Кристоф Агота. Толстая тетрадь (журнальный вариант)

   Мы возвращаемся в дом. Из кухни мы сквозь открытую дверь видим приходского священника — он стоит на коленях перед большим распятием в углу своей комнаты.
   Экономка говорит:
   — Доедайте свой хлеб с маслом.
   Мы говорим:
   — Нам больше не хочется.
   Мы идем в комнату. Священник оборачивается:
   — Может быть, хотите помолиться со мной, мальчики?…
   — Мы никогда не молимся, вы это прекрасно знаете. Но мы хотим понять.
   — Вы не поймете. Вы еще слишком малы.
   — Зато вы уже взрослый. Вот поэтому мы и спрашиваем вас. Кто эти люди? Куда их увели? Почему?…
   Священник встает, подходит к нам, закрывает глаза и говорит:
   — Пути Господни неисповедимы.
   Он открывает глаза и кладет ладони нам на головы:
   — Очень печально, что вам приходится видеть такое. Вы дрожите…
   — Вы тоже дрожите, святой отец.
   — Да, я дрожу… я стар.
   — А мы замерзли. Мы же без рубашек, голые по пояс. Мы сейчас пойдем оденемся — ваша экономка постирала наши рубашки.
   Мы возвращаемся на кухню. Экономка дает нам пакет с выстиранным бельем. Мы берем по рубашке и одеваемся. Экономка говорит:
   — Очень уж вы чувствительные. Лучше бы вам забыть то, что вы видели.
   — Мы никогда ничего не забываем.
   Она подталкивает нас к двери:
   — Ступайте и не волнуйтесь понапрасну! К вам все это никак не относится. С вами такого не случится. А те люди — на самом деле просто животные.

Бабушкины яблоки

   От дома священника мы бежим к дому сапожника. Все окна выбиты, дверь выломана. Внутри не осталось ничего ценного — все или унесено, или сломано. На стенах написаны ругательства.
   На лавочке перед соседним домом сидит старушка. Мы спрашиваем ее:
   — Что, сапожника увезли?
   — Да, давно уже. Бедняга.
   — Он был среди тех, кого сегодня вели через Городок?
   — Нет, сегодняшних откуда-то издалека привезли. В телячьих вагонах. А его убили прямо тут, в его мастерской, среди его инструментов. Не беспокойтесь: Господь все видит; Он возьмет к себе невинных.
   Когда мы приходим домой, мы находим возле калитки бабушку — лежащей на спине раскинув ноги. Вокруг рассыпаны яблоки.
   Бабушка не двигается, лоб ее в крови.
   Мы бежим на кухню, мочим тряпку, берем бутылку с водкой. Мы прикладываем тряпку ко лбу бабушки и вливаем ей в рот немного водки. Спустя некоторое время она приоткрывает глаза и говорит:
   — Еще!
   Мы льем ей в рот еще немного водки.
   Она садится и начинает кричать:
   — А ну, живо подберите яблоки! Чего ждете, сукины дети?
   Мы подбираем с пыльной дороги яблоки и складываем в бабушкин передник.
   Мокрая тряпка свалилась с бабушкиной головы, и кровь течет ей прямо в глаза. Она вытирает капли крови уголком своего платка. Мы спрашиваем:
   — Бабушка, вам очень больно?
   Она фыркает:
   — Чтоб меня прибить, одного удара прикладом не хватит, пожалуй!
   — Что случилось, бабушка?
   — Ничего! Я тут яблочки собирала, подошла к калитке посмотреть на это шествие, возьми да и выпусти передник. Яблоки и раскатились по дороге, прямо посреди этой толпы. За что ж меня было бить-то?…
   — Кто вас ударил, бабушка?
   — Кто, кто! А вы как думаете? Вы ж не дураки! Они и их били — людей в толпе. А все-таки кое-кто успел мои яблочки подобрать!
   Мы помогаем бабушке встать. Мы ведем ее в дом. Там она начинает чистить яблоки для компота, но почти сразу падает, и мы относим ее в постель. Мы снимаем с нее ботинки. Платок падает, и мы видим, что бабушка совсем лысая. Мы снова повязываем ей платок. Потом мы долго сидим рядом с ее кроватью, держим ее за руку и слушаем, как она дышит.

Полицейский

   Мы вместе с бабушкой завтракаем на кухне. Вдруг входит без стука какой-то человек. Он показывает нам полицейское удостоверение.
   Бабушка сразу начинает кричать:
   — Не желаю я видеть полицию в своем доме! Я ничего дурного не делала!
   Полицейский говорит:
   — Конечно, ничего. Так, отравили того, другого — да кто вам считает?
   Бабушка отвечает:
   — Ничего не доказано. Вы мне ничего сделать не можете.
   Полицейский говорит:
   — Успокойся, бабка. Нам старых мертвецов откапывать недосуг — новых бы успеть закопать!
   — Ну так что вам тогда нужно?
   Полицейский глядит на нас и говорит:
   — Яблочки от старой яблони недалеко падают, а?…
   Бабушка тоже смотрит на нас:
   — Надеюсь, что так. Что вы натворили, сукины дети?
   Полицейский спрашивает:
   — Где вы были вчера вечером?
   Мы отвечаем:
   — Тут, дома.
   — А может, по кафешкам болтались, как всегда?
   — Нет. Мы остались дома, потому что с бабушкой произошел несчастный случай.
   Бабушка поспешно говорит:
   — Я тут в погреб свалилась. Ступеньки совсем мохом обросли, ну я поскользнулась да и упала. А мальчишки меня из погреба принесли и за мной ухаживали. Всю ночь возле кровати просидели.
   Полицейский говорит:
   — Да, вижу — здорово голову расшибли. В вашем возрасте поосторожнее надо быть. Ну ладно — я сейчас буду обыск делать. Пошли все трое со мной. Начнем с погреба.
   Бабушка отпирает погреб, и мы спускаемся в него. Полицейский все осматривает и передвигает — мешки, банки, корзины, кадки и даже раскидывает кучи картофеля.
   Бабушка спрашивает шепотом:
   — Чего он ищет-то?
   Мы пожимаем плечами.
   После погреба полицейский обыскивает кухню. Потом бабушке приходится отпереть свою комнату. Полицейский перерывает ее постель, но там ничего нет, и в соломенном матрасе тоже нет ничего, кроме соломы. Полицейский находит только немного денег под подушкой.
   Возле комнаты иностранного офицера полицейский спрашивает:
   — Там что?
   Бабушка отвечает:
   — Там живет иностранный офицер. Я ему комнату сдаю. Ключей у меня нет.
   Полицейский смотрит на дверь чердака:
   — Лестница есть?
   Бабушка говорит:
   — Она сломана.
   — А сами как туда забираетесь?
   — Я никак. Туда только мальчишки лазают.
   Полицейский говорит:
   — Ну раз так — полезайте… мальчишки.
   Мы забираемся на чердак по веревке, полицейский за нами. Он открывает сундук, в котором мы храним все, что нам нужно для наших занятий: Библию, словарь, бумагу, карандаши и Толстую тетрадь, в которую мы все записываем. Но полицейский не собирается читать. Он роется в груде старой одежды и одеял, потом мы спускаемся с чердака. Внизу полицейский оглядывает сад и говорит:
   — Сад мне не перекопать, это ясно. Ну ладно. Пошли!
   Он ведет нас в лес — к той воронке, возле которой мы когда-то нашли труп. Трупа там уже нет. Полицейский спрашивает:
   — Вы тут когда-нибудь были?
   — Нет. Никогда. Мы так далеко заходить побоялись бы.
   — И воронку эту не видели, и мертвого солдата?
   — Нет, никогда не видели.
   — Когда тут нашли того убитого солдата, при нем не было ни винтовки, ни патронов, ни гранат.
   Мы говорим:
   — Этот ваш солдат, должно быть, был очень рассеянным и безответственным человеком, раз потерял предметы, которые так необходимы солдату.
   Полицейский говорит:
   — Он их не терял. Их украли после того, как он умер. Вы в лесу часто бываете, может, у вас есть какие соображения на этот счет?
   — Нет. Никаких.
   — Но ведь кто-то же взял эту винтовку, патроны и гранаты!
   Мы говорим:
   — Кто бы решился трогать такие опасные вещи?

Допрос

   Мы в полицейском участке. Полицейский сидит за столом, а мы стоим перед ним. Он берет бумагу и карандаш, закуривает и начинает спрашивать:
   — Как давно вы знаете экономку приходского священника?
   — С весны.
   — Где вы с ней познакомились?
   — У бабушки. Она приходила к нам за картошкой.
   — Вы носили в дом священника дрова и хворост. Сколько вам за это платили?
   — Ничего. Мы носили дрова в благодарность за то, что экономка стирала нашу одежду.
   — Она была к вам добра?
   — Да, очень. Она кормила нас хлебом с маслом, стригла нам волосы и ногти и позволяла нам мыться в их ванне.
   — Значит, была прямо как мать родная. Ясно. Ну а священник? Он к вам добр?
   — Очень. Он дает нам книги и учит разным вещам.
   — Когда вы в последний раз приносили священнику дрова?
   — Пять дней назад. Во вторник утром.
   Полицейский ходит по комнате вперед-назад. Потом он задергивает шторы и включает настольную лампу. Ставит возле стола два стула и приказывает нам сесть. Потом он направляет свет лампы нам в лицо:
   — Вы хорошо относитесь к экономке священника?
   — Да, очень хорошо.
   — Вы знаете, что с ней произошло?
   — А что, с ней что-то случилось?
   — Да. Ужасный случай. Сегодня утром она, как обычно, растапливала плиту на кухне, и та взорвалась. Ее ударило прямо в лицо. Она в больнице.
   Полицейский замолкает; мы ничего не говорим. Тогда он спрашивает:
   — Вам что, нечего сказать на это?
   Мы говорим:
   — Когда у вас перед лицом что-то взрывается, то, конечно, вы попадете в больницу. Если не в морг. Ей повезло, что она осталась жива.
   — Но она изуродована на всю жизнь!
   Мы молчим. Полицейский тоже молчит. Он смотрит на нас. Мы смотрим на него. Наконец он говорит:
   — Что-то, погляжу, не больно вы расстроены.
   — Мы рады, что она осталась в живых после такого несчастного случая.
   — Это не был несчастный случай. Кто-то спрятал в дровах взрывчатку. Точнее, патроны от армейской винтовки. Мы нашли гильзу.
   Мы спрашиваем:
   — Зачем кому-то понадобилось делать это?
   — Чтобы убить ее или священника.
   Мы говорим:
   — Люди жестоки. Им нравится убивать. Война научила их этому. А всякая взрывчатка и патроны теперь повсюду валяются.
   Полицейский кричит на нас:
   — Хватит умничать! Это вы носите дрова священнику! Вы днями напролет болтаетесь в лесу! Вы обираете трупы! Вы на все способны! Это у вас в крови! У вашей бабки тоже убийство на совести! Она своего муженька отравила! Она действует ядом, вы — порохом! Ну, признавайтесь, ублюдки! Признавайтесь! Это ведь ваших рук дело!
   Мы говорим:
   — Не мы одни носим священнику дрова.
   Он говорит:
   — Это правда. Еще старик. Его я уже допросил.
   Мы говорим:
   — Кто угодно мог спрятать в дровах патрон.
   — Да, но патроны не у всякого найдутся. Мне плевать на экономку! Я хочу знать, где патроны! И гранаты! И винтовка! Старик во всем признался. Я его хорошенько допросил, и он признался во всем. Но показать мне, где он спрятал винтовку, патроны и гранаты, он не смог! Так что он не виноват. Это вы! Вы знаете, где патроны, гранаты и винтовка, — и вы мне расскажете!
   Мы молчим. Тогда полицейский бьет нас по лицу обеими руками. Справа и слева. У нас из носа и изо рта идет кровь.
   — Признавайтесь!
   Мы ничего не говорим. Он белеет от злости и бьет нас снова и снова. Мы падаем со стульев. Он бьет нас ногами по ребрам, по почкам, в живот.
   — Признавайтесь! Признавайтесь! Это ваша работа! Признавайтесь!
   Мы больше не можем открыть глаза и перестаем что-либо слышать. Мы измараны кровью, потом, мочой и калом. Мы теряем сознание.

В тюрьме

   Мы лежим на твердом земляном полу камеры. Сквозь маленькое зарешеченное окно проходит немного тусклого света, но мы не знаем, сколько времени, не знаем даже, утро сейчас или вечер.
   Все тело болит. Стоит пошевелиться, и мы впадаем в полузабытье. Мы видим все как в тумане, в ушах звенит и в голове стучит. Нам страшно хочется пить, рот пересох.
   Проходят часы. Мы не разговариваем. Позже приходит полицейский и спрашивает:
   — Хотите чего-нибудь?
   Мы говорим:
   — Пить…
   — Тогда говорите. Признавайтесь. Как признаетесь, будет вам и еда, и питье сколько захотите.
   Мы молчим. Он спрашивает:
   — Старик, а ты есть хочешь?
   Никто не отвечает. Полицейский выходит.
   Мы понимаем, что, кроме нас, в камере кто-то есть. Мы осторожно приподнимаем головы и видим, что в углу лежит скорчившись старик. Мы медленно подползаем к нему и трогаем его. Он холодный и окоченевший. Мы отползаем обратно к двери.
   Когда за окошком совсем темнеет, полицейский приходит с карманным фонариком. Он светит на старика и говорит:
   — Спи, дедушка. Завтра сможешь пойти домой.
   Потом он светит на нас, прямо нам в лицо, каждому по очереди:
   — Что, все еще нечего мне сказать? Как знаете. Я подожду. Или заговорите, или так тут и сдохнете.
   Еще позже ночью дверь камеры снова отворяется. Входят полицейский, денщик и иностранный офицер. Офицер наклоняется над нами, смотрит на нас. Он говорит денщику:
   — Немедленно позвонить на базу! Пусть вышлют санитарную машину!
   Денщик выходит, офицер осматривает старика. Он говорит:
   — Мерзавец забил его насмерть.
   Он поворачивается к полицейскому:
   — Ты за это заплатишь, скотина! Если б ты только знал, как ты за это заплатишь!…
   Полицейский спрашивает нас:
   — Что он сказал?
   — Он говорит, что старик умер и ты дорого заплатишь за все, скотина!
   Офицер гладит нас по голове:
   — Мои бедные, бедные мальчики. Он осмелился мучить вас, грязная свинья!
   Полицейский спрашивает:
   — Что он со мной сделает? Скажите ему — у меня самого есть дети… я не знал… Он что, ваш отец или что?…
   Мы говорим:
   — Дядя.
   — Почему же вы мне сразу не сказали?… Откуда мне было знать? Мне очень жаль! Что я могу сделать, чтобы…
   Мы говорим:
   — Молись.
   Возвращается денщик, с ним еще солдаты. Нас кладут на носилки и несут в санитарную машину. Офицер садится рядом с нами. Полицейского солдаты сажают в джип, садятся по сторонам от него и увозят. Денщик за рулем джипа.
   В армейском госпитале, в большой белой комнате, нас сразу осматривает врач. Он дезинфицирует наши раны, делает уколы от боли и от столбняка. Потом он обследует нас под рентгеном. У нас ничего не сломано, только несколько зубов выбито, но зубы все равно были молочные.
   Денщик отвозит нас к бабушке. Он кладет нас на большую кровать офицера, а сам ложится на одеяло возле постели, на полу. Утром он приводит бабушку, а бабушка приносит нам в постель теплое молоко.
   Когда денщик выходит, бабушка спрашивает:
   — Вы сознались?
   — Нет, бабушка. Нам не в чем сознаваться.
   — Так я и думала. А что с полицейским?
   — Не знаем. Но он больше не придет, это уж точно.
   Бабушка хихикает:
   — Депортация или расстрел, а? Свинья! Ладно, мы это дело отметим. Пойду сейчас курицу разогрею — я вчера ее зажарила. Я к ней еще не притрагивалась.
   В полдень мы встаем с постели и идем на кухню.
   Когда мы едим, бабушка говорит:
   — Интересно, зачем вам понадобилось убивать ее?… Впрочем, я думаю, у вас на то были какие-нибудь причины.

Пожилой господин

   Вскоре после ужина приезжает пожилой господин с девочкой, которая выше нас.
   Бабушка спрашивает его:
   — Что вам нужно?
   Пожилой господин называет бабушку по имени, и бабушка говорит нам:
   — Убирайтесь. Пойдите погуляйте в саду.
   Мы выходим. Мы обходим дом и прячемся под окном кухни. Мы подслушиваем. Пожилой господин говорит:
   — Пожалейте ее.
   Бабушка отвечает:
   — Как вы можете просить меня об этом?
   Пожилой господин говорит:
   — Вы знали ее родителей. Они доверили девочку мне перед депортацией. Они дали мне ваш адрес — на случай, если девочке будет небезопасно оставаться со мной.
   Бабушка спрашивает:
   — Вы понимаете, чем я рискую?
   — Да, знаю — но это вопрос жизни и смерти.
   — У нас в доме живет иностранный офицер.
   — Вот именно! Кто станет искать ее здесь? Вам придется сказать только, что она — ваша внучка, двоюродная сестра этих двух мальчиков.
   — Тут всем известно, что у меня только двое внуков — вот эти.
   — Вы можете сказать, что она из семьи вашего зятя.
   Бабушка хмыкает:
   — Да я зятя своего в жизни не видела!
   После долгой паузы пожилой господин продолжает:
   — Я прошу вас только лишь прокормить девочку несколько месяцев — до конца войны.
   — А если война еще несколько лет протянется?
   — Нет, теперь уже недолго.
   Бабушка начинает притворно хныкать:
   — Я всего лишь старуха, которую непосильный труд сводит в могилу. Куда мне столько ртов прокормить!…
   Пожилой господин говорит:
   — Вот все сбережения ее родителей и их семейные драгоценности. Если вы ее спасете, все это ваше.
   Вскоре после этого бабушка зовет нас:
   — Это ваша кузина.
   Мы говорим:
   — Понятно, бабушка.
   Пожилой господин говорит:
   — Вы ведь будете играть вместе, втроем, правда?
   Мы говорим:
   — Мы никогда не играем.
   Он спрашивает:
   — Чем же вы тогда занимаетесь?
   — Мы работаем, учимся, тренируемся.
   Он говорит:
   — Понимаю. Вы серьезные люди. На игры у вас времени нет. Но вы присмотрите за своей кузиной, правда?
   — Да, сударь. Присмотрим.
   — Благодарю вас.
   Наша новая кузина говорит:
   — Я выше вас.
   Мы отвечаем:
   — Но нас двое.
   Пожилой господин говорит:
   — Вы правы. Двое гораздо сильнее одного. И не забывайте называть ее кузиной, договорились?
   — Сударь, мы никогда ничего не забываем.
   — Я на вас полагаюсь.

Наша кузина

   Наша кузина на пять лет старше нас. Глаза у нее темные, а волосы рыжие из-за чего-то, что называется хна.
   Бабушка сказала нам, что она — дочь сестры отца. Мы рассказываем всем, кто нас спрашивает, то же самое.
   Мы, конечно, знаем, что у отца нет и не было сестры. Но мы знаем также, что без этой лжи жизнь нашей кузины будет в опасности — а ведь мы обещали пожилому господину заботиться о ней.
   Когда пожилой господин уезжает, бабушка говорит:
   — Ваша кузина будет спать с вами на кухне.
   Мы говорим:
   — На кухне нет больше места.
   Бабушка говорит:
   — Это уж сами решайте промеж себя.
   Наша кузина говорит:
   — Я могу и под столом спать… на полу… если только вы мне одеяло дадите…
   Мы говорим:
   — Можешь спать на лавке и взять наши одеяла. Мы тогда будем спать на чердаке. Сейчас не холодно.
   Она говорит:
   — Я тоже буду спать на чердаке, вместе с вами.
   — Ты нам там не нужна. Ты никогда не должна подниматься на чердак.
   — Почему?
   Мы говорим:
   — У тебя есть тайна. Вот и у нас есть тайна. Если ты не станешь уважать нашу тайну, мы не будем уважать твою.
   Она спрашивает:
   — Вы что, способны меня выдать?
   — Зайдешь на чердак — умрешь. Понятно?
   Она минуту молча на нас смотрит, потом говорит:
   — Понятно. Понятно, что вы полные психи. Ну и пожалуйста, не нужен мне ваш вонючий чердак. Обещаю, что никогда туда не полезу.
   Она держит свое слово и на чердак не поднимается. Но во всех остальных местах она пристает к нам постоянно.
   Она говорит:
   — Принесите мне малины.
   Мы говорим:
   — Иди собери сама в саду.
   Она говорит:
   — Прекратите читать вслух. У меня от вас голова болит.
   Мы продолжаем читать.
   Она спрашивает:
   — Что это вы часами валяетесь на полу?
   Мы продолжаем упражнение в неподвижности, хотя она кидает в нас гнилыми фруктами.
   Она говорит:
   — Что вы все молчите! Вы мне на нервы действуете!
   Но мы продолжаем упражнение в молчании.
   Она спрашивает:
   — Почему вы сегодня ничего не едите?
   — У нас сегодня пост. Мы упражняемся в перенесении голода.
   Наша кузина не работает, не учится, не делает упражнений. Часто она просто сидит и глядит на небо, иногда плачет.
   Бабушка никогда не бьет кузину. Она не ругает ее. Она не просит ее помочь. Она вообще ни о чем ее не просит. Она никогда с ней не разговаривает.

Драгоценности

   В тот же вечер, когда кузина поселяется у нас, мы перебираемся спать на чердак. Мы берем в комнате офицера пару одеял и расстилаем на полу чердака сено. Перед сном мы смотрим через дырки в полу, что делается в доме. В комнате офицера никого нет. А в комнате бабушки горит свет, что случается нечасто.
   Бабушка взяла на кухне керосиновую лампу и повесила ее над трюмо у себя в комнате. Трюмо — это старинный столик с тройным зеркалом на нем. Бабушка сидит перед этим зеркалом; на голову, поверх своего черного платка, она надела что-то блестящее. На ее шее несколько ожерелий сразу, на руках браслеты, пальцы унизаны перстнями и кольцами. Она говорит сама с собой, любуясь своим отражением:
   — Богатство, богатство… Со всем этим легко стать красавицей. Легко. Колесо поворачивается! Теперь они мои, эти драгоценности. Мои. Это всего лишь справедливо. Как они сияют! Как сияют!
   Немного спустя она говорит:
   — Но что, если они вернутся? Если потребуют это обратно? Как только опасность проходит, они забывают. Они не знают благодарности. Такой народ — обещают с три короба, а потом… Но нет, нет, они уже мертвы. И старика скоро не станет тоже. Он сказал — я могу оставить все себе… Но девчонка… она все видела… все слышала… она точно захочет отобрать у меня это. Война закончится — и она станет требовать отдать ей все… Но я не хочу отдавать, я не могу! Это мое! Мое навсегда!… Она тоже должна умереть. Тогда никто ничего не докажет. Никто не узнает. Да, девчонка должна умереть. Перед самым концом войны. Да, это должен быть несчастный случай — не яд. В этот раз — не яд. Да, несчастный случай. Что, если она утонет в речке?… Нет. Трудно будет удержать ее голову под водой. Если она оступится и упадет в погреб… Там неглубоко. Остается яд. Все-таки только яд. Что-нибудь медленное. Маленькими дозами, постепенно… Болезнь, которая медленно, за несколько месяцев, сведет ее в могилу… Врача тут нет. В войну многие умирают вот так — потому что некому их лечить…
   Бабушка кулаком грозит своему отражению в зеркале:
   — И вы ничего не сможете доказать! Ничего!
   Она хихикает, снимает украшения, складывает их в холщовый мешочек, а мешочек прячет в свой соломенный матрас. Потом она ложится спать — и мы тоже.
   Наутро, когда кузина выходит из дома, мы говорим бабушке:
   — Бабушка, мы должны вам кое-что сказать.
   — Что еще такое?
   — Послушайте, бабушка. Мы обещали пожилому господину, что позаботимся о нашей кузине. Поэтому с ней ничего не должно случиться — ни несчастный случай, ни болезнь. Ничего. Понимаете? И с нами тоже.
   Мы показываем ей заклеенный конверт:
   — Мы все записали. Это письмо мы отдадим священнику. Если с кем-нибудь из нас троих что-то случится — священник вскроет письмо. Вы понимаете, бабушка?…
   Бабушка смотрит на нас, полуприкрыв веки. Она тяжело дышит и очень тихо говорит:
   — Сукины дети, порождение шлюхи и дьявола! Проклят день, когда вы появились на свет!…
   После обеда бабушка идет работать в винограднике, а мы обыскиваем ее матрас. В матрасе ничего нет.

Наша кузина и ее парень

   Наша кузина становится более серьезной. Больше она не пристает к нам. Каждый день она моется в большой лохани, которую мы купили на заработанные в кафе деньги. Она очень часто стирает платье и панталоны. Пока ее вещи сохнут, она ходит завернувшись в большое полотенце или лежит на солнце, положив панталоны сохнуть на себя. Она очень смуглая. Волосы у нее до ягодиц — когда она переворачивается на спину, то закрывает грудь волосами.
   Ближе к вечеру она уходит в Городок. Она проводит в Городке все больше и больше времени. Однажды вечером мы идем за ней так, чтобы она нас не видела.
   Возле кладбища она встречается с парнями и девчонками из Городка, все они старше нас. Они сидят под деревьями и курят. У них с собой есть вино. Они пьют прямо из бутылок. Один из них караулит — он сидит на скамейке у дорожки. Если кто-то идет, он начинает насвистывать популярную песенку, но никуда не уходит. А все остальные прячутся в кустах или за памятниками. Когда опасности больше нет, тот, кто караулит на скамейке, насвистывает другую песенку.
   Они очень тихо говорят о войне, о дезертирстве, депортации, сопротивлении и освобождении.
   По их мнению, иностранные военные, которые находятся в нашей стране и считаются нашими союзниками, на самом деле наши враги, а те, что скоро придут сюда победителями, вовсе даже не враги, а, наоборот, наши освободители.
   Они говорят:
   — Мой отец перешел на другую сторону. Он вернется домой вместе с ними.
   — А мои родители ушли к партизанам. Жаль, я мал еще был, чтобы с ними уйти.
   — А моих эти гады взяли. Депортировали.
   — Ну, тебе их больше не видать. И мне — моих. Их уж в живых нет наверняка.
   — Кто знает, может, кто и выживет…
   — А за погибших мы отомстим.
   — Эх, жаль, мы в войну еще маленькие были, ничего сделать не могли. А то б мы!…
   — Да, войне скоро конец. «Они» придут не сегодня-завтра.
   — Мы будем встречать их на ратушной площади с цветами!
   Поздно ночью компания расходится. Все идут по домам.
   Наша кузина уходит с каким-то парнем. Мы идем за ними. Они идут к замку и скрываются за руинами стены. Нам их не видно, зато хорошо слышно.
   Наша кузина говорит:
   — Ложись… вот так, на меня… Да, вот так. Целуй меня! Целуй!
   Парень говорит:
   — Ты такая красивая! Я хочу тебя!
   — И я хочу тебя. Но я боюсь. Что, если я забеременею?…
   — Тогда я женюсь на тебе. Я люблю тебя. После освобождения мы поженимся.
   — Мы еще слишком молоды. Нам надо подождать.
   — Я не могу ждать!
   — Постой! Ты делаешь мне больно… не надо, милый, не надо…
   Парень говорит:
   — Да, ты права… Но ты ласкай меня. Дай мне руку… вот так — ласкай меня вот так… Повернись — я хочу тебя целовать, пока ты меня ласкаешь… вот здесь… и здесь…