Кристоф Агота. Толстая тетрадь (журнальный вариант)

   Наша кузина говорит:
   — Нет, не надо! Мне стыдно… О! О! Еще! Еще! Я люблю тебя, люблю!…
   Мы идем домой.

Благословение

   Мы идем к священнику — вернуть книги, которые он нам давал.
   Дверь нам открывает пожилая женщина. Она впускает нас и говорит:
   — Святой отец ждет вас.
   Священник говорит:
   — Садитесь.
   Мы кладем книги на стол и садимся. Священник глядит на нас и говорит:
   — Я вас ждал. Вас долго не было.
   Мы говорим:
   — Мы хотели сначала дочитать книги. И мы были очень заняты.
   — А как же ваше мытье и стирка?
   — Теперь у нас есть все, что нужно. Мы купили лохань, мыло, ножницы и зубные щетки.
   — На какие деньги?
   — Мы зарабатываем в кафе. Мы играем и поем.
   — Эти кафе — места на погибель души. Особенно в вашем возрасте.
   Мы молчим. Он говорит:
   — И за деньгами для той слепой вы тоже давно не приходили. Скопилась довольно порядочная сумма… Вот, возьмите.
   Он вручает нам деньги. Мы говорим:
   — Оставьте себе. Вы дали достаточно. Мы брали ваши деньги, только когда это было абсолютно необходимо. А сейчас мы зарабатываем довольно для того, чтобы давать немного Заячьей Губе. И мы научили ее работать. Мы помогли ей вскопать их сад и посадить картошку, бобы, кабачки и помидоры. Мы дали ей цыплят и кроликов, чтобы она их разводила. Она больше не просит милостыню. И ваши деньги тоже ей больше не нужны.
   Священник говорит:
   — Тогда оставьте их себе. Вам больше не надо будет зарабатывать в кафе.
   — Нам нравится работать в кафе.
   Он говорит:
   — Я слышал, вас били… пытали…
   Мы спрашиваем:
   — А что стало с вашей экономкой?
   — Она пошла на фронт, чтобы ухаживать за ранеными. Она погибла.
   Мы ничего не говорим. Он спрашивает:
   — Может быть, вы хотели бы исповедаться? Я дал обет хранить тайну исповеди. Вам нечего бояться. Вы можете покаяться…
   Мы говорим:
   — Нам не в чем каяться.
   — Вы не правы. Такой грех — это тяжкая ноша. Покаяние облегчит ее. Господь прощает всех, кто искренне раскаивается в своих грехах…
   Мы говорим:
   — Мы ни в чем не раскаиваемся. Нам не в чем.
   После долгой паузы он говорит:
   — Ведь я все видел в окно. Тот хлеб… Но отмщать дано лишь Богу. У вас нет права брать на себя Его дело.
   Мы молчим. Он спрашивает:
   — Могу я благословить вас?
   — Да, если вы этого хотите.
   Он кладет нам руки на головы:
   — Господь всемогущий, благослови этих детей. Прости им согрешения вольные и невольные, прости им то, что они сотворили. Это бедные заблудшие агнцы, они потеряли путь в этом ужасном мире, они — жертвы нашего исковерканного времени и не ведают, что творят. Молю Тебя, спаси души этих детей и очисти их в своем бесконечном милосердии и благодати. Аминь.
   Потом он говорит нам:
   — Навещайте меня иногда, даже если вам ничего от меня не нужно.

Бегство

   Каждый день на стенах домов и заборах в Городке появляются плакаты. Один плакат изображает лежащего на земле старика, которого неприятельский солдат протыкает штыком. На другом плакате неприятельский солдат бьет ребенка другим, совсем маленьким ребенком, которого держит за ноги. Еще на одном неприятельский солдат тащит за руку женщину, разрывая при этом ее платье на груди. Рот женщины открыт, как бы в крике, а по щекам текут слезы.
   Люди, глядя на эти плакаты, боятся прихода неприятельских солдат.
   Бабушка смеется:
   — Вранье. Бояться нечего.
   Люди говорят, что Большой Город захвачен неприятелем.
   Бабушка говорит:
   — Если они перешли Большую Реку, их уже ничто не остановит. Скоро они будут здесь.
   Наша кузина говорит:
   — Тогда я смогу вернуться домой.
   Однажды люди начинают говорить, что армия сдалась, что военные действия прекращены и война кончилась. На следующий день они говорят, что у власти новое правительство и война продолжается.
   На поездах и машинах в Городок приезжает много иностранных солдат и солдат нашей армии. Многие ранены. Когда люди начинают расспрашивать наших солдат, те отвечают, что ничего не знают. Они проходят через Городок и по дороге, ведущей мимо лагеря, уходят в соседнюю страну.
   Люди говорят:
   — Они бегут. С ними все кончено.
   Другие возражают:
   — Они временно отступают для перегруппировки. Они остановят неприятеля здесь и не дадут ему перейти границу.
   Бабушка говорит:
   — Посмотрим.
   Много людей проходит мимо бабушкиного дома. Они тоже идут в другую страну. Они говорят, что покидают нашу страну навсегда, потому что здесь скоро все будет захвачено неприятелем, а неприятель станет мстить. И он ввергнет нашу страну в рабство.
   Некоторые идут пешком, с мешками за спиной, другие толкают велосипеды, нагруженные разным имуществом, — например, к раме могут быть привязаны скрипка, поросенок в клетке, кастрюли… Третьи сидят на телегах, которые тянут лошади: эти увозят с собой всю свою мебель и другое имущество.
   Большинство людей — жители Городка, но некоторые пришли из других мест.
   Однажды утром денщик и иностранный офицер приходят попрощаться.
   Денщик говорит:
   — Все кончено. Но лучше побежденный, чем мертвый.
   Он смеется. Офицер заводит граммофон и ставит пластинку. Мы молча слушаем музыку, сидя на большой кровати. Офицер крепко обнимает нас и плачет:
   — Я больше никогда не увижу вас!…
   Мы говорим:
   — У вас будут свои дети.
   — Я не хочу.
   Потом он говорит, указывая на граммофон и пластинки:
   — Оставьте это себе на память обо мне. Но словарь отдайте. Все равно вам теперь надо будет учить другой язык.

Мертвые

   Однажды ночью мы слышим взрывы, ружейные выстрелы и пулеметные и автоматные очереди. Мы выходим посмотреть, что происходит. Мы видим, что в лагере пожар. Мы решаем, что пришел неприятель, но на следующее утро в Городке все тихо; слышна только далекая канонада.
   В конце дороги, которая ведет к военной базе, больше нет часового. В небо поднимается густой тошнотворный дым. Мы решаем пойти посмотреть, что там горит.
   Мы входим в лагерь. Он пуст. Никого нет. Некоторые постройки еще горят. Запах невыносим, но мы зажимаем нос и идем дальше. Наконец мы подходим к ограде из колючей проволоки. Мы поднимаемся на сторожевую вышку. Мы видим широкий плац, на котором возвышаются три высокие черные кучи. Потом мы замечаем вход на огороженную территорию. Мы спускаемся с вышки и идем туда. Это высокие, большие железные ворота, которые оставили распахнутыми настежь. Над воротами на иностранном языке написано: «Транзитный лагерь». Мы входим в ворота.
   Черные кучи, которые мы заметили с вышки, состоят из обугленных тел. Некоторые сгорели полностью, остались только кости. Некоторые почти совсем не обгорели. Таких тел очень много. Большие и маленькие. Взрослые и дети. Наверное, их сначала убили, потом сложили в кучи, облили бензином и подожгли.
   Нас тошнит. Мы убегаем из лагеря. Мы идем домой. Бабушка зовет нас обедать, но нас снова тошнит.
   Бабушка говорит:
   — Небось опять ели какую-нибудь дрянь.
   Мы говорим:
   — Да. Зеленые яблоки.
   Наша кузина говорит:
   — Они сожгли лагерь. Надо пойти посмотреть. Пока там никого нет.
   — Мы там уже были. Там не на что смотреть — ничего интересного.
   Бабушка хмыкает:
   — Значит, наши храбрецы ничегошеньки не оставили? Все с собой забрали? Что, совсем ничего, что может пригодиться? Да вы хорошо ли смотрели?
   — Да, бабушка. Очень хорошо. Там ничего нет.
   Наша кузина выходит из кухни. Мы идем за ней. Мы спрашиваем:
   — Ты куда?
   — В Городок.
   — Уже? Обычно ты туда только вечером уходишь.
   Она улыбается:
   — Да, но я кое-кого жду. Все, хватит вам приставать ко мне!
   Наша кузина опять улыбается и бежит в город.

Мама

   Мы в саду. Перед домом останавливается армейский джип, выходит наша мама с иностранным офицером. Она бежит через сад к нам. На руках у мамы маленький ребенок. Мама кричит нам:
   — Скорее, скорее! Быстро в машину — мы уезжаем! Поторапливайтесь! Бросайте все, и едем!
   Мы спрашиваем:
   — Что это за ребенок?
   Она говорит:
   — Это ваша сестра. Поехали! Нельзя терять ни минуты!
   Мы спрашиваем:
   — А куда ехать?
   — В другую страну. Перестаньте наконец задавать вопросы! Едем!
   Мы говорим:
   — Мы не хотим никуда уезжать. Мы хотим остаться здесь.
   Мама говорит:
   — Я должна уехать туда. А вы поедете со мной.
   — Нет, мы останемся здесь.
   Из дома выходит бабушка. Она спрашивает маму:
   — Что это ты еще придумала? И что у тебя в руках?
   Мама говорит:
   — Я приехала за своими сыновьями. Я пришлю вам денег, мама.
   Бабушка говорит:
   — Мне не нужны твои деньги. И мальчишек я тебе не отдам.
   Мама просит офицера забрать нас силой. Мы быстро карабкаемся на чердак по веревке. Офицер пытается схватить нас, но мы ногой толкаем его в лицо. Офицер ругается, а мы втягиваем наверх веревку.
   Бабушка хихикает:
   — Видала? Не хотят они с тобой уезжать.
   Мама кричит на нас:
   — Я вам приказываю — спускайтесь немедленно!
   Бабушка говорит:
   — А приказов они никогда не слушаются.
   Мама начинает плакать:
   — Идите ко мне, дорогие мои, милые! Я не могу уехать без вас!
   Бабушка говорит:
   — Что, иностранцева выблядка тебе мало?
   Мы говорим:
   — Нам тут нравится, мам. Езжай. Нам хорошо у бабушки.
   Мы слышим канонаду и пулеметные очереди. Офицер обнимает маму за плечи и ведет к машине. Но мама вырывается от него:
   — Они мои дети! Они мне нужны! Я люблю их!
   Бабушка говорит:
   — Они и мне нужны. Я уже старая. А ты себе еще нарожаешь — я вижу, с этим у тебя проблем нет!
   Мама говорит:
   — Умоляю вас, не держите их!
   Бабушка говорит:
   — Да кто их держит? Эй, мальчишки! Ну-ка спускайтесь сейчас же и поезжайте со своей матерью!
   Мы говорим:
   — Мы не хотим ехать. Мы хотим остаться с вами, бабушка.
   Офицер обнимает маму и тянет ее к машине, но мама отталкивает его. Офицер садится в машину и заводит мотор. В тот же самый момент в саду раздается взрыв. В следующий миг мы видим, что мама лежит на земле. Офицер подбегает к ней. Бабушка пытается оттащить нас в сторону:
   — Не смотрите! Ступайте в дом!
   Офицер выкрикивает ругательство, прыгает в джип и, резко рванув с места, уезжает.
   Мы смотрим на маму. У нее вылезли кишки из живота. Она вся в крови, и младенец тоже. Мамина голова свисает в воронку от снаряда. Глаза у нее открыты и все еще полны слез.
   Бабушка говорит:
   — Лопаты принесите.
   Мы кладем на дно ямы одеяло, кладем на него маму. Она все еще прижимает к себе девочку. Мы укрываем их вторым одеялом и засыпаем яму.
   Когда кузина возвращается из города, она спрашивает:
   — Что-нибудь случилось?
   Мы говорим:
   — Да, снаряд у нас в саду взорвался и воронку сделал.

Кузина уезжает

   Ночью слышны канонада и взрывы. На рассвете все вдруг стихает. Мы спим на широкой кровати офицера. Теперь его кровать — наша, и комната тоже.
   Утром мы идем на кухню завтракать. Бабушка стоит у плиты. Кузина сворачивает свои одеяла.
   Она говорит:
   — Я так плохо спала сегодня!
   Мы говорим:
   — Спи в саду. Там сейчас тишина и стало тепло.
   Она спрашивает:
   — Неужели вам не было страшно ночью?
   Мы только молча пожимаем плечами.
   Раздается стук в дверь. Входит человек в штатском, с ним двое солдат. У солдат автоматы, и они одеты в форму, какой мы раньше не видели.
   Бабушка говорит что-то на языке, на котором она говорит, когда выпьет. Солдаты отвечают. Бабушка обнимает их и целует. Потом она говорит еще что-то.
   Штатский спрашивает:
   — Вы говорите на их языке, сударыня?
   Бабушка говорит:
   — Это мой родной язык.
   Наша кузина спрашивает:
   — Они уже здесь? Когда же они пришли? Мы хотели встречать их с цветами на ратушной площади…
   Штатский спрашивает:
   — Кто это «мы»?
   — Я и мои друзья.
   Штатский улыбается:
   — Опоздали. Они ночью в Городок вошли. А я прибыл почти сразу вслед за ними. Я ищу одну девочку…
   Он называет имя, наша кузина говорит:
   — Да, это я. Где мои родители?
   Штатский говорит:
   — Не знаю. Мое дело — находить детей по списку. Мы сначала направим тебя в распределитель в Большом Городе. А там попытаемся и родителей твоих отыскать.
   Кузина говорит:
   — У меня здесь есть друг. Он тоже в вашем списке?
   Она называет имя своего любовника. Штатский листает список:
   — Да. Он уже в военном штабе. Поедете вместе. Собирайся.
   Кузина счастлива. Она собирает свои платья и складывает всякую мелочь на свое большое купальное полотенце.
   Штатский обращается к нам:
   — Ну, а вы что? Как вас зовут?
   Бабушка говорит:
   — Это мои внуки. Они остаются со мной.
   Мы говорим:
   — Да, мы остаемся с бабушкой.
   Штатский говорит:
   — Все равно назовите мне ваши имена.
   Мы называем ему свои имена. Он сверяется со списком.
   — Да, вас в списке нет. Можете оставить их, сударыня.
   Бабушка говорит:
   — Что значит — могу оставить? Само собой могу!
   Наша кузина говорит:
   — Я готова. Поехали.
   Штатский говорит:
   — Ты не слишком спешишь, а? Могла бы по крайней мере поблагодарить хозяйку и попрощаться с мальчиками.
   Кузина говорит:
   — С мальчиками? С поганцами, вы хотите сказать.
   Она крепко обнимает нас:
   — Целовать вас я не стану, я знаю, что вам телячьи нежности не по вкусу. Постарайтесь делать поменьше глупостей… Ну, пока!
   Она обнимает нас еще крепче и плачет. Штатский поворачивается к бабушке:
   — Я хотел бы поблагодарить вас, сударыня, за все, что вы сделали для этой девочки.
   Мы все вместе выходим из дома. У калитки стоит джип. Солдаты садятся вперед, штатский и кузина — сзади. Бабушка кричит что-то солдатам. Солдаты хохочут. Джип уезжает. Кузина не оглядывается.

Приход новых иностранцев

   После отъезда кузины мы идем в город посмотреть, что там происходит.
   На каждом углу стоят танки. На ратушной площади — множество грузовиков, джипов, мотоциклов, простых и с колясками. Всюду множество иностранных солдат. На рыночной площади, которая не заасфальтирована, они ставят палатки и полевые кухни.
   Когда мы проходим мимо, они улыбаются нам, что-то говорят, но мы пока не понимаем их речи.
   Кроме солдат, на улицах никого нет. Двери домов заперты, окна тоже, витрины магазинов закрыты решетками или жалюзи.
   Мы идем домой и говорим бабушке:
   — В Городке все тихо.
   Она хмыкает:
   — Это они отдыхают. Вот погодите, увидите, что вечером будет!
   — А что будет, бабушка?
   — Для начала — обыски. Они пройдут по всем домам и все обыщут. Ну, и возьмут себе все, что им понравится. Я одну войну пережила уже, я знаю. Нам-то бояться незачем — взять у нас нечего, и я знаю, как с ними говорить.
   — Но что они будут искать, бабушка?
   — Шпионов, оружие, боеприпасы, часы, золото, женщин.
   Действительно, во второй половине дня солдаты начинают систематически обыскивать дома. Если им не отвечают, они дают выстрел в воздух, а затем ломают дверь.
   Многие дома стоят пустыми. Жители ушли насовсем или прячутся в лесу. Дома без хозяев и магазины солдаты обыскивают так же тщательно.
   Вслед за солдатами по брошенным домам и магазинам идут воры. Это в основном дети, старики и некоторые женщины — те, кто не боится и беден.
   Мы встречаем Заячью Губу. Она тащит охапку платьев и туфель. Она говорит нам:
   — Поторопитесь, пока что-то еще остается. Я уже три раза сходила в магазин.
   Мы идем в магазин «Книги и канцелярские товары» — дверь выбита и здесь. В магазине только несколько детей — они берут карандаши, цветные мелки, ластики, точилки и школьные ранцы.
   Мы не спеша отбираем то, что нужно нам: многотомную энциклопедию, карандаши, бумагу.
   На улице старик и старуха дерутся из-за копченого окорока. Вокруг них собралась толпа, люди подзуживают стариков и смеются над ними. Старуха ногтями царапает лицо старика и наконец убегает, унося окорок.
   Мародеры напиваются краденым спиртным допьяна, дерутся, бьют окна и витрины разграбленных домов и магазинов, крушат посуду и ломают все, что им не нужно или что они не могут унести.
   Солдаты тоже пьют и снова идут по домам — на этот раз они ищут женщин.
   Повсюду слышны выстрелы и крики насилуемых женщин.
   На ратушной площади солдат играет на аккордеоне. Другие солдаты поют и пляшут.

Пожар

   Уже несколько дней мы не видели свою соседку — она не выходит в сад. Не видели мы и Заячью Губу. Мы идем посмотреть, что с ними.
   Дверь домика распахнута. Мы входим. Хотя на улице ярко светит солнце, внутри темно, потому что окна очень маленькие.
   Когда наши глаза привыкают к темноте, мы видим соседку. Она лежит на кухонном столе. Ее ноги свисают со стола, а руки она прижимает к глазам. Она не движется.
   Заячья Губа лежит на постели. Она голая. Между ее раздвинутых ног — целая лужа из крови и спермы. Ее ресницы слиплись — теперь уже навсегда, а ее губы растянуты и открывают черные зубы в вечной улыбке: Заячья Губа мертва.
   Соседка говорит нам:
   — Уходите.
   Мы подходим к ней и спрашиваем:
   — Так вы не глухая?
   — Нет. И не слепая. Уходите.
   Мы говорим:
   — Мы хотим вам помочь.
   Она говорит:
   — Мне не нужна помощь. Мне уже ничего не нужно. Уходите.
   Мы спрашиваем:
   — Что здесь произошло?
   — Сами не видите?… Она ведь умерла, да?
   — Да. Это были новые иностранцы?
   — Да. Она сама их зазвала. Она вышла на дорогу и знаками звала их в дом. Их было двенадцать или пятнадцать. И они ее трахали один за другим, а она только кричала: «О, хорошо, хорошо! Давайте, давайте, все по очереди!» Она умерла счастливой — затраханная насмерть. А я не могу умереть! Я не знаю, сколько я уже тут лежу без еды и питья. А смерть все не приходит. Она никогда не приходит, если ты зовешь ее сам. Ей нравится мучить нас. Я зову ее вот уже много лет — а она не слышит меня.
   Мы спрашиваем:
   — Вы действительно хотите умереть?
   — Чего я могу еще хотеть? Если вы и впрямь хотите мне помочь, подожгите дом. Я не хочу, чтобы нас нашли — вот так.
   Мы говорим:
   — Но это же будет очень больно.
   — А это уж не ваше дело. Подожгите дом, и все, если, конечно, вы на это способны.
   — Да, сударыня, мы на это способны. Положитесь на нас.
   Мы перерезаем ей горло бритвой, потом идем и сливаем немного бензина из бака армейского грузовика. Мы поливаем бензином тела и стены дома. Потом мы поджигаем дом и идем к себе.
   Утром бабушка говорит:
   — Дом соседки сгорел. Они обе были внутри — и она, и ее дочь. Верно, девчонка оставила что-нибудь на огне — с дурочки станется.
   Мы идем к дому соседки, чтобы забрать кур и кроликов, но другие соседи уже растащили их ночью.

Конец войны

   Уже несколько дней мы видим, как победоносная армия новых иностранцев — которую мы теперь называем армией-освободительницей — идет мимо бабушкиного дома.
   Танки, пушки, бронеавтомобили и грузовики Освободителей день и ночь идут через границу. Фронт уходит все дальше и дальше в глубь соседней страны.
   В противоположном направлении движется другой поток: идут пленные, побежденные. Среди них много людей и из нашей страны. Пленные все еще в форме, но без оружия и без знаков различия. Они бредут, опустив голову, к станции, где их сажают в вагоны и увозят. Никто не знает, куда и надолго ли их увозят.
   Бабушка говорит, что их везут далеко, в холодные и безлюдные края, где их заставят работать так тяжело, что никто не вернется. Все они умрут от холода, непосильного труда, голода и разных болезней.
   Через месяц после освобождения нашей страны война заканчивается совсем, и Освободители занимают нашу страну — люди говорят, навсегда. Поэтому мы просим бабушку научить нас их языку. Она говорит:
   — Что я вам, учительница? Как я вас учить-то буду?
   Мы говорим:
   — Очень просто, бабушка. Просто говорите с нами весь день на их языке — в конце концов мы начнем понимать.
   Вскоре мы знаем достаточно, чтобы переводить, когда местные говорят с Освободителями. Мы пользуемся этим и становимся посредниками при обмене того, что в избытке у военных: сигареты, шоколад, табак, — на то, что есть у жителей: вино, водка и фрукты.
   Деньги ничего не стоят, все только меняются.
   Девушки спят с солдатами за шелковые чулки, украшения, духи, часы и прочие вещи, которые солдаты набрали в освобожденных городах.
   Бабушка больше не ходит на рынок со своей тележкой. Наоборот — теперь к ней приходят хорошо одетые дамы и умоляют продать им курицу или колбасу за перстень или серьги.
   Люди получают продовольственные карточки. С четырех часов утра у мясных и хлебных лавок выстраиваются длинные очереди. Остальные магазины закрыты — им нечем торговать.
   Не хватает всего.
   Но у нас с бабушкой есть все, что нам нужно.
   Сколько— то времени спустя у нашей страны снова появляется свое правительство и своя армия, правда, и правительство и армия находятся под контролем наших Освободителей. Их флаг висит на всех общественных зданиях. Повсюду портреты их Вождя. Они учат нас своим песням и танцам; они показывают в кинотеатрах свои фильмы. В школах введено обязательное изучение языка наших Освободителей, а все остальные иностранные языки запрещены.
   Запрещено критиковать наших Освободителей или наше новое правительство, запрещены шутки о них. Достаточно доноса, чтобы любого человека бросили в тюрьму без суда и следствия. Люди — и мужчины, и женщины — исчезают без следа, никто не знает за что, и их семьи больше ничего про них не слышат.
   Границу восстановили. Теперь ее невозможно перейти.
   Нашу страну окружили колючей проволокой; теперь мы полностью отрезаны от остального мира.

Школа опять открылась

   Осенью все дети опять идут в школу — кроме нас.
   Мы говорим бабушке:
   — Бабушка, мы не хотим идти в школу.
   Она говорит:
   — Надеюсь, что так: вы мне дома нужны. К тому же, что вы там еще можете узнать нового?…
   — Ничего, бабушка, совершенно ничего.
   Вскоре мы получаем письмо. Бабушка спрашивает нас:
   — Что тут написано?
   — Тут написано, что вы несете за нас ответственность и что мы обязаны явиться в школу.
   Бабушка говорит:
   — Киньте это в печку. Я неграмотная, вы тоже. Никто из нас это письмо не прочел.
   Мы сжигаем письмо. Через несколько дней приходит еще одно. В нем сказано, что, если мы не пойдем в школу, бабушка будет наказана по закону. Мы бросаем в печку и это письмо и говорим бабушке:
   — Бабушка, не забудьте, что один из нас глухой, а другой слепой.
   Еще через несколько дней приходит какой-то человек. Он говорит:
   — Я — инспектор начальных школ. В вашем доме проживает двое детей, по возрасту подпадающих под закон о всеобщем образовании. Вы получили уже два письменных предупреждения.
   Бабушка говорит:
   — Вы о письмах? Не знаю, не читала. Я неграмотная, и дети тоже.
   Один из нас спрашивает:
   — Кто это? Что он говорит?
   Другой отвечает:
   — Он спрашивает, умеем ли мы читать. На кого он похож?
   — Он высокий, и лицо у него злое.
   Мы начинаем кричать вдвоем:
   — Уходи! Не трогай нас! Не убивай нас! Помогите!…
   Мы прячемся под стол. Инспектор спрашивает бабушку:
   — Что это с ними?
   Бабушка говорит:
   — Ох, бедняжки всех боятся! Они пережили ужасные вещи в Большом Городе. К тому же один глухой, а другой слепой. Глухой поэтому рассказывает слепому, что он видит, а слепой объясняет глухому, что он слышит. А иначе они ничегошеньки не понимают.
   Мы продолжаем кричать под столом:
   — Спасите, спасите! Все рушится! Я не могу выдержать этот грохот! Я ничего не вижу!…
   Бабушка объясняет:
   — Видали? Когда кто-нибудь их пугает, они слышат и видят то, чего нет.
   Инспектор кивает:
   — У них галлюцинации. Их надо положить в больницу.
   Мы кричим еще громче.
   Бабушка говорит:
   — Это еще хуже! В больнице-то все и случилось. Они навещали свою мать — она там работала. А тут бомбежка, как раз когда они были в больнице. Они видели взрывы, убитых и раненых; они и сами были несколько дней без сознания.
   Инспектор говорит:
   — Бедные ребята! А где их родители?
   — То ли померли, то ли пропали. Сгинули. Кто знает, что с ними!
   — Это, должно быть, тяжкая ноша для вас.
   — Что поделаешь. Я — единственная, кто у них остался.
   Перед уходом инспектор пожимает бабушке руку:
   — Вы очень добрая женщина.
   Вскоре мы получаем еще одно письмо — в нем написано, что мы освобождены от посещения школы в связи с физическими травмами и психическим состоянием.

Бабушка продает виноградник

   К бабушке приходит офицер. Он хочет, чтобы она продала свой виноградник. Армия хочет построить на его месте казарму для пограничников.
   Бабушка говорит:
   — А чем вы мне заплатите? Деньги нынче ничего не стоят.
   Офицер говорит:
   — В обмен за вашу землю мы проведем в ваш дом водопровод и электричество.
   Бабушка говорит:
   — Не нужны мне ваши водопровод и электричество. Я всю жизнь без них прекрасно обходилась.
   Офицер говорит: