет, седовласый, с бодрым красным лицом. Сам он никогда не размахивался изо всех сил. Нанося короткие прямые удары по центру мяча, он обычно одолевал тех, кто играл пусть и более зрелищно, но с ошибками.
Бобби в ярости накинулся на свой мяч с нибликом[1]. Удар у него вышел только с третьей попытки. Мяч лег неподалеку от зеленой лужайки, куда доктор Томас добрался двумя точными ударами клюшкой с железным наконечником.
– Лунка ваша, – сказал Бобби.
Они направились к следующей метке. Первым бил доктор, удар у него вышел красивый, прямой, но мяч улетел недалеко. Бобби вздохнул, поставил свой мяч, поправил его, долго перекладывал в руке клюшку, отступил, будто деревянный, назад, закрыл глаза, поднял голову, втянул правое плечо – словом, сделал все, чего ему делать не следовало, и мяч, рассекая воздух, полетел по самой середке поля. Бобби глубоко и удовлетворенно вздохнул. Хорошо знакомая всем досада игрока в гольф сменилась не менее знакомым выражением восторга.
– Теперь я знаю, в чем я портачил, – простодушно заявил Бобби. Мастерский удар клюшкой с железной головкой, легкий удар по самому краешку мяча другой клюшкой, и Бобби загнал в лунку верный мяч. Он сделал на удар меньше положенного, и доктор Томас потерял очко. Полный уверенности в себе, Бобби подошел к шестнадцатой метке. Он снова сделал все, чего делать не следовало бы, но на сей раз никакого чуда не произошло. Получился страшный, великолепный, можно сказать сверхъестественный срез! Мяч заметался какими-то ломаными зигзагами.
– Если бы вышел прямой, вот было бы здорово! – сказал доктор Томас.
– Если бы, – с горечью ответил Бобби. – Эй, мне послышался какой-то крик. Надеюсь, мяч ни в кого не угодил.
Он повернулся направо и стал всматриваться, видно было плохо. Солнце садилось, и, глядя прямо на него, трудно было различить что-либо достаточно отчетливо. Да и с моря поднималась легкая дымка. В двух-трех сотнях ярдов от них был обрыв.
– Там проходит тропинка, – сказал Бобби. – Только вряд ли мяч мог туда долететь. И все-таки мне показалось, что я слышал крик. А вы?
Но доктор ничего не слышал. Бобби пошел поискать мяч. Нашел он его не без труда, но сыграть им было невозможно: тот зарылся в куст утесника. Бобби попробовал пару раз ударить по нему, потом поднял и крикнул партнеру, что сдает лунку.
Доктор подошел к нему, потому что следующая метка была у самого обрыва. Семнадцатая всегда нагоняла на Бобби безотчетный страх. Здесь надо было пробить мяч над расщелиной. Расстояние, по сути, было не такое уж большое, но бездна внизу всегда отвлекала его внимание. Они пересекли тропинку, которая вела от моря в глубь суши слева от них, огибая самый край утеса. Доктор взял клюшку с железной головкой, и его мяч приземлился на противоположном краю расщелины. Бобби глубоко вздохнул и нанес удар. Мяч стремительно понесся вперед и скрылся за краем пропасти.
– И каждый раз, черт побери, я делаю одну и ту же ошибку, черт побери! – с горечью сказал Бобби. Он подошел к краю пропасти и заглянул в нее. Далеко внизу сверкало море. Обрыв был крут только сверху, а потом переходил в пологий склон и мягко спускался к воде. Бобби медленно пошел по краю. Он знал одно местечко, где без особого труда можно было спуститься вниз. Так делали мальчики, обслуживающие игроков в гольф: они спрыгивали вниз и вскоре, запыхавшиеся, но ликующие, появлялись вновь с улетевшим мячом в руках. Внезапно Бобби замер и позвал своего партнера:
– Послушайте, доктор, идите-ка сюда. Что это там такое, как вы думаете?
Доктор затаил дыхание.
– Боже, – сказал он, – кто-то сорвался с утеса. Мы должны спуститься к нему.
Бок о бок двое мужчин спустились со скалы, более спортивный Бобби помогал доктору. Наконец они добрались до зловеще темневшей бесформенной груды. Это оказался мужчина лет сорока, он еще дышал, хотя и был без сознания. Доктор осмотрел его, потрогал руки и ноги, пощупал пульс, прикрыл ему веки. Опустившись на колени, он завершил осмотр и взглянул на Бобби. Тот стоял рядом, его тошнило. Доктор медленно покачал головой.
– Ничего не поделаешь, – сказал он. – Его песенка спета, бедняга. У него сломан хребет. Видимо, он не знал этой тропы и шагнул вниз, когда сгустился туман. Сколько раз я говорил в ратуше, что здесь нужно поставить ограду. – Он поднялся и добавил: – Я схожу за помощью. Договорюсь, чтобы тело подняли наверх. Того и гляди стемнеет. Вы побудете здесь?
Бобби кивнул.
– Я полагаю, ему уже ничем не поможешь? – спросил он.
Доктор покачал годовой.
– Ничем. Уже скоро: пульс быстро слабеет. Он протянет еще самое большее минут двадцать. Вполне возможно, перед смертью сознание вернется к нему, а может, и нет. И все же…
– Пожалуй, я останусь, – быстро сказал Бобби. – Идите. У вас нет никакого лекарства на тот случай, если он очнется?
Доктор покачал головой.
– Ему будет совсем не больно, – сказал он и, повернувшись, стал быстро взбираться по обрыву. Бобби наблюдал за ним, пока тот, помахав рукой, не скрылся за гребнем, Бобби сделал пару шагов по узкому карнизу, уселся на каменный выступ и закурил сигарету. Он был потрясен. До сих пор ему не приходилось сталкиваться с болезнью или смертью.
Вот ведь невезуха! Ясный вечер, и вдруг с моря наползает туман. Один неверный шаг, и жизни конец. Да еще такой здоровый с виду мужчина. Наверное, ни одного дня в жизни не болел. Залившая лицо смертельная бледность не могла скрыть густой темный загар. Человек, который проводил жизнь на свежем воздухе, возможно, за границей. Бобби внимательнее вгляделся в его лицо: вьющиеся каштановые волосы, чуть тронутые сединой на висках, крупный нос, волевой подбородок, полуоткрытые губы обнажали белые зубы. Широкие плечи и красивые жилистые руки. Ноги изогнулись под немыслимым углом. Бобби вздрогнул и перевел взгляд на лицо. Привлекательное лицо – живое, решительное, умное. Вероятно, подумал он, глаза у него синие.
И тут глаза открылись.
Они и впрямь были синими, темно-синими. Они смотрели прямо на Бобби. В них не было никакой растерянности, они оставались ясными, и взгляд был вполне осмысленный. Глаза внимательно смотрели на парня и одновременно, казалось, о чем-то вопрошали. Бобби быстро встал и направился к мужчине. Не успел он подойти, как тот заговорил. И голос был не слабым, а звучал четко и громко.
– Почему не Эванс? – произнес он. И вдруг по телу мужчины пробежала мелкая судорога, веки сомкнулись, челюсть отвисла.
Человек умер.
Не было и пылкой толпы, которая ахнула бы от страха. Единственный свидетель этого промаха ничуть не удивился, и это вполне объяснимо: удар-то нанес не родившийся в Штатах мастер этой игры, а всего лишь четвертый сын викария из Марчболта, небольшого городка на побережье Уэльса.
Бобби издал откровенно неприличное восклицание. Это был добродушный с виду молодой человек лет двадцати восьми. Даже лучший друг вряд ли назвал бы его симпатичным, но лицо у него было очень располагающим, а карие глаза смотрели преданно, будто глаза честной собаки.
– День ото дня я играю все хуже и хуже, – удрученно пробормотал он.
– Вы торопитесь, – заметил его партнер.
Доктор Томас был мужчиной средних лет, седовласый, с бодрым красным лицом. Сам он никогда не размахивался изо всех сил. Нанося короткие прямые удары по центру мяча, он обычно одолевал тех, кто играл пусть и более зрелищно, но с ошибками.
Бобби в ярости накинулся на свой мяч с нибликом[1]. Удар у него вышел только с третьей попытки. Мяч лег неподалеку от зеленой лужайки, куда доктор Томас добрался двумя точными ударами клюшкой с железным наконечником.
– Лунка ваша, – сказал Бобби.
Они направились к следующей метке. Первым бил доктор, удар у него вышел красивый, прямой, но мяч улетел недалеко. Бобби вздохнул, поставил свой мяч, поправил его, долго перекладывал в руке клюшку, отступил, будто деревянный, назад, закрыл глаза, поднял голову, втянул правое плечо – словом, сделал все, чего ему делать не следовало, и мяч, рассекая воздух, полетел по самой середке поля. Бобби глубоко и удовлетворенно вздохнул. Хорошо знакомая всем досада игрока в гольф сменилась не менее знакомым выражением восторга.
– Теперь я знаю, в чем я портачил, – простодушно заявил Бобби. Мастерский удар клюшкой с железной головкой, легкий удар по самому краешку мяча другой клюшкой, и Бобби загнал в лунку верный мяч. Он сделал на удар меньше положенного, и доктор Томас потерял очко. Полный уверенности в себе, Бобби подошел к шестнадцатой метке. Он снова сделал все, чего делать не следовало бы, но на сей раз никакого чуда не произошло. Получился страшный, великолепный, можно сказать сверхъестественный срез! Мяч заметался какими-то ломаными зигзагами.
– Если бы вышел прямой, вот было бы здорово! – сказал доктор Томас.
– Если бы, – с горечью ответил Бобби. – Эй, мне послышался какой-то крик. Надеюсь, мяч ни в кого не угодил.
Он повернулся направо и стал всматриваться, видно было плохо. Солнце садилось, и, глядя прямо на него, трудно было различить что-либо достаточно отчетливо. Да и с моря поднималась легкая дымка. В двух-трех сотнях ярдов от них был обрыв.
– Там проходит тропинка, – сказал Бобби. – Только вряд ли мяч мог туда долететь. И все-таки мне показалось, что я слышал крик. А вы?
Но доктор ничего не слышал. Бобби пошел поискать мяч. Нашел он его не без труда, но сыграть им было невозможно: тот зарылся в куст утесника. Бобби попробовал пару раз ударить по нему, потом поднял и крикнул партнеру, что сдает лунку.
Доктор подошел к нему, потому что следующая метка была у самого обрыва. Семнадцатая всегда нагоняла на Бобби безотчетный страх. Здесь надо было пробить мяч над расщелиной. Расстояние, по сути, было не такое уж большое, но бездна внизу всегда отвлекала его внимание. Они пересекли тропинку, которая вела от моря в глубь суши слева от них, огибая самый край утеса. Доктор взял клюшку с железной головкой, и его мяч приземлился на противоположном краю расщелины. Бобби глубоко вздохнул и нанес удар. Мяч стремительно понесся вперед и скрылся за краем пропасти.
– И каждый раз, черт побери, я делаю одну и ту же ошибку, черт побери! – с горечью сказал Бобби. Он подошел к краю пропасти и заглянул в нее. Далеко внизу сверкало море. Обрыв был крут только сверху, а потом переходил в пологий склон и мягко спускался к воде. Бобби медленно пошел по краю. Он знал одно местечко, где без особого труда можно было спуститься вниз. Так делали мальчики, обслуживающие игроков в гольф: они спрыгивали вниз и вскоре, запыхавшиеся, но ликующие, появлялись вновь с улетевшим мячом в руках. Внезапно Бобби замер и позвал своего партнера:
– Послушайте, доктор, идите-ка сюда. Что это там такое, как вы думаете?
Доктор затаил дыхание.
– Боже, – сказал он, – кто-то сорвался с утеса. Мы должны спуститься к нему.
Бок о бок двое мужчин спустились со скалы, более спортивный Бобби помогал доктору. Наконец они добрались до зловеще темневшей бесформенной груды. Это оказался мужчина лет сорока, он еще дышал, хотя и был без сознания. Доктор осмотрел его, потрогал руки и ноги, пощупал пульс, прикрыл ему веки. Опустившись на колени, он завершил осмотр и взглянул на Бобби. Тот стоял рядом, его тошнило. Доктор медленно покачал головой.
– Ничего не поделаешь, – сказал он. – Его песенка спета, бедняга. У него сломан хребет. Видимо, он не знал этой тропы и шагнул вниз, когда сгустился туман. Сколько раз я говорил в ратуше, что здесь нужно поставить ограду. – Он поднялся и добавил: – Я схожу за помощью. Договорюсь, чтобы тело подняли наверх. Того и гляди стемнеет. Вы побудете здесь?
Бобби кивнул.
– Я полагаю, ему уже ничем не поможешь? – спросил он.
Доктор покачал годовой.
– Ничем. Уже скоро: пульс быстро слабеет. Он протянет еще самое большее минут двадцать. Вполне возможно, перед смертью сознание вернется к нему, а может, и нет. И все же…
– Пожалуй, я останусь, – быстро сказал Бобби. – Идите. У вас нет никакого лекарства на тот случай, если он очнется?
Доктор покачал головой.
– Ему будет совсем не больно, – сказал он и, повернувшись, стал быстро взбираться по обрыву. Бобби наблюдал за ним, пока тот, помахав рукой, не скрылся за гребнем, Бобби сделал пару шагов по узкому карнизу, уселся на каменный выступ и закурил сигарету. Он был потрясен. До сих пор ему не приходилось сталкиваться с болезнью или смертью.
Вот ведь невезуха! Ясный вечер, и вдруг с моря наползает туман. Один неверный шаг, и жизни конец. Да еще такой здоровый с виду мужчина. Наверное, ни одного дня в жизни не болел. Залившая лицо смертельная бледность не могла скрыть густой темный загар. Человек, который проводил жизнь на свежем воздухе, возможно, за границей. Бобби внимательнее вгляделся в его лицо: вьющиеся каштановые волосы, чуть тронутые сединой на висках, крупный нос, волевой подбородок, полуоткрытые губы обнажали белые зубы. Широкие плечи и красивые жилистые руки. Ноги изогнулись под немыслимым углом. Бобби вздрогнул и перевел взгляд на лицо. Привлекательное лицо – живое, решительное, умное. Вероятно, подумал он, глаза у него синие.
И тут глаза открылись.
Они и впрямь были синими, темно-синими. Они смотрели прямо на Бобби. В них не было никакой растерянности, они оставались ясными, и взгляд был вполне осмысленный. Глаза внимательно смотрели на парня и одновременно, казалось, о чем-то вопрошали. Бобби быстро встал и направился к мужчине. Не успел он подойти, как тот заговорил. И голос был не слабым, а звучал четко и громко.
– Почему не Эванс? – произнес он. И вдруг по телу мужчины пробежала мелкая судорога, веки сомкнулись, челюсть отвисла.
Человек умер.
Глава 2
НЕМНОГО ОБ ОТЦАХ
Бобби опустился рядом с ним на колени, но сомнений не было: человек мертв. Последнее мгновенное просветление, этот неожиданный вопрос – и конец.
Как бы оправдываясь, Бобби сунул руку в карман умершего и, вытащив шелковый платок, почтительно накрыл им лицо. Это все, что он мог сделать. Тут он заметил, что вместе с платком вытащил из кармана еще что-то. Это оказалась какая-то фотография, и, кладя ее на место, Бобби взглянул на запечатленное на ней лицо. Это было женское лицо, такое, которое странным образом западает в память. Она казалась почти девушкой, наверняка ей не было и тридцати. И не сама ее красота завладела воображением Бобби, а эта ее неотвязность, способность запоминаться навсегда. Такое лицо не забудешь, подумалось молодому человеку. Он осторожно и с почтением положил фотографию в карман, из которого она выпала, затем снова уселся на камень и стал ждать возвращения доктора.
Время тянулось очень медленно, во всяком случае, так казалось ждущему парню. И тут он вдруг вспомнил: он же обещал отцу сыграть на органе во время вечерней службы в шесть часов, а было уже без десяти! Естественно, отец сделает скидку на обстоятельства, но все равно Бобби жалел, что не попросил доктора сообщить отцу. Преподобный Томас Джонс был человеком исключительно нервным, причем волновался преимущественно по пустякам, а от волнения у него расстраивалось пищеварение, и он испытывал страшные муки. Бобби хоть и считал отца жалким старым ослом, но очень любил его. Преподобный же Томас, в свою очередь, считал четвертого сына жалким юным ослом и, уступая Бобби в терпимости, все пытался как-то перевоспитать молодого человека.
«Бедный старикан, – подумал Бобби. – Он будет рвать и метать. Он не будет знать, начинать службу или нет. Он изведется до того, что у него заболит живот, и тогда он не сможет поужинать. У него же не хватит ума понять, что я бы его не подвел, если б мог этого избежать. А, все равно, какое это имеет значение? Но он никогда не поймет. У всех, кому за пятьдесят, не осталось здравого смысла, они изводят себя до смерти по сущим пустякам. Наверное, их не так воспитывали, и теперь они ничего не могут с собой поделать. Бедный старый папочка, ума у него как у куренка!»
Он сидел и думал об отце со смешанным чувством любви и раздражения. Жизнь дома казалась ему одной непрерывной жертвой, приносимой в угоду представлениям его отца. А мистеру Джонсу она виделась непрерывной жертвой с его стороны. Жертвой, неверно понятой и принимаемой молодым человеком как должное. Вот так могут разниться представления об одном и том же предмете.
Как долго нет доктора – целую вечность! Пора бы ему уже давно вернуться. Бобби встал и угрюмо зашагал взад-вперед. Тут он услышал над головой какой-то звук и поднял глаза, благодаря Бога, что помощь подоспела и его услуги больше не нужны.
Но оказалось, что это не доктор, а какой-то незнакомый Бобби мужчина в брюках для гольфа.
– Послушайте, – сказал вновь прибывший, – случилось что-нибудь? Несчастье? Могу я чем-нибудь помочь?
Высокий мужчина с приятным тенором. Бобби видел его не очень четко, так как сумерки быстро сгущались. Он принялся объяснять, что произошло, а незнакомец по ходу объяснения издавал испуганные охи и ахи.
– Могу я что-то сделать? – спросил он. – Позвать на помощь или что-нибудь такое?
Бобби объяснил, что подмога уже идет, и спросил, не видит ли незнакомец признаков ее приближения.
– Пока никого нет.
– Видите ли, – продолжал Бобби, – у меня в шесть часов дело.
– А вам не хочется уходить.
– Да, не хочется, – признался Бобби. – То есть бедняга мертв и все такое, и разумеется, сделать ничего нельзя, но все равно… – Он умолк, обнаружив, как обычно, что ему сложно облечь сложные чувства в слова. Но его собеседник, казалось, все понял.
– Я знаю, – сказал он. – Послушайте, я сейчас спущусь, если, конечно, разгляжу дорогу, и побуду здесь, пока не придут эти ребята.
– Ах, что вы говорите? – с благодарностью воскликнул Бобби. – Видите ли, речь идет о моем отце. Человек он неплохой, но вечно расстраивается. Вам видно? Чуть левее, теперь вправо, вот так. И не трудно ведь совсем, а?
Он ободрял незнакомца и направлял его, пока двое мужчин не оказались лицом к лицу на узкой площадке. Пришельцу было лет тридцать пять. У него было несколько безвольное лицо, которому, казалось, недостает монокля и усиков.
– Я нездешний, – объяснил он. – Кстати, моя фамилия Бэссингтон-ффренч. Приехал присмотреть себе дом. Послушайте, надо же такому случиться. Вероятно, упал с утеса?
Бобби кивнул.
– Поднялся легкий туман, – объяснил он. – Тут опасный отрезок тропинки. Ну, пока. Большое спасибо. Я должен спешить. Очень любезно с вашей стороны.
– Ну что вы, – запротестовал Бэссингтон-ффренч. – Любой на моем месте поступил бы точно так же. Нельзя же оставить беднягу лежать. Я хочу сказать, это было бы как-то неприлично.
Бобби взобрался по крутой тропке, помахал сверху рукой и пустился бегом. Чтобы сэкономить время, он перемахнул через стену церковного двора, вместо того чтобы огибать ее по дороге и входить в ворота. За всем этим с глубоким неодобрением наблюдал из окна ризницы викарий. Было уже пять минут седьмого, но колокол продолжал звонить. Объяснения и взаимные упреки были отложены до окончания службы. Запыхавшись, Бобби опустился на свое сиденье и принялся манипулировать регистрами органа. По ассоциации он заиграл похоронный марш Шопена.
После службы, скорее с горя, нежели в гневе, как он это выразительно подчеркнул, викарий дал сыну нагоняй.
– Коль уж ты не можешь сделать что-то как следует, дорогой мой Бобби, – заговорил он, – лучше уж вовсе не делать. Я знаю, что у тебя и всех твоих молодых дружков, похоже, и понятия нет о времени, но есть Некто, которого нельзя заставлять ждать. Ты сам по собственному почину вызвался играть на органе. Я тебя не принуждал. И вдруг ты малодушно предпочел какую-то там забаву…
Бобби решил, что, пожалуй, лучше уж подать голос сразу, пока отца не занесло слишком далеко.
– Прости, пап, – бодро и беспечно сказал он, как говорил всегда, независимо от предмета беседы. – На этот раз я не виноват. Я стоял на страже над трупом.
– Ты что?
– Стоял на страже над одним бедолагой, который сорвался с утеса. Ты знаешь то место, где расщелина у семнадцатой метки? С моря поднялся туман, а он, должно быть, не заметил обрыва и шагнул вниз.
– О небо! – вскричал викарий. – Какая трагедия! И что же, он так на месте и умер?
– Нет. Он был без сознания. Умер он уже после ухода доктора Томаса. Но, разумеется, я счел своим долгом остаться там. Просто не мог уйти, бросив его. А тут подошел какой-то парень, так что я передал ему обязанности главного плакальщика, а сам во весь дух помчался сюда.
Викарий вздохнул.
– Ах, дорогой мой Бобби, – сказал он. – Неужели ничто не в состоянии поколебать твое бездушие? Оно причиняет мне неизъяснимое горе. Ты только что лицом к лицу столкнулся со смертью, а сам отпускаешь шуточки по этому поводу! Смерть совершенно тебя не трогает. Ваше поколение обращает в шутку все самое серьезное, самое святое.
Бобби переминался с ноги на ногу. Что ж, коль отец не понимает даже, что ты шутишь лишь потому, что тебе плохо, значит, он и вовсе ничего не понимает. Разве такое объяснишь? Когда рядом смерть и горе, нельзя падать духом. А впрочем, чего от него ждать? Все, кому за пятьдесят, ничего не понимают. У них чертовски странные взгляды. «Наверное, это все война, – подумал верный сын. – Она их так скрутила, что теперь уж не распрямиться». Ему было и неловко за отца, и жаль его.
– Прости, пап, – сказал он, красноречивым взглядом давая понять, что они никогда не найдут общего языка. Викарию было жаль сына: тот выглядел смущенным. Мальчик и понятия не имеет, насколько серьезная штука жизнь. Даже само его извинение прозвучало чересчур дерзко и легковесно.
Они направились к дому викария, причем каждый прилагал огромные усилия, чтобы найти оправдания другому. Викарий думал: «Интересно, когда же Бобби наконец чем-нибудь займется?»
А Бобби думал: «Интересно, сколько мне еще торчать тут?»
И все же они очень любили друг друга.
Как бы оправдываясь, Бобби сунул руку в карман умершего и, вытащив шелковый платок, почтительно накрыл им лицо. Это все, что он мог сделать. Тут он заметил, что вместе с платком вытащил из кармана еще что-то. Это оказалась какая-то фотография, и, кладя ее на место, Бобби взглянул на запечатленное на ней лицо. Это было женское лицо, такое, которое странным образом западает в память. Она казалась почти девушкой, наверняка ей не было и тридцати. И не сама ее красота завладела воображением Бобби, а эта ее неотвязность, способность запоминаться навсегда. Такое лицо не забудешь, подумалось молодому человеку. Он осторожно и с почтением положил фотографию в карман, из которого она выпала, затем снова уселся на камень и стал ждать возвращения доктора.
Время тянулось очень медленно, во всяком случае, так казалось ждущему парню. И тут он вдруг вспомнил: он же обещал отцу сыграть на органе во время вечерней службы в шесть часов, а было уже без десяти! Естественно, отец сделает скидку на обстоятельства, но все равно Бобби жалел, что не попросил доктора сообщить отцу. Преподобный Томас Джонс был человеком исключительно нервным, причем волновался преимущественно по пустякам, а от волнения у него расстраивалось пищеварение, и он испытывал страшные муки. Бобби хоть и считал отца жалким старым ослом, но очень любил его. Преподобный же Томас, в свою очередь, считал четвертого сына жалким юным ослом и, уступая Бобби в терпимости, все пытался как-то перевоспитать молодого человека.
«Бедный старикан, – подумал Бобби. – Он будет рвать и метать. Он не будет знать, начинать службу или нет. Он изведется до того, что у него заболит живот, и тогда он не сможет поужинать. У него же не хватит ума понять, что я бы его не подвел, если б мог этого избежать. А, все равно, какое это имеет значение? Но он никогда не поймет. У всех, кому за пятьдесят, не осталось здравого смысла, они изводят себя до смерти по сущим пустякам. Наверное, их не так воспитывали, и теперь они ничего не могут с собой поделать. Бедный старый папочка, ума у него как у куренка!»
Он сидел и думал об отце со смешанным чувством любви и раздражения. Жизнь дома казалась ему одной непрерывной жертвой, приносимой в угоду представлениям его отца. А мистеру Джонсу она виделась непрерывной жертвой с его стороны. Жертвой, неверно понятой и принимаемой молодым человеком как должное. Вот так могут разниться представления об одном и том же предмете.
Как долго нет доктора – целую вечность! Пора бы ему уже давно вернуться. Бобби встал и угрюмо зашагал взад-вперед. Тут он услышал над головой какой-то звук и поднял глаза, благодаря Бога, что помощь подоспела и его услуги больше не нужны.
Но оказалось, что это не доктор, а какой-то незнакомый Бобби мужчина в брюках для гольфа.
– Послушайте, – сказал вновь прибывший, – случилось что-нибудь? Несчастье? Могу я чем-нибудь помочь?
Высокий мужчина с приятным тенором. Бобби видел его не очень четко, так как сумерки быстро сгущались. Он принялся объяснять, что произошло, а незнакомец по ходу объяснения издавал испуганные охи и ахи.
– Могу я что-то сделать? – спросил он. – Позвать на помощь или что-нибудь такое?
Бобби объяснил, что подмога уже идет, и спросил, не видит ли незнакомец признаков ее приближения.
– Пока никого нет.
– Видите ли, – продолжал Бобби, – у меня в шесть часов дело.
– А вам не хочется уходить.
– Да, не хочется, – признался Бобби. – То есть бедняга мертв и все такое, и разумеется, сделать ничего нельзя, но все равно… – Он умолк, обнаружив, как обычно, что ему сложно облечь сложные чувства в слова. Но его собеседник, казалось, все понял.
– Я знаю, – сказал он. – Послушайте, я сейчас спущусь, если, конечно, разгляжу дорогу, и побуду здесь, пока не придут эти ребята.
– Ах, что вы говорите? – с благодарностью воскликнул Бобби. – Видите ли, речь идет о моем отце. Человек он неплохой, но вечно расстраивается. Вам видно? Чуть левее, теперь вправо, вот так. И не трудно ведь совсем, а?
Он ободрял незнакомца и направлял его, пока двое мужчин не оказались лицом к лицу на узкой площадке. Пришельцу было лет тридцать пять. У него было несколько безвольное лицо, которому, казалось, недостает монокля и усиков.
– Я нездешний, – объяснил он. – Кстати, моя фамилия Бэссингтон-ффренч. Приехал присмотреть себе дом. Послушайте, надо же такому случиться. Вероятно, упал с утеса?
Бобби кивнул.
– Поднялся легкий туман, – объяснил он. – Тут опасный отрезок тропинки. Ну, пока. Большое спасибо. Я должен спешить. Очень любезно с вашей стороны.
– Ну что вы, – запротестовал Бэссингтон-ффренч. – Любой на моем месте поступил бы точно так же. Нельзя же оставить беднягу лежать. Я хочу сказать, это было бы как-то неприлично.
Бобби взобрался по крутой тропке, помахал сверху рукой и пустился бегом. Чтобы сэкономить время, он перемахнул через стену церковного двора, вместо того чтобы огибать ее по дороге и входить в ворота. За всем этим с глубоким неодобрением наблюдал из окна ризницы викарий. Было уже пять минут седьмого, но колокол продолжал звонить. Объяснения и взаимные упреки были отложены до окончания службы. Запыхавшись, Бобби опустился на свое сиденье и принялся манипулировать регистрами органа. По ассоциации он заиграл похоронный марш Шопена.
После службы, скорее с горя, нежели в гневе, как он это выразительно подчеркнул, викарий дал сыну нагоняй.
– Коль уж ты не можешь сделать что-то как следует, дорогой мой Бобби, – заговорил он, – лучше уж вовсе не делать. Я знаю, что у тебя и всех твоих молодых дружков, похоже, и понятия нет о времени, но есть Некто, которого нельзя заставлять ждать. Ты сам по собственному почину вызвался играть на органе. Я тебя не принуждал. И вдруг ты малодушно предпочел какую-то там забаву…
Бобби решил, что, пожалуй, лучше уж подать голос сразу, пока отца не занесло слишком далеко.
– Прости, пап, – бодро и беспечно сказал он, как говорил всегда, независимо от предмета беседы. – На этот раз я не виноват. Я стоял на страже над трупом.
– Ты что?
– Стоял на страже над одним бедолагой, который сорвался с утеса. Ты знаешь то место, где расщелина у семнадцатой метки? С моря поднялся туман, а он, должно быть, не заметил обрыва и шагнул вниз.
– О небо! – вскричал викарий. – Какая трагедия! И что же, он так на месте и умер?
– Нет. Он был без сознания. Умер он уже после ухода доктора Томаса. Но, разумеется, я счел своим долгом остаться там. Просто не мог уйти, бросив его. А тут подошел какой-то парень, так что я передал ему обязанности главного плакальщика, а сам во весь дух помчался сюда.
Викарий вздохнул.
– Ах, дорогой мой Бобби, – сказал он. – Неужели ничто не в состоянии поколебать твое бездушие? Оно причиняет мне неизъяснимое горе. Ты только что лицом к лицу столкнулся со смертью, а сам отпускаешь шуточки по этому поводу! Смерть совершенно тебя не трогает. Ваше поколение обращает в шутку все самое серьезное, самое святое.
Бобби переминался с ноги на ногу. Что ж, коль отец не понимает даже, что ты шутишь лишь потому, что тебе плохо, значит, он и вовсе ничего не понимает. Разве такое объяснишь? Когда рядом смерть и горе, нельзя падать духом. А впрочем, чего от него ждать? Все, кому за пятьдесят, ничего не понимают. У них чертовски странные взгляды. «Наверное, это все война, – подумал верный сын. – Она их так скрутила, что теперь уж не распрямиться». Ему было и неловко за отца, и жаль его.
– Прости, пап, – сказал он, красноречивым взглядом давая понять, что они никогда не найдут общего языка. Викарию было жаль сына: тот выглядел смущенным. Мальчик и понятия не имеет, насколько серьезная штука жизнь. Даже само его извинение прозвучало чересчур дерзко и легковесно.
Они направились к дому викария, причем каждый прилагал огромные усилия, чтобы найти оправдания другому. Викарий думал: «Интересно, когда же Бобби наконец чем-нибудь займется?»
А Бобби думал: «Интересно, сколько мне еще торчать тут?»
И все же они очень любили друг друга.
Глава 3
В ПОЕЗДЕ
Бобби и думать не думал, чем обернется для него это приключение. Наутро он отправился в Лондон, чтобы повидать приятеля, который намеревался открыть гараж и считал, что участие Бобби в этом предприятии может оказаться весьма полезным.
Обсудив все дела и придя к соглашению с Бэджером, Бобби два дня спустя сел в поезд, отправлявшийся в половине двенадцатого. Сесть-то он сел, да чуть было не опоздал. Он прибыл на вокзал Паддингтон, когда стрелки часов показывали 11.28, пустился бегом по туннелю, выскочил на платформу № 3, когда поезд уже тронулся, и прыгнул в первый попавшийся вагон, не обращая внимания на возмущенные протесты проводников и носильщиков у себя за спиной.
Резко распахнув дверь, он упал на четвереньки, но тут же встал, а проворный носильщик быстро захлопнул за ним дверь, и Бобби обнаружил, что стоит в купе и смотрит на его единственного пассажира.
Вагон оказался первого класса, и в углу купе, лицом по ходу поезда, сидела и курила сигарету темноволосая девушка в красной юбке, коротком зеленом жакете и блестящем голубом берете. Несмотря на отдаленное сходство с обезьянкой шарманщика (у нее были продолговатые печальные темные глаза и сморщенное личико), она определенно была хороша собой.
Бобби начал было оправдываться, но тут же осекся.
– Господи, это ты, Фрэнки! – вскричал он. – Не видел тебя целую вечность.
– Ну, и я тебя столько же. Садись, поболтаем.
Бобби усмехнулся.
– У меня билет другого цвета.
– Неважно, – великодушно изрекла Фрэнки. – Я уплачу за тебя разницу.
– При мысли об этом моя мужская гордость начинает бунтовать. Разве я могу допустить, чтобы за меня платила дама?
– Это почти все, на что мы нынче способны, – заявила Фрэнки.
– Я сам уплачу разницу, – героически сказал Бобби, когда в дверях появилась дородная фигура в синем.
– Предоставь это мне. – Фрэнки снисходительно улыбнулась проводнику, который, приложив руку к козырьку, взял у нее билет и прокомпостировал его. – Мистер Джонс только что зашел поболтать со мной. Это ничего?
– Ничего страшного, ваша милость. Я полагаю, джентльмен здесь надолго не задержится. – Проводник вежливо кашлянул и многозначительно добавил: – Я снова загляну после Бристоля.
– Вот чего можно добиться улыбкой, – заметил Бобби, когда проводник ушел. Леди Фрэнсес Деруэнт задумчиво покачала головой.
– По-моему, улыбка здесь ни при чем, – сказала она. – Скорее, тут дело в привычке отца давать всем по пять шиллингов на чай, куда бы он ни ехал.
– Я думал, ты навсегда оставила Уэльс, Фрэнки.
Фрэнсес вздохнула.
– Дорогой мой, сам знаешь, как в жизни бывает. Знаешь, какими закоснелыми могут быть предки. Да еще ватагу им трудно принимать в их возрасте, да заняться нечем, да поговорить порой не с кем. Люди теперь не хотят просто приехать и пожить в сельской местности! Они заявляют, что, мол, экономят и не могут далеко ездить. Что же там делать девушке, спрашивается?
Бобби сокрушенно покачал головой, соглашаясь с нею.
– Однако после вечеринки, на которую я попала вчера, – продолжала Фрэнки, – я решила, что даже дома не может быть хуже.
– И что же было не так с вечеринкой?
– Все было не так. Она напоминала любую другую вечеринку, только было еще хуже. Собирались в «Савое» к половине девятого, но некоторые заявились в четверть десятого, и, разумеется, все все перепутали, пристали к другим компаниям. Но часам к десяти мы рассортировались и пообедали, а потом отправились в «Марионетт» – ходили слухи, что на него совершат налет, но ничего не случилось, и там была скука смертная. Мы чуток выпили, после чего поехали в «Буллринг», но там оказалось еще скучнее, и тогда мы пошли в одну кофейню, а оттуда – в рыбную, а потом решили, что поедем на завтрак к дядюшке Анжелы, поглядим, не шокирует ли его наше появление, но это его не шокировало, просто ему было скучно, а затем мы вроде как с позором разъехались по домам. Честно, Бобби, ну что тут хорошего?
– Да уж, – сказал Бобби, подавляя приступ зависти.
Даже в минуты безрассудства он не допускал и мысли, что сможет стать членом клубов «Марионетт» или «Буллринг».
У них с Фрэнки сложились своеобразные отношения. В детстве он и его братья играли с детьми из Замка. Теперь, став взрослыми, они редко встречались. А когда виделись, по-прежнему называли друг друга по имени. В тех редких случаях, когда Фрэнки наведывалась домой, Бобби и его братья ходили играть с ней в теннис. Но Фрэнки и ее братьев в дом викария не приглашали. Подразумевалось, что вряд ли им там будет весело. С другой стороны, в теннисе всегда нужны партнеры. Вероятно, несмотря на то что они обращались друг к другу по имени, не обходилось без некоторой скованности. Деруэнты, наверное, держались чуточку дружелюбнее, чем надо, словно желая показать, что «мы точно такие же, как вы». Джонсы же, напротив, были немного официозны, будто не намеревались претендовать на более тесную дружбу, чем та, которую им предлагали. У двух семейств не было теперь ничего общего, кроме некоторых детских воспоминаний. Однако Бобби очень нравилась Фрэнки, и ему всегда было приятно ее видеть в тех редких случаях, когда судьба сводила их вместе.
– Я так от всего устала, – сказала Фрэнки скучающим тоном. – А ты?
– Да нет, похоже, не устал, – поразмыслив, ответил Бобби.
– Дорогой мой, как здорово, – заявила девушка.
– Я не хочу сказать, что я пай-мальчик, – объяснил Бобби, не желая, чтобы его неправильно поняли. – Сам не перевариваю праведников.
Фрэнки содрогнулась, услышав это словечко.
– Я знаю, – пробормотала она. – Они ужасны.
Они сочувственно переглянулись.
– Кстати, – сказала вдруг Фрэнки, – что это там говорят про человека, который сверзился с утеса?
– Его нашли мы с доктором Томасом, – отвечал Бобби. – Откуда ты об этом узнала, Фрэнки?
– Из газет. Вот, смотри. – Она показала пальцем на небольшую заметку под заголовком: «Несчастный случай в морском тумане со смертельным исходом. Жертву трагедии в Марчболте опознали вчера вечером по фотографии, которая оказалась в кармане покойного. Это было фото миссис Лео Кеймен. С миссис Кеймен сразу же связались и доставили ее в Марчболт, где она опознала в усопшем своего брата, Алекса Причарда. Мистер Причард недавно возвратился из Сиама. Его не было в Англии десять лет, и он совершал туристический поход. Дознание состоится завтра в Марчболте».
Бобби вновь увидел мысленным взором это странное незабываемое лицо с фотографии.
– Наверное, мне придется давать показания на дознании, – сказал он.
– Вот здорово! Я приду послушать.
– Не думаю, что это будет увлекательно, – возразил Бобби. – Понимаешь, мы ведь просто нашли его, и все.
– Он был мертвый?
– Нет еще. Умер он четверть часа спустя. Я сидел с ним один. – Он помолчал.
– Мрак! – произнесла Фрэнки, явив то мгновенное понимание, которого так недоставало отцу Бобби.
– Разумеется, он не чувствовал ничего…
– Да.
– Но все равно… понимаешь, он казался полным жизни, этот человек, и вдруг такой ужасный конец – шагнул с обрыва в каком-то дурацком тумане.
– Я понимаю тебя, – сочувственно произнесла Фрэнки и спросила чуть погодя: – Ты видел эту его сестрицу?
– Нет, я два дня провел в городе. Надо было повидать одного дружка по поводу гаража, который мы собираемся открыть. Ты его помнишь: Бэджер Биден.
– Помню?
– Конечно, помнишь. Должна помнить. Он еще косит.
Фрэнки сморщила брови.
– Грохнулся с пони, когда мы были малышами, – продолжал Бобби. – Голова застряла в грязи, и нам пришлось вытаскивать его за ноги.
– О-о, – протянула Фрэнки, вспоминая. – Теперь я знаю, о ком ты. Он еще заикался.
– Он и сейчас заикается, – с гордостью сказал Бобби.
– Это не у него была птицеферма? – поинтересовалась Фрэнки. – Она еще прогорела.
– Совершенно верно.
– А затем он пошел в маклерскую контору, откуда его через месяц вышибли.
– Вот-вот.
– А потом его отправили в Австралию, но он оттуда вернулся.
– Да.
– Бобби, – сказала Фрэнки, – я надеюсь, ты не собираешься вкладывать деньги в его предприятие?
– У меня их попросту нет, – ответил Бобби.
– И то слава богу! – воскликнула Фрэнки.
– Естественно, – продолжал Бобби, – Бэджер пытался заполучить кого-нибудь, кто мог бы вложить капиталец. Но это не так легко, как может показаться.
– Когда оглянешься вокруг, с трудом верится, что у людей вообще есть здравый смысл. А вот поди ж ты, есть, – заметила Фрэнки. Наконец до Бобби дошло, что она хочет сказать.
– Послушай, Фрэнки, – заспорил он, – Бэджер – один из лучших, один из самых лучших людей.
– Они все такие.
– Кто?
– Те, кто едут в Австралию и возвращаются. Где он раздобыл денег, чтобы начать дело?
– То ли тетка померла, то ли еще кто, и ему достался гараж на шесть машин с тремя комнатами над гаражом, а его старики выложили сотню наличными на покупку подержанных автомобилей. Ты бы удивилась, узнав, какие выгодные сделки можно проворачивать со старыми машинами.
– Я как-то купила одну, – сказала Фрэнки. – Это для меня больная тема. Давай не будем об этом. Зачем тебе понадобилось уходить с флота? Тебя ведь не выгнали, правда? В твоем-то возрасте.
Бобби покраснел.
– Зрение, – угрюмо ответил он.
– Мне помнится, у тебя всегда было неважно с глазами.
Обсудив все дела и придя к соглашению с Бэджером, Бобби два дня спустя сел в поезд, отправлявшийся в половине двенадцатого. Сесть-то он сел, да чуть было не опоздал. Он прибыл на вокзал Паддингтон, когда стрелки часов показывали 11.28, пустился бегом по туннелю, выскочил на платформу № 3, когда поезд уже тронулся, и прыгнул в первый попавшийся вагон, не обращая внимания на возмущенные протесты проводников и носильщиков у себя за спиной.
Резко распахнув дверь, он упал на четвереньки, но тут же встал, а проворный носильщик быстро захлопнул за ним дверь, и Бобби обнаружил, что стоит в купе и смотрит на его единственного пассажира.
Вагон оказался первого класса, и в углу купе, лицом по ходу поезда, сидела и курила сигарету темноволосая девушка в красной юбке, коротком зеленом жакете и блестящем голубом берете. Несмотря на отдаленное сходство с обезьянкой шарманщика (у нее были продолговатые печальные темные глаза и сморщенное личико), она определенно была хороша собой.
Бобби начал было оправдываться, но тут же осекся.
– Господи, это ты, Фрэнки! – вскричал он. – Не видел тебя целую вечность.
– Ну, и я тебя столько же. Садись, поболтаем.
Бобби усмехнулся.
– У меня билет другого цвета.
– Неважно, – великодушно изрекла Фрэнки. – Я уплачу за тебя разницу.
– При мысли об этом моя мужская гордость начинает бунтовать. Разве я могу допустить, чтобы за меня платила дама?
– Это почти все, на что мы нынче способны, – заявила Фрэнки.
– Я сам уплачу разницу, – героически сказал Бобби, когда в дверях появилась дородная фигура в синем.
– Предоставь это мне. – Фрэнки снисходительно улыбнулась проводнику, который, приложив руку к козырьку, взял у нее билет и прокомпостировал его. – Мистер Джонс только что зашел поболтать со мной. Это ничего?
– Ничего страшного, ваша милость. Я полагаю, джентльмен здесь надолго не задержится. – Проводник вежливо кашлянул и многозначительно добавил: – Я снова загляну после Бристоля.
– Вот чего можно добиться улыбкой, – заметил Бобби, когда проводник ушел. Леди Фрэнсес Деруэнт задумчиво покачала головой.
– По-моему, улыбка здесь ни при чем, – сказала она. – Скорее, тут дело в привычке отца давать всем по пять шиллингов на чай, куда бы он ни ехал.
– Я думал, ты навсегда оставила Уэльс, Фрэнки.
Фрэнсес вздохнула.
– Дорогой мой, сам знаешь, как в жизни бывает. Знаешь, какими закоснелыми могут быть предки. Да еще ватагу им трудно принимать в их возрасте, да заняться нечем, да поговорить порой не с кем. Люди теперь не хотят просто приехать и пожить в сельской местности! Они заявляют, что, мол, экономят и не могут далеко ездить. Что же там делать девушке, спрашивается?
Бобби сокрушенно покачал головой, соглашаясь с нею.
– Однако после вечеринки, на которую я попала вчера, – продолжала Фрэнки, – я решила, что даже дома не может быть хуже.
– И что же было не так с вечеринкой?
– Все было не так. Она напоминала любую другую вечеринку, только было еще хуже. Собирались в «Савое» к половине девятого, но некоторые заявились в четверть десятого, и, разумеется, все все перепутали, пристали к другим компаниям. Но часам к десяти мы рассортировались и пообедали, а потом отправились в «Марионетт» – ходили слухи, что на него совершат налет, но ничего не случилось, и там была скука смертная. Мы чуток выпили, после чего поехали в «Буллринг», но там оказалось еще скучнее, и тогда мы пошли в одну кофейню, а оттуда – в рыбную, а потом решили, что поедем на завтрак к дядюшке Анжелы, поглядим, не шокирует ли его наше появление, но это его не шокировало, просто ему было скучно, а затем мы вроде как с позором разъехались по домам. Честно, Бобби, ну что тут хорошего?
– Да уж, – сказал Бобби, подавляя приступ зависти.
Даже в минуты безрассудства он не допускал и мысли, что сможет стать членом клубов «Марионетт» или «Буллринг».
У них с Фрэнки сложились своеобразные отношения. В детстве он и его братья играли с детьми из Замка. Теперь, став взрослыми, они редко встречались. А когда виделись, по-прежнему называли друг друга по имени. В тех редких случаях, когда Фрэнки наведывалась домой, Бобби и его братья ходили играть с ней в теннис. Но Фрэнки и ее братьев в дом викария не приглашали. Подразумевалось, что вряд ли им там будет весело. С другой стороны, в теннисе всегда нужны партнеры. Вероятно, несмотря на то что они обращались друг к другу по имени, не обходилось без некоторой скованности. Деруэнты, наверное, держались чуточку дружелюбнее, чем надо, словно желая показать, что «мы точно такие же, как вы». Джонсы же, напротив, были немного официозны, будто не намеревались претендовать на более тесную дружбу, чем та, которую им предлагали. У двух семейств не было теперь ничего общего, кроме некоторых детских воспоминаний. Однако Бобби очень нравилась Фрэнки, и ему всегда было приятно ее видеть в тех редких случаях, когда судьба сводила их вместе.
– Я так от всего устала, – сказала Фрэнки скучающим тоном. – А ты?
– Да нет, похоже, не устал, – поразмыслив, ответил Бобби.
– Дорогой мой, как здорово, – заявила девушка.
– Я не хочу сказать, что я пай-мальчик, – объяснил Бобби, не желая, чтобы его неправильно поняли. – Сам не перевариваю праведников.
Фрэнки содрогнулась, услышав это словечко.
– Я знаю, – пробормотала она. – Они ужасны.
Они сочувственно переглянулись.
– Кстати, – сказала вдруг Фрэнки, – что это там говорят про человека, который сверзился с утеса?
– Его нашли мы с доктором Томасом, – отвечал Бобби. – Откуда ты об этом узнала, Фрэнки?
– Из газет. Вот, смотри. – Она показала пальцем на небольшую заметку под заголовком: «Несчастный случай в морском тумане со смертельным исходом. Жертву трагедии в Марчболте опознали вчера вечером по фотографии, которая оказалась в кармане покойного. Это было фото миссис Лео Кеймен. С миссис Кеймен сразу же связались и доставили ее в Марчболт, где она опознала в усопшем своего брата, Алекса Причарда. Мистер Причард недавно возвратился из Сиама. Его не было в Англии десять лет, и он совершал туристический поход. Дознание состоится завтра в Марчболте».
Бобби вновь увидел мысленным взором это странное незабываемое лицо с фотографии.
– Наверное, мне придется давать показания на дознании, – сказал он.
– Вот здорово! Я приду послушать.
– Не думаю, что это будет увлекательно, – возразил Бобби. – Понимаешь, мы ведь просто нашли его, и все.
– Он был мертвый?
– Нет еще. Умер он четверть часа спустя. Я сидел с ним один. – Он помолчал.
– Мрак! – произнесла Фрэнки, явив то мгновенное понимание, которого так недоставало отцу Бобби.
– Разумеется, он не чувствовал ничего…
– Да.
– Но все равно… понимаешь, он казался полным жизни, этот человек, и вдруг такой ужасный конец – шагнул с обрыва в каком-то дурацком тумане.
– Я понимаю тебя, – сочувственно произнесла Фрэнки и спросила чуть погодя: – Ты видел эту его сестрицу?
– Нет, я два дня провел в городе. Надо было повидать одного дружка по поводу гаража, который мы собираемся открыть. Ты его помнишь: Бэджер Биден.
– Помню?
– Конечно, помнишь. Должна помнить. Он еще косит.
Фрэнки сморщила брови.
– Грохнулся с пони, когда мы были малышами, – продолжал Бобби. – Голова застряла в грязи, и нам пришлось вытаскивать его за ноги.
– О-о, – протянула Фрэнки, вспоминая. – Теперь я знаю, о ком ты. Он еще заикался.
– Он и сейчас заикается, – с гордостью сказал Бобби.
– Это не у него была птицеферма? – поинтересовалась Фрэнки. – Она еще прогорела.
– Совершенно верно.
– А затем он пошел в маклерскую контору, откуда его через месяц вышибли.
– Вот-вот.
– А потом его отправили в Австралию, но он оттуда вернулся.
– Да.
– Бобби, – сказала Фрэнки, – я надеюсь, ты не собираешься вкладывать деньги в его предприятие?
– У меня их попросту нет, – ответил Бобби.
– И то слава богу! – воскликнула Фрэнки.
– Естественно, – продолжал Бобби, – Бэджер пытался заполучить кого-нибудь, кто мог бы вложить капиталец. Но это не так легко, как может показаться.
– Когда оглянешься вокруг, с трудом верится, что у людей вообще есть здравый смысл. А вот поди ж ты, есть, – заметила Фрэнки. Наконец до Бобби дошло, что она хочет сказать.
– Послушай, Фрэнки, – заспорил он, – Бэджер – один из лучших, один из самых лучших людей.
– Они все такие.
– Кто?
– Те, кто едут в Австралию и возвращаются. Где он раздобыл денег, чтобы начать дело?
– То ли тетка померла, то ли еще кто, и ему достался гараж на шесть машин с тремя комнатами над гаражом, а его старики выложили сотню наличными на покупку подержанных автомобилей. Ты бы удивилась, узнав, какие выгодные сделки можно проворачивать со старыми машинами.
– Я как-то купила одну, – сказала Фрэнки. – Это для меня больная тема. Давай не будем об этом. Зачем тебе понадобилось уходить с флота? Тебя ведь не выгнали, правда? В твоем-то возрасте.
Бобби покраснел.
– Зрение, – угрюмо ответил он.
– Мне помнится, у тебя всегда было неважно с глазами.